Громов. Хозяин теней. 5

Глава 1

Глава 1

У благонравных и умных детей черты лица приобретают поразительную прелесть, и вся физиономия получает невыразимую приятность и привлекательность, особенно в то время, когда они сделают что-то доброе, похвальное, или когда рассказывают что-нибудь умное, занимательное.

«Руководство к воспитанию, образованию и сохранению здоровья детей», Кондратий Иванович Грум-Гржимайло[1]

Дом, милый дом…

Ладно, ни хрена не милый. Я, по правде говоря, вообще помню его весьма смутно, отрывочно.

Вот запахи.

И просто ощущение покоя и тишины. Тепло. Подоконник какой-то. Кот опять же. Кот – это хорошо, но сомневаюсь, что он нас ждёт.

Да и от дома остались обгоревшие стены да крыша. На самом деле странно, что остались. Я вообще думал, что на развалины приедем. А он ничего так, только почерневший, заброшенный.

- Если тебе тяжко, то можно и не идти, - сказал Мишка, глядя на меня с тревогой.

- Да нет, не тяжко. Скорее странно.

Городок этот.

И тихая улочка, убаюканная июльской жарой. Запах… такой вот характерный запах лета на переломе. В нём многие мешаются. Дыма. Сена, копны которого высятся во дворах, готовые убраться под крыши сараев. Навоза. Свежескошенной травы, что вялится и ароматит так, что голова идёт кругом.

Белого налива.

И карамельного, плавящегося сахара.

Варенья варили во дворах и летних кухнях. На плитах, печах или вот просто кострах, над которыми ставили огроменные кастрюли. И поднимались к небу сахарные дымы, растекались по улице, переплетаясь друг с другом. И тяжёлый жаркий воздух дрожал зыбью.

Мамка Савкина тоже варила варенье.

Самолично.

Она почему-то полагала, что кухарка не справится с этим тонким делом, и позволяла ей выполнять разве что подсобную работу. И всё одно ворчала, что не так та делает. Что сперва с яблок надо шкурку снимать, а после уж разделять на части. И нарезать тонкими ломтиками, и укладывать в тазу слоями, каждый слой пересыпая сахаром, но так, чтоб без избытку.

И воду в варенье лить никак нельзя. А кухарка, та тоже ворчала, что ничего-то матушка не понимает и наоборот, если воды не налить, то сахар пригорит, почернеет, и всё варенье выйдет прогорклым.

Как я это помню?

Откуда?

Но помню же. И то, что варить начинали ещё в конце июня. Вишнёвое. Или вот из красной смородины. Из чёрной тоже было неплохое. И матушка как-то однажды задумала сделать княжеское, по журнальному рецепту, обещавшему великолепный вкус. Вот только надо было у каждой ягодки косточки удалить. Гусиным пером. Что-то аж смешно стало. Она сидела, удаляла, ругалась, укладывая в банку ягодку к ягодке, и заливала сахарным сиропом. А ягоды всё равно расползлись кашей и вышел обычный джем.

Я помотал головой, отгоняя чужие воспоминания.

Надеюсь, там, в новом ли мире, в новой ли жизни, но эта женщина будет счастлива. Как и Савка. Удачи им. От чистого сердца.

А я… я толкаю калитку. Забор покосился. И трава во дворе по пояс поднялась. Почти заросла дорожка. А у самой ограды крапива колосится. Странно тоже вот. Не то, что дом сгорел. Это случается и в нынешнем мире явление вполне обыкновенное. Дома-то большей частью деревянные. И топятся печками. А в иных электричества нет, потому керосиновые лампы, свечи и даже лучина – тоже часть обычного бытия.

Так что…

Странно другое. Место ведь хорошее. Участок большой. И соседи мирные. И тут бы его прибрать к рукам, а никто и не позарился. Да и с домом не всё так печально. Чем ближе подхожу, тем яснее, что гореть горел, но не так, чтоб дотла.

- Ты тут жил? – Метелька втиснулся вслед за мной. Калитка на обвисших петлях чуть приоткрылась, да и застряла, зацепившись краем за землю.

- Жил. Только я помню мало… что до болезни было, так почти и вообще не помню.

Опять что-то мутное.

Лавка.

Мячик.

И голос:

- Савушка, не бегай, взопреешь…

Ну да… а дальше вон сад. Яблони имелись и даже груша, которую матушка особо обихаживала. И белила по осени, и подкармливала золой. Груши, помню, та давала небольшие, но много и сладкие до приторности.

Савка любил.

- Эй, - окрик вырвал из воспоминаний. – Вы чего там? А?

Хороший вопрос.

Мы чего тут?

- Доброго дня, - Мишка приподнял кепку, приветствуя толстую женщину в буром платье с закатанными по локти рукавами.

Это…

Как её…

Соседка. Точно, соседка. И я поспешно отвернулся, ссутулился.

- Доброго, доброго, - лицо у женщины было круглым и красным, то ли от жары, то ли само по себе. Седые волосы она убрала под косынку, и хвостом её отирала пот со лба. Глядела она с любопытством.

- Вот, дом думаем прикупить. Сказали, что можно глянуть, - Мишка поднял связку ключей, которую нам выдали в агентстве, заверивши, что эта сделка – именно то, что нам надобно.

Глава 2

Глава 2

«Болезнь, распространившаяся среди рабочих лудильной фабрики купеческого товарищества Ватутиных, по заключению целителя Виолковского, является новой и весьма агрессивной формой коклюша, поражающей в том числе и тех, кто болел им ранее. Болезнь поражает не только лёгочную, но и мозговую ткань, вызывая яркие галлюцинации, вспышки беспричинной агрессии, а в ряде случаев – истерические припадки и даже ступор, когда больной застывает и не реагирует на раздражители. Теория о существовании прорыва подтвердилась, однако был тот слишком мал, чтобы представлять прямую опасность, а потому на наш взгляд, причиной болезни не является кромешная тварь. Однако вместе с тем наиболее вероятен вариант воздействия энергии кромешного мира не только на людей, что давно доказано, но и на существ меньшего размера, к которым и относится возбудитель коклюша. И данный случай представляет интерес не только с научной точки зрения, но и как явное доказательство грядущей опасности…»

Из доклада фабричного инспектора Л., проводившего расследование на фабрике.

Призрак рявкнул. Вот в хозпристройках было пусто и пыльно, если там что-то и хранилось, то было это давно. Похоже, страх перед колдуном на сараи не распространялся, потому и вынесли из них всё-то, что представляло хоть какую-то ценность, оставив лишь корзину со разодранным днищем да расколотый кувшин.

- …я ему-то сразу сказала, что место это проклятое. Но нет же ж. И мой, главное, вот на что мужик толковый, а тоже впёрся. Дёшево мол. И сын вот рядом будет, и землицы тут тоже поболей, чем на Юшкиной слободе…

Тьма расползлась по грязному полу, просачиваясь в щели люка. И теперь уже я ощущал характерный такой запах, пробивавшийся сквозь иные – гари, пыли и тлена. Но эта вонь, вонь иного мира, вызывала зуд в носу и желание чихать.

Аллергия, что ли, развивается?

Смешно будет.

- Ещё вон в дом подбил лезти, смотреть… ну, вроде как оценивать. Там-то оно вовнутрях ничего. Целое. Вот тоже, разве ж оно не колдовство? Полыхало так, что зарево на всю улицу! Я помню распрекрасно! И жар стоял, у меня вон вся малина пожухла, наново пришлось сажать. Мы тогда страху натерпелися. Господь, спаси и помилуй… всю ночь воду таскали, поливали вон, и забор, и дом, чтоб не перекинулось. Пожарные приехали! Стали тут и воду давай лить! Две машины вылили, а оно всё никак! Ясно же, что колдовское пламя!

Магическое скорее уж.

Тьма просочилась внутрь.

В подвале Савелий… а ведь бывал. Точно бывал. Спускался с отцом. И воспоминание это резануло и так, что прям будто иглу в башку вставили. Я аж дёрнулся, не столько от боли, сколько от неожиданности.

- Савка?

- Ничего… вспоминаю вот…

Лестница.

Страх. И матушка, которая руки заламывает, в глазах её слёзы, но она из последних сил сдерживает их, не смея не перечить отцу. И Савка старается не оборачиваться. Это злит отца. А Савка очень боится его разозлить.

- Чего ты там копошишься? - отец и без того раздражён. Он стоит внизу, задирает голову. И Савка сжимается. Лестница кажется ужасающе высокой. Она сколочена из узеньких досок, на которые и ногу-то толком не поставишь, а перил нет.

Отец сдергивает Савку, и тот сжимает зубы, чтобы не крикнуть...

Сейчас в подвале темно. Но тогда горел свет и яркий. Память Савки сохранила отдельные картинки. Полки какие-то. Банки. Свисающие с потолка мотки веревки. Провода? Я заставил Тьму посмотреть наверх. В серо-сизом спектре это тоже походило на верёвку, но зачем кому-то выкладывать из веревки узоры на потолке?

Риторический вопрос. А запах иного мира стал ещё более отчётливым. Да что там, он напрочь перебивал все остальные запахи. Он пропитал этот подвальчик, въелся и в стены, и в пол. Пыль и та хранила его. Но вот откуда он здесь взялся?

Тьма крутанулась.

Помещение было не таким и большим. Узкий коридор, который упирался в стену. Полки с одной стороны. С другой – шкафы. Интересно, что здесь следов пожара нет, хотя по ощущениям этот подвал располагался прямо под кухней. И стало быть, если не от огня, то от жара должен был бы пострадать.

Но нет.

Банки и те не потрескались. И о чём это говорит? А о том, что кто-то позаботился о подвале.

Но…

Почему?

- …а после оно само собою улеглось, - тётка не умолкала. – И вот диво дивное. Так горело, а дом целый. С чего бы? Колдовство! Так я ему и сказала, муженьку своему. И сыну…

А ведь права тётка. Только не колдовство, а магия.

За коридором – квадратное помещение. Комнатой его назвать язык не повернётся. Но я её помню. Точнее Савка помнит. Правда, немного иною. На полу лежал ковёр. А у стены, сбоку, стол имелся, длинный такой. У второй – будто шкаф, но не с резными дверцами, а со многими ящичками, трогать которые строго-настрого запрещалось.

Савка и не стремился.

Была б его воля, он бы из этого подвала сбежал.

- Садись, - отец указывал на низкую лавочку, и Савка садился, уже зная, что произойдёт. Он закрывал глаза, потому что так было нужно, и на шею падала тяжеленная капля-камень. Веревка сразу начинала впиваться в кожу, а та отзывалась зудом, но чесать было нельзя.

Глава 3

Глава 3

Революционер презирает всякое доктринерство и отказался от мирной науки, предоставляя ее будущим поколениям. Он знает только одну науку, науку разрушения. Для этого и только для этого, он изучает теперь механику, физику, химию, пожалуй медицину. Для этого изучает он денно и нощно живую науку людей, характеров, положений и всех условий настоящего общественного строя, во всех возможных слоях. Цель же одна — наискорейшее и наивернейшее разрушение этого поганого строя.

Катехизис революционера.

Дверь отворилась с протяжным скрипом. С потолка посыпалась мелкая труха, а в нос шибанула запахом гари. Мишка поморщился.

- Уверен? - уточнил он, глядя на темноту впереди с явным сомнением.

Я кивнул.

Ещё как уверен. Если тайник и был, то там, в подвале. Вот только я не тень, в щёлку не просочусь. А стало быть, придётся как-то люк расчищать.

- Чтоб… надо было Еремея отправить, - проворчал Мишка, бочком втискиваясь в щель. Дверь повесили наспех, и петли успели провиснуть, а сама дверь осела, накренилась. - Нет же, дурак, любопытно мне стало.

Это ворчание было привычным и, как ни странно, успокаивало. А мне надо было успокоиться? По ходу, надо. Пусть Савкина душа давно ушла, но тело сохранило память и теперь отзывалось на возвращение холодным потом да суматошным стуком сердца.

- Ничего так жили, - оценил Метелька. - А дом хороший. Вон, брёвна какие. И венцы целые. Туточки если поскоблить чутка, окны поставить…

Пыль. Гарь.

Мусор.

Откуда он появляется в заброшенных домах - само по себе загадка. Но вот появляется же ж. Что-то похрустывает под подошвой. К запахам гари добавляются иные, плесени и гнили. И Метелька крутит головой, пытаясь понять, что это так воняет.

- Нам туда, - я останавливаюсь и указываю на пол. - Тут подвал.

- Подпол, - поправляет Метелька. - Но да, дом такой. Добре ставили. С размахом. В нашем тоже был, но маленький. А так-то ещё дед сделал холодную. От она глубокою была. Там даже летом молоко не кисло…

В этом подвале тоже было холодно.

- Погоди, - Мишка выставил руку. - Давай я…

- Там тихо. Пока. Тени проверили.

- А лестницу они тоже проверили? - проворчал братец. - Если ты сверзнешься и шею свернёшь, девочки расстроятся.

Ну да. Конечно. Девочек расстраивать нельзя. Даже когда эти девочки крепко так подзадолбали. Но Мишке возражать бессмысленно, потому просто киваю. Да и прав он. Тьма просто убедилась, что лестница есть, а вот в каком она состоянии - это большой вопрос. Но Мишка спустился и тотчас снизу донеслось:

- Давайте.

Первым полез Метелька, а следом и я. Ступени как-то вот поскрипывали и прогибались, но вроде держали.

- А вот о лампе стоило бы подумать, - Мишка зажёг спичку. И в темноте его лицо выглядело ещё более странным, чем обычно. – Или о фонаре.

- С фонарём – это мы да, не подумали, а вот лампа была, - память подкинула нужную информацию. – Керосиновая, вроде. Там, у входа должна стоять.

Так-то подвал освещали две лампочки, яркие, огромные, куда большего размера, чем в матушкиной или Савкиной комнатах. Но электричества не было, а лампа вот нашлась. Даже с керосином. Не скажу, что свет её полностью разогнал тьму, но…

- Чувствуешь? - спросил я Мишку, который крутил башкой, напряжённо прислушиваясь к чему-то.

- Не знаю. Такое… странное вот ощущение… не пойму, что не так. Но не так.

- Холодом шкрябает, - Метелька поёжился. - И воняет. Вот аккурат, как там воняет.

Именно. Этот запах и вправду был тягучим, густым. Он пронизывал всё, каждый камень, каждую песчинку. Он наверняка прицепится к одежде, и ту останется только выбросить.

Но…

Откуда он исходил?

- Видишь? - я указал на потолок. Здесь змеи проводов были покрыты толстым слоем белил, но всё одно выделялись этакими выступающими венами на камне.

- Провода? - Мишка поднял лампу.

- Куда они ведут?

- Туда, - он указал направление.

Именно, что туда. Но в то же время там, как он выразился, ничего нет. Ничего такого, для чего понадобилось бы электричество. Провода упирались в стену. И уходили в неё.

- Думаешь, тайник? - Мишка постучал по стене. Прислушался. Я тоже постучал. И тоже прислушался с умным видом. Смысла в этом было немного, потому что звук получился глухим, каменным. Слева. Справа… и чувствуешь себя полным идиотом. Но ведь куда-то ж они ведут?

- Может, - Мишка задрал голову. - Они просто в дом идут? В комнаты там? Вели отсюда и наверх?

Может. Схемы электропроводки у меня не было. Но вот…

- Нет, - я помотал головой. - Дома всё спрятано. А тут видишь, их прямо поверху тащили. Никто в каналы убирать не стал.

- Так подвал же. Тут не до красоты.

Резонно.

Глава 4

Глава 4

Именно разум выделяет человека средь прочих творений Господа, возвышая его над ними и целым миром. Искра света его, однажды зажжённая во тьме по воле Всевышнего, год от года, век от века разгорается лишь ярче. И во времена нынешние свет разума, окончательно растопив тьму невежества, озаряет путь для всего человечества – путь истинного познания, который…

Из выступления князя Романова пред студиозусами Петербургской академии.

А что? Всё вставало на свои места. Ну, не совсем всё, но многое прояснилось.

Папенька оборудовал себе лабораторию под домом. Оно-то понятно, надо же человеку где-то работать. Только работа, как подозреваю, была не той, которую людям показать можно с гордостью. Вот лабораторию и сделал тайную, чтоб никто ненароком не сунулся.

И хитро ведь.

Ни тебе подсвечников, которые поворачивать надо. Ни книжного шкафа с книгами, чтоб вытягивать особым порядком, ни камушков для нажатия. Только хардкор – кровь и сила. Но это ладно. Как человек опытный, я к чужой паранойе с уважением отношусь. Но вот дело не только в ней.

Там, дома, папенька эксперименты ведь не на людях проводил.

Эксперименты на людях дед бы точно не одобрил. А он из тех, принципиальных, которых ни обещанием будущих богатств, величия или блага всеобщего, не проймёшь. Чую, первым бы сыночка Синодникам сдал. Ну или, что гораздо вероятней, лично шею свернул бы.

А вот тени – дело другое.

- О чём задумался? – спросил Мишка, который вполне сноровисто выдвигал один ящик стола за другим. Но судя по тому, что задвигал их обратно, ничего интересного не находил.

А жаль.

Инструкция к этой хренотени крепко бы пригодилась. Даже не нам. Передал бы Карпу Евстратовичу, пусть разбираются, как оно работает.

- Да… знаешь, он там, в поместье, ставил опыты на тенях. И такие, что Призрак эхо их через годы почуял.

Я потянулся к Призраку. И тот угукнул.

Тьма… молчала.

Настороженно так. Опасливо.

Да я не он. Я вас не дам ни на какие опыты. И, пожалуй, поспешил я чутка. Нельзя это вот показывать. Никому. Не стоит обманываться тем, что Алексей Михайлович человек благородный. Нет, он благородный. Но государственная целесообразность и не таких пережёвывала. Тем паче там, на верхах, и помимо Слышнева люди имеются. И как знать, не взбредет ли кому гениальная идея использовать установочку уже в государственных интересах.

А что, вместо каторги пойдут люди на пополнение госэнергетического запасу.

От такой мысли прям дурно стало.

Или не от мысли, а от осознания, что в нынешних реалиях эту мысль и не сочтут такой уж уродливой. Так что забыть. И уничтожить. Всё, до чего доберемся, чтоб и следа не осталось.

- А там ставили опыты на людях, - понимающе кивнул Мишка. – Тень… знаешь, беспокоится.

- Имя так и не придумал?

- Да как-то не придумывается, - признался он. – Хотел наречь Демоном, чтоб сильно так. Внушающе. А с другой стороны, ну какой это демон? Так, мелкий бес. Ещё и обижается.

- Чувствуешь?

- Как ни странно, да.

Его тень стала больше за прошедшие месяцы. Плотнее. Но по-прежнему не пыталась обрести форму. И это уже было как-то связано не с питанием, которое благодаря Тьме было регулярным. Нет, дело было именно в их с Мишкой связи.

И в том, что он никак не мог эту связь толком наладить.

- И что сейчас?

- Сейчас… ему тут не нравится. Или ей. Кто оно вообще?

- Вот кто захочешь, тем и будешь. А что не нравится, так понятно. Если тут и вправду эксперименты были… хотя, погоди, можешь света дать?

Мишка подхватил лампу.

В поместье Громовых пол был исчерчен рунами. А здесь он выглядит гладким. Но только выглядит. Стоило присмотреться, и вот они. Не высечены, как дома, а… нарисованы? Я присел на корточки. Руны шли по кругу, в центре которого и располагалась установка. Три кольца, соединённые отдельными цепочками. И это не мел. Я послюнявил палец и потёр, убеждаясь, что стереть эту фигню не выйдет.

Ну или не слюной.

Правильно. Если я что-то понимаю, то процесс нанесения – долгий, да и сама эта схема должна была быть стабильной…

- Влей силы, - Мишка поставил светильник на пол. – Я бы сам, но… у тебя больше.

Это признание далось ему непросто. Но я кивнул. Так и есть. У меня точно больше. Я поставил ладонь на пол, растопырив пальцы, накрывая узел из туго переплетенных рун, больше похожих на змеиный клубок. И силу выпустил. Несколько мгновений она висела этаким маревом, а потом вдруг впиталась. И руны засветились.

- Это… что? Оно работает? – я мысленно проклял себя за косноязычие. – А почему тут так? Чем это намалёвано?

- Специальная краска. Я просто слышал, что артефакторы давно уже не высекают руны на камне там или дереве. Это долго, сложно и далеко не все умеют.

Ну да, они ж из аристократии большею частью, а не потомственные камнерезы.

Глава 5

Глава 5

И принёс ворон воды живой да воды мёртвой. Полил он тело богатыря мёртвою водой, и затянулись раны его. Полил живою – и открыл богатырь глаза.

Сказ об Иване-богатыре и Море Моревне, проклятой царевне.

Ладно, не дверь.

Полынья.

Только здесь она выглядела, как мутное зеркальное полотнище, выступившее из стены. И поверхность полыньи была гладкой, мёртвой. Я протянул руку, касаясь. Силу тянет. И значит, живая вполне.

Как у отца получилось?

Может, он искал дом, а в подвале обнаружил это вот? И потом уже использовал по своему разумению? Но… нет, он же как-то закрывал, чтобы твари не лезли.

Лаборатория опять же.

- Вперёд, - я уступил место теням. И Тьма с готовностью нырнула в проход.

Плёнка рвётся с лёгким хлопком и сквозняк усиливается, а границы полыньи тают. Она становится шире и больше, пока не упирается в тончайшую светящуюся рамку.

Значит, есть ограничение.

И значит, даже если полынья возникла естественным путём, то дальше отец её доработал.

Я прислушиваюсь к теням. Тревоги нет, одно лишь любопытство и… снова страх?

- Что там? – Мишка изо всех сил вглядывается в поблескивающую поверхность.

- Без понятия. Идём?

И я делаю шаг.

Переход… переход почти и не ощущается. Так, легкая дезориентация и головокружение, которое проходит почти сразу. И я отступаю. Будем надеяться, что дверца не захлопнется за спиной. Приходит запоздалая мыслишка, что надо было бы оставить кого на той стороне.

Лучше всего – Мишку. Он тоже Охотник и если вдруг, дверь открыл бы. Но Мишка уже здесь.

И Метелька.

И… надо что-то с этим делать. В смысле, с моей внезапной порывистостью. То ли тело молодое на мозгах сказывается, то ли башку мне всё-таки слегка отбили.

- Воняет, - Метелька вскидывает руку, зажимая нос. – Чем тут так…

Запах стоит и вправду своеобразный.

Место…

Здесь сумрачно. Не темно, но именно сумрачно. Слева стена. Сизая, неровная, изрезанная светящимися прожилками. Чуть выше они собираются вместе, образуя этакие восковые наплывы.

- Пещера? – Мишка оглядывается. – Не знал, что там есть пещеры…

- Думаю, тут много чего есть.

Я тоже смотрю.

И вправду пещера. Большая. Я бы даже сказал, огромная. Стены уходили в стороны и ввысь, выгибаясь куполом, с которого свисали всё те же светящиеся наплывы. Одни короче, другие длиннее. Похожие поднимались и с пола, вытягиваясь навстречу сталактитам.

- На пасть похожа, - сказал Метелька.

И вправду, похожа.

Местами сталактиты и сталагмиты смыкаются кривыми белесыми зубами. И… и дальше-то что? Отец просто сюда приходил… значит, должны остаться следы его присутствия.

Какие?

Тьма свистнула.

Нашла?

Что-то определённо нашла. И вот снова этот страх. И чувствую, что находка мне не понравится.

Что ж, я оказался прав.

Пещера была частью комплекса. Она сужалась, выводя в узкий и длинный коридор, что протискивался в каменном теле горы. В какой-то момент я буквально всею шкурой своей ощутил тонны камня там, снаружи. И то, как давит он, как…

Ощутил и отвесил себе пощёчину.

Мысленно.

Не хватало ещё истерику устроить. Да, подземелий, похоже, не люблю. Но это ж не повод вот… стоило пройти чуть дальше, и коридор выплюнул развилку.

Снова пещера. На сей раз махонькая. И в ней ничего-то особенного, кроме, пожалуй, гладкой чаши в полу. Над чашей завис огромный клык сталактита, с которого свисала полупрозрачная светящаяся капля. Капля дрожала, готовая сорваться, и сорвалась-таки, беззвучно нырнув в плотную с виду белую жижу, что наполняла чашу. Причём поверхность жижи даже не шелохнулась.

- Стой, - я перехватил Мишкину руку. – Не трогай. Мало ли. Вдруг отрава.

Уж больно оно на воду не похоже. Какое-то вязкое, тягучее даже.

- Да. Извини. Не подумал, - руку Мишка убрал.

И мы двинулись дальше.

Ещё закуток.

И поворот.

И Призрак, усевшийся на этом повороте, явно не по своей инициативе. Он раскрыл клюв и издал тонкий мяв, в котором послышалось возмущение. Мол, где вы ходите?

Тут ходим.

А вот следующая пещера была большой. Не настолько, как та, в которой оставалась полынья, но вполне приличной. Ага, сталактиты убрали. Сталагмиты тоже.

Следы?

Я хотел следы? Они тут имелись.

Узкий стол, правда, не блестящий – металл потемнел и местами обзавёлся россыпью мелких дыр. Ржавчина? Но почему чёрная? Я коснулся края и под пальцами хрустнуло.

Глава 6

Глава 6

Сложность излечения ран, нанесённых существами кромешного мира, в первую очередь состоит в отравлении организма силой их. И здесь нельзя с полной уверенностью говорить сугубо о материи, ибо в первую очередь страдают энергетические каналы, особенно, если пациент является дарником. На наш взгляд, столкновение столь разных энергий приводит к угнетению врождённого дара с последующим ослаблением всего организма. При этом усвоение внешней, целительской энергии, затруднено. Однако куда опаснее случаи, когда собственный дар пациента под влиянием кромешной силы, дестабилизируется и обращается против своего носителя, видя в нём опасность. К счастью, подобные ситуации крайне редки, однако вероятность их возникновения статистически достоверно возрастает по мере усиления собственного…

«Медицинский вестник»

Можно считать, что я в сказку попал?

Правда, сказка такая… с необязательным хэппи-эндом.

- Это та, которая любые раны зарастить способна? – уточняю, вспомнив, что у меня в целом с мёртвой водой ассоциируется.

Реально, только сказки.

- По слухам… - Мишка держит склянку осторожно. Кажется, он и дышать в её сторону опасается. – Точнее я думал, что это всё слухи и только…

- А оно не только.

- Выходит, что не только.

- Так…

- Слышал про Евсеевых?

- Не-а, - признался я.

- Весьма богатый род. И сильный. С немалыми связями. Даже государь к их мнению прислушивался.

- И?

- Дар у них яркий. Землю чуют. Камень. Породу. Не Демидовы, но тоже с камнем дело имеют. Шахты держат. И года три тому аккурат новую вели. Тут мнения расходятся. То ли серебряная, то ли золото. То ли и вовсе… иной металл, - это Мишка произнёс после заминки. – Случается такое, если пробой был или полынья долго держалась. Сила меняет мир.

Это я уже не единожды слышал.

- И шахта обрушилась?

- Именно. Как и почему – это уж самим Евсеевым известно. Там изначально сложно всё было, если наследник самолично на выработки явился. И шахту он вёл. И засыпало их крепко. Откопать откопали. Его даже живым, но вот поломало крепко. Его в Петербург везли, не чаяли, что доедет, хотя четвёрка целителей сопровождала. А после уж личный, государев, занялся. Но…

Целители не всемогущи, это я тоже слышал. Хотя здешние могут куда больше тех, оставшихся в прежнем моём мире.

- Умереть Евсеев не умер, но и излечиться не излечился… там… верно и вправду непростая порода была, потому что раны его то и дело открывались. Слухи ходили, что того и гляди о смерти объявят. А потом вдруг он объявился на императорском балу.

Воскресши из мёртвых. Хотя… я одного такого, воскресшего, лично знаю. И мёртвая вода не при чём.

- Как понимаешь, меня там не было. Не вышел я положением, - Мишка наклонил банку, и сияющая жижа медленно, как-то округло, поползла к краю её. – Меня тогда, если честно, и вовсе в доме быть не должно было. Чуть раньше прибыл, чем оно планировалось, но это не важно. Помню, как дед отчитывал моего кузена. Тот, кажется, вновь позволил себе лишнего. И в отношении людей, которых дед надеялся видеть союзниками. Выговаривал так… резко довольно. А кузен и ответил, что Евсеевы не первые и не последние, кому может мёртвая вода понадобится.

Свечение было неравномерным, оно то становилось тише, отчего вода в колбе делалась похожей на жидкое серебро, то вдруг вспыхивала, будто выплёвывая скопившуюся силу. Мишка повернул склянку в одну сторону, потом в другую. И, ухватив за крышку-камень, крутанул. Та и отделилась.

Логично, если подумать.

На горловине банки была резьба, которая и позволяла крепить её к каменной части стелы.

- Дед спросил, что за она. А кузен рассмеялся ему в лицо. Он снова набрался, поэтому и не понимал, что и кому говорит. Выкрикнул, что дед такой умный, а на самом деле старый остолоп, который ничего-то не видит и не понимает. Трясётся над понятиями своими, а мир меняется. И что в нынешнем нужны не пафосные слова о чести и приличиях, а умение договариваться. Что Евсеевы, которых он в пример ставит, явно договорились, потому и наследничек получил свою воду. Погоди…

Мишка зажмурился.

- Как он тогда… на чёрной стороне да белая. Сила тёмная, а сама светлая… что течёт, как вода, но тяжелее железа. И что капли её хватит, чтоб дурные раны исцелить, да только эту каплю поди выжми…

Отец нашёл способ.

- И что для одного она исцеление, для другого – совсем наоборот. Дед его оборвал. Велел заткнуться и не нести чушь. И да, тогда это звучало…

- Бредовато?

- Скорее уж как очередная фантазия увлёкшегося выпивкой человека.

Вот только теперь Мишка держал эту фантазию в руках.

- А Громовы при чём? В целом-то… дед такого точно не делал.

Душу готов об заклад поставить. Старик не из тех, кто рискнул бы связываться с подобной дрянью.

- Громовы… если кто-то узнал, что один из Громовых… способен, - Мишка поднял банку. – Способен добыть эту мёртвую воду.