Хенемет-Амон

Пролог

Седьмой год Мен-Хепер-Ра

Желтоватые стены домов появлялись из мрака, но он не видел их. Крики людей, лязг металла и стоны отчаяния доносились отовсюду, но он не слышал их. Он не видел и не слышал ничего, кроме тьмы перед глазами и свиста ветра в ушах. Топот ног по каменистой улочке тонул во всеобщем хаосе смерти. Сноп искр и языки пламени взмыли ввысь далеко впереди, разрывая покров темноты. Доставая на свет то, чего не следовало узреть никогда и никому.

Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Хриплое дыхание иссушало губы. Они потрескались, как камень в пустыне. Ладонь крепко сжимала рукоятку меча. Пальцы онемели. Он их не чувствовал. Он вообще ничего не чувствовал. Не ведал того, что будет. Но знал лишь одно — ему надо быть там. Чего бы это ни стоило. Как бы ни сложилась дальнейшая судьба. Ему надо быть там.

Улочка закончилась. Он выбежал на рыночную площадь и перевел дыхание. Каким-то чудом навесы и палатки местных торговцев еще стояли на своих местах. Темная ткань вяло покачивалась на ветру. Но это ненадолго. Скоро здесь не останется ничего. Вообще ничего. Только огонь... и песок. Словно в подтверждение, к небу взмыл очередной сноп искр и новые языки пламени. Они осветили окрестность, подобно Ра. Но Ра не было здесь. Великий бог сейчас далеко. Вступает в схватку со своим извечным врагом — змеем Апопом. И он выйдет из нее победителем. Как и всегда. Но когда сияющая лодка взойдет над горизонтом, совсем другая картина предстанет перед соколиным взглядом...

Справа раздался гул. Слабый и отдаленный, он постепенно нарастал, подобно мощному приливу. Он невольно скосил взор туда, хотя цель его была в другой стороне. Вновь вспыхнувшее пламя озарило округу. И он увидел их...

Они шли сюда. Ровная поступь. Стройные ряды. Горящие глаза на каменных лицах. И никакой суеты. Словно уже все было кончено.

«Быть может, так и есть? Все уже кончено?».

Налетел порыв ветра. Он всколыхнул ткани навесов и шатров. Заставил пламя отклониться в сторону, на несколько мгновений погружая площадь во тьму. И твердая поступь шагов в этом мраке казалась еще неумолимее. Еще страшнее. Скоро они будут здесь. А он должен быть там.

Не задерживаясь больше ни на миг, он развернулся и бросился в левую сторону. Огромные башни, подобно великанам-близнецам, нависли над ним. Стоны отчаяния и яростные крики, доносившиеся оттуда, смешались в единый, леденящий душу, гул. Казалось, это сами гиганты оплакивают то, что происходит у них под ногами. Тусклые факелы главной улицы освещали мостовую, залитую кровью. Он подскользнулся. Один раз. Второй. Ноги от сандалий до колен покрылись алыми разводами. Сердце разрывалось на части, воздуха не хватало. Но он продолжал бежать. Словно безумец, утративший все, кроме последней надежды. Он продолжал бежать. Ибо он должен быть там.

Тел становилось все больше. Крики и звон металла все отчетливее. Вот и подножие широкой лестницы, уходящей ввысь. Она словно вела к небесам...

Это нельзя было назвать боем. Скорее жестом отчаяния. Реки крови заливали желтые ступени, окрашивая их в оранжевый цвет. Сет был доволен. Полон жертвенный алтарь.

Он ринулся вперед. Перепрыгнул через первые ступени. Вонзил меч в спину врага. Резко выдернул клинок. Побежал дальше. Хопеш появился из темноты, чуть не снеся голову. Он увернулся, но даже не стал отвечать. Нет времени. Просто нет времени.

«Наверх... наверх... наверх...».

Теперь уже не было слышно биения собственного сердца. Лязг мечей вытеснил абсолютно все звуки вокруг.

Сверху рухнуло тело, едва не увлекая его за собой. Белый немес в красную полоску венчал голову воина. И нельзя было разобрать посреди хаоса и тьмы, не красный ли он от крови? С трудом уклонившись, он продолжил подъем. Кто-то толкнул плечом. Бронза просвистела над ухом. Но он бежал вперед. Багровые ступени мелькали под ногами.

Первый пролет преодолен. Массивная дверь, служившая входом в святилище, все еще была на замке. Он обвел площадку взглядом, полным безумия и отчаяния. Ее не было. Ее тут не было.

«Дальше. Дальше!».

И снова ступени, идущие ввысь. Но на этот раз по ним не текли реки крови. А запах смерти оставался позади. Однако это не давало покоя. Наоборот. Неведомая сила заставляла сердце сжиматься от страха. Сердце, готовое разорваться прямо в груди...

Одна ступенька. Вторая. Третья. Четвертая. Пятая. Пот стекал по лицу, смачивал ресницы и щипал глаза. Но все это было неважно. Он обязан найти ее.

Наконец, показалась заветная крыша.

«Она здесь... она должна быть где-то здесь».

Тяжело дыша, он вступил на плоскую поверхность. Судорожно начал обводить крышу взглядом, с трудом восстанавливая дыхание. Ощущая, как в висках бьют кузнечные молотки, а легкие горят, словно охваченные пламенем...

«Где? Где же?!...».

Он услышал ее прежде, чем увидел. И то была совсем не та, которую искал.

Воздух потряс смех. Настолько знакомый... Как же он надеялся не слышать его больше никогда. Смех, подобный хохоту довольной гиены. Он снова почувствовал тот неподконтрольный страх. Животный ужас, что сковывал его при встрече с ней. Однако сейчас он нашел в себе силы. Силы, способные если не изгнать этот страх, то хотя бы приглушить.

Часть I. Аа-Хепер-Ен-Ра. Глава 1

Я не поступал неправедно ни с кем

И не творил я зла заместо справедливости.

Книга мертвых

Тринадцатый год Аа-Хепер-Ен-Ра

Лучи заходящего солнца окрашивали Уасет[1] в оранжевый цвет. Отражаясь от сырцовых стен, они придавали постройкам оттенок легкой желтизны. Несмотря на поздний вечер и длинные тени, в воздухе продолжал стоять зной. Раскаленный за день, он еще не скоро остынет. Лишь ближе к полуночи прохладный ветерок, дующий с Хапи[2], освежит Черную землю[3], принося долгожданное облегчение. Однако сейчас небесный лик Ра[4] оставался жарким даже на закате, а воды плодородной реки переливались в его свете, подобно драгоценным камням.

Она не могла этого видеть. Ведь перед ней стояла высокая стена, покрытая узорами скачущих антилоп. А небольшие решетчатые окна, сквозь которые лился солнечный свет, располагались слишком высоко. Но ей достаточно было представить. Положив мягкие ладони на шершавую поверхность, она закрыла глаза...

Вот Уасет готовится отойти ко сну. Желтоватые хижины бедняков с соломенными крышами ютятся где-то внизу. Рядами, отсюда кажущимися такими плотными, они выстроились вдоль Хапи на небольших возвышенностях...

Ей это не нравилось. Очень. Ей вообще не нравилось, как выглядит главный город Та-Кемет. Каждый раз, когда она смотрела на него, сердце охватывало пламя.

«Он напоминает огромную деревню нищих оборванцев! Бедняцкий пригород. Лагерь пустынных кочевников! Что угодно, но только не олицетворение величия нашей земли! И ради этого мы изгнали гиксосов[5]?! Ради того, чтобы созерцать это жалкое зрелище?! Уасет заслуживает большего. Та-Кемет заслуживает большего! Они должны сверкать, как лазурит в лучах солнца. Стать символом богатства, славы и процветания! Чтобы о них говорили. Все! От дитя до старца. От запада до востока. От Бабилима[6] до Пунта[7]! Они обязаны восхищать, а не повергать в уныние!».

Однако сейчас Уасет делал лишь это. Вгонял в тоску. По крайней мере, ей так казалось. И в ее планы входило все изменить. Придать городу красоты. Блеска. Величия. Такого, которого он заслуживает. Такого, которого еще не видывал свет.

«Клянусь Амоном[8], все было бы иначе. Если бы не он, то все давно было бы иначе!».

Она подняла веки. Тонкие изящные брови нахмурились, а нежные ладони непроизвольно сжались в кулаки. Воспоминание о прошлом порождало огонь праведного гнева. Дыхание немного участилось. Тело слегка напряглось. И без того облегающее белое платье еще плотнее прилегло к коже, подчеркивая чуть полноватую, но женственную фигуру и красивую грудь. Золотой усех[9] с головами сокола по бокам тускло блестел в сумраке покоев. Блики от него играли на волевом подбородке. Прекрасные синие глаза, подведенные черной краской, метали искры. Она чувствовала, как на гладких, малость округлых, щеках проступает румянец.

«Тринадцать лет... тринадцать лет псу под хвост... неужели он и сейчас осмелится... неужели все-таки осмелится?! Нет! Не бывать этому! Клянусь памятью отца!».

Она закрыла глаза и заставила себя успокоиться. Дыхание вновь стало ровным. Смуглое лицо разгладилось от морщин. Напряжение отпустило, и она шумно выдохнула.

«Клянусь памятью отца...».

— Ты могла бы стать достойным Херу[10], — сказал он тогда, — жаль, что у меня нет такого сильного сына, как ты...

«Достойным Херу... Нет такого сильного сына, как ты...».

Позади раздались тихие шаги. Кто-то приближался. Кожаные сандалии аккуратно ступали по глиняному полу, однако ей не было нужды оборачиваться. Звук этих шагов она узнает из тысячи других. Осторожная и неспешная поступь крепких жилистых ног, так не свойственных простому зодчему...

Веки поднялись. Взгляд синих глаз снова уткнулся в стену напротив. Но мысленный взор видел Уасет, тонущий в оранжевых лучах закатного солнца.

Шаги стихли в четырех махе[11] от нее. Он покорно выжидал, пока она соизволит с ним заговорить.

Не оборачиваясь, она поинтересовалась. Ее голос отдавал легкой хрипотцой.

— Как он?

— У него лихорадка, о, госпожа моя, — ответил гость сладким тоном, подобно меду диких пчел, — слишком сильная. Возможно улучшение, но... — он многозначительно замолчал.

— Но, что? — нетерпеливо бросила она.

— Но неизвестно, будет ли оно. Пока что... все очень плохо.

— Ясно, — в ее словах не сквозило и толики сожаления.

— Врачеватель сообщил мне, что он не встанет с постели.

— Как долго?

— Быть может, что... уже никогда.

Она поджала губы. Ее глаза сузились.

— Этот нубийский[12] поход стоил слишком дорого, — процедила сквозь зубы она, — а он больше ни о чем другом не думает! Как и его сын!

— Госпожа моя...

— У него нет права на Та-Кемет! — дыхание перехватило, она задохнулась от ярости. Пальцы заскребли по кирпичу. — А он... а он... тринадцать лет я... ар!

Глава 2

Саптах очень спешил. Черный парик из овечьей шерсти то и дело съезжал на его мясистое лицо, закрывая глаза.

— Да пропади он пропадом! — в сердцах бросил торговец, вновь водружая непослушный предмет на короткую шевелюру. — Побреюсь наголо и выкину этот кусок дерьма!

Придерживая парик одной рукой, и вытирая пот с широкого лба другой, он бегом завернул за угол рынка. Постоянный гвалт, царивший на торговой площади Хут-Ка-Птах[1], стал более приглушенным и уже не так бил по ушам.

Карие глаза судорожно осматривали длинный хлев. Верблюды прятались от жарких лучей солнца, скрываясь за соломенной крышей. Некоторые потягивали воду из лохани и равнодушно следили за толстым караванщиком. Другие почесывали бока задними ногами, про себя явно подумывая — а не плюнуть ли в этого растяпу? Или Мин[2] с ним? Третьи угрюмо нажевывали сушеное сено, издавая аппетитное чавканье.

Не задерживаясь взглядом на животных, Саптах посмотрел в сторону дальнего конца стойла и с облегчением выдохнул. Он еще не уехал. Хотя уже вывел свой одногорбый корабль пустыни на солнечный свет и проверял походные тюки.

— Эй! — заорал Саптах, взмахнув рукой и бросившись ему навстречу.

Парик вновь попытался съехать на лицо, однако в этот раз караванщик был начеку. Привычным движением, он водрузил предмет на место.

Человек обернулся. Черные глаза на гладком худощавом лице пристально вгляделись в торговца.

Саптах в очередной раз подметил, что его кожа слишком темная для жителя Та-Кемет, но слишком светлая для нубийца. Его можно было принять за техену[3], но у людей из западных пустынь не бывает таких пухлых губ.

«Интересно все-таки, кто его родители?».

Однако задавать подобные вопросы торговец не решался. Его знакомый не любил рассказывать о прошлом.

— Стой! — крикнул он, отпуская парик, ибо ощутил, что схенти вот-вот сползет с толстого живота. — Проклятье!

Человек засмеялся. Белые зубы сильно выделялись на фоне обветренного лица:

— Да жду я, жду, Саптах. Не спеши, а то парик потеряешь. Или вовсе с голым задом останешься! Верблюды оценят.

Словно в подтверждение, некоторые животные перестали жевать и с интересом воззрились на пробегающего мимо караванщика.

Торговец остановился, пыхтя, как вьючный мул и вымученно улыбнулся, поправляя парик:

— Спасибо, Саргон. Пропади это дерьмо пропадом!

— Что за спешка? — поинтересовался тот. — Забыл чего?

Саптах подтянул схенти и уже неспешным шагом направился к мулату. Его глаза невольно задержались на мече, висевшем у того на поясе. Длинный бронзовый клинок, украшенный серебряной гравировкой необычайной красоты. Как только торговец ни уговаривал продать это оружие, тот наотрез отказывался.

— Он слишком дорог мне, — каждый раз отвечал мулат.

Чем же был дорог ему этот меч, Саргон не уточнял, а Саптах не спрашивал. По той же причине. Его знакомый не любил рассказывать о прошлом.

— Да, забыл, — вымученно произнес торговец, останавливаясь рядом и переводя дух. Его голый округлый живот вздымался, подобно бархану.

Верблюд мулата презрительно фыркнул.

— Не вздумай плюнуть, горбун лохматый, — беззлобно проворчал Саптах, пытаясь отдышаться.

— Не бойся, не плюнет. Верно, Минхотеп? — Саргон легонько похлопал животное по шее, и тот довольно заурчал.

— Все еще не могу привыкнуть к тому, как ты назвал верблюда, — улыбаясь во весь рот и вытирая испарину, пропыхтел караванщик.

Мулат улыбнулся в ответ:

— Просто я думаю, что оно принесет мне удачу.

— Мин доволен[4], — хмыкнул Саптах, — как и я, что застал тебя.

— Видимо, это нечто важное, раз ты сорвался сюда в разгар дня.

— Да, видит Ра, так оно и есть, фух. Дай мне только пару секунд, — Саптах глубоко вдохнул и выдохнул.

Саргон терпеливо выжидал, пока тот придет в себя после вынужденной пробежки. С его весом это было нелегким испытанием. Тот, в свою очередь, глядя на крепкое тело мулата, прикрытое лишь белым схенти с узором льва, решил, что стоит немного похудеть.

— Ты, ведь, в Бабилим едешь, да? — наконец отдышавшись, уточнил Саптах.

Саргон кивнул:

— Точно. Передам парочку твоих безделушек торговцу в Хазете[5] и отправлюсь в Междуречье, — его глаза прищурились, — ты ведь обещал мне отдых.

— Так я и не отказываюсь, ты что?! — с жаром уверил караванщик.

— Славно. Тогда я еду в Бабилим.

— Великолепно!

Саргон вскинул брови и улыбнулся:

— Решил поехать со мной?

— Нет-нет-нет! — Саптах поднял пухлые руки перед собой. Золотые браслеты на них сверкнули в лучах солнца. — У меня и тут дел хватает, разгребать не разгрести.

— Жаль, — хмыкнул мулат, — вдвоем путешествовать не так скучно.

— О, на этот счет можешь не беспокоиться, — издал смешок Саптах, — я, собственно, поэтому тебя и искал.

Глава 3

В просторных покоях стоял сумрак. Пламя от пары треножников разгоняло тьму, высвечивая кедровую тумбу. На ней стоял глиняный кувшин с ароматным напитком. Слева примостился высокий деревянный сундук. Ларь был покрыт черной краской, а поверх виднелся рисунок Херу в человеческом обличии и головой сокола. Через решетчатое окно влетал свежий ветерок, дувший с берега Хапи. День уже давно сменился ночью. Свет уступил свои владения тьме. Поэтому прохладный воздух беспрепятственно проникал внутрь, смешиваясь с запахами мирры и сладкого пива.

Он лежал на огромной кровати из черного дерева, инкрустированной серебром. Ложе поддерживали четыре толстые ножки в виде золотых львов. Голова покоилась на мягкой соломенной циновке, аккуратно свернутой под затылком. Наголовник из слоновой кости, так приятно холодивший кожу в душные ночи, сегодня только раздражал и вызывал дополнительную боль. Слегка затуманенный взор зеленых глаз был устремлен в потолок, на котором виднелась ручная роспись, посвященная его походу в северные земли Нубии...

Вот он стоит на боевой колеснице. В нее запряжена двойка прекрасных скакунов. Их головы венчают павлиньи перья. Они величаво развеваются на горячем ветру. Сам он, в сверкающем чешуйчатом доспехе, украшенном драгоценными камнями, гордо смотрит перед собой. Его не страшат ни сильные порывы, обжигающие лицо. Ни орды врагов, поджидающих впереди. Ему неведом ужас. Взгляд серьезен. Подбородок выпячен вперед. Его лик сияет, подобно Ра. Как и положено богу. Ведь он и есть бог. Воплощение Херу[1]. Он натягивает тетиву огромного лука. Пущенная стрела со свистом рассекает воздух и обрывает жизнь врага. Врага, посмевшего восстать против Та-Кемет. А впереди идут его верные воины. Стройные ряды внушают трепет. Прямоугольные щиты, закругленные на конце, защищают их тела, а копья и топорики повергают непокорных в пыль. Они заставляют их склониться перед истинным владыкой, на челе которого сияет позолоченый хепреш[2]...

«Чудесные воспоминания...».

С потрескавшихся губ сорвался тяжкий стон. Каждый раз, когда он возвращался в этот мир, словно утопленник, вынырнувший из реки, тело обдавал нестерпимый жар.

«Нет... Нет...Лучше подумать о чем-нибудь еще...».

В этот момент он почувствовал, как кто-то крепко сжал его правую руку. Чьи-то нежные ладони.

«Я узнаю их...».

Словно издалека, до слуха донесся знакомый мягкий голос.

— Тебе плохо, любовь моя?

Он, Аа-Хепер-Ен-Ра[3], Владыка Та-Кемет, нареченный Джехутимесу, медленно повернул голову.

Возле кровати на коленях стояла его любимая наложница Исет и, с нескрываемой тревогой и горечью, следила за ним. Повелитель невольно подметил, как она исхудала. Округлые щеки осунулись. Их покрыла нездоровая бледность. Под покрасневшими очами появились черные круги. Но для него она по-прежнему оставалась самой красивой женщиной на свете. О, эти прекрасные темные волосы, разделенные продольным пробором и плотно облегающие лицо. Они ниспадают ей прямо на пышную грудь. Идеальный прямой нос. Манящие губы...

Кажется, он вновь стал уплывать в воспоминания. Помимо своей воли...

Она была дочерью знатного вельможи из Уасет. А он оказался так несчастлив в браке, навязанном традицией Та-Кемет, что тут же попал под чары ее красоты. Предложил стать своей наложницей. При этом так волновался, словно он простой деревенский мальчишка, а не владыка долины Хапи. И она согласилась! Да, от предложения Херу не принято отказываться. Но уже тогда Джехутимесу дал себе слово — он не станет брать ее силой. Какой-то частичкой своего Ка[4] пер-А чувствовал, что согласие было искренним. Шло от чистого сердца. Как показало время — он не ошибся. И тем сильнее оказалась привязанность. Исет любила его таким, каков он есть. Тихим. Мягким. Слабым. Никогда не упрекала и не повышала голоса. Никогда не совершала попытки унизить. В отличие от Божественной супруги. Подарила ему долгожданного сына. В отличие от Хатшепсут...

«Чудесные воспоминания...».

Они были лучше, чем о нубийских походах. Светлые. Прекрасные. И только еще более крепкое пожатие заставило его вернуться обратно...

— Тебе плохо? — повторила Исет, едва сдерживая подступивший к горлу комок.

Ей было невыносимо горько смотреть на это изможденное, покрытое испариной лицо. Некогда красивые и так знакомые взору черты неумолимо менялись под ударом недуга. Но она не могла отвести взгляд. В груди щемило и кололо, словно в нее вонзали кинжал. Раз за разом. Все глубже и глубже. А затем острие безжалостно поворачивали.

— Все хорошо, — прошептал он, сжимая ее ладонь в ответ. На пересохших устах появилась вымученная улыбка. — Тебе нужно отдохнуть. Поспать. Я вижу, как ты устала...

Исет старалась изо всех сил, но почувствовала, что не может больше сдерживать слез. Глаза увлажнились против воли.

— Я буду здесь, — с трудом проговорила она, глотая комок, — я всегда буду здесь. С тобой.

Он снова вымученно улыбнулся.

Джехутимесу хотел отослать ее. Чтобы она отдохнула. Набралась сил... И не видела его таким. Не мучила себя. Она бы послушалась. Она всегда его слушается. Его любимая... его ненаглядная Исет... Но он не смог этого сделать. Одна лишь мысль о том, что может больше никогда не увидеть ее, вгоняла в ужас. И эта участь была страшнее смерти.

Глава 4

Она влетела в собственные покои, едва не уронив медный треножник. Разъяренная и раскрасневшаяся, Великая царица метала молнии из глаз, подобно самой Сехмет[1]. Сененмут сразу понял, что разговор с Джехутимесу ничем хорошим не закончился.

Не глядя на него, Хатшепсут молча прошла и оперлась о стену с антилопами. Он отчетливо слышал ее глубокое дыхание. Блики от пламени из треножника играли на его встревоженном лице. Закинув руки за голову, зодчий лежал на постели и внимательно наблюдал за царицей. Та продолжала смотреть в пустоту, глубоко вдыхая прохладный воздух. В свете огня ее силуэт в облегающем платье ярко контрастировал с ночной темнотой.

«Надо быть настороже сегодня. Она явно не в духе».

Облизав пересохшие губы, он тихо спросил:

— Пиво будешь?

Она ответила не сразу, какое-то время храня молчание. Где-то в небе раздался пронзительный вопль сипухи[2], и он совсем не прибавил зодчему настроения. Треск от огня, всегда такой умиротворяющий, сейчас не производил никакого впечатления. Когда же с уст Хатшепсут сорвался ответ, в нем прозвучало столько металла, что можно было джет[3] резать.

— Да, пожалуйста.

— Сладкое?

— Нет. Хочу покрепче.

— Уверена?

— Покрепче! — злобно повторила она.

— Хорошо-хорошо, госпожа моя!

Он сел и поднял с пола еще один кувшин. Из него шел запах фиников.

Наполняя алебастровые кубки, Сененмут поинтересовался:

— Аа-Хепер-Ен-Ра явил свою волю?

— Да, — сухо бросила она.

Зодчий уже догадался, но, все же, рискнул спросить:

— И каков был его ответ, лотос мой?

— А что, по мне не видно?! — рявкнула Хатшепсут, поворачиваясь к нему лицом.

Руки Сененмута задрожали, и он чуть не пролил пиво на тумбу.

— Прости, о, богиня, должен был понять...

— Слабак! — она будто не слышала. — Немощный мерзавец!

— Ты ведь предвидела, что так может быть... — напомнил зодчий.

— Тварь!

Хатшепсут продолжала бесноваться, мечась по покоям, словно львица в клетке. Будь у нее на пути столик или табурет, непременно опрокинула бы. Сененмут чувствовал, что ее ярости необходим немедленный выход. Иначе она обрушит гнев на кого-то еще. Например, на него самого.

«Либо... надо потушить этот пожар прямо сейчас!».

Он развернулся, держа кубки в руках, и ослепительно заулыбался.

— Напиток для прекрасной богини готов, — проворковал зодчий.

Она резко остановилась и посмотрела на него. Сененмуту показалось, что ее синие глаза пронзают его насквозь, однако своего взгляда не отвел. Внутренне весь сжавшись, он протянул ей один из кубков. При этом постарался придать голосу максимально мягкие нотки.

— Вот. Покрепче, как ты и просила.

Зодчий подметил, как начинает спадать румянец с этих знакомых округлых щек, а упругая красивая грудь перестает вздыматься от тяжелого дыхания. Про себя он с облегчением выдохнул.

«Спасибо, Амон-Ра, кажется, ты снова спас мою задницу. Я вечный твой должник. Хотя ты давно обязан был испепелить меня за то, что я развлекаюсь с твоей Хенемет[4]».

Она взяла протянутый кубок. На пухлых губах заиграло подобие улыбки.

— Я говорила, что твой голос успокаивает получше аромата мирры?

— Нет, прекрасная госпожа моя, не говорила.

— Ну, вот теперь сказала, — Хатшепсут залпом осушила добрую половину кубка.

— Не упадешь? — рискнул подшутить он.

— Хм, — она махнула на него рукой, словно отгоняя муху.

— Понял-понял.

Сененмут вовсе не обиделся. Потягивая пиво, он внимательно следил, как царица пытается разделаться с напитком за раз. Зодчий готов был подхватить ее в любой момент. Однако этого не потребовалось.

Хатшепсут громко выдохнула и, отдав кубок, потребовала:

— Еще!

— Моя прекрасная звезда, мы должны...

— Еще, я сказала!

Он спешно повиновался. Отдал ей свой сосуд, а сам вернулся к тумбе за добавкой.

Когда стал наливать новую порцию, то услышал ее хриплый голос:

— Не волнуйся. Клянусь Хатхор, я не упаду.

— Просто беспокоюсь...

— Не напьюсь, говорено тебе!

— Все-все! Я понял.

Он наполнил алебастровый кубок до краев и обернулся к ней. Хатшепсут стояла посреди покоев и потягивала пиво, смакуя каждый глоток. Былой жажды и остервенения уже не было.

— Полегчало, — ухмыльнулась она, и в ее улыбке Сененмут заметил долю игривости.

— А я ведь и вправду решил, что ты захотела ублажить Хатхор.

Глава 5

Миновав пруд перед домом Саптаха, где щебетал довольный воробей, они вышли за стены, оказавшись на одной из широких улиц Хут-Ка-Птах. Здесь располагались прочие, похожие друг на друга, виллы торговцев различной степени достатка. Лик Ра только показался над горизонтом, поэтому тут царили сумрак и прохлада. Возле входа поджидала двухколесная телега, в которую был запряжен молодой, но крепкий бычок. Его тело покрывала бурая шерстка, а на рогатой морде застыло глуповатое, но дружелюбное выражение.

— Поздоровайся, Хеп, это Саргон, — весело проговорил Саптах, кряхтя и взбираясь в телегу, — в отличие от Минхотепа, он не плюется.

— Никто из нас не плюется, — закатил глаза мулат, однако потом шутливо добавил, — мое почтение.

Бычок издал короткое мычание и махнул хвостом.

Решив, что с приветствиями покончено, Саргон взобрался следом. Тюки с вещами и провизией уже лежали в дальнем углу.

— Готов, что ли? — поинтересовался торговец, вооружаясь тростинкой.

— Точно.

— Тогда поехали! Вперед, Хеп!

Тот послушно двинулся с места. Известняк приятно захрустел под колесами повозки и копытами бычка.

— Почему ты не купишь паланкин? — спросил Саргон, когда телега подпрыгнула на одном из камешков.

— Потому, что у меня токма два раба, — ответил Саптах, — то есть... один раб и одна рабыня.

— Не понял.

Торговец вздохнул:

— Ну, гляди. Чтобы тащить паланкин надо иметь четырех здоровых лбов. Двое спереди и двое сзади.

— Можно обойтись и двумя, — возразил мулат.

Хеп подъехал к каменному мосту, перекинутому через узкий канал и начал переходить на другую сторону. Вода была темной и илистой. Впереди виднелась окраина города, за которой сразу начиналась Дешрет — Западная пустыня. Утро выдалось безветренным, так что горячий воздух песков не обжигал их лица.

— Конечно, можно, — согласился караванщик, — но есть одна помеха.

— Да? И какая же?

— А ты глянь на меня!

Саргон пробежал по Саптаху оценивающим взглядом и констатировал:

— Славный мужичок?

— Пха! — хмыкнул тот. — Спасибо тебе за лесть конечно, но я не об этом.

— А о чем?

— Жирный я!

— Как смело ты о себе.

— Зато честно. Я всегда стараюсь быть честным, — тут он наклонился к мулату и заговорщически прошептал, — кроме тех случаев, когда дело касается дебенов.

— Мог и не уточнять, — ухмыльнулся Саргон.

Тем временем телега пересекла каменный мост, и Хеп свернул по другой улице на север. Выложенная известняком, она шла вдоль канала к рыночной площади на окраине Хут-Ка-Птах. Слева выстроились небольшие хижины бедняков из желтого кирпича-сырца с соломенными крышами. Иногда попадались дома и вовсе слепленные из грязи, в которых ютились самые нищие жители города. Правая же часть Хут-Ка-Птах, расположившаяся по ту сторону канала, сильно контрастировала с западной. Богатые двухэтажные виллы вельмож с роскошными садами, прудами и виноградными лозами. Каждая окружена глиняной стеной, которая расписана всевозможными узорами. Вот на одной красками запечатлен извечный бой Ра со злобным змеем Апопом. Могучий бог заносит для удара свое копье, чтобы поразить порождение Хаоса. На другой изображены крестьяне, собирающие финики и виноград, чтобы затем положить их в деревянные кадки на хранение. А вот, на третьей, виден лик самого Сета — бога ярости и песчаных бурь, войны и смерти. Тело человека с головой отца когтей[1]. Стена с росписью выходила на запад, в сторону пустыни.

Но больше всех выделялся и поражал воображение огромный храм Птаха. Издалека он напоминал настоящую крепость. Его стены, возведенные из кирпича, возвышались над всем городом на множество небиу[2], как символ власти и покровительства над городом. А возле главного входа в обитель великого бога горделиво стояли две статуи из чистого мрамора, посвященные хозяину этой земли.

Саргон представил, как находится на самой вершине, и у него невольно закружилась голова. Он не сразу сообразил, что Саптах продолжает разговор.

— Прости, — спохватился мулат, — я не расслышал.

Торговец хмыкнул:

— Засмотрелся что ли?

— Точно, — признался Саргон, вновь бросая мимолетный взгляд на святилище.

— Ты же видел его уже.

— Видел, но... не перестаю восхищаться.

— Д-а-а, — согласился караванщик, — в Нубии нечасто такое увидишь, а?

— Не часто. Но и там есть на что посмотреть.

— Правда?

— Стоит там один храм. Настолько высокий, что кажется лестница ведет прямо в небеса. А две башни смотрят на город, подобно огромным великанам.

— Хм... интересненько.

Саргон улыбнулся:

— Это видеть нужно, чтобы почувствовать. Как дом Птаха.

Они замолчали и какое-то время ехали в полной тишине. Известняк продолжал хрустеть под колесами телеги и копытами Хепа. Бычок неспешно вез их вперед в сторону рынка. Солнце взошло уже наполовину. Кожа начинала ощущать первые признаки жаркого дня. Из домов стали выходить люди. Прикрытые лишь набедренными повязками, они собирали инструменты, дабы отправиться на работу в поле или в храм под неусыпным надзором местных жрецов.

Глава 6

Хатшепсут открыла глаза и уставилась в глинистый потолок. По углам сгустились тени. Очи немного слезились ото сна, из которого ее что-то выдернуло, но вот что — понять она пока не могла. Голова плохо соображала. Великая царица провела ладонями по щекам и помассировала виски. Тяжко вздохнула.

В покоях стояли прохлада и полумрак. Комната находилась в западной части дворца, поэтому солнечные лучи еще не успели проникнуть внутрь и нагреть воздух. Справа на ложе храпел Сененмут. Пробежавшись по нему взглядом, она вновь невольно подметила красоту его поджарого и крепкого тела. Позади него виднелась прикроватная тумба из черного дерева. На ней стоял пустой кувшин из-под крепкого пива. Оттуда долетал остаток аромата фиников. До сладкого напитка они вчера не добрались. Хотя такая шальная мысль мелькнула в голове после их бурного соития. Но она так устала этой ночью... И слишком много выпила...

«Удовлетворить Хатхор полностью удалось... как и меня».

Она невольно скосила взор на сундук с драгоценностями, стоявший у стены напротив. Два алебастровых кубка валялись на крышке. Естественно, оба тоже пустые.

«Хороший вечер... хорошая ночь... надеюсь, сегодняшний день станет и вовсе прекрасным».

Хатшепсут закрыла глаза, готовая снова отойти ко сну. Рано вставать сегодня в ее планы не входило. Когда разум стал проваливаться в благодатную дрему, в дверь покоев тихонько постучали. Царица резко подняла веки. Видимо, именно этот звук разбудил в первый раз. Робкий, осторожный стук в дверь. Она прислушалась. Спустя несколько секунд неизвестный постучал вновь. Также тихо и аккуратно, словно дверь была из стекла, и незваный гость опасался ненароком ее разбить.

Хатшепсут застонала от негодования, а затем тряхнула храпевшего Сененмута за плечо. Тот проворчал нечто нечленораздельное, однако продолжил пребывать в объятиях сна.

— Проснись! — цыкнула она, вновь пихая зодчего.

Сененмут застонал и с трудом разлепил глаза.

— В чем дело? — прохрипел он, не вполне соображая, что происходит.

— Кто-то пришел.

— Да?

В этот момент стук в дверь повторился.

— Слышишь?

— Угу, — буркнул Сенемут, садясь и опуская босые ноги на прохладный пол.

В голове все шумело, подобно морскому прибою на берегах Уадж-Ур[1]. Он встряхнулся и провел ладонями по лицу.

«Не надо было столько пить».

Заложив руки за голову, скрестив стройные ноги и покачивая ступней, Хатшепсут наблюдала за тем, как любовник пытается придти в себя.

— Сходи узнай, кого там ветром принесло в столь ранний час.

— Иду, моя госпожа, — пробухтел под нос Сененмут, подбирая схенти с пола.

«А спать с царицей не так легко, как кажется... будь я проклят...».

Натянув одежду на чресла, он выдохнул и поднялся. Голова закружилась, а треножник стал двоиться в глазах.

«Зря я вчера столько выпил... соберись, давай... а не то полетишь с крыши вниз головой. С нее ведь станется».

С трудом восстановив равновесие и отогнав остатки сна, он заковылял к выходу. Шум в голове слегка поутих.

Остановившись у двери, зодчий прокашлялся и спросил:

— Кто осмелился прервать покой Божественной супруги?

— Стража, господин.

— Чего надо? — грубо молвил Сененмут.

— У Великой царицы просят встречи.

Он обернулся к Хатшепсут. Та продолжала посматривать на него, вальяжно устроившись на ложе и покачивая ступней.

— Там у тебя приема просят.

— Отошли, — бросила она, — слишком рано.

Сененмут почесал лысину:

— А если это что-то важное?

Хатшепсут перестала покачивать ногой, а затем провела руками по обнаженным грудям. Зодчий увидел, как затвердели ее манящие соски.

— Мне кажется, — томно прошептала царица, — у нас есть дела поважнее.

Чувствуя приступ возбуждения, Сененмут крикнул через дверь:

— Божественная супруга почтит просителя своим присутствием позже!

— Это срочно, господин! — взмолился стражник по ту сторону.

— Да в чем там дело?!

— Проситель не сказал. Он говорит, это не для чужих ушей.

Зодчий вздохнул:

— Ну и кто этот проситель?

— Яхмеси Пен-Нехбет, господин.

Сененмут вздрогнул.

— Кто-кто? — переспросил он.

— Яхмеси Пен-Нехбет.

Зодчий обернулся и изумленно уставился на Хатшепсут. Возбуждение как рукой сняло.

— Там Яхмеси пришел, — прошептал он вмиг пересохшими губами.

— Что? — царица перестала поглаживать грудь.

— Это Пен-Нехбет явился.

Глава 7

Минхотеп взбивал крепкими ногами илистую воду, поднимая вверх фонтаны брызг. Повсюду, куда ни глянь, росли белые цветы лотоса и квакали лягушки. Воздух посреди Та-Меху[1] был тяжелым и влажным, затруднял дыхание. Ослепительный лик Ра, плывущего по небу, только усиливал духоту. Саргон не любил бывать здесь. Каждый раз, когда пересекал эту болотистую местность, он желал проскочить ее как можно быстрее. Верблюд полностью разделял настроение хозяина, подсознательно ускоряя ход. Даже в пустыне Биау[2] было не так плохо. Ведь воздух там сухой и лишен влаги, что хотя бы позволяет легче дышать. Вдобавок ко всему посреди желтых песков нет целой стаи кровососущих гадов. Настоящий рой мошкары взлетал над их головами каждый раз, когда Минхотеп случайно задевал цветок лотоса или камыш.

— Как же здесь душно, — подметил Джехутихотеп, стойко перенося неприятные условия.

— Точно, — сказал Саргон, ощущая, что тело покрывается липкой испариной.

Паренек махнул рукой перед лицом, отгоняя назойливый гнус. Убивать насекомых не было смысла. Их слишком много.

— А долго нам еще ехать по этому месту?

— Скоро прибудем в Пер-Бастет[3]. Оттуда и до Биау недалеко.

— Пер-Бастет?

— Угум.

— Там ведь почитают Бастет, да?

— Точно, — ответил Саргон, при этом слегка помрачнев.

Джехутихотеп почувствовал легкую перемену в настроении спутника и поинтересовался:

— С тобой все хорошо?

— Нормально.

Мулат взял себя в руки. Ему не хотелось раскрываться перед незнакомым мальчишкой. Однако было поздно. Тот заподозрил неладное и просто так отставать не желал.

— Ты чем-то прогневал Бастет?

— Нет, — удивился Саргон, — с чего ты взял?

— Просто тебе неприятно говорить о ней вслух.

— Дело не в богине, — отрезал мулат.

— Да? А в чем тогда? Расскажи!

— Не хочу говорить.

— В твоем голосе звучит тоска, — задумчиво подметил Джехутихотеп, — словно ты по кому-то скучаешь... Как и я начинаю скучать по своему дому, — он вздохнул.

Саргон с любопытством посмотрел на бритую голову паренька, сверкающую в лучах солнца:

— Хм.

— Кто она? — внезапно спросил тот.

— Что? — поперхнулся Саргон.

— Та, о ком ты думаешь.

— С чего ты взял, что я о ком-то думаю, — нарочито грубо поинтересовался мулат, — и почему именно «она»? Мало ли, о ком я могу думать?

— Аг-а-а, — подловил довольный Джехутихотеп, — значит думаешь!

— О, — Саргон закатил глаза.

— А «она» потому, что ты погрустнел, когда вспомнил о Бастет. И я очень сомневаюсь, что имя богини как-то связано с мужчиной.

— И откуда ты такой умный?

— Я же еду учиться на писца, — напомнил мальчик, — мне положено быть умным.

— Пхм.

— Так, кто же она?

— Отстань.

— А вот и нет! Я приставучий, словно влажный листочек смоковницы.

— Заметно, — буркнул Саргон, смачно шлепая рукой по шее. На пальцах осталось с десяток трупиков мелкой мошкары.

«Десятерых одним ударом».

— Я умный и приставучий, — продолжал гордо нахваливать себя Джехутихотеп.

— А если я не отвечу?

— Тогда я стану докучать всю дорогу, — пообещал мальчуган, а затем зловеще добавил, — а я это умею. Та еще пытка, скажу.

— Мне проще тебя выбросить, и топай до Бабилима сам, — проворчал мулат.

— А ты этого не сделаешь!

— Да ну? — изумился Саргон. — Интересно, почему? Потому, что мне заплатили?! Так я могу вернуть тебе кошель обратно.

Джехутихотеп хмыкнул:

— Кто же в здравом уме откажется от дебенов серебром?

Мулат не ответил.

«И откуда ты такой выискался? Джехутихотеп... Сам Джехути во плоти![4]».

Тем временем паренек добавил:

— Да и не такой ты человек, чтобы других в беде оставлять.

— Вот, как? — с интересом уставился на него Саргон.

Мальчик выждал немного, будто размышляя о чем-то, и спустя пару секунд произнес:

— У тебя сердце доброе.

У мулата округлились глаза:

— С чего ты взял, что у меня доброе сердце?

— Все просто. Ты слишком сильно любишь своего верблюда. А я еще не встречал злых людей, любящих зверей. Да, Минхотеп?

Животное одобрительно что-то проурчало и продолжило взбивать ногами брызги. Впереди на горизонте посреди болот замаячили очертания города. Видимо, они приближались к Пер-Бастет.

Глава 8

В тронном зале воцарилась тишина. Тяжелая и гнетущая. Было слышно, как потрескивает пламя в треножниках. Звук от огня слабым эхом отражался от каменных стен.

Яхмеси Пен-Нехбет склонил голову на грудь. Внезапно ему стало нелегко смотреть в эти знакомые синие глаза. Ноги налились свинцом. Возникло острое желание присесть хоть куда-нибудь. Однако он твердо решил не показывать слабости перед Божественной супругой.

«Меня назначили наставником сына Херу, значит, я должен испить эту чашу до дна».

Ни один мускул не дрогнул на лице Великой царицы, однако щеки ее покрыла бледность.

— Что ты сказал? — ледяным тоном переспросила она.

— Сын Херу пропал, — глухо повторил Яхмеси, не поднимая головы.

— Что, значит, пропал?

В голосе Хатшепсут послышались резкие нотки. Настолько резкие, что воину казалось, они режут по живому.

— Его нигде нет, госпожа Хенемет-Амон.

— Яхмеси, ты соображаешь, что ты говоришь?

Тон царицы оставался ледяным. Спокойным. Это сбивало Пен-Нехбета с толку. Заставляло чувствовать себя еще неуютней. А бывалый воин не привык быть в образе провинившегося мальчишки. Нет. Уж лучше пусть она повысит голос на него. Накричит. Прикажет высечь плетью или вовсе отрубить голову. Только не это ледяное спокойствие!

Шумно втянув носом воздух, Яхмеси проговорил:

— Госпожа. Каждое утро мы отправляемся на прогулку по Хапи...

— Да, я знаю, — перебила Хатшепсут, — на царской лодке.

— Ладье, — невольно вырвалось у того.

Старик пребывал в полной растерянности, пусть и пытался отчаянно скрыть ее.

— Меня поправлять не надо, — отрезала царица.

Пен-Нехбет бросил мимолетный взгляд на Хатшепсут и снова опустил голову. В очередной раз он подметил про себя, сколько же силы и властности в этой женщине. Прямая осанка. Приподнятый подбородок. Острый взгляд синих глаз из-под полуопущенных ресниц. Все в ее голосе и манере держаться подчеркивало решительность, твердость Ка. То, чего так не доставало нынешнему воплощению Херу.

«Да помилуют меня боги, и сам Аа-Хепер-Ен-Ра, за такие дерзкие мысли... но Джехутимесу был прав. Дочь пошла в отца... Такая же сильная... только более жесткая».

— Прости, госпожа, — Яхмеси постарался, чтобы голос звучал ровно.

— И что произошло дальше? — она не обратила на извинения внимания.

— Он не пришел на пристань в назначенный час...

Хатшепсут вскинула брови:

— Быть может, просто спит в своих покоях, а тебя решил не предупреждать? Мало ли что придет в голову мальчишке?

— Нет, моя царица, — покачал головой старый наставник, — я проверил.

Ее глаза сузились:

— Что ты проверил?

— Когда сын Херу не пришел на пристань в назначенный час, я отправился во дворец. В его покои... — он запнулся. Несмотря на ровный тон, слова давались с трудом.

— Говори, Яхмеси, — повелела Хатшепсут.

— Стража сообщила, что он не покидал их с прошлого вечера.

Царица презрительно дернула плечами:

— Я же говорила. Спит, как царская мышь[1] на солнышке.

— Мы вошли туда, — тихо сказал Яхмеси.

До сих пор Хатшепсут пыталась делать вид, что ничего серьезного не произошло. Что старый воин просто ошибся или в силу возраста зря нагоняет панику без причины. Однако где-то в глубине Ка она предчувствовала — сие не так. Она поняла это уже тогда, когда спускалась из своих покоев в тронный зал. Каким бы старым ни был Пен-Нехбет, он не стал бы беспокоить царицу без видимой причины. Уж он-то знал, как она не любит, если ее дергают по мелочам. Столько лет был наставником. И вот сейчас она осознала — то была лишь попытка внушить себе, что на самом деле все в порядке. Сын Херу никуда не пропал, а просто решил поспать подольше или над всеми подшутить. Теперь же Хатшепсут ощутила, как сильно забилось сердце в груди. Тем не менее, она ничем не выдала себя.

— Вы вошли в покои, — спокойно повторила она, — и что дальше?

— Они были пусты.

— Он мог покинуть их раньше.

— Стража клянется, что сын Херу не выходил.

— Куда же он подевался? Выпрыгнул из окна? С такой высоты? Но тогда он переломал бы себе ноги! Да и не добрался бы до него без чужой помощи. Слишком высоко.

— Я не знаю, Хенемет-Амон, — впервые за их разговор голос Яхмеси дрогнул.

На несколько мгновений вновь наступила тишина. Пламя потрескивало в треножниках.

Хатшепсут поджала губы:

— Ты кому-нибудь об этом рассказал?

Яхмеси покачал головой:

— Нет, госпожа. Я и страже велел молчать.

— Мудрое решение. Не стоит распускать слухи, пока мы во всем не разберемся.

— К Аа-Хепер-Ен-Ра я тоже не пошел, — добавил Пен-Нехбет, — ему нужен покой. Да хранит Ра его Хат[2].

Глава 9

Пер-Бастет встретил их злаковыми полями, раскинувшимися подобно золотистому морю. Местные крестьяне, не жалея сил, работали под лучами палящего солнца, намереваясь вырастить богатый урожай ячменя, пшеницы и льна. Будет из чего печь хлеб, варить пиво и шить одежду. А если еще удастся принести хорошие жертвы богам, то они даруют людям куда больше благ, нежели есть. Напитают Хапи плодородным илом и прогонят ненавистные суховеи Сета обратно в пустыню.

Когда Минхотеп, слегка отряхиваясь от воды, вступил на дорогу, ведущую меж полей в город, путники выдохнули с облегчением. Туча мошкары осталась позади, подарив на прощание с десяток зудящих укусов. Воздух хоть и сохранял влагу, но как будто стал чуть менее тяжелым.

— Пополним запасы на рынке, — молвил Саргон, — впереди нас ждет переход через Биау, и до Хазеты остановок больше не будет. Так, что надо подумать о провизии.

— А ты купишь мне пиво? — с надеждой спросил Джехутихотеп.

— Пожалуй, — мулат потрепал его по голове, — ты заслужил.

Непроизвольным движением Саргон дотронулся до правой щеки. Туда, куда прилетел мощный удар хвоста крокодила. Кровь течь перестала, а рана покрылась сухой коркой. Мулат недовольно поморщился, однако про себя решил, что покупать бинты уже не придется.

Впереди замаячили первые хижины. Возведенные из простого сырца, они ютились вдоль грунтовой дороги и нестройными рядами уходили вглубь по обе стороны от нее. Сухая солома на крышах отливалась приятной желтизной.

Джехутихотеп с интересом рассматривал лачуги местных бедняков.

Возле первого дома, стоявшего справа от них, сидел пожилой человек. Сидел прямо на земле. Солнечные лучи отражались от бритой головы. Лоб испещрили многочисленные морщины. Кожа на лице была сморщенной, как у вялого фрукта. Загорелое тело прикрывала лишь грязная набедренная повязка. Судя по виду ей было столько же лет, сколько и хозяину. Крестьянин громко стенал и завывал на всю округу, однако на него мало, кто обращал внимания. Улица оказалась почти пустой. Большинство местных сейчас находилось на полях за городом. В карих глазах старика застыли слезы и горечь.

— Что это с ним? — спросил Джехутихотеп.

— Не знаю, — ответил мулат.

Его удивили интерес и сочувствие, прозвучавшие в голосе мальчика.

«Для сына вельможи он слишком добр к крестьянам».

— Так давай узнаем! — воскликнул паренек. — Быть может, мы сможем ему чем-то помочь!

— Хм, пожалуй, — согласился Саргон. Вид несчастного старика и его не оставил равнодушным.

Поравнявшись с крестьянином, он остановил Минхотепа. Верблюд недовольно фыркнул, но подчинился.

— Сиди тут, — бросил мулат, спрыгивая.

— Ладно, — мальчик продолжал во все глаза смотреть на старика.

Минхотеп же окинул бедняка равнодушным взглядом и начал быстро начесывать бок.

Саргон приблизился к старику и присел рядом с ним:

— Что произошло?

Крестьянин вздрогнул и воззрился на мулата. Кажется, он только сейчас заметил его. Стенания прекратились, однако голос бедняка сильно дрожал. Давясь слезами, он ответил:

— Кошка...

— Кошка? — кажется, Саргон начал догадываться.

— Да, — вяло кивнул тот, — моя кошка... моя миу[1]...

— У тебя умерла кошка, — мягко произнес мулат, кладя руку ему на плечо, — скорблю вместе с тобой. Нужно принести дары богине Бастет и...

— Не умерла! — внезапно выкрикнул крестьянин, ударяя кулаком по пыльной земле.

— Не понимаю, — покачал головой мулат. — Что же тогда...

— Убили ее! — бедняк прикрыл лицо руками и застонал.

Саргон опешил.

«Не может быть... Кто оказался таким безумцем, что посмел посягнуть на священное животное? Да еще и в самом Пер-Бастет!».

Он осторожно спросил:

— Ты уверен?

Старик опустил ладони на худые колени:

— Она сидела на дороге, — кивком указал он, — там, где сейчас стоит верблюд. Та скотина на колеснице... — голос бедняка вновь приглушили рыдания.

— Он был на колеснице?

— Да, — шмыгнув носом, подтвердил старик, — обычная колесница с медной обивкой. Покрыта патиной[2].

— Может, он просто не заметил твою кошку? — предположил мулат. — Спешил и...

— Он расхохотался мне в лицо! — выпалил крестьянин. — Он прекрасно видел мою миу! — бедняк взвыл, ударившись затылком о стену дома. В глазах, поднятых к небу, светилось отчаяние. — Все видел и наехал нарочно. Поганый техену! Что я ему сделал?! Что она ему сделала?!...

— Техену?

— Да, — промычал он.

— Почему ты решил, что убийца техену?

— Бородатый, в красном плаще и пером аиста в длинных волосах... кто еще носит такие ублюдские одежды?!

— Как твое имя? — спросил Саргон.

Глава 10

Исет осторожно вошла в тронный зал. Ее сандалии бесшумно ступали по красному ковру с изображением золотых скарабеев. Когда же она сделала несколько шагов, то застыла, как вкопанная. Темные глаза широко распахнулись. И без того бледное лицо приняло цвет слоновой кости. Дыхание участилось, заставляя вздыматься красивую грудь.

Впереди на возвышении сидела Великая царица. Блики от пламени треножников играли на ее каменном лице. Волевой подбородок смотрел вперед, а в синих глазах горел огонь. Не менее обжигающий, чем тот, что освещал широкие просторы тронного зала. Руки покоились на подлокотниках трона, а пальцы сжимали драгоценные головы львов. Золотой усех тускло блестел в сумраке, белоснежное платье плотно облегало тело. Прямая осанка лишь дополняла образ грозной и непреклонной супруги пер-А. Исет про себя невольно подметила, что Хатшепсут и выглядит, как настоящее воплощение Херу. Только без пшента, хека, нехеха и урея[1].

Исет ощутила, как почва медленно уходит у нее из-под ног.

Великая царица заговорила. Ее голос эхом отразился от стен зала. В нем звучали металлические нотки.

— Пока Аа-Хепер-Ен-Ра не может заниматься государственными делами я, на правах Божественной супруги, буду исполнять этот долг перед Та-Кемет. Приблизься, Исет.

Наложница почувствовала легкий, но решительный толчок в спину и двинулась в сторону трона. Тело плохо слушалось. И не только потому, что она не спала вот уже несколько дней. Не только потому, что все ее мысли были о Джехутимесу. Исет не могла отвести взгляда от этого угрожающего лика. Этого каменного лица и свирепого огня в синих глазах. Когда же она подошла на расстояние нескольких махе, рука телохранителя Хенемет-Амон легла наложнице на плечо. Исет ощутила, как тот аккуратно, но настойчиво давит вниз, заставляя становиться на колени. Ее снова пробила дрожь. Она не хотела подчиняться. Ведь есть только один на этом свете, перед кем она готова склониться. Склониться по собственной воле. Тот, кто хочет, чтобы она держала его за руку... Однако Исет подчинилась. Силы оставили ее. К тому же, чем быстрее закончится это безумие, тем скорее она вернется в царские покои. К своему любимому Джехутимесу. Ее колени соприкоснулись с красным ковром. Властный взгляд Хатшепсут на непроницаемом лице продолжал неотрывно следить за ней. Меджай оставался позади.

— Случилось несчастье, — молвила царица.

Исет вздрогнула и потупила взор. Она не желала встречаться глазами с Божественной супругой.

— Какое несчастье может быть хуже, чем болезнь любимого Херу? — прошептала она.

Крылья носа Хатшепсут едва заметно дернулись, выдавая скрываемый гнев, однако эта вспышка оказалась мимолетной. В следующий миг непроницаемая маска вновь вернулась на ее лицо.

— Разве тебе ничего не известно?

— Нет, госпожа.

— Где твой сын?

Исет вскинула голову и посмотрела Великой царице прямо в глаза. На какой-то момент ей показалось, что это пламя, пылающее в них, начинает перекидываться и на нее. Пожирает своими ненасытными языками, обжигает кожу и причиняет боль. Однако наложница не отвела взгляда. Более того, она почувствовала прилив сил.

— Где твой сын, Исет? — грозно повторила Хатшепсут.

— Он на прогулке по Хапи со своим наставником, — спокойно ответила та.

— Он не явился на причал. Яхмеси Пен-Нехбет уже поведал мне все.

— Тогда в храме Амон-Ра. С достопочтимым Хапусенебом. Учится приносить жертвы нашему великому...

— Хватит!

Царица с силой ударила по подлокотнику трона. Непроницаемая маска слетела с лица. С уст сорвался злобный рык. Казалось, сами золотые львы ожили под ее руками и готовы накинуться, да растерзать несчастную наложницу. Хатшепсут подалась вперед. Щеки покрыл бардовый румянец. Очи метали молнии.

— Ты принимаешь меня за глупую овцу?!

Исет вновь отвела взор и быстро покачала головой. Озноб усилился и теперь его не могло скрыть даже темное платье.

Глаза царицы сузились:

— Я жду от тебя ответа, Исет!

— Нет, — с трудом произнесла наложница, — прости, госпожа.

— И все же ты вынуждаешь меня повторять вопрос. Где твой сын?!

Исет молчала. Она не знала, что ей ответить. При этом продолжала отводить взгляд.

Хатшепсут выпрямилась, облокотившись о спинку трона. Румянец на щеках начал спадать, вновь превращая лицо в подобие непроницаемого камня... Словно золотая погребальная маска древнего царя. Вот только ее хозяин не намеревался отправляться в последний путь...

— Он вошел в свои покои вчера вечером, — холодно начала рассказ царица, — и с тех пор оттуда не появлялся.

Из-за спины Исет показался меджай. Второй. Он медленно прошествовал к возвышению. Его сандалии глухо шаркали по глиняному полу. Наложница невольно стала следить за телохранителем Хатшепсут. На саму царицу она по-прежнему не смотрела. Медленным движением меджай достал из-за пояса хопеш. Бронза грозно блеснула в пламени огня. Его язычки играли на лице телохранителя, которое сейчас было точной копией своей госпожи. Каменная маска, лишенная всяческих чувств. Телохранитель аккуратно положил хопеш в треножник лезвием вниз.

Глава 11

Крик боли и страдания вырвался из груди молодой женщины, когда раскаленный металл коснулся кожи у запястья. Однако он оказался приглушен ладонью меджая. Исет в отчаянной попытке попробовала вырваться, но телохранитель царицы держал ее крепко. Она хотела укусить руку, сжимающую рот, но при первой же потуге страж так сильно сдавил ей челюсть, что потемнело в глазах. А затем вернулась боль. Нестерпимая, жгучая боль, разливающаяся от левой кисти по всему телу, подобно пожирающему пламени. Из глаз снова потекли слезы, хотя казалось, она навсегда утратила способность плакать. Слишком много было пролито их перед ложем любимого господина. И мысли о пер-А, ее Херу и Повелителе давали сил держаться и переносить эту немыслимую боль. Но она не знала, сможет ли терпеть вечно...

Поджав губы, Хатшепсут с внешним спокойствием следила, как меджай подносит раскаленное лезвие хопеша к руке Исет. Как с уст любимой наложницы Джехутимесу срывается крик. Но этот крик не выходит за стены тронного зала. Его никто не слышит по ту сторону глиняных стен. Он остается здесь, разбиваясь о ладонь верного телохранителя. Великая царица продолжала гордо восседать на троне, нацепив на лицо маску из камня. Однако внутри бушевал огонь, который можно было заметить лишь по вспышкам в глазах. И этот огонь являлся отнюдь не только признаком ярости и гнева. Нет. Дров в пламя бушующих чувств подкидывало и кое-что еще. Сомнения. С каждой секундой, которую Исет стойко переносила под пыткой, Хатшепсут все больше и больше обуревали сомнения. А действительно ли та знает, куда подевался ее сын? Быть может она, как и все, пребывает в неведении?

Когда поток мыслей, хлынувших в разум, готов был затопить Великую царицу и смыть непроницаемую маску с лица, сквозь крики и стоны прорвались несколько слов. Однако они потонули в воплях боли и отчаяния.

Хатшепсут резко вскинула руку:

— Достаточно!

Страж послушно убрал хопеш.

— Что ты сказала?

Исет не ответила. Она готова была рухнуть на красный ковер. И только рука меджая, сжимавшая плечо, не позволила этого сделать. Во всем теле пульсировала боль. Ее прошибал сильный озноб. На лбу выступила испарина. Внутри все жгло, будто кто-то невидимый продолжал прикладывать к ней раскаленный металл. На глаза упала пелена, так что она смутно видела лишь очертания Божественной супруги. И эта пелена накрыла разум. Накрыла против ее желания...

С губ невольно сорвалось всего одно слово. Оно шепотом пронеслось по тронному залу, подобно слабому дуновению ветерка.

— Бабилим.

— Что?! — Хатшепсут подалась вперед. — Говори!

Однако Исет уже не слышала. Ее сознание стремительно погружалось в темноту. Во мрак, который она встретила с облегчением. Ведь посреди него не было ни боли, ни страданий. Лишь всепоглощающая тьма. Голова наложницы упала на грудь.

— Что с ней? — встревожено поинтересовалась царица.

Меджай, державший Исет за плечо, дотронулся до ее шеи:

— Жива, госпожа Хенемет-Амон.

Хатшепсут выдохнула:

— Что она сейчас сказала?

Телохранитель поднял на нее взор и отчетливо произнес:

— Бабилим, моя царица.

Та вздрогнула, однако быстро взяла себя в руки:

— Ясно. Отведите ее в темницу.

Меджай с сомнением посмотрел на Хатшепсут. Та нахмурилась.

— Вы слышали мое повеление? Отведите ее в темницу.

— Госпожа, это наложница Херу.

— И?

Телохранитель замялся:

— Его Величество Аа-Хепер-Ен-Ра будет недоволен, если узнает...

— Не узнает, — резко перебила Хатшепсут, — а если и узнает, то мне будет что ему рассказать. Джехутимесу точно не обрадуется, когда услышит, как его ненаглядная Исет совершила вопиющее самоуправство и отправила единственного сына в Бабилим. Уверена, это не прибавит ему любви к ней. Я же действую только во благо Та-Кемет!

— Слушаюсь, Великая царица, — покорно склонился меджай.

— Уведите ее!

Воины подхватили под руки лишившуюся чувств наложницу и вышли из тронного зала. Царица обхватила виски руками и закрыла глаза. С пухлых губ сорвался тихий стон.

«Бабилим. Бабилим... Ах, ты гремучая змея! Неужели о чем-то догадалась? Правду говорят, матери что-то чувствуют, когда их чадам угрожает опасность. Сама бегала к Нефру-Ра, когда на них с Сененмутом напал крокодил... И как Исет удалось незаметно вывести его из дворца?... Ладно, еще будет время об этом узнать. Важнее то, что делать дальше?... Что дальше?!».

Она просидела на троне несколько минут, продолжая держать пальцы у висков. Блики от пламени в треножниках играли на бледном лице. Золотой усех тускло блестел в сумраке зала.

Наконец, Хатшепсут медленно опустила руки на колени. Огонь, бушевавший в синих глазах, полностью потух. Его сменила решимость и осознание того, что следует предпринять. Уста царицы разомкнулись. С них сорвался шепот.

— Быть может, так даже лучше.

Резко поднявшись, она уверенным шагом двинулась к выходу.

Глава 12

Пэми сделал молниеносный выпад. Кинжал блеснул в лучах солнца, неся на своем кончике смерть. Саргон был начеку. В последний миг он отпрянул и оказался справа от техену. Меч с серебряной гравировкой уже сжимала рука. Стремительный удар со свистом рассек воздух, и голова Пэми покатилась по пыльной дороге. В лицо мулату брызнула кровь.

— Ай как хорош, добрячок, — послышался ехидный голос Нефернена.

Саргон перевел взгляд на него. Меджай уже был наготове. В левой руке блестел небольшой щит, обитый бронзой. В правой грозно сверкало копье.

Страж хмыкнул:

— Вот, покарала его Бастет, как ты и хотел... твоими же ручонками. А теперь я свершу суд над тобой. За то, что влез, куда не следует.

Закончив короткую речь, Нефернен быстро пошел на сближение. В паре махе он сделал несколько ложных движений, а затем пырнул копьем в шею. Мулат уклонился и отбил древко в сторону. Затем рубанул мечом в ответ, но клинок рассек лишь воздух. Нефернен отскочил назад.

С его губ не сходила самодовольная улыбка. Она нервировала Саргона, и он мысленно приказал себе прекратить.

Меджай прыгнул вперед и попытался пробить мулату грудь. Тот увернулся и ударил лезвием по древку. Копье не сломалось, но пошло вниз. Саргон атаковал еще раз. Черенок треснул, оставляя в руке Нефернена деревянный обломок. Стараясь закрепить успех, мулат ударил наотмашь, пытаясь снести голову, но атака пришла в щит. Звон от бронзы разорвал тишину. Саргон провел еще один прием. Снова звон. А через миг самому пришлось парировать удар. Прикрываясь щитом, меджай незаметно вытащил хопеш. Серповидное лезвие едва не вспороло живот, но Саргон вовремя поставил блок. Опять лязг, бьющий по ушам. Он почувствовал, как задрожало оружие в руке. А затем увидел, что Нефернен бьет ребром щита ему по голове. Мулат успел уклониться, однако часть удара пришлась в щеку. Ту самую, куда прилетел хвост крокодила. Рана вскрылась. По лицу потекла кровь. Саргон едва успел парировать новый выпад хопеша и отскочить назад. Теперь он уже не слышал звона клинков. В ушах гудел рокот прибоя.

А на устах меджая продолжала играть самодовольная ухмылка.

Нефернен не останавливался. Он намеревался закончить бой как можно скорее и заполучить золотую фигурку богини.

Удар в живот. Отбит. Выпад в шею. Снова отбит. Мулат по-прежнему не слышал звона бронзы. Гул в голове мешал сосредоточиться, но он всеми силами пытался следить за врагом. Когда щит вновь полетел ему в голову, успел увернуться, но споткнулся о кочку и упал. Удар о землю выбил дух. Саргон чудом не выронил меч. Он судорожно хватил воздух ртом. Когда над ним навис меджай и резко опустил оружие вниз, мулат успел откатиться в последний миг, и хопеш пронзил пустоту. Восстановив дыхание, Саргон рубанул перед собой. Нефернен принял удар на щит. Мулат услышал звон. Значит, гул в голове стал проходить. Однако кровь все еще лилась из раны на щеке, скапливаясь на подбородке, а затем капала вниз. Пот стал заливать глаза. Саргону пришлось часто моргать, дабы сбросить влажную пелену.

А на устах Нефернена продолжала играть самодовольная ухмылка. Словно меджай чувствовал, что его соперник начинает выдыхаться. Мулат и сам это ощущал. В ногах появилась тяжесть. Враг оказался сильнее, чем он думал.

«Да, в меджаи кого попало не берут».

Однако мысль о Джехутихотепе придала сил. Он не может оставить мальчика одного.

Крепче сжав рукоять клинка, Саргон сосредоточился на противнике.

Последовала череда взаимных выпадов и парирований. Ни один удар не достиг цели. Звон металла и скрещенных клинков взрывали тишину раз за разом. Раз за разом. На устах Нефернена больше не играла самодовольная ухмылка. В глазах меджая появилось раздражение. Он не рассчитывал возиться с каким-то проходимцем столько времени. Его нужно прирезать побыстрее и убираться отсюда.

Скорость атак возросла. Звон от бронзы усилился. Меджай вновь выбросил руку со щитом вперед, намереваясь одним ударом выбить сознание из Саргона. Но мулат выучил прием. И когда ребро из дерева готово было влететь в лицо, поднырнул под щит. Тут же отбил атаку хопеша. Еще один звон. Но на этот раз мулат его не слышал. А развернулся и полоснул меджаю по левой руке. Тот вскрикнул от удивления и боли. Конечность повисла вдоль тела безжизненной плетью. Щит с глухим стуком упал в зеленую траву. Саргон понял, что перерубил сухожилия.

Нефернен развернулся. Его глаза были налиты кровью. С уст срывалось тяжелое дыхание. Губы разошлись в зверином оскале, обнажая белые зубы.

— Тварь! — выплюнул он. — Отправляйся в Дуат[1]!

— Спасибо, не хочу, — прохрипел Саргон.

Издав яростный рык, которому и стая львов бы позавидовала, меджай набросился на него. Последовал удар наотмашь. Мулат блокировал, а затем пырнул в живот. Нефернен опустил хопеш. При этом поставил оружие так, что лезвие клинка Саргона попало в место, где тот закругляется на конце, подобно рыболовному крючку. Меджай рванул в сторону, выбивая клинок мулата из рук. Тот не растерялся и мигом подхватил выроненный противником щит. Удар, готовый снести голову, пришелся на бронзовую обивку. И снова этот противный звон. Он увидел, как Нефернен замахивается для новой атаки и не стал ждать. Увернулся и что есть силы саданул по искалеченной руке меджая. Тот взвыл от нестерпимой боли и слепо махнул хопешом перед собой. Саргон поднырнул под удар и врезал щитом еще. На этот раз по кисти, сжимающей клинок. Хопеш выскользнул из разжатых пальцев и, блеснув, полетел в траву. Разъяренный Нефернен повернулся лицом к сопернику, и в этот момент мулат нанес ему удар ребром щита по лицу. Послышался хруст костей. Во все стороны брызнула кровь, и меджай кулем рухнул на землю.

Глава 13

Итсени зевнул и провел пухлыми руками по мясистому лицу. Издалека полностью бритая голова смотрителя храмовых животных Амона напоминала куриное яйцо. Он вздохнул и невольно осмотрел свое обнаженное тело, прикрытое одним схенти. Тонкие руки и ноги неприятно сочетались с большим и рыхлым животом, Пузо казалось таким огромным, что походило на неподвижный бархан, вздымающийся при дыхании.

Итсени печально вздохнул. Он давно пытался сбросить вес, однако, будучи смотрителем животных при храме это не так-то просто сделать. И нет, дело вовсе не в том, что здесь неплохо кормят. Даже очень неплохо. Ведь Итсени знал очень важную тайну. Те дары и подношения, которые простые люди несут в святилище, на самом деле идут на стол жрецам, а не в жертвенный огонь. И Итсени ничего против этого не имел. Ну, а чего добру пропадать? Богам есть не надо, а вот людям... Вот и ему частенько перепадало с богатого жреческого стола. То жирная рыбка, то пшеничные лепешки, то ячменное пиво...

Но главная причина в наборе веса была отнюдь не во вкусной еде. Дело в том, что он должен был постоянно сидеть на одном месте. Хлев и конюшни располагались недалеко от храма Амона-Ра, возле грунтовой дороги, ведущей на север. И Итсени вынужден был просиживать зад с утра до ночи под навесом и выдавать знатным путникам ездовых ослов или колесницу за щедрую плату. Разумеется, все средства шли в дар великому богу... то есть... в карманы жрецов. И в этом смотритель животных также не видел ничего страшного. Богам деньги не нужны... правда ведь? А жрецы молитвы вознесут. Да и ему неплохо платили за то, что он просто просиживал свою толстую задницу под навесом. Так сильно просиживал, что она болела каждый вечер по дороге домой. А, приходя в родные стены, он просто валился на соломенную циновку и дрых без задних ног... то есть... без задницы... словно весь день отработал в поле на жаре... да, у него не было кровати. Ни одна кровать его не выдержит... И спал он до самого утра. И так каждый день.

Как тут похудеть? Но Итсени не намеревался бросать поиск путей решения этой проблемы. Ведь думать ему никто не запрещает. А чем еще заняться, когда сидишь весь день почти без дела, как не размышлять, да глазеть на снующих мимо прохожих?

Вот и сейчас, угрюмо посматривая на полуголых поджарых крестьян, несущих огромного окуня, Итсени вздохнул и вновь начал думать, как же сбросить вес. При этом особо не перетруждаясь. А то, не дай боги, сил сидеть еще не хватит. Как вдруг увидел знакомую фигуру. К шатру, под навесом которого он расселся, приближался старец. Бритое морщинистое лицо. Слегка обвисшая кожа на руках. На шее тускло блестит ожерелье из бусин. Но что больше всего удивило Итсени в облике человека, так это бронзовый топорик на поясе. Металл слабо переливался в лучах заходящего солнца.

— Ой, какие люди! — протянул смотритель животных, разводя руки в стороны, — да это же наш почтенный воин Яхмеси Пен-Нехбет!

Тот натянул на потрескавшиеся губы улыбку и остановился возле шатра...

Старый боец прекрасно понимал, что исчезновение сына Херу нельзя придавать огласке. Царица Хатшепсут права. Это может взбудоражить умы и, учитывая тяжкое положение Аа-Хепер-Ен-Ра, привести к печальным последствиям. Поэтому Яхмеси принял решение действовать тихо, не привлекая особого внимания. В то, что сын пер-А мог сбежать из собственных покоев ради шальной пакости или розыгрыша, Пен-Нехбет не верил. Тут точно дело было в другом. Но вот в чем, он пока не знал. Но пообещал себе это выяснить. Чувство вины продолжало терзать Ка. Мальчика надо найти. Найти и вернуть домой. Однако прежде, чем приступать к поискам, стоило проверить, не покидал ли город кто подозрительный. И сын Херу вместе с ним. В этом ему мог помочь Итсени — смотритель храмовых животных Амона. Именно у него брали зверей для долгих переходов.

— Доброго дня, Итсени.

— И тебе, Яхмеси, и тебе, — закивал он, — решил посетить храм? Вознести молитву нашему Усиру Аа-Хепер-Ка-Ра? — голос смотрителя стал печальным.

Мимолетная грусть появилась в старческих глазах Пен-Нехбета, однако она тут же испарилась:

— Нет, Итсени. Я сегодня по другому делу.

— Ого, — тот с нескрываемым любопытством воззрился на гостя.

— Скажи, ты ведь весь день тут сидишь?

— Ох, не поверишь, да, — вздохнув, залепетал смотритель, — ты не представляешь, как это тяжело. Я буквально связан по рукам и ногам, и не способен отлучиться хоть ненадолго, — Итсени демонстративно потер колени, — а иногда так хочется размять косточки. Когда я иду домой, то все тело ломит, будто я весь день в поле проработал и махал без устали мотыгой. Я правда не знаю, каково это...

— То есть, — перебил его воин, — ты сидишь тут дотемна?

Итсени закивал, нисколько не обидевшись:

— Дотемна, дотемна, Яхмеси. Сижу и сижу. Стражники уже зажигают факелы, когда я ухожу.

— Прекрасно, — крякнул старик.

— Ничего в этом прекрасного не вижу, — надул губы смотритель, — я...

— Да-да, — снова перебил Пен-Нехбет, — ты пытаешься похудеть.

— Пытаюсь, пытаюсь! — хлопнул в ладоши тот, — а как мне похудеть, если...

— Итсени, — Яхмеси сдвинул брови.

— Да?

— У меня к тебе вопрос.

— Вопрос? — еще больше оживился смотритель. — У тебя? Ко мне?

Глава 14

— Хорошо.

— Хорошо? — осторожно переспросил Нехси.

— Хорошо, — на губах Хатшепсут заиграла ободряющая улыбка.

Казначей кашлянул:

— Царица, я...

Она вскинула руку:

— Я прекрасно знаю что думает Аа-Хепер-Ен-Ра о нубийцах, поэтому давай перестанем ходить вокруг да около. У меня не так много времени.

— Госпожа... — Нехси все еще ощущал скованность и возбуждение, но тщательно пытался их скрыть.

— Я пришла с просьбой. Сейчас ты единственный, кому я могу довериться.

— Единственный?

Хенемет-Амон кивнула:

— Единственный.

— О, госпожа, — медленно начал Нехси, — тебя окружает множество верных слуг. Уверен, помочь могут все они. Не только я. Верховный жрец Хапусенеб...

Хатшепсут вновь вскинула руку, приказывая нубийцу замолчать:

— Это мы обсудим после. Я пришла к тебе, и на то есть свои причины. Уверена, ты должен понимать это, Нехси.

— Да, госпожа, — казначей сумел-таки взять себя в руки.

— Хорошо.

— Ты хочешь поговорить о Херу, царица?

Хатшепсут пожала плечами:

— В какой-то мере.

— Я внимаю тебе.

Она перестала улыбаться, лицо превратилось в непроницаемую маску. Царица окинула взором комнату.

— Пер-А сейчас очень болен, будем между собой честны. Одному Ра известно, сколько дней еще он сможет согревать нас своим теплом, — Хатшепсут перевела взор на казначея. Ее глаза источали лед. — Пора подумать о том, кто заменит Аа-Хепер-Ен-Ра на троне Та-Кемет и станет новым воплощением Херу.

Поскольку царица замолчала, Нехси понял, что госпожа ждет от него ответа.

Мысленно приказав себе быть осторожным, он произнес:

— Ты хочешь узнать, что думаю об этом я, Хенемет-Амон?

Хатшепсут снова улыбнулась, но взгляд оставался холодным.

— Все так, Нехси. Я всегда ценила в тебе эту прозорливость.

— Благодарю, госпожа, — тот слегка склонил голову, — да живешь ты вечно.

— Так что же ты думаешь?

— Я думаю... — казначей взглянул ей прямо в глаза, — есть только одно достойное воплощение Херу.

— Не терпится услышать.

Нехси придал голосу всю твердость, на которую был способен:

— Я смотрю сейчас прямо на него.

— Хм-м-м, — протянула Хатшепсут. Лед в глазах растопил огонек удовольствия. — Но у Херу есть сын...

Казначей не растерялся. Он видел, что это проверка на преданность. Упоминание вскользь Хапусенеба в самом начале разговора не прошло бесследно. Он привык подмечать подобные мелочи. Очевидно, жрец каким-то образом прогневал госпожу, и теперь она хочет убедиться, что может довериться ему, Нехси. Что ж, казначей не намеревался гневить Божественную супругу. Слишком многим был он ей обязан.

— Я это знаю, госпожа. Но Херу может стать лишь тот, кто соприкоснется с божественной кровью. У юного Джехутимесу ее нет...

— Хапусенеб об этом позаботился, — резко перебила царица.

Взгляд Хатшепсут вновь стал ледяным. Огонь в глазах потух, а руки вцепились в подлокотники стула. Нехси видел, как напряглись мышцы ее предплечий.

— Хапусенеб? — осторожно переспросил он.

— Да, — она поджала губы, — Верховный жрец дал Херу согласие на союз своего сына с моей дочерью.

Казначей вздрогнул:

— Он не мог принять подобного решения, не обговорив предварительно с тобой, царица.

— Как видишь, он это сделал.

— Уверен, госпожа, у него были основания дать согласие Аа-Хепер-Ен-Ра на союз.

— Не сомневаюсь, — тон Хатшепсут резанул, подобно острому ножу, — и я намерена спросить с него за это. Только не сейчас. У меня нет времени. Я должна действовать быстро.

— Ты всегда можешь опереться на мое плечо, Хенемет-Амон.

— Знаю, — кивнула та, — поэтому я здесь.

В комнате на несколько секунд воцарилось молчание. Было слышно, как вдали лает собака, а за дверью раздаются приглушенные шаги. Наконец, Хатшепсут нарушила тишину. И ее слова вновь едва не выбили почву из-под ног казначея.

— Представь, что сын Херу пропал.

Нехси воззрился на Божественную супругу, однако так и не смог ничего прочитать на этом красивом лице, прикрытом маской непроницаемости.

— Стал бы ты его искать, чтобы... — ее глаза сузились, — решить мою проблему и восстановить справедливость?

Внутри казначей весь похолодел. Он прекрасно понял, на что намекает Великая царица. Его взор снова упал на джет с отчетом продаж главного смотрителя хозяйства Амона. Теперь проблемы Дуаунехеха казались не просто ничтожными, они виделись жалкой каплей воды на дне пересохшего колодца. Нубиец не смог скрыть дрожь в пальцах, несмотря на то, что продолжал крепко сцеплять ладони перед собой. Испарина полностью покрыла лоб, но Нехси не решался смахнуть ее. Так же, как и не решался посмотреть в глаза Хатшепсут.

Глава 15

Лик Ра почти полностью скрылся в Дешрет, когда Саптах решил-таки закончить торговлю на сегодня. Денек выдался славный. Ему удалось выручить немало дебенов за несколько лазуритовых камней и целую партию хорошего пива. Однако дольше оставаться здесь не было смысла. Город быстро погружался в сумрак. Рыночная площадь Хут-Ка-Птах стремительно пустела. Многие торговцы хотели добраться до своих жилищ засветло. Бродить впотьмах по улицам никто желания не испытывал. Местные стражники явятся на пост только через некоторое время.

Вновь поправив непослушный парик, он окинул взглядом шатер. Товаров было еще предостаточно, так, что в ближайшие дни не придется забивать голову проблемами, касательно снаряжения и отправки нового каравана в Хазету или Темеску[1]. Добра должно хватить на целую неделю хорошей торговли. А, может, и дольше.

Еще раз пробежав взглядом по тюкам с утварью, Саптах уже собирался прикрыть лавочку, как вдруг услышал позади хриплый голос.

— Чем торгуешь, хозяин?

Караванщик вздрогнул и обернулся.

По ту сторону прилавка стояла невысокая, но крепко сложенная женщина. Молодая. Из одежды на ней были лишь две льняные повязки — набедренная и нагрудная, за которой с трудом скрывалась красивая грудь. Поверх спины виднелся серый походный плащ. Незнакомка имела стройное и мускулистое тело. На поясе висел обоюдоострый меч. Медленно Саптах перевел взгляд на лицо посетительницы, невольно задержавшись на грудях. Черные, как смоль, длинные волосы спадали на плечи. Из-под тонких бровей смотрели карие глаза. И их взгляд заставил караванщика позабыть о красоте тела незнакомки. Саптах невольно поежился. Было в ее взоре нечто пугающее... заставляющее мурашки бегать по коже. Эта угроза неприятно контрастировала с ее естественной красотой. На тонких губах под прямым носом играла улыбка... и она не предвещала ничего хорошего. Будто Саптаху явилась Сехмет[2] в человеческом обличии.

— Что, прости? — невольно переспросил караванщик.

— Чем торгуешь? — зловеще улыбаясь, повторила она.

— Да-а-а, — неловко протянул торговец, нервно почесывая затылок, — всяким... там... разным. Вино, камни драгоценные, провизия... только я уже закрываюсь вообще-то. Ты лучше завтра приходи. Уверен, у меня найдется что-нибудь любопытное... — он осекся.

Губы незнакомки разошлись еще шире, обнажая стройный ряд белых зубов. Они напомнили Саптаху оскал голодной гиены. Караванщик почувствовал, как под непослушным париком выступил пот. Холодный и липкий. Взгляд торговца невольно забегал по площади в поисках стражников, но тех, как назло, нигде не было видно.

— Я уверена, — прохрипела женщина, — ты сможешь найти для меня время. Прямо сейчас.

Сказав это, незваная гостья демонстративно отодвинула плащ от пояса, и Саптах увидел, что она вооружена не одним мечом, а сразу двумя! Зрачки торговца широко раскрылись. Заметив его испуганный взгляд, незнакомка хмыкнула.

— Ну, так что? Поболтаем?

Караванщик облизал пересохшие губы:

— Чего ты хочешь?

— Вот это уже правильный вопрос, — она оперлась руками о прилавок.

Саптах невольно сделал шаг назад:

— У м-м-меня есть лазурит. М-м-могу предложить отличное м-м-медовое пиво. Оно прекрасно освежает после жаркого дня...

— Заткнись, — бросила та.

Это прозвучало негрубо, но торговец тут же умолк. В голосе незнакомки звучал металл. И он представлял не меньшую угрозу, чем холодная бронза на поясе.

— Ты тот самый караванщик, что водит горбатых на север? — спросила гостья.

Саптах опешил:

— Ну... да. А почему ты спрашиваешь?

— Не твое дело.

Торговец сцепил руки, дабы унять дрожь. Взгляд незнакомки словно пронзал его насквозь.

— Хочешь передать что-то в Хазету или Гебал[3]? — промямлил он.

Глаза женщины сузились. Саптах внезапно почувствовал себя плохо. В ступнях разлилась предательская слабость. Возникло острое желание присесть, но он не рискнул этого сделать. Будто гостья из сумрака одним взглядом заставляла держаться на ногах.

— А скажи-ка мне, торговец, — она подалась вперед, — не отбывал ли, часом, отсюда в далекие края какой-нибудь жирный гусенок?

— Жирный г-г-усенок?

— Богатый господин, — резанул голос незнакомки.

Караванщик вздрогнул. Он испытывал страх и растерянность.

«Да где же эти проклятые стражники, когда они так нужны?!».

— Что это у тебя так глазки забегали? — ехидно подметила женщина.

— А... я...

— Мы же просто болтаем, разве нет? — хмыкнула она. — А ты, судя по всему, уже схенти обмочил.

Саптах громко сглотнул и просипел:

— Богатый господин?

— Ага.

— Н-нет, не было такого.

— А-а, — цокнула языком незнакомка и покачала головой, — ответ неверный. Зачем же начинать наше общение со лжи? Разве тебя не учили, что врать плохо? Смотри, сожрет Ам-мут твое сердце на суде[4], — она хрипло засмеялась.

Глава 16

— Где он? — прохрипел Яхмеси, решительно направляясь к возничему.

Воин ловко соскочил с колесницы, оказавшись нос к носу с ним.

— У тебя рассудок помутился, старик?! — рявкнул он, демонстративно кладя руку на бронзовый топорик у пояса.

Пен-Нехбет сощурился и ткнул пальцем тому в грудь:

— Не заговаривай мне зубы, сынок. Отвечай, куда дел его?

Воин в гневе отбросил старческую ладонь от себя:

— О чем ты бормочешь, ишак старый?!

— Не смей так говорить со мной! — взревел Яхмеси. — Или, клянусь именем дочери Аа-Хепер-Ка-Ра, тебе не поздоровится!

Возничий вздрогнул и сделал шаг назад. Его глаза широко раскрылись.

— Ты?! — прошептал он. — Так, она послала тебя?! — и прежде, чем Яхмеси успел что-либо ответить, добавил. — Убирайся! Тебе я ничего не скажу, прихвостень Хенемет-Амон!

Не давая Яхмеси опомниться, он выхватил топорик и рубанул перед собой. Старик с трудом увернулся от атаки, тут же доставая из-за пояса свой. Боль вступила в спину, но он приказал себе не замечать ее. Следующий удар едва не раскроил ему череп. Яхмеси отскочил, и лезвие выбило несколько щепок из колесницы. Лошади взвились на дыбы. Их ржание взорвало тишину. Однако животные не могли покинуть дорогу. Повозки мешали проехать друг другу. Тем временем воин нанес удар. Яхмеси поставил блок. Звон от бронзы резанул по ушам. Рука старика затряслась, но он не выронил топор. Снова удар, и снова блок. Лязг металла заглушил глас испуганных кобыл.

«Как там раньше было, много лет назад?».

Пен-Нехбет провел ответный выпад. Воин легко ушел в сторону. Яхмеси ругнулся. Сила уже не та. Скорость уже не та. А враг молод, силен и быстр. Но горяч. Вот он снова бьет в лицо. Опять блок. И вновь звон режет по ушам. Удар заставляет дрожать топор. Рука сжимает рукоять. Из груди со свистом вырывается дыхание. Под сердцем сильно колет. Перед глазами все плывет. Он едва успел уклониться от лезвия топора. А затем слепо рубанул в ответ. Воин вскрикнул и выронил оружие. С глухим стуком оно упало на землю. Яхмеси сам не видел, что попал врагу прямо по руке. Тот пошатнулся, теряя равновесие. Его лицо оказалось в одном махе от Пен-Нехбета. На нем застыла злоба и досада.

— Где он? — просипел старик.

Воин не ответил. Гневно стрельнув глазами, он быстро нагнулся за оружием, пытаясь поднять его с земли. Яхмеси понял, что это последний шанс. Не медля ни секунды, он опустил лезвие на затылок воину. Послышался мерзкий хруст. Бронза обагрилась кровью. Враг обмяк и рухнул в пыль лицом.

Яхмеси громко выдохнул. Из легких вырывался свист.

— Не успел, — просипел Пен-Нехбет, — не успел узнать... но иначе... но иначе... он меня... он меня бы...

На лбу выступила испарина. Противная и холодная, она стекала по морщинистому лицу к переносице. Дыхание стало тяжелым. Грудь жгло и разрывало от боли, словно кто-то ковырял кинжалом сердце изнутри. В глазах двоилось.

Яхмеси попытался выпрямиться и глубоко вдохнуть. Обычно это помогало. Нужно закрыть глаза и успокоиться. Тогда боль уйдет. Но сейчас стало только хуже. Он словно получил удар кузнечным молотом по ребрам. Не хватало воздуха. Щеки горели, а холодный пот продолжал заливать лицо, стекая на глаза. С тихим стоном, Яхмеси рухнул на колени рядом с поверженным врагом. В привычном жесте он прислонил руку с топором к груди. По лезвию стекала кровь. Пальцы тряслись, с трудом удерживая рукоять. Старик жадно пытался глотнуть воздуха, но чувствовал, как задыхается. Не получалось сделать вдох. Как ни старайся. Будто камень застрял в горле. В этот момент боль в сердце стала нестерпимой. Она накрыла волной. Расползлась по телу, подобно липкой смоле. Пальцы разжались, выпуская оружие из руки. Тускло блеснув, топорик упал в траву. Тихо застонав, Пен-Нехбет повалился на землю рядом с бездыханным телом.

С потрескавшихся губ сорвался едва различимый шепот:

— Прости малыш... прости... не уследил...

Боль продолжала накрывать его, унося во тьму. В непроглядный мрак. Он еще видел звезды, выступающие на небе. Но они стремительно тускнели. Угасали, словно на рассвете. Последнее, что пронеслось перед взором Пен-Нехбета, это образ Сешет. Его милой, красивой дочурки. Она вновь играла с белыми цветами лотоса. А он наблюдал за ней и улыбался... наблюдал уже откуда-то сверху...

***

Их было трое. Они стояли возле обочины грунтовой дороги на окраине Хут-Ка-Птах. Взгляды напряжены и сосредоточенны. Первый в сером и выцветшом походном плаще из овечьей шерсти. Длинные волосы темными космами спадали на плечи. Внешний вид выдавал в нем техену. Второй прикрывал голову париком, сплетенным из простых веревок. Они имели черный цвет и были почти незаметны в сгустившемся сумраке. Третий, здоровяк, и вовсе оказался обрит наголо. Все, как один, носили прочные сандалии из кожи, а на поясах красовались обоюдоострые мечи. Вплотную к ним стояли две колесницы, в каждую из которых были запряжены по паре серых лошадей. Они нетерпеливо перестукивали копытами и помахивали длинными хвостами.

Вечерние сумерки быстро сменялись ночью. На улицах Хут-Ка-Птах зажигались огни, а стража города несла дозор, подсвечивая факелами себе путь. Однако здесь, посреди дороги, меж полей из пшеницы и прочих злаков, ничто не рассеивало мрак. На небе высыпали яркие звезды, но их света было недостаточно, чтобы разогнать тьму.

Глава 17

Джехутихотеп еще не спал, когда Саргон вошел в палатку и рухнул на соседнюю циновку. Мальчик сразу уловил, что от мулата исходит медовый аромат пива. Однако паренька это мало беспокоило. К тому же, его спутник не выглядел слишком пьяным.

— Тебя словно нечто угнетает, — прошептал Джехутихотеп.

Саргон не ответил. С задумчивым видом он стал жевать нижнюю губу. В его глазах читалось смятение. Лоб лоснился от пота, а воздух шумно влетал через ноздри.

— С Минхотепом все будет хорошо? — поинтересовался мальчик только для того, чтобы не молчать.

Саргон вздрогнул и воззрился на своего юного спутника. Кажется, он не расслышал, о чем его только что спросили.

— А?

— С Минхотепом, — чуть громче повторил паренек, — с ним все будет хорошо? Ты говорил, здесь водятся гиены. Они ведь могут напасть под покровом темноты.

— А, — мулат отвернулся и с отрешенным видом уставился в пол, — да... нормально... все будет нормально... не бойся. У Минхотепа очень чуткий сон...

От взора мальчугана не утаилось, что с Саргоном что-то происходит. Хоть мулат и пытался скрыть свои чувства, на лице отражались отголоски его внутренней борьбы.

— Что с тобой случилось? — напряжение спутника стало передаваться и ему.

Саргон вновь поднял на него слегка затуманенный хмелем взор. Выражение этих глаз не понравилось мальчишке.

— Ничего.

— Но я же вижу! Это из-за меня, да? Но я правда не могу...

— Джехутихотеп! — резко оборвал его мулат. — Я не намерен пытать тебя. Спи лучше. Завтра вставать рано, и у нас будет долгий день.

Паренек поджал губы, однако прекратил расспросы. Саргон видел, что того обидели его слова, однако ничего не мог с собой поделать. Его мысли вертелись только вокруг одного. Подобно тому, как колесо вращается вокруг собственной оси.

«Что происходит... во что я вляпался, шакалы меня подери... он сказал, что это не только его воля... не только его воля... а чья же еще тогда?...».

Мулат тряхнул головой и лег на циновку, повернувшись к Джехутихотепу спиной. Закрыл глаза.

«Да плевать. Раз не хочет, пусть молчит. Денек был не из легких...».

Он медленно стал проваливаться в сон под звуки далекого и протяжного воя, раздававшегося снаружи. Это вновь завели свою песню барханы... Или просто мертвецы оплакивают свою судьбу?

***

Двое меджаев угрюмо рассматривали тело своего товарища. Ветерок заставлял белые немесы с красными полосами бесшумно трепыхаться на их головах. В левых руках стражи держали округлые щиты.

Труп лежал в траве возле дороги, ведущей из Пер-Бастет на восток. Вялые дуновения колыхали стебли растений, и те покачивались, подобно слабым волнам. На небе взошла большая луна и заливала округу серебристым светом. По правую сторону от тракта стояла старая колесница, в которую оказалась запряжена двойка серых лошадей. Судя по впалым бокам, их хозяин не шибко заботился о пропитании животных. Повозка была обита медью, покрытой толстым слоем патины. Там же покоился труп полуголого техену. Из одежды на нем осталась лишь грязная набедренная повязка, да истертые сандалии. Небольшой обоюдоострый кинжал валялся неподалеку... как и отрубленная голова жителя пустыни, в волосах которой еще виднелось перо аиста.

— Высуши Сет мои кости, — процедил один из меджаев, — что здесь произошло, во имя Усира?!

— Кто-то убил их, — подметил второй.

— Да неужели?! А я ведь до сих пор не догадался, Минемхеб! — съязвил первый.

— Помолчи, Ахенамон, — меджай склонился над телом убитого товарища.

— О, да ради Птаха! — раздраженно бросил тот и отвернулся, подставляя лицо ночному ветерку. Немес слегка покачивался под его порывами.

Первый меджай, которого звали Минемхеб, опустился на колени перед трупом и отвел щит в сторону. Цепкий взор стража пытался рассмотреть лицо мертвеца, однако этому мешала темнота и то, что голова покойного была сильно повреждена. Нос раздроблен и смят. Запекшаяся кровь размазана по лбу и щекам. Мышцы застыли в гримасе ярости и удивления.

— Хм, — хмыкнул Минемхеб, проводя пальцами по лицу убитого, — сухая.

— Что? — отозвался его товарищ.

— Кровь сухая.

— Ну и что?

— Значит, он лежит здесь уже давно.

— Поразительная догадка, — буркнул Ахенамон, — а еще что-нибудь?

Не обращая внимания на тон товарища, Минемхеб продолжил осмотр тела и скосил взгляд вниз:

— Левая рука... повреждены сухожилия. Судя по всему, мечом... искривленным.

— Хопеш?

— Нет... не думаю, — покачал головой Минемхеб.

— Может все-таки топор?

— Тоже нет.

— Ну а что тогда?

Минемхеб закусил нижнюю губу:

— Нечто вроде длинного клинка, слегка изогнутого на конце... судя по ране. Так мне видится .

Глава 18

Тонкий ручеек тихо журчал, протекая меж полей с невысокой травой. Луна наполняла округу серебристым светом, и вода переливалась в нем, подобно драгоценным камням.

Сета опустилась на одно колено и провела ладонью по земле. Пронзительный взгляд карих глаз внимательно осматривал прибрежный песок. Лицо оставалось непроницаемым, а губы сжались в тонкую линию.

Ее люди держались поодаль, не произнося ни слова. В такие моменты они не решались ей мешать и лезть с расспросами. Они вообще никогда не решались этого делать. Несколько минут прошли в томительном ожидании. Ручеек продолжал тихо журчать в ночной тишине.

Наконец, она произнесла:

— Здесь был всадник.

— Давно? — решился спросить Уарсу, с опаской смотря на нее.

— Сутки, — бросила та, — может меньше.

— Это они? — ляпнул Кемту.

Лысый предостерегающе посмотрел на жителя Та-Кемет, но было поздно. Сета обернулась и пронзила того острым взглядом. Бедняга похолодел.

— Заткнись, — злобно процедила наемница и вернулась к осмотру земли.

Кемту закрыл глаза и мысленно вознес молитвы Джехути, дабы бог мудрости, наконец, снизошел до жалкого смертного и даровал ему мозги.

Тем временем Сета снова провела рукой по песку. Изящная ладонь с тонкими пальцами ощупывала почву.

— Животное было груженое, — молвила она, — пара тюков, может больше.

На этот раз никто не осмелился спрашивать подробности. Все терпеливо выжидали, что наемница скажет дальше.

Сета поднесла ладонь к лицу, прикрыла веки и принюхалась:

— Это горбатый.

— Скоро нагоним, — прошептал техену, но так, чтобы его услышали лишь мужчины.

Сета открыла глаза и обвела пристальным взглядом берег ручейка. Тот продолжал тихо журчать, неся свои воды на север и переливаясь в сиянии луны серебристым светом. Ночная картина природы завораживала и умиротворяла, привнося в душу покой. Однако Сету не трогали естественные красоты. Ее давно подобное не трогало. Блестящие дебены, ощущение господства — вот мирра для ее души.

Обводя местность, пристальный взгляд карих глаз заприметил нечто любопытное. Какой-то кусочек ткани, зацепившийся за стебель травы рядом с бережком. Сета поднялась и медленно прошествовала до подозрительного клочка, а затем подняла его с травы. Это оказалась часть белого немеса, которые так любят носить жители Та-Кемет. Она внимательно осмотрела клочок ткани. Продольные полосы отсутствовали. Значит, убор принадлежал не воину, и не жрецу. На одном из концов виднелось засохшее пятнышко крови. В глазах наемницы взыграл торжествующий огонь.

Сета обернулась к своим спутникам. Ее тонкие губы разошлись в зловещей ухмылке.

— Он ранен.

— Это значит... — начал Уарсу, но быстро замолчал, не рискнув продолжить.

— Это значит, — вкрадчиво молвила наемница, — что мы уже близко.

Она повернулась на восток и пристально всмотрелась туда, где начинались пески Биау. Ухмылка медленно сползла с красивого лица, сменяясь непроницаемой маской. Глаза налились льдом. Ветер играл темными волосами. Скомкав остатки немеса, она резким движением выбросила их обратно в траву.

***

— Вот... Как известно Великой царице, работы у писцов храма Амона-Ра не прекращаются. Необходимо проводить подсчеты каждый день, причем ничего не упуская из виду и грамотно соотнося все цифры учетов. Чтобы потом нашему почтенному царскому казначею господину Нехси было легче подводить итоги, записывать подробности и доносить о них Великому Аа-Хепер-Ен-Ра или Божественной супруге, да живут они вечно. Вот и я...

Бубнящий голос главного смотрителя хозяйства Амона Дуаунехеха обладал просто поразительным свойством — стремительно вгонять в сон. Хатшепсут, расположившись на троне Та-Кемет и вцепившись ладонями в подлокотники в виде золотых львов, с трудом удерживала глаза открытыми. Взор ее синих глаз проходил сквозь тучное тело вельможи и терялся в пустоте. Лицо сохраняло каменное выражение, однако царица с трудом пересиливала себя, дабы не зевнуть у всех на виду. А ведь в тронном зале, помимо нее и Дуаунехеха, присутствовало еще несколько человек.

Справа, у массивной колонны из мрамора, примостился Сененмут. Склонив почтительно голову, он внимательно слушал донесение смотрителя. Царица была уверена, что если она что-то и прослушает, то ничего страшного. Верный зодчий заполнит провалы в памяти. Огонь от треножников не доходил до того места, где он стоял, поэтому фигура Сененмута тонула в сумраке. Со стороны он напоминал сгорбленного лысого старца.

Возле входа в тронный зал бдили на страже верные меджаи. С деревянными щитами, копьями и хопешами на поясах. Холодная бронза тускло блестела в свете пламени. Головы покрывали черные парики из овечьей шерсти, поверх которых виднелись белые немесы в красную полоску. Великая царица знала, что позади трона стоят еще двое. Такие же молчаливые и суровые, но готовые в любой момент прийти на помощь.

В дальнем конце зала виднелась невысокая фигура. Мэйе — начальник гавани Уасет. И только его присутствие заставляло Хатшепсут прогонять навязчивую сонливость. Ведь с этим, крепко сложенным, смуглолицым воином, сверкающим белоснежными схенти и немесом, можно будет обсудить то, что она давно мечтала претворить в жизнь. Снаряжение торгового путешествия в Пунт. Ибо эта далекая и, для многих, сказочная страна таит в себе множество богатств. Мирра, черное дерево, благовония, золото, леопардовые шкуры — все это можно приобрести только в Пунте. А еще там встречаются такие прекрасные и любопытные звери, как павианы и жирафы. Они бы стали настоящей жемчужиной царского зверинца, поражая воображение подданных...

Глава 19

Мэйе весь посерел и так растерялся от неожиданности, что напрочь забыл пасть ниц перед Повелителем, как того требовал обычай. Он просто стоял, разинув рот, и смотрел на Джехутимесу, который походил на восставшего из мертвых.

Никто из присутствующих не мог произнести и слова. Словно пер-А своим появлением лишил всех дара речи.

Сененмут вжался спиной в колонну, стараясь казаться еще более незаметным. Его лицо стало цветом мрамора, к которому он прислонился. Хатшепсут продолжала сидеть на троне, ошеломленно всматриваясь в сторону выхода. Туда, где виднелся знакомый силуэт. В наступившей тишине треск от огня в треножниках звучал громко. Слишком громко.

Джехутимесу сделал несколько шагов вперед. Его ноги в кожаных сандалиях тихо шаркали по красному ковру. Он не сводил своего больного взгляда с Великой царицы. Из груди вырывалось тяжелое и прерывистое дыхание. Он шумно втягивал ноздрями воздух. Тело пробивал озноб.

Несколько секунд Хатшепсут пребывала в полном смятении, однако потом ей удалось частично взять себя в руки.

— Ты... зачем ты встал с постели? — она даже не удосужилась обратиться к нему, как того требовал порядок. Ведь они были не одни. Однако внезапное появление пер-А спутало мысли и вызвало неразбериху в ее голове. — Разве лекарь не сказал, что нужно...

— Где она? — прохрипел Джехутимесу, повторяя свой вопрос и полностью пропуская мимо ушей слова Хатшепсут.

Царица подалась вперед. Ее округлые щеки покрыла нездоровая бледность, однако голос внезапно прозвучал мягко и ласково.

— Тебе нехорошо, мой дорогой супруг. У тебя жар и бред. Надо сейчас же вернуться в покои и отдохнуть. Принять свежие травы и облегчающие снадобья. Меджаи проводят тебя. Стража!

Двое телохранителей, стоявших у входа, двинулись, было, к Херу, но тот резко вскинул костлявую руку, приказывая им остановиться. Аа-Хепер-Ен-Ра даже не обернулся в их сторону. Не посмотрел. Он продолжал стоять посреди тронного зала, не сводя решительного взгляда с Хатшепсут. И от этого ей становилось все хуже и хуже. Она не привыкла, чтобы на нее так смотрели. Чтобы он на нее так смотрел. Он никогда на нее так не смотрел!

— Где... она?! — по слогам повторил Джехутимесу.

— О ком ты? — спокойно спросила царица, хотя прекрасно знала ответ.

— Не испытывай мое терпение, — тихо прошептал Херу.

— Твое терпение безгранично, Аа-Хепер-Ен-Ра, — холодно бросила она, в голосе сквозило презрение, — мы все имели милость узнать это.

— Всему есть предел, — озноб усилился, — даже моему.

— Тогда поведай, что тебе нужно?

— Исет! — повысил голос пер-А и зашелся кашлем. Теперь его буквально трясло. Однако он не сводил своего взора с Хатшепсут.

Она откинулась назад. Пухлые губы сжались в линию. Глаза заметали искры.

— О, а разве ты не знаешь? — равнодушно произнесла она.

— Не знаю... что?

— И вправду, откуда ты можешь знать? — пожала плечами Хенемет-Амон. — Ты очень болен и ослаб. Тебе нужно пребывать в покое, а не отягощать тело заботами о Та-Кемет...

— Где Исет?! — повторил пер-А, резко прерывая царицу на полуслове.

— Тебе все-таки стоит вернуться на ложе и отдохнуть...

— Где она, Хатшепсут?! — взревел Джехутимесу так, что царица невольно вздрогнула.

— В темнице! — не сдержавшись, выпалила та. — Она в темнице! Доволен?!

Эти слова прокатились по тронному залу, эхом отражаясь от стен. И вновь он погрузился в тишину. Еще более страшную и жуткую, чем тогда, когда Херу только показался на пороге.

Сененмут побелел настолько, что теперь напоминал высеченное из камня изваяние. Меджаи так и остались стоять в нескольких махе от Повелителя. К искреннему неудовольствию Хатшепсут, их лица не выражали никаких эмоций, кроме готовности исполнить любой приказ Аа-Хепер-Ен-Ра. Даже, несмотря на то, что они были телохранителями. Ее телохранителями!

Мэйе и вовсе скрылся в сумрачном углу за толстой колонной, опасливо поглядывая на происходящее. Все настолько оказались шокированы, обескуражены и заняты собственными мыслями, что не заметили его отсутствия.

Треножники мрачно потрескивали в полном безмолвии.

Наконец, Джехутимесу его нарушил. Херу затрясло еще сильнее, хотя, казалось, это невозможно. Пер-А с трудом держался на ногах.

— В темнице? — шепотом переспросил он. В его голосе сквозило изумление и непонимание.

— Да, — бросила Хатшепсут.

— Что она там делает?

Глаза царицы сузились. Она процедила сквозь зубы:

— А что обычно делают в темницах, Божественный? Правильно. В них сидят! Супруг мой, у тебя жар и лихорадка. Они затуманивают разум. Отправляйся в свои покои и отдохни...

— Кто заточил Исет в темницу? — повысил голос Джехутимесу. — Чье веление?

— Мое.

— Твое... — выдохнул пер-А, слегка пошатнувшись.

Глава 20

Они стремительно приближались. Глухой шум колес и стук лошадиных копыт нарушал окружающую тишину. Повозки подбрасывали в воздух мелкие песчинки.

Пока Саргон не мог разглядеть, кто ими управляет, однако рассчитал, что те будут здесь уже с минуты на минуту. Минхотеп продолжал тревожно ворчать, опасливо поглядывая на надвигающиеся колесницы.

Мулат положил правую ладонь на рукоятку меча и, не сводя глаз с повозок, молвил:

— Джехутихотеп, иди обратно в палатку.

— Зачем? — тихо спросил тот.

— Мало ли что. Не стоит попадаться на глаза.

Паренек вздохнул и, отдернув полог, послушно скрылся внутри. При этом его руки слегка дрожали от волнения. Оказавшись в укрытии, мальчик тут же присел возле выхода и жадно стал наблюдать за происходящим снаружи.

Тем временем колесницы приблизились достаточно, чтобы Саргон смог их рассмотреть. Это были обычные деревянные повозки, запряженные двойками серых лошадей. Однако его больше интересовали не сами колесницы, а те, кто ими управляет. Их было четверо. По двое в каждой. Один имел темные распущенные волосы до плеч и серый походный плащ. Смуглое лицо. Саргон сразу признал в нем техену.

«Этого еще не хватало... жители Дешрет... что они тут делают?».

Двое других, судя по виду, были из людей Та-Кемет. Первый, тощий и щуплый, с коротко остриженными темными волосами, наивным и глуповатым лицом. Второй намного крупнее и шире в плечах. Полностью бритый. Его лысина блестела в лучах солнца, которое уже наполовину взошло над горизонтом.

Однако долго вглядываться в них Саргон не стал. Ибо все его внимание привлек четвертый... точнее, четвертая. Она стояла в колеснице вместе с типом со смуглым и глупым лицом. И мулат никак не мог оторвать от нее взгляда.

Молодая и красивая. Со светлой и нежной кожей. Из одежды у нее были лишь две льняные повязки — набедренная и нагрудна. Поверх спины виднелся серый походный плащ. Незнакомка имела стройное и мускулистое тело. Черные, как смоль, длинные волосы спадали на плечи. Из-под тонких бровей смотрели карие глаза. И этот взгляд Саргону не понравился. Было в нем нечто угрожающее. Под прямым носом виднелась волевая линия тонких губ. От незнакомки веяло опасностью, но мулат никак не мог определить почему.

Сердце забилось быстрее. Будто на него надвигалась страшная буря. Быстрая и неумолимая.

Непроизвольно Саргон сделал пару шагов в сторону, прикрывая собой вход в палатку. Колесницы же приблизились на расстояние примерно пятнадцати махе, после чего незнакомка взмахом руки приказала им остановиться. Звук колес и стук копыт тут же прекратились. Вновь наступила тишина. Ее прерывали только пофыркивание лошадей да недовольное ворчание Минхотепа. Женщина на колеснице перебросилась со своими парочкой фраз. Мулат разумно предположил, что она их предводительница.

«Но что им нужно?».

Он нутром чуял, что скоро узнает ответ. И почему-то был уверен — тот его совсем не обрадует.

Продолжая пристально следить за незваными гостями, мулат увидел, как женщина резким движением сбрасывает с себя плащ и начинает связывать свои прекрасные волосы в пучок на затылке. Нехорошее предчувствие крепло с каждой секундой. Тревога нарастала, готовая вот-вот перерасти в огромную волну, сметающую все на своем пути. Саргон шумно вдохнул и постарался унять легкую дрожь. Когда же таинственная незнакомка спрыгнула на песок и вальяжной походкой направилась к нему, у мулата екнуло сердце. На поясе у женщины красовались два небольших обоюдоострых клинка. Бронза грозно сверкала в лучах восходящего солнца. Ее люди молча наблюдали за своей предводительницей, продолжая стоять на колесницах.

Мулат еще крепче сжал рукоятку меча. Костяшки на пальцах побелели, проступая сквозь смуглую кожу. Мышцы напряглись, как струны арфы. Он был готов пустить в ход оружие в любой момент. Предчувствие, что это придется сделать, усиливалось с каждой секундой. С каждым шагом, что приближало прекрасную незнакомку к нему. И ее красота не смогла притупить чувство страха, когда он вглядывался в эти пронзительные карие глаза, смотревшие на него с непроницаемого лица.

***

Сета внимательно рассматривала крепкого мулата, стоявшего возле походной палатки. Тот держался за рукоятку искривленного меча с серебряной гравировкой по лезвию. При виде белой повязки у него на лице, уголки губ наемницы дрогнули в презрительной усмешке.

— Это он че ли? — прошептал Кемту.

— Ага, — бросила она.

— Что будем делать? — поинтересовался Уарсу с соседней колесницы.

Наемница хрипло рассмеялась:

— Сядем на песок, будем бить в кемкем[1], и призывать Бесу[2].

Уарсу издал смешок:

— А если серьезно?

— Если серьезно... — на мгновение она замолчала и прищурилась, — вы — ничего, — затем резким движением сбросила с себя плащ, — я же немного разомнусь.

— Уверена? — осторожно спросил лысый.

Наемница стала забирать волосы в пучок на затылке и покосилась на спутника.

— Пасть закрой, — холодно бросила она, тут же отбивая желание у Уарсу продолжать разговор.