Хочу тебя навсегда

1

— Дорогая, ты выглядишь просто сногсшибательно, — Надя, наша управляющая, удовлетворённо кивает, проходясь по мне взглядом. — Баварский будет в восторге.

— Надя! — пресекаю возмущённо её намёки. — Ты же знаешь, что мне это совсем не нужно.

— Да знаю-знаю, — вздыхает она. — Дурёха ты, Варя. Такой мужик! Была бы с ним, горя не знала. Рисовала бы себе, по курортам разъезжала…

— Надь, — качаю головой. — Ну прекрати, пожалуйста.

— Ой ну тебя, Варька.

Она отмахивается и уходит к официантам провести инструктаж по поводу дальнейшей части вечера, я же опускаю глаза в планшет и ещё раз пробегаюсь по программе.

На сегодняшней выставке будет много людей, какие-то важные шишки — местный бизнесмен Станислав Баварский устраивает деловую встречу со своими партнёрами. Сначала они посмотрят выставку его коллекции картин современных художников, а потом будет банкет. Моя задача — презентовать экспонаты выставки. Это моя не основная работа, часы экскурсоводом я беру допом к работе в музыкальной школе. Баварский хорошо платит, хотя его внимание меня, мягко говоря, напрягает.

— Варвара, — вдруг слышу за спиной, — потрясающе выглядишь.

Разворачиваюсь, сжав пальцы.

Баварский. Ему за сорок, но держится он как мужчина, которому всё позволено. Высокий, костюм идеально сидящий, дорогой. Рыжеватые волосы аккуратно уложены назад, загар ровный, лицо ухоженное. Губы слишком мясистые, глаза тяжёлые, пронзительные. Когда он смотрит, кажется, будто ты вещь, которую он примеряет.

— Спасибо, — натянуто улыбаюсь. — Надеюсь, вечер пройдёт достойно.

— С твоим участием он уже обречён на успех, — он делает шаг ближе, слишком близко. — Ты станешь настоящим украшением сегодняшнего события. А оно, поверь, важное. Очень серьёзные гости. Не подведи, Варвара.

— Сделаю всё от меня зависящее, — отвечаю ровно, с трудом удерживая себя от шага назад.

Он одобрительно кивает и уходит. Я выдыхаю только после того, как его шаги стихают.

Направляюсь в уборную. Там, в зеркале, встречаю свой отражённый взгляд.

Строгий костюм: чёрная юбка-карандаш, приталенный жилет, белая рубашка. Волосы гладко зачёсаны назад и собраны в низкий пучок. Лёгкий макияж. Тон, нюдовые тени, аккуратные стрелки, чуть подчёркнутые губы. Чётко, строго, без намёка на флирт.

Выдыхаю. Поправляю пучок. Ладони влажные, сердце чуть учащённо бьётся — и сама не понимаю, почему. Обычный вечер. Просто важный заказчик и много посторонних глаз.

Возвращаюсь в главный зал. Уже слышен шум голосов. Баварский ведёт гостей. Их много — мужчины в дорогих костюмах, дамы в вечерних платьях. Все с видом уверенных в себе людей, у которых в руках не только деньги, но и власть.

Я мягко улыбаюсь, собираюсь, подхожу к первой экспозиции.

— Добрый вечер. Рада приветствовать вас на выставке современной живописи. Перед вами работа питерского художника Алексея Гриневича. Год — 2020. Техника — масло на холсте. В этой работе он раскрывает идею противостояния урбанистики и природы через абстрактные цветовые акценты. — Я делаю небольшую паузу, чтобы гости выставки могли оценить работу художника, а потом предлагаю пройти дальше.

Я говорю легко, свободно. Слова льются сами. Я умею держать внимание, умею вовлекать. Даже те, кто изначально были погружены в беседу, начинают слушать.

Многие дамы кивают, интересуются. Мужчины в основном переговариваются между собой, бросают на меня скользящие взгляды. Но это нормально, выставка ведь лишь фон для их бизнес-встречи, так что это не считается неуважением.

И вдруг — ощущение.

Нестерпимое. Острое. Жгучее.

Будто кто-то задел кожу горячим металлом.

Ток проходит по позвоночнику. Я резко поднимаю взгляд — и мир на секунду останавливается. Воздух застряёт в лёгких, в груди — давление.

Я сглатываю, моргаю несколько раз, надеясь, что мне показалось.

Но мне не показалось.

Это он.

Он здесь.

Игнат Касьянов.

Высокий. Широкоплечий. Ещё больше, чем я его помню. В чёрном костюме, чёрной рубашке. Без галстука.

Его взгляд цепляет меня мгновенно.

Лёд.

Мрак.

Яд.

Глаза, в которых нет ни капли света. Только сила. Только угроза. Только кромешная мгла.

Дыхание спотыкается. Я теряюсь. Речь прерывается на полуслове. Сердце замирает, а потом срывается в безумный ритм.

Он смотрит на меня.

А я понимаю, что больше не дышу.

__________________

Привет снова, дорогие.

Если вы здесь, значит, шагнули вместе со мной в «Хочу тебя навсегда» — продолжение горячей истории.

Варю и Игната ждёт новая встреча. Новые правила. Новая борьба.
Ныряем глубже.
Будет жарко, больно, по-настоящему.
Обнимаю вас крепко, Маша :**

ППС. Кто не читал первую часть, то она вот тут:

2

Я пытаюсь продолжить говорить. Слова, отрепетированные до автоматизма, теперь словно застревают где-то в горле. Во рту резко пересыхает, язык начинает липнуть к нёбу.

На меня смотрят. Люди ждут. Кто-то с вежливым вниманием, кто-то с ленивым равнодушием, кто-то просто ждёт продолжения. Но все, кто стоит напротив, и кто в периферии тоже — размыты.

Кроме него.

Он смотрит. Смотрит не моргая.

Его взгляд — раскалённый прожектор. Я каждой клеткой его проживаю. Словно обнажает кожу, проникает глубже. В кровь. В кости.

Я пытаюсь откашляться. Слишком тихо. Прокашливаюсь уже намеренно, словно просто пересохло в горле. Поправляю фирменный чехол на планшете, который держу в руках.

И в этот момент кто-то обращается к нему. Мужской голос. Серьёзный. Игнат отводит взгляд.

Из меня будто иглу вытаскивают, которой к стене прикололи. Я делаю вдох и начинаю говорить снова.

— Перед вами работа Марины Сайферовой. 2019 год. Техника — акрил по холсту. Это серия картин, вдохновлённых переживаниями автора после возвращения из клинической депрессии. На этом полотне она использует размытые, будто стертые границы предметов, чтобы показать… — я продолжаю. Голос звучит вроде бы ровно. Но я знаю, что если прислушаться, то можно услышать в нём дрожь.

Жар.

Внутри.

Под кожей.

В груди.

В голове.

Я будто сгораю изнутри. Как будто кровь кипит, вздувая вены и артерии. Виски пульсируют. На затылке липнет пот, и даже под рубашкой на спине появляется липкая испарина.

Наконец, закончив короткое описание картины, я отступаю на шаг. Люди переходят к следующей экспозиции, но я не следую туда же. Я иду к Наде, что стоит у колонны, наблюдая за ходом мероприятия.

— Надь… — шепчу. — Подмени меня, пожалуйста.

Она вскидывает брови:

— Что с тобой?

— Голова закружилась. Сейчас в обморок грохнусь тут. Пожалуйста.

Она кивает. Уже на автомате встаёт на моё место, голос у неё уверенный, деловой. Надя профи. Я же разворачиваюсь и выхожу быстрым шагом из зала.

В уборную.

Врываюсь внутрь. Закрываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. И только тогда позволяю себе выдохнуть. Громко, срывающимся дыханием.

Меня всю трясёт.

Щёки горят. Грудь сжата. Перед глазами, словно видео в быстрой раскадровке, мелькают вспышки — как он прижимал меня к стене. Как шептал в ухо. Как смотрел. Как…

Нет. Нет-нет-нет.

Это было давно.

Я всё оставила в прошлом.

Это не должно возвращаться. Этому нельзя возвращаться.

Этим чувствам, этой боли внутри, этим слезам.

Пять лет прошло. Первые два года я вообще дышать не могла нормально. Слёзы каждую ночь, вой в подушку, неверие в то, что именно он когда-то сломал моё детство и лишил отца.

Я слишком долго собирала себя по кускам. Склеивала раз за разом, хотя получалось с трудом. Сердце и так всё в шрамах, нельзя сейчас позволить ему снова начать истекать кровью после одного единственного взгляда.

Мне нужно уйти. Сейчас же. Я не могу здесь больше находиться.

Резко открываю кран. Умываю лицо холодной водой. Пытаюсь прийти в себя. Ничего не выходит. Пульс скачет, как бешеный. Бросаю взгляд в зеркало и не узнаю себя. Бледная. Губы пересохли. Глаза испуганные, с нездоровым блеском.

Выхожу в коридор и иду к комнате персонала. Хочу забрать пальто и сбежать. Как можно скорее оказаться подальше отсюда.

Но тут на моём пути появляется Надя. Перекрывает дорогу, как хищник. Складывает руки на груди и смотрит внимательно. Очень внимательно.

— Варя, ты точно в порядке?

— Да, — выдыхаю. — Просто давление, наверное. Я… я поеду домой.

— Тебе двадцать три года, какое давление, — поджимает губы. — Не верю я в давление. Что-то случилось. Я же вижу. Ты бледная как стена, но при этом глаза горят, как у загнанного зверька. Будто призрака увидела.

О да, Надя, ты так близка к правде.

Призрака из прошлого. Пугающего и страшного.

Я качаю головой. Пытаюсь пройти мимо, но она вдруг сужает глаза:

— Этот мужчина. В чёрном. С ледяными глазами. Ты его знаешь, Варя? Он так смотрел на тебя, что даже мне нехорошо стало.

Я замираю.

— Нет, — выдыхаю. — Впервые вижу.

— Вот и хорошо, — говорит Надя, кивая. — Очень хорошо. Потому что если бы ты его знала…

Я оборачиваюсь. Она говорит это тихо, почти шёпотом.

— …тебе стоило бы держаться подальше. Он красив, Варя. Красив — да. Как демон. Но я слышала о нём. Его зовут Игнат Касьянов. Говорят, он просто чудовище. Жестокий, безжалостный. Без тени совести.

Сердце дёргается и срывается в боль. Будто кто гвоздем ржавым по нём прошёлся.

3

Квартира встречает тишиной и темнотой.

Я захлопываю за собой дверь, поворачиваю замок и, не включая свет, делаю шаг внутрь.

Тихо. Как будто я в засаде.

Смешно.

— Ты что, Варя, совсем спятила? — шепчу себе, зажмуриваясь. — Здесь никого нет. Никого.

Но в груди по-прежнему тяжело. Глубоко внутри — жгучая, животная тревога. И она не уходит.

Он там. Он далеко. Он просто был среди гостей.

Всё.

Это ничего не значит. Эта встреча — просто случайность. Адская случайность.

Да и с чего я вообще взяла, что интересна ему? Что ему есть до меня дело?

Скидываю туфли и на цыпочках пробираюсь вглубь квартиры.

И почему я не включаю свет?

Будто кто-то смотрит на меня. Будто он может быть здесь.

Сердце дёргается, как марионетка на нитке. Я мотаю головой, пытаясь взять себя в руки.

Надо остановиться. Я одна. Это просто мозг играет в травму.

Я зажмуриваюсь, делаю глубокий вдох.

Ты дома, Варя. Ты в безопасности. Он не знал, что ты здесь. Это всё совпадение.

Но слова Нади всплывают сами собой: «Я слышала о нём. Он чудовище. Холодный, безжалостный. Без тени совести...»

Стараюсь дышать глубже.

Удивлена ли я? Нет. Но… горечь. Она появляется внутри, тонкой плёнкой стягивает горло, расползается на языке.

Значит, всё-таки поддался. Значит, стал тем, кого хотел видеть в нём отец.

Копия. Продолжение. Ледяной излом.

Иронично, правда? Я влюбилась в чудовище. В ту версию его, которую, наверное, никто и не знал. Или… которой просто никогда не существовало.

Я включаю свет на кухне и ставлю чайник. Мои руки всё ещё дрожат — не сильно, но я это ощущаю.

Мия, моя кошка, лениво появляется из спальни. Трётся об ноги, требуя ласки. Тёплая, пушистая, спокойная. Я опускаюсь рядом с ней и глажу её по тёплой, шелковистой шёрстке.

— Ну чего ты, глупая, — бормочу ей. — Тебе-то всё равно, кто был на выставке, да?

Кошка мурлычет, я вроде бы наконец начинаю расслабляться, но тут звонит телефон, заставляя вздрогнуть. Это мама.

Я вздыхаю, беру телефон и отвечаю на звонок.

— Привет, доча. Как ты там?

— Всё хорошо, мам, — стараюсь говорить уверенно.

— У тебя голос… как будто ты вот-вот разревёшься, — мама будто чувствует на расстоянии моё состояние.

— Просто устала. Выставка сегодня была сложная.

Она рассказывает, как близняшки снова устроили заварушку в школе, как ей пришлось разруливать ситуацию. Я улыбаюсь, потому что её голос успокаивает. Мир кажется чуточку мягче и безопаснее, когда она говорит.

Мы прощаемся. Я клянусь, что всё хорошо и кладу трубку. Уже собираюсь в душ, вспоминая, моя пижама на сушилке или в шкафу, когда замечаю, что миска у Мии пустая. Корм закончился. Точно, я ведь собиралась зайти купить ей корм после выставки, но на эмоциях совсем забыла об этом.

Уже почти десять вечера, но утром я точно не успею, потому что у меня в школе занятия с восьми. Ещё и групповые с малышами. Нужно прийти пораньше и подготовиться. Придётся идти сейчас. Но рядом есть круглосуточный супермаркет, пять минут — и я вернусь.

— Миюшка, я быстро, — говорю кошке, беру ключи и натягиваю куртку.

На улице темно, фонари пульсируют в лёгком тумане. Я снова ловлю это странное ощущение, когда каждый шорох — как будто за спиной шаги.

Ты накручиваешь, Варя. Хватит.

В супермаркете довольно много людей, и это даже успокаивает меня. Я покупаю корм, расплачиваюсь и возвращаюсь.

Поднимаюсь на этаж. Вставляю ключ в замок. Открываю дверь и вхожу.

Всё тихо. Кладу пакет на тумбу. Сбрасываю куртку и иду вглубь квартиры.

Но когда включаю свет в гостиной — реальность рвётся на части. Моё тело замирает. Дыхание пропадает. Сердце разбивается о грудную клетку.

Посреди комнаты, на стуле, спокойно сидит Игнат.

Прямо передо мной. Как будто это его дом.

Холодный взгляд.

Никаких эмоций.

Никакой спешки.

Он даже не встаёт, когда захожу.

Я же не могу двинуться. Не могу дышать. Мир вокруг расплывается, словно кто-то растёр границы реальности.

— Ты… — голос срывается, хриплый, сломанный.

Он не отвечает.

Просто смотрит. Пронизывает взглядом.

У меня дрожат ноги. В голове — паника. В крови — адреналин.

Как он здесь оказался? Как он попал внутрь?

— Что ты… что ты здесь делаешь? — выдавливаю, сглатывая.

4

Я не дышу. Физически не могу. Лёгкие будто забыли, как это — впускать воздух.

Он делает шаг. Один. Неспешный. Как будто просто… двигается. Без намерения. Без цели. Но я отступаю. Инстинктивно. Как от огня, как от края неминуемо разверзающейся пропасти под ногами.

Второй шаг. Я снова пячусь назад. И вдруг понимаю — он не просто идёт. Он сокращает расстояние. Целенаправленно. Хладнокровно. Медленно.

Моё тело словно замирает в липкой тягучей дрожи. Я чувствую, как по позвоночнику пробегает ток. Как в животе образуется бесконечная пустота, в которую вот-вот невозвратно сорвётся моё сердце.

Он смотрит. Вскрывает взглядом. Так смотрят только те, кто привык брать, что хочет. И знают, что никто и ничего им не откажет.

Его глаза — чёрный лёд. Ни одного блика. Ни одной тени эмоции. Только власть.

— Ты... — шепчу, хотя не знаю, что хочу сказать. Он не отвечает. Просто останавливается в паре шагов. Между нами повисает тяжёлая пустота, натянутая до звона.

Игнат медленно проходится по мне взглядом. С головы до ног. Открыто. Нагло. Медленно. Будто примеряет. Будто вспоминает, как я ощущаюсь под его руками. Губы чуть приподняты, почти в насмешке. Но в глазах угроза.

— Спишь с Баварским? — спрашивает вдруг. Низко. Глухо. И так спокойно, что мороз сковывает горло.

Я моргаю непонимающе.

— Что?.. — выдыхаю растерянно.

Он не повторяет. Просто ждёт. Продолжает прожигать насквозь своим взглядом.

Я чувствую, как кровь начинает бешено стучать в висках. Во рту пересыхает, кончики пальцев немеют.

— Ты... ты не имеешь права задавать такие вопросы, — выдавливаю. — Я не обязана тебе ничего объяснять.

Он не реагирует. Только чуть прищуривается, а взгляд тяжелеет, наливаясь свинцом.

— Спишь с ним? — повторяет. Чуть тише. Чуть ниже. Но теперь с нажимом. Словно приказом.

— С чего ты взял?.. — восклицаю, но голос дрожит. Он делает ещё шаг. Я — назад, но упираюсь в стену. Пульс в горле. Бешеный. Холодный пот на спине.

— Баварский трахает всех, кто на него работает, — говорит он ровно, как будто обсуждает погоду. — Это его стиль. Его правило. Его маленький гарем.

Я задыхаюсь. По коже ползут противные мурашки.

— Я не сплю с ним, — вырывается. — И даже если бы… это не твоё дело.

Он приближается ещё на шаг. Теперь он так близко, что я ощущаю его дыхание. Оно спокойное. Контролируемое. Как у того, кто не сомневается в себе ни на секунду.

Внезапно, словно удар под дых — запах настигает меня, окутывает. Видеть его — больно. Слышать — ещё больнее. Но ощущать его запах… это выстрел на поражение. Как будто каждый шрам на сердце скальпелем вскрыли заново.

Нет, не скальпелем. Тесаком. Огромным, тупым, с зазубринами. Разорвали тонкую ткань, что с трудом зарастила зияющие раны.

— Всё, что касается тебя, касается меня, — говорит приглушённо. — Я ясно выразился?

Я не могу ответить. Слова застревают. В горле ком. В животе нарастает спазм, а в голове — паника.

Я смотрю в его глаза. Пытаюсь найти там то, что было раньше. Тот огонёк. Ту боль. Ту так тщательно скрываемую человечность. Но… ничего. Даже остатков под слоем пепла.

Надя была права. Он чудовище.

Игнат подходит ещё ближе. Я не двигаюсь. Просто замираю, как загнанный зверёк, прижатый к стене. Сердце стучит так сильно, что кажется, будто он слышит его тоже.

Он тянет руку к моим волосам. Медленно. Почти нежно. Но это не нежность. Это контроль. Это уверенность в том, что я не дёрнусь.

Пальцы касаются пучка волос. Одно движение — и заколка выскальзывает, а мои волосы рассыпаются по плечам и по спине.

Я вздрагиваю, когда Игнат берёт их в кулак. Собирает. Сжимает. И в следующий момент его лицо наклоняется ближе. Он касается волос носом и глубоко втягивает запах.

Я замираю. Почти теряю равновесие. В глазах темнеет. Я не дышу. Не могу. Моё тело будто перестаёт принадлежать мне. Я вся под ним. В его власти.

— Ты пахнешь так же, как я помню, — шепчет он у самой моей шеи. И голос… Бархатный. Тёмный. Искажённый неприкрытым, пугающим голодом. — Варя, — произносит моё имя с таким нажимом, что у меня подкашиваются ноги.

А потом он молниеносно разворачивает меня к себе спиной, прижимает к стене всем телом. Я чувствую его силу. Его жар. Его ярость под кожей.

Голос глохнет на невыраженном вскрике. Получается только всхлипнуть жалко.

Его нос скользит вдоль моей шеи. Я вздрагиваю, когда губы Игната почти касаются кожи.

— Все эти пять лет, — шепчет он, — я чувствовал твой запах. Он врезался в мою память. Он преследовал меня.

Я зажмуриваюсь. Мне страшно. Слишком страшно.

— Я нашёл тебя, — продолжает глухо, тяжело. — Наконец.

Пауза. Повисает тишина, которая оглушает. От которой пульс растёт до критических цифр.

— Прежде, чем он сдох, — говорит Игнат спокойно, — я вытащил из него все его грязные секреты. Единственное, что не получилось — он так и не признался, куда спрятал тебя. Куда помог тебе сбежать.

5

Я чувствую, как в груди нарастает паника. Бешеная, обжигающая, парализующая. Я едва дышу, боясь пошевелиться.

Его тело по-прежнему прижимает меня к стене. Плотно. Мощно. Без права даже вдохнуть глубже. Его рука держит мои волосы, собранные в кулак.

Я чувствую его дыхание у своего уха.

Я в ловушке. В западне между стеной и этим человеком, которого я когда-то любила. Которого боялась, но в какой-то момент даже верила.

— Отпусти… — говорю сдавленно, понимая, что мои просьбы, требования, мольбы… — все наткнутся на стену. — Отпусти меня, Игнат.

Он наклоняется ближе. Его рука ложится мне на шею, прямо на горло. Плотно. Уверенно. Словно он делает это не в первый раз. Словно ему привычно держать других людей за горло.

Игнат чуть сжимает пальцы, запуская в моём теле паническую дрожь. Коленки слабеют, а воздуха начинает не хватать даже не из-за его хватки, а от страха.

Сжимает не до боли. Но достаточно, чтобы показать, что мне никуда не деться.

Страшно ли мне?

До одури. До онемения в пальцах.

Я замираю. Даже не моргаю. Он другой. Совсем.

Нет, не так.

Он — настоящий. Без остатка. Без иллюзий. Без той маски, в которую я когда-то поверила.

Палец скользит от моего подбородка к губам. Медленно. Тягуче. Грубо.

Я вздрагиваю, когда он сминает мою нижнюю губу.

— Пять лет, — шепчет. Голос низкий, хриплый. — Пять лет, Варя. Я ждал. Искал. Носом землю рыл.

Я отворачиваю голову в сторону, но он перехватывает подбородок, снова сжимает, запрокинув мою голову назад. Приближается так близко, что я чувствую, как его дыхание скользит по моей коже.

— Думаешь, я тебя отпущу? После того, как ты сбежала? Даже не взглянула в глаза. Не сказала ни слова. Просто вычеркнула.

Я сжимаюсь. Бессильно. Я ничего не могу ему противопоставить. Физически — он сильнее. Эмоционально — он непрошибаемый. Игнат будто лишён эмоций вовсе. Бетон.

— Ты разбила мне сердце, — продолжает. — И это, блядь, было больно. Больнее, чем я мог представить. И теперь я за это спрошу. По полной, Варя. За все пять грёбаных лет.

Он резко засовывает мне в рот два пальца. Я дёргаюсь, инстинктивно. Но не сопротивляюсь — потому что страх сковал тело. Потому что не знаю, что он сделает, если я попытаюсь что-то сказать или начну сопроивляться.

Его пальцы внутри — грубо, унизительно, пошло. Он держит меня крепко. Не дышит громко. Просто контролирует.

— Вот так, — шепчет. — Наконец-то ты там, где должна быть. Ну почти, но это детали. Скоро и там будешь, на коленях. Только во рту не пальцы.

Он двигает пальцами. Медленно. Точно. Дразняще. Я зажмуриваюсь, позволяя ему, потому что меня будто парализовало. Не только тело, но и волю. Одно лишь сердце рвётся в груди, разбиваясь о рёбра.

А потом Игнат вдруг вытаскивает пальцы, проводит ими по моим губам, размазывая влагу.

Я чувствую, как по щекам стекает жар. Но это не стыд. Это всё вместе — страх, унижение, предательское странное возбуждение, растерянность, боль.

Он склоняется ближе, его губы почти касаются моего уха.

— Я мог бы сделать с тобой всё, что захочу. Прямо здесь. Прямо сейчас. Сломать тебя в ответ за то, как меня сломал твой побег, Варя…

И я понимаю — это правда. Он может. И сделает, если захочет. И я ничего, абсолютно ничего не смогу сделать. Даже если буду биться в кровь.

Моё тело замирает, виски пульсируют, напряжение шкалит.

— Игнат… — выдыхаю слабо, через всхлип. На большее у меня просто нет сил.

И тут резкий звук.

Телефон. Где-то в его кармане.

Касьянов замирает, я слышу его тяжёлое недовольное дыхание. Будто волна ярости проходит по его телу, а я чувствую её эхо каждой своей клеточкой.

Игнат резко отстраняется и достаёт телефон. Я же разворачиваюсь и вжимаюсь спиной в стену, мечтая, чтобы она поглотила меня и выплюнула где-то очень-очень далеко, как это бывает в фантастическом кино.

— Что? — рявкает резко, раздражённо. Пауза. Он слушает. Взгляд мрачнеет ещё сильнее.

— Жди. Сейчас приеду.

Он обрывает звонок. Его глаза снова находят меня. Я медленно сползаю по стене. Ноги не держат. Сквозь спутанные волосы смотрю на него снизу вверх. Чувствую себя загнанным, сломанным зверьком. Раздавленным и уничтоженным.

Игнат замирает. А потом рывком наклоняется ко мне.

— Даже не думай куда-то дёрнуться, Варя. Ты своё отбегала, — холодный отблеск в тёмных радужках заставляет перестать дышать. — Я найду тебя. Из-под земли достану.

Он разворачивается и уходит. Дверь хлопает.

А я остаюсь на полу. Вся дрожу и даже представить не могу, что мне теперь вообще делать.

6

Дверь хлопает. Он уходит.

А я… так и остаюсь на полу.

Лёгкий сквозняк от хлопка двери будто проносится сквозь меня. Как будто вместе с Игнатом ушёл и воздух — он забрал его. Лишил меня возможности дышать.

Я не могу двинуться. Не могу даже пошевелить пальцами. Тело одеревенело. Только сижу, прислонившись к стене, в той самой позе, в которой он меня оставил.

В голове пусто.

В теле слабость.

В душе полный хаос.

Призрак прошлого ворвался в мою жизнь, в мою маленькую тихую квартиру и разнёс мой мир на осколки. Снова. Вот только он оказался не призраком. Он реален. Осязаем. Страшен.

Я обхватываю колени руками, утыкаюсь в них лбом. Хочется вскочить. Хочется собрать вещи. Убежать. Исчезнуть. Пропасть. Раствориться где-нибудь без следа.

Но…

«Даже не думай дёрнуться, Варвара. Я найду тебя. Из-под земли достану.»

Слова, как выжженные каленым железом, пульсируют в голове. Я не сомневаюсь, что он это сделает.

…

— Беги, девочка, — говорит тихо, но жёстко. Глаза холодные, взгляд давит. — Беги, пока не стало поздно.

Я смотрю на него, не веря. Он же… он же сам чудовище. Он же…

— И семью свою забирай, — продолжает он. — Два часа у тебя на сборы. Отец Игната смотрит прямо в глаза. Жёстко. Пронзительно. — Ты ведь знаешь, что он просто так тебя не отпустит. Никогда. Ты всю жизнь будешь под ним, будешь страдать и мучиться, зная, что он сделал.

Моё сердце падает. Становится холодно и зябко. Только глаза горят от часов слёз.

Я не знаю, что мне делать, не знаю, как я вообще смогу увидеть Игната. Он и так причинил мне столько боли, а когда моё сердце потянулось к нему, оказалось, что он утаил от меня такое…

Слёзы снова наворачиваются.

Я полюбила убийцу своего отца. Позволила ему стать первым.

Тому, кто, как оказалось, отнял у меня детство. И утаил это.

— Он будет держать тебя рядом, как собачонку, Варя, — отец Игната подкуривает сигарету и выпускает дым вверх, но удушливое сизое облако добирается и до меня, заставляет горло сжаться. — Что ты скажешь матери? Поймёт ли она тебя? А брат? А сёстры? Кем ты будешь для них после всего? Только представь, как они будут страдать.

Я мотаю головой, зажав уши ладонями.

— Хватит, — всхлипываю. Сердце рвётся на части, истекает кровью.

Я понимаю, что выбора нет. Он не отпустит. А мне страшно. Очень страшно.

— Два часа, Варя. И я вас спрячу так, что он никогда не найдёт. выбора у тебя всё равно нет, ты это понимаешь, ты умная девочка. Место Игната рядом со мной, а ты мешаешь. Сейчас я предлалагаю тебе спасти свою душу, помочь спрятаться. Иначе…

…

Ночью мне снится кошмар.

Темнота. Плотная и густая, как нефть. Я стою в лесу. Одна. Тут холодно, кожа мертвеет, стынет. Из тумана выходит чудовище. Огромное. С клыками. С горящими глазами. Оно рычит, и от этого звука деревья трескаются, ветки падают.

Я кричу, я зову на помощь. Я чувствую, что Игнат спасёт меня, я его уже вижу! Он идёт мне на помощь!

Но чудовище перехватывает его уже почти когда тот тянет ко мне руку. И сжирает прямо у меня на глазах.

Я кричу, горло рвётся, но ни один звук не выходит.

А потом… чудовище медленно поворачивает голову ко мне. Глаза пылают. Я отступаю. Спотыкаюсь. Падаю.

И вдруг узнаю этот взгляд. Игнат. Это он. Это чудовище — он…

Я просыпаюсь с криком. Вся в поту. Меня трясёт, как от холода.

Спать больше не получается. Я лежу в темноте, свернувшись комком, пока не начинает светать.

***

Музыкальная школа встречает меня привычным шумом и суетой. Дети галдят, бегают, роняют рюкзаки, спорят, смеются.

И я здесь как будто в другом мире. Но здесь… легче. Хоть немного. Как будто вчерашняя встреча мне приснилась так же, как и этот кошмар.

— Варька! — раздаётся радостный голос, а потом топот каблуков по плиточному полу. — Ой, прости, дорогая! — Она втягивает голову в плечи, прикусив язык. — Никак не отвыкну, что каникулы закончились, и у нас тут детишки. Варвара Алексеевна! Господи, ну и вид у тебя. Ты ночью кого хоронила или воскресила?

Это Тамара. Моя коллега. Преподаёт вокал и сольфеджио. Всегда в ярком платье, всегда в движении. Маленькая, хрупкая, но с характером танка. Болтушка, шутница, генератор катастроф и вдохновения.

— Привет, — выдыхаю.

— Ты точно живая? — Она щурится. — Что с тобой? Лицо как мел. Сейчас, подожди. Я принесу чай. Пошли ко мне в кабинет, до урока ещё пятнадцать минут.

Я иду в её небольшой кабинет, а через минуту она возвращается с кружкой.

— Пей. Чай со спасением, сиропом и каплей счастья.

7

Игнат

— Свадьбы не будет.

Вяземский замирает, а потом хмурится. Смотрит с напряжением, но мне абсолютно похуй. Вопрос уже решён.

— Игнат… — он откашливается и берёт в руки ручку, крутит в пальцах. Опускает взгляд на свои руки, потом снова вскидывает на меня. — Так дела не делаются.

— Сделку оставим в силе. Но для дочери своей подбери другого кандидата, Виктор.

Он вздыхает и переводит взгляд в конец комнаты на своего младшего сына, который сидит на кожаном диване, уткнувшись носом в телефон, но парень на самом деле всё прекрасно слышит, видит и анализирует. Кириллу хоть и двадцать, он абсолютно отбитый и ебанутый, но именно Вяземский-младший тут самый шарящий, думаю, даже папашу своего переплюнет, хотя Виктор тоже далеко не дурак.

— Игнат, я даже не знаю, как реагировать, — поджимает губы, но быковать на меня не решается. Он ведь знает меня довольно хорошо, чтобы не идти на такой риск. — Всё ведь уже было готово, сам знаешь. Вот твой отец бы не позволил себе так менять условия.

— Моего отца уже черви доедают, Виктор. И мне абсолютно поебать, как он вёл дела, — непроизвольно напрягаюсь. Я терпеть не могу, когда мне напоминают, каким охуенным парнем был мой долбанный отец. И Виктор, думаю, это тоже понимает, потому что тут же даёт заднюю.

— Ну ладно-ладно тебе, Игнат, — кладёт карандаш обратно на столешницу и поднимает ладони. — Но… может, ты ещё подумаешь? Амина будет, мягко говоря, расстроена.

— Так реши с ней вопрос, Виктор, она ведь твоя дочь, — я поднимаюсь с кресла и одёргиваю рукава.

Вопрос закрыт и мне уже пора. Не люблю тратить много времени на то, что решается быстро. Лишние разговоры меня раздражают. Поэтому я прощаюсь с Виктором, киваю Кириллу и даю знак своим парням следовать за мной.

Дом встречает абсолютной, стерильной тишиной. Прохожу внутрь, сбрасываю пиджак, расстёгиваю ворот и рукава рубашки. Открываю холодильник. Хватаю бутылку воды, откручиваю крышку и делаю пару жадных глотков.

Во рту пересохло. В груди пульсирует злость. Разливается едкой, кислотной лужей.

Варя.

Перед глазами снова встаёт её лицо. Белое, как мел. Глаза распахнутые, полные ужаса. Она смотрела на меня так, будто я сейчас её порву на части. И, чёрт подери, ей стоило бояться.

Потому что я действительно хотел это сделать.

Сдержался. Не знаю, как. Если бы не звонок Вяземского-младшего, возможно бы и пиздец ей пришёл.

Но я уже тогда, у стены, чувствовал, как руки дрожат от напряжения. От желания. От злобы. От боли.

Пять лет. Пять, мать его, ебучих лет.

Я мечтал о ней каждую ночь. Представлял, как всё будет, когда найду. И с каждым годом становился только злее.

Жар в груди сменился на колючий лёд, что вонзался своими осколками каждый раз, когда я вспоминал о ней.

Она сбежала. Даже не сказала ни слова. Просто вычеркнула меня, как будто меня не существовало.

Я ведь хотел её найти. Сразу, по горячим следам. Порывался. И, уверен, смог бы. Но отец поставил мне условие, захлопнул в чёртову клетку.

…

— Ты мне такой не нужен, Игнат, — он посмотрел на меня, как на кусок дерьма. — Слабый, сломленный какой-то бабой, что бросила тебя, даже не выслушав. Просто вычеркнула. Какой от тебя толк?

— Так скажи мне, где она? — зубы скрипели и, казалось, вот-вот начнут крошиться. — Куда ты её спрятал?

— Уверен, ты и так разберёшься, Игнат. А я пока начну исправлять свои собственные ошибки. Ты — моя ошибка. Ты слишком слаб, чтобы управлять нашим делом.

— Твоим! Твоим делом!

Но Белый лишь скривил рот, продолжая разочарованно смотреть на меня, как на ничтожество.

— Ты явно не годишься для всего этого, щенок, — Белый склонил голову, с презрением глядя на меня. — Но знаешь, это я виноват. Я был слишком мягок с тобой. Слишком многое тебе позволил. Много свободы для юного ума — это крах. Но ведь у меня есть ещё один сын.

Вспышка ненависти опалила глаза, горло сжало. Мне хотелось лишь взметнуть руки и изо всех сил сжать пальцы на дряхлом горле.

— Не смей…

— Не тебе мне указывать. Мальчишка ещё мал, и я успею сделать из него то, что мне нужно. Учту все ошибки и слабости, которые проявил в отношении тебя. Он станет идеальным преемником.

Я знал, понимал, что предстоит моему младшему брату, которому я столько лет вместе с матерью помогал скрываться. Я берёг мальчишку, чтобы отец не сломал его, как меня самого. Но отец всё равно узнал о них. И ничего не стоило ему дотянуться своими смертоносными руками.

Мать он не пожалеет. А брата, которому всего двенадцать, на корню сломает. Изувечит его душу, растопчет.

Нет, я не мог позволить этому случиться.

Моя душа, разбитая на кусочки, выла и истекала кровью. Ей уже было не помочь, а вот младшего брата я ещё мог спасти.

8

— Свадьбы не будет? — её голос звучит негромко, но я уже слышу в нём оттенок скрытой истерики. Амина, конечно, избалованная принцесса, но тем не менее, со мной она себе грань переходить не позволяла никогда.

Я смотрю на неё с ледяным спокойствием. Хочется, чтобы она просто свалила с радаров, но, судя по всему, милости мне такой она не окажет.

— Не будет, — коротко отрезаю и иду к бару, открываю дверцу и достаю бутылку виски и стакан.

Амина вскакивает с места, будто сейчас кинется на меня с кулаками.

— Ты что, издеваешься?! — сразу со старта переходит на визг, глаза расширены, губы дрожат. — Просто пришёл и сказал «свадьбы не будет»?! Ты охренел?!

Она пылает. Лицо красное, глаза горят. Щёки вспыхнули, губы напряжены.

Амина Вяземская. Дочь Виктора. Умная, холодная, рассчётливая сука с амбициями. Красивая, статная, наполовину испанка, и в характер соответствующий. Она отсосала мне ещё два года назад впервые, когда мы с Вяземским заключили первую сделку. Как вариант жены она меня устраивала, но своё отношение к ней я от неё самой особо никогда не скрывал.

И сейчас в таком состоянии я видел её впервые — истерящая овца, которой только что разбили иллюзию власти.

— Сядь и закрой рот, — бросаю глухо, прохожу мимо неё, не обращая внимания на вспышку в её глазах.

— Ты не смеешь со мной так говорить! — кричит, идёт за мной следом. — Я тебе не шлюха с улицы! Я тебе не какая-то там дешёвка! Мы были помолвлены, Касьянов! Люди знали! Мой отец! У нас даже уже ресторан заказан был!

— Мне похуй. Ресторан отменить — это один звонок, — бросаю через плечо, когда подхожу к столу и наливаю себе в стакан, а потом подношу его ко рту.

Виски жжётся во рту, опаляет пищевод. Тепло разливается внутри, вызывая обманчивое чувство удовлетворения.

— Это она, да?! — вдруг переходит на отчаянный шёпот, сощурив глаза. — Ты её нашёл? Ту девку… что выпотрошила тебе душу?! Я видела на выставке. Ты смотрел на эту бледную моль, как заколдованный. Это она ведь, верно?

Я резко разворачиваюсь.

— Ещё слово, Амина, — предупреждаю жёстко. — И я тебя вышвырну отсюда сам.

— Это она! — срывается. — Та! На выставке! Я видела, как ты на неё смотришь, видела! Будто сожрать её готов! — Она почти смеётся, но смех выходит истеричный, визгливый. — Я видела! У тебя в спальне её портрет! Я не слепая, Игнат!

— Заткни свой рот, сука, — чувствую, как по венам начинает струиться кислота. Сжимаю пальцы в кулаки, чтобы подавить жгучее желание свернуть визгливой твари горло.

Я баб не трогаю. Физически. Не бью. Но у всего есть предел и границы допустимого. И Амина сейчас со скрежетом проходится по моим.

Она же меняет тактику и бросается ко мне, липнет противно, как паршивая кошка во время течки.

— Игнат, — выдыхает блядски, вцеплясь пальцами, словно крючками, в плечи. — У нас же всё было хорошо. Мы собирались пожениться, создать крепкий, серьёзный союз. Мы были бы непобедимы! Я бы тебе наследников родила. Тебе ведь… тебе ведь нравилось быть со мной…

Полотенце, намотанное на бёдра после душа, в результате её напора падает, оставляя меня в чём мать родила. Но меня это не беспокоит. А вот Амину, кажется, весьма. Она опускает глаза, и прикусывает губу, уставившись на мой пах. А потом опускается на колени и вскидывет снизу вверх на меня горящий блядским огнём взгляд.

— Встань, дура, — дёргаю её за плечо, поднимая. Раздражение топит, хочется быстрее избавиться от неё. — Не позорься. И проваливай.

— Ты выгоняешь меня? Ты серьёзно? Ты... ты... — она не может договорить, всхлипывает. — Я же... я же думала, ты...

— Ты ошиблась, — отвечаю. — Иди и забудь, что я когда-то смотрел в твою сторону.

— Мудак ты, Игнат! — кидается ко мне снова, поднимает руку, будто хочет ударить. Я перехватываю её запястье на полпути и резко отталкиваю.

— Не советую, — бросаю. — Или хочешь, чтобы я начал обращаться с тобой так, как ты заслуживаешь?

— Эта никчёмная сука лучше меня, да? — отшатывается назад. — Она настолько жалкая с виду, что…

Злость взрывается в груди. Контроль трещит по швам, запуская ядерную реакцию.

— Слушай сюда, дрянь, — хватаю стерву за волосы, она тут же взвизгивает и вцепляется руками в моё запястье, впивается ногтями в попытке освободиться, но её сопротивление напоминает мышиную возню, не более. — Ещё хоть слово, и в доме Вяземских будет траурный период. Не берусь судить насколько долго, может, и не очень, учитывая, какая ты заноза в заднице.

Амина затыкается и начинает просто тихо скулить, а я отталкиваю её на диван, отдав приказ сидеть. Сам же звоню Вяземскому-младшему.

— Игнат? — отвечает тот напряжённо после первого же гудка.

— Забери свою сестру, — говорю максимально сдержанно. — Немедленно. Она у меня дома. Одна минута.

— Принято, — коротко отвечает он.

Амина всхлипывает, зажимает лицо руками, а мне хочется только одного — чтобы этот ёбаный цирк закончился.

Минут через пятнадцать, когда я уже успеваю натянуть брюки и рубашку, в домофон звонят. Я иду открывать, а Амина продолжает скулить на диване.

9

Я выхожу из школы и иду в сторону автобусной остановки.

Погода сухая, но тучи так низко, вот-вот прорвёт дождём. Воздух кажется тяжелым, оседает на лёгких.

День прошёл, но легче не стало. Ни капли. Я словно вся сжата внутри. Плечи сведены, живот в узле, пальцы дрожат, хотя я стараюсь держать себя в руках.

Хочу домой. Но… знаю, что если приеду сразу — просто сойду с ума. Надо немного сбить этот клубок в груди. Разгрузить голову.

Я часто так делаю — готовлю, когда на душе полный кошмар. Это помогает, хотя бы на время. Мама-повар как-то с детства привычку такую привила. Вымесить тесто, нарезать овощи, чистить картошку — всё это даёт хоть какую-то иллюзию контроля.

Выхожу на своей остановке через двадцать минут и забегаю в супермаркет. Хожу между полок медленно, будто время тяну. Потом складываю в корзину разного. Нервы натянуты настолько, что будет и первое, и второе, и десерт. Только вопрос, кто это всё потом есть будет?

Дома кормлю Мию, она с благодарным мурлыканьем трётся о ноги, и я уже почти успокаиваюсь, когда приходит сообщение.

От Баварского.

«Добрый вечер, Варвара. Подъедь, пожалуйста, в студию. Возникли вопросы по твоим документам по совмещению. Это займёт немного времени»

Я хмурюсь. Документы? Какие там вопросы могли возникнуть, вроде бы со всем сразу разобрались. Я же всё сдавала с основного места работы.

Неохотно переодеваюсь снова из домашней одежды и вызываю такси. Спустя двадцать минут я уже в студии. Сотрудников почти нет, коридоры пустые. Охранник у входа кивает и сообщает, что Баварский у себя в кабинете.

Я коротко стучу и открываю дверь. Станислав Борисович сидит за столом, как обычно. Рубашка расстёгнута на верхнюю пуговицу, часы блестят на запястье, взгляд тяжёлый.

— Проходи, Варвара, — кивает, не вставая. — Садись.

Я сажусь напротив. Смотрю внимательно, пока он какое-то время молчит, перебирая бумаги на столе. Возникает какое-то тревожное ощущение, но я списываю на напряжение после всех событий последних суток.

— У тебя… больше нет необходимости приходить на работу, — говорит наконец, вскидывая на меня взгляд.

Я моргаю.

— Простите?

— Ты уволена. Сегодняшним числом.

Я сжимаюсь, задержав дыхание. В груди становится как-то неприятно, саднит.

Уволена? Просто вот так? Без предупреждения, без объяснения?

— Но… за что? — выдыхаю. — Я ведь всё делала… никогда не опаздывала, не подводила. Я…

Он поднимает глаза, медленно, с какой-то ленцой.

— Подпиши, пожалуйста. Вот тут, и тут.

Протягивает бумаги. Я беру ручку, всё ещё не веря. Это ведь были деньги, которые шли впритык. Я считала каждый рубль. И эта работа… она меня очень выручала. Не так уж много я получаю в музыкальной школе, и была очень рада найти такую подработку.

Кручу ручку несколько секунд в нерешительности, пробегая глазами по приказу об увольнении. А потом ставлю подпись, прикусывая губу, чтобы не сказать ничего лишнего.

Ничего не понимаю. Бред какой-то…

В этот момент Баварский встаёт и обходит стол. Я продолжаю сидеть, собирая бумаги. И тут — чувствую его руки на своих плечах.

Я вздрагиваю и резко оборачиваюсь.

— Что вы делаете?

— Всегда думал, что ты… правильная, — голос меняется, становится вязким, липким. — Такая чистая, скромная девочка. А ты, оказывается, такая же шлюха, как и все.

Меня будто током прошибает. Я отстраняюсь и резко встаю.

— Не смейте говорить такое.

Он смотрит с откуда-то взявшейся ненавистью. С каким-то внутренним ядом, от которого меня передёргивает.

— Я-то думал, ты особенная. Даже хотел с тобой… серьёзно чтобы. А ты — мафиозная подстилка. Ты даже не сопротивляешься. Раздвигаешь ноги перед этим… монстром. Перед Касьяновым. Это ведь он отдал приказ уволить тебя.

Грудь простреливает. Я чувствую такую вспышку злости, что теряю контроль. Рука взмывает сама по себе и раздаётся пощёчина. Громкая, звонкая, обжигающая ладонь.

Меня тут же начинает бить крупная дрожь. Воздуха не хватает, глаза жжёт. Я пребываю в полном шоке от этого разговора и не могу поверить, что это сейчас вообще происходит.

Баварский отшатывается. А потом его глаза темнеют.

И в следующий момент он бросается вперёд. Резко. С каким-то ненормальным, диким взглядом.

Хватает меня за руки и толкает на стол. Его лицо так близко, что меня обхватывает ужас.

— Ты думала, можешь меня унизить?! Меня? Маленькая сука! Я покажу тебе, что бывает, когда плюют мне в лицо!

Он тянет мои руки вверх, пытается стянуть рубашку. Я начинаю задыхаться, мне кажется, будто всё это нереально. Даже закричать не получается — настолько я в шоке. Да и кто тут услышит.

— Отпусти… — шепчу, вырываясь. Паника бьётся в горле. — Отпусти меня…

И вдруг — он замирает.

Лицо его искажается. Сквозь зубы он издаёт хриплый, звериный звук. В глазах — шок и боль.

А потом мне прямо на лицо капает что-то горячее. Через секунду я с ужасом осознаю, что это его кровь. А капает она с плеча, из которого, прямо возле ключицы, торчит небольшой нож с фигурной металлической ручкой.

Баварский отшатывается, пятится назад, лицо перекошенное.

Я подскакиваю со стола, одёргивая рубашку, не могу даже моргнуть от ужаса.

— Знаешь, Станислав, — говорит Игнат. Холодно. Медленно. В голосе такая тьма, что меня обдаёт льдом. — Я, конечно, понимал, что ты подлый, но чтобы настолько откровенно тупой — как-то даже не догадался.

А потом мне приходится зажмуриться, потому что то, что я вижу, повергает в шок.

10

Я помню, как у меня сердце из груди выпрыгивало, когда Игнат тогда в горах сказал мне идти в домик, пока он разбирался с Егором. Я тогда только успела увидеть, как он вывернул ему руку и раздался жуткий, противный хруст.

Но то, что происходило сейчас, совершенно невозможно было сравнить.

Баварского всего трясёт, кровь стекает по его руке на пол. Он держится за нож, пальцы в крови, лицо перекосило. Он даже ничего не говорит, просто не может, потому что Игнат методично наносит ему удары. Причём исключительно ногами, как будто не хочет марать руки.

Он сбил его одним ударом ноги, а теперь продолжает пинать. Но страшнее всего — это выражение его лица. Оно холодное и сосредоточенное, почти спокойное. Почти — потому что взгляд пылает так, что, кажется, весь офис Баварского сейчас вспыхнет.

— Кусок дерьма, — выплёвывает Игнат с презрением. — Ущербное животное. Ещё и тупое.

— Игнат, хватит, — сипит Баварский, корчась на полу. Нож по прежнему торчит над его ключицей. — Я думал… я просто не подумал, что она правда важна для тебя… я…

— Ты, Стасик, просто вонючая крыса. Это была твоя попытка жалкой мести мне, да? — снова удар, а потом ещё один, и ещё, как бы Баварский не пытался отползти. — Теперь, пидор, я заберу у тебя не двадцать процентов твоего говняного бизнеса. Я заберу себе все сто, а твою жену поставлю на проценты.

Я не могу закрыть глаза. Меня словно парализовало. Тело окаменело, дышать получается с трудом. Каждая моя клеточка будто пропиталась страхом.

Я просто вжимаюсь в стол, продолжая смотреть, как зверь из моего кошмара продолжает калечить человека.

Да, этот ублюдок пытался обидеть меня, даже не знаю, что бы он сотворил, если бы каким-то чудом сюда не решил прийти именно сейчас Игнат. Но всё же видеть, как из человека в полутора метрах от носков моих туфель делают кусок кровавого мяса, я не могу.

— А знаешь, почему процент будет выплачивать твоя жена, уёбище? — Игнат выпрямляется и прищуривается. На лице всё та же маска презрения и отвращения.

А потом и я, и Баварский понимаем ответ.

Игнат достаёт пистолет и направляет на скулящего на полу мужчину.

Меня будто током насквозь пробивает. Вдох застряёт в лёгких, в голове простреливает.

— Нет, Игнат! Пожалуйста! — бросаюсь к нему и хватаю за руку, в которой он держит пистолет.

Он резко выдёргивает руку, а меня перехватывает второй, сжимая, словно в тиски, и зажав ладонью оба моих запястья.

Он очень сильный. Я и не сомневалась. С его ростом и комплекцией. Но не ожидала, что по сравнению с ним я настолько слаба, что он без особого напряга обездвижил меня всего одной рукой.

— Сдурела? — рычит, сжимая ещё сильнее. — Вообще ума нет на пистолет бросаться?

Я чувствую, как запястья горят. Пальцы онемели. Он держит крепко, а я задыхаюсь от того, что моё тело так плотно прижато к его.

Холодный пот проступает на затылке, и я сжимаюсь от страха, от боли, от ужаса — не перед ним, нет. Перед тем, что он сейчас сделает.

— Игнат… — выдыхаю, захлёбываясь паникой. — Пожалуйста. Не надо. Не стреляй.

Он смотрит на меня. В глаза.

Я понимаю, что иду по грани сейчас.

И он — он тоже на грани. Тот самый момент, когда уже не человек, а зверь. Когда глух к словам. В нём сейчас только ярость, месть и жажда крови, которую он считает справедливой.

— Он… — шипит он мне в лицо, — прикоснулся к тебе.

Это не объяснение причин.

Это приговор.

— Я знаю, — говорю быстро, задыхаясь. — Но… ты уже сделал всё. Уже. Посмотри на него. Он не то что встать — дышать не может. Он поплатился. Пожалуйста…

Касьянов смотрит молча. Секунду. Вторую. Глаза ледяные. Без эмоций. Без колебаний.

И вдруг я вижу, как его пальцы на пистолете сжимаются.

— Не надо! — голос срывается, я наваливаюсь на него всем телом, не знаю, что делаю, просто пытаюсь не дать ему выстрелить.

Игнат рычит, дёргается, отшвыривает меня, как куклу. Я отлетаю в бок, ударяюсь плечом об угол шкафа и сжимаюсь от боли, но… он не стреляет.

Повисает пауза.

Игнат тяжело дышит. Грудь ходит ходуном. Пистолет по-прежнему в руке.

Баварский — свернулся в позе эмбриона, стонет, и в его глазах уже нет ничего. Только страх. Только понимание, что он был в шаге от конца. И он всё ещё там.

Игнат поворачивается ко мне. Его глаза пробегают по мне с головы до ног, задерживаясь на плече, которое я сжимаю рукой.

— В следующий раз, — говорит низко, — не влезай.

Я молчу. Просто молчу. Потому что не знаю, что будет, если скажу хоть слово.

Он убирает пистолет и делает шаг ко мне, склоняется, и я чувствую, как его рука касается моего подбородка. Касьянов чуть сжимает пальцы, вынуждая посмотреть ему в глаза.

— Я не позволю даже смотреть на тебя. Поняла? Тем более трогать. Тем более без разрешения.

Я киваю. Не потому что согласна. А потому что иначе не могу.

11

Я выхожу на улицу, и холод тут же пробирает до костей. Не потому что на улице ветер. А потому что у входа стоит его машина.

Чёрная. Хищная. С наглухо тонированными стёклами.

Дверь с пассажирской стороны рядом с водителем распахнута.

Игнат оборачивается и смотрит на меня. Без слов. Только короткий кивок в сторону авто и резкое:

— В машину.

Я замираю. Внутри всё сжимается.

В голове молнией вспыхивает мысль просто дать дёру. Но… куда? Через дворы? В темноту?

Глупо, конечно, я понимаю. Просто паника и нервы шалят.

Это ведь Игнат. Он найдёт. Достанет из-под земли — сам так сказал. И будет в десять раз хуже.

Я почти не дышу, когда подхожу. Сажусь на переднее сиденье. Он захлопывает за мной дверь с глухим звуком, от которого я непроизвольно вздрагиваю. Потом обходит машину и садится за руль. Запускает двигатель.

Машина выезжает с места мягко и плавно, без рывков.

Касьянов молчит. В салоне слышно только, как шуршат шины по асфальту. Я вжимаюсь в сиденье, вцепившись побелевшими пальцами в ремень. Не потому что боюсь аварии. Потому что он рядом.

Краем глаза смотрю на него. Профиль строгий. Челюсть сведена. Руки на руле — сильные, напряжённые. Вены выпирают, искажая абстракцию татуировок. Взгляд прямо вперёд. Неотрывно.

И, блин, он выглядит чертовски красиво. Опасно. Не как человек — как что-то древнее, дикое. Демон. Тот, кто может сожрать тебя целиком.

Именно таким я увидела его впервые. Именно таким он и остался. Хотя нет — он стал хуже. Он ведь только что готов был пристрелить человека. Что, в общем-то, для него не впервые.

А тот, другой Игнат, возможно, никогда и не существовал. Это я его себе придумала. Столько раз рисовала его, что впечатления смазались, и я взяла не те краски. И влюбилась в созданный мною самой образ, который разбился о жестокую правду.

Потому что если это не так, если в нём действительно был свет, если я не ошиблась, то где он? Хотя бы толика? Тогда, получается, зло победило добро. А это неправильная сказка.

По плечам бежит неприятный холодок и внезапно внутри колет… чувство вины.

А что если я могла бы удержать его от падения в эту бездну?

Нет-нет!

Я не могла иначе. Не могла! Быть рядом с человеком, убившим моего отца я не могла по доброй воле. И не буду.

Но, кажется, Игната моя добрая воля совсем и не интересует.

— Куда мы едем? — спрашиваю, когда не выдерживаю молчания.

— Ко мне, — отвечает коротко, не глядя на меня.

— Мне… мне нужно домой, — говорю быстро. — У меня там кошка. Завтра работа. Уроки. Дети ждут…

Он не реагирует.

— Игнат… пожалуйста. Это моя работа. Моя жизнь. Я не могу просто взять и исчезнуть. Там дети, мои ученики, у меня группы, младшие классы, я… я вообще-то…

Он молчит. Ровно ведёт машину. Как будто я и не говорила вовсе.

— …ты не можешь решать за меня, — выдыхаю, срываясь. — Я не вещь. У меня есть право решать, где и с кем быть.

Он поворачивается. Резко. Я хватаюсь за дверную ручку.

— Всё сказала? — спрашивает спокойно.

Я замолкаю. Что-то в его тоне заставляет внутри сжаться.

— Я напомню, что с тобой было в прошлый раз, когда ты решила поорать у меня в машине, — говорит он ровно. — Если хочешь — тут рядом как раз лесополоса.

В горле пересыхает. Я опускаю глаза. Замолкаю, сжав зубы.

Я помню. Да, я прекрасно помню, как это было. Но тогда всё было иначе.

Он ведь и правда… Он сделает. И хуже. Гораздо хуже.

Телефон в кармане дрожит, и я дёргаюсь от неожиданности.

Игнат скользит взглядом, отвлекаясь от дороги.

— Кто звонит?

— Мама, — тихо отвечаю.

— Ответь.

Конечно, я отвечу.

Но на сарказм в его сторону, понятное дело, не решаюсь.

Я достаю телефон и принимаю звонок.

— Алло… Мам? Всё в порядке, я… я почти дома. Да, я уже в пути. Подъезжаешь? Хорошо. Я встречу тебя. Да. Да, целую.

Кладу телефон. Оборачиваюсь к нему.

— Мама приехала. Мне нужно домой, — говорю как можно более спокойно, а потом добавляю. — Пожалуйста.

Игнат не смотрит на меня. Ведёт машину, как будто ничего не изменилось.

Секунда. Другая. Я уже готова услышать «нет».

Но вдруг он резко разворачивается на перекрёстке. Машина с визгом встаёт на другой путь. Я даже не понимаю, как он сделал это так быстро.

— Спасибо, — шепчу.

Он бросает взгляд в боковое зеркало. Лицо каменное.

— Ты, видимо, не поняла, Варя. Ты моя. И твоё место подо мной. Это не просьба. Это — факт. И я, уж так и быть, дам тебе два дня на то, чтобы ты свыклась с этой мыслью с закончила все свои дела, прежде, чем я тебя заберу.

12

Утро сегодня темное, влажное и серое. Воздух такой, что кажется, будто сколько не вдыхай — кислорода не хватает.

Мы с мамой стоим на остановке у автовокзала. Её автобус вот-вот отъедет, и я изо всех сил пытаюсь выглядеть спокойно.

— У тебя точно всё хорошо? — спрашивает она, вглядываясь в моё лицо слишком пристально.

Я натягиваю улыбку и пожимаю плечами.

— Конечно. Просто устала. Пару бессонных ночей — и я уже сама на себя не похожа.

Мама молчит. Смотрит так, будто сканирует насквозь взглядом. Я с трудом выдерживаю и не отвожу глаза. А потом мама очень тихо всё же говорит.

— Я вчера… видела. Кто тебя подвёз? Такая машина, как танк. Я уж подумала…

Я прерываю её, легко, почти небрежно, будто это на самом деле совсем неважно.

— Просто знакомый, мам. Подкинул по пути.

Мама медлит, потом кивает. Не верит, кажется, но и не настаивает.

— Ладно, Варь. Ты у меня взрослая. Но… пожалуйста, не тащи всё в себе. Хорошо?

Я киваю. Обнимаю её. Сильно. Запоминаю тепло. Оно почти стирает дрожь под кожей, помогает успокоиться и хоть немного взять контроль над собой.

Когда автобус уезжает, и я остаюсь одна на остановке — тянет на слёзы. Но я не позволяю. Нельзя. Иначе я совсем расклеюсь.

Проводив маму, я еду на автобусе на работу в музыкалку. Игнат сказал, что у меня два дня, чтобы уволиться и решить все свои вопросы. И я, признаться, совсем не понимаю, что мне вообще со всем этим делать.

Я уже думала, может просто поговорить с ним? Честно и открыто. Попытаться воззвать к адекватности. Но… эта мысль у меня задержалась ненадолго. Бесполезно ведь. Даже не знаю, что должно случиться, чтобы он уступил.

Поэтому решение должно быть иное. Но какое именно — я даже представления не имею.

Едва захожу в школу, тут же погружаюсь в привычную рабочую рутину. Возле моего отделения не так шумно, сегодня у нас групповых нет, только индивидуальные и парные, а вот возле раздевалки хореографии как всегда жуткий ажиотаж. И неважно, какая возрастная группа — шум и гам стоят одинаковый, что от подготовишек и первоклашек, что от выпускных групп.

Я прохожу в нашу учительскую. Там уже Тамара заполняет электронный журнал за компьютером, рядом чашка чая, а возле чайника ещё одна, пустая, но уже с пакетиком внутри.

— Варюха, я тебе не стала заваривать, чтобы не остыл.

— Спасибо, Том, — подхожу к чайнику и, убедившись, что он горячий, заливаю пакетик в кружке.

Тома сетует на то, что у нас на восемь преподавателей филиала только один компьютер. На дворе две тысячи двадцать пятый, а мы всё ещё бумажные журналы заполняем, чтобы потом по очереди переносить в электронный.

Я делаю несколько обжигающих глотков, и едва не давлюсь, когда Тома резко меняет тему.

— Опять ты как с похорон, Варь. Я тебя что-то прям не узнаю. Ты, конечно, и раньше не была веселушкой-хохотушкой, но последние дни просто зелёная какая-то.

Я натягиваю улыбку, прячась за чашкой.

— Всё нормально.

— Если долго держать стресс в себе, можно кукухой отъехать*

— Да нормально всё, правда, Том.

Она не верит. Я чувствую. Но только вздыхает.

— Ну, смотри. Я на всякий случай готовлю табель на случай твоего внезапного отпуска в дурдоме.

— Спасибо за заботу, — фыркаю, закатывая глаза. Тома как всегда.

Но внутри тяжело. Она ведь тоже может пострадать, если… если вдруг всё снова пойдёт по наклонной. Я уже рассказала однажды. Сашке. Брату. И чем это закончилось…

Лучше молчать. Лучше никого не втягивать. Мои проблемы — это мои проблемы.

Первое занятие проходит на автомате. Я улыбаюсь, показываю, объясняю. Учу гаммы, слежу за пальцами, поправляю посадку. Второе — легче. С детьми чуть постарше можно пошутить, они смеются, а я будто на пару минут дышу нормально.

Когда всё заканчивается, я остаюсь в кабинете. Протираю клавиши фортепиано, собираю ноты. Убираю всё аккуратно, в папки. Как будто порядок на столе — это порядок в голове.

Но неожиданный стук в дверь заставляет вздрогнуть.

— Да?

Дверь открывается, и на пороге я вижу девушку.

Она красивая. Очень. Высокие скулы, длинные, идеально гладкие чёрные волосы, алые губы. На ней бежевое пальто, очевидно не с рынка. Платье, туфли на шпильке. Сумочка — явно бренд. А ещё… взгляд. Холодный. Насмешливый. Пронзительный.

Она проходит по кабинету, стуча каблуками, скользит пальцем по крышке фортепиано, нажимает пару клавиш. Равнодушно. Будто проверяет инструмент.

А потом переводит взгляд на меня и чуть склоняет голову на бок.

— Тебя будто и нет, — говорит вдруг негромко и мелодично. — Как тень от белой стены. Скучная. Безвкусная. Пресная.

Я выпрямляюсь. Внутри, где-то под желудком, что-то неприятно сжимается.

— Простите… вы кто?

13

Чувствую, как где-то под желудком становится пусто и неприятно.

Это ведь хорошо, что у него есть невеста, да? Ведь так? Это значит, что меня он оставит в покое?

Но… невеста ведь не полчаса назад появилась. А значит, уже была. Тогда почему Игнат преследует меня?

Амина подходит ближе, медленно. Как будто мы в каком-то странном спектакле, и она точно знает сценарий, а я — просто статист, которого поставили на метку и забыли предупредить, что сейчас будет сцена с пощёчиной.

Я не двигаюсь. Только смотрю. Внутри всё напрягается, будто я готовлюсь к удару.

— Ты ничего не скажешь? — спрашивает она, склонив голову на бок. — Даже не попытаешься оправдаться?

— А мне есть за что? — отвечаю, и голос звучит тише, чем хотелось бы.

Она усмехается. Губы изгибаются идеально, как у актрисы, которая знает, что играет змею, но всё равно наслаждается каждой репликой.

— Весь город знает, кто такой Игнат Касьянов. И всё равно нашлась маленькая девочка, которая решила, что сможет быть рядом с чудовищем. — Она прищуривается. — Ты не понимаешь, с кем играешь.

— Я с ним не играю, — говорю. — И вообще, это не ваше дело.

— Не моё? — Амина откидывает волосы, делает шаг ближе. Теперь между нами всего пара шагов. — Он был моим. Мы должны были пожениться. Мы заключали договор. Наши семьи. Наши интересы. Я с детства знала, кто он. Что он. Я была готова ко всему.

— Тогда в чём проблема? — пожимаю плечами.

— Потому что ты вернулась, — резко кидает она. — Ты, со своей жалкой музыкой, своими детскими глазками и видом потерянного щенка. Он пять лет молчал, пять лет поднимался, становился сильнее. Всё шло по плану. Пока ты не влезла.

Мой желудок сжимается, в горле появляется неприятная горечь. Слова этой Амины больно царапают.

Никуда ведь я не лезла. Не нужно мне это.

— А теперь слушай меня внимательно, — говорит она, и голос становится низким, опасным, вибрирует угрозой. — Мне всё равно, что между вами было. Ты ничего не значишь. Ты — просто ошибка прошлого, которая делала его слабым. Воспоминание. Заноза под кожей. Он переживёт это, поверь. А вот ты — вряд ли.

По спине бежит противный холодок, и я делаю шаг назад. Только один. Почти незаметный. Но она это видит.

— Ты думаешь, что он защитит тебя? — шипит, ухмыльнувшись. — Он сломает тебя, Варвара. Так же, как сломал всех, кто пытался перечить ему. Ты будешь у него в постели, но не в жизни. Он никогда не выберет тебя. Наиграется, сломает и выбросит на помойку, туда, где тебе и место.

Мои пальцы сжимаются. Ногти впиваются в ладони. Больно. Хорошо. Эта боль настоящая.

Амина говорит страшные вещи, но… глубоко в душе они отзываются болью, потому что… потому что она права. И я сама это знаю.

— Я не просила его выбирать, — шепчу, качнув головой. — Не просила вообще врываться снова в мою жизнь.

— Зато я попрошу, — говорит она. — И если ты думаешь, что сможешь выжить между мной и ним — ты плохо понимаешь правила этой игры.

Она разворачивается. Идёт к двери, медленно, плавно, виляя бёдрами, как кошка, знающая, что уже загнала мышь в угол.

— Игнат — не твой, — оборачивается уже на выходе. — Никогда не был. И никогда не будет. И если ты останешься рядом… ты пожалеешь, что вообще появилась на свет.

Дверь закрывается.

Я остаюсь стоять в кабинете. Одна. И только теперь замечаю, как дрожат руки. И как быстро, невыносимо быстро, бьётся сердце.

Она ушла. Но её слова… Они остались. Повисли ядом в воздухе и гвоздями впиваются в грудную клетку.

“Игнат… не твой. Никогда не был”

И почему-то это так больно…

— Варя! — дверь резко распахивается, и в кабинет влетает Тома. Я же, придерживаясь рукой за край фортепиано, оседаю на пуф. В коленках слабость такая появляется, что на ногах сил нет стоять. — Эй, ты белая, как стена!

Тома подбегает ко мне и трёт мне плечи, качая головой. Потом ныряет в стол, достаёт оттуда чашку, пакетик чая и щёлкает выключателем на чайнике.

— Это что за блядища к тебе приходила? — накидывает мне на плечи мой кардиган, который дежурно висит на вешалке в углу кабинета. — Это она тебе чего-то наговорила, да? Что ещё за кобра? Чего хотела?

— Том… — качаю головой. Чувствую, как слёзы подступают к глазам, а вместе с ними и злость.

На себя. На то, что такая мямля всю жизнь. Что характер, как будто из ваты.

Может, будь папа жив, я бы не была такой размазнёй и училась бы давать отпор?

Только папы нет. Его убил Игнат. Тот самый, который пытается во второй раз сломать мою жизнь, хотя у него самого есть невеста и жизнь, о которой я знать ничего не хочу.

И меня порывает. Знаю, что я не хотела посвящать Тому, но силы так внезапно заканчиваются, что падаю ей на плечо и вываливаю всё от начала и до конца.

14

— Ты… — Тома глядит на меня несколько секунд не моргая, когда я заканчиваю свой рассказ, глядит так, будто я поведала ей что-то такое, отчего у неё волосы на голове зашевелились. Но это всего ли моя жизнь… — Ты… серьёзно сейчас? Варя… ты шутишь? Пожалуйста, скажи, что шутишь. Что вся эта история — просто сценарий к какому-нибудь жуткому кино.

Я сижу на банкетке возле фортепиано, сгорбившись, руки прижаты к груди. Дышу тяжело. Потому что проговорить это вслух было… как вырвать занозу размером с топор. Словно снова пережить всё это. Обернуться и посмотреть в пугающую тьму за спиной.

— Всё именно так, — выдыхаю. — Я не шучу. Я бы очень хотела, чтобы это было шуткой.

Тома нервно вскакивает, начинает ходить по кабинету. Она как будто не знает, куда деть руки. Рыжие кудри разлетаются, пальцы судорожно дёргают рукава её ярко-синего свитера.

— Это… это пиздец. Прости. Но… блин, Варя… Это ж кто он вообще такой? — Она замирает. — Он убил… твоего отца? Ты была с ним? Потом сбежала? А теперь он снова тебя нашёл? И всё это… мафия, насилие, выёбистая сучка-невеста — вот это всё, как в кино?!

Я киваю. Медленно. Безэмоционально.

— Только в кино… там всегда спасают в конце. А здесь никто не спасёт. Это… это просто реальность, Тома. Грязная и беспощадная. Моя реальность.

— Да ну тебя! — Она вскидывает руки, встряивая разноцветными браслетами из бус. — Ты не одна, поняла? Ты не одна в этом.

— Тома…

— Нет, не смей, — грозит пальцем. — Не говори мне, что я не должна лезть. Что это не моё дело. Ты моя подруга. Ты человек, который всегда был рядом, когда у меня в жизни всё шло по жопе. И теперь ты хочешь, чтобы я просто сидела и смотрела, как тебя медленно ломают?! Да пошло оно всё!

Я отвожу взгляд. В горле ком.

Ох, зря я ей рассказала. И всё же не стоило. Зная Тому…

— Это опасно, Тома. Он… ты не представляешь, на что он способен.

— И что? Будем просто ждать, пока он решит, когда тебе дышать и с кем разговаривать? Пока его невеста будет приходить в школу, смотреть на тебя, как на пустое место и угрожать? Пока он не заберёт тебя окончательно, как… как куклу?! Поставит на полку и будет любоваться, когда ему вздумается?

Я молчу. Потому что страшно. Потому что она права. И потому, что я не верю, что выход вообще есть.

Но Тома вдруг замирает, прищуривается.

Я знаю этот взгляд.

У неё появилась идея, и я бы обрадовалась, как всегда, но не в этом случае. Потому что придумать тут ничего невозможно. Из это западни выхода нет. Второй раз уйти Игнат мне не позволит.

— Слушай… — говорит она медленно. — У меня же есть дача.

— Что? — смотрю на неё непонимающе.

— Дача. В Лебедевке. Глухой посёлок, электричка туда два раза в день через день, асфальта нет, один магазин и лес кругом. Дом тёплый, уютный, никто туда не ездит. Мы с мамой его давно обустроили, но сейчас он пустует.

— Тома…

— Варя, он тебя там не найдёт. Никто не найдёт. Даже если и найдёт — не сразу. У нас будет время подумать. Время выдохнуть. Поняла?

Я колеблюсь. Очень сильно. Страх снова подступает к горлу, сдавливает его своими острыми клещами.

А если он найдёт? А если с Томой что-то случится? Я не вынесу… Никогда себе не прощу.

Но она подходит снова и берёт мои руки в свои. Смотрит в глаза. Серьёзно, спокойно, по-настоящему.

— Я тебя туда отвезу. Сегодня. После занятий. Возьмём самое нужное и уедем. Побудешь там пару дней. Подумаешь. Я буду рядом. Не дам тебя в обиду, Варя. Ты слишком светлый человечек, и какому-то монстру не должна позволить отнять этот свет.

И вот тогда я киваю. Судорожно выдыхаю, ощущая, как кончики пальцев покалывает.

Потому что не могу больше здесь. Потому что если не убежать сейчас — я задохнусь. Я должна попробовать. Мне это нужно. Хотя бы на время, потому что всё это случилось так внезапно, что у меня земля из-под ног уплыла.

У Томы остаётся одно занятие. Она его заканчивает, а потом мы с ней выходим через задний выход на старый двор школы, где припаркован её старенький “фиат”, и едем к ней. Тома убеждает меня перед поездкой не соваться на квартиру.

У нас с ней примерно один размер одежды, Тома тоже невысокая и худенькая, только если грудь чуть больше, чем у меня, так что она выделяет мне спортивный костюм, пижаму, длинное вязаное платье и пару футболок, потом мы завозим мои ключи её маме, чтобы та могла покормить Мию, заезжаем в супермаркет за продуктами и вином, и катим подальше от города. Туда, где тишина. Где он, возможно, не найдёт меня. Где я могу хоть ненадолго перевести дух.

15

— Скажи мне, Женя, — смотрю Трипольскому прямо в глаза, ощущая, как в груди нарастает жгучее раздражение, — ты сколько лет в спецназе оттарахтел?

— Ну шесть, — пожимает плечами и переступает с ноги на ногу.

— Тогда по какой вообще причине ты так люто смог проебаться, не скажешь?

— Игнат… — вижу, что нервничает — и дубовая шея, и морда пятнами красными идут. Стыдно? Или страшно? — Я сам в аухе. Серьёзно. Не знал, что там у школы второй выход есть. И она же не одна, а с этой своей подругой.

— Ты серьёзно, Женя? — сжимаю пальцами край стола, нервы клокочут, натягиваясь. — Ты мне сейчас отмазы лепишь, что не смог срисовать двух училок? Даже если вторая — агент, блядь, якудзы, я за какой хер тебе плачу?

Женя вытягивается, сжимает челюсти и раздувает ноздри как у гориллы. Вообще, он работает на меня уже четвёртый год, и ни разу осечек не было. Поэтому я пока оставлю его, хотя обычно такое распиздяйство не прощаю. Тем более в таких случаях.

Убираю руки со стола, прохожу к окну. Хочется курить, но не курю. Уже давно. Вместо этого вытаскиваю телефон, захожу в диалоги, махнув Евгению, что он пока свободен. Нахожу нужный номер и смотрю на аватарку.

Серьёзная такая на этой фотке. Губы поджала. Кофта под самое горло, волосы аккуратно собраны в хвост. Но я ведь знаю, что под этой убогой кофтой. Я помню.

Скрипнув зубами, зажимаю микрофон и записываю голосовое, стараясь говорить максимально ровно.

— Варя, я ведь предупреждал. Я говорил, что достану из-под земли. Ты решила проверить? Тебе нравится играть со мной в кошки-мышки? Так вот, знай, девочка, ты — моя. Была. Есть. И будешь. А эти твои побегушки тебе очень дорого обойдутся. — Молчу секунду, потом продолжаю уже тише, но голос звучит так, будто по нему напильником прошлись. — Присылай адрес. Сама. Сейчас же. Потому что мои люди всё равно найдут. Вопрос времени. Но если найдут они — тебе будет хуже. Намного.

Отправляю и блокирую телефон. Она прослушает. И чем раньше, тем ей же лучше.

Играть со мной не получится, Варя. Ты уже добегалась.

Телефон вибрирует, и я беру его быстрее, чем, наверное, должен был. Но это всего лишь начальник моей охраны.

— Говори, — отвечаю раздражённо.

— Игнат Сергеевич, к вам приехали. У ворот. Без записи. Представляться отказывается, говорит сюрприз.

— Кто такой охуевший?

— Самому интересно. Но выглядит уверенным. Впустить или развернуть и показать путь?

— Пропусти.

Через пару минут на пороге у меня Фокс. В миру — Денис Иванович Сотников, мой лучший друг юности, с которым мы не виделись уже больше четырёх лет.

Рыжий, как и был. Только волосы короче, хоть и такое же кудрявое гнездо, щетина гуще. Морда такая же ухмыляющаяся. Но глаза серьёзные.

— Ну нихуя ж себе, — говорю, подходя ближе.

— Привет, Игнат — ухмыляется, выгибая бровь. — К тебе теперь только по спецпропуску.

Где-то глубоко в груди, там, где по преданиям, вроде бы как должна ютиться душа, становится как-то тепло. Чувство давно забытое и похороненное.

Мы обнимаемся с рыжим и крепко хлопаем друг друга по плечу.

Проходим в кабинет. Я наливаю нам по виски. Он сразу устраивается на диване, как будто и не было этих лет.

Рассказывает, что только из Дубая. Утром с самолёта. Сначала к мамке сгонял, теперь вот ко мне.

Дэн уехал тогда, потому что я ему запретил быть рядом с собой. Едва упросил свалить подальше. Отец бы и его выкорчевал из моей жизни, а я был совсем не готов потерять друга. Какое-то время мы ещё поддерживали связь, но потом я сделал то, к чему шёл — свергнул отца, втоптав его в дерьмо, и встал у руля империи. Дэн же пропал где-то на просторах Эмиратов, утопая в моделях, как топовый фотограф.

Телефон на столе вздрагивает, и я перевожу взгляд. Варя?

Но нет, не она. Сучка всё ещё молчит, хотя прослушала сообщение.

— Ждёшь кого-то? — рыжий вскидывает брови. — Всё же стоило позвонить, а то я взял да и припёрся.

— Всё правильно сделал. И нет, не жду. Но жду сообщение, — подаю рыжему стакан, мы соприкасаемся стёклами и я делаю глоток виски. — От Вари.

Рыжий замирает. Поднимает на меня глаза и чуть прищуривается, смотрит своим лисьим взглядом.

— Значит, нашёл её? — спрашивает, глядя поверх стакана.

Киваю. Пью.

— Давно?

— Пару дней назад.

— Ого, — дёргает бровями и ставит стакан на подлокотник, продолжая сверлить меня взглядом. — И что дальше?

— Верну на место. — Отвечаю жёстко. — Всё просто.

— Просто?.. — хмыкает. — Игнат, ты уверен, что хочешь снова ломать девчонку? Тогда ты чуть не добил. Её держала на плаву одна иллюзия — что под монстром ты всё-таки человек. Она влюбилась в то, чего, может, и не было никогда.

Я замираю. Смотрю на него.

Чёрт, вот кто его спрашивал, м?

16

Рыжий молчит и выжидательно смотрит на меня, а у меня ощущение, что мозг сейчас достигнет тысячи градусов по цельсию.

Она мне прислала смайл среднего пальца.

Сучка прислала мне фак.

Она или безумная, или пьяная.

— Игнат? — Дэн вздёргивает брови.

Я же молча разворачиваю к нему экран смартфона и показываю её ответ.

Рыжий краснеет. К цвету волос ему, конечно, идёт, но, блядь, гондон взрывается диким хохотом, запрокинув голову.

— Нихрена себе, — вытирает слёзы, никак не успокаиваясь даже под моим взглядом. — Это точно Варя? Она что, все пять лет после отношений с тобой в психотерапии была?

— Заткнись.

— Бля, Игнат, это же реально смешно. Скажи, тебя хоть одна баба так посылала?

— Заткнись, Дэн!

Почти полночь. Я хожу по кабинету, ощущая себя диким зверем в клетке. Ярость бушует, поднимается внутри лавиной, плавя. Готов разнести всё к чертям — стены, мебель, этот грёбаный город.

Каждый камень в нём перевернуть, но найти её. Варя, маленькая упрямая дрянь, опять выскользнула.

Я долго рыл землю носом в поисках. И вот так, едва прикоснувшись, не готов упустить снова.

— Ищи, — сжимаю пальцы на стекле стакана, который вот-вот лопнет. — Слышал, Женя? Три часа тебе даю. Потом начну считать твои пальцы. По одному за час промедления. Начну с тех, которыми ты жмёшь на курок.

— Игнат, мы всё делаем. Мы найдём её, — напряжённый голос в трубке пропадает через звук.

— Три часа.

Скидываю вызов и понимаю, что усидеть не в силах. Наливаю себе ещё стакан и закидываю в глотку почти залпом.

Рыжий бесит. Сидит и пялится, прищурившись. Осуждает? Похуй.

— Игнат, — наконец выдаёт так спокойно, что меня это невероятно бесит. — Это же просто девчонка. Ты ещё вертолёты подними.

— Это Варя, — имя отдаёт за грудиной.

— Тем более.

— Слушай, — разворачиваюсь к Фоксу и впериваюсь в него взглядом, — я разве сказал, что мне нужна рыжая патлатая совесть, Дэн?

— А тебе не надо говорить. Я и так вижу.

Блядь. Любому другому за такой базар я бы уже прострелил колено.

Но это Дэн. Наверное, он — единственный, кто может без страха мне бросить правду в лицо. Даже ту, которая мне не нужна. И, может, единственный человек во всём этом грёбанном мире, кому не всё равно. Ведь даже мать прервала со мной любые контакты, когда я занял место отца.

Звонит телефон, и я хватаю его в руку.

— Где? — шиплю в тишину, сжимая смартфон так, что пластик жалобно поскрипывает.

Женя снова отзванивается, в голосе напряжение.

— Босс, ещё немного. Есть наводка на дачу в Лебедевке. Проверяем.

— Береги пальцы, Женя, — рычу в трубку.

— Понял.

Отключаюсь. Прохожу к бару. Открываю бутылку воды. Выпиваю залпом. Ни капли облегчения. Только пульсирующая злость в висках.

Я терпеть не могу, когда меня водят за нос. А Варя делает это уже слишком долго.

Денис сидит в кресле, наблюдает молча. Спокойный, как и прежде. Но я вижу — насторожился. Понимает, что я сейчас на грани.

— Игнат, — говорит он наконец, — подумай, как подойдёшь к этому. Ты на взводе. Если её спугнёшь сейчас…

Я поворачиваюсь к нему. Медленно.

— Дэн… — Говорю глухо, предупреждающе. Я правда сейчас не готов к этим ебаным вливаниям морали.

Он кивает. Без лишних слов. Он знает, когда всё же лучше не спорить.

Час ночи. Почти два.

Раздаётся звонок. Я отвечаю мгновенно.

— Нашли, — выдыхает Женя. — Посёлок Лебедевка. Дом на окраине. От трассы два километра по грунтовке.

— Машину готовь. Нет, — поправляюсь. — Я сам поеду.

— Понял.

Бросаю взгляд на Дениса. Тот уже встаёт.

— Еду с тобой.

Не спорю. В другой раз мог бы. Сейчас — нет.

Дорога — как в тумане. Почти два часа. Я жму на газ. Фары вырывают из темноты куски разбитой трассы, редкие посёлки пролетают мимо. Внутри меня только злость и холодное ожидание. Клубится едкой дымкой, растёт, цепляя внутри какие-то болезненные, давно замершие в пыли и тьме струны.

Дэн пару раз что-то говорит, пытается разрядить обстановку. Но я не слушаю. Я весь сосредоточен на одной мысли.

На ней.

На той, что решила, будто может снова от меня уйти, ослушавшись.

Нет, Варя, будет по-моему.

Посёлок встречает тишиной и запахом сырой земли. Ночь плотная, чернильная. Мы пробираемся по узкой дороге к нужному дому.

Старая калитка. Деревянный забор. За ним — маленький тёмный домик.