Гвоздика в твоих волосах

Часть 1. «Разлука»

— Мне лучше... Я прямо позади тебя, — тяжело дыша, произносил откровенную ложь Родрик. Сам он прекрасно понимал, что осталось ему недолго ещё страдать.

Напрягая израненное тело, он смог поднять решётку и помочь выбраться Амисии и Хьюго.

Но удерживать дальше решётку Родрик не мог. Проколотый стрелами, он еле держался на ногах. С болью он совершал каждый последующий вдох и выдох. Всё это время он держался только потому, что был обязан дотерпеть.

Чтобы она выжила, шла дальше.

Он выпустил решётку из рук.

— Нет! — услышал он через мутноту и слабость крик Амисии, а затем рухнул на колени, еле удерживая сознание от погружения в бездонную черноту.

Звук его падения эхом отозвался в уме Амисии, приводя её в оцепенение. Ей этого уже никогда не забыть: всё оборвалось в одно мгновение.

— Мне жаль... — произнёс он, глядя в грустные глаза маленького Хьюго, сжимавшего его руку. Но Родрику порой казалось, что Хьюго, которому пришлось столько пережить, был взрослее всех из их команды на много десятков лет. Всех из команды, не считая погибшего Артура, и скоро — самого Родрика. — Мне жаль…

Все пытались что-то сделать: поднять решётку, переживать, кричать, негодовать и не находить себе места, — но Родрик знал, что с ним всё кончено. Тело тяжелело, раны от стрел вызывали агонию боли, ему хотелось кричать, но он мог только стискивать зубы, потому что чрезмерно устал. В итоге, постепенно, нарастало бессилие, и боль стала отступать. Его тело будто больше ему не принадлежало.

«Амисия...» — подумал он и, уже не в силах бороться, ослабел и обмяк, сползая вниз.

Амисия была в ужасе, её сердце гложила невыносимая боль, ей хотелось плакать, но она понимала: нужно было оставаться сильной. Сначала Артур, а теперь и Родрик — они оба принесли огромную жертву, чтобы их путь увенчался успехом, и чтобы Хьюго мог жить. И всё-таки, видя умершего Родрика, Амисия больше не хотела жить, бороться, она не могла просто принять эту потерю, как случилось с Артуром. И это было неудивительно.

— Хьюго... пошли. Нам надо идти, — нежно сказала она брату, стараясь взять себя в руки и не выдать свои страдания дрогнувшим голосом. Она потянула его за собой, и только благодаря настойчивому усилию удалось вырвать его из хватки Родрика. Хьюго выглядел потерянным. Ещё бы, Амисия явственно ощущала скорбь, которую источало нежное детское сердце мальчишки. Это ведь был его герой. Амисия крепко обняла Хьюго и взяла его на руки. Они двинулись дальше.

«Родрик, почему ты помедлил? Родрик, зачем ты отдал себя в жертву? — с горечью и отчаянием причитала про себя Амисия, с трудом совершая шаги. Она не хотела верить в то, что его больше нет. — Зачем ты променял свою жизнь на жизнь Хьюго... на мою? Почему мы не могли найти иной путь и спастись все?»

Девушка крепче сжала кулаки. С самого начала она предчувствовала, что Родрик неспроста оттолкнул её в сторону, взвалив всё на себя. Но теперь она точно поняла, что он знал, он знал... либо он отдал бы свою жизнь, либо это пришлось бы сделать Амисии и Хьюго. И он сделал выбор.

«Дурак, дурак!» — думала она про себя, пользуя остатки своих сил, чтобы не расплакаться, потому что буря боли, разрывавшая её сердце, не думала утихать, она лишь нарастала.

Отдалённо она слышала возмущение и приступы ярости Милли, но Амисии всё слишком осточертело. Что их компашка сделала судьбе, почему не все дойдут до конца? Но Милли могла только ругаться и ощущать одну десятую того, что творилось с Амисией. И всё равно Амисия сохраняла рассудок и твёрдость, вразумляя Милли. Самой Амисии собственный голос казался чужим: таким уж невозмутимым и прямым он был, будто ничего не случилось.

— Для нас самое важное — остаться в живых и держаться вместе. Это причина того, почему Родрик и Артур пожертвовали собой! — эта фраза с раздражением отскакивала от зубов, Амисия уже затёрла её до дыр, повторяя и повторяя самой себе. Главное — продолжать идти, несмотря ни на что. Но сейчас все силы покинули её, и потому, после дежурной фразы, она уже не вслушивалась в разговор Милли и Лукаса. Она пыталась запереть свою боль внутри.

— Родрик... — всхлипы у неё на плече вырвали Амисию из её горя.

— Его больше нет, Хьюго... Он отправился на покой, — произнесла Амисия, опуская взгляд и удерживая себя от того, чтобы не побежать обратно к решётке, не остататься там на век и не попытаться — ещё хотя бы разок — сдвинуть её с места.

Лучше принять смерть, чем терпеть такую боль!

Но её крест — продолжать борьбу.

***

Когда всё кончилось, Амисия старалась перестать думать о Родрике, но никак не могла себя заставить. Занимая себя заботой о Хьюго, она пыталась забыть всё, потеряться, начать заново.

Но то и дело, она вспоминала...

Его улыбку.

Родрик больше всего нравился за силу и мужество его характера. Убегая вместе от солдатов в их первую встречу, она почувствовала, что пока он рядом, ей ничего не грозило. Всё это время ей приходилось взваливать всё на себя одну, оберегая как Хьюго, так и Лукаса, вставая впереди и принимая удар на себя.

Впервые кто-то другой выхватил у тебя из рук ношу, отпихнул в сторону и сказал(так дерзко!): «Я сделаю». Для Амисии это было непривычным, неожиданным, она всё рвалась снова и снова забрать обратно своё бремя, к которому обрела зависимость, а он только посмеивался. Посмеивался, когда прикрывал её, ломая шеи солдатам, когда брался за любую тяжёлую работу и когда говорил: «Побереги силы». Он всё время отшучивался, делая вид, что ему не тяжело. Он заботился о ней точно так же, как прежде — отец. После его смерти она уже думала, что больше никогда не будет одарена позабытыми чувствами — защищённости и покоя.

Его смех.

Чумазый, неуклюжий и чудаковатый — он оказался не по годам серьёзным и взрослым, и с ним рядом Амисии было очень легко, весело и просто. Казалось, что они знакомы всю жизнь: не нужно было привыкать друг к другу, не нужно было смущаться. С самого начала он смотрел на неё и с уважением, и с дружелюбием; такой благородный и простодушный — ему точно ничего не стоило отдать свою жизнь за счастье других. Ах... ведь он так и поступил в итоге.

Часть 2.1. «Его спасение»

Три дня тому назад...

Покидавшие город люди шли медленно, не один раз оглядываясь назад. Они оставляли здесь не просто дома, а всю свою жизнь. Но что они могли, кроме как волочиться по тропе, ведущей прочь в бедное и пугающее будущее?

Горожане побогаче покрепче вцеплялись в пожитки, с прищуром поглядывая по сторонам и держа ухо востро. Бедняки угрюмо брели вперёд, предвидя свою голодную и хладную смерть. А женщины с трепещущими сердцами прижимали к груди малых дитяток, а ребятишек по-старше — мёртвой хваткой держали за руку, и всё время шептали или бормотали слова: «Всё хорошо, всё хорошо...». Замыкали цепочку овдовевшие в тот день жёны, безудержно плачущие.

В этой толпе царила атмосфера безнадёги и горестного отчаяния.

И откуда им было знать, что земли, которые они силились представить в своих усталых умах, им не было суждено увидеть?

Ещё в самом их начале, беспорядки и борьба в Соборе на просочились за его пределы: уцелевшие инквизиторы побежали по городу, предупреждая своих сослуживцев, что Папа совсем обезумел (по словам одних) или достиг последней ступени просветления (по словам других) и стал одним целым с полчищами белых крыс. Однако, они также добавляли, что туда добрался тот самый мальчишка, первородной крови, и что сдаваться Папе на милость он не собирался. Белые крысы сцеплялись с чёрными, и не было ясно, кто сильней.

Инквизиторы не были глупы, они понимали, что если вдруг мальчонка победит, им придётся несладко: Инквизиция распадётся, а люди, потерявшие страх, вспомнят все их преступления и ополчатся против них, подобно черноглазым крысам. Только самые закоренелые фанатики, свято уверовавшие в непобедимость Епископа, посчитали, что им следует остаться или — более того — вернуться в Собор и помочь. Остальные, — а это было большинство, — махнули на «героев» рукой, бросили поста и убегали прочь, вон из города. Столкнувшись с толпой прогнанного прежде ими же люда, они бесцеремонно проталкивались меж них и продолжали бежать. И без того поникшие, горожане стали тесниться ещё сильнее другу к другу. Некоторые, кто совсем были на взводе, осыпали спины беглецов проклятьями и камнями. Все стали переговариваться, жужжа словно пчелиный рой. Все впали в беспокойство от неизвестности.

Что могло случиться?

Часть горожан решила закрыть на это глаза и недовольно отпихивала с дороги остановившихся и переговаривавшихся людей, напоминая, что им надо идти, пока крысы ещё не опомнились: эти существа почему-то забыли о людях и исчезли, утекая потоками в город, но это не значило, что ужасные существа не захотели бы вернуться. Другие же, а среди них был и люд, что богат да смекалист, не стали торопиться и задержались неподалеку от ворот, теперь с выжиданием наблюдая за городом и внимательно всматриваясь в высившийся грандиозный Собор, ярко выделявшийся на фоне тёмного неба, полного туч.

***

Как только борьба Епископа и Хьюго окончилась победой мальчишки, мать Амисии и Хьюго распорядилась, чтобы забили в колокол. Лука взял это на себя. Милли же ехидно заметила, что колокол — дело хорошее, но не все так умны, чтобы догадаться обратить на него внимание. «Пока людям не скажешь в лоб — ничего до них не дойдёт», — заявила она, и решено было послать воровку вперёд.

Милли побежала вперёд, взбудораженная долгожданной победой и опьянённая чувством свершённой мести за брата.

Насмехаясь над спасавшимися бегством инквизиторами, она выбирала пустые улочки, где простыл людской след, и бежала по ним, играючи и резвясь, упиваясь снова добытой ею свободой, и так она добралась до городской стены. Взобравшись на крышу одного из домов, а потом запрыгнув на выступ и подтянувшись на самый верх, Милли перевела дух, согнувшись пополам и уперевшись руками в колени. Безрассудная, она потратила все силы, но на губах у неё была улыбка: ей нравилось подрагивание её тела и сладкое изнеможение. Это убеждало, что она ещё не сгинула вслед за братом.

Она увидела удалявшуюся гурьбу людей, бежавших солдат в виде отдельных крупиц и стоявшую под стеной небольшую толпу. Все оживлённо переговаривались и тыкали пальцами в сторону города.

Начал накрапывать дождь, совсем-совсем мелкий. Но он обещал перерасти в ливень, который заберёт все утраты и боль! Милли предвкушала, когда же наконец мать Амисии подаст сигнал.

Позади Милли забил колокол, оглашая округу пронзительными ударами. Это вдохнуло новые силы в девушку.

Она свела друг к другу ладони у лица и громко крикнула, что есть мочи, так, чтобы оглянулись все.

Люди вопросительно смотрели на безумную девчонку, ехидно смотрящую на них со стены.

— Эй вы!! — закричала она, поддаваясь к ним навстречу. — Епископ мёртв! Инквизиции больше нет!! Это ваш город!!

Она победно рассмеялась, а затем возбуждение покинуло её и она осталась один на один со своим обессилевшим телом. Милли больше не могла бороться со всей усталостью, ощутив как оказалась разом придавленной ею. Она рухнула вниз, на холодный камень, и смех её не кончался. Она смеялась, смеялась и смеялась. Она наклонилась вниз, уткнувшись лбом и двумя локтями в камень, не силясь справиться с весельем. А под конец, вперемешку, стал прорываться плач за каждый раз, когда приходилось оставаться сильной и сдерживаться.

Дождь не заставил себя ждать, застав город врасплох. И Милли всё так же плакала, не замечая, что вся одежда её промокла насквозь. Перед глазами у неё стоял один только образ брата, она всё время корила себя за то, что не нашла чудесного способа спасти его. Но между скорбью и отчаянием она неожиданно для себя почувствовала, что дрожала от страха. Лить слёзы уже не хотелось, когда Милли осознала, что Хьюго, будучи таким, каким он стал (или каким на самом деле был всегда), пугал её.

«Мне нужно убраться от них к чертям собачьим», — это решение словно возникло само, словно было произнесено кем-то другим у неё в голове, но оказалось столь желанным, что намертво утвердилось в уме Милли. Она успокоилась и, полная ненависти ко всем, кто был так или иначе причастен к смерти Артура, сжала зубы и кулаки.

Часть 2.2. «Его спасение»

Месье Рауль и доктор Фабрис, вместе с повисшим на них Родриком, смогли незаметно пробраться сквозь закоулки. Люди и не думали заходить в забытые Богом улицы города, для них было достаточно наживы среди богатых домов в центре. По той же причине месье Рауль и Фабрис в дом Месье Рауля направиться не могли. Конечно, там остались ценные вещи, но Месье Рауль не был так прост: он всегда опасался прихода подобных дней и прятал всё важное там, где никто не найдёт. Потому сейчас он мог сосредоточиться на спасении сына его старого и похоже покойного друга, вверив своё имущество Всевышнему.

«Отец Родрика был человеком чести... — думал Месье Рауль, делая очередной глубокий вдох, ибо тащить такого громоздкого парнишку было изнуряющим занятием. Но он не собирался сдаваться. — Парнишка всегда был похож на него. Надеюсь, таким он и останется. Если не успел помереть». Фабрис пыхтел под боком, но излишне причитать остерегался. Он стал многим тише ещё после первого раза, когда в ответ на голос доктора кто-то попробовал позвать его к себе из-за домов. Это значительно охладило его пыл и подарило повод для радости Месье Раулю.

В самых чертогах города, минуя пепелище дома кузнеца, стоял скромный домик доктора. Казалось, Фабрис обязан был располагать чем-то более впечатляющим, однако доктор хорошо знал: чем больше показываешь людям, тем меньше они тебе в итоге платят. И тем чаще они будут заглядывать тебе в окна, ища твои драгоценности!

Фабрис остановился за пару шагов до двери и быстро огляделся по сторонам. Вокруг было ни души, голоса людей еле-еле слышались сквозь дождь и доносились они откуда-то совсем издали. Он глянул на Месье Рауля, выжидающе впившегося в него взглядом, и вздрогнул.

— Ладно, ладно... — снова пробормотал Фабрис и заторопился к двери.

У двери Фабрис бесцеремонно спустил с плеча Родрика, тем самым заставив Месье Рауля взвалить на себя всю ношу. Месье Рауль возмущённо выдохнул, чуть не уронив Родрика, но Фабрис сделал вид, что ничего не заметил. Приподняв одежды, он вытянул ключ на верёвке, повязанной у него на талии, и отпёр огромный замок, державший тяжёлый засов на двери.

Он спрятал ключ снова под одеждами и откинул засов, отворяя дверь.

— Идём-те, — произнёс Фабрис и, подхватив Родрика, помог затащить его вовнутрь.

Дом был в один этаж, потому всё располагалось под рукой. Кровать — единственная роскошь, которую позволил себе доктор, — стояла почти сразу у входа. Но Месье Рауль, Фабрис и Родрик, — все были полностью вымокшими. Фабрис запротестовал на предложение сразу положить Родрика. Он снова повесил Родрика на Месье Рауле и сходил за старыми тканями, устлал ими кровать, а затем позволил уложить Родрика на живот. Спина Родрика была усеяна торчавшими стрелами.

Фабрис и Месье Рауль сняли накидки и высушили сухими обрывками ткани волосы и лицо, руки. Сразу после этого Фабрис запер дверь на внутренний засов, проверил, чтобы ставни были плотно закрыты и зажёг лампу. Месье Рауль присел на стул подле кровати, а Фабрис начал осмотр. Месье Рауль терпеливо наблюдал, внимательно следя за каждым движением доктора.

— Дыхание... — Фабрис наклонил самое ухо ко рту бессознательного Родрика. Он молчал, вслушиваясь. Месье Рауль напрягся. — Не слышу, — произнёс Фабрис, хмыкнув. Сердце месье Рауля так и ухнуло. Но опережая его вопрос, Фабрис подставил свою ладонь к самым губам и носу Родрика, а второй рукой вздёрнул указательный палец, призывая сохранять молчание.

Минуты тянулись годами. Внезапно он обернулся на месье Рауля.

— Есть! Он дышит. Но совсем еле слышно.

Месье Рауль не мог поверить своим ушам, но на пару с пришедшим облегчением его охватила новая тревога: Родрик слаб, и они могут не успеть его спасти.

— Подтверждаю, он пока что жив, — после ещё некоторых проверок заключил Фабрис, отвечая на молчаливые догадки собеседника. — Он очень холоден, дождь не сыграл нам на руку. Сердце его бьётся, но тихо. Чтобы его спасти, мне придётся не один день повозиться. И то, — Фабрис отстранился от больного и махнул рукой, — не обещаю.

— Сколько сможешь, столько и сделай, — спокойно, но твёрдо сказал месье Рауль, безотрывно смотревший на неподвижного Родрика.

Фабрис пожал плечами. Он не разделял сердобольности ремесленника. И стоил бы только этот парнишка таких беспокойств! По мнению Фабриса, лучше бы было так и бросить его там, сделать вид, что ничего уже не поделаешь. Но деньги... есть деньги! Фабрис потёр руки.

— Мне главное уплатите как за живого, так за мёртвого, и я всё сделаю, — с ухмылкой утвердил Фабрис и приступил.

Попросив принести ножницы, он срезал стрелы на местах их входа в тело. Вынуть их все разом было бы опрометчиво: по словам Фабриса, хлынула бы кровь. Сначала доктор порезал одежду парня и высвободил раны. После чего он обложил Родрика тёплыми шкурами.

Фабрис нанёс мази на области ран и положил края железных кочерг в разожённый камин. Когда те накалились, то при содействии месье Рауля, крепко прижимавшего Родрика к постели, Фабрис собрался с силами, произнёс молитву (как помнил) и принялся за рисковое дело: он выдернул первую стрелу за оставшееся древко и сразу же ткнул в рану раскалённым железом.

Родрик, всё это время остававшийся безразличным к любому прикосновению и словно бы мёртвым, дёрнулся и истошно застонал, но охрипший голос не позволил крику стать громче чем сдавленное мычание.

— Держите его крепко, Месье! — решительно повторил Фабрис, не предав значения страданиям парня.

Месье Рауль взволновался, пытаясь удержать скулившего Родрика. Родрик не открывал глаз, дышал чаще, хотя всё так же слабо, и лицо его теперь было искажено ужасными муками. Он мычал что-то через боль, но не смог произнести ни одного слова. Сознание ещё не пришло к нему.

Кожа обожглась и срослась в уродливый шрам, однако кровотечение было остановлено.

— Одна есть, — выдохнув, сказал Фабрис; он выждал с минуту, чтобы стонущий Родрик успокоился и кивнул месье Раулю.

Месье Рауль покрепче вцепился в Родрика, с болью в сердце наблюдая за бедным парнишкой.

Часть 3. «Вместе»

Повозка с Амисией и её семьёй путешествовала от деревни к деревне, задерживаясь в каждой из них лишь ненадолго.

Если и приходилось остановиться, только Лукас покидал повозку, тщательно закрытую тканью. Он отправлялся разведать местность и послушать разговоры. Стоило Лукасу услышать фразы подобные следующим: «Вы слышали о беглом мальчишке, заклинателе крыс? Говорят, он сам сын Нечистого!»; «Если увидите мальчика в компании с рослой сестрой — это могут быть как раз они, за них люди заплатят хорошо!», — и список нужных ему товаров сразу же становился короче, он завершал последнюю покупку и возвращался к остальным. Затем, немедля, он стегал коня.

— Здесь о нас проведали, — говорил он, и Амисия отвечала молчанием, запоминая очередное место, где им нельзя было остаться.

Так они продолжали двигаться вперёд по дорогам и окраинам. И спустя месяц они достигли такой глуши, где никто не знал ни о каком-то там мальчишке, ни об его сестре и разговоры там шли исключительно о том, как же всё восстановить после недавней напасти. Для них она случилась так же внезапно, как и прошла.

Амисия и Лукас всё равно решили не рисковать и найти себе место вдали от других людей. После месяца, проведённого в дороге, их желание найти себе новый дом переросло в необходимость — от вида полей и деревьев уже становилось тошно. Амисия и Хьюго скучали по своему замку, а Лукас — по дому Учителя. Ведь и замок, и дом обладали общей чертой — постоянством.

***

Конь медленным шагом вёз повозку по широкой дороге под ясным голубым небом. По обе стороны от дороги были золотые поля пшеницы, а где-то впереди виднелась река.

Лукас по-прежнему не выпускал из рук вожжи, а на предложения Амисии сменить его, вежливо отказывался. Амисия пыталась убедить его, что их путешествие стало бы в разы продуктивнее, не будь оно прерываемым на его сон, вот только Лукас отвечал ей, что сколько бы они ни проехали, если кто-то признал бы Амисию — им бы не поздоровилось. Амисия была вынуждена смириться с этим и плюхнуться обратно в повозку: в тесном пространстве которой она выучила вид каждого дюйма.

Хьюго, — уставший после долгой дороги, удивления новым местам и многим вопросам, которыми он без остановки осыпал Амисию, — спал вместе с матерью, прильнув грудью к её плечу и крепко держась за мамину руку.

Амисия, к которой, увы, не приходил сон, слушала их тихие сопения, своё дыхание, безлюдную тишину и шум от лошади да скрипучих колёс повозки. Солнечные лучи пробивались сквозь дырки в потёртом полотне, накрывавшем повозку, прогревая влажную после утренней росы солому. То и дело пролетали мимо птички, напевавшие свои трели.

Дышать было легко и вместе с тем непривычно боязно: её не покидало ощущение, что вот-вот откуда-то снова послышится писк крыс, а потому она крепко держалась за пращу. Но время шло и нападения не случалось, в конце концов, измотанная тишиной и болью в затёкших ногах, она сдалась бездействию.

Сидя подле спавшей матери, Амисия поджала к себе ноги и подпёрла подбородок рукой. В другой руке она крутила пращу. Ощущение кожаного ремня в руке дарило чувство защищённости и также вызывало ностальгию по последнему дню, который они провели вместе с отцом.

Он был для неё самым близким родителем и самым первым покинувшим её — она до сих пор не верила, что его больше нет. И эти мысли настегали девушку каждый раз, когда она оставалась наедине с собой и не могла отвлечь себя беспокойствами о Хьюго, о ком-то ещё или о том, как убежать. Бег закончился, и она сидела днём за днём в повозке, слушая приевшийся скрип колёс и каждый раз настигаемая своими мыслями.

Праща остановилась в руке, безвольно упав на запястье, Амисия выпрямилась и всмотрелась в своё орудие, кончиками пальцев скользя по ремешкам, пока сама она погрузилась в воспоминания.

Ничем хорошим это не закончилось: стало тошно на душе, и Амисия прервала свои думы прежде чем предательские слёзы успели скатиться по щекам. Она утёрлась рукавами, стиснула зубы покрепче и спрятала пращу в карман. Теперь ей нужно было отвлечься.

Рассматривая накрывавшее их полотно, сено, стенки повозки, спавших маму и брата, её взгляд то и дело в итоге останавливался на сидевшем к ней спиной Лукасе, который весь путь молчал и безотрывно смотрел на дорогу. Его было сложно узнать.

Ранее стеснительный мальчишка был теперь столь же серьёзен как любой старик. Он крепко держал вожжи в руках, сидел прямо и со всем вниманием наблюдал за конём. Лукас был напряжён как натянутая тетива и будто бы остерегался каждого куста, всё время прислушиваясь и иногда замедляя или прибавляя ход. Его лицо было как никогда хмурым.

Теперь, когда бежать было не от кого, а часы тянулись один за другим, словно маленькие вечности, Амисия вдруг осознала, что за всё это время не улучила момента заметить, как сильно повлияли события на Лукаса, и что он тоже жил, чувствовал и переживал.

«Он потерял Учителя, — подумала она, возвращаясь в воспоминаниях к смертному орду Алхимика, — а затем мы вместе сбежали, боролись с крысами, прятались в крепости, вновь боролись с крысами и также с людьми инквизиции...» Амисия знала, что ей и Хьюго было тяжело, что они многое пережили. Но она прежде не задумывалась о том, что всё это время их сопровождали и другие живые люди. Кто-то, кто тоже мог мыслить, переживать и чувствовать боль наравне с «главными героями». И теми, кто защищал их не потому, что это было их долгом в отношении знатной семьи, а по собственному выбору, из-за дружбы.

Та же Милли, которая ушла потому, что оказалась слишком живой и передумала, решив их покинуть; или Родрик, который был не только живым, но и смертным — его забрали у них сразу после смерти Артура; и, наконец, Лукас, который несмотря ни на что оставался с ними и при этом ни разу не обмолвился ни о своих страхах, ни о беспокойствах, ни о боли.

В итоге их истории, Амисия путешествовала со своей семьёй: матерью и братом, — которую с таким трудом отыскала и воссоединила не без помощи и жертв от остальных. И пусть мать болела, но была надежда на её выздоровление; и пусть Хьюго оставался всё таким же беззащитным и требующим будущих заботы и внимания, но он был жив. И оба они были теми, с кем Амисия провела свою жизнь до инцидента. Но кем они были для Лукаса и кем он мог стать для них?