Гвозди бы делать... Ветеран.

Часть первая. Гвозди бы делать... Ветеран - 1.

БАЛЛАДА О ГВОЗДЯХ (по Н. Тихонову).

Часть первая. Гвозди бы делать из этих людей. ВЕТЕРАН.

Деревянный дом кажется просторным и при нынешнем разделении деревень на большие коттеджи новой, русской застройки и жилье остальных, прочих.

Выцветшая теперь до блеклой серости яркая голубая окраска дома и более, чем наполовину высохшая ель в палисаднике, говорят о почтенном возрасте хозяев дома, их немощах и болезнях. Разговор ведем об удаче.

…Ему везло отчаянно. Второе место в полку по красоте. Полк пикирующих бомбардировщиков ПЕ-2. В обычном разговоре «Петляковы», «Пешки».

… И, вскакивая по тревоге: в экипаже три человека. Герою очерка двадцать один год. Он – стрелок - радист. 1943 год. Великая Отечественная Война. Утро.

– Одеваться, подгонять и пристегивать. Ощущать на плечах подтягивающий вес парашютной укладки. Выкидывать из сознания страх: «А если убьют?», заменяя озорным: «Думаешь, убьют, но пусть бы лучше не меня…»

Занимать свое место в хвосте самолета. Захлопывать фонарь кабины до щелчка. Оставаясь беззащитным перед небом, ясно голубеющим сквозь прозрачный плексиглас фонаря. Вытеснять страх перед врагом азартом предстоящего дела, надежной работой товарищей в экипаже и звене, доверием к тонкой и точной ниточке радиосвязи с землей.

- Это важно, - говорит мой герой. – У бомбардировщика определен угол обстрела. Каждый стрелок видит и защищает хвост другого самолета. Бой выигрывают всем звеном.

– Он вспоминает, рассказывает, увлекается, начинает заметно волноваться. Он постоянно «летает» руками и старается объяснить для меня «гражданской» и «штатской» выполнение фигур боевого пилотажа.

Слежу и постепенно начинаю понимать собственную привязанность к геометрии плоской земли. А также то, что курс обучения полетам добавляет еще одну координату к воздуху и небу, и делает пространство подлинным и трехмерным.

Летное звено – девять машин в строю. Вслед за рассказом стараюсь представить: «Машина не вписалась в разворот и потеряла место в строю. Осталась беззащитной перед двумя вражескими истребителями. Приняли навязанный бой и сбили одного врага. Но и пилот был ранен. Машина потеряла скорость и стала падать («листом», планируя и покачиваясь, объясняет мне очерк полета «летающая» рука).

Приземлились на своей территории. Сели на брюхо самолета. «Мессершмитт» зашел сзади и расстреливает в упор. Несколько очередей прошли мимо.

Оттащил летчика метров на десять в поле, спрятал в подсолнухах. Разрезал ему рукав, перевязал руку. Четыре осколочных ранения, большая потеря крови, летчик истекал кровью и просил пить. Я росинки с травы на лист собирал и смачивал летчику губы.

Затем побежал за санитаркой и помощью. Напрямик, через поле. По дороге увидел и конфисковал пехотного ездового, вместе с телегой и лошадью.

Тот упирался сначала, доказывал, что у него есть свой приказ и свое начальство. И согласился ехать со мной только тогда, когда я направил на него дуло его собственной винтовки.

- Но через поле, - сказал ездовой, - не поеду. Оно же все заминировано.

- А как я пробежал, - удивляется мой Ветеран, Василий Федорович. – И сам не пойму. Везучий.

Такая досталась молодость: страх и азарт. Враг и небо. И до гибели рукой подать.

- О летчиках заботились, - вспоминает Василий Федорович. – Нас берегли и очень хорошо кормили. Мы были элитой.

А уж как любили нас девушки! Вот только мало на фронте было девушек.

Но летные нагрузки, особенно в начале войны, были часто запредельными. После напряженного вылета не спишь всю ночь. Бывает приземлишься, прилетишь, в горячке идешь, улыбаешься, разговариваешь, шутишь.

А ночью кошмары снятся. Просыпаешься с криком, в холодном поту.

Чтобы отвлечь людей командование организовывало танцы. Приглашались девушки, - продолжает рассказ ветеран.

– Танцуешь, прижимаешься, любишь. И напряжение отпускает...

Появилась у меня девушка. Выйдем на крыльцо, постоим , поговорим.

Фронтовая любовь перчит и горчит, остро приправленная единственной, постоянной на войне специей - порохом.

Второй приправой была опасность. Ее постоянное присутствие быстро складывало самые разные человеческие отношения.

Заместитель командира встречался с девушкой из медсанбата. Ходил к ней. Иногда, оставался ночевать.

Девушка выбирала. Однажды вечером у нее встретились двое, и произошел следующий разговор.

- Ты здесь зачем? – Спросил старший по званию у младшего.

- Я? На свидание.

- Как, на свидание? – Старший по званию выломал доску от изгороди и, стараясь попасть этой доской по заднице, убрал с места действия младшего конкурента.

Позже, на собрании, вместе с разбором полетов, разбирали и этот поступок.

Но женскую честь не задевали и не трогали.

Хотя, некоторые фронтовые связи, иногда, перерастали в семейные. И главной наградой за Победу, - вспоминает ветеран, - стала его жена. Вместе с ней он прожил долго.

Но главное дело войны – воевать. Приказ: разбомбить переправу на Днепре. Идем на бреющем полете, настолько низко, что привозим «домой», на аэродром, почки деревьев в радиаторе и колоски, если летчик пролетал над полем.

Подлетаем к цели – море огня.

Деревня горит. Наших троих подбили. Нам деваться некуда. Ныряем между берегов и идем над водой на бреющем, как в туннеле из огня.

Как остались целы – до сих пор не пойму. Самолет – весь в пробоинах, живого места нет, самолёт - ремонту не подлежит, мы – целы.

Великая Отечественная Война готовила Великую Победу и использовала нужных ей людей, как инструменты, выковывая и закаляя, сортируя для «славы» или «позора», отбирая для «подвига бесславья» и «подвига бессмертья».

Часть вторая. Крепче бы не было в мире гвоздей... Ветеран - 2.

Часть вторая. Крепче бы не было в мире гвоздей... Ветеран - 2.

Ну, очень, грозное оружие…

Р. Желязны. И его название романа. Вместо эпиграфа.

В сберкассе, посреди очередей, они вспоминают минувшие дни и то, как государство их призывало, использовало.

Бойцы Афганистана, участники Войны Второй Мировой, ветераны Закавказья, других конфликтов, вспоминают дни минувшие, выстаивая в очередях за выплатами. Их разговоры не много громче голоса жужжащего кондиционера – вентилятора, но непрерывно работающим устройством не заглушаются.

Стоят ветераны недлинной очередью к окошку оператора банковских услуг, потом в кассу и вспоминают ...

Они скрываются в непробиваемой пулями кабине и получают. Затем из кассы уходят.

И я вспоминаю тоже ...

... Стоял в салоне рейсового автобуса, с другими пассажирами рядом, дышал тяжело, устало. Он был спокоен. Не нервничал во время пути и не поссорился ни с кем.

Он стал мне постепенно симпатичен своей терпеливой выдержкой. Внушал окружающим испуг, но не страх, спокойствием экономных и точных движений.

- В таможне всю жизнь работал, - сказал высокий мужчина лет сорока, его спутник и друг. – Сейчас на пенсии. – Ветеран стоял, от общей усталости организма слегка посапывая.

Автобус двигался вперед.

Водитель торопился, выжимая все возможности из старенького «Лиаза» и собственного мастерства. На скверно выезженных отрезках пути автобус дребезжал и ритмично подпрыгивал. Наращивая скорость, он напоминал, иногда, самолет, разгоняющийся по зубодробительно – тряской на момент взлета бетонке.

Пассажиры, разморенные ритмом движения и теплом в салоне, почти дремали...

Я пропустила момент взлета. В полной тишине автобус плыл, заваливаясь и медленно скользя, вываливаясь бортом на встречную полосу, он неуклюже разворачивался в неконтролируемом «заносе».

Я с любопытством смотрела на стремительно надвигающийся фонарный столб. Понимала: мы врежемся точно в него, и столб нападет на меня. Оцепенело, ничего не предпринимала. И не боялась ...

В полной тишине столб приближался и приближался. Но медленнее, медленнее, медленнее...

Автобус затормозился сантиметрах в двух от бордюра, затем встал. Он постоял минуты две, давая водителю время успокоить дрожащие руки и нервы, а пассажирам перепугаться, затем и постепенно прийти в себя.

Потом автобус медленно развернулся, мы плавно поехали, чуть проскальзывая по ледяным гладкостям на асфальте. На промежутке пути от Ново - овского поворота до остановки «Железнодорожный вокзал» автобус заносило еще два раза.

Я понимала:

- Есть проблема. Она не в том, что колеса автобуса обтянуты были резиной, такой же лысой, как колено, не только в том, что автобус как транспортное средство, постепенно перестает существовать, - смотрела, как, прижимаясь к надежному и грязному сапогу хозяина, рычала малоухоженная собака - дворняга на «моего ветерана».

Не реагировал. И злобность собаки, и скрытый вызов ее хозяина - человека не заметил, посторонился, сошел по ступенькам вниз.

Совместно прожитая опасность сближает сильными впечатлениями. Нечаянно сложился общий разговор.

- Мать у меня противилась, - рассказывал мужчина, - как только я «моего ветерана» в дом привел и сообщил, что он теперь с нами жить станет. И все домашние родственники в семье сначала перепугались, затем заняли позицию «против».

Но и его я оставить не смог. Он – ветеран таможни, в таможенном сыске со мной вместе долго работал. На пенсию вышел, оставить его я не смог.

- А как сейчас? Боятся или привыкли Ваши домашние? – Уточняюще спрашиваю я.

- Он очень спокойный. Соседи знают. Никто без спроса в дом не войдет. А если войдет, то без моей команды «выпустить» больше не выйдет. С ним вместе мы все спокойно живем. - Отвечал мне мужчина.

Довольно часто и мы, не замечая этого, пугаемся или боимся привычно. По той же самой привычке, которую нам навязали случаи жизни, другие обстоятельства.

Однажды вечером мой Муж пришел с работы не обычный, а чем-то странно взволнованный, хоть и старался виду не подавать. Но и доволен, даже обрадован, был тоже.

Сказал:

- На меня сегодня вечером бультерьер напал. Барсетку прокусил. Хотел за ногу

цапнуть. Промазал и прокусил одну только штанину. Я стукнул его барсеткой по голове. Бультерьер очень удивился.

И начал смотреть растерянно, примеряясь, что бы со мной еще сделать. Я понял его и сказал проникновенно:

- Еще раз бросишься – руками голову оторву!

- Собачку мою убивают! – Завопила его хозяйка, вполне бы приятная в других обстоятельствах дамочка, хватая растерянную собачку за ошейник, за поводок, утаскивая его в рядом расположенный двор, откуда пес из - под ворот продолжил обиженно взлаивать.

Я тоже посмотрела на мужа внимательно. И навсегда запомнила этот день лишь потому, что испуганным или растерянным мой мужчина не был: рассматривал штанину и кожаную сумку – барсетку со следами собачьих зубов, придумывл, как лучше дырки заклеить.

Тем, что подрался с бультерьером, был скрытно рад. Об этом не говорил, но был вполне доволен.

Лишь после я поняла почему: непостижимое мужское восприятие заставляет, а хорошее воспитание запрещает, вступать в схватку на улице, начинать кулачный бой или другой конфликт. И копится незаметное напряжение, копится...

До разу, потом, накопленное,счастливо выплескивается вдруг... А организм получает желанную разрядку...

- Не виноват, Нет. Не был. Они на меня сами напали. – Вступает в вынужденную схватку воин и боец, довольный, и с выбросом адреналина в кровь.

Теперь городских собак, прогуливаемых хозяевами, обычно, без поводка и намордника, я сторонюсь. А в детстве с любой собакой старалась, дружила. Собак бойцовых крупных пород обхожу дальней стороной. Нельзя угадать, что скрыто внутри собачьей души за однотонной темнотой внимательного, настороженного взгляда, какое воспитание.

Часть третья. Ветеран - 3. Нет у меня для Вас вакансий...

Часть третья. Ветеран – 3. Нет у меня для Вас вакансий.

Блины я в тот день жарила, когда ко мне двое из милиции пришли. Приличные, молодые, и в формах новеньких.

А я уже сделала большое блюдо, почти тазик, блинов. Их встречать в старом халате вышла, известная писательница.

И мой домашний халат на них впечатление произвел. Да, я только что от плиты оторвалась, была раскрасневшаяся, растрепанная. Мои посетители отступили на шаг назад, им дальше деваться было некуда. И дверь прихожей вмешалась, привычная наша теснота, и то, что окончание объявленного месяц назад конкурса на создание лучшего милицейского гимна происходило через неделю...

- Вы через час приходите, я вам стихи отдам, - сказала я, их внимательно выслушавши. Увидели бы вы в тот момент их удивленные лица!

Идет навстречу тетка, в халате, с ножом в руках (я им блины переворачивала). И объясняется: – Я для семьи тазик блинов нажарю. И тексты для вас напишу.

И написала. Через час. И не один, два варианта. И выражения лиц моих нечаянных посетителей, я в тот момент, когда передавала тексты, Вам описать не смогу. Такой аккорд различных чувств и смена выражений!

Гимн, между прочим, получился! Стихи понравились не только мне. Устроили стихи и руководство, генерала, всю нашу милицию.

Подлинная История создания Милицейского Гимна, со слов Автора, в присутствии свидетеля... Рассказывала известная писательница М. С. И.

...Приснилась Ахматова. Великая Анна Андреевна смотрела строго, Великолепная была чуть–чуть возвышенной.

Заторопилась я, стараясь оправдаться:

- Стихи приходят ко мне сами. Я просыпаюсь утром и помню стих. Мне нужно только лишь его записать, пока еще помню.

В моем сне поэтесса не выглядела суровой, смотрела чуть надменно.

- Во мне тоже цыганская кровь течет. – Поддерживала разговор я и вспоминала о предках Ахматовой татарской, княжеской крови. – Быть может, и жизнь моя такая вокруг меня идет, что и самой мне не всегда понятная.

Недавно выступала в одной «parti». Меня пригласили. Я пришла. И серьги забыла надеть любимые. Такие длинные, авторские, с топазами. На вечере все знакомы, гуляют парами. Я даже растеряться не успела, ко мне дама подошла:

- Ах, - мне щебечет, - Вы поэтесса, та самая! – И ушками рядом со мной легонько бриллиантами блестит. Не маленькими, простыми, а крупными.

Я волосы свои в то время длинные, свободно распущенными носила. Взыграло что-то внутри. Я волосы обеими руками назад отвела, свою даму ласково спрашиваю:

- Что это у Вас в ушках блестит?

- Брильянты. – отвечает моя дама.

- А у меня в ушах что? – Продолжила я. Замаялась дама, молчит, отвечает: «Дырки!»

Забыла я, что серьги забыла одеть, обиделась. И что-то возмутилось во мне, наверное, рабочее – крестьянское, духовное, воспитание. Я гордо отпустила волосы, сказала:

- Вот! Одни носят бриллианты всю жизнь, другим только дырки в ушах достаются!

– И понимая вдруг, что сказала абсолютно все, покинула вечеринку.

И лишь потом, как общий, местный анекдот нашего города мне пересказывали о самом коротком выступлении знаменитой поэтессы "NN". И каждый раз называли мне новую другую, всегда не мою фамилию.

- Ехай в Москву, - не очень прислушиваясь ко мне, сказала Великолепная Ахматова. И не опротестовывая моей попытки в моем же собственном сне с ней завязать общение и навязать ей общий поэтический разговор, от темы ни на миг не уклонилась.

- Куда? В Москву? – Заныла спрятанная глубоко и нежная поэтическая Моя Душа. – Зарплата только через неделю. И в доме, как водится, ни копья. Три месяца пахала, как каторжная, на газету и создавала ее одна, лишь только потому, что в ней редактором был старый мой знакомый – Мишка. Он меня на работу пригласил и жаловался. Что тиражи падают.

Ахматову история не много заинтересовала, а жаль. Мои истории вдруг складываются сами, без моего участия завязываются в рассказ. И заставляют смеяться любых окружающих до колик в животе и до нечаянных слез. Вот записать их я никогда не могу. И смысл, и содержание вдруг пропадают. И удивляюсь всегда: двуликий Янус – это я. И в жизни я всегда вдруг попадаю в разные, комические ситуации, которые постоянно складываются вокруг меня.

Стихи же случаются совсем другие: и страстные, и трагические. Две ипостаси личности, как две возможности существования, я вместе завязать не смогу. И существую, как бы в двух разных мирах. Быть может, Дальний Астрологический Предок Моего Рода и Многоглавый Дракон принес мне этот Дар?

- Дракон Анну Андреевну не увлекал. С великолепным московским выговором и полным презрением к общим грамматическим нормам построения русского языка, она мне сказала:

- Ехай в Москву завтра. – Затем пропала из моего сна.

Утром мне думалось: «Не обязательно вещий сон». Я все же была рассеянной, ответила на телефонный звонок:

- Она подойти к телефону сейчас не может. У нее полный рот пены. – Я сообщала ее подружке про мою собственную дочь. Не понимала, отчего на том, другом конце провода подружка изумленно охнула или фыркнула и быстро положила трубку.

А дочь моя немного погодя, отплевываясь от зубной пасты и сворачиваясь клубком от хохота, вдруг вывалилась из ванны, спросила:

- Мама, ты понимаешь, что только что сейчас рассказала? И Ольга думает теперь, что я наелась мыла, что вовсе нехорошо или лежу и дергаюсь в нечаянном эпилептическом припадке.

Внутри меня шла странная работа, которую прерывал другой телефонный звонок. И дамский голос мне сообщал, что могут они, на фирме, в свободное от основной моей работы время, меня осчастливить подработкой, используя для этого мой собственный телефон.

Не понимаю, отчего, я не могу уживаться вместе с деньгами. Они не любят около меня водиться и покидают меня быстро, в любом удобном случае.