Ходячее Чп с дипломом мага

Пролог

Последний луч заходящего солнца играл в витражах Большого зала Академии «Валькирия», окрашивая древние каменные стены в цвета меда и крови. В пыльном, танцующем в свете воздухе гудело от сдерживаемых эмоций — гордости, облегчения, предвкушения. Выпускной.

Величественный директор Аргус Вейнмар стоял на подиуме, сжимая в потных ладонях заветный свиток с дипломом. Его взгляд, скользнув по рядам нарядных выпускников, выхватил из толпы одну-единственную фигуру, и левая бровь директора непроизвольно дрогнула, словно пытаясь предупредить его о надвигающемся хаосе.

— Марсела Вейн, — его голос прозвучал чуть хриплее, чем требовалось, выдавая напряжение.

Из рядов сорвалась худая, высокая девушка, чья причёска напоминала гнездо испуганной птицы: из соломенного пучка во все стороны торчали непослушные пряди, искрящиеся на закате. Она попыталась грациозно взлететь по ступенькам, но её ботинок с вечно развязанным шнурком зацепился за бархат ковровой дорожки. Отчаянно взмахнув руками, словно пытаясь взлететь, она чудом сохранила равновесие, не уронив при этом собственную тень, которая в панике отпрянула от неё и забилась под скамью, приняв форму перепуганного котёнка.

Директор Вейнмар на мгновение замер, инстинктивно прикрыв лицо свитком, словно ожидая, что сейчас с потолка рухнет люстра или его мантия внезапно запоёт героическую арию. Но ничего не произошло. Только тихий, счастливый вздох облегчения, похожий на шум прибоя, пронёсся по рядам преподавателей.

— Примите наши… поздравления, — произнёс он, протягивая диплом так, будто передавал зажжённую гранату.

В тот миг, когда пальцы Марселы коснулись пергамента, алые каллиграфические буквы на нём вздохнули и ожили. Словно стайка пьяных светлячков, они сорвались с места и, весело подпрыгивая, отбили залихватскую джигу прямо в воздухе, рассыпая искры малинового света. Надпись «С отличием» при этом скромно свернулась калачиком в углу свитка и заснула, тихо посапывая.

Марсела, пунцовея до корней своих соломенных волос, судорожно сжала диплом, пытаясь усмирить непослушные литеры, которые упрямо выписывали в воздухе пируэты. Из-за её спины донёсся приглушённый хлопок — это старший маг Теургии, не выдержав, открыл-таки первую бутылку шампанского. За ним последовали другие, словно по команде. Пробка со звонком ударилась о герб академии, и вот уже вся профессура, забыв о солидности, с бокалами в руках тихо, но искренне праздновала. Праздновала конец. Конец пяти годам постоянного напряжения, спонтанных метаморфоз учебников в лягушек, необъяснимых цветных дождей в аудиториях и прочих «нештатных магических ситуаций», виновницей которых была эта, казалось бы, безобидная девушка.

— Ходячее ЧП, — прошептал кто-то из деканов, чокаясь с коллегой. — Наконец-то.

Марсела этого не слышала. Прижимая к груди диплом, где буквы наконец успокоились, притихшие и уставшие от собственного буйства, она смотрела в огромное окно, за которым раскинулся мир. Её мир. Полный наивных, несбыточных и таких же ослепительно-ярких надежд, как и её магия.

Она не знала, что её ждёт в захолустном портовом городке Солемн, куда она ехала по распределению. Не знала, что её лавка «Горшок Светляка» находится в самом кривом переулке, пропахшем рыбой, солёным ветром и чужими секретами. Не знала, что её уже поджидает инквизитор с блокнотом, полным протоколов, и что её хаос — это единственное, что сможет противостоять настоящей, бездушной тьме.

Она просто улыбалась, и в уголках её глаз танцевали золотые искорки. Потому что всё только начинается.

Глава 1 Горшок Светляка и запах отчаяния

Первый же взгляд на Солемн выдавил из лёгких Марселы весь воздух, который она до последнего тащила с собой из благословенной академической долины. Он не просто ушёл — его вырвал из горла резкий, солёно-тухлый кулак ветра, обрушившийся на неё, едва она ступила на шаткие, прогибающиеся под ногами доски причала. Этот ветер был полной противоположностью нежным, напоённым травами и знанием ветеркам её Альма-Матер.

Город не просто пах рыбой. Он был ею пропитан насквозь, до костяного мозга. Этот въедливый, липкий дух впитался в потемневшие от времени и вечной сырости брёвна домов, в булыжники мостовой, отполированные до слепящего блеска тысячами ног, в самые низкие и тяжёлые свинцовые облака, нависшие над головой. Он был повсюду — неумолимый и всепоглощающий. К нему примешивался терпкий запах мокрой овечьей шерсти, едкая смола дёгтя, древесный дым из тысяч труб и ещё что-то кислое и затхлое, возможно, отбросы или прокисшее варево. Воздух был влажным и ледяным, он забирался под одежду, цеплялся за кожу мелкими солёными колючими кристалликами и шептал на ушко одно и то же, настойчиво и безжалостно: «Ты далеко от дома. Ты здесь чужая. Ты совсем одна».

Марсела непроизвольно сморщила нос и попыталась вдохнуть глубже, силой заставить себя привыкнуть, но её тут же затошнило. Она отставила свой единственный, видавший виды сундук на колёсиках, который отчаянно скрипел и хрипел, будто умоляя вернуть его назад, в цивилизацию, и обеими руками вцепилась в его шершавую ручку. Её пальцы в вязаных перчатках с дыркой на большом пальце нервно перебирали потрескавшееся дерево.

Она заставила себя оглядеться. Причал был огромным, грязным и оглушительно шумным. Вокруг сновали, не глядя по сторонам, сгорбленные грузчики с тюками и бочками на спинах. Их лица под тёмными капюшонами и простроченными шапками были пусты и сосредоточенны, будто вырублены из того же морёного дуба, что и причал. Надрывно и гортанно кричали на своём грубом наречии торговцы, пытаясь сбыть с лодок свой улов — серебристую, ещё дёргающуюся в предсмертных судорогах рыбу, гроздья скользких устриц, мидии в грудах мокрых, пахнущих тиной водорослей. Над головой с визгом и хриплыми криками носились стаи чаек, беззастенчиво выхватывая из рук зазевавшихся прохожих вчерашние хлебные корки. Оглушительный грохот телег, скрежет и скрип блоков, поднимающих тяжёлые грузы на корабли, отборная, хлёсткая ругань, смешанная с однообразным плеском волн — всё это сливалось в один сплошной, давящий хаотичный гул, от которого закладывало уши.

И сквозь этот физический гул пробивалось, острее запаха гниющей на солнце рыбы, ледяное, тотальное равнодушие. Оно витало в самом воздухе, читалось в опущенных взглядах, в быстрых, не задерживающихся на тебе движениях. Никто не смотрел на неё. Никто не заметил её ярко-жёлтой, такой нарядной мантии выпускницы, которая кричаще выделялась на фоне всеобщей серости, грязи и уныния. Никто не улыбнулся, не кивнул, не предложил помощи. Она была для них всего лишь ещё одним препятствием на пути, пятном на и без того замызганной мостовой. Её тень, прильнувшая к её ногам, сжалась в плотный, испуганный комок, став почти невидимой.

«Ну что, Тень, прибыли. Наше новое царство», — мысленно произнесла Марсела, пытаясь влить в эти слова хоть каплю бодрости, но получился лишь унылый, внутренний вздох.

Из самой глубины её сознания, из того уголка, где жил вечный страх и сарказм, донёсся едва уловимый, язвительный шёпот, похожий на скрип несмазанной дверной петли: «Поздравляю. Нашли, значит, райский уголок. Пахнет, будто тут целая тысяча морских дев одновременно решила отойти в мир иной. И разлагаться. С истинно морским размахом. Чувствуется рука мастера».

Марсела горько вздохнула. С Тенью, её личным фамильяром, рождённым из гремучей смеси нереализованного магического потенциала и хронического страха перед экзаменами, было бесполезно спорить. Он всегда был прав в своих самых мрачных и уничижительных прогнозах. Он был её личным пророком апокалипсиса, и Солемн, казалось, лишь подтверждал его правоту.

Достав из кармана мантии смятый, помятый в дороге листок пергамента, она вновь перечитала адрес, выведенный каллиграфическим почерком какого-нибудь равнодушного канцеляриста. Кривой переулок, дом 13. Лавка «Горшок Светляка». Сопроводительное письмо от Академии, которое она теперь мысленно проклинала, гласило, что это «прекрасная и уникальная возможность для молодого, перспективного специалиста проявить себя в уютной, камерной, провинциальной атмосфере, вдали от суеты столицы». Марсела уже начинала понимать, что под высокопарным «уютом» академические чинуши подразумевали банальную «заброшенность на отшибе», а под «провинциальной атмосферой» — «тотальное, всепоглощающее безразличие, граничащее с глухой стеной неприятия всего живого и, уж тем более, магического».

Она сделала робкую попытку спросить дорогу у коренастого, как бык, грузчика, с трудом вкатывавшего на телегу огромную бочку с солёной селёдкой. Тот, не поднимая глаз, мотнул головой куда-то вглубь города, в лабиринт узких улочек, и что-то неразборчивое и недоброе буркнул себе под нос. Следующий, старый рыбак с лицом, как будто вырезанным ножом из старого, потрескавшегося башмака, просто флегматично, с привычным отвращением плюнул себе под ноги, едва не попав на её промокший ботинок, и демонстративно отвернулся, принявшись чинить свою сеть.

Сердце Марселы сжалось от колючей обиды. Она привыкла к тому, что её замечают. Пусть как «ходячее чрезвычайное происшествие», пусть со вздохами, закатыванием глаз и предупредительными выкриками «Берегись, Вейн идёт!», но замечали. Её присутствие вызывало реакцию — пусть и негативную, но живую. Здесь же она была пустым местом. Невидимой, прозрачной, не стоящей даже мимолётного взгляда.