Громов: Бандитская любовь 2.

Пролог.

Январь 98-го.

Время в ожидании тянулось мучительно медленно. Я не знала, чем себя занять, и поэтому сидела и тупо смотрела в одну и ту же точку. Если бы взглядом было можно испепелить, я бы уже давно прожгла на кресле напротив огромную дыру. Я пыталась читать, но бросила это занятие, когда поняла, что пялюсь на страницу больше десяти минут, а не прочитала еще ни строчки. Потом я пыталась решать кроссворды, но выкинула газету еще быстрее, чем отложила в сторону книгу.

Нервничая, я содрала заусенцы возле ногтей, и ненадолго отвлеклась на короткие вспышки острой боли.

Посадка заканчивалась через восемь минут.

Я была в аэропорту одна.

За окном бушевала настоящая январская метель. Странно, что не задержали вылет, по такой-то погоде. Снег валил сплошной стеной, и в огромные окна от пола до потолка в вечерних сумерках я могла видеть лишь яркие фары снегоуборочных машин и свет фонарей. Крупные влажные снежинки прилипали к стеклу, но тут же уносились прочь порывами ветра.

Он мог опаздывать из-за погоды, говорила я себе. Дороги наверняка замело. Может, где-то случилась авария, и теперь все застряли в ожидании ментов. Он мог не поймать бомбилу.

Я почувствовала, как все внутри скручивается в тугой узел, и обхватила себя ладонями за бока, прижав руки к животу. Меня тошнило от тревоги и страха. Не знаю, каким чудом я прошла пограничный контроль и еще умудрилась заплетающимся языком что-то наврать молодому погранцу.

Все время, пока я регистрировалась на рейс и проходила досмотры, мне казалось, что надо мной висит огромная вывеска с надписью «Лгунья».

Не так легко улетать по поддельным документам. Сесть на поезд Москва — Казань несколько месяцев назад мне было гораздо проще.

Всего несколько месяцев, а словно целая жизнь. Я прикрыла глаза и закусила губу. Лучше сейчас не вспоминать.

— ... пять минут до окончания посадки...

Хорошенькая девушка посмотрела на меня вопросительным, слегка недоумевающим взглядом. Перед выходом в самолет я осталась совсем одна, все пассажиры давно уже прошли в салон. И только я продолжала сидеть на месте и пялиться в огромное окно напротив себя.

Я не должна удивляться. Я знала, что так и будет. Он не придет.

Подрагивающими руками я нашарила в сумке изрядно смятый конверт и сжала его еще раз. Это почему-то придавало мне уверенности. Я вспомнила, как еще вчера, и двадцати четырёх часов не прошло, он буквально всучил мне в руки этот конверт и велел не открывать, пока я не буду в безопасности. Я не знала точно, но догадывалась, что в нем. Наша – моя? – страховка.

Мы целовались с ним в машине, как безумные, пока в легких не закончился воздух, а потом он просто исчез, я и моргнуть не успела, когда он вышел из машины и, накинув на голову капюшон, быстро зашагал по парковке прочь.

Все из-за меня. Ему бы не понадобилась никакая страховка, если бы я не решила тогда, что умнее всех. Что смогу их переиграть.

— Девушка, девушка!

Я подняла склоненную голову и поняла, что сотрудница со стойки обращается ко мне. Она указала рукой себе за спину.

— Вы на этот рейс? Мы завершаем посадку.

— Еще две минуты, — прошептала я одними губами и бросила очередной взгляд на пустой коридор, по которому никто не идет.

Наш выход в самом конце аэропорта. Он еще может успеть добежать.

— Зачем ждать до последней секунды, — сотрудница недовольно заворчала, и я была согласна с ней как никто.

Я тоже не понимаю, почему он ждет до последней секунды. Я себе врала. Я знала, что он не ждал.

Он просто не придет.

Я провела ладонью по глазам и помассировала уставшую переносицу. Я не спала почти двое суток. Он – и того больше.

— ... заканчивается посадка на рейс... — объявил равнодушный металлический голос, и я крепко стиснула ручки сумки.

Я сделала первый, самый тяжелый шаг в сторону стойки регистрации. Второй дался куда легче. Я то и дело оборачивалась себе за спину, и, конечно, моя нервозность не могла не укрыться от внимательного взгляда сотрудницы аэропорта.

— У вас кто-то опоздал? — она улыбнулась мне почти дружелюбно, пока проверяла мой билет. — Не волнуйтесь, у нас каждый день рейсы. Прилетит завтра.

Мои губы дрогнули, и я поспешно склонила голову, завесившись от всех длинными темными волосами.

Не прилетит. Он не прилетит.

В самолет я вошла одна.

_______________________________________________

Очень рада всех видеть! Бодро начинаем второй том, по традици прошу о звездочках, если понравится! Это очень поддерживает автора

1.

Осень 97-го.

Маша

Мы сидели в привокзальном кафе за красными кока-кольными столиками из дешевой пластмассы. Перед нами стояли четыре пластиковых кружки с нетронутым чаем из пакетика – коричневые снаружи, белые изнутри. Вокруг нас люди наскоро перекусывали перед тем, как отправится на поезд. Пахло жареным тестом и горелым маслом: продавали беляши и чебуреки. Где-то по радио Жена Белоусов тихо пел про свою девчонку:

«Девчонка-девчоночка, Темные ночи, Я люблю тебя, девочка, очень. Ты прости разговоры мне эти. Я за ночь с тобой отдам. Все на свете…»

Меня тошнило. Не знаю, от запаха или от напряжения.

Они поймали меня на вокзале в Казани, когда я сошла с поезда, в который вошла по фальшивому паспорту, раздобытому для меня Авериным. Сначала я подумала, что меня нашли люди Громова, и испугалась. Но потом трое невзрачных мужчин помахали перед моими глазами своими корочками, и я поняла, что это не бандиты.

Иронично.

Ведь тогда я испугалась еще сильнее. Люди из Министерства Добрых Дел выследили меня из Москвы и не поленились перехватить в Казани. Тот уровень внимания, которого я бы хотела всеми силами избегать.

— Далеко собирались, Мария Васильевна? — спросил один из них.

Они были похожи друг на друга настолько, насколько могут быть похожи люди без кровного родства. Одинаковые стрижки, одинаковые выражения лиц, одинаковые жесты. Никаких особых примет! Ни шрамов, ни тиков, ни косоглазия. Даже темная щетина – и та одинаковая. Однодневная.

Спортивные костюмы, в которых меньше всего ожидаешь встретить работников органов. А вот черные свитера роднили их с бандитами. Громов из таких не вылезал. Интересно, как они отреагируют, если я поделюсь своими наблюдениями вслух?..

Они, разумеется, представились, но даже имена у них оказались ничем не примечательными. И я не могла понять, заговорил ли со мной Василий, Виктор или Валерий.

— В Сибирь.

Прозвучало как насмешка, но я говорила чистую правду. Вместе с паспортом Аверин всучил мне деньги – как мне показалось, он прощался со мной с огромным облегчением. И я решила от них не отказываться, потому что, если я собиралась по-настоящему уехать – а я собиралась! – то деньги мне понадобятся.

Едва ли я с первого дня найду хоть какую-нибудь работу. И комнату, где смогу жить.

Я оставила Громову все подарки и шмотки, которыми он меня завалил в последние пару недель, но деньги у Аверина взяла. Хотя у Громова не брала ни разу, чем постоянного его бесила.

Такая вот сделка с совестью.

— Остроумно, — кисло улыбнулся второй мужчина.

Может, дать им кодовые имена? Чтобы в голове не путались эти трое из ларца, одинаковых с лица.

— Я не шучу.

— В любом случае, вам придется вернуться.

— Нет.

Я ответила до того, как успела толком подумать. Я не вернусь, об этом не может быть и речи.

— Я не вернусь в Москву, — повторила я для убедительности, и на лицах трех мужчин впервые проступили какие-то эмоции. Причем разные. Один усмехнулся, а двое других посмотрели на меня с недоумением, словно внезапно у мухи прорезался голос и она посмела что-то сказать, а не монотонно жужжать.

— Мы говорим о Громове. Не о городе, — пояснил мне тот, который усмехался.

— С какой стати? — я вскинула бровь и, скрестив на груди руки, вжалась в спинку неудобного пластикового сидения. — Какое вам вообще дело до всего этого? Я думала, вы пришли, чтобы меня арестовать.

—Я вас умоляю, — первый театрально махнул рукой. — Ну, убили вы этого подонка и убили. Одной гнидой на свете стало меньше. Я бы медали за такое давал, а не тюремные сроки.

Гладко стелешь, фраерок. Да вот жестко потом спать.

— Тогда почему ваши коллеги меня за такую мелочь продержали в браслетах полдня? У меня шрамы остались, — я закатала рукава свитера и куртки и продемонстрировала им свои запястья.

Их и впрямь обвивали тонкие, светлые нитки рубцов.

— Мы с ментами не коллеги, — второй из трех фыркнул, словно я сказала нечто забавное, но первый резко вскинул руку, пресекая дальнейшие слова.

— Это не имеет ни малейшего значения. Их действия – не наша забота, — жестко сказал он, глядя мне в глаза.

Он навалился грудью на стол, почти навис над ним, чтобы быть ко мне как можно ближе. Я невольно отпрянула от него, и ножки моего стула с отвратительным скрипом проехались по грязному кафельному полу. Краем взгляда я заметила, как толстая продавщица бросила на нас встревоженный взгляд из-за прилавка. Ох, милая, если бы ты только знала, как была права, когда тревожилась...

— Наша забота – вернуть вас в Москву к Громову, — закончил он таким же тяжелым, грубым голосом.

Наверное, полгода назад я бы испугалась. Да еще бы пару месяцев назад – тоже испугалась бы. Но со мной столько всего случилось с начала сентября, что с некоторых пор угрожающий мужчина перестал вызывать во мне те эмоции, которые он намеревался вызвать.

2.

Маша.

Поезд привычно стучал колесами и ритмично покачивался вперед-назад. Гремел, скрипел и сопел плацкартный вагон, в котором для меня нашелся единственный оставшийся билет на верхней полке. Позвякивали ложки в стальных подстаканниках. Я не спала, пялясь в багажную полку над своей головой, или смотрела за окно, и мне навстречу проносились черные дома и леса, а сейчас, на станции, меня слепил яркий свет фонарей.

Ехать до Москвы оставалось три часа. Подложив ладонь под щеку, я водила пальцами по едва приметным шрамам на запястье. Еще одно мое напоминание, которое навсегда останется со мной.

Я не ожидала, что услышанное от фсбшника изменит мое мнение, и я соглашусь вернуться, но это случилось. Правда, совсем не так, как, вероятно, ожидал сам фсбшник, но об этом он никогда не узнает.

Шесть дней прошло с того момента, как я покинула загородный дом Громова, спрятав фальшивый паспорт во внутреннем кармане куртки. Шесть дней, как он прочитал записку. И вот я возвращаюсь назад.

Это просто сумасшествие.

Но одно дело – блефовать перед сотрудниками Министерства Добрых Дел, а совсем другое – врать самой себе. Конечно, я их боялась. И тюрьмы боялась, и за маму боялась, и за себя. Я даже за Громова испугалась...

И знала, что вариантов, на самом деле, у меня нет. Не вернуться я не смогу, иначе они действительно упекут меня далеко и надолго.

Но, по крайней мере, мой блеф частично сработал, и они рассказали мне, почему хотят, чтобы я вернулась.

Каким же это оказалось безумием.

И, самое главное, как они представляют себе это? Я звоню в дверь, Громов открывает, я падаю в его объятия, мы целуемся?!

Он должен меня сейчас ненавидеть. Ведь он организовал ради меня убийство Зимы, а я сбежала. Я не верила в счастливые совпадения и не верила в то, что смерть бандита была роковой случайностью. В конце концов, Громов обещал обо всем позаботиться, и, очевидно, он это сделал.

А я, неблагодарная дрянь, ушла.

Я застонала и зарылась лицом в подушку. Мерный стук колес не успокаивал, а раздражал, мешая заснуть, и вместо сна мне приходилось заниматься самобичеванием.

Я его бросила. Он ради меня ввязался в очередную войну между группировками, а я его бросила.

Но ради меня ли?.. Ради меня или ради удовлетворения своего эго? Ради своего желания показать, чья я девочка? Они же обожали это делать. Клеймить своих баб. Ставить на них штамп собственности.

Черт, Маша.

Мне было больно, и я была к нему несправедлива. Я зажмурилась и поспешно провела ладонью по глазам. Хотелось накрыться с головой одеялом и просто исчезнуть. Раствориться. Перенестись куда-нибудь за тысячу километров отсюда, где меня никто не знает и где нет ни ФСБ, ни Громова, ни бандитов. Никого.

Я сдавленно застонала, укусив одеяло, чтобы не перебудить храпевших соседей по плацкарту. Если бы я знала, как далеко это зайдет, я бы сбежала от него при первой же возможности. Когда был идеальный момент?

Наверное, то самое утро, когда я села в одну машину с ним и Гордеем, а ее попытались потом расстрелять. Тогда была пройдена моя личная точка невозврата. Та перестрелка и случившееся на даче – убийство его друга и подельника – перевернули мою жизнь, но также крепко-накрепко связали меня с Громовым. Наверное, я могла уйти до того дня и вернуться к своей мирной, скучной жизни. Но после вернуться уже не получилось бы. Это проклятое убийство всплыло бы так или иначе, и потянуло бы за собой столько событий...

Почти так и случилось в итоге.

В основе наших с ним отношений лежало бог-знает-что. Я спасла его сына и убила его друга. Он отмазывал меня от ментов. Чтобы, в том числе, прикрыть и свою жопу. Какой-то бесконечный круговорот грязи и мерзости, и подлости. Крови и мертвых людей.

Все было неправильно с самого начала. С самого начала все было обречено на провал. Мы не должны были встретиться, наши пути не должны были пересечься. В иных обстоятельствах мы никогда в жизни не оказались бы вместе в одном помещении. Наши отношения были неправильными. Искусственными. Вызванными внешними обстоятельствами.

Громов не мог в меня влюбиться. Такие, как он, не влюбляются в таких, как я. Ему в голову ударил адреналин и стресс и, может, даже страх, и эта жгучая смесь вылилась в извращенное подобие любви.

Только это была не она. А я, наивная дура, позволила себя обмануть. И была рада обмануться.

А сейчас Громов наверняка очнулся от этого наваждения. Побесился, наверное, в первый день. Может, побил кулаком стену, или растратил весь магазин пистолета, стреляя по вазам. Но потом переспал с этим со всем, перешагнул и забыл. И уже живет дальше. Потому что вырвался из этой липкой паутины взаимных долгов и взаимных секретов, когда раз за разом обстоятельства сталкивали нас лбами, и выбора, в общем-то, никакого не было.

А теперь он снова вспомнил, что есть выбор. Есть множество восхитительных, красивых женщин, которые ему подходят. Которым он сможет дарить розы на длинных ножках, меховые шапки и колечки с драгоценными камушками.

Он пил по-черному, как сказали мне фсбшники. Не отвечал ни на чьи звонки. Возможно, он не отвечал кому-то одному – своему куратору. И откуда у них может быть достоверная информация, чем Громов занимается у себя дома? Не стоят же в особняки камеры слежения и жучки... Я надесь.

3.

Маша.

Опешив от нашей встречи, я невольно шагнула назад, но Громов довольно ловко для пьяного человека схватил меня за руку и затащил внутрь. И с оглушительным стуком хлопнул дверью.

Избегая смотреть на него, я оглядывалась по сторонам. Казалось, в доме нет ни единого человека, кроме нас двоих. Ни охраны, ни персонала. Было так тихо, что мое собственное дыхание казалось мне оглушительным. Я посмотрела на лестницу и там тоже никого не увидела.

Так странно.

Когда я поняла, что Громов пьян, то ожидала натолкнуться на толпу из его пьяных друзей и, откровенно говоря, проституток. Я думала, он веселится в компании пацанов и шлюх, и прекрасно проводит воскресный день.

Но, кажется, Громов пил в одиночестве.

— Что надо? – его злой, холодный голос вырвал меня из размышлений, и мне пришлось встретиться с реальным Громовым, а не с образом в моей голове.

И этот реальный Громов был очень, очень зол. Я повернулась и впервые за все время посмотрела прямо на него. Босой, в джинсах без ремня и надетой задом-наперед футболке, с трехдневной щетиной, он стоял в шаге от меня, скрестив на груди руки, и испепелял меня взглядом. Сейчас он не казался таким пьяным, как я думала еще пять минут назад, и я с трудом проглотила тяжелый комок.

— Гром, я...

Я не знала, что сказать ему.

Он вскинул брови, когда я замолчала на полуслове, и по дернувшимся желвакам на лице, я поняла, что он до предела стиснул зубы. Его злость ощущалась вокруг почти физически. Она обжигала. Мне казалось, я видела в его глазах пламя. Я знала, что это игра света и тени, но Громов все равно меня пугал.

Блять.

Смотреть на него было больно. Я сразу же почувствовала себя необъяснимо виноватой. Он пил из-за меня?.. Все-таки пил.

— Чего ты хочешь? – спросил он вдруг устало.

Когда он перестал плеваться от ненависти, я поняла, что все-таки не ошиблась. Он был действительно сильно пьян.

— Денег?

Он потряс головой, а потом усталым жестом провел ладонями по глазам и, не сказав мне больше ни слова, развернулся и пошел в сторону кухни. Я двинулась следом за ним, словно привязанная. Мы никого не встретили по дороге – коридор был совершенно пуст. Громов напился холодной воды прямо из крана, потом ею же и умылся, вытер лицо краем собственной футболки и оперся на высокий стул за барной стойкой.

Я оценивающим взглядом окинула беспорядок на рабочих поверхностях и на столе. Грязные тарелки, чашки, бокалы, столовые приборы. На полу валялись скомканная бумажная упаковка, на которой я увидела логотип Макдональдса. Серьезно?

— Где моя мама? – вопрос вырвался у меня невольно. Я не хотела его задавать.

— Без понятия. Я ее уволил.

— Уволил?! Как это – уволил?

— Ты реально хочешь предъявить претензию мне? Охренеть, вот это наглость! – Громов насмешливо зааплодировал мне в воздухе. – Извини уж, что уволил женщину, которая каждый день бы напоминала мне о том, какая сука ее дочь.

— Ну ты и мудак!

Он шибанул по столу кулаком и, резко махнув рукой, сбросил на пол все тарелки и кружки, оказавшиеся в досягаемости. С жалобным звоном посуда разбилась о кафельные полы, и разлетелась по всей кухни десятком мелких осколков.

— Блять, Маша, я не бью баб, но ты сейчас рискуешь. Говори, нахера пришла и выметайся из моего дома! – прорычал он, вытянув вдоль тела руки, и сжал кулаки. На его предплечьях и запястьях ярко проступили вены, а рядом с кадыком на шее учащенно забилась жилка.

Я облизала враз пересохшие губы. Кажется, я зашла совершенно не с той ноги. Смотреть на Громова было больно. На его воспаленные, красные глаза с полопавшимися капиллярами. На небритое, осунувшееся лицо с заострившимся скулами. На общий помятый и заспанный вид.

Я не ожидала встретить его пьяным. И таким злым.

Чего я вообще ожидала? О чем думала?

Ладно. С мамой я потом разберусь. Куда она могла пойти?.. Я позвонила ей из автомата на вокзале и сказала, что мне нужно уехать на какое-то время. Попросила ее не волноваться и пообещала позвонить еще раз при первой же возможности. Надо будет спросить дядю Сашу, наверняка мама оставила ему свой адрес или рассказала, как с ней можно связаться... Интересно, где он сам?..

Я посмотрела на Громова и внезапно поняла, что мой план рассказать ему всю правду о разговоре с фсбшником не сработает. Не будет так, как я себе запланировала – спокойный Громов внимательно меня слушает и соглашается с моим предложением. Немного злится, но мыслит разумно и рационально.

Не будет потому, что от спокойствия Громов был далек, как мы от Китая. Он был взбешен, он кипел яростью. Он злился. Он пил. Можно продолжать лгать себе дальше, а можно перестать быть трусихой и посмотреть правде в глаза: мой уход он воспринял нихера не спокойно. Вот так вот. Не будет ничего ровно и спокойно, Маша. Будет больно. Потому что чувствовать – больно.

Влюбляться – больно. И когда предают – тоже больно. И когда уходят, оставив лишь записку – больно. Любить – больно.

4.

Маша.

— Ничего, — огрызаюсь я и ухожу в глухую оборону.

Я не буду договаривать. И выпрашивать у него признание тоже не буду!

Я вздохнула. Черт, кажется, наш разговор зашел в тупик. Вернее, туда завела его я. Почему я не умела иногда смягчить, иногда промолчать, иногда покивать, даже если не была согласна? Я завидовала женщинам, которые могли крутить мужиками, как хотели только потому, что умели находить нужные слова в нужное время. У меня такой навык отсутствовал, кажется, на генетическом уровне.

Почему я не сказала Громову, что вернулась, потому что соскучилась по нему? Потому что не хотела больше просыпаться одна? Это ведь было правдой! Я бы даже не солгала... Мы с ним трахались, я три недели спала с ним в одной кровати, он видел меня голой, а я по-прежнему на подсознательном уровне ему не доверяла и боялась признаваться в значимых для меня вещах. Вещах, которые сделают меня уязвимой.

В вещах, из-за которых мне очень больно.

— Тебя кто-то нанял? Кто-то попросил вернуться?

Для пьяного он оказался удивительно проницательным. Громов снова шагнул ко мне и обхватил ладонью мой подбородок, заставив посмотреть ему в глаза. Целую вечность он буравил меня пристальным, цепким взглядом, словно хотел увидеть в глубине моих зрачков ответы на все свои вопросы. Его лицо было так близко к моему, что я могла сосчитать морщины в уголках его глаз.

Он мне не верил.

— Может, обыщешь? Вдруг я с диктофоном? – я умудрилась тряхнуть головой, хотя подбородок все еще был зажат в его жесткой хватке, и потянула вниз молнию на олимпийке. Расстегнув ее со звонким вжиком, я скинула кофту на пол и подхватила двумя руками низ футболки, чтобы снять ее и продемонстрировать Громову мое голое тело.

— Замри, — процедил он сквозь зубы, и его взгляд полыхнул нехорошим огнем. – Почему тебе всегда нужно меня провоцировать?

Потому что так легче.

Второй рукой он схватил мое запястье и с силой потянул вниз, заставив меня отпустить сжатую в кулаке футболку.

— Нет, ты посмотри все-таки, раз подозреваешь, что кто-то меня подослал! – я продолжала упираться и попыталась задрать футболку левой рукой, которая оставалась свободной.

Громов издал звук, похожий на рык, резко отпустил мой подбородок и со всей дури прижал меня спиной к стене, навалился всем телом и поцеловал. И почти сразу же, словно обжегшись, отпрыгнул от меня к стене, а потом махнул рукой и зло прорычал.

— Да пошло оно все нахер!

И ушел. Просто взял и ушел, оставив меня в коридоре в одиночестве, словно я для него перестала существовать. Потом я услышала, как громко хлопнула дверь на втором этаже: или кабинет, или спальня.

Потоптавшись немного на одном месте, я поплелась на кухню. Что еще делать – не знала. Поставила на плиту чайник и нашла на полке обширную коллекцию чаев. Грудь кольнули теплые воспоминания: вот я сижу на этой кухне, и мы с Гордеем пьем чай.

Боже мой, бедный пацан. Очередная жертва во всей этой адской машине.

Когда я налила себе уже третью по счету кружку, в холе хлопнула входная дверь.

— Кирилл Олегович? – позвал знакомый голос дяди Саши. – Маша? – добавил он значительно тише, с огромным сомнением.

— Я тут, — уныло отозвалась я, и мои тихие слова эхом разнеслись по пустому дому.

Спустя минуту на кухню вошел дядя Саша: такой же осунувшийся, как и Громов, словно со дня нашей последней встречи прошел год, а не неделя. Выразительным взглядом окинул учиненный Громовым беспорядок, но ничего не сказал.

— Чаю хотите? – глупо спросила я, помахав кружкой в воздухе.

Он посмотрел на меня с укором и покачал головой.

— Зачем ты пришла? – он остановился в дверях и принялся сверлить меня своим тяжелым взглядом.

Как же меня достал этот вопрос!

— С мамой все в порядке? – я пожала плечами, сделав вид, что не услышала его.

— Если так можно выразиться, — насмешливо отозвался дядя Саша. – Про женщину, чья дочь пропала в неизвестном направлении, и которую одним днем уволили из места, в котором она проработала много лет.

— Последняя претензия – не по адресу, — я криво усмехнулся и махнула рукой в сторону. – Про увольнение – это к Громову, он на втором этаже.

По правде сказать, я была на пределе. Чувствовала, что нервы натянуты как струны, готовые лопнуть в любой момент. Хотелось и плакать, и смеяться одновременно, а еще послать все подальше к черту, позвонить фсбшникам и сказать, что могут делать со мной, что угодно – я устала. Я не была к такому готова.

Я ушла, а сейчас мне приходилось встречаться с последствиями своих решений.

— Даже ненавистный тебе бандит не заслужил такого, — дядя Саша смотрел на меня с ледяным укором, и я только усмехнулась.

Он думает, он может осудить меня сильнее, чем я сама? Сказать мне что-то, что я себе еще не говорила?..

— Не надо лезть в наши отношения.

— Ого, — дядя Саша притворно выгнул брови. – Так у вас уже отношения. Не замечал раньше.

5.

Гром.

Я гипнотизировал взглядом непочатую бутылку вискаря у себя в спальне, когда услышал стук в дверь.

— Входи, — сказал я, не оборачиваясь.

По тому, как стучали, я узнал Иваныча. Всегда три резких, громких стука. Маша бы скреблась... Черт.

Я отошел от стола и повернулся к начальнику охраны, остановившемуся возле двери.

— И? – спросил, кивнув ему, чтобы проходил.

— У меня пара вопросов, но начну с главного, — в своей привычной деловой и собранной манере заговорил он. – Внизу на кухне сидит Мария. Что с ней делать?

— Гони в шею, — сквозь зубы процедил я.

Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на меня очень выразительным взглядом.

— Что? Что-то непонятно?

— Вы знаете, почему она вернулась?

Против воли я хмыкнул. Представляю его лицо, если я озвучу ему сейчас, что она вернулась, потому что «не должна была уходить». За всю жизнь больший бред я слышал только от Алены, но ее вообще никому не удастся переплюнуть.

Хотя Маша приблизилась.

— Может, бабки закончились, — я равнодушно пожал плечами.

Я знал, что это не правда. Эта гордячка не взяла у меня ни копейки.

Черт.

Во рту было сухо и мерзко, голова раскалывалась и гудела. Хорош бухать, Кирилл. Достаточно. Я залпом вылил в себя остатки кофе, успевшего уже изрядно остыть после завтрака, и потряс головой. Завтра встреча по заводу с «конторой», я должен быть в форме. Дни, которые я отвел себя на пьянку, закончились.

— Почему ты спрашиваешь? – я повернулся к Иванычу, который продолжал подпирать собой стену.

— Может, ее завербовали? – спросил он прямо, глядя мне в глаза. – Может, она теперь ментовской «крот»?

— Маша? – я усмехнулся и даже на мгновение забыл о головной боли. – Да не смеши меня, она ментов ненавидит сильнее, чем бандитов.

— Я бы этого не исключал, — он поджал губы. – От женщины с разбитым сердцем можно ожидать всего.

— И кто же ей это сердце разбил? – я зло огрызнулся, метнув в Иваныча предостерегающий, красноречивый взгляд.

Который его не остановил.

­— Вы.

— Ты совсем охуел?! Забыл, на кого работаешь?! – я тут же взорвался, и моя злость разогналась от нулевой отметки до сотни буквально за секунду.

Не очень себя контролируя, я подскочил к нему и схватил за грудки пиджака, хорошенько встряхнув. Он не сопротивлялся, но сжал мои запястья, не позволив повторить еще раз.

— Я работаю на вас, Кирилл Олегович, — ответил он с совершенно непроницаемым лицом. — И именно поэтому я должен учитывать все варианты.

— Невозможно разбить человеку то, чего у него нет.

Я отпустил его пиджак и сделал шаг назад. Посмотрел на свои руки, потом на начальника охраны и кивком головы указал на дверь.

— Проваливай.

И, не дожидаясь, пока он выйдет, развернулся и пошел в душ. Ледяная вода, бритье, кофе, бассейн. Именно в таком порядке. Пора возвращаться к работе.

Холодная вода порядком остудила мою голову, которая уже начинала закипать. Алкоголь до конца еще не выветрился, но мыслить я стал четче. Еще бы он выветрился, я бухал четыре дня подряд. Я побрился, избавившись от отросшей щетины, и посмотрел на себя в зеркало. Почти нормально. Глаза еще слегка красные и мутные, но это скоро пройдет.

Я стиснул зубы, вспомнив, что внизу на кухне сидела Маша.

Маша, Маша, Маша.

Ее имя не шло из головы все это время. Его не вытравил ни алкоголь, ни пара проституток, которых я себе заказал. Я взрослый мужик и очень далек от романтической лабуды, но она что-то задела во мне. Затронула хрен-пойми-что, и поэтому я не мог выбросить ее из своих мыслей, как делал обычно. С ее уходом в доме образовалась странная пустота, которую ничто не могло заполнить.

У меня было много свободного времени в последние пару дней, чтобы вспоминать. И я вспоминал. Ее длинные волосы, в которые я обожал зарываться. Вечно холодные тонкие пальцы. Когда я валялся под наркозом после ранения в бок, я чувствовал ее прикосновения: невесомые и легкие. Словно бабочка.

Шрам на плече, который вовсе не был таким уродливым, как она думала. То, как она смешно фыркала, прочитав что-то забавное. Как недовольно хмурилась, и меж бровей залегала складка, когда она сердилась. И как испуганно на меня смотрела.

И как она спала – забившись в самый дальний угол кровати и сжавшись, подоткнув под себя одеяло со всех сторон. Мне даже пришлось укрываться пледом, потому что сражение за одеяло я с ней проиграл.

А потом она ушла. Сбежала. Струсила. Ушла от меня, хотя я крупно подставился ради нее. И, если правда всплывет наружу, то расплатой будет только смерть.

Убийство Зимы мне не простят.

Но сейчас больше всего я бесился даже не из-за ее ухода. Самым паршивым было то, что, увидев ее, я обрадовался. Потом, конечно, разозлился и едва не прибил ее прямо на месте у входной двери.

6.

Гром.

— Понимаешь, в чем проблема? — Маша принялась накручивать на палец локон волос. — Я не хочу быть «девочкой Грома», — она изобразила пальцами в воздухе кавычки. — Какой-то вещью в твоей жизни, каким-то декоративным элементом.

— Хватит, — обрубил я. — Я никогда не считал тебя вещью.

— Но я себя ею ощущала, — она упрямо стояла на своем и не желала меня слышать. — А еще поводом для тебя, чтобы начать копать под Зиму.

— Ну ты и дура, Маша.

Она, кажется, обиделась. Резко замолчала, уже открыв рот, чтобы что-то сказать, и негодующе фыркнула. Скрестила на груди руки и надула искусанные, сухие губы.

— Да и я не умнее, — тихо договорил я, но она услышала. Усмехнулась, но обижаться не прекратила.

Она закусила губу и нахмурилась, словно обдумывала свои следующие слова. Я поймал на себе ее внимательный, оценивающий взгляд. А я, наконец, нашел банку с кофе и поставил на плиту чайник. И смог отойти от нее, потому что ее бедро, прижимавшееся ко мне, мешало мне думать.

— Наверное, я не должна была писать записку. Надо было все сказать тебе прямо в глаза, — сказала она глухим, надломленным голосом.

Что-то в нем было помимо ее сожалений. Что-то скрытое, и я никак не мог уловить.

— Наверное? ­— я вскинул брови вверх.

— Да, наверное! — моментально огрызнулась Маша и даже прихлопнула ладонью по кухонной тумбе. — Хватит строить из себя невинную жертву, ты напортачил не хуже меня!

— Да? — мой голос прозвучал не громче шелеста. Я сжал губы и с нажимом провел рукой по подбородку, наблюдая за ее злостью.

— Да! И не делай вид, что теперь тебе все равно. Или ты просто так бухал все это время, пока меня не было?!

Я развернулся к ней и схватил за локти, хорошенько встряхнув. Приблизив свое лицо к ней, вкрадчиво поинтересовался.

— С чего ты взяла, что я бухал все время? Сегодня выходной, и вчера тоже был. Я просто отмечал окончание недели.

Ее взгляд сперва дернулся, забегал между моим лицом и кухней, и сама она вся сжалась, еще сильнее прислонилась поясницей к столешнице. А потом резко подалась вперед, воспользовавшись тем, что я наклонился к ней, встала на цыпочки и поцеловала меня. Мои руки сработали гораздо раньше разума, а мозг, кажется, совсем отключился, потому что я отпустил ее локти и обхватил за талию, а второй ладонью зарылся в ее густые, мягкие волосы.

И ответил на поцелуй. Я чувствовал ее дрожь и стук сердца, чувствовал, как она льнула, прижималась ко мне, обхватывала пальцами за плечи. А потом ее ледяные ладони скользнули мне под футболку, прошлись по бокам и выше, по ребрам, и короткие ногти впились в лопатки...

— Вот почему, — Маша отстранилась и попыталась заговорить, но сбившееся дыхание ей помешало. — Потому что я тоже по тебе скучала, — и она прижилась щекой к моей левой груди, чтобы слышать бешеный стук сердца.

Мои руки невольно сжали ее волосы, и она тихо ойкнула. Я ослабил хватку и, обхватив руками ее лицо, заставил посмотреть себе в глаза.

— Это правда? То, что ты говоришь сейчас – правда?

Она уже врала мне однажды. Про Бражника. И, вероятно, про сотню других вещей. Поэтому я и задал этот вопрос. Мне было важно поверить в ее искренность. Она кивнула, как-то так, неопределенно. Непонятно, то ли сознательно головой дернула, то ли вздрогнула из-за моего вопроса.

— Правда, — отозвалась она, встретив и выдержав мой тяжелый взгляд. Погладила меня по щеке, очертила пальчиками скулу и снова спрятала свое лицо у меня на груди.

Твою мать.

— А ты правда пил все это время? Я угадала? — до меня донесся ее сдавленный голос, и я хмыкнул.

— А какая разница?..

Я посмотрел на женщину, которую держал в своих объятиях. Я видел сейчас лишь ее склоненный затылок и чувствовал, как ее пальцы выписывают на свитере в районе груди неведомые мне узоры. Я хотел ей поверить.

— Хочешь остаться?

Маша все-таки подняла голову, посмотрев на меня. И я пожалел о том, что спросил. Лучше бы промолчал, потому что перекрыло горло от ее взгляда. И вся кухня вдруг уменьшилась, сжалась, до крошечного расстояния между мной и Машей. Я почувствовал, что задыхаюсь, и рванул воротник свитера в сторону, оттянул его, но легче не стало.

Потому что она продолжала на меня смотреть, и мне было по-прежнему безумно жарко и душно. Твою мать.

— А ты хочешь, чтобы я осталась? – спросила настороженным, удивленным голосом и склонила голову набок, внимательно всматриваясь мне в глаза.

Я отвернулась. Не мог больше выносить этот взгляд.

— Не хотел бы – не предлагал, — буркнул я, рассматривая открытый шкаф прямо у себя перед лицом.

Но Маша настойчиво потянула меня за руку, вцепившись в запястье изо всех сил.

— Кирилл, — позвала требовательно и строго, словно я был провинившимся мальчишкой. И снова по имени. — Скажи вслух, ­— не попросила, а приказала, дерзкая чертовка. — Скажи. Мне важно.

И тут я вспомнил, как чуть раньше сегодня она уже кричала про слова, которые я не сказал. Что если бы сказал, то она бы не ушла.

7.

Маша.

Я стояла в ванной и рассматривала себя в запотевшее зеркало. И не узнавала женщину, чье лицо я видела перед собой. Я зачерпнула в пригоршню ледяной воды и приложила ладони к горящим щекам. Потрясла головой, словно надеялась, что это поможет упорядочить мысли. Едва ли.

Шанс рассказать ему правду я упустила. Теперь уже точно. Вздохнув, я уперлась ладонями в раковину и до предела напрягла руки. Что ж.

Но я не смогла ему признаться, просто не смогла. Я дура, я знаю. Весь мой план оказался построен на изначально неверном, ошибочном предположении. Я думала, что Громову будет насрать. И что он спокойно примет меня обратно, если я расскажу настоящую причину своего возвращения.

Нет, не так. Если я расскажу, что сподвигло меня вернуться.

Ведь настоящая причина заключалась в нем.

И я ошиблась. В Громове, в себе, в оценке ситуации. По Громову мой уход проехался тяжелым катком, и ему было совершенно точно не наплевать. Я видела, как он сдерживался, как он злился, как пытался взять себя в руки – стиснутые зубы, натянутые желваки, сжатые кулаки, побелевшие костяшки пальцев. Конечно, я не решилась ему признаться. Я не хотела делать ему больно.

А потом... потом я не призналась потому, что уже не могла. Потому что утонула в водовороте собственных чувств и эмоций, захлебнулась, когда оказалась от него поблизости. Я и не догадывалась, что по-прежнему могу чувствовать так резко и так сильно, словно мне снова восемнадцать, и на плечи не давит груз прошлого... Это пугало. Выходит, я перехитрила саму себя.

Я промокнула лицо полотенцем, и мои руки дрожали, когда я сняла его с крючка. Оно провисело в ванной неделю – со дня, как я в спешке покинула этот дом. Громов его не убрал.

«Он мужик, Маша», - твердел мой прагматичный внутренний голос. «Конечно, он не убрал, он был занят тем, что пил. Это ни о чем не говорит. Он вообще когда-нибудь что-нибудь убирал?..»

«Он не убрал, потому что не смог. Не решился. Не хотел выкидывать последнюю частичку тебя», - вопила в моем подсознании восторженная шестнадцатилетка, и, Боже мой, как я хотела поверить именно ей!

Я повесила полотенце обратно и вернулась в спальню. Громов как раз отбросил на кровать телефон и окинул меня странным взглядом.

— Авера звонил, — сухо сообщил он, хотя обычно никогда не рассказывал о своих разговорах. – Напомнил мне о том, что сегодня юбилей у одного из наших... – непонятный жест рукой. – Я должен пойти, раз уж протрезвел, — невеселая усмешка.

— Хорошо, — с легкостью согласилась я, не понимая, к чему он ведет.

Так странно. Я помню, как раньше он просто уходил и возвращался, и я совсем мало знала о том, где, как и с кем он проводит время.

— Зима мертв, — жестко напомнил Громов. — Ментовское дело сгорело. Ты можешь пойти со мной и ничего не бояться.

— Куда пойти? — переспросила я, чувствуя себя попугаем.

— В ресторан. На юбилей, — терпеливо уточнил он, подавив раздражение. — К одному моему... коллеге.

Я окончательно перестала что-либо понимать.

­­— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой в ресторан, где будет отмечать юбилей какой-то бандит?

Громов кивнул, дернув челюстью на слове «бандит».

— Но зачем?

Я, правда, не понимала. Все казалось таким странным. Черт, да только сегодня утром я еще тряслась в прокуренном плацкарте и не представляла, что будет дальше, и вот спустя несколько часов он зовет меня пойти с ним на торжество. И в качестве кого? Хороший вопрос, кстати.

— Потому что мы вместе, — он пожал плечами с таким видом, словно ему приходилось объяснять мне очевидные вещи, что не было правдой. — Я хочу выходить с тобой «в люди». Хочу, чтобы все знали, что у меня есть женщина. И это – ты, — он обжег меня коротким взглядом, и я почувствовала, как к щекам прилила кровь.

Я была не готова к такому стремительному развитию.

­— Я... я не знаю... Я не уверена, что это хорошая идея...

— Почему? — он в три шага подошел ко мне почти вплотную и остановился в считанным сантиметрах от моего лица. — Тебе есть, что скрывать? — спросил он очень глубоким и очень опасным голосом. — Есть, от кого прятаться?

— Меня разве не объявили в розыск? — я смотрела ему в глаза, словно загипнотизированная.

Я видела в них раздражение и злость. И недовольство моим сопротивлением. Играть с ним в гляделки мне не нравилось, но он не позволял мне отвести взгляд, раз за разом находя мои глаза, стоило мне лишь чуть-чуть отвернуться.

— Нет. И уже не объявят, — Громов равнодушно пожал плечами. — Нет дела – нет тела, — перефразировал он известную присказку.

— Я все равно не хочу идти. Не хочу светиться. И нет, мне нечего скрываться, — я вскинула голову, чтобы он перестал придавливать меня к полу своим тяжелым взглядом и перестал нависать надо мной.

«От незнакомых бандитов – точно нечего!».

— Я не военный трофей и не награда, чтобы таскать меня на смотрины, — я шагнула назад и скрестила на груди руки.

Я увидела, как у него затрепетали крылья носа. Как свело от гнева лицо, и ему снова пришлось сомкнуть тяжелую, напряженную челюсть.

8.

Гром.

— Спасибо тебе. Что подхватил дела и прикрыл меня.

Переговорив с нужными людьми, я подсел к Авере в дальний угол длинного прямоугольного стола, в стороне ото всех. К третьему часу празднования все порядком ужрались. Играла какая-то сопливая медленная лабуда, мужики потащили женщин на танцпол, лапать под медленные танцы.

— «В шумном зале ресторана

Сpедь веселья и обмана

Пpистань загyлявшего поэта...»*

— Да было б за что, Гром, — он с ленцой отмахнула и отсалютовал мне бокалом с виски. — Ты бы для меня то же самое сделал.

Это было правдой. После предательства Капитана Авера остался моим единственным другом. Человеком, которому я мог доверять на сто процентов. Человеком, от которого я не опасался получить удар в спину.

Пока я бухал, запершись в одиночестве в доме, и не выходил на связь, Авера ходил вместо меня на сходки, ездил на завод, общался с людьми и узнавал, какие слухи бродили меж пацанами насчет убийства Зимы.

— Сегодня утром вернулась Маша, — с места в карьер рассказал я.

Все равно я понятия не имел, какими словами можно было бы подвести беседу к этой новости.

Авера, который в этот момент пытался отпить виски, замер со стаканом возле рта. Посмотрев на меня, он одним глотком осушил стакан до дна и со звонким стуком поставил его на стол.

— Нихера себе дела, — пробормотал он и потянулся через стол за бутылкой.

На груди в вырезе расстегнутой на четыре верхних пуговицы рубашки показалась золотая цепь с палец толщиной. Для ресторана Авера принарядился, сменил вечные спортивные треники на джинсы и белую рубашку. Из-под закатанных рукавов на запястьях виднелся золотой браслет ролексов.

— А она сказала, где была? Пряталась где-то? Или уехала? — Авера побарабанил пальцами по столу.

— Пока нет.

— А чего хочет, сказала? — спросил он, едва не расплескав виски из-за дрожавших, нетрезвых рук.

— Остаться. Начать заново, ­— я пожал плечами и откинулся на гладкую кожаную спинку, поглядывая на танцующих, с трудом державшихся на ногах. Судя по опьянению публики, из ресторана можно было валить.

— И что ты ответил? — Авера говорил настороженно и смотрел на меня как-то искоса, словно избегал встречаться глазами.

— Что я согласен.

— Да ты рехнулся, Гром!

Он подавился воздухом и закашлялся, склонившись над тарелкой с недоеденной закуской, и я от души треснул ему ладонью по спине. Покраснев, словно вареный рак, Авера кое-как успокоился, хотя все еще смотрел на меня, выпучив глаза.

— Эта телка... — прохрипел он, едва вернув способность говорить. Здоровенная ручища, вся в наколках, со сжатым кулаком легла на стол. — Эта телка тебя кинула...

— Не называй ее так.

— Ты беспробудно квасил из-за нее четыре дня, пока я тут вертелся, словно в жопу ужаленный, думая, как бы ты не откинулся! — набычился Авера, повысив голос. У него покраснела шея – всегда так бывало, когда он злился.

— И за это я тебе благодарен, — я же заговорил еще тише.

Я попытался поймать его взгляд и жестом призвать заткнуть пасть: на нас уже начали оборачиваться самые трезвые гости. Еще этих проблем не хватало. Но Авера уже пошел в разнос и остановить его теперь будет трудно. Он смотрел на меня исподлобья, выставив вперед голову. Реально бык. Здоровый, красный, мощный.

— Но не смей называть Машу телкой.

— А нехер было моего друга кидать как последняя сука! – он обрушил на столешницу ладонь, и стоявшая вокруг посуда тихо, жалостно задребезжела.

Я почувствовал, как у меня зачесались кулаки – разбить бы их об эту пьяную рожу. Когда она ушла, я и не такими словами называл ее. Мысленно. Но сейчас, когда я слышал их от друга по отношению к Маше, то внутри рождался недовольный, звериный рык. Он не имеет права никак ее называть. Вообще никак.

— Так. Все, довольно. Уходим, — я резко откинулся от мягкой спинки и вылез из-за стола, слушая, как позади меня Авера пытается проделать то же самое и безостановочно чертыхается, костеря низкие диваны и хлипкие столы.

Я должен был немедленно разрядить обстановку, иначе вечер и впрямь грозил закончиться мордобоем.

— Тимур, ­— я подошел к юбиляру, который, на удивление, был одним из самых трезвых. И он уже начал бросать в нашу с Аверой сторону заинтересованные взгляды.

— Тимур, спасибо за вечер. Был рад увидеть. Но дела не ждут, нам пора, ­— я обменялся с темноволосым мужчиной крепким рукопожатием и, отойдя на пару шагов назад, закинул правую руку на плечи Аверы. Тем более он уже нетвердо стоял на ногах.

— Спасибо, что пришли. Тоже был рад, — он прощался с нами, а сам взглядом едва ли не скальпель пытался снять и выпотрошить череп.

Но Авера, даже пьяный, прекрасно чувствовал, когда можно бычить, а когда нельзя. Поэтому ресторан мы покинули тихо и мирно, но, едва мы оказались на улице, он продолжил предъявлять мне за то, что было не его делом.

9.

Гром.

Не пить накануне было хорошей идей. Утром я проснулся без ставшей привычной боли и без ощущения, что моей головой всю ночь играли в футбол. В кровати я лежал один: Маши нигде не было.

Значит, говорит, что пряталась в Москве. Интересно, в каком же укромном месте, если мои пацаны прочесали златоглавую столицу нашей родины вдоль и поперек, а потом еще наискосок по диагонали?..

Это если она не врет.

После прохладного душа я спустился на первый этаж. Без охраны и работников в доме было непривычно пусто и тихо. Я выгнал их всех, когда забухал. Хотел остаться в одиночестве и никого не видеть. Кухарку отправил во внеплановый отпуск, а мать Маши уволил. Охранникам же просто запретил появляться внутри дома, и они довольствовались постами на участке.

На первом этаже пахло свежезаваренным, крепким кофе. Маша нашлась на кухне. И из-за открывшегося мне зрелища я слегка завис.

Пританцовывая под дурацкую попсу по радио, она готовила завтрак. Кажется, еще даже подпевала себе под нос. Ее волосы были убраны в высокий хвост на затылке. Осколки посуды на полу были подметены, и пакеты из-под Макдональдса тоже куда-то исчезли

— Привет, — она обернулась на шум моих шагов и помахала мне лопаткой, которую держала в руке. – Не замечала, чтобы раньше ты ходил по дому без футболки.

Она окинула меня насмешливым взглядом, задержавшись на шраме, что остался после ножевого ранения.

— Мы одни. Кого мне стесняться, — я подошел к ней сзади и обнял, положив подбородок ей на плечо и сомкнув ладони на животе.

Маша фыркнула. В отличие от меня, она была полностью одета: штаны и спортивная олимпийка.

— Зачем ты встала в такую рань?

Я был бы не прочь проснуться рядом с ней.

— Не спалось, — она вывернулась из моих рук и шагнула в сторону. – Как вчера прошло? – голос показался мне напряженным. И она избегала на меня смотреть.

— Нормально, — я пожал плечами и уселся за высокий стол. – Вчера просто бухали, никаких дел.

— А как Аверин? — спросила она максимально равнодушным голосом, смотря на сковородку на плите, и я тут же напрягся.

— Нажрался как свинья.

— Понятно, — спустя паузу протянула Маша. Выглядела она почему-то раздосадованной. — А ты сказал ему, ну, про меня?

— А почему ты спрашиваешь? – я прищурился. Откуда этот нездоровый интерес?

— Просто так, — с нажимом отозвалась она и пожала плечами.

Я нутром чувствовал, что ее интерес не вызван банальным любопытством. Какое ей дело до реакции Аверы? Ей с ним детей не крестить.

— У тебя в холодильнике есть только яйца, масло и хлеб, — сказала она, поставив передо мной тарелку с яичницей и бутербродами. И чашку с кофе, из которой над кружкой поднимался ароматный пар.

— Я верну Оксану Федоровну из отпуска.

Едва я взялся за вилку, как зашипела рация.

— Кирилл Олегович, у ворот ваш адвокат. Говорит, что-то очень срочное, — я услышал голос Мельника и выругался про себя.

— Проводи в дом.

Восемь утра. Что могло произойти к восьми утра понедельника? Тем более за выходные.

— Ты бы все же оделся, — насмешливо предложила Маша, откусив от бутерброда у меня на тарелке. – Эдуард Денисович воспитанный человек, конечно, он тебе и слова не скажет...

Она улыбалась, но в ее глазах я видела только настороженность. И страх. Она держала руки под столом, вне поля моего зрения, но я был готов отдать на отсечение голову, что она судорожно заламывала сейчас пальцы.

Я успел подняться в спальню и надеть свитер, когда Эдуард Денисович добрался до моего кабинета.

— У вас позитивные изменения в жизни, Кирилл Олегович? Я встретил Марию Васильевну на первом этаже, — сказал он, проходя к письменном столу.

Мне всегда в нем одновременно и нравилось, и бесило то, что по его непроницаемому лицу никогда нельзя было разобрать истинные эмоции. Холодная юридическая акула – вот кем был мой адвокат. В работе это ему помогало. Да и мне тоже. но я не мог его считать, и иногда это напрягало.

— Можно и так сказать.

Я не хотел это обсуждать, и он это почувствовал. Тонко улыбнулся, поставил перед собой дипломат и достал тонкую папку с документами. Подержав некоторое время в руках, он передал ее мне и пояснил.

— Как вы знаете, мы сейчас работаем с требованием Алены Игоревны об установлении единоличной опеки над Гордеем…

У меня от бешенства заныли зубы.

— На сегодня у нас назначена – предварительная – беседа в суде. И пока изучали документы к процессу, то выяснили, что год назад Алена Игоревна сменила фамилию. Причем только в Финляндии. В нашем ЗАГСе я никаких документов не нашел.

— И? — поторопил я адвоката, потому что устал от этой долгой прелюдии.

Он проехал весь путь от Москвы до моего дома к восьми утра понедельника, чтобы рассказывать мне о прошлом этой суки?..

Эдуард Денисович вздохнул, аккуратно снял очки и принялся вытирать из специальной салфеткой, своей медлительностью и неторопливостью доводя меня до зубовного скрежета.

10.

Маша.

Сказать, что я испугалась – это ничего не сказать. Я едва не умерла от страха, когда Громов начал громить собственный кабинет.

Мысленно я уже вырыла себе могилу, когда в прямо над моей головой раздался этот оглушительный грохот. Я была уверена, что адвокат в такую рань явился по мою душу. Сперва я попыталась подслушать под дверью, но Громов умел делать выводы из своих ошибок. Больше он не оставлял никаких просветов и плотно закрывал дверь. Поэтому, потоптавшись немного возле кабинета, я снова спустилась на кухню, прикидывая, не сбежать ли мне прямо сейчас – до того, как закончится их разговор.

А потом этот чудовищный стук заставил меня подпрыгнуть, и я решила, что буду

изображать из себя невинную овечку до конца. И буду все отрицать. Потому и бросилась к нему в кабинет.

Но, кажется, на этот раз меня пронесло. Новости никак не были со мной связаны. Но они были отвратительными, раз Громов принялся уничтожать мебель. Когда он злился, то почти себя не контролировал, и я ненавидела это. Его злоба расходилась по всему кабинету, как круги расходятся по воде. Он даже дышал тяжело, словно через силу. В такие минуты мне всегда хотелось сжаться до размеров песчинки и куда-нибудь исчезнуть.

Громов оставил без ответа все мои вопросы про причину своей ярости. Не доверял мне? Не считал нужным рассказать?.. Интересно, куда он мог поехать? Я не знала ни одного адреса,

по которому его можно будет найти в случае чего. Был ли у него офис? Или он проводил встречи только в кабаках? Я даже про этот чертов завод ничего не знала кроме того, что он

существует. Где-то.

Он ничего никогда не рассказывал об этой части своей жизни. И это было разумно.

Первый и последний раз, когда мы были в ним вместе в ресторане, закончился весьма плачевно. Меня увидел Зима...

Когда я немного успокоилась, то поняла, что мне выпал идеальный шанс. Громов уехал. И дядя Саша вместе с ним. Я осталась дома одна. Совершенно одна.

Конечно же, я немедленно бросилась в кабинет. На диване валялась истерзанная папка, по полу были разбросаны помятые листы. Опустившись на колени, я собрала их и попыталась упорядочить, чтобы разобраться в содержимом. Какие-то обрывочные даты и цифры, некоторые почему-то подчеркнуты ручкой. Никаких пояснений, никаких примечаний.

Я недовольно цокнула языком. Но в то же время я не могла не восхищаться подходом Эдуарда Денисовича: тот явно делал все возможное, чтобы исходящие от него бумаги были «чистыми». Ничего компрометирующего, никаких намеков на их подлинное содержание.

Черт, это ничуть не облегчало мою задачу.

Я повертела листы еще немного, а потом отбросила их обратно на пол. Не буду тратить на них время. Я поднялась на ноги и огляделась, уперев руки в бока. Да. Не кабинет в офисе Громова, конечно, но хоть что-то. Интересно, у него есть сейф? Даже если и есть, как я узнаю код?

Чувствовала ли я угрызения совести, пока шарила по шкафам и ящикам, пока перебирала папки и листы со смазанными чернилами, пачкая руки? Пока изучала схемы дробления бизнеса и карты с каким-то точками?

Нет, не чувствовала. Ни угрызений, ни стыда. У меня была цель – собрать как можно больше информации по заводу.

Дядя Саша, конечно, кое-что мне рассказал. Нехотя, из-под палки, под угрозой шантажа. Но это не проливало свет на то, почему фсбшники так в него вцепились? И догадывался ли Кирилл об этом повышенном интересе?..

Задумавшись, я застыла на какое-то время, держа в руках очередную стопку исписанных страниц, когда услышала в коридоре скрип половиц – прямо в самом начале, сразу после лестницы. Вздрогнув, я едва не выронила папку и чудом поймала ее практически возле пола. Поспешно я положила ее на стол, и мой взгляд заметался по кабинету: где мне спрятаться, кто сюда идет? Не мог же Кирилл незапланированно вернуться?

Лоб мгновенно покрылся ледяной испариной. Я испытывала свою судьбу. В самый последний миг до того, как открылась дверь, я успела спрятаться за длинной плотной шторой – больше вариантов не было, весь кабинет просматривался как на ладони. Лопатками я прижималась к огромному окну во всю стену.

Чтобы не чихнуть и не закричать от страха, ладонью я зажала себе рот и нос. Казалось, мое сердце бьется так громко, что его слышно и на улице. По крайней мере, в первые пару минут я, кроме его стука, не слышала вообще ничего.

Господи, я совсем, совсем не создана для шпионских игр. Зажмурившись, я представляла, как меня сейчас вытащат из моего сомнительного укрытия за волосы и застрелят прямо на месте. Коленки дрожали так, что я едва стояла на ногах.

Но когда схлынул первый испуг и меня никто не обнаружил, я немного пришла в себя. И, наконец, смогла прислушаться к происходящему. В кабинете кто-то был. В дальнем от окна углу – на мое счастье!

Преодолевая буквально по сантиметру за раз, я смогла чуть повернуть голову и выглянуть из-за шторы. Я увидела спину и голову лысого мужика. Он сидел на корточках у стены, в которую был вмонтирован шкаф, где хранился алкоголя Кирилла. Сидел и чем-то копался в стене. После громкого щелчка он потянул на себя дверцу, и я поняла, что копался он в сейфе! Который я так и не смогла найти.

Я с трудом, в последний миг удержала удивленный вздох и снова сдвинулась обратно за штору. Теперь я ничего не видела, но слышала недовольное кряхтение лысого мужика, шорох страниц, снова кряхтение, снова шорох... Так продолжалось не меньше пяти минут, которые в моем ненадежном укрытии показались мне вечностью.

11.

Маша.

Громов вернулась домой уже глубокой ночью. Накинув на плечи куртку, я стояла и курила на балконе, когда увидела вдалеке яркий свет фар – на фоне черного леса и домов с окнами без света они выделялись словно прожекторы. Я проследила, как два длинных луча мелькнули перед поворотом, а после насквозь прострелили осенний лес с уже опавшей листвой и голыми ветвями деревьев.

К тому часу я извелась настолько, что утратила способность волноваться. На сердце было лишь опустошение. Будь, что будет – так решила я.

Я многое могла бы скрыть от Громова. И, признаться, многое скрывала прямо сейчас. Но об охраннике, который рылся в его сейфе, я не могла умолчать. На такую сделку с совестью я пойти не решилась.

Прикрыв красный огонек сигареты ладонью, стоя в темноте, я наблюдала, как Кирилл медленно, с трудом вылез из машины и побрел по дорожке в сторону дома. Ему в спину светили фары, превращая его тень в пугающий силуэт.

Он поежился и поднял воротник куртки, втянув голову в плечи. Ночью ударили первые заморозки. Ноябрь наступил в этом году невероятно быстро.

Широко шагая, Кирилл быстро шел к дому, и я ловила каждое его движение, затаив дыхание. Я была уверена, что это последний раз, когда я вижу его. Когда он вошел внутрь, я, наконец, поднесла сигарету к губам и шумно выдохнула дым в ночное, беззвездное небо, запрокинув голову. Потушила окурок и повернулась к двери в спальню, решительно кивнув головой сама себе.

Я могу это сделать.

Но моя решимость несколько поугасла, когда Громов устало рухнул в кресло и провел ладонями по волосам, сжав пряди у корней. Мне показалось, я даже услышала его тихий стон.

Я замерла у балконной двери, прислонившись к ней спиной. Смотреть на его слабость было почему-то неловко и даже как-то стыдно. Казалось, я подглядываю за ним без разрешения и вижу что-то такое, что он не хотел бы показывать никому. И впереди его ждала еще одна порция плохих новостей. На этот раз уже от меня.

— Дерьмовый день? — я медленно подошла к нему и остановилась рядом с подлокотником, положила ладонь на плечо, слегка сжав.

— Невероятно, — глухо проговорил Громов, так и не отняв от висков рук.

Он сидел, упираясь локтями в колени, и смотрел невидящим взглядом на паркет под своими ногами. Время от времени он тяжело вздыхал, и слышать это было больно.

— Хочешь рассказать? — спросила я безо всякой надежды.

Конечно же, он молча покачал головой. Слегка выпрямившись, он сгреб меня руками и усадил себе на колени, и прислонился лбом к моему плечу. Осторожно, словно боясь спугнуть, я зарылась пальцами в его волосы, провела ладонью от затылка к шее. И почувствовала, как он вздрогнул от моих прикосновений.

— Я устал, — признался он с трудом, тяжело роняя слова. — Я чертовски устал, Маша.

— Кирилл...

Зажмурившись, я потянулась к нему и нашла его губы, вовлекая его в горький поцелуй. Жалость ломала грудную клетку, не позволяя мне дышать.

Громов отстранился первым. Провел пальцем по моей щеке, очертил слегка припухшие губы и подбородок и покачал головой.

— Ты зря вернулась, — сказал он тихо, и от его интонаций у меня по телу пробежала россыпь мурашек.

Никогда прежде я не слышала у него такой глухой тоски. Я закусила губу и попыталась подавить собственную дрожь. Внутри меня в животе что-то ухнуло в пропасть, и мне казалось, что я стремительно лечу вниз.

Самое ужасное, что он был прав. Я тоже так думала. Только причины для таких мыслей у нас были разными.

— Может, ты и прав, — я пожала плечами.

Я почувствовала осторожное прикосновение к своей ладони, и Кирилл переплел наши пальцы вместе, крепко сжав. Второй рукой он бездумно водил по моей спине, дразня легчайшими прикосновениями.

Несмотря на тяжелые слова, что прозвучали совсем недавно, я давно не чувствовала такого покоя, как в тот момент. Тишина не была тяжелой. Она казалась уютной и понимающей, как будто мы с ним разделили ее, полностью осознавая и совершенные ошибки, и все трудности, и наше общее непростое прошлое.

Мы сидели в темноте, вдвоем, и можно было представить, что мира вокруг не существовало. Только я и он, и почти невидимые черные тени, и синеватый свет, который заливал комнату, и наше тихое дыхание...

Поддавшись сумасшедшему порыву и зажмурившись, под оглушительный стук своего сердца, я наклонила голову и поцеловалась его в затылок. Язык стал совсем тяжелым и ватным, и я не представляла, как смогу рассказать ему о случившемся днем – теперь не представляла, хотя еще совсем не давно была полна уверенности.

Но он так сжимал мою ладонь, так совершенно безотчётно и бездумно поглаживал лопатки, так упирался лбом в плечо... Горло перекрыл тяжелый комок, и я с трудом сглотнула. Когда заговорила, голос звучал хрипло и незнакомо.

— Я должна тебе кое-что сказать...

Я начала и замолчала, пронзенная очень простой, но невероятно неожиданной для меня мыслью. Мне было трудно говорить, потому что все мое существо противилось тому, чтобы сделать ему больно.

Я не хотела, чтобы ему – жесткому в общем-то бандиту, который убивал людей и творил другие вещи, о которых я не хотела знать, – было больно.

12.

Маша.

— Но с этим мы потом разберемся. Давай вернемся к тому, как в мой кабинет залезла ты.

Он хлестнул меня взглядом, и я почувствовала, как заалели щеки.

— А я не залезала! Я зашла! — я сама шагнула ему навстречу, наставив на его грудь указательный палец. — Я тебе не воришка, чтобы ты так про меня говорил. В отличие от твоих охранников, между прочим...

— Ну-ну, — Громов усмехнулся и покачал головой. На меня он смотрел скорее насмешливо, чем зло, и это придавало мне сил. — Зашлась, то же мне. Как ни назови, а вошла туда ты без разрешения.

Он накрыл мою ладонь с направленным на него указательным пальцем. Громов сжал кулак, и ладошка полностью поместилась ему в руку. Потянув слегка на себя, он заставил меня подойти еще ближе, и теперь мы снова стояли вплотную. Я не сводила с него взгляда, хотя для этого пришлось задрать голову и приподняться на цыпочки. Я видела его сжатые в строгую линию губы, видела бьющуюся на шее жилку, видела напряженный подбородок. Я не собиралась отворачиваться и отступать.

— А мне давно нужно разрешение, чтобы ходить по твоему дому? — ласково промурлыкала я и затрепетала ресницами. — Вот если я, например, захочу лечь днем на кровать – мне тоже тебя спрашивать?..

Он моргнул несколько раз, обескураженный и сбитый с толку, и, воспользовавшись этой короткой заминкой, свободной рукой я скользнула по его груди вниз, к подтянутому животу и потянула за пуговицу на брюках.

Его зрачки расширились, а губы – дрогнули. То ли он сдерживал усмешку, то ли – удивленный выдох.

— Ах ты чертовка, ­— прошептал он почти с восхищением, чем заставил меня довольно, по-кошачьи хитро улыбнуться. — Думаешь, заболтаешь меня, соблазнишь, и я все забуду?

— Именно так, — я склонила к правому плечу голову, поглядывая на него теперь уже снизу вверх, и продолжала рукой скользить по его свитеру на животе и ребрах. — Именно так я и думаю, Кирилл.

— Тогда тебе придется постараться, ­— на грани шепота выдохнул он и вовлек меня в глубокий, долгий поцелуй.

Сейчас мы никуда не спешили. Когда в легких закончился воздух, а губы бесстыдно припухли и налились кровью, Громов отстранился от меня, продолжив удерживать лицо в своих ладонях.

Я решительно толкнула его ладонями в грудь, заставляя упасть в кресло, и подошла к нему вплотную, жестом велела расставить пошире ноги – и он подчинился. Желание бросилось мне в голову, и я почувствовала знакомую тяжесть внутри живота. Громов смотрел на меня слегка насмешливым, ожидающим взглядом, но я видела, что он был заинтересован – пусть и прятался за своей привычной маской.

Я остановилась между его коленями и медленно сняла с себя толстый свитер, под которым не было белья. Тряхнув распущенными волосами, чтобы они рассыпались по плечам и закрыли грудь с налившимися горошинами сосков, я услышала довольный вздох Кирилла. Он пошевелился, устраиваясь поудобнее, и под ширинкой явственно проступили очертания его члена.

— Очень хорошо, — Громов сцепил ладони в замок и завел их за затылок, расслабленно развалившись в кресле, и я опустилась на него сверху, и потерлась задницей о член. И облизала губы, когда раздался его очередной выдох – уже не такой спокойный, как прежде. Рваный, тяжелый.

Он потянулся к моей груди, но со звонким хлопком я шлепнула его ладонью по руке.

— Убери!

По его лицу промелькнула тень, и он долго, пристально вглядывался в меня, прежде чем подчиниться. Но когда послушно вернул руки себя на бедра, пришел уже мой через сбиваться на прерывистое, неровное дыхание. Я чувствовала, как твердеют соски, и растет тугой узел внизу живота.

Я мерзла – на руках выступили мурашки, но внутри меня, плавясь, разливалось по венам тяжелое, темное желание.

Перебросив волосы на плечо со шрамом, я склонилась к лицу Кирилла, остановившись в считанных сантиметрах. Пальцами легонько прикоснулась к слегка приоткрытым губам, очертила линию по виску, скуле и подбородку, ощущая легкое покалывание от щетины.

— Давай, девочка, — сказал он низким, тихим голосом, из-за которого мурашки побежала уже по моей обнаженной спине.

Чтобы он замолчал, я поцеловала его и нащупала края свитера, потянула за них вверх, заставив Громова выпрямиться и поднять руки. Взглядом зацепилась за старые шрамы – от выстрелов – и новый – от ножа.

— Молодец, — шепнула Кириллу на ухо, пощекотав шею теплым дыханием, и почувствовала в ответ его слабую дрожь.

Я целовала его – нежную кожу за ухом, шею и плечи, проводила влажные дорожки языком, прикусывала, слегка надавливая зубами – чтобы сильнее ощущал. Руками же я медленно, дразня, расстегивала ему ширинку и пуговицу на брюках, оглаживала через ткань твердый, стоящий член.

Кирилл нетерпеливо елозил, но не вмешивался в мои ласки, позволив мне командовать. В какой-то момент его ладони все же накрыли мои лопатки, и я не стала шлепать его во второй раз. Его теплые, шершавые руки согрели меня, и я чувствовала их прикосновения каждой клеточкой своей кожи.

Сидя на его коленях, я терлась о его бедро, и чувствовала короткие вспышки удовольствия даже сквозь плотную ткань двух штанов. Мне хотелось подразнить его еще немного, но я и сама распалялась все сильнее, и хотела большего. Хотела снять до конца с нас одежду, прижаться кожа к коже, хотела почувствовать его пальцы на своем клиторе – тереться мне уже было мало.

Громов словно почувствовал это. Властным движением убрав мои руки, спустил до бедер штаны вместе с нижним бельем, а потом заставил меня встать. Рвано, нетерпеливо стащил с меня брюки, отбросил их куда-то в сторону, и снова усадил меня сверху себе на колени – кожа к коже, как я и хотела.

13.

Гром.

— ... а помнишь, ты говорил, что собираешься уходить в легальный бизнес? Завод себе какой-то купил...

Голос Маши вырвал меня из блаженного ничегонеделания. После секса мы лениво валялись в постели и курили одну сигарету на двоих, передавая ее из рук в руки. Я пялился в потолок, наблюдая, как дым рассеивается, поднимаясь вверх.

Ее голова лежала у меня на животе, а распущенные волосы щекотали мне грудь и бедра. Маша повернулась на бок и посмотрела мне в глаза, и одеяло заманчиво сползло у нее с плеча, оголив грудь.

— Допустим. Только я его не совсем купил, но это неважно.

— А этот план еще в силе?

— Почему ты спрашиваешь?

Я протянул ей сигарету и, согнув руку, подложил ладонь под затылок. Подушка валялась с другой стороны кровати, и мне было лень за ней тянуться. Маша не торопилась с ответом, и, когда я посмотрел на нее, то по ее взгляду не смог понять, о чем она думала.

— Передумала быть бандитской подружкой?

­— Ха-ха, очень смешно. Правда, обычно нас называют подстилками, — она скривилась и, резко оттолкнувшись, убрала голову у меня с живота и перелегла подальше. Пришлось поймать ее за руку и удержать в последний момент.

— Ну, не злись. Я не подумал, ляпнул, как дурак. Не хотел тебя обидеть.

Маша дернула плечами, повернулась ко мне спиной и, подтянув к себе согнутые в коленях ноги, уперлась в них подбородком. Проклиная себя за дурацкую шутку, я встал следом за ней и обнял со спины, прижался губами к левому плечу.

— План с заводом все еще в силе. Но сначала я должен поставить точку в неудавшемся похищении Гордея и той попытке нас расстрелять на трассе.

Я почувствовал, как она невольно поежилась в моих руках. Да уж. Малоприятные это были воспоминания. Потом еще и убийство Капитана...

— Откровенно говоря, с этим мне нужно поторопиться. Чекисты давят. Это же был их план, в основном. Им, как и мне, нужен «чистый» завод.

Забавное совпадение. Маша спросила меня про завод именно в день, когда Боря, мой "друг" из «конторы» два с половиной часа во время обеда рассказывал мне, что дела с заводом надо решать побыстрее.

— Зачем он им?

Незнакомая интонация послышалась мне в ее приглушенном голосе. Напряжение? Страх?

— Да за тем же, за чем и мне, — я пожал плечами и, не разжимая рук, увлек Машу обратно на кровать, заставив лечь на меня сверху спиной.

Она выпуталась из моих объятий, перевернулась на живот и посмотрела на меня с неожиданной серьезностью.

— А тебе не кажется это странным? — спросила Маша, устраиваясь поудобнее, чтобы опереться на локти. — Зачем им ты и завод?

В другой раз я бы отшутился и ответил что-то в духе: мне кажется странным, что ты об этом спрашиваешь. Но я уже обидел ее пару минут назад, и не хотел повторять. Не хотел портить эту ночь выяснением отношений и мелкими перепалками.

— Если бы ты была в курсе всех их дел, тебе бы это тоже не показалось странным, — я пожал плечами. — Мы давно с ними... «дружим», так сказать.

Маша скользнула по моему лицу долгим, проницательным взглядом и принялась задумчиво накручивать на указательный палец длинную прядь волос.

— Все равно не понимаю, — после недолгого молчания она тряхнула головой. — А ты не можешь от всего этого отказаться?

Я рассмеялся.

— Ты думаешь, это так просто? – я посмотрел на Машу, про себя удивляясь ее наивности. — Хочешь – уходишь, хочешь – возвращаешься? Нет, если уже встрял, то встрял. До гроба.

Она поежилась и откинулась на подушку, укутавшись в одеяло чуть ли не с головой.

— Звучит жутко.

— Уж как есть.

Наш разговор задел меня за живое: захотелось курить. Я сел, коснулся босыми ногами пушистого ковра под кроватью и, нашарив пачку на прикроватной тумбочке, щелкнул зажигалкой. Глубоко затянувшись, я выпустил дым в потолок.

— Я не смогу соскочить, даже если и захочу.

— А ты хочешь? – тихо спросила она, но этот простой вопрос словно перевернул внутри меня всех вверх ногами. Маша била точно в цель. Она умела подцепить такие нити в душе у человека, о которых он сам предпочитал не думать.

— А какая разница? — я обернулся к ней через плечо.

В темноте на ее бледном лице ярко выделялись лишь глаза: широко распахнутые, с длинными пушистыми ресницами – сейчас они смотрели на меня требовательно и даже будто бы строго, словно я в чем-то был виноват.

Может, и был.

— Мне есть разница, — еще тише, уже почти шепотом произнесла она и положила под щеку сложенные вместе ладошки.

— Может, и хочу.

***

Маша заснула быстро этой ночью, а вот ко мне после ее вопросов сон никак не шел. Они словно вытрепали мою душу, вывернули ее наизнанку и заставили меня задуматься о вещах, о которых я рассуждать не любил. Что толку? Я не могу соскочить, иначе меня убьют – рано или поздно, свои или чужие. Я купил билет в один конец еще девять лет назад, и сейчас уже поздно об этом жалеть.

14.

Гром.

Маша выглядела... ошеломительно.

Я вышел встретить их с Мельником на улицу и, увидев ее, на секунду забыл все, что хотел сказать. Я вообще забыл про все свои планы. Захотелось затолкать ее обратно в машину, вернуться домой и трахнуть прямо в гостиной.

Короткое черное платье облегало ее, как вторая кожа. Из-под подола выглядывали стройные, бесконечно длинные ноги в полупрозрачных итальянских чулках – я знал, потому что сам их покупал. Маша слегка покачивалась, пока шла на каблуках от машины до дверей в ресторан, но с каждым шагом походка становилась все увереннее.

Она даже накрасилась и сделала прическу – какой-то объемный начес у лба, который открывал ее красивое, точеное лицо. Сами же волосы были убраны за спину, и спадали длинной волной почти до задницы, и у меня ладонь так и чесалась провести по ним.

— Охеренно выглядишь, — искренне сказал я, когда она подошла ко мне, и притянул ее для поцелуя.

— Осторожно, помаду размажешь! – зашипела она, упираясь ладонями мне в грудь и пытаясь отстраниться. — На черта я красилась вообще!

С недовольством я подчинился, и Маша, посмотрев на меня, захихикала и принялась пальцами стирать следы помады с моих губ. Я перехватил ее ладонь и поцеловал в крошечное сосредоточение всех линий в самом центре.

Она зарделась, явно смущенная, и укоризненно огляделась по сторонам. И Мельник, и охранники «Москвы» подчёркнуто на нас не смотрели.

— Расслабься, — я хмыкнул. — Они видели вещи намного хуже.

Маша окинула меня нечитаемым взглядом и, ругаясь сквозь зубы, принялась пониже одергивать задравшееся платье. А я был вовсе и не против того, чтобы оно осталось, как было.

— Больше не позволю тебе прятать такую фигурку в своих балахонах.

— И не мечтай! — она выразительно фыркнула. — Я так разоделась только для этого вечера, и точка! Я чувствую себя проституткой на трассе!

— Проститутки выглядят совсем не так, уж поверить мне.

Маша закатила глаза. Потом вздохнула, притопнула каблучком и махнула рукой на попытки поправить платье. Длиннее оно все равно не станет.

— Идем внутрь, я же мерзну! – все также недовольно прошипела она и потянула меня в ресторан.

— Ты идешь с нами. У вас с Иванычем отдельный стол, ­— я едва успел повернуться и заговорить с Мельником, а Маша уже вошла в услужливо распахнутую для нее дверь.

Сразу после входа она, правда, замялась. Да, внутреннее убранство до сих пор поражало даже меня, а я много роскошных интерьеров повидал. Я взял ее за ледяную руку и повел за собой.

— На меня все пялятся, — доложила Маша буквально спустя два шага. Я услышал, как она клацнула зубами от недовольства.

— Потому что ты потрясающе выглядишь.

— Как проститутка, ты хотел сказать?

На нее действительно смотрели, да. Но не только из-за короткого платья или длинных ног – кого удивишь этим в век манекенщиц? Некоторые гости знали меня в лицо и были удивлены, что бандит Гром привел с собой женщину. После расставания с Аленой у меня были телки на одну-две ночи. Я никого не водил с собой по ресторанам и не показывал людям.

Маша...

Маша – это другое. Я сводил бы ее в ресторан, даже если бы не планировал сегодня случайную встречу с Аленой, которая все еще находилась в столице нашей общей Родины. Гостиницу «Москву», если верить сведениям адвоката, она облюбовала плотно. Жила уже практически третий месяц. Кто же платил за такое дорогое удовольствие? Кому же продалась моя бывшая? Кто же ее выгуливал теперь, когда Капитан давно убит?..

Пока мы изучали меню и делали заказ, Маша сидела, как на иголках. Я тоже ощущал некоторую скованность... из-за тяжести налившегося в штанах члена. Когда Маша меняла позу или закидывала ногу на ногу, я видел кружево чулка, что выглядывал из-под платья, и это сводило меня с ума. А еще сильнее мою фантазию будоражили мысли о совместном посещении уборной...

Я посмотрел на Машу, которая после первого бокала вина чуть успокоилась и расслабилась. Черт бы побрал мои планы... я бы с удовольствием занялся сейчас другими вещами.

— Зачем ты взял с собой дядю Сашу и Мельника? Боишься, что свидание пойдет не по плану? — она посмотрела на соседний столик чуть в отделении от нас, за которым сидели охранники.

— Типа того. Они на тот случай, если ты надумаешь сбежать.

— Очень смешно, Гром, — она укоризненно поджала губы, намеренно использовав мою кличку.

Но я не совсем шутил.

Мы сидели в тихом углу, подальше от людей – все, как я любил. Но с моего места я мог наблюдать практически за всем рестораном, кроме нескольких столов. Время от времени я окидывал зал взглядом, но Алена все никак не появлялась. И чем дольше мы сидели, тем реже я о ней вспоминал.

Маша, раскрасневшаяся и расслабившаяся после от алкоголя, о чем-то щебетала, а я не особо даже прислушивался. Просто смотрел на нее и испытывал хрен-пойми-что. Словно я не мужик, который к сорока уже ближе, чем к тридцати, а сопливый пятнадцатилетний пацан. Но взгляд от ее лица отводить с каждой минутой становилось все сложнее.

15.

Маша.

— Борис Леонидович?

Громов на секунду застыл с протянутой рукой, так и не открыв передо мной дверь мерседеса. Затем медленно, тщательно контролируя каждый свой жест, он сжал и разжал кулак, вытянул руку вдоль тела и повернулся к мужчине, который его позвал. Спина у него при этом была выпрямлена почти неестественно. Словно в нее вставили спицу.

Внешность мужчины казалось мне знакомой. Да и имя откликалось в памяти, и потому я нахмурилась, пытаясь припомнить, где я могла его видеть и слышать.

Вариантов было не так много: в доме у Громова или рядом с Громовым.

— Неожиданная встреча, — сказал Кирилл холодным голосом, чеканя каждое слово, и мне показалось, что меня обдало ледяным ветром. — Какими судьбами?

Боковым зрением я заметила, что Мельник шагнул куда-то в сторону, поближе к входу в ресторан. Выглядело это странным, но тут мужчина, с которым разговаривал Громов, кашлянул, и я переключила свое внимание на него.

Собеседник Кирилла казался невероятно холеным хлыщом. Он стряхнул невидимые крошки с рукава своего черного, очень дорогого по виду пальто и поправил шарф, завязанный под самым подбородком каким-то мудреным узлом. Они с Громовым отличались как небо и земля.

Я продолжала недоумевать, искоса рассматривая незнакомого мужчину, пока не вспомнила! Я узнала его по аромату парфюма: сладкие мускусные нотки. Я слышала их однажды в доме Кирилла, когда тот валялся после ножевого ранения. Я тогда выскочила в коридор и столкнулась с незнакомцем: он как раз выходил из кабинета Громова.

Да не может этого быть!

Этот хлыщ – из ФСБ?!

Я вспомнила тех одинаковых мужиков, которые поймали меня на вокзале в Казани. Никогда в жизни не сказала бы, что они работают с одном месте с этим Борисом Леонидовичем!

— … проехать с вами?

Пока я копалась в своей памяти, фсбшник и Кирилл, кажется, о чем-то договорились. Громов снова повернулся ко мне и сжал мою руку в своих ладонях.

— Приятный вечер и прогулка по Москве отменяются, — скзаал он ровным, совершенно спокойным голосом, напугавшим меня до чертиков. — Мельник отвезет тебя домой. А я кое-куда прокачусь с Борисом Леонидовичем.

— Зачем? — почему-то шепотом спросила я, отчаянно пытаясь разглядеть в его глазах ответы на сотню своих вопросов.

Но они оставались совершенно непроницаемыми, ничего не выражающими: ни злости, ни беспокойства. Черная ледяная дыра, в которой я тонула.

— Так надо. Поезжай, Маша, — попросил он, и от страха у меня зашевелились волосы на затылке.

— Не уходи. Поехали домой, — я с ужасом поняла, что мои губы дрожат, словно я вот-вот расплачусь. Пришлось сделать глубокий вдох, чтобы унять охватившее меня беспокойство. Я закусила изнутри щеку и попыталась улыбнуться. Жалкое, должно быть, зрелище.

— Маша. Поезжай, — наклонившись, Кирилл мазнул по моей щеке быстрым поцелуем.

Я почувствовала, как кто-то бесшумно подкрался ко мне со спины Обернувшись, увидела Мельника – он и Громов обменялись быстрыми, подозрительными взглядами.

— Ну? — вопрос Кирилла я скорее прочитала по губам, чем услышала.

— Она там, — ответил охранник шарадой, невероятно развеселившей Громова.

Подмигнув мне на прощание, он повернулся к фсбшнику, который все продолжал расправлять невидимые складки на своем роскошном пальто.

— Идемте, Борис Леонидович! Не будем терять драгоценное время! — воскликнул он с ледяным весельем, и я поежилась. Потому что в его взгляде опасно блеснул тщательно спрятанный в глубине гнев.

Да что тут вообще происходит, вашу мать?

Сжав на груди отданную Громовым куртку, я наблюдала, как он и дядя Саша вслед за фсбшником зашли за угол здания. Спустя минуту оттуда мимо нас проехала неприметная с виду девятка. Интересно...

Я молниеносно повернулась к Мельнику, который так и продолжал топтаться за моей спиной, до чертиков меня нервируя, и прошептала.

— Поехали скорее за ними! Проследим!

На его бесстрастном лице мелькнула редкая эмоция – удивление. Он опустил на меня взгляд, словно не знал, с какой стороны ко мне подойти и как себя со мной вести, а потом молча покачал головой.

— В смысле? Что значит «нет»? Твоего начальника увезли черт-знает-куда. Поехали немедленно!

Я потянулась к ручке и хотела уже открыть дверь машины, когда Мельник перехватил мое запястье и слегка сжал.

— У меня приказ от Грома доставить тебя домой. Приказа преследовать конторскую тачку – не было, — отчеканил он безжизненным, чиновничьим голосом, смотря куда-то сквозь меня.

Я взбесилась ужасно! Особенно меня добил его безразличный взгляд в сторону, мимо меня! Словно я пустое место, словно я не человек вообще!

— Так, — я стиснула кулаки и сердито выпрямилась, отчего огромная куртка Громова, в которой я тонула, едва не упала с моих плеч. — Или мы едем за их тачкой, или я пожалуюсь Кириллу на то, что ты ко мне приставал, понятно?!

Паникуя, я шагнула влево и выглянула из-за машины. Девятка фсбшника все еще стояла на светофоре, и пока Мельник со мной препирался, мы теряли драгоценные минуты.

Интерлюдия. Алена.

Она ненавидела свою чертову жизнь.

Ненавидела эту чертову страну, в которой оказалась не по своей воле. Эту серую, мрачную, холодную страну – такую же холодную, как сердце мужчины, в которого она когда-то была влюблена. Унылые, постные рожи вокруг себя она тоже ненавидела. Их размеренную, скучную, тухлую жизнь – поездка на велосипеде на работу, работа, забрать детей из детского садика или из школы, дом, семейный, мать его ужин, в семь вечера, диван, кровать, сон.

Отвратительный, зубодробительный язык, который она так и не выучила. Во-первых, никогда не собиралась. Во-вторых, можно было и впрямь сломать язык, пока выговоришь все эти километровые слова.

Ненавидела серый Хельсинки – а еще столица! От скуки хотелось повеситься. Ни яркости постсоветской Москвы, в которой она купалась, пока была вместе с Громовым, ни привычной роскоши, ни меховых шуб, ни высоких каблуков – цок-цок-цок. На нее косились как на городскую сумасшедшую, если она одевалась так, как привыкла – чертовы финны, что они вообще понимали!

Жили в самом настоящем болоте, в трясине, в которой они однажды точно утонут и захлебнутся. Но она – не такая. Она не позволит и себя затащить в эту топь. Она будет накручивать волосы, будет делать невообразимые начесы, красить губы яркой помадой и надевать короткие юбки с тонкими чулками – благо, хоть этого добра здесь было навалом. Правда, из местных особо никто и не покупал непрактичные, легко рвущиеся чулки.

«Мне же лучше», — думала Алена, стуча высокими каблучками по ненавистной брусчатке – цок-цок-цок.

Слава богу, фигуру после родов она восстановила довольно быстро. Спасибо опыту работы манекенщицей: каких только диет она не набралась тогда от других девчонок.

Жаль, что все эти страдания, все девять месяцев беременности и ненужный младенец – все это было напрасно.

Почему же ее план не сработал?..

Она была совершенно уверена, что все рассчитала правильно, и Громов клюнет. Она внимательно следила за ним и подмечала взгляды, которые он бросал на детей, когда они проходили мимо песочниц или детских садов. Однажды они едва не врезались в потерявшуюся девочку трех лет, и Громов возился с ней до тех пор, пока на них случайно не наткнулась перепуганная мать девчонки.

Тогда, между прочим, они опоздали на ужин в ресторане! Но Громов был непреклонен, и в голове у Алены зародились первые росточки ее грандиозного плана. Нет, не так. Плана с Большой Буквы. Может, старого, как мир, и ничуть не оригинального, но надежного и проверенного ни одним поколением женщин.

И весь этот план рухнул, натолкнувшись на ледяную стену, в которую превратился Громов, когда она рассказала ему о своей беременности.

Чертов ублюдок.

И вот теперь, спустя годы роскошной жизни в столице необъятной Родины под крылышком бандита, она оказалась в дождливом, хмуром Хельсинки. Осенью и зимой Алене хотелось повеситься. Она была готова выть и лезть на стенку от тоски и безысходности, пока мрачная, серая Финляндия глядела на нее из окон.

Пришлось искать нового мужика, пришлось крутиться. Алена уже и забыла, каково это – привыкла к Громову, привыкла к его деньгам и надежности.

Но она вспомнила.

Потому что она не собиралась сдаваться просто так.

О, нет. Теперь у нее в жизни была новая Цель.

Потоптаться по Громову. Отомстить ему. За ненавистного сына, за свою разрушенную жизнь, за вынужденный побег в Финляндию.

Конечно, мужика она себе быстро нашла. Да и не одного. Она была красива, особенно по сравнению с местными унылыми бабищами: те не красились, не наряжались, ходили с жирными волосами и рядились в какие-то балахоны.

Алена даже умудрилась выскочить замуж и столь же стремительно развестись. Зато сменила фамилию. Финны были жадными, приземистыми, скупыми. Деньги на женщину тратили неохотно, еще неохотнее баловали подарками или цветами. На жизнь и продукты и вовсе у них было невозможно ничего допроситься.

Считали, что Алена должна идти работать!

Конечно же, ни с одним из них она не задерживалась надолго. Три-четыре месяца – это максимум. После этого их занудные советы и размышления доставали Алену до самых печенок, и она уходила первой. Невозможно было смотреть на их вытянутые, кислые лица и не думать об убийстве.

Как же она скучала по щедрости московских мужчин... С ними она была бы одета сейчас как с картинки и не знала бы никаких проблем.

Но нет. Всего этого она оказалась лишена. Из-за Громова. И однажды она ему отомстит.

Алена не молодела и понимала это лучше, чем можно было вообразить со стороны. Тридцать три для женщины – это много. Теряется товарный вид. Еще два-три года, и станет совсем тяжело.

Именно поэтому она так рвалась за Громова замуж. Хотела устроить свою жизнь. В своих голубых мечтах Алена жила в Майями: довольная, счастливая тратила его деньги и праздно проводила время с другими такими же девчонками. Она слышала много историй на корпоративах, на которые таскалась вместе с Громовым. Конечно же, она хотела этого и для себя.

Даже родила ему. Пацана, наследника! Не сопливую девку. Что еще нужно мужику для счастья? Но этого оказалось недостаточно для такого козла, как он. Как хорошо он притворялся нормальным человеком... Даже она не смогла раскусить его с первого взгляда.

16.

Гром.

Я смотрел на Елисеева и думал только о том, как достаю из-за пояса пистолет и разряжаю всю обойму в его голову. Все патроны прямо ему в лоб. О, это было бы просто восхитительно. Жаль, что сегодня – по крайней мере – я не могу себе такое позволить. Пока не могу.

Мельник сказал, что Алена была в «Москве» в тот момент, когда эфэсбешник перехватил меня на улице. Ровно в тот самый, сука, момент. Ни минутой раньше, ни минутой позже.

Если чему и научила меня жизнь, так это тому, что случайных совпадений не бывает. Не могли два совершенно разных человека, из двух разных миров, оказаться в одном и том же месте по воле случая. Не могли. Они это спланировали. Они договорились о встрече. Они друг друга знали.

— Любите «Москву»?

— Вы меня для светской беседы пригласили прокатиться? — мне пришлось сделать над собой усилие и ответить Елисееву нормальным голосом.

Он обернулся ко мне с переднего сидения и обыскал меня цепким взглядом. Сукин сын, пытаешься понять, знаю ли я что-нибудь? И не надейся, что я сделаю твою жизнь легче.

Нарочно зевнув, якобы от скуки, я уставился в окно. Ночная Москва с сотней огней мелькала за стеклом, сливаясь в одну светлую вспышку. Боковым зрением я видел, как Елисеев, время от времени, косился на меня, но не заговаривал. Пытался придумать достоверный повод.

Машина затормозила на Кремлевской набережной, и эфэсбешник, наконец, обратился ко мне напрямую.

— Пройдемся?

Пожав плечами, я молча вылез из тачки. В десяти метров позади нас припарковал гелик Иваныч, который ехал за нами все время от «Москвы».

Я отдал свою куртку Маше, и теперь холодный ветер от реки пронизывал меня насквозь. Елисеев поправил свое идеальное пальто и подошел поближе к воде. Усмехнувшись, я закурил и шагнул за ним следом. Никогда не получал так много наслаждения от общения с ним, как в этот вечер. Приятно было, ради разнообразия, посмотреть на чекиста, который вертелся как уж на сковороде, пытаясь придумать, за каким хером он позвал меня прокатиться.

Сукин сын.

— Знаете, Кирилл, а вы мне нравитесь. Честно, по-человечески.

Он подошел вплотную к каменному ограждению и навалился на него, посмотрев на черную воду. Эх, хватило бы и одного легкого толчка...

Я стряхнул пепел себе под ноги и молча на него посмотрел. Я не собирался помогать Елисееву в этом маскараде. Нравлюсь я ему. Ну, надо же. Так сильно нравлюсь, что он задумал поиграть за моей спиной с моей бывшей в какую-то свою извращенную игру.

— Поэтому также честно и по-человечески я вас предупрежу: не появляйтесь больше в «Москве». Найдите для себя и для Марии другой ресторан. Благо, в столице сейчас их предостаточно – слава рыночной экономике! — он принужденно, скупо рассмеялся. Словно наждачкой по железу провели.

— А то что? — уточнил я шелковым голосом, смотря на стену Кремля по другую сторону дороги.

— Что – что? — он или не понял, или притворился, что не понял.

Пришлось уточнить.

— Что будет, если я буду ходить в «Москву»? Мне там понравилось, — разжевал я для него чуть ли не по слогам.

Недовольная гримаса пробежала по лицу Елисеева, и он нахмурился. А я улыбнулась. Приятное чувство.

— На вашем месте я бы не стал выяснять, что будет, — подчеркнуто холодно и отстраненно сказал эфэсбешник.

— Но вы не на моем месте, Борис Леонидович.

Он впился в меня взглядом – фирменным взглядом каждого чекиста, который пронзал человека насквозь, выворачивал наизнанку душу и раздевал едва ли не до трусов. Я бы испугался – в другой жизни. Но не в этой. Смотря ему прямо в глаза, я медленно поднес сигарету к губам и с наслаждением затянулся. С не меньшим насаждением отметил, как дернулись желваки на его вытянутом, худом лице. Как сжалась лошадиная челюсть. Как губы, дрогнув, сложились в прямую, твердую линию.

— Доброй ночи, Кирилл Олегович, — отчеканил он голосом, от которого за версту веяло холодом и тлеющей злостью. — Езжайте аккуратно.

— Всенепременно. Не беспокойтесь.

Я остался на месте и дождался, пока Елисеев сел в машину, и они резко тронулись с места. От воды тянуло холодом и сыростью, и я замерз как собака. Как только его машина скрылась за поворотом, я залег в гелик. Иваныч встретил меня вопросительным взглядом.

— Что он хотел?

— Предупредить меня. Чтобы я не появлялся больше в «Москве».

Это могло означать только одно: я был на верном пути.

— Я бы усилил вашу личную охрану, — сосредоточившись на дороге, Иваныч заговорил со мной, только когда мы выехали за город. — От чекистов можно всего ожидать.

— Кто бы говорил, — я рассмеялся без веселья. — Давай усилим, — я согласился, потому что думал о том же самом. — Утром наберу Авере. Ему бы то же за собой последить.

И Маша. Еще была Маша, которую я теперь точно никуда не отпущу без Мельника и еще пары охранников за спиной. Гордей был надежно спрятан в глуши – одним беспокойством меньше.

— Мы в осадном положении, — я хохотнул и потянулся за новой сигаретой. — Как в старые недобрые времена.