Хочу мужа с гарантией. Часть 1

Пролог

«Не заблуждайся насчёт осведомлённости своей

жены. Не верь, будто на решения мужчин женщины

не имеют влияния. Твоя жена держит в рука самое

важное: твой дом. И всех твоих домочадцев. Значит

в её руках и ты сам, и твои решения. Не забывай

об этом. Остерегайся этого больше, чем нападения

на твой дом сотни вооружённых мужчин»

(Из откровений Вседержителя Великого храма

Троесущего Аирабахаума, подслушанных и тайком

записанных одним из прислужников алтаря)

Барубату было неловко. Барубат хотел бы сейчас оказаться за много дней перехода от Круга, куда неугомонный ученик затащил его силой. Да ещё не оставил стоять в сторонке, когда речь идёт о таких простых людях, как лекарь, попавших на совет старейшин. Нет, он усадил учителя, дабы тот оказался вровень с главами двенадцати корневых родов Нихура. Правда, занять место кого-то из них не осмелился даже этот необузданный бунтарь.

Впрочем, неглупый парень и уже опытный воин не стал бы дразнить гусей с железными клювами – как испокон предупреждает народная мудрость. Он велел установить для учителя собственное кресло: самое обычное, мягкое с удобной спинкой. Рядом со своим законным местом сына правителя Нихура. На что умные старейшины лишь покачали головами, да и плюнули на мальчишескую выходку: есть дела поважней его дерзости.

Глупцы же попытались окоротить юнца: дескать, не рано ли тот начал хозяйничать в Кругу? Его ещё не утвердили наследником, так что мог бы вести себя поскромней. А то ведь заветная мечта может и не сбыться: мол, изберут они правителем его старшего брата Таниха, тогда сопляк попляшет! На что Барних лишь загадочно ухмыльнулся. Его глаза при этом равнодушно скользнули по старым крикунам. Словно те уже не старейшины, а всего лишь мёртвые тени, навевающие память о некогда живших и отживших своё. Будто их места уже пусты и дожидаются новых людей.

– И чего сидим? – забухтел старейшина Них-Бутрах, нарочно не глядя на младшего сына правителя. – Только время зря теряем. Вызвали всех сюда, а зачем, если просто сидим? Так не годится.

– Неотложное дело, – напомнил ему Них-Юсуд, повернувшись к старому ворчуну. – Всем же ясней ясного: пора решать. Прошло почти шестьдесят дней, как Них-Гадара хватил удар. Дел скопилось, что правитель должен утвердить. Таможенные сборы в беспорядке пребывают. Война вот-вот начнётся, а командующий не назначен. По традиции в таком случае должен командовать сам правитель. Или один из его сыновей. А у нас что? Сам правитель лишь глазами нынче шевелить и может. Младший сын отказался…

– Вот и верно сделал, – проворчал старейшина Них-Шуат.

Родной дядька Барниха – брат его покойной матери – что лишь недавно был избран родовичами старшим над собой. Когда прежний глава рода внезапно скончался – искренне попечалился Барубат о достойном человеке. Новый на пять лет младше Юсуда, и так же продолжает водить в битву собственные сотни. А ещё он признанный красавец, овдовевший пару лет назад. Злые языки наговаривали на род Шуатов: мол, те выбрали не самого умудрённого, а самого смазливого. Дескать, ждут, когда супруга Них-Гадара овдовеет и станет самой богатой невестой в империи. К тому же, молодой и красивой – кому не приглянется такая жена? Вот род Шуатов и вознамерился её оженить на своём новом старейшине, у которого ещё молоко на губах не обсохло: всего тридцать пять годочков – куда это годится?

И что же тогда получается? Таних с Барнихом внуки Шуатов, вдова правителя станет женой Шуата – как бы Нихур однажды не стал называться Шуатом. Какой из корневых родов потерпит такое беззаконие? Как бы ни хотелось мира и процветания своей благословенной земле, все дружно возьмутся за оружие – ничуть не сомневался Барубат в таком страшном исходе. Кто-то обязательно переметнётся на сторону зарвавшихся Шуатов в надежде на возвышение. Ибо гвардия правителя все, как один, стоят за Барниха. Вот вам и гражданская война – сплошное разорение и посрамление древних устоев.

– Верно сделал, – передразнил Них-Шуата самый дряхлый, самый вредный из северных старейшин и взялся поучать новоиспечённого главу рода: – Где ж оно верно, когда везде сплошная неразбериха? Пхары вот-вот набросятся на Нихур. И первым делом пройдутся по моим землям, а мы без головы. Всё ждали, что Гадар вот-вот помрёт, а ему и дела нету. Живёт себе, как ни в чём не бывало. Руки-ноги да язык отнялись, телом не колыхнёт, а всё ж правитель. И как его жена выходить умудрилась? Я вам точно говорю: это ей Дети Смерти помогли. Если не Сыны самого Аира-Создателя. А? – повернулся он к единственному в Кругу лекарю. – Барубат, не слыхал ли чего-то об этом? Ты-то правителя каждый день видишь. Чего там айтарка с ним мудрит, что он по сей день дышит?

Барубат неловко поелозил в кресле, обдумывая, что сказать. Главное: как сказать? А то сболтнёшь лишнего, они переврут твои слова и тебя же потом обвинят во лжи. Барних-то заступится, но зачем мальчику лишние хлопоты? Он и без того ходит по лезвию сабли – если бы не его приёмная мать, давно бы оступился и переломал спины тем, кто его допекает больше всех. Тому же Них-Бутраху – покосился он в сторону старого толстого недруга Гадаров.

Этот злопыхатель всё никак не успокоится насчёт дочери, которую Них-Гадар не захотел сделать женой. Добро бы только это. Когда правителя хватил удар, дочь Бутраха попыталась, было, прибрать к рукам гарем – благо у неё там подружки из самых первых наложниц. Однако Шайтала их мигом успокоила. С удовольствием выставила бы из дворца всех наложниц. Да, пока не выйдет, раз Них-Гадар ещё жив.

Уразумев, что мысли свернули куда-то не туда, лекарь прокашлялся, постарался принять вид уверенного в себе человека и взялся объяснять:

Глава 1

«Женщины подобны глубокой пропасти, на дне

которой ничего не разглядеть, пока туда не упадёшь.

Тебе будет казаться, что ты там бывал и не однажды.

Что знаешь там каждый камень, каждый извив реки.

Но в один прекрасный день ты действительно

свалишься в ту пропасть. И ничего там не узнаешь»

(Из откровений Вседержителя Великого храма

Троесущего Аирабахаума, подслушанных и тайком

записанных одним из прислужников алтаря)

Шайтала сидела в кресле рядом с тахтой, на которой спал Них-Гадар. Задумчиво обсасывала персик и смотрела на Кун-Аира. Того самого Приобщённого Аира-Создателя, что на церемонии бракосочетания угрожал ей карами за ослушание. В принципе, она тогда приняла его угрозы, как нечто само собой разумеющееся: ему инициативные пригулы – лишний прыщ на плешь. Убрать непредсказуемого инопланетянина проще, чем бегать за ним, уговаривая не вносить смуту в умы и не устраивать катаклизмы. Тем более что прецеденты были.

Теперь же, познакомившись поближе с этим долговязым обладателем вечно унылого лица, она испытывала к нему искреннюю симпатию. Кун-Аир оказался очень умным человеком: не только угрожал, но и не скупился на советы. Шайтала уговорила его лично поддержать мужа, пока тот всё телится с выбором наследника. Старика можно понять: его терзало тёмное будущее старшего сына. Первенца, подаренному ему женщиной, которую он до сих пор любил. Кто его за это осудит? Шайтала уж точно никогда.

Лишь после приключившегося с ним инсульта, она до конца осознала роль этого человека в её жизни. Верней, осознали обе половинки непра, что дивно уживались в нём с того момента, как мама Тамиты воссоединила их ударом кулака в лоб. Истинная Шайтала Таларуховна была признательна правителю Нихура за разрешение на развод со старшим сыном, что для старика было нелёгким решением. Них-Гадар фактически признал Таниха полным ничтожеством перед всем народом. Что для любого отца равносильно прилюдному покаянию: смотрите, люди добрые, что выросло из моего семени. Из дурного семени – как назовут все, признав, что кровь Гадаров подпорчена.

Правда, Барних слегка обелил репутацию рода: его в народе любили. Но, как говорится, если от паршивой кобылицы родился отличный конь, кобылица от того не станет пригодней для улучшения породы. И оскорбление роду Ай-Таларухов – позор за которое ложился на всех нихуров – не забылось. Шайтала приняла беду Них-Гадара близко к сердцу и намеревалась скрасить последние дни старика, чем только могла.

Кира так же испытывала к Них-Гадару самые тёплые чувства. Не сразу, но осознала, отчего её так тянет к этому неуживчивому колючему старику. Она искала в нём того отца, о котором мечтала с детства. И не находила в своём собственном: сухом, отстранённом, неразговорчивом. Настоящий отец редко дарил ей внимание, почти не замечая существования дочери. Гадару же она была не безразлична. Он ругался с ней, доставал придирками, следил за каждым шагом, грозился, однако ни разу не обидел по-настоящему.

Жаль, что это осознание запоздало – казнила она себя за узколобость и слепоту. Обидно, когда тебе отдают должное слишком поздно. И невыносимо, когда признаёшься в собственной прискорбной чёрствости.

– Ты не могла этого предвидеть, – покосившись на айтарку, снизошёл до поддержки Кун-Аир.

Демон считывал эмоции и мысли аборигенов без запинки. Но мысли пригула, от него ускользали.

– Меня угнетает не удар, постигший мужа, – мрачно пробормотала она. – Меня угнетает собственная совесть. Я была несправедлива к нему. Просмотрела замечательного человека, увлечённая лишь собственными эгоистичными планами. Теперь ничего уже не исправить. Время упущено безвозвратно. И это грызёт меня, отнимая покой.

Кун-Аир выслушал её признания так равнодушно, словно перед ним не каялись, а цитировали таблицу умножения. После чего отнял руку от груди спящего Них-Гадара и замер, словно к чему-то прислушиваясь. Все эти дни он поддерживал умирающего старика, помогая биться его сердцу. Демоны, как создания бестелесные, получали жизненную энергию, отбирая её у живых людей.

В эпоху старины глубокой они это проделывали, снуя меж людьми невидимками. Заодно вдохновляя смертных на создание легенд о злых и добрых духах. Но однажды им стукнуло в голову, что было бы здорово обрести собственные тела. С одной стороны, твоё тело само по себе бесперебойный источник энергии. С другой, у людей жизнь поинтересней. Тут их пути разошлись: демоны Аироху и Хауму принялись подселяться в подростков, а Баоту выбрали в качестве пристанища младенцев в чреве матери, выведя особую породу людей.

Но этим дело не ограничилось: демоны заразились от смертных жаждой получать одобрение. Что привело их к простой и фундаментальной мысли: необходимо стать полезными. И эти невероятные создания научились возвращать энергию, врачуя болячки смертных. А это ж прямо-таки золотая жила! За такое народ тебя не просто полюбит – станет гнуть перед тобой спину и обзывать неповторимыми, имеющими эксклюзивное право судить и не судимыми быть.

Кун-Аир отмер, перевёл на Шайталу тяжёлый взгляд ненормально зелёных глаз и вынес приговор:

– Ты не его жалеешь. Ты себя жалеешь.

– Допустим, – дипломатично согласилась она, не желая препираться. – И что в этом плохого?

– Зависит от причин, – нравоучительным тоном заметил Приобщённый.

– У нас всё зависит от причин, – раздражённо пробормотала Шайтала. – Особенно традиция насильно выдавать замуж. Вы, кстати, давно не подталкивали меня к замужеству. Даже, как мне показалось, не против того, чтобы я избегала встреч с мужчинами. Из чего я вывела два предположения.

– Только два? – снисходительно усмехнулся этот умник. – И что это за предположения?

Глава 2

«Ты не найдёшь среди женщин даже одной

бессребреницы. Ибо мужчина рождён, чтобы

обладать силой, славой, властью и женщиной.

А женщина вожделеет одного: украшать себя.

Что достигается лишь богатством. Поэтому

ради богатства она способна на многое»

(Из откровений Вседержителя Великого храма

Троесущего Аирабахаума, подслушанных и тайком

записанных одним из прислужников алтаря)

Распрощавшись с тремя будущими советниками Барниха и с ним самим, Шайтала решила не откладывать кадровую карательную экспедицию в долгий ящик. Гадар ещё долго проспит – у неё достаточно времени, дабы навести шороха в этом царстве расточительности и разнузданности. Возможно, в ближайшее время это единственный шанс избавить себя от ненужного побочного раздражающего фактора.

Предупредив Тамиту, для чего и куда намерена отлучиться, она вновь покинула свои покои, приказав охранявшим их гвардейцам следовать за собой. Если рядом с правителем Дочь Смерти, то никакой злодей не доберётся до их подопечного живым. Ребята понимали это без ненужных увещеваний – лишь слегка удивились: куда это понесло их госпожу в гордом одиночестве? Да ещё с таким злобным предвкушением на мордахе.

А понесло её на первый этаж: в хозяйственное крыло дворца, что располагалось напротив Круга. Где помимо прочих помещений располагались покои дворцового распорядителя. Мужика, по чести сказать, умного, делового и ответственного: дворец под его рукой функционировал без сбоев. Однако, не терпевшего зряшных вмешательств в его дела. Мол, он сам с усам, а вы идите лесом с вашим мнением о том, как всё улучшить. Них-Гадар как-то признался, что сам побаивается своего управляющего – настолько тот грозен и непререкаем в опыте поддержания дворца надлежащим образом. Но внёс его в список четверых особо доверенных людей, которым верил безоговорочно.

Опытный управленец – лет пятидесяти плюс-минус – моментально просёк настрой госпожи, едва та ввалилась к нему без предварительного уведомления. Тотчас выпер из своей небольшой гостиной – служившей ещё и рабочим кабинетом – трёх подчинённых и предложил ей присесть в собственное кресло. В его больших чёрных глазах Шайтала приметила искру интереса: мужику было любопытно, за каким хреном эта белоручка айтарка соизволила посетить хозяйственную часть дворца? Прежде за ней подобных причуд не водилось.

Она же подошла к высокому стеллажу, где аккуратными стопками лежали свитки, оглядела его и поинтересовалась:

– Почтенный, тебе не кажется, что в нашем дворце слишком много народа?

Конечно же, он всё понял – даже не пытался делать удивлённое лицо. Его морщинистое почти не тронутое загаром лицо канцелярской крысы, редко выползающей на двор, было неотразимо бесстрастно:

– Госпожа, ты считаешь, что в крепости есть лишние слуги?

– Хочешь убедиться? – вежливо переспросила Шайтала. – Изволь. Я лично уберусь в собственных покоях. Приберу вещи, перетрясу перины, почищу ковры, вымою полы и всё прочее, что потребуется. Если справлюсь за один день, из восьми приставленных ко мне служанок останется три. А я справлюсь, не сомневайся, – ласково пообещала настырная экспериментаторша.

Пожилой, знавший цену себе и объективной реальности мужчина посмотрел в глаза госпожи долгим изучающим взглядом. Видимо, пытался отыскать в них следы розыгрыша или пустой угрозы, за которой ничего не стоит, кроме вздорного желания его унизить. Не найдя ни того, ни другого, распорядитель смирился с очевидным:

– Ты справишься, госпожа. Уверен: не хуже, чем твои служанки. Но позволь уточнить: что делать с теми пятью девушками, которых ты лишишь куска хлеба?

Честно говоря, решившей заняться оптимизацией переустройщице в голову не приходило озаботиться судьбой надоевших до чёртиков служанок. Таларуховне в силу её мировоззрения аристократки и эксплуататорши. Кире по причине превратного понимания всех нюансов внутрисемейных правил общежития аборигенов.

– Их что, нельзя просто вернуть в семьи? – недоверчиво сощурилась высокородная мадам, не стесняясь показать на людях свою неосведомлённость.

– Можно, – не без подтекста покладисто согласился распорядитель и тут же уел: – Служанки, работающие за еду, пригодятся в любом доме.

– Почему за еду? – не поняла Шайтала, машинально цапнув с полки лист бумаги и обмахивая им лицо. – И почему в собственном доме они станут служанками?

В рабочей гостиной распорядителя было душно. Она покосилась на узкое окно-бойницу, закрытое щитом лишь на две трети. И тут поддававшее жару полуденное солнце, настырно продиравшееся в оставленную щель, навело её на мысль о веере. Надо бы сделать его – рассеянно уставилась нежная аристократка на листок бумаги в руке. Странно, что при таких знойных погодах тут до сих пор не додумались до столь простого необходимого предмета. А ведь его можно сделать не только себе…

– Потому, что отданным в дворцовые прислуги девушкам их родители не дадут приданого, – прервал её перспективное озарение распорядитель. – А без приданого им замуж не выйти. Возможность пристроить дочь на службу во дворец и есть их приданое.

Которое ты, зажравшаяся вздорная баба, отнимешь у бедняжек, фактически выбросив их на улицу нищими – не промелькнуло в его глазах, а прямо-таки заполоскалось транспарантом на ветру. С расчётом на то, что госпожа усовестится и не станет рубить с плеча. Она и усовестилась. Для начала всё-таки села в предложенное кресло, задумчиво оглядев застывших у двери четверых гвардейцев. Затем вежливо их попросила:

– Выйдите, и оставьте меня наедине с почтенным Эмехуром.

Ни один из тигров даже не шевельнулся, одарив обнаглевшую айтарку холодным взглядом служаки, твёрдо знавшего своё право не исполнять заведомо идиотские приказы. Они, значит, выйдут, а с ней что-нибудь случится, и кто за это поплатится?

Глава 3

Глава 3МУЖА И ГАРАНТИЙ

«Женщина не способна ценить то благо, что

проистекает от мужчины, желающего ей добра.

Женщине не дано отличить подлинное добро

от того вымышленного добра, что манит и

дразнит её примитивную душу. Долг мужчины

не идти на поводу её глупых фантазий, ибо те

ведут к неудачам и необратимым потерям»

(Из откровений Вседержителя Великого храма

Троесущего Аирабахаума, подслушанных и тайком

записанных одним из прислужников алтаря)

Барних сидел бочком на краю тахты и смотрел на отца. Как ни старался казаться уверенным в себе взрослым мужчиной – подумалось Шайтале – а в глазах детский испуг. Он, конечно, хорохорится, изо всех сил демонстрирует свою готовность стать правителем, а на деле боится наломать дров. И тогда все скажут: вот, выбрали сопляка, он и сплоховал. А что может быть хуже?

В этом мире дремучего средневековья не прописанный в законах фактор «все скажут» натуральное бедствие. Плохо, когда он рулит простым человеком: тот может разрушить свою семью в угоду завистливым или просто глупым трепачам. И настоящая катастрофа, если на него ориентируется неуверенный в себе лидер – это переворачивает судьбы целых народов.

В мире Киры пресловутое «все скажут» практически утратило силу. Там развелось такое неимоверное количество трепачей всех мастей, что люди просто не успевают запоминать: чего там наговорил очередной, кого заклеймил? Кто он вообще такой? А вот истинная Шайтала Таларуховна прекрасно понимала Барниха: если скажут все, тебе словно клеймо в лоб впечатают – не отмоешь его, не сдерёшь даже вместе с кожей. Она сама боялась попасть под этот каток, пытаясь иногда сдерживать порывы своего более раскрепощённого пригула. Но постепенно всё больше доверялась тому в принятии общих решений: пока им удавалось всё задуманное.

Шайтала вздохнула, склонилась над мужем, поправила его сползавшую с подушек голову. Отёрла платочком выступившую на губах слюну и сообщила радостную весть:

– Ты не всё обо мне знаешь.

Них-Гадар скосил на неё преисполненный иронии взгляд: дескать, не может быть! Ты ж вся, как на ладони. По ночам нигде со своей наставницей не шляешься. Заговоры за моей спиной не строишь, на ком попало нашего сына не женишь. Мармелад, а не жена.

– Это не пустяк, – возразила Шайтала и присела, взяв в руки его обтянувшуюся кожей костлявую кисть: – Можно сказать, что я перевернула весь мир. Случайно, – с нажимом предупредила она, чтобы супруг не решил, будто жена окончательно сбрендила. – Так получилось.

Взгляд Них-Гадара построжел. Веки нетерпеливо задёргались: не тяни! Она опять вздохнула и уточнила:

– Ты ведь знаешь о Лике Праотца?

Он вытаращился на молодую безмозглую свиристелку, насколько ему позволили опухшие веки. Встревоженный взгляд метнулся на сына.

– Судя по всему, Барниху кто-то рассказал о нём. Я не стала спрашивать, кто именно. И без того догадываюсь. О том, что я забрала у Таларухов Лик Праотца и вернула Детям Ба, знали только Приобщённые. Они и рассказали об этом твоему сыну. Интересно: с какой целью? – вкрадчиво спросила она, многозначительно покосившись на припухшего парня. – Потому что Барних не просто поделился со мной своим новым смертельно опасным знанием. Он торжествовал, получив известие о возможном переделе власти в империи. И я предполагаю, что ему что-то наобещали.

– Ничего мне не обещали, – понуро пробормотал этот олух царя небесного. – Просто рассказали, что теперь благоволение всех Приобщённых перешло с айтаров на тебя одну.

– Благоволение? – язвительно восхитилась Шайтала, едва не всплеснув руками. – Это не тех Приобщённых, что, не переставая, решают: убить меня или позволить ещё пожить?

– Убить?! – опешил Барних, отшатнувшись так, что едва не сверзился на пол. – За что?

– За то самое, – резко бросила Шайтала, не скрывая злости на этого дуралея. – Нас пытаются столкнуть лбами. Тебя и меня. Рассорить, чтобы ты перестал слушать мои советы, а я больше не крутила тобой, как думают некоторые.

Она посмотрела на мужа – Барних тоже рефлекторно уставился на отца. Тот опустил и поднял веки: да, это так. Говорить Них-Гадар пока не пытался: то ли берёг силы, то ли окончательно лишился этой возможности. Но и без того понятно: он согласен с женой и осуждает сына.

Тот подобрался, уселся понадёжней, гневно сощурился и принялся грозиться:

– Ничего у них не выйдет! Ты не крутишь мной: уж в этом я разбираюсь. Кто только не пытался это делать – ни у кого не вышло. А твои советы всегда полезны. Но я никогда им не следую, не обдумав сказанное. И не примерив, как бы поступил отец. Поэтому нас рассорить нельзя.

– Уже рассорили, – возразила Шайтала и спросила у мужа: – Я права?

Них-Гадар снова подтвердил её слова. И Барних опять приуныл, не забыв, однако, упереться рогом в стену:

– Я с тобой не ссорился. Это всё твоя излишняя подозрительность.

– Это говорит мой здравый смысл, – сухо отбрила его Шайтала. – Потому что я никогда не стану помогать безумцу, решившему схватиться с противником, которого ему никогда не победить. Если ты возомнил, будто Приобщённые хотят тебе помочь стать императором, забудь. Они помогать не станут. И рассказали тебе о моей мнимой власти не для того, чтобы ты с моей помощью возвысился. Ты здесь вообще не при чём. Используя тебя, могут заманить в ловушку меня.

По мере того, как слова отповеди доходили до сознания Барниха, тот становился всё мрачней и мрачней. Подкинувшие его под небеса мечты о величии не обещали вечного парения под облаками. Тем более не гарантировали мягкого приземления. Он брякнулся с высоты одолевших его грандиозных замыслов, что называется, мордой о землю. И в юношеской порывистой душе разразилась смертельная битва: здравый смысл пытался отстоять жизнь хозяина, отражая атаки мелочных обид. За чужой обман, отравивший душу. За собственное легковерие, что указало на его несостоятельность, как взрослого мужчины, способного управлять своим народом. Ну, и ещё за что-то – Шайталу не тянуло разбирать по косточкам его подростковые комплексы.

Глава 4

«Женское любопытство сродни урагану. Стоит

им о чём-то прознать, не успокоятся, пока не

доберутся до подноготной. Их слабому уму

невдомёк, что не всё тайное, став известным,

безопасно и для остальных, и даже для них самих»

(Из откровений Вседержителя Великого храма

Троесущего Аирабахаума, подслушанных и тайком

записанных одним из прислужников алтаря)

Остаток дня и всю ночь Шайтала провалялась на тахте в пещере, безоглядно жалея себя и беспощадно ругая. Камин гудел, как полоумный: в горах поднялся ветер. Тамита прилипла к нему, свернувшись калачиком и едва ли не сунув в топку голову. Разговаривать не хотелось – они и молчали, не докучая друг другу. В полночь пустой желудок взвыл, моля о пощаде, и Шайтала нехотя пожевала найденный в миске кусок жёсткого вяленого мяса – кто-то из Детей Ба притащил его неизвестно когда и оставил для гостьи.

Потом она заснула, но раза три просыпалась, оглядывая пещеру и не понимая, куда её занесло. Окончательно проснулась, когда солнце висело уже высоко. Захотелось смыть с себя всё пережитое: не из лоханки с протухшей водой, а прямо в реке. Она выбралась из пещеры в одной нижней рубахе без рукавов длиной до колен. И без штанов – в конце концов, здесь на это всем наплевать. Дети Ба и сами ходят в чём попало – оправдывала себя высокородная особа, галопируя на берег ошалевшей лошадью с развевавшейся гривой. Ощущение обновления так понравилось, что ещё и ржать принялась, распугивая мелкое зверьё с птицами. Придавившая сердце чужая смерть возбудила желание жить, во что бы то ни стало.

Разбежавшись, она вынеслась на отлично изученный невысокий обрыв. Сбросила сапожки и ласточкой ухнула в ледяную воду. Лучшего лекарства от хандры не найти – торопливо работая руками и ногами, лихорадочно твердила про себя полоумная моржиха. И поспешила обратно к берегу: жуткая холодина! Аж дыхание оборвалось и не желало восстанавливаться. Пока Шайтала не встала на ноги и не поднялась из воды по пояс…

Чтобы столкнуть взглядом с удивлённо приподнятыми бровями Ай-Дараха. Вот уж, кого не ждала тут увидеть, так не ждала. Он стоял на утопленном в воде плоском валуне в одних шароварах с удочкой в руке. Длинные волосы забраны в хвост, на груди несколько местных амулетов против лиха, чиха и прочих неприятностей. Мускулистое загорелое тело чуть светлей лица и кистей рук – что для воина в порядке вещей: они из баргов сутками не вылазят.

Кстати, замечательное тело – подумалось Шайтале, когда она спохватилась, отмерла и побрела к берегу, клацая зубами. Абсолютно не заботясь о своём конфузе: облепившей тело мокрой тонкой рубашке. Пускай смотрит – досадливо отмахнулась Кира от стыдливости природной Шайталы: нашла время смущаться! Лишняя пара секунд в такой воде, и воспаление лёгких обеспечено – тут с ним шутить не рекомендуется.

Как и с мужчинами, представая перед ними в таком приглашающем пошалить виде – справедливости ради согласилась она. Аборигены привыкли видеть обнажённых женщин лишь в местных борделях – дома не всякая жена отважиться обнажиться перед мужем. А тут нате вам: высокородная мадам настолько сбрендила, что красуется перед буквально первым встречным голыми телесами.

– Какого демона тебя сюда занесло? – отойдя от своего шока, недовольно пробурчал этот солдафон, выбирая из воды леску.

Глаз – подобно воспитанным старейшинам – не отводил, лицо приятным не делал. Скривился так, будто лимонный сок без сахара ему подавали в пасть из брандспойта.

– Я могу спросить о том же, – выбираясь на берег, отстучала зубами Шайтала и не выдержала, съязвив на русском: – Дарахуша!

Вообще-то не стоило: местные – особенно воины – свято чтут имена, перешедшие им от непременно великих предков. Ибо в касту воинов не попадают с улицы: это закрытое сообщество. И некоторые династии могут смело вести отсчёт от сотворения мира. Коверкать имена тут не просто не принято – за такую дерзость сгоряча и прикончить могут. Принять же посрамление родового имени от женщины вообще за гранью добра и зла. Шайтала с тоской покосилась на резвящуюся реку: неужели придётся спасаться там, откуда только что едва спаслась?

Однако никто на неё с ножом не прыгнул. И горло не перерезал. Ай-Дарах свёл у переносицы брови и одновременно округлил глаза:

– Как ты меня назвала?

Потрясение на его лице выглядело непритворным: мужик начисто обалдел от такой дерзости. Или не от дерзости – внезапно пришло в голову Шайтале, пока она меленькими шажками старалась разорвать дистанцию с потенциальным убийцей наглых баб. Он же не бросился с ходу орать и распускать руки – кажется, Ай-Дараха поразило само слово «Дарахуша». Почти дорогуша – озарило Киру и окончательно расстроило подлинную Шайталу. Как можно так непочтительно обращаться к высокородному начальнику над пятью тысячами огненных коршунов гвардии Айтара? Ах-ах! Позор кромешный.

Не помрёт – продолжила хорохориться Кира, прикидывая, как сбежать, если босыми нежным пяточкам ходить по камушкам очень больно. Не выйдет – окончательно сдалась она и попыталась выкрутиться, изобразив лучезарную улыбку:

– Прости, вырвалось.

На улыбку и притворное покаяние Ай-Дарах ожидаемо не купился. Ещё больше сдвинул брови и грозно прорычал:

– Где ты слышала это слово?!

– Нигде, – испуганно проблеяла Шайтала, – сама выдумала.

Однако испуг оказался не настолько разрушительным, ибо её одолело любопытство: а почему его так взволновало это слово? Какие-то ассоциации? Он сам от кого-то слышал русское обращение «дорогуша»? Кроме другого пригула никто на ум не приходит. Получается, что Ай-Дарах знает или знал какого-то невольника пригула? Самого настоящего непра?

Ух, как же её тряхнуло и подкинуло от жгучего желания немедля прояснить животрепещущий вопрос. Но, открыв рот, она тут же его захлопнула – даже губу для надёжности закусила. Что не укрылось от вездесущего взгляда многоопытного воина. Он презрительно покривил губы и насмешливо бросил:

Глава 5

«Лишь для матери твоя смерть станет концом всего.

Супруга же, провожая тебя на погребальный костёр,

уже примется шарить вокруг алчным взглядом, дабы

выяснить: интересна ли она ещё другим мужчинам?»

(Из откровений Вседержителя Великого храма

Троесущего Аирабахаума, подслушанных и тайком

записанных одним из прислужников алтаря)

Шайтала смотрела на ажурную беседку, возведённую на высоком бревенчатом подиуме, внутри которой лежало замотанное в белые полотна тело Них-Гадара. В крестьянских семьях, где имеются старики, дерево для погребального костра собирают годами. И не целые стволы, а всё, что можно оторвать от хозяйства или где-то случайно раздобыть – лишь бы сложить хоть какую-то поленницу. Но для правителя эту последнюю честь оказывать принято с размахом.

Высокородные господа разошлись по обе стороны от костра. С одной расположилось большинство, принявшее сторону молодого правителя. Кто-то – как Них-Кадран и его коллега с запада – по идейным соображениям. Кто-то – как Юсуды с Шуатами – блюли нерушимость родственных уз, с чем у аборигенов строго. Кто-то – из тех, что поумней – категорически не желали никакой борьбы за власть, когда приходится бороться с врагами внешними.

Таниха – с противоположной стороны костра – обступили его прихлебатели с севера и тамошние четверо старейшин. Не побоялись же – усмехнулась Шайтала – открыто продемонстрировать, с кем они заодно. А главное, дать понять, что ничего ещё не закончено: как говаривали на планете Киры, корона к башке не гвоздями приколочена. Корон местные правители не имели. А вот древний чурбак-трон из-под задницы взгромоздившегося на него юнца вырвать никогда не поздно. Было бы кого на него усадить. А у них было.

В последний раз с бывшим мужем Шайтала разговаривала в день встречи невест. Обругали друг друга и разошлись: с тех пор Таних демонстративно игнорировал опозорившую его стерву. Даже не самим разводом, а происшествием на крепостной стене, чему стали свидетелями и тигры Нихура, и слуги. Последние, само собой, разнесли пикантную весть по всему городку у столичной крепости, а оттуда она разлетелась во все концы. Старший сын прославленного Них-Гадара превратился в посмешище.

Подвернётся случай – задумчиво разглядывала северян Шайтала – эти псы пойдут на риск, лишь бы заиметь ручного господина. А случай вот-вот представится. У них нынче война, а юный правитель вознамерился лично возглавить гвардию. Множество воинов уйдут, а тех ветеранов, что останутся защищать крепость, умеючи, быстренько вырежут. Вот тебе и новый правитель: Таних по прозвищу Безмозглый червяк. Идеальная вертушка в руках умелых престидижитаторов.

– Кого ты там высматриваешь? – не поворачивая к ней головы, осведомился у матери Барних.

– Тех, кто попытается подсадить на твоё место братца, – не кривя душой, прямо ответила Шайтала.

– Собрались, словно псы в стаю, – поджав губки, негромко прошипела Санита, нащупав руку свекрови и сжав её, будто в поисках защиты. – Надеются, что правитель уедет, а они тут начнут свои порядки устанавливать.

– Мы же договорились! – поморщился стоявший с другой стороны сынок, демонстративно опустив богатырскую длань на рукоять сабли.

– Мы ни о чём не договаривались, – возразила Шайтала. – Ты просто объявил свою волю.

Барних проскользнул за спиной матери и присоседился к жене. Обнял её за талию – Санита опустила голову ему на плечо и счастливо улыбнулась: муж стал гораздо внимательней, когда узнал, что она успела его обрадовать беременностью до похода. Взаимно обрадовать её, оставшись дома, паршивцу в голову не приходило.

Них-Кадран переместился на его место поближе к вдовствующей королеве-матери. Без стеснения прижался к ней плечом, пригнул голову и посетовал:

– Жаль, госпожа, что твои покровители не помогут. Их поддержка здорово бы пригодилась.

– Дети Ба не станут вмешиваться, – подтвердила она, дабы не плодить пустых надежд.

– Я верю, Них-Кадран, что ты не допустишь произвола, – твёрдо провозгласил молодой правитель, гордо вздёрнув подбородок.

На что стоявший по другую сторону костра Таних глумливо ухмыльнулся. Он догадывался, о чём беседуют родственнички, то и дело поглядывая на него. И наверняка льстил себе надеждой, что его боятся. Нет, положа руку на сердце, Шайтала и впрямь боялась: только не этого фигляра, а тех, кто им кукловодит.

– Ты только не выходи замуж, пока я не вернусь, – вдруг попросил вдовушку Барних.

Санита пихнула мужа кулачком в грудь и укоризненно попеняла:

– Как можно просить о таком свою мать? Не пристало сыну указывать вдове отца, как той распорядиться своей жизнью. На это даже её собственный отец больше права не имеет.

– Я вообще туда не собираюсь, – вырванная из размышлений, от неожиданности ляпнула Шайтала.

Них-Кадран хмыкнул, но тут же сделал постное лицо: неприлично так-то в сей скорбный час. Неуважительно!

– Теперь на тебя начнут охоту, – раздражённо процедил Барних.

– А то, – с этакой понимающей усмешкой подтвердил Них-Кадран.

И подмигнул лакомой вдовушке. Получилось так игриво, что она едва не прыснула – вот же старый чёрт! Нашёл время для шуточек и подначек. Впрочем, Шайтала была ему благодарна. Шла сюда с тяжёлым сердцем, стараясь не зареветь белугой – до того было тошно, что словами не передать. Но Кадран как-то исподволь постепенно развеял тоску, втянув её в разговоры о насущных делах. Унылое состояние сменилось тревогой: способна ли она сохранить существующее положение дел?

Внезапно рядом с отставным наследником обнаружился неизвестный Шайтале персонаж. В принципе, она и прежних-то знала через пень колоду, но их морды примелькались. А это что-то совершенно новенькое. Да ещё поразительно подходящее для того, чтобы соблазнить молодую вдовушку с капиталами – оценила она внешние данные новичка. Не юнец, но моложе того же Юсуда – перец в самой поре.