Хочу ненавидеть тебя

Глава 1.

Часть1

Глава 1. Аня

В таких местах я не была. Да меня бы и не пустили. Но лучше в шумном клубе отметить совершеннолетие, чем в окружении родственников, которых и так видишь почти каждый день. Все лучше, чем под постоянным надзором тирана отца.

Постоянно оборачиваюсь. Боюсь, что кто-нибудь меня заметит, узнает, скажет отцу, где я. Он узнает, что я сбежала, что смогла обвести охрану вокруг пальца, и тогда мне звездец…

— Ань, расслабься уже…

Ага, сказать легко… А попа-то поджимается…

— Дельный совет, но не действенный. Я не могу. Все время думаю, а может, зря отца ослушалась? Но и сидеть в четырех стенах меня достало. Реально. Мне восемнадцать, а меня даже на выпускной не отпустили, только потому что два года назад меня похитили. И ведь ему все твердят, обошлось все, а он на своем стоит, — говорю, говорю, хотя все это Инна и так знает.

— Может, все не так плохо? Теперь тебе восемнадцать, и он начнет считаться с твоим мнением?

— Ага. Он не считался ни с чьим мнением, когда оставил меня на домашнее обучение. И точно не считался с моим мнением, когда оплачивал мне обучение в Лондоне. Я уезжать не хочу. Мне в России нравится. Здесь все, кого я люблю.

— Слушай, тебе надо выпить, — кивает она бармену, который с сочувствием слушает меня, ну, или в декольте заглядывает. Наверное, сильно откровенное. Да еще и платье вечно задирается, больше напоминая пояс.

— И что, алкоголь сказочным образом поднимет мне настроение? А может, убережет мой зад от отцовских звездюлей?

— Он, что, бьет тебя?

— Ну, в детстве было, — пожимаю плечами. — Да не смотри так. Я сама была виновата. Решила, что смогу вести машину, и в дерево врезалась.

— Ну, капец. Я думала, ты любимая папина дочка, — подталкивает она мне «Пина Коладу», судя по цвету и консистенции. — Пей, это очень вкусно…

— Папина… Но папа у меня не нежный одуванчик, — беру трубочку губами и втягиваю прохладную жидкость. Чувствую, как она по горлу приятным холодком вниз стекает. Ого… Вкусно. Это тебе не коньяк, который мы с братом тайком пробовали, и не сухое вино, которое мне разрешают пить за столом. Это даже не шампанское, которое порой горчит. А это реально вкусно.

— Понравилось?

Я киваю, уже подтягиваю стакан ближе. Выпиваю до конца почти махом и тут же прошу второй.

— Эй, ты полегче! Это же не газировка.

— Вот именно. Мне восемнадцать. Так что пить надо не газировку!

— Ну, ладно, за тебя, — чокается она со мной, и в какой-то момент я осознаю страшное. Мне больше нет дела до звездюлей отца. Зато очень хочется, наконец, сделать то, зачем пришла. Оторваться. Повеселиться. Расслабиться. А может, наконец, влюбиться. В свой день рождения. Нет, дома, конечно, тоже было весело. Пришли родственники, надарили подарков. Но это все не то. Это все для детей, а я устала быть ребенком в ошейнике. Я взрослой хочу стать.

И судя по горячей волне по телу, что прошлась от очередного глотка, я близка к исполнению своего желанию, как никогда.

Но если честно, если бы не Инна, я бы никогда не решилась. Она сама за мной приехала. Ждала за воротами, пока я пробиралась по зарослям малины. Спасибо ей.

— Анют, ты со мной вообще?

— С тобой, конечно. Ты мне такой подарок сделала, — обнимаю ее в порыве чувств. — Пошли танцевать?

— Ну, наконец-то, моя Аня вернулась, а то я думала, что ты окончательно стала пленницей строгого папаши.

— Еще не окончательно, — тяну ее в гущу танцующих, туда, где за густым дымом и бьющим в глаза светом почти не видно ничего.

Но мне и не надо.

Мне нужна эта толпа, мне нужен шум, мне нужно движение. И я в нем купаюсь, двигаю бедрами в такт клубного ритма, то вскидывая руки вверх, то поглаживая себя по бедрам. На мне впервые за долгие годы короткое, откровенное платье, и это такой кайф не ощущать страха перед отцом! Не ощущать страха ни перед кем!

— Эй! Смотри, куда копытами наступаешь, — орет мне в ухо женский голос, и я понимаю, что наступила кому-то на ногу. Вот тебе и свобода.

— Простите, я нечаянно, — хочу отойти, но блондинка словно взбесилась.

— Мне твое нечаянно ни к чему. Ты знаешь, сколько эти туфли стоят?

— Ну, вряд ли дороже, чем мои, — вот кто меня за язык тянул. Ее глаза загораются, а крупное тело идет на меня.

Я, конечно, умею за себя постоять, но отец учил меня бить мужчин, а женщин-то за что…

Она размахивается, а я снова на ногу ей наступаю, но на этот раз специально. Она валится в сторону с нелепым криком, и толпа немного расходится.

— Да я, знаешь, что, сука, сделаю!?

— Нормальный педикюр? — предполагаю я. Ну, потому что ее синие ногти реально смешно смотрятся с этими красными босоножками и леопардовым платьем.

И она так смешно ноздри раздувает, на меня бросается, а я в сторону отхожу.

Она вдруг налетает на какого-то парня высокого, и я лица не вижу.

— Кать, ты уже достаточно себя опозорила. Иди выпей, посиди.

Глава 2.

Глава 2. Аня

Мы выходим на улицу, и я чувствую, как тело пронизывает августовской прохладой. Оборачиваюсь, вспоминая, что в гардеробе осталась моя куртка, ладно, хоть сумка со мной.

Но тут выбегает из-за угла парень и приносит мою кожанку. Богдан забирает ее и расправляет в руках, предлагая одеться.

— Ты не похож на джентльмена, — разворачиваюсь спиной, окунаясь в тепло своей одежды.

— А я и не джентльмен. Иначе вернул бы тебя домой, — помогает он мне одеться, но не отпускает, а плечи держит. — А я не верну. Точно не сегодня.

Я слушаю его голос, чувствую его руки. И больше не мерзну. Он разворачивает меня чуть в сторону, и я вижу это… Машину. Для большинства это обычная машина, иномарка, на которых ездят многие, а для меня несбывшаяся мечта. Додж Челенджер с двигателем СРТ-8. Именно такую машину, только желтого цвета подарил мне отец на день рождения два года назад, предупредив, что только в восемнадцать я сяду за руль. А потом произошло похищение, а потом кто-то взорвал мою мечту, устроив моему отцу ад, в попытке показать, как легко я могу умереть. Именно после этого случая он стал одержимым моей безопасностью, именно после этого случая я поняла, что больше мне не сесть в машину моей мечты. И пусть она не желтая, а черная, я все равно в немом восторге...

Богдан уже возле нее, дверь мне открывает.

— Ну, чего застыла, идешь?

— Иду, — конечно, иду. Еще раз сесть в эту машину - просто идея фикс. Особенно, сесть за руль.

Шагаю на негнущихся, смотря то на машину, то на мужчину, которому она принадлежит. Не это ли мечта, когда ваши интересы настолько сходятся? Не это ли судьба, когда вам не надо подстраиваться друг под друга, когда вы уже одно целое? Именно это я чувствую. Именно это происходит.

Сажусь, стараясь несильно раздвигать ноги, и закидываю их внутрь.

Дверь хлопает, и Богдан торопится обойти машину с другой стороны, садится и, не пристегиваясь, включает зажигание и вдавливает педаль газа. Машина ревет, двигатель ясно показывает, кто на дороге хозяин, а за нами остается облако выхлопных газов, сквозь которое я вижу группу вооруженных людей. Я бы даже подумала, что это отец за мной приехал, но не хочу даже предполагать подобный исход.

— Какой звук, — почти пою, глаза прикрывая. — Она словно тигр перед прыжком.

— О, да, ты разбираешься в тачках?

— Не во всех, а конкретно в этой. Всегда мечтала о такой же...

— Даже так… Да я смотрю, мы созданы друг для друга, — он переключает передачу и ладонь мне на коленку опускает. Чуть сжимает, и я свожу их сильнее. Если это возможно. — Пристегнись.

Я делаю, как он говорит, а потом хмурюсь.

— А ты?

— Я занят. Видишь, за дорогой смотрю. Но если хочешь, пристегни меня сама.

Хочется сказать, какая глупость, зачем мне это делать? Но разве я могу отказаться от возможности его коснуться, вдохнуть мужской терпкий запах его кожи, ощущать, как он близко? Скорее всего, через пару часов меня найдут, и отец никогда не даст мне с ним увидеться. И разве я могу упустить этот шанс?

— Или ты хочешь, чтобы мы остановились? — мельком смотрит он на меня, только прибавляя скорость, а меня уже колбасит. От звука двигателя, от запаха, который витает в салоне, от касания к коленке, которое не хочется прекращать.

— Не надо, — только и говорю я, откашливаюсь и на четвереньки встаю, прямо на своем сидении. Тянусь между ним и рулем, вдруг чувствуя, как он касается губами моей щеки.

— Давай, давай, у тебя почти получилось.

— А ты можешь не мешать?

— Да я даже не делаю ничего. Еду себе, за дорогой смотрю.

— А целовать меня зачем, — тянусь я за ремнем.

— Твоя щека просто на пути моих губ оказалась. И что я, животное какое-то, думать о том, как буду трахать тебя раком, пока еду за рулем?

Мне удается вытянуть полоску ремня и защелкнуть его, но щеки горят так, словно их крапивой отхлестали. Я сажусь на свое место и ответить ничего не могу.

Нужно что-то сказать, а я молчу, просто наслаждаюсь тем, как проносится за окном лесополоса, как сквозь огни города в небе начинают проглядывать звезды, как его рука снова на коленку опускается и гладит уже смелее. Хотя ему скромность вообще чужда. И мне хочется так же. Хочется отдаться этому чувству упоения, когда запреты и правила, когда скромность остаются далеко позади, а впереди только свобода, только удовольствие.

— И почему такая красотка празднует день рождения с одной подружкой, а не в компании друзей и поклонников?

— Это сложно… — не хочется об этом говорить, но раз он начал.

— А ты?

— Что я?

— Почему проводишь ночь один, когда в клубе полно девушек, готовых тебе отдаться.

— Я не один, Аня. И я выбрал лучшую из тех, кто готов мне отдаться.

Глава 3.

Глава 3. Аня

— Ты так уверен, что я собираюсь?

— А ты нет? Или ты из тех, кто обманывает себя?

— Нет, я не обманываю себя, но буду себе очень сильно сопротивляться.

Богдан усмехается и вдруг съезжает с трассы к какой-то придорожной кафешке возле заправки.

— Тогда и я буду сопротивляться своему желанию сломить твое сопротивление прямо сейчас. А проще всего это сделать, пока мы едим.

— Ну, ты и завернул, — смеюсь я, пока он из машины выходит и дверь мне снова открывает.

— Я и не так умею. Дай только показать.

Я беру его горячую руку и выхожу из машины, а он следит внимательно за реакцией, не знаю.

— Забавное местечко…

— Не смущает? Может, тебя сразу надо было в ресторан или отель с золотыми унитазами?

— Нет, — смеюсь я. — Сегодня день необычных мест и необычных людей.

— Это я-то необычный? — пропускает он меня вперед и следом заходит, к месту в самом углу подталкивает. Потом оставляет меня и приносит кофе и кусок торта «Любимчик Пашка». И что самое смешное, моего любимого торта. Это даже может показаться подозрительным.

— Почему ты взял этот торт?

— А что? Не любишь такой? — берет он ложку и нажимает на середину, ломая, сразу деля его на два и взяв в рот часть. — Мой любимый. Всегда сюда за ним приезжаю. Его хрен где найдешь.

Я даже поднимаюсь. Потому что, ну, не бывает таких совпадений. Отец учил меня не доверять людям, и я подхожу к кассе, где сидит уставшая от жизни продавщица. Поднимает глаза и кивает.

— Что тебе, девочка?

— Простите, а торт «Любимчик Пашка» еще есть, а то мой… друг мне не оставил.

— Она врет. Тут еще целый кусок!

— Сегодня уже нет. Нам обычно привозят десерты в восемь утра. Сегодня все разобрали. Особенно «Пашку».

Поразительно.

Возвращаюсь и вижу, как этот гад собирается съесть последний кусок.

— А мне?

— Открой рот, — делает он одолжение и поднимает ложку с квадратным кусочком сладости. Я поджимаю губы, а он меня по ноге своей бьет. — Открой рот, а то я сам все съем.

Я вздыхаю и размыкаю губы, он ложку к ним подносит и снова.

— А теперь достань язык.

— Ты издеваешься?

— Ну, а что? Попытка - не пытка. Да когда тебя еще покормят самым вкусным тортом в мире? — он подносит ложку, и я обхватываю ее губами, сразу прикрывая глаза, чувствуя, как печенье и крем тают на языке. И я им облизываю губы, которых вдруг касаются другие. Жесткие, упрямые и такие желанные.

— Я могу смотреть на это вечно, — отстраняется Богдан, а я понимаю, что сочетание его губ и торта самое невероятное, что было в моей жизни.

— Что бы тебе подарить на день рождения, — задумывается Богдан и бросает взгляд за стекло, туда, где стоит его сногсшибательная машина. И я знаю, что хочу. Богдана, конечно, и посидеть за рулем его машины.

— Что?

— Можно порулить?

— Нет, конечно. Еще я девчонке не давал сесть за руль своей ласточки.

— Но я умею. У меня и права есть.

— Да ладно?

— Да я серьезно говорю! Хочешь, поспорим?

— О как? Споры я люблю. Но за руль все равно не пущу.

— Ну, Богдан, ну, пожалуйста. Я очень хочу сесть за руль, проехаться немного, совсем чуть-чуть, — строю я глазки, а он закатывает свои. Берет меня за руку и тащит из кафе. Подводит к машине и открывает водительское сидение. Садится сам, а я хмурюсь.

— Садись, — отъезжает он назад, чтобы от руля осталось больше места.

— Куда?

— Ко мне на колени. Ты когда последний раз такой аппарат водила?

— Никогда, — признаюсь я, а он усмехается.

— Так вот именно. Так что садись, а я буду тебя учить.

— Ты скорее на студента похож, чем на учителя. А сколько тебе лет?

— Отличный вопрос, и я отвечу на него, когда ты уже усядешься, — дергает он меня за руку, и мне ничего не остается, как разместиться у него на коленях.

— Теперь возьмись за руль.

— Он такой гладкий, твердый, — задыхаюсь я от удовольствия. Я столько об этом мечтала. Столько грезила.

— У тебя отлично получается держать руль, крошка. Прекрати елозить задницей. Иначе тебе начнет мешать кое-что другое.

— Рычаг переключения передач? — резко выдыхаю я, когда действительно становится некомфортно сидеть на его коленях. — Я думала, ты лучше себя контролируешь… Ты ведь такой взрослый.

— С тобой контроль летит к чертям, — шепчет он мне в ухо, а я резко выдыхаю и трогаюсь. Нас дергает вперед, и Богдан шипит, словно ему больно. — Не так резко, Аня. Толкайся плавно, так же как я буду скоро толкаться в тебя.

Глава 4.

*** Богдан ***

Холодно, блин. Я зря решил без куртки выпендриться. Хотел показать девчонке классический набор плохиша. Они все на это ведутся. Крутая тачка, сигареты и мышцы. И Самсонова не стала исключением. Легкая добыча, особенно когда знаешь все ее слабые места.

Я осмотрелся, прислушался, но ее папаша был уже далеко. Я поднял девчонку на руки, отмечая, какая она все=таки легкая, и понес в сторону нужной поляны. За ветками был спрятан старенький внедорожник, собранный буквально по запчастям с нуля.

Я быстренько скинул ношу в багажник и накрыл плащевкой, на себя напяливая дебильную панаму и вставку с кривыми зубами. Если остановят, то подумают, что фермер дебил на Ниве.

Сажусь на переднее сидение и включаю зажигание, но не фары. Тихонько, стараясь не издавать лишних звуков, выбираюсь из леса на дорогу и сразу набираю скорость. Лечу по трассе, замечая множество машин с мигалками. Я готов, если что, но знаю, что меня не остановят, потому что, кто будет везти дочку такого человека как Самсонов в обычной Ниве серого цвета. Проскакиваю все посты и продолжаю мчать в сторону жилища, которое стало мне и моим друзьям домом на последние полгода.

Именно столько я планировал операцию под названием «Богатые девочки тоже сосут».

Я всего лишь хотел заснять то, как золотая девочка лишается девственности, и отправить ее папаше прямую трансляцию. Отличная была бы месть, хотя Димон считает, что детская. А потом бы шантажировал его этим видео, чтобы он вернул мне то, что причитается мне по праву.

Я долго думал, как это сделать, лелеял планы с юности. Скрупулезно следил за их семьей в перерывах между работой. И узнал одну простую вещь. Для Юрия Самсонова нет ничего ценнее этой рыжей девочки. Фиг знает, почему, но именно ей он потакает во всем, именно ее посадил под домашний арест после прошлой неудавшейся попытки похищения. Я ее тогда успел на хату одну привезти, но ее быстро нашли, и мне не удалось шантажировать Самсонова. Я был уверен, что при встрече он меня убьет, а он пожалел.

Ведь он чувствует вину за смерть моего отца, только что мне до его жалости. Плевать мне на нее. Тогда я был глупым, действовал один и совершил немало ошибок. Но больше такого не повторится. Теперь у меня есть пацаны, которые мне помогают, которые тоже хотят разбогатеть. Некоторые связи в преступном мире. Я, так называемый, змей-искуситель. Если мужику надоела телка, и он не знает, как от нее избавиться, то он находит такого как я, а я играю влюбленного идиота, который за несколько часов доводит любую недотрогу до измены. Но это все копейки, а мне нужны реальные бабки.

Так что, если Самсонов готов будет выложить за свою девочку пару сотен миллионов, я, быть может, оставлю ее сердце нетронутым.

Взгляд сам собой касается зеркала заднего вида. Не должна вроде задохнуться. Идиотка. Сама повелась на первого встречного, сама виновата.

Я проезжаю сотню километров и наконец сворачиваю в нужный проселок, добираюсь до заброшенной деревни «Оленьки» и ставлю тачку в ржавеющий гараж. Забираю Аню из машины и несу в дом. Он скорее напоминает хижину, и этим не привлекает внимание. Тут есть кухня, и всего две спальни и одна из них моя, которая в подвале.

— Это что? — на пороге встречает Димон. Мой кореш, с которым мы познакомились, когда я сбежал в очередной раз от очередных, так называемых, опекунов. Но никому из них я не стал нужен, когда все счета отца арестовали, а дед, который всегда был защитой, махнул на меня рукой. — Лом, ты что натворил? Одно дело шантаж, но похищение… Бля-я…

Димон немного пугливый. Одно слово — ботаник. Он выглядит так же. Вон очки трясутся от страха. У него навязчивая идея, что за ним следят, но зато он точно знает, как заглушить все сигналы, а значит никто никогда не определит местоположение этого места.

— Мой косяк, не отобрал у нее телефон, и она мне им заехала, — я боли особо не чувствую, отбили чувствительность, когда загремел первый раз на зону по малолетке. Но лучше стать отбойным мясом, чем женой педика, это мне еще отец рассказывал.

— Ты мое мнение знаешь. Предлагаю подумать, как заработать по-другому.

— Нет, Димон, она будет здесь, пока ее папаша не вернет мне каждую копейку, которой меня лишил.

— Ты думаешь, он вернет тебе хоть что-то, если ты его дочь изнасилуешь?!

— Да на кой мне она сдалась? Ни кожи, ни рожи.

— Да что ты мне лечишь? Ты чего пялишься на ее фотки по несколько раз на дню?!

— Да я медитировал! Чтобы правдоподобно сыграть интерес. К тому же это может сыграть на руку. Проще будет ее контролировать, если влюбится.

— Я видел, как она в тебя телефоном кинула. В следующий раз это может быть нож или камень. Какая любовь?

— Она уже втюрилась в меня, расслабься, — несу ее в подвал и продолжаю слышать недовольное бурчание Димаса.

Да, он считает, что я совсем поехал, раз разменной монетой выбрал именно дочку Самсонова. Но она всегда была сочетанием всего того, что я лишился. Она училась в той же школе, в которую готовили меня, начала заниматься шахматами, даже машину на день рождения выбрала точно такую же, какую хотел я. Она сама решила свою судьбу…

Я не бедствую, я и сам кое-что могу заработать, но это все крохи, а мне нужны нормальные деньги, чтобы встать на ноги и вернуть дом, который у меня отобрали, найти мать, которая меня бросила, и стать тем, кем меня хотел видеть отец, главой в его бизнесе.

Глава 5.

*** Анна ***

Первая мысль, что я больше никогда не буду пить алкоголь. Вторая, что нужно скорее позвать маму, чтобы она принесла мне таблетку от головной боли. И только третьей приходит, что мамы рядом нет, а я неизвестно где.

Это-то меня и заставляет открыть глаза и вскочить…

Я осматриваюсь, чувствуя, как меня поглощает паника. Подвал. Опять подвал. Ничего умнее этот урод придумать не мог?!

Часто дышу, пытаясь справиться с панической атакой, закрываю рот руками и кричу, стараясь при этом не издавать ни звука. Кусаю ладонь, чувствуя, как слезы градом катятся по щекам. Минуту-другую я содрогаюсь от ненависти к этому мстительному ублюдку.

Но еще к себе.

За глупость, за то, что не слушала отца, который предупреждал. И как я так легко повелась, просто по щелчку пальца. Жаль, что телефоном я его не убила. И злость снова предает мне сил. Я осматриваю помещение, вижу стол с кипой счетов, ноут, на котором стоит пароль, потом холодильник, заполненный пивом, а еще стол с двумя креслами, под которым разложены внушительные стопки книг. Здесь живет мужчина. Очень педантичный, на мой взгляд, только странно, что вещей почти нет. Ни шкафа, ни комода. Хотя вот дверь…. Господи, туалет. Здесь есть туалет! В прошлый раз мне пришлось… Лучше не вспоминать, что….

Я подошла ко входной, железной двери и тихонько подергала. Бесполезно. Сильнее. Результат тот же. Осмотревшись еще раз, я начала простукивать стены, как учил отец. Если где-то есть прореха, то может быть еще один выход. Но пол часа постукиваний и отбитых костяшек рук оказались бесполезными. Я вымыла руки от наметившейся крови и села на кровать. Заметила, что на ноге остался приличный синяк после вчерашнего забега, а вот рука в порядке. Даже не болит.

Я долго сижу и смотрю на единственный источник света, лампочку, чуть качающуюся из-за сквозняка, который дует из небольшого вентиляционного люка. К нему идет провод из розетки. Туда же ведет провод от ноута.

Я шумно выдыхаю, пытаясь соображать, как отсюда выбраться. Пока не появился Ломоносов, есть шанс. Он, конечно, мог притаиться за дверью, но шанс всегда есть.

Я подхожу к импровизированной кухне, где лежат нож и вилка, а еще банка недоеденной тушенки. О еде думать не хочется, особенно о такой, но пригодиться может все. Я беру нож и иду к кровати. Наматываю на ручку наволочку от подушки. Потом затаив дыхание убираю вилку ноута и резко, пока не осталось сомнений, втыкаю нож острием в розетку.

Тут же искрит, меня бьет отголосками тока, и я как можно громче имитирую боль криком. Не знаю, как вышло, но самое главное отключается электричество, и комната погружается в кромешную тьму.

Я готова порадоваться маленькой победе, но не получается. Но я все равно беру этот же нож и пробираюсь к двери, где усаживаюсь у стены и начинаю ждать.

И хвала Богам дверь со скрипом открывается, и в комнату вбегает чья-то тень.

— Что тут… — я тут же прыгаю на неизвестного сверху, бью по голове, слыша, как он мешком сваливается на пол. С трудом ориентируюсь в полной темноте, но поднимаюсь по лестнице и вижу лучи света. День, господи, как хорошо, что сейчас день.

Осматриваю маленькую комнату в поисках какого угодно оружия, но не нахожу ничего, беру все телефоны, которые лежат на столе и выбегаю на улицу.

Прикрываю глаза от слепящего солнечного света и осматриваю убогую халупу и лес, который ее окружает.

И вот теперь реально страшно, потому что над деревьями я не вижу ни одной вышки сотовой связи. Вообще ничего. Пробую набрать на телефонах все известные мне номера, но связи нет. Злость и адреналин буквально душат, я с криком бросаю ненужные железки на землю, топчу их голыми ногами.

Потом снова захожу в дом. Еще один ноут, но электричества нет. Он не работает.

Я в панике снова бросаюсь на улицу, прихватив с собой несколько ножей, спички и единственную шоколадку, сложив все в первый попавшийся пакет.

Рядом замечаю деревянную постройку с большими воротами, судя по всему, для автомобиля. Но открыв их, вижу, что пусто. Но вдруг слышу шум мотора. Можно даже предположить, что это отец наконец приехал, но рисковать не хочу и иду в лес прятаться за ближайшее дерево. А когда замечаю старенькую ниву, то сразу стартую вглубь.

Подальше от него…

Еле шевелю ногами, когда устала, когда не устала, бегу. Все дальше и дальше, совершенно не зная куда.

В какой-то момент, уже на закате, понимаю, что сил больше нет и пытаюсь найти хоть что-то, чтобы разжечь костер. Ветки, сухую листву. Все это скидываю в небольшую ямку, которую раскопала руками. Спасибо походам, в которые мы ходили вместе с братьями.

Правда надо было хоть шоколадку сохранить, а я ее почти сразу умяла.

Спустя несколько минут мучений я все-таки зажигаю костерок и грею руки. Только вот теперь смотрю на него и думаю о той ужасной на вид тушёнке. Наверное, сейчас и она показалась бы мне райским наслаждением. Сижу на поваленном дереве и продолжаю греться, думая, смогу ли здесь поймать хоть что-то. В какой-то момент усталость берет верх, и я засыпаю прямо на бревне, положив голову на собственную куртку.

Сквозь сон слышу песню, колыбельную, которую поет красивый баритон. Даже улыбаюсь, а потом понимаю, что больше не одна. А еще слышу невероятно аппетитный куриный запах.

Глава 6.

*** Богдан ***

Я не ожидал, что она рванет в лес.

Не ожидал, что Дима ей откроет и так просто станет жертвой рукоятки ножа.

Я уже даже зассал, что найду не ее, а обглоданный труп. В этой части области довольно холодно ночами, плюс животные.

Но девчонка решила согреться и выдала себя с потрохами. И я ей никогда не скажу, но с одной стороны она меня удивила приятно своим умением выживать. Но с другой стороны разочаровала тем, что плохо слушала папочку.

Уж он-то точно говорил, что костер может выдать тебя с потрохами. Так и получилось. И пока я ее искал, сам проголодался как сволочь, подбил точным ударом ножа тетерева, и даже пожарил его, но пленница все равно отказалась.

Ну посмотрим, как быстро ее голод победит ее принципиальность, а на деле самонадеянность. Она ведь уверена, что папуля уже на пути к ее спасению.

Наивная.

Она сидит на заднем сидении, подпрыгивая на ухабах и ни издавая ни звука. В прошлый раз, когда ее похищали, она орала как резанная, брыкалась и кусалась. А сейчас, кажется, даже подросла и поумнела.

Ну и похорошела, чего греха таить. Чего только волосы одни стоят, огненные, густые, мягкие. Одно удовольствие будет их на кулак наматывать. А глаза эти злющие. Представлял их, пока Катя отсасывала. Думал о том, как это будет делать Самсонова, и кончил как никогда быстро. Причем теперь она возбуждает меня даже больше, чем несколько часов назад, когда ее глазищи были наполнены восхищением и раболепством. Теперь в них плещется лишь ненависть. Это всегда заводит больше, чем слепая влюбленность. Инстинкт охотника никуда не денешь. Обычно он даже не просыпается.

Девки всегда на меня вешались. Им даже не надо улыбаться, они сами придумали себе мой образ, а когда после ночи я уходил и отдавал видео с сексом их парням или мужьям, были вне себя от ярости. Были и те, кто просто просыпался и понимал, что я стану лишь мимолетным воспоминанием.

Но для этой малышки я стану настоящим кошмаром, который будет преследовать ее всю жизнь. И в этом есть свой кайф, впитаться в чей-то мозг настолько, что вытравить невозможно. Теперь я даже думаю все-таки трахнуть ее, чтобы окончательно запомниться, и чтобы ни один из ее будущих прилизанных партнёров не смог со мной сравниться.

И будет очень интересно, как быстро девочка падет жертвой своего либидо, довольно сильного, надо сказать.

— Может ты прекратишь на меня пялиться и начнешь следить за дорогой? — огрызается, бессмысленно натягивая платье на бедра.

— Смотрю, чтобы ты из машины не кинулась.

— Ну и зачем мне это, если я сама в нее села.

— А я не знаю. Женский мозг устроен совершенно иначе, чем человеческий.

— О… Шовинизм подвезли. Как неожиданно.

— Ну а как можно было не догадаться, что я найду тебя по костру? Или ты устала бежать и хотела, чтобы я тебя нашел? — я играю бровями, чувствуя, как мне нравится ее бесить. Толкать на эмоциональный ответ.

— Вот еще! Сдался ты мне. И вообще, знай я, что ты просто мелкий бандит, даже не посмотрела бы на тебя. Вместо того, чтобы работать, двигаться и развиваться, чего-то добиться, ты идешь самым легким путем и просто шантажируешь моего отца! Только деньги не помогут тебе разбогатеть, если ты ленивый, и ни на что не способен, что тебе не помогут даже миллионы.

Я терпеливый, но если меня начать бесить, то лучше прятаться. Поэтому я тормознул машину как можно резче, так, что Самсонова практически слетала со своего сидения. Вышел из машины и обошел ее. Сначала к багажнику за скотчем, который кинул под сидение, когда открыл дверь с ее стороны.

— Что тебе?! Отвали! — начинает орать Самсонова, но я дергаю ее на сидение и наваливаюсь сверху.

— Тебе никогда не говорили, что ты дохуя пиздишь, при этом ничего не зная?

— Отвали от меня! Могу говорить, что хочу, ты все равно ничего мне не сделаешь! Ведь только тронь меня и не видать тебе миллионов, или чего ты там у отца просить собрался, — смело, но глупо. Истинный Гриффиндор.

— Видишь ли, Анюта, — заговорил я издевательски и прочертил линию пальцами по ее дрожащему, такому желанному телу. От самого бедра до шеи. — Твой папуля очень хочет видеть тебя живой. Просто живой… И только от тебя зависит, будешь ли ты при этом здоровой, — сжал я ладонью хрупкую шею, смотря, как ее глаза расширяются, а тело бьется в судорогах сопротивления. Вторая рука уже внизу, тянется по бедру вверх, задирая и без того короткую юбку.

— Не смей, урод, не трогай меня! — кричит она, царапая руку, оставляя кровавые следы. Дикая кошка. А какой она будет в постели, когда поймет, что от секса можно подучить гораздо больше удовольствия, чем от борьбы со мной

— А что ты сделаешь? — задеваю я ткань напрочь порванных колгот и тяну их на себя, срывая окончательно.

— Папа убьет тебя, если ты сделаешь это….

— Твоему папе нужно было научить тебя работать не только языком, но и мозгом, — срываю я с треском трусы и поднимаю их наверх, толкая Самсоновой в рот. Тут же нахожу снизу скотч, налепливаю на рот.

— Вот так ты мне нравишься гораздо больше, — усмехаюсь я и поднимаюсь, поправляя в штанах вставший член.

Глава 7.

*** Аня ***

Заклеил рот, вот уж беда. Руки свободные, смогу отклеить и сказать все, что думаю. Я жую свои трусы и впериваю взгляд полный ненависти в русый затылок. И умей я выжигать глазами искры, от него бы не осталось даже его твердой головешки.

Он никогда не узнает, как сильно я испугалась изнасилования.

Я знала, что тогда никогда не смогу построить хоть сколько-то нормальные отношения. Такие, как у моих родителей, или брата с его женой. Если меня изнасилуют, я всегда буду шарахаться от мужиков. Под страхом плена отец давал читать мне не самые радужные книги. И там было что-то вроде инструкции, как выжить в подобной ситуации. Но как избежать изнасилования, не было. Потому что если у мужика с ножом стоит, то тебе лучше не дергаться. Но я все напрочь забыла, потому что не хочу жить, как те героини реальных историй. Без друзей, в полном одиночестве, постоянно в страхе. Оборачиваясь на каждый звук.

Да, не хочу. Но кто виноват, что я оказалась здесь. И внутренний голос с голосом отца шепчет очень четко: ты, ты, ты.

— Что-то ты притихла, — доносится спереди со смешком, а я только глаза уже делаю, еще немного и совсем закрою.

И вообще, лучше отвернуться и посмотреть на темный лес, который на ходу освещает машина. Ее трясет на лесных ухабах. И уже довольно долго. Сколько мы уже едем. Я, получается, довольно далеко ушла. Спасибо тренировкам на беговой дорожке.

— Ну вот, а я хотел еще послушать про то, какой я трус.

А что слушать, ты и так все знаешь.

— Может музыку послушаем?

Он включил дебильный трек, под который разве что гоп-стоп танцевать, но за неимением лучшего я стала про себя подпевать, чтобы совсем с ума не сойти от страха и зла на саму себя.

Малиновая Lada,

В малиновый закат,

Хотела на канары,

А везу тебя за МКАД.

Холодный как Россия,

Красивый, холостой,

Тебя все звали с ними,

А поехала со мной.

И ведь слова-то какие точные. И пусть на Канары я не хотела, но точно где-то далеко за МКАДом. А он хоть и хочет казаться балагуром, от него действительно веет сибирским холодом, таким, что даже фальшивые солнечные улыбки только сильнее обмораживают кожу.

Не знаю насчет холостой, но то, что он красивый, да. Да я бы и не клюнула на некрасивого, и он, конечно, это знал. Знал, что цепанет меня, заключенную опасным антуражем, который создал вокруг себя. Таинственностью. И он вел себя так, словно клуб его, машина его, а по факту. Сама не знаю, почему, но дергаться начинаю сильнее.

— Тебя пчела укусила?

Я хотела задать вопрос. Вернее, миллионы вопросов. Но с другой стороны, с ним ведь разговаривать придется, а мне не хочется. Я ненавижу его, ненавижу!

Внезапно мы тормозим. Снова оказываемся возле халупы, из которой я сбежала. Теперь там горел свет, значит, они все починили. Может и компьютер, может я смогу связаться с отцом? Правда, когда сама перестану быть связанной.

Ломоносов выходит из машины, а я смотрю в сторону дороги, откуда предположительно он приехал сюда. Далеко ли до трассы. Дверь с моей стороны открывается, и Ломоносов смотрит не на меня, а в ту же сторону, через окно. Прикидывает, сбегу ли?

— Я думал, ты мозг включила, а ты все туда же… — он вытаскивает меня на улицу, и я почти падаю, оказывается, нога занемела в машине. — Ох ты хромоножка.

Уже не брыкаюсь, когда он меня как мешок с картошкой переваливает через плечо и заходит в свою халупу.

— Нашел бешеную? — слышу молодой, уже знакомый голос. На этот раз очень недовольный.

Ломоносов бьет меня по заднице, а я только и могу мычать и ногами колотить. Урод.

— Конечно, нашел. Эта идиотка костер разожгла. Умнее-то ничего придумать не могла.

Они ржут, а я челюсти сжимаю. Ублюдки. Вот только папа придет, я потребую, чтобы на этот раз он его убил. И дружка его десносушителя.

— Пожрать приготовил?

— Для себя и тебя. Ее я кормить не буду. У меня голова еще болит.

— Тогда отдашь ей свою порцию. Не хватало, чтобы она с голоду сдохла, — забирает Ломоносов тарелку и несет меня дальше. Я только мельком цепляю взгляд парня, которого проще всего назвать лохматым ботаником. Меня несут туда, откуда я с таким трудом вырвалась, и грубо кидают на кровать.

В следующий момент он ставит тарелку с чем-то мясным на стол, а в его руке появляется нож. Отлично, а если он убьет меня. Прямо сейчас воткнет нож мне в шею? Ломоносов подходит ко мне все ближе. Ближе. Ближе. И я назад отползаю, в стену врезаюсь головой, но плевать. Боль ничто в сравнении со смертью.

— Мне очень нравится видеть, как злость в твоих глазах борется с ненавистью. Но порой нужно сдаться, чтобы победить, — знаю, это говорилось в книжках, нужно во всем потакать похитителю, даже если он захочет раздвинуть твои ноги. Особенно если захочет. Потому что, если этого не сделать, он избавится от тебя и найдет другую.

Только вот дело в том, что Ломоносов от меня не может избавиться. Я нужна ему. Нужна…

Глава 8.

— Раздевайся

Что? В смысле куртку снять? Или может туфли? Но я без обуви и вообще, мне и снимать-то нечего. В общем я реально не понимаю этого его «раздевайся». Может он другие слово сказать хотел?

— Что стоишь? Раздевайся, Аня, сейчас будем спать.

Вся моя бравада, благодаря который я смогла сбежать, хотела выкрасть его машину или даже вступить в неравную схватку, кончилась. Стою ни жива, ни мертва, пытаясь найти в себе остатки смелости.

— Раздевайся, Аня, — уже не требует, приказывает он. Подходит близко, теперь я вижу его горящие глаза, и намерения становятся прозрачнее. Я тоже нападаю, правда пока только словами.

— Вот еще! Ты смешон. Мой отец уже наверняка едет сюда. Думаешь, насилие надо мной поможет тебе выжить?

Этот придурок смеется. Нет, вы посмотрите на него. И почему от его смеха по телу мурашки? И почему он не похож на обычного гопника из какого-нибудь сериала «Реальные пацаны».

— У тебя выбора нет. Ты можешь попытаться со мной бороться, можешь даже применить свои знания самозащиты, но ведь и сама понимаешь — твое платье порвется. А так как больше одежды у меня нет, ходить тебе будет не в чем.

— Я не буду, — говорю упрямо, хотя и понимаю, что он прав, а он закрывает двери на ключ и снимает водолазку, демонстрируя мускулистую грудь. Ну вот почему у него такая фигура. Вроде ничего особенного, а взгляд оторвать сложно. И тату на плече, лишь часть, но интересно увидеть всю картинку. — Ты зачем раздеваешься?

— Так у меня тоже одежды нет, — усмехается он. — А ты наверняка будешь мне ее рвать, когда начнешь сопротивляться.

— Я не буду с тобой спать… — трясет меня. — Ты меня не заставишь.

Он стягивает с себя брюки, оставаясь в одних боксерах.

— Поспорим?

Я сглатываю, смотрю по сторонам в поисках чего-то, что могло бы стать защитой. Кухня! Даже ложкой можно убить. Метнулась туда, но уже в момент оказалась прижатой к мускулистой груди, а его руки, обвившие живот и шею, перекрыли мне дыхание.

— Отпусти, урод! Я не буду с тобой трахаться! Не буду! — визжу как дурная и с тем же визгом лечу на кровать.

— Да кому ты нужна, плоскодонка, — он берет меня за щиколотку, дергая на себя. — Я сочных баб люблю, а у тебя даже смотреть не на что.

— Тогда зачем мне раздеваться? — кричу, а про себя думаю, что от его слов легче стать должно, но почему-то ком в горле и обидно до смерти. Мне все говорили всегда, что я ладная, красивая и вообще ведьма, потому что могу жрать и не толстеть. Но ему не нравлюсь. И получается, все его слова вечером были лишь игрой. — Зачем мне раздеваться?

— Чтобы не сбежала, конечно. Я же знаю, что ты не угомонишься, а без одежды ты никуда не денешься.

И я понимаю, что он прав, а от того брыкаюсь сильнее.

— Но это нечестно!

— Самсонова, я заебался. Я хочу жрать и спать. И сейчас, пока я жру, ты разденешься и уляжешься сама, или я просто порву эти шмотки.

— Рви, я не разденусь, — задираю подбородок, готова драться даже за этот блестящий клочок, обтягивающий задницу.

— Точно? А к папе ты выйдешь, тряся своими комариными укусами?

— Да пошел ты! У меня не комариные укусы! У меня нормальная грудь! — он вдруг протягивает руку к ней, а я хлестко бью!

— Ну а что? Должен же я проверить твои слова, — ржет он и отпускает меня, только вот кожу на ноге в месте, где он касался, словно заклеймили, и я невольно тру там.

Он садится за небольшой стол и начинает быстро поглощать бурду, что была на тарелке. Я же часто дышу, думая, что еще придумать. Не могу же я просто сидеть и ждать?

Ну раз он спиной, то можно попробовать. Вон, тяжелый том Гюго. Его и беру в руку, на цыпочках подходя к Ломоносову, заношу книгу над головой и вдруг замечаю насмешливый взгляд в зеркале, которое было прямо перед ним.

Руки слабеют, томик падает мне на ногу, и я кричу от острой боли. Как дура пляшу на одной ноге до кровати и еле-еле сдерживаю слезы.

— Ты вообще неугомонная? Мне казалось, что ты пай-девочка, — подходит Ломоносов и ногу мою берет посмотреть, и как я не пытаюсь ее вырвать, не отпускает.

— Когда кажется, креститься надо, ты вообще обо мне ничего не знаешь!

— Все я про тебя знаю, Аня, — поднимает он взгляд, и я пропадаю, словно загнанная в силки лань. — Знаю, что заговорила ты в два, знаю, что долго не могла спать в своей комнате, знаю, что читать научилась сама, потому что мама отказывалась тебе читать взрослые книжки. Знаю, что в первом классе была ябедой, пока тебя не избили девочки. В девять ты упала в реку и чуть не утонула. Знаю, что тебе пришлось броситься с братом в Темзу, чтобы вас не похитили. Знаю, что с матерью ты не ладишь, но во всем слушаешься отца. Знаю, что влюбилась впервые в двенадцать, в мальчика, который оказался педиком. Это, наверное, была трагедия.

— Заткнись! — ору, а он достает виски и на ногу мне льет. Больно!

— Знаю, что месячные у тебя в тринадцать начались.

— Перестань, я даже знать не хочу, откуда тебе все это известно.

Глава 9.

*** Богдан ***

— Когда ты от нее избавишься? — застал меня голос Димона, когда я пакеты стал разбирать, что бросил, когда, приехав, узнал, что Самсонова сбежала. — Але! Лом! Почему ты еще не связался с ее отцом? Резвых уже звонил.

— Завтра. Сегодня я хочу спать, — пихаю все в холодильник, беру вишневый сок и иду обратно в подвал.

— Богдан, — окликает меня друг, и я раздраженно оборачиваюсь.

— Ну что? Тебе какое дело? Она тебе чем мешает?

— Ты меня пугаешь, — отступает ботаник. — У нас был план.

— Да, и теперь он поменялся.

— Она не должна была оказаться здесь. Ты не должен был с ней общаться.

— Это еще почему?

— Просто, блин, — он ерошит свои волосы. — Ты столько времени изучал всю подноготную ее семьи. Ее саму. Ты знаешь эту девчонку вдоль и поперек…

— Не скажи. Она не такая…

— Это экстремальная ситуация. Тут никогда не угадаешь. Но что касается всего остального.

— Ты можешь прямо сказать или так и будешь своими умными загадками пиздеть?

— Да, блин, я и сам объяснить не могу! Это просто как изучать всю жизнь океан и не замечать его силы и величия. Но стоит оказаться рядом с ним, не сможешь остаться равнодушным.

— Какой ты романтичный, — ржу я. — Как только ее папаша выплатит то, что нужно, я ее отправлю на все четыре стороны. Ну и подкатишь к своему океану.

— Отправишь ли?

— А нах… она мне? — заканчиваю я и в подвал спускаюсь, дверь закрываю на ключ и выдыхаю. Вот душный Димон. Херню мне какую-то лечит. — Иди, дура, сок тебе принес, котлету запить.

Она не ответила, и я посмотрел на кровать. И почему-то застыл.

Она спала. И вроде бы все ничего. Но волосы растрепались как всполохи огня по подушке. И это только начало. Как она не заворачивала себя в простыню, все равно часть ноги осталась на виду. Маленькая стопа тридцать седьмого размера с красными ноготками. И сейчас здесь Самсонова смотрелась ужасно неуместно. Все такое темное, а она огонек, пытающийся освятить мрак.

Я отставляю сок и иду к кровати. Просто сажусь на нее, продолжая смотреть на эту дуру. Дуру… Мы ведь по сути не знакомы, но я знаю о ней все. Я изучал всю ее семью, но почему-то именно ее, как одержимый. Вплоть до того, что она любит вишневый сок. Или как реагировала на ту или иную ситуацию. «Океан», — говорит Димон.

Но это не подходит ей. Скорее вулкан, который, ты был уверен, спит. И вот ты подходишь к самому жерлу, а лава сжигает тебя заживо. И как бы много я о ней не выяснял, я все равно не знаю о ней всего. Например, какие на ощупь ее волосы? Они такие же горячие как вид?

Глупо, но я решаю проверить, просто касаюсь локона, который залез на мою сторону. И странное дело, они прохладные на ощупь, почти как шелковые галстуки, которые я носил все детство. И теперь она поможет мне снова их носить.

Она спит беспокойно, чуть разомкнув губы, и я тяну палец, чтобы узнать, такие ли у нее нежные губы, как кажется. Но не касаюсь, останавливаясь в миллиметре.

Димон не прав. Мне плевать на эту девку. Плевать! Капризную и слушающуюся только своего папашу-ублюдка и убийцу. Злость помогает справиться с нахлынувшим возбуждением, но я все равно беру одеяло и ложусь на полу. Не хватало еще коснуться ее во сне.

Завтра же позвоню ее отцу, пусть собирает бабки и забирает ее. И через пару дней, загоняя член в очередную крошку в клубе Кости, я даже не вспомню о том, как касался нежных локонов и как искрили пальцы от близости к ее губам.

Верчусь, но не могу уснуть на полу. Твердо, неудобно, а запах Самсоновой, кажется, занял каждую частичку этой комнаты. Проник в каждую пору моей кожи. Блять.

Ладно, все равно никто не узнает.

Возвращаюсь на кровать, замечая, что она, как была на краю кровати, так и осталась.

Лег и отвернулся от нее, все равно всем телом чувствуя ее присутствие, жар ее тела.

И сдался.

Она просто телка. Таких полно. Она вообще ничего не стоит. И уважать ее нежные чувства я точно не буду.

Так что поворачиваюсь и снова пальцами касаюсь мягких локонов, хотя теперь желание взять в кулак больше.

Но в кулак я беру член, стянув с себя боксеры. Смотрю на губы, что спокойно выдыхают воздух, и представляю, как они обхватывают головку, ствол, делают его влажным, еще более твердым.

Кулаком сжимаю себя, начинаю водить по члену снизу-вверх, поддаваясь фантазиям, которые вообще не должны были возникнуть в моей голове.

Но они уже там, уже проникают в тело, в вены, как яд, отравляя сущность. А может быть я давно ею отравлен? Может быть еще в тот момент, когда стал изучать ее жизнь больше других, потому что она ближе мне по возрасту, потому что она любит то, что люблю я, потому что она совершенно не в моем вкусе, но член упорно на нее реагирует, словно в противовес моим мыслям. В какой момент это началось? Да и не плевать ли?

Движения рукой становятся быстрее, тело немеет в преддверии концовки, которая все никак не наступит. Но стоит Самсоновой выдохнуть и перевернуться, раскрыв полукружие груди, как все почти мгновенно заканчивается. Член в кулаке каменеет, тут же выплескивая сперму. Я вижу, как одна капля падает на простыни, в которой прячется Аня. И мысль, что она проснется с моим запахом, приносит еще больше удовлетворения.

Глава 10.

*** Анна ***

Мне снится дом. Вон мама у крыльца, а рядом папа ее обнимает. Идеальная семья, идеальные отношения. И я такие хочу. Хочу быть такой же счастливой, как они. Как Алена с Никитой. Вон он, мой брат, целует свою жену. Они счастливы и зовут меня к ним. Машут, улыбаются, и я лечу. Бегу со всех ног, подсознанием понимая, что там мой дом, моя семья, там я буду в безопасности.

Но внезапно передо мной вспыхивает столб огня. Он буквально за пару мгновений испепеляет всю мою семью, которая исчезает с застывшими улыбками. Я кричу, хочу к ним, но огонь не дает. И мне остается только срывать горло, царапая кожу лица в кровь, и смотреть, как они превращаются в пыль.

Я в бессилии падаю на колени и просыпаюсь.

Часто и шумно дышу, вспоминая каждую деталь сна, который мне снится уже в третий раз.

Я встряхиваюсь, быстро вспоминая, где я. Обвожу взглядом полумрак, тьму, которую разбивает единственный источник света, работающий ноутбук. И вдруг тишину прерывает протяжный храп. Я вздрагиваю и, повернув голову, зажимаю рот рукой, чтобы не закричать от испуга.

Этого следовало ожидать, это чудовище легло со мной. Ожидать-то следовало, но все равно неожиданно. И, наверное, не стоит интересоваться почему Ломоносов без трусов.

Я почему-то замираю, рассматривая его спину, увитую тугими мышцами. Приятно на него смотреть. Так приятно, что сердце застывает, а горло перехватывает. Я не могу не смотреть на татуировку белого ревущего медведя. Странный выбор. Вот тигр или змея. Ему бы подошло. Но медведь?

И еще он странный какой-то. Приглядываюсь и замечаю, что он в броне. Медведь в броне. Мне это что-то прям напоминает. Где-то я видела это. «Совсем очумела?», — ругаю себя. Похититель спит, голый, а ты сидишь, спину его рассматриваешь?

Еще на задницу посмотри. Блин, посмотрела. Ну зад как зад. Тугой, светлее, чем основная часть спины. И эта полоска, разделяющая светлое и темное, тянет прикоснуться к ней. Дура!

Так. Где его джинсы?

Он точно держит там ключи. И если не там, то где. Не в заднице же.

Я тихонько сползаю с кровати, не забыв про свои простыни, и начинаю в темноте рыскать. Мне улыбается удача, и я с замершим сердцем начинаю шарить по карманам. Нахожу презервативы, сигареты, карточку какую-то. Но ключей нет! Ничего не найдя, в бессильной злобе кидаю джинсы в сторону.

Заворачиваюсь в простыни и иду к двери, мельком взглянув на неподвижный зад. Пытаюсь в темноте нащупать хоть что-то. Где-то должен быть ключ. Ну хоть где-то. Ну пожалуйста. Я щупаю каждую трещину, каждый выступ над дверью в том числе. Спускаюсь на пол, чтобы посмотреть, может он традиционно положил ключ под коврик. Но и здесь его нет. Быстро ползу к компьютеру, но и на столе ничего нет.

— Как же ты заебала, — вырывает меня из раздумий голос, и я бьюсь головой об стол. Даже там нет. Оборачиваюсь и вижу сидящего на кровати Ломоносова. В неярком свете видно, что он раздражен, но не зол. Но самое главное не то, что я вижу его торс, кубики, что сейчас он выглядит сонным и расслабленным, настолько, что хочется к нему под бочок, поспать, а не ключи искать. Самое главное это ключи, который он держит чуть поднятой рукой.

Засада.

— Поиграем?

— В смысле? — напрягаюсь я, держа взгляд строго на ключе, что болтается на пальце. Ниже лучше не опускать. Я точно помню, что он был голый, а значит… — Как поиграть?

— Забери у меня ключ, и я выпущу тебя.

— И ты думаешь, я тебе поверю? — он поднимается во весь рост, и я отворачиваюсь, снова дурная бьюсь головой.

— Не проверишь, не узнаешь. Схватишься за ключ, я тебя выпущу.

— А если нет?

— Перестанешь будить меня посреди ночи бесполезными попытками что-то найти и сбежать, и будешь просто ждать, когда я договорюсь с твоим папашкой, — он глаза трет. — Нормально же спали.

— Ты храпишь, — бешусь я, совершенно не зная, есть ли смысл пытаться. Он выглядит таким крупным и опасным, почти пауком, плетущим сети, а я муха, легко в них залетевшая.

С другой стороны, а какой у меня выбор.

— А ты во сне слюни пускаешь, я же молчу.

— Ладно! Только надень трусы.

— У себя я люблю ходить без них. Или ты боишься случайно упасть на мой член ртом?

— Да Боже мой! Кому твой ломик сдался, — вылезаю из-под стола и, немного подумав, отбрасываю простынь. Она будет мешать. И есть шанс, что мое «некрасивое» «плоское» тело отвлечет его внимание.

— Посмотрим, как ты отвечаешь за свои слова, — перевожу на него взгляд, замечая замешательство, когда он мне на грудь смотрит. И я бы сделала все, чтобы мои соски — предатели не стояли так упорно, словно иглами впиваясь в мое благоразумие.

Меня еще колотит, а Ломоносов уже пришел в себя и теперь ключом меня манит.

— Ты забери, а я отвечу.

Я смело делаю шаг, а он не двигается. Я ищу способ напасть неожиданно, поэтому не спешу.

Подкрадываюсь как змея. Нужно отвлечь его.

Чем-то помимо моей груди, на которую он смотреть словно боится, да и я ниже его лица, высвеченного словно рампой на сцене, взгляд не опускаю. Зато немного грудь выпячиваю, чего не делала никогда. Странное чувство — ходить обнаженной. Даже в такой абсурдной ситуации. Но я не чувствую стыда, наоборот смесь неуправляемого адреналина с запрещенным веществом возбуждения.

Глава 11.

Я словно в клетке из эмоций. И прутья из колючей проволоки все толще, не дают мне даже вздохнуть. Даже взгляд отвести. Я ведь знала, что он соврет. Я не настолько наивна, чтобы полагать, что безопасность, в которой находилось мое тело, временная, как никогда. И теперь срок подошел, и Богдан все ближе. Пальцами по коже ноги ведет. Вверх, по коленке, а я двинуться не могу. Оттолкнуть, сказать что-то обидное. Знаю ведь, что не поможет. Знаю ведь, что он все решил. Решил, что будет делать со мной.

Уже много раз сделал мысленно. Мне остается только принять эту участь, потому что бежать некуда, а противный внутренний голос повторяет все громче, что я и не хочу бежать. Не хочу даже сопротивляться, потому что мне нравится, как он меня касается, мне нравится, как он смотрит, и тело мне его тоже очень нравится.

А завтра я его, может быть, больше не увижу, и никто не узнает, что было здесь. В заброшенной халупе далеко от города. И может быть не стоит поддаваться этим неуместным желаниям, но я ведь больше никогда не узнаю, что это такое так хотеть мужчину. Хотеть и ненавидеть одновременно.

Его рука все выше, она уже на бедре, на внутренней стороне, а я простынь пальцами сжимаю, губы пересохшие облизываю.

Богдан наклоняется, проводит пальцами по киске, шумно вдыхая воздух, словно нюхает меня.

— Я, когда узнавал о тебе, не думал, что ты можешь пахнуть так.

— Как? — молчи, просто молчи. Но ведь интересно же.

— Как наркотик, Аня. Знаешь, что нельзя, но понимаешь, что стоит вдохнуть, как тебя унесет. Как думаешь, унесет нас с тобой?

— Может лучше не проверять, — хочу свести ноги, хотя и не чувствую стыда от своей позы, от того, что его головка почти в меня упирается.

— Лучше не проверять, — кивает он и смотрит словно загипнотизированный. На грудь, на живот, пупок пальцем трогает, вызывая волны дрожи. — Но я ведь знаю, как тебе хочется проверить. Разве я могу отказать девушке?

Я сначала даже не поняла, что он имеет в виду, в голове каша. Но потом до меня как дошло, так я на автомате хлестнула его по щеке, а он так же резко за горло меня взял, что я почти задохнулась.

— Давай договоримся?

— О чем? — воздуха почти нет, но я все равно чувствую, как меня колбасит от возбуждения. Между ног так мокро, как бывает только во время месячных. Никогда так не было. Не должно быть. Не с таким, как он.

— Не врать, пока мы тут.

— Завтра меня здесь не будет.

— Не будет, — он даже не против. Ему скорее нужны деньги, а мне свобода. И я должна возмутиться и обидеться, но вижу, что его ломает, как и меня. А все, что за пределами этого подвала — ненастоящим кажется. Но все это будет завтра. Тогда, когда наступит рассвет. — Но сейчас ты здесь, и я предлагаю говорить только правду.

Самый кончик гладит меня по половым губам, словно разрешения спрашивая, а у меня от переизбытка эмоций голова кружится, словно я на самом краю обрыва стою и вниз смотрю. Туда, куда он меня так упорно тянет.

— А ты сам сможешь?

— Сказать, что до смерти хочу тебя трахнуть, сказать, как сильно ненавижу за это тебя? Могу. А сможешь ли ты сказать, что хочешь меня?

— Ненавижу. Точно.

— Но хочешь.

— Хочу…

— Воот…

— Убить, — заканчиваю фразу царапая ногтями кожу его рук.

— О, секс тоже может убивать. А наш секс вполне вероятно убьет меня.

— Ну раз есть хотя бы шанс увидеть твой труп, трепыхающийся от оргазма.

Богдан скалится, смеется и член в руку берет, складочки мои раздвигает. Вторая рука все еще на горле, все еще давит, но большой палец губы мои гладит. В рот толкается, а я зубами его сжимаю. Только он от этого содрогается. Дрожит, чаще дышит, членом пытается в меня толкаться.

— Ты кончишь первая.

— Учитывая, что я девственница, вряд ли.

— А я сказал, что здесь никто врать не будет. И я врать тем более не буду, — проводит он влажным пальцем по губам, а затем сам их касается. Сначала я даже не замечаю, он просто водит по ним своими губами, продолжая смотреть мне в глаза, а затем язык достает.

Богдан как кистью меня обмазывает. Губы, щеки, мочку уха. Я уже по кровати мечусь, так меня колотит от его действий, от его поцелуев, которые с каждым мгновением все смелее, настырнее, грубее. Настолько, что теперь его язык в моем рту, яро орудует. Тело дрожит, сердце готово из груди выскочить. Яд удовольствия проникает по венам во все самые отдаленные участки тела, и несдержанно руками его шею глажу, по ёжику, что светится от экрана в темноте.

Я даже время не знаю. Сейчас, между нами оно словно застыло. Сейчас, между нами есть только мы.

Да, я в клетке, но врать себе не хочу и признаюсь смело, мне это нравится. Нравится его грубые словечки, манеры, даже то, как крепко он руку мою держит, словно потерять боится. И я ногтями спину его царапаю. Чувствую, как его грудь плющит мою, как его пальцы шершавые помогают себе половые губы раскрыть, как вход для орудия мести.

И если даже я всего лишь повод отомстить, то пусть будет так, потому что я еще никогда не испытывала такой противоречивой смеси чувств к парню, да и вряд ли испытаю.

Глава 12.

*** Богдан ***

Деньги важнее всего. Месть важнее всего. Цель важнее всего. Именно эту молитву я шепчу себе как безумный, пока хватаю джинсы, футболку, кроссовки и бегу вон. От ее запаха. От тела, что казалось созданием дьявола. От глаз, что так просили не делать больно. От ощущений внутри нее, когда единственное желание — чтобы это никогда не заканчивалось. Блять, блять, блять. Ведь знал, что не надо ее трогать, знал, что не стоит вестись на соблазнительную грудь, которую сотни раз представлял в своих фантазиях, на плоский животик с аккуратненьким пупочком. От розовой развилки, покрытой мягкой порослью. Сука. И почему Самсонова? Еще никогда соблазн остаться с телкой, а не бежать по делам, не был столь сильным. Но я пересилил себя, оставил это яблоко раздора одну, чтобы не думала, что она своим телом способна заставить меня свернуть с пути истинного.

— У тебя кровь? Ты ее порезал, что ли? Че она так орала? — спрашивает Димас, а я смотрю на белую футболку. Реально. Несколько красных мазков. Оборачиваюсь. Только понимаю, что целку порвал, у нее там вроде как рана. Наверное, надо бинты, хотя вроде от этого никто не умирал.

— Да дура, вот и орала. Сон плохой приснился.

— Ладно, ты так поедешь?

— В машине рубашка есть, сверху накину, подумают еще, порезал кого, — усмехаюсь, хотя самому несмешно. Мы садимся в тачку и выезжаем к Косте.

Костя Резвых мужик. Благодаря ему я не упал на самое дно, а держался эти годы в ожидании. Еще когда папа умер, он рядом был, помогал с похоронами, потом в семью меня пристроил и звонил какое-то время. Но в этой семье мужик гондоном оказался, по мальчикам был, и я сбежал. Долго мотылялся по улицам, воровать научился, пришлось и руки замарать, чтобы себя защитить, потом попал в колонию, откуда меня и вытащил Костян. Он помог выйти по условке, а потом и выкрасть мое дело, как будто и не было меня в системе. Сам он тоже промышляет воровством, а сейчас является управляющим в клубе, куда и приехала Самсонова. Он же нашел ту самую тачку.

Два года назад я пошел в обход его, потому что устал ждать, но теперь слушаю тех, кто уже варился во всем этом. Первый план провалился, но всегда есть запасной. И я очень надеюсь, что мой опрометчивый шаг не помешал его исполнению. В конце концов, она сама постыдится рассказать, как трахалась с отбросом. Папочка не поймет, а насилия там не было ни на грамм.

Руки в кулаки сжимаются, как вспомню, какой она была податливой, пока не вставил. Как хотел трахать ее без остановки, потому что ощущения были запредельные.

Так отвлекся на мысли о ней, что чуть в фуру не въехал, но быстро вырулил и на крик Димаса пожал плечами.

— Да че ты паришься, это была бы быстрая смерть, — а вот вернуться в подвал, где ждет обиженная девка, очень медленная. И кажется, я очень ее хочу, эту медленную сладкую смерть между ее ног.

Мы доезжаем до клуба, где нас на заднем дворе встречает Резвых. Он чуть ниже меня и вообще выглядит как пронырливый крысеныш. Но бабы его любят, именно он научил меня говорить им то, что они хотят услышать. Может быть, еще за то, как он одевается по-пижонски или за аромат одеколона. Я ничего этого не умею и беру другим.

Мы осматриваемся, жмем друг другу руки и идем через черный ход в клуб.

— Как она?

— Нормально, живая, — а что еще могу сказать? Ревет, потому что я порвал ей целку и чуть сам не умер?

— Пыталась сбежать?

Мы идем по пустым коридорам клуба. Днем он выглядит почти заброшенным, не то что ночью, когда тут каждый день аншлаг. Но ночью мне сюда и нельзя, наверняка люди Самсонова каждый миллиметр обыскивают.

— Да, было дело.

— Думаю, суток достаточно, пора звонить ее папаше, пока он на нас не вышел.

— Да как у него получится? — я понимаю, что это опрометчиво, но мы реально продумали все. Хотя никто не исключает человеческий фактор. — Инна? Думаешь, напиздит?

— Она здесь уже, тебя ждет. Ты ее нормально обработал.

— Обижаешь. Она готова детей от меня рожать.

— Вот сходи и имена им придумай, пока она к Самсонову не побежала. Деньги за тачку привез?

Я отдаю ему пачку, которую он должен отдать за тачку, и иду к Инне. С ней было просто. Познакомились в сети, и уже через пару недель я поведал ей жалостливую историю своей жизни и о том, что мне нужно восстановить свои права. В принципе почти не врал, хотя приукрашал знатно. А еще соврал, что Аня мне нужна только для мести. Она поверила настолько, что уже придумала, где мы будем жить, когда все закончится. Не хочется ее разочаровывать, но после всего она просто пойдет на хуй, получив презент в виде пары тысяч баксов.

Вижу ее за баром одиноко пьющую кофе. Она опять сидит в смартфоне и, скорее всего, строчит мне очередное любовное сообщение. Я, если честно, даже не читаю их. Просто ставлю отметку «прочитанное».

Я морщусь, не хочу подходить к ней. Она свою задачу выполнила на сто процентов, выкурила Аню из ее башни, теперь мне, по идее, незачем с ней общаться и тем более играть в Дон Жуана. А может, все дело в том, что на мне еще следы поцелуев Самсоновой, на футболке ее кровь, словно печать, а во рту все еще ее вкус, который не хочется заглушать другим, приторным и никотиновым. А если Инна захочет заняться сексом, мне придется смотреть на ее обвисшие сиськи, которые точно проигрывают Аниным. А ими я еще не насладился.

Глава 13.

Разговор прошел на удивление спокойно. Мы обговорили место встречи, сумму, которую он должен мне выплатить. Я уже еле сдерживался, чтобы просто не наорать на него, как он заговорил сам.

— И видео с Аней. Оно должно быть стерто из сети, иначе я буду тебя искать. И так как ты лелеял мысль, что отомстишь мне, я буду лелеять мысль о том, что с таким красавчиком сделают в тюрьме.

Он ведь мог просто промолчать, просто принести деньги и навсегда исчезнуть из моей памяти, но ему потребовалось угрожать. Угрожать какой-то мелочью вроде поцелуя в машине. Словно это самое аморальное, что могло произойти с его принцессой. Но он еще не знает, на что она способна.

— Сегодня встречи не будет, — говорю почти по слогам и сразу вижу, как Костя с Димой грозно мне жестикулируют, но я теперь хочу, чтобы этот урод не только заплатил деньгами, но и понял, что значит ставить условия в столь безвыходной ситуации. Я сниму видео с Аней, новое, не столь невинное, и конечно не выставлю в сеть, зато пошлю папочке, как он и просит.

— Что? Ты совсем охуел, щенок? — орет Самсонов в трубку, но в момент успокаивается, судя по всему под чьим-то влиянием. — А когда ты хочешь встретиться, Богдан?

— Ну так мне нужны сутки, чтобы подготовить видео… — новое видео. — К удалению. А то ведь я так боюсь будущих сокамерников.

— Ты надо мной издеваешься?

— Ты дочь живой увидеть хочешь? Хочешь. Все договоренности остаются прежними, но с одной поправкой. Встреча пройдет не сегодня, а завтра. Сможешь еще денек насладиться своей красивой женой. Я, кстати, долго думал, кого из них соблазнить. Жену или дочь. Или обеих. Представляешь себе эту картину? Наверняка фантазировал. Рыжие, стройные. Кайф.

— Богдан, — цедит Самсонов сквозь зубы. — Ты рулишь ситуацией, пока можешь себе это позволить, но поверь, так будет не всегда. И потом ты будешь жалеть о каждом слове, которые сказал, ты будешь жалеть, когда поймешь, что в твоих действиях нет правды.

— А ты жалел о том времени, когда насиловал Мелиссу?

— Что?

— Да, я про это тоже знаю. А вот дочка твоя не знает. Как думаешь, понравится ей правда?

Я отключаюсь, чтобы больше не провоцировать старичка, и смотрю на готовившихся на меня орать парней.

— Ты что устроил?

— Тебе нахуя это нужно? Ты трахнуть ее захотел? На камеру? Ты больной?

— Да ничего я не сделаю! Просто решил немного его промурыжить, чтобы перестал думать, что он король мира. Днем раньше, днем позже, ничего не изменится.

Наверное, будь я умнее, я бы уже тогда понял, как глубоко заблуждался. Порой один день может изменить все. Один взмах крыльев бабочки способен вызвать тайфун на другой стороне земли. Или в моей гнилой душе.

* * *

Дима молчал, пока мы ехали в наше убежище. Он и Резвых обматерили меня с ног до головы, не раз повторив, что сегодня бы все закончилось, и я бы уже ехал строить свою империю в любую страну мира. Но моя месть затмила мне глаза, и они были правы. Мне хотелось сделать этому ублюдку так же больно, как сделал он мне, когда зарезал моего отца как свинью.

По дороге мы заехали в магазин, где я взял молочный шоколад с цельным фундуком, бутылку шампанского и вишневый сок. Покупая все это, я думал про Аню, про то, как пузырики шампанского будут щипать ее горло, как шоколад таять на языке, какой она будет податливой и послушной, когда опьянеет. И, конечно, запись с нашим сексом я отправлю ее папаше, но копию оставлю себе, чтобы вспоминать, как это было.

— Добром это не кончится, — подает голос Диман, когда мы подъезжаем. — Нужно было закончить все сегодня.

— Не нуди. Получишь ты свою долю.

— Дело не в деньгах, Лом. Я умирать не хочу. Этот Самсонов, он такой же, как ты. Не умеет вовремя остановиться.

— Не сравнивай меня с этим уродом!

— Да я не…

— Я знаю, когда остановиться, завтра разберемся с этим, и будешь поучать кого-нибудь другого.

— Зря ты так. Я тебе не враг, Лом. Просто знаю тебя хорошо и вижу, что…

— Ты мне не враг, но сильно раздражаешь. Захлопнись и следи за тем, чтобы это место продолжало оставаться невидимым.

— Как скажешь, босс, — горько усмехается Димас и выходит из тачки. А я хочу остановить его, сказать, что просто сейчас не в духе, но не делаю этого. Мне нужно остыть, ему нужно понять, что не надо меня тыкать в мои косяки. Каждый из нас делает свою задачу, и, если я решил, что сделка будет завтра, значит так и будет.

Из багажника я забираю пакет с презентом для пленницы и иду в дом. Сам не знаю почему, но ссыкую вниз спускаться. Скорее всего в меня что-то прилетит, а если она себя порезала? Нет, это чушь, Аня из тех, кто будет бороться за жизнь в самых патовых ситуациях. Так что я спокойно достаю ключ и открываю дверь. Сначала тишина и темнота немного пугают, по телу бегут мурашки. Но тут я чувствую опасность и напрягаюсь всем телом. Она вылетает из темноты с чем-то весьма тяжелым и нападает, пытаясь ударить меня по голове. Я тут же ставлю блок, и книга летит в стену, а Аня на кровать.

Она вскакивает, а я врубаю свет. Оказывается, она где-то отыскала мои шмотки и напялила их. Футболка доходит ей до середины бедра.

Глава 14.

*** Анна ***

Меня от него трясет. Я никогда не хотела сделать кому-то больно, всегда старалась быть мягкой, понимающей, но сегодня меня довели. Он довел!

Я невольно сжимаю пальцы в кулак, и только режущая боль дает понять, что там остался кусочек бритвы.

Почему я взяла для нападения книгу, а не полоснула этого придурка бритвой?

И что теперь? Рассказывать ему? А потом слушать очередное вранье?

И только червячок сомнения грызет меня пол дня о его словах. Если вдруг, только вдруг слова про отца и мать окажутся правдой, только этот придурок может мне ее сказать. Отец будет все отрицать, это же очевидно.

— Ладно. Только потом не плачь, если тебе не понравится правда.

— Ха, — усмехнулся он и выдернул пробку из бутылки с громким хлопком, что-то очень долго капаясь в том углу. А потом поворачиваясь с кружками и бутылкой в руках. — Тогда предлагаю выпить за правду.

Он наливает в кружки шипящий напиток и одну протягивает мне.

— Ты же любишь шампанское.

— Даже если люблю, это не значит, что я буду пить с тобой.

— А ты не пей со мной, а одна, — он ставит кружку на стул, который пододвигает ко мне, а сам делает глоток. — Ну давай, насыпай. Чего я еще не знаю про отца, который любил меня шестнадцать лет.

— Он может и любил тебя, — убираю лезвие и вытираю несколько капель крови о простыни. Невольно смотрю на место возле подушки, там тоже были такие же капли. — Но это не значит, что он был нормальным.

— Нормальным. А кто из нас нормальный, а?

— В стране долгое время действовала группировку, которая брала симпатичных детишек из детских домов и отправляла их в Европу. Там детей развозили по притонам, а затем продавали в пожизненное рабство. И над всем этим стоял твой отец.

— Андронов.

— Он тоже! Но твой отец был над всем этим! У него по всюду были люди, мой отец даже внедрился в эту контору, чтобы помогать деткам.

— Вот тебе по ушам-то наездили. А ничего, что твой папаша был в доле?

— Был, да! Они тогда с мамой чуть не развелись из-за этого, но мой папа помогал детям найти новый дом, что значительно уменьшало доход твоего отца. И когда все вскрылось, Ломоносов стал организатором похищения моего брата с его беременной невестой. Они и меня хотели украсть с Серегой, но не успели. Для тебя это, конечно, фигня, но сколько людей страдали из-за него? Это уже не говоря о том, что он любил бить женщин. Ты думаешь, твоя мать просто так от него сбежала? Он ее выставил, когда она ему стала не нужна, поместил в притон с проститутками, из которого ее спас ее родной брат. Ты вообще знаешь, что у тебя есть дядя. Что он искал тебя, что он землю перерыл... — говорю все это почти на одном дыхании, пока злой как черт Богдан не поднимается, опрокидывая стул и не кричит:

— Хватит! Хватит пиздеть!

— Но я не вру! Это все правда! Правда! Твой отец был садистом, он бил своих любовниц плеткой в кровь, он торговал детьми и угрожал целым семьям. У моего отца просто не было выбора, пойми! Если бы он не убил его, то твой отец пришел бы за нами, за всеми нами.

— Но был бы жив!

— Жизнь одного садиста против сотни невинных людей!

— Жизнь моего отца! Человека, которому я обязан всем!

— Тем, что ты жил в изоляции, почти не выходил из дома и жил мыслью, что ты принц империи? Только империя эта была построена на крови! Понимаешь? На трупах людей!

— А твоя империя на чем построена? Не на том же? Ты в курсе, чем твой отец занимался, чтобы подняться.

— Он шантажировал людей, знаю. Снимал на камеру их пороки, а потом выбивал деньги, знаю.

— И тебя это устраивает, верно. Благодаря этому ты спишь на шелковой постельке, так почему я должен быть недоволен?

— Он изменился, он сделал много хорошего!

— А то, что он насиловал твою мать?

— Моя мать, — я сглатываю, отрывками вспоминая разговоры из детства, которые могли бы быть подтверждением его слов. — Она любит папу. И если в их прошлом были проблемы...

— Так ты это называешь? Проблемы?! — заорал он, подойдя ко мне вплотную, вынуждая запрокинуть голову и смотреть в его бездонную тьму глаз. — То есть мой отец зло, а у твоего были проблемы? Бить женщин, насиловать, держать в плену! Это значит проблемы? Это значит можно простить и жить дальше, словно ничего не было? Может и ты бы могла меня простить? Полюбить? Принять этот образ жизни?!

— Я не знаю! Не знаю! Но если любишь, можно простить все! И моя мама простила, и мой отец никогда не поднял на нее руку, никогда ей не изменял. Для него семья все! Когда потребовалось, отказался от успешного бизнеса ради безопасности семьи! А твой отец от чего отказался ради тебя?! Или тебя держали в неведении от его дел, чтобы на совершеннолетие принести в жертву для избиения девственницу!? И ты принял бы это?! Ты бы стал таким же, как твой отец?!

Мы были так близко. Неприлично близко. Его горячее никотиновое дыхание опаляло кожу лица, губы сжаты, а глаза метали молнии. Я бы еще много хотела сказать, но он вдруг взял меня за горло, сжал его так сильно, что стало трудно дышать. При этом почти коснулся губ.

Глава 15.

Я даже не поняла, когда он снял с меня футболку, когда снял свои штаны. Даже не осознала, когда поцелуй превратился в прелюдию к чему-то большему.

Он жадно сосал мой язык, а я захлебывалась в наслаждении, ерзала, пока он терзал мой клитор пальцами. Ощущала это… Горячее. Томительное. Приближение неизведанного, сладкого, мучительного удовольствия. Словно видела его перед собой, но не могла схватить. Словно не могла перешагнуть через барьер своих сомнений. Но их смел Богдан горячим шепотом, назвав меня:

— Ты ведьма, Анька. Я всегда думал, а покрыта ли твоя кожа такими же веснушками, как твой носик, — он коснулся меня своим. Затем стал спускаться жалящими поцелуями к груди, соскам. Заглядывал в глаза, слово душу вытягивал.

— А мне, — сглатываю, чувствуя, как по телу бегут волны жидкого пламени от его губ, от рук, что уже не терзают пальцы, а лишь складочки поглаживают. — Мне они никогда не нравились.

— Чушь, Ань. Ты посмотри, — он проводит рукой вдоль плоского, дрожащего животика. — Они похожи на брызги шампанского. Ты любишь шампанское, Ань?

— Люблю, — только мне оно не нужно. Я пьяная как никогда.

— И я люблю. Я, если честно, люблю все, что любишь ты, — его лицо уже так низко, у самых бедер, которые он поцелуями клеймит, бурю в груди вызывает, а затем и вовсе киски измученной касается. Дыхание перехватывает, сердце замирает. Пытаюсь понять, что чувствую, но одно понимаю точно: в момент те барьеры, что не давали ощутить весь спектр наслаждения, превратились в брызги шампанского, что заполнили каждую клеточку моего тела.

Стоит Богдану коснуться клитора языком, как я дугой выгибаюсь, как пораженная молнией. Меня прошибает насквозь от ощущений, от удовольствия, что плещется через края бокала, когда он чуть усиливает давление на пульсирующую плоть. Заставляет в глазах окончательно потемнеть, а из груди вырваться хриплому крику:

— Богдан! Богдан!

Я распахиваю глаза лишь когда он снова надо мной, снова до невозможности близко. Улыбается влажными губами, демонстрируя ровный ряд зубов. Кажется, что готов реально меня съесть. Это настолько неприлично и пошло, что мне становится почти стыдно за произошедшее. Но стоит Богдану меня поцеловать, как я забываю о стыде, забываю обо всем. Единственное, чего хочу, чтобы и Богдану было так же хорошо, как мне.

— Войди в меня, — прошу, знаю, что и он сам этого хочет.

— Точно? У тебя вроде там как рана кровавая. Не хочу делать тебе больно, — спускается он с губ на грудь, терзает соски горячим языком, прикусывает, вызывая новый прилив внизу живота. Или меня еще не отпустило просто. Я руками за голову его хватаюсь, чуть скольжу по кровати вниз.

— Войди в меня. Быстро, — пока я не передумала. Для этого я даже тяну его футболку наверх, снова находя взглядом тату на плече и накаченной груди.

— Ух, какие мы грозные, — усмехается он, касается меня губами, в глаза непрерывно смотрит, ждет, что я передумаю. Но я не такая. — Ну разве я могу тебе отказать. Хоть в чем-то отказать, Аня.

Он убирает руку между нашими горячими телами, обхватывает пальцами свой твердый член, и я смотрю на это, смотрю на темную головку, что касается половых губ, раздвигает их, проводит между ними, вызывая новую дрожь.

Страшно ли мне, что снова будет больно? Страшно, но я знаю, что он хочет этого, я знаю, что ему будет приятно, а я хочу сделать ему хорошо.

Так же как было мне несколько мгновений назад.

— Точно?

— Не беси, — поднимаю взгляд, а он снова меня со смешком целует и начинает медленно, но верно толкаться. Я губу кусаю, потому что нет изменений, все так же больно. Кажется снова, что он меня на двое порвать собирается. Но стоит ему войти наполовину, как становится легче. Боль уже не кажется острой, а от того, как меня распирает изнутри, внутри живота разливается приятная истома.

Он внимательно следит за мной, а я за тем, как проникает член. Напряженный, длинный, увитый венами. Он почти скрывается во мне, достигая края лона. Мой плоский мягкий живот теперь касается его твердого живота, образуя треугольник. И я смотрю на его косые мышцы, на идеальный рельеф и понимаю, что мы идеально подходим друг другу. Сила и слабость. Нежность и грубость. И всегда, всегда наслаждение.

Чувствую в себе каждый пульсирующий миллиметр. Богдан тяжело дышит. Поднимаю взгляд и проваливаюсь в темноту его глаз. Зеленой радужки почти не видно, лишь зрачок, который заполняет всю окружность. И у меня от черноты в глазах голова кружится.

Богдан словно сам не свой. Нет больше ухмылки, нет игривого, насмешливого взгляда. Только алчность и голод, которые плещутся на самом дне.

— Богдан, — меня пугает это. Пугает настолько, что я хочу взгляд отвести, но его рука не дает, обхватает щеки.

— На меня смотри.

А я смотрю, в какой-то момент понимаю, что больше не хочу отворачиваться, пока он двигается.

На мгновение лишь Богдан закрывает глаза, пока плоть во мне скользит назад. А потом снова вперед, до самого конца, уже без нежности и опаски.

Внутри все скручивается от этого резкого движения. «Хочу еще», — одна лишь мысль. И он дает это мне. Дает ощутить его в полной мере, двигается размеренно и четко, словно к цели идет. Но все меняется, когда я рот открываю, выдыхая шумно. Издавая почти стон.

Глава 16.

— Почему, — страх внутри порхал бабочкой, бился о стенки грудкой клетки, поднимаясь к самому горлу. Мне так хотелось, чтобы это было правдой. Но правда в том, что я не хотела, чтобы он меня отпускал. Не сейчас, не в эту минуту. А может быть, чтобы вообще не отпускал.

— Ты не хочешь? — он словно насквозь меня видит, словно понимает, что я чувствую, чего хочу. — Ну говори, чего краснеешь?

— Ой, откуда я знаю, — отталкиваю, отворачиваюсь, он по спине кончиками пальцев проводит, волосы на сторону плеча убирает.

— Ну сейчас в любом случае ночь. Если хочешь уйти, я открою двери, но везти тебя никуда не буду, там такие дебри, что можно заблудиться.

— Вот и я думаю, куда ты собрался отпускать меня на ночь глядя. Завтра проснёмся, поваляемся и поедем.

— Видишь, какая ты умница, — заваливает он меня снова, целует, жадно жаля языком. И удовольствие стайкой мурашек кричит аллилуйя, они не исчезнут, скорее займут более прочные позиции на моём теле. Превратятся в норму, что моментально запускает возбуждение, что влажной делает киску. Его губы уже на груди, то один, то другой сосок мучают, пока пальцы гладят руки, бёдра, раздвигают ноги.

— Всегда знал, что волосики у тебя тут рыжие, — дует он на лобок, а я тут же краской стыда покрываюсь. — Прекрати. Чего ты начала изображать.

— Не надо туда смотреть.

— Ань. Я там языком копался. Кстати, первый раз в жизни, так что чего стесняться.

— Всё равно не надо, — отталкиваю его плечи, но он упирается, ноги мои себе на плечи закидывает, удобно расположив голый зад между бёдрами.

Мне почему-то смешно становится.

— Врешь ты всё

— Насчёт чего?

— Первого раза.

— И зачем мне врать?

— Чтобы я подумала, что единственная для тебя.

Он вдруг смотрит вокруг себя, даже поднимается так, что я вижу его колом стоящий член, который совершенно не вызывает смеха, лишь подспудный страх и вопрос, как это могло во мне поместиться.

— Что ты ищешь?

— Других.

— Ой, — фыркаю. — Сейчас-то я конечно единственная. А завтра?

Он вдруг резко, до испуга, нависает надо мной, закрывая свет.

— А ты хочешь стать единственной и завтра? — он стискивает мою талию, коленом раздвигает ноги. — Или ты хочешь стать единственной навсегда?

Я сглатываю, остро чувствуя своё желание сказать да, попросить его быть со мной, а сейчас войти в меня.

— Трусиха, ты трусиха, Аня. Боишься сказать себе, что влюбилась в босяка. Бандита и бомжа. Боишься сказать, что хочешь быть со мной.

Его слова раздражают, хоть я и понимаю, что он берёт меня на понт.

— Да! — шепчу вопреки голосу разума.

— Не слышу…

— Да! Я хочу быть единственной.

— Моей?

— Возможно.

— Возможно? — смеётся он, опуская руку между нами, взяв член и приставив к моей киске.

— Возможно... — еле выговариваю, чувствуя, как дыхание перехватывает.

— Возможно? — толкается он сразу и глубоко, а я выдыхаю, вскрикнув.

— Боже! Да!

В этот раз всё было медленно и долго. Сладкое чувственное испытание, в которое он меня вовлёк, то соски на груди прикусывая, то язык всасывая себе в рот... Но и я в долгу не остаюсь. Втягиваю его губу в рот, инстинктивно двигаю бёдрами, чувствуя себя невероятно заполненной и счастливой. Теперь это место не кажется мне мрачным, теперь это лучшее место на земле, а смотреть в эти хитрые, зеленые глаза можно бесконечно. Смотреть и желать заблудиться в лесу, с которым ассоциируется этот цвет. Там, где влажная листва, еловый запах и сочная трава, в которой он любит меня. Жадно входит, двигаясь во мне равномерными толчками, ни на секунду не забывая про тело. Никогда не думала, что на нем столько эрогенных зон. С Богданом я одна сплошная эрогенная зона. И он пользуется этим, подводя меня к пику, постепенно, почти не спеша наращивая скорость. И я уже не могу терпеть это бесконечное напряжение, мне уже и самой хочется сорваться, и я безрассудно прошу, обхватив его лицо руками.

— Сильнее.

Он скалит зубы, резко выходит, вызывая у меня почти вскрик отчаяния. Я ведь была так близко.

— Моя девочка становится очень порочной?

— Богдан, — сколько можно издеваться. Толкаю его в грудь, хочу, чтобы он отошел и дал мне пообижаться как следует, тем более что напряжение, сковавшее тело, уже схлынуло. Толкаю сильнее, чувствуя, как жжет руку.

— Сильнее, — шепчет он с усмешкой, но даже в ней чувствуется желание.

Бью сильнее, только распаляя его. Затем вдруг оказываюсь прижатой к подушке лицом. Он гладит мою попку, раздвигает полушария, проводит пальцами по промежности от влажных складочек до самого копчика. И снова этот баритон в ухо.

— Сильнее? — он не ждет ответ, сразу толкается резко, как можно глубже. Я вскрикиваю, но его пальцы оказываются у меня во рту, а губы на ухе. Второй рукой он выгибает меня кошкой и толкается до невозможности глубоко, словно пытаясь достать до самого сердца. Но, кажется, он уже там, глубоко внутри меня, в моей душе, стал частью меня, слился воедино.

Глава 17.

Я опешила. Развернулась в его руках резко. Порывисто. Смотрела в его наглые глаза и пыталась увидеть хоть искру раскаяния. Но, наверное, я слишком много от него хочу.

— Почему? — спрашиваю и руки хочу вырвать, но он только сильнее сжал их, переплетая пальцы.

— Что почему? Почему ты еще не дома, или почему я соврал?

— И то, и другое. Да отпусти ты мои руки, ты делаешь мне больно!

— Нет, — прижал он меня к себе. — Если контакт прервется, то все, что я скажу, ты воспримешь неправильно.

— А как это вообще можно воспринять правильно?! Там папа волнуется, волосы на себе рвет.

— У него нет волос.

— Ну причем тут это! А мама! О чем ты с ним разговаривал? Ты вообще собирался меня отдавать?

— То есть теперь слова про то, что ты хочешь быть моей, вранье? Это было от обиды на папу?

— Нет, нет, — почему он все перекручивает, как тряпку, выжимая последние капли моего терпения. Я и так еле-еле держусь, чтобы его не ударить. Но что интересно, сбежать мне при этом от него совсем не хочется. Скорее понять его мотивы. — Я хочу быть с тобой, но ведь можно по-нормальному.

— Твой отец убьет меня, как только увидит, сама понимаешь.

— А я не дам ему! Я объясню, что и он был молодым и тоже совершал ошибки. Богдан, просто объясни мне.

— Я должен был отдать тебя вечером. Привести в указанное место, но он заговорил, что ему нужно видео.

— Какое видео, — по телу прошел холодок, и я невольно взглянула на раскуроченную постель.

— То, что в машине. Там, где мы целовались. Он хотел уничтожить то единственное, что было между нами, а я не хотел отдавать. Не хотел отдавать под Самсоновский пресс нас с тобой. Я не хотел так быстро отказываться от тебя. Хотел понять, если ли у нас шанс, Аня. У нас есть шанс?

Этот его взгляд, полный желания и жажды, его руки, держащие меня, словно боясь отпустить. А самое главное его дрожащий голос. Как всему этому противостоять? Как отвернуться, как не полюбить?

— Для тебя сколько угодно шансов, — поднимаю наши руки и закидываю ему на шею. Он тут же отпускает мои, чтобы схватить талию и прижать к себе. Сильно. Вдавливая. Сливаясь в одно целое. А я уже чувствую его стояк, но вместо того, чтобы продолжить и поцеловать, прошу.

— Может все-таки поедим, и, если честно, у меня там все болит.

— Там?

— Ну там, Богдан.

— Ты не можешь сказать слово «пизда»?

— Я может и могу, но говорить не буду, потому что это грубо. Пусть будет киска.

Богдан ржет и кивает вниз.

— А ты свою киску решила Димасу показать?

Черт! Я же голая. Еще и грязная.

Продолжая посмеиваться, Богдан приносит мне шорты, которые пришлось затягивать шнурком, чтобы не спадали, а футболку Богдан сам на меня надел и даже сделал узел на животе.

— Почти стиль «Манго», который ты так любишь.

Странно, но так приятно, что он столько обо мне знает. Даже фирму одежды, которую я ношу.

— Зря ты смеешься. У них классные магазины, — говорю я и застываю, смотря, как Богдан открывает дверь ключом. Потом распахивает ее и проходит вперед, внимательно смотря на меня. А затем вдруг закрывает перед моим носом, не успела я сделать и шага.

Я открываю рот, чтобы закричать от испуга и ужаса. Страх, что все, что он говорил, было ложью, буквально заполнил мое существо. Но тут же дверь открылась. А за ней ржал Богдан.

— Ты бы видела свое лицо.

— Идиот! — кричу я, нападая на него с кулаками. А он смеется и удары мои легко блокирует. А вскоре и моя злость трансформируется в облегчение, что мне не показалось. Он действительно мой. И в какой-то момент я уже у стены, прижата и счастлива. — Придурок. Сволочь. Скотина.

И на каждое плохое слово поцелуй. Влажный. Дикий. Безумный.

И вообще, все, что между нами, какое-то необъяснимое безумие. Я даже не могу вспомнить момента, когда моя ненависть превратилась в желание ему принадлежать. Защитить от гнева отца. Гнева, который неизбежен.

А может быть так же неизбежен, как мы с Богданом. Может быть, в тот день, когда отец убил его отца, он дал вселенной задачу соединить нас с Богданом.

— А ты веришь в судьбу? — спрашиваю смело, пока он целует мою шею, словно путник после долгого путешествия по пустыне. Он поднимает голову, потом и вовсе выпрямляется.

— Ты еще спроси, кто я по гороскопу, — тянет он меня наверх, но я не успокаиваюсь.

— Ну и спрошу. Какого числа ты родился? Я вот допустим первого марта. Рыбы. А ты? Кто по гороскопу?

— Знак «Не суйся».

— Какой не суйся? А-а-а!

— Аня. Я не буду тебе говорить.

— Тебе стыдно за свой знак? Ты девы? — почему-то действительно смешно. Странно, я раньше даже не задумывалась над тем, что мужчины тоже могут быть девами.

— Ха, ха.

Глава 18.

Я обработала рану Димы. Мне хотелось с ним поговорить, объяснить, что порой планы меняются. Но он лишь молчал. И молчал, когда мы спускались обратно в подвал.

— Мне так неудобно перед ним.

— Не парься. Он смирится, — обнимает меня Богдан и ведет в ванную, где сам раздевает. — Самое главное — это мы с тобой.

Вода была идеальной, приятно пощипывала кожу. Мы долго лежали. Богдан снизу, а я на нем. Сначала молчали, но вскоре Богдан заговорил.

— А что ты там придумала про дядю.

— Придумала?

— Ну, я бы знал. Мы выясняли про мою семью, но там все глухо. Я даже не знаю, как мою мать звали.

— Вероника, — рассказываю я то, что помню. — Она родилась в семье Черепановых.

— Черепановы? Отец вел дела со старшим, не помню, как его звали.

— Геннадий вроде. Он твой дед. Тоже не очень приятный тип.

— Тоже это про меня, или про моего отца?

— Не придирайся к словам. Это просто про человека. Он был неприятным. Настолько, что твоя мама его убила.

— Мне кажется, это все слишком фантастично, чтобы быть ложью. Почему убила?

— Он… — я знаю, слышала, как это обсуждали, но никогда вслух не произносила. — Он подкладывал ее под своих партнёров. Не удивлюсь, если твой отец был одним из них.

Богдан замолкает. Причем надолго. Даже прекращает меня гладить. Я поворачиваю лицо, чтобы взглянуть на него. Скулы напряжена, челюсть сжата. Он мельком смотрит на меня. И словно хочет снова сыграть в балагура, но больше не получается. Потому что он вроде улыбается, но тут же снова хмурится.

— И что, этот мой дядя, ее брат. Ничего не делал?

— Мне кажется, я не та, кто должен тебе это рассказать.

— А кто должен?

— Сам Харитон. Я знаю эту историю лишь со слов и, как по мне, там много белых пятен.

— Да моя жизнь давно одно белое пятно. Этот Харитон знает про меня?

— Знает! Он даже искал тебя. Но связаться с тобой, пока был жив Ломоносов, было нереально, а потом ты пропал. Словно с лица земли исчез. Расскажешь, куда?

— Сначала… — его словно тянет рассказать, но он тут же усмехается. — Ерунда все это, Ань. Самое важное то, что происходит здесь и сейчас. А прошлое, родственники, чушь.

— И ты… Ты отказался от мести? Больше не злишься на моего отца?

— Он мне тебя подарил, — обнимает он меня крепче, а мне не по себе. Внутренний голос буквально вопит о том, что он, если не врет, то точно недоговаривает. — Теперь у меня есть счастье, которого не хватало. Зачем мне ему мстить.

Он разворачивает меня в объятиях, и мысли тут же выносит вместе с поцелуем. Но там, на закромах сознания появляется червячок сомнения, что все это ложь. Что все это фантазия, очень удачно сыгранная, и хотелось бы понять, зачем. Но потом, все потом. Сейчас только он, я и вода, обволакивающая нас как в летнем море. А может и правда.

— Богдан, а давай уедем. Я позвоню отцу из другого города, скажу, что все изменилось. Он, конечно, будет лютовать, но ради меня смирится.

— Аня, если ты уедешь со мной, то больше никогда не сможешь увидеть свою семью. Твой отец не смирится, мать не смирится, и, стоит им меня увидеть, меня линчуют.

— Ты преувеличиваешь, Богдан. Мой отец не зверь, он просто…

— Он обещал мне это. Обещал убить, если еще раз меня увидит. Если мы уедем, то навсегда.

— Богдан…

— Слушай, да не парься ты так. Завтра вернешься к папочке, а я уеду далеко и буду писать тебе письма.

— Но я так не хочу. Я с тобой быть хочу! — обнимаю его крепко, не понимаю, как теперь хоть день прожить раздельно.

— Не говори этого пока, не говори, пока не переспишь с этой мыслью. Сама ведь знаешь, что утро вечера мудренее. А завтра с утра мы либо едем вместе, либо ты возвращаешься к отцу. Одна.

Это глупо. Глупо думать, что папа по итогу не согласится. Он ведь любит меня. Да и у мамы на него очень сильное влияние. И утром может передумать Богдан, а я точно не передумаю, так что можно немного слукавить и сказать.

— Я выбираю тебя, я выбираю свободу.

Богдан убирает с моего лица мокрые пряди, целует во влажные губы.

— С утра мне это скажешь.

— Нет, — я долго была подвержена влиянию отца, теперь я хочу сама решать свою судьбу. — Я хочу уехать с тобой. Прямо сейчас, если ты готов отказаться от своих подельников.

— Я-то? Готов, конечно! Но тогда мы должны пожениться.

— Пожениться?

— Ну, конечно! А чего ждать! Ты только представь, как звучит. Аня Ломоносова.

Меня мучают сомнения. Он так гордо свою фамилию произносит, а я знаю, что будет с отцом, когда он узнает.

— Не хочешь?

— Хочу! Конечно, хочу! — обнимаю его крепко, словно он может растаять как сон. Готова идти за ним куда угодно, совершенно уверенная, что со временем отец примет мой выбор. А может просто отчаянно этого ждущая.