Холод. Сага. Часть 23. Искра безумия

Пролог

«Что в омуте безумных тех глазниц?

Убийц смирение с отчаянием блудниц,

Что пали ниц пред новым Властелином,

Он как жонглёр играет нашим миром…

Он тот, кто принял наши души в дар,

Искрой безумия зажег в груди пожар…»

ПРОЛОГ

Эстония, осень 2017 года

Холод толкнул дверь и к своему удивлению обнаружил, что она не заперта. Выйдя из комнаты, он оказался в длинном коридоре со стенами серого мышиного цвета, которые разделяли чередующиеся, как на шахматной доске, черно-белые двери-клетки. Из-за них слышались диковатые завывания, режущие слух резкие крики, скрипучий истерический хохот и похожее на звериное рычание бормотание.

Поёжившись, Холод поспешил прочь из этой бесконечной серости и геометрической правильности наружу. На входе его с головы до ног изучил здоровенный детина в серой униформе «коридорного» цвета, и, не обнаружив ничего подозрительного, звякнув связкой ключей, распахнул громадную черную дверь.

Яркий свет ударил Холоду в глаза и заставил зажмуриться. Прищурившись, он ступил на серую асфальтированную дорожку, ведущую в глубь осеннего парка, в котором царило такое же, как в доме, серое настроение.

Чем дальше шел Холод, тем меньше становилось солнца. Оно с трудом пробивалось сквозь листву еще не до конца раздевшихся кленов и застревало в мрачной зелени торчавших повсюду елей, между которыми петляла серая тропинка с массивными чугунными скамейками унылого болотного цвета.

Среди серой травы на газонах попадались клумбы, выложенные гранитным булыжником, что делало их похожими на кладбищенские цветочницы возле могильных надгробий.

Роль памятника выполняли странные изваяния. Приглядевшись, Холод распознал в них гипсовые статуи пионеров с барабаном и горном, которые какой-то безумец окрасил в серый цвет под стать окружающему их миру.

С клумб на Холода смотрели синие до темноты цветы, окруженные с краев жуткими для этого места ромашками. Почему-то подумалось о могильных венках, и Холод постарался побыстрее уйти из парка-кладбища на залитую солнцем поляну. Оказавшись на ней, Холод уставился на фонтан, посреди которого возвышалась мрачная пионерка с цветком, из-под которой траурно и монотонно журча, вытекали струи воды, наполняя бездонный, траурно-черный бассейн.

Тяжело вздохнув, он уселся на чугунную скамейку и стал смотреть на неизвестно откуда взявшийся в воде желтый лист. Лёгкий ветерок долго гонял его по безмятежной водной глади, пока наконец сильным рывком не выбросил из фонтана и не унес в заросли серых туй, где лист потерялся навсегда.

Почувствовав себя безнадежно одиноким, Холод встал и пошел в глубину парка, где солнценепробиваемые ели сменились на огромные сосны. Их ровные, как колоды стволы, поддерживали небо.

Холод поймал себя на мысли, что эти сосны напоминают стены какого-то храма, накрытые сверху вечнозеленым куполом, внутри которого становится не по себе и в голову лезут разные нехорошие мысли.

Где-то наверху шумела однообразным шорохом, больше похожим на шепот, сосновая хвоя. Но Холод не стал разбирать, что хотят ему сказать деревья и направился дальше. Он шел, пока не уперся в глухую кирпичную стену серого цвета, возле которой его встретил еще один неизвестно откуда взявшийся амбал в сером с рычащим ротвейлером на поводке.  

Жестом порекомендовав Холоду вернуться назад в парк, «серый» перегородил ему путь. Смерив взглядом стену, Холод вернулся на серую тропинку и через несколько минут снова оказался у фонтана. Его скамейка была занята. На ней сидел худощавый мужчина в сером вязанном свитере с пустыми серыми глазами и пялился на вытекающую из-под пионерки воду.

Словно не замечая Холода, он пододвинулся на край скамейки. Оглядев мужичка сверху, Холод присел рядом.

- Вода – это суть. Она течет. Время тоже течет, - ни с того ни с сего сообщил мужичок, глядя на продолжающую обоссываться пионерку, - время – вода, но все напрасно. Мы знаем, сколько воды уже вытекло. Но сколько вытечет – нам знать, увы, не дано. Тратим воду напрасно! – вдруг ни с того ни с сего закричал мужичок, увидев подходящего к ним «серого» с собакой, - вот так мы выливаем свою жизнь до капли! До капли! Выливаем, а потом пьем и давимся-давимся. Но мы не можем давиться вечно, ведь у вечности тоже есть свой срок. Вы согласны со мной, мой друг? - мужчина повернулся к Холоду.

Не зная, что ответить, Холод кивнул, а мужика понесло дальше. Он сообщил охраннику и севшему на задницу псу о том, как дождь превращается в лужи, лужи становятся реками, а потом превращаются в моря и океаны, которые мы пьем, пьем, пьем и никак не можем напиться потому, что не ценим свое время и воду.

Холод уже было собирался встать и уйти, но охранник с собакой опередил его и ушел первым.

- Привыкайте к этому, мой друг, - неожиданно остановился мужчина и посмотрел вначале на исчезнувшего человека с собакой, а потом на кольцо «Триумвирата» на пальце Холода, - привыкайте, - продолжил он, - у воды и времени слишком много общего – и то, и другое, течет неумолимо. И того, и того нам так часто не хватает, - мужичок поднялся и потянул вниз рукав свитера, из-под которого, словно невзначай, наружу выползали три змеи, - я понял одно – главное дождаться, когда оно придет, твое время, и не лить воду впустую. Тогда может быть все так глупо не закончится, - он повернулся к Холоду спиной и шаркающей походкой направился к огромному серому зданию посреди серого парка с унылым серым забором, оставив Холода в одиночестве на скамейке соображать, во что он в очередной раз вляпался.

1 глава. Когда ласточки летают слишком низко - 1

Москва, осень 2017 года

(незадолго до событий в прологе)

– Ну и местечко вы выбрали, господа, – Доцент встретил взглядом вошедших в его кабинет Наума и Холода, – с Теей все в порядке?

– В порядке, – ответил за Холода Наум, – давай уже, вещай, Оракул, что ты там нарыл?

– Лечебница! Лечебница неврозов, – улыбнулся Доцент, – но я вам так скажу… Это охрененная лечебница с еще более охрененной историей!

– Давай уже, не томи, – Холод уселся в черное кожаное кресло и вытянул уставшие ноги.

– Это филиал «Парк Кранкенхауза» в Лейпциге, – продолжил Доцент.

– Чего? Какого Кракена? – недоумевающе посмотрел на друга Холод.

– Больничный парк, – остановил его Наум, – а он-то здесь при чем, этот парк? Мы же не в Германии.

– Я же сказал, филиал, – Доцент швырнул на стол несколько фотографий, – в общем, история у этого места такая. Если сам «Кранкенхауз» появился в конце девятнадцатого века, это место уже в начале двадцатого. Как вы понимаете, это Эстония. Изначально это была лечебница в павильонном стиле, когда имела место теория гуманного лечения сумасшедших зеленой средой. По сути дела, это и сейчас огромный парк. Раньше считалось, что врачи могут работать в этом месте с пациентами, не отвлекаясь на внешний мир вообще. Так было до самой революции. Там уже точно и не скажу, – Доцент попытался поправить несуществующие очки, – вроде бы Эстония к Союзу присоединилась довольно поздно, ближе к сороковым… В общем ладно, – Доцент махнул рукой и посмотрел на фотографию очень похожего на замок дома на столе, – короче, немцы там появились. И не просто немцы, а первые психиатры. Вначале лечили они там параноидальных шизофреников.

– По парку что ли с ними гуляли? – не выдержал Холод, – давай уже ближе к теме.

– Вот я и подхожу, – Доцент поднял руки и посмотрел на Холода с Наумом, – не простых шизиков, а с трансгендерным расстройством.

– Чего? – снова начал Холод, – это еще что за на хрен?

– Ну как бы… – засмущался Доцент, но Наум его выручил:

– Пидоров так раньше называли. Впрочем, их и сейчас так зовут. Ладно, давай уже.

– Но это не совсем так, – попытался возразить Доцент, но Наум снова перебил его:

– Давай уже дальше, Бог с ними, хрен редьки не слаще.

– В общем, так продолжалось до двадцатых годов, пока там не появился великий «евгенист» Герман Пауль Ниче, и не открыл там филиал Лейпцигского института психологии. Конечно, сделал он это не совсем легально, – Доцент покачал головой.

– Евгеника – это наука о сверхлюдях? – Холод посмотрел на Доцента, – что, опять очередная хиропоновая история?

– Не совсем, – Доцент поморщился, – евгеника – это наука о селекции человеческого рода, отборе. Только не естественном, а расовом. В общем, немцы занимались там стерилизацией психопатов, людей с врожденными дефектами, ну и, конечно, алкашей и наркоманов. А перед самой войной, когда Эстонию в СССР приняли, начали испытывать там барбитурат люминал для расовой гигиены.

Холод хотел что-то спросить и посмотрел на Доцента, но Наум ответил за него, не дождавшись вопроса:

– Программа умерщвления «Т четыре» или «Тиргартенштрассе», – он почесал подбородок, – в общем, когда всех неполноценных на их взгляд, начиная с детей трехлетнего возраста…того… Ну сам понял.

– Не понял, – Холод покачал головой, – к нашей-то истории все это какое отношение имеет.

– В принципе никакого, – Доцент пожал плечами, – с установлением советской власти в Эстонии все эти опыты прекратились, а психушку превратили в обычный дурдом, который просуществовал всего год, а потом немцы вернулись и занялись карательной психиатрией с людьми неарийского происхождения. Что они там творили – сложно сказать, – Доцент покрутил фотографию замка на столе, – документы все уничтожены, эта история забыта…

– Но ничего хорошего точно, – закончил его мысль Наум.

Доцент кивнул и продолжил:

– В общем, после войны попытались сделать там показательную психиатрическую больницу, но, как говорится, – Доцент развел руками, – помешала история этого места. И власти Эстонии ничего лучше не придумали, как построить там пионерский лагерь «Нейлаге».

– Чего? – в очередной раз удивился Холод.

– «Ласточка», – грустно улыбнулся Доцент, – говорят, детишки, которые там отдыхали, постоянно рассказывали про призраков замученных там психов. Так продолжалось до смутных девяностых. Потом там вроде как хоспис для наркоманов был совсем конченных… А где-то ближе к началу нулевых эту психушку-пионерский лагерь выкупили частные инвесторы, так что теперь «Ласточка» – это закрытый пансионат для лечения глубоких неврозов. За большие бабки, – Доцент покачал головой, – это особая лечебница, – лицо Доцента стало серьезным, – за стенами «Ласточки» не прячут больных. За ними скрывают тайны и преступления. Богатые наследники запихивают туда своих зажившихся престарелых родственников, мужья суют туда несговорчивых жен, претендующих на их деньги, опекуны – своих подопечных, – Доцент вздохнул, – чтобы распоряжаться всем их имуществом. Да даже правительство иногда отправляет туда оппозиционеров. Полиция определяет туда преступников, когда понимает, что они могут избежать наказания, – Доцент посмотрел на Холода с Наумом, – короче, по факту это тюрьма, где отбывают пожизненные сроки и приводят в исполнение несуществующие смертные приговоры. Выхода из нее два…

1 глава - 2

– Гаранин Константин Игоревич, шестидесятого года рождения, – Доцент посмотрел в бумаги, лежащие на столе, – до девяностых годов биография вроде ничем не примечательная. Обычный опер из Питера. А вот дальше, – Доцент перебрал листы на столе, – дальше начинается интересное. В девяносто первом году он уволился из правоохранительных органов и стал гонять через Калининград автомобили.

– Тогда все так делали, – Наум посмотрел на Доцента, – тем более он мент, подвязки там, все такое.

– Все, – согласился Доцент, – но не все появлялись в немецких городах, где погибали русские криминальные авторитеты. Немцы эту закономерность вычислили и его задержали. Но тут произошло самое интересное. Его экстрадировали в Россию. Несмотря на то, что немецкая Фемида довольно сильно сопротивлялась. И буквально на следующий день, – Доцент улыбнулся, – Гаранин оказался на свободе, а со счетов авторитетов в Германии исчезли значительные суммы денег.

– Киллер что ли? – Холод посмотрел на потолок.

– Ну, как говорится, не доказано, – Доцент снова улыбнулся, – но интересная последовательность прослеживается. Во-первых, в то время в Питере безраздельно властвовали Тамбовские и Великолукские, а все убитые в Германии были сибиряками.

– Я это время хорошо помню, – Холод улыбнулся, – мы же тоже на гастроли выезжали. Клещу вон помогали, – Холод посмотрел на Наума, – он тогда тоже с отморозками с севера разруливал.

– Да он же сам с севера, – рассмеялся Наум, – с тех краев.

– Хрен его знает, – Холод выдохнул, – короче, насколько я тогда в ту тему вкурил, сибиряки собирались на Неве большие бабки лупить. И подняли. А с местными делиться отказывались напрочь. Те, конечно, поднажали, и, как говорится, путем больших потерь, сибиряков с чехами за кордон выдавили. По ходу с их деньгами.

– Видимо, – согласился Доцент и продолжил, – а вот дальше Гаранин появился в Италии.

– С донами что ли воевал? – не удержался Наум.

– Знаешь, ты прав, – кивнул Доцент, – именно с появлением филиала его косметической фирмы в Неаполе, – Доцент усмехнулся, – в девяносто девятом году случилась большая бойня. В прессу это, конечно, не ушло, но словосочетание «русская мафия» там фигурировало. Итальянцы же они все на фишках, – Доцент достал из стопки лист бумаги, – и они вот это дело заметили, – он протянул лист Холоду. На бумаге были фотографии с кокаином, упакованным в брикеты с изображением трех змей и надписи «Сила в принуждении» на латыни, – вот какая штука, – Доцент улыбнулся, – кто-то из мафиози коланулся и сказал, что эта партия была для русских. А потом на месте убийства одного дона обнаружили возле трупа трех гадов, живых, – Доцент покачал головой, – и тот же разговорившийся мафиозо сообщил, что убитый дон хотел кинуть русских. Потом появилась случайная видеозапись, где мужчина, очень похожий на Гаранина расстрелял БМВ с доном в центре Неаполя. Но тогда Гаранин ушел. В Испанию. Там его и загребли вместе с «орехами» и тамбовцами. Только вот тех в Россию матушку вернули, а его зачем-то экстрадировали в Эстонию, хотя прямых улик против него не было. А в России он ни в одном преступлении даже не подозревался.

– А на фига тогда в Эстонию? – не понял Холод.

– Все очень просто, – Доцент сложил бумаги в стопку, – у него был поддельный эстонский паспорт. И вот за его подделку он оказался в этой «Ласточке».

– В смысле? – удивился Наум, – За подделку паспорта? Чушь какая-то.

– Чушь не чушь, но Гаранин был признан невменяемым, – Доцент развел руками, – вот такая вот история.

– Подожди, – остановил Доцента Холод, – а может он там тупо прячется?

– Или прячут, – закончил мысль Холода Доцент, – но то, что он туда попал добровольно, мне не очень верится, – Доцент покрутил головой, – скорее всего его туда забрали, чтобы не взболтнул чего-то лишнего. История в Германии – это единственный след. Может быть тамбовцам сибиряки и не были выгодны, но их интересы не пересекались. Тамбовцы возле порта крутились. Машинами занимались, лесом, палатки трясли. А сибиряки наоборот – деньги ввозили из своего региона и на них бизнес строили. И были невыгодны в основном местным властям.

– Думаешь «Триумвират» его туда запер? – Наум серьезно посмотрел на Доцента.

– Не знаю, – Доцент пожал плечами, – все это очень странно. Если «Триумвират» его туда засунул, то почему он не может его вытащить? Ты извини, – Доцент внимательно посмотрел на Наума, – но мне кажется, твоя мама что-то не договаривает.

– А «Антитриумвират» его мог туда засунуть? – поднялся с кресла Холод.

– Теоретически да, – Доцент посмотрел на темно-зеленые шторы на окне, – но цель его нахождения там очень мутная. Если он выполнял их поручения, значит они его спрятали. Но очень какие-то сложные прятки получились, – Доцент покачал головой, – причем с шумихой, – он вытащил еще один лист бумаги, – вот. Все прибалтийские газеты об этом написали. Человек, который не совершил преступления, кроме подделки паспорта, назван русской мафией и определен в частную психиатрическую лечебницу. Это странно, – Доцент похлопал ладонью по столу, – очень даже странно.

– А ты что сам думаешь? – Наум достал из кармана пачку сигарет, но, поймав взгляд Доцента, убрал назад.

– Я? – Доцент закусил губу, – Ну не знаю. Например, как вам такая версия? – он посмотрел на Холода с Наумом, – Предположим, Гаранин когда-то имел отношение к «Триумвирату». Скажем так, к первому набору. Ну а потом его пути с ним разошлись. Насильно же в организации никто не держит. Вот он и стал колымить на стороне. А кадр он судя по всему ценный. Ну, допустим, оказавшись в Испании, он кого-то «исполнил». Вы понимаете, о чем я, – Холод с Наумом кивнули, – и, чтобы вся эта история не всплыла наружу, его передали в молодую страну Евросоюза, которая, чтобы лизнуть своим старшим коллегам задницу, держит его там. Не по доброй воле, – Доцент снова посмотрел на шторы, – тогда в этом есть логика. Вы только на секунду представьте, – он подошел к шторе и поправил на ней складку, – такой заголовок в газете… А в то время, как Гаранин оказался в «Ласточке», серьезно заговорили о русских «прачечных» в Испании… «Русская мафия на службе Испании». Туда бы приплели итальянскую историю… В общем, никому это не нужно было. А отсюда и ответ. Если испанское правительство засунуло его туда, «Триумвират» не сумеет его вытащить наружу. Он нарушил правила организации – работа на другую страну автоматически избавляет тебя от их покровительства. А «Антитриумвират» тем более ничем не может ему помочь, потому, что они сами вне закона организации. Я думаю, это именно тот случай. Поэтому и понадобились вы… Мы, – поправил себя Доцент.

1 глава - 3

– Всё началось с того, что французский психиатр Филипп Пинель в 1793 году снял цепи с буйных заключенных тюрьмы-лечебницы «Бистер» в Париже и призвал их лечить. Так преступники стали больными и от их наказания перешли к их лечению, – Хирург невозмутимо оглядел окружающих, – врачи того времени верили, что сильное воздействие может изгнать душевную болезнь. Так появилась шоковая терапия, и никто не понял, как «Молот Ведьм» в руках инквизитора превратился в неврологический молоточек врача-психиатра.

– Нет, это, конечно, все интересно… – начал было Наум, но Доцент жестом головы остановил его.

А Хирург продолжил:

– Шоковая терапия бывает разной. Например, терапия-кома. Нейрофизиолог поляк Сакель в 1927 году попробовал инсулиновую кому на буйной морфинистке и улучшил ее состояние. Больную привязали к кровати, путем инъекций инсулина довели до клинической смерти, а потом реанимировали, вколов глюкозу, нарушив тем самым нейроимунный баланс, и вывели из мозга вредные антитела – психотики, – Хирург снова посмотрел на удивленно разглядывающих его окружающих, – вот еще один метод. Электрическая терапия. Ее основоположник Уго Черлетти из Италии. Впервые этот метод применился в тридцатых годах прошлого века. Больному кололи обезболивающее и релаксант, привязав к больничной койке, а потом пропускали через мозг электрический разряд от ста восьмидесяти до четырехсот вольт, меняя клеточную активность и физиологию мозга. Далее метод лоботомии…

– Молоточком по лбу? – непонимающе уставился на Хирурга Холод.

– Не совсем, – Хирург покачал головой, – этот метод придумал португалец Эгас Мониц. В 1935 году он установил опытным путем, вскрыв не одну черепную коробку, что связь меду отдельными участками мозга вызывает у человека психоз, и, соответственно, чтобы такого больного излечить, надо эту связь разрушить. Так появилась лейкотомия, предшественник лоботомии. Вначале никакого молоточка не было. Просто хирургическим путем, – Хирург задумался, подбирая нужное слово, – человеку ломали мозг. Дефект мозга избавлял больного от бреда и галлюцинаций, но в восьмидесяти семи процентах такой пациент становился овощем и дальше просто существовал, ведя «растительную» жизнь.

– Кстати, – заговорил Макс, – Мониц получил Нобелевскую премию за прогрессивное лечение шизофрении.

– Ага, – согласился Хирург, – правда потом его застрелил его пациент. Так вот, еще существует лихорадочная терапия или высокотемпературная. В девятнадцатом веке австриец Джаурегг заметил, что во время тифа и туберкулеза при сильном повышении температуры психическим больным становится лучше. Тогда он начал заражать своих больных вирусными инфекциями, полагая, что это излечит их от безумия. С двадцатого века эффект температурной лихорадки стал достигаться при помощи сульфазина, раствора серы, который вводили под кожу, искусственно нагревая тело до температуры сорок градусов по Цельсию.

– Охереть, – пробубнил Наум, – попали, блять, на лекцию про дебилов и садистов.

Но Холод толкнул его локтем в бок, и он замолчал, а Хирург невозмутимо продолжил:

– А вот один из самых гуманных методов от австралийских психиатров, – Хирург усмехнулся, – терапия глубокого сна. Австралийские врачи из клиники «Челсфорд» в 1963 году изобрели незатейливый метод лечения психических расстройств. Пациента вводили в состояние летаргического сна, очень похожего на кому, на целых две недели путем неограниченного приема наркотических препаратов. Статистика умалчивает, сколько людей из этого сна не вернулось и для кого по Ницше этот сон превратился в маленькую смерть. Можно, конечно, еще вспомнить терапию кровопускания, – Хирург посмотрел на потолок, – ее «отец» – Томас Уиллис, называл психическое заболевание «меланхолией крови» и считал, что проблемы в голове вызваны дисбалансом таких веществ в организме, как кровь, желчь и мокрота. И, естественно, чтобы излечиться, надо выпустить побольше крови.

– Прямо вампиры, – пробубнил Наум, а Хирург, не обратив внимание на его реплику, продолжил свой рассказ:

– Великолепный метод – гидротерапия. И такой существует. Начинается все скромно, с обертывания в мокрые простыни, потом ванны с ледяной водой и пожарный гидрант, из которого психических больных поливали холодной струей, поставив к стенке. Выглядит почти, как расстрел, – Хирург улыбнулся, – а вот еще. Судорожная терапия, или припадочная. Основывалась на вызове у больного почти эпилептического припадка или судорог. Вначале в состояние припадка приводили естественным методом – запугиванием, пытками, а потом изобрели искусственный препарат, вызывающий судороги, который называется метрозол. Кстати, его использование с 1982 года запрещено. Ну и, наконец, – Хирург вздохнул, – терапия смирения и успокоения. Она скромно начинается с обычной смирительной рубашки. Вторым ее пунктом следует центрифуга, этакая вращающаяся машина.

– Знаю, – сказал Холод, – у нас в армии на полигоне такая была.

– И еще у космонавтов такая же, – рассмеялся Хирург, – три часа на центрифуге и начинается головокружение, тошнота, рвота, со всех щелей льется кал и моча, а мозги на небольшой промежуток времени вроде как встают на место. Правда. Иногда происходит кровоизлияние в глаза, и они просто вылезают наружу. Так… про стеснение движений я уже сказал, – Хирург снова задумался, – а, вот еще… Обычное мучение, как психологическое, так и физическое, основанное на боли. Жгучие втирания, нарывные пластыри, рвотные средства, плетки, музыкальное воздействие на мозг, визуальные картинки… Всё для того, чтобы якобы заставить мозг больного работать в нормальном состоянии. Правда, крыша от этого едет еще больше. Ну и, конечно же, медикаментозная терапия, про которую можно говорить часами.

1 глава - 4

Деревня Стадо-Грацко, Косово, 1999 год

Хирург выпрыгнул из старенького армейского югославского грузовика «ТАМ 150» в лужу и, запачкав штаны, аккуратно стал пробираться к двухэтажному дому за невысоким каменным забором. Возле покосившихся железных ворот со следами от пуль его встретил боец Армии Освобождения Косово в черном берете. Закинув «Калаш» за спину, он высморкался и двумя пальцами скинул зеленую соплю прямо в грязь, после чего принялся изучать документы Хирурга. Вначале он потребовал справку, потом разрешение на передвижение, после чего попросил паспорт, и успокоился только тогда, когда обнаружил в документе, удостоверяющем личность, пятидесятидолларовую купюру. Улыбнувшись, он высморкался еще раз, и, вытерев сопли о железные ворота, распахнул их для грузовика.

За забором было намного серее и унылее, чем на улице, развороченной взрывами и гусеницами танков. Какие-то человеческие обрубки без рук. Без ног и без всего сразу копошились посреди двора в засохшей осенней траве. Еще один албанец с автоматом, как пастух, пас эти «половинки» людей, изредка бросая им куски итальянского багета как воробьям и голубям, который он жрал, сидя на стуле. Калеки, рыча, бросались на хлеб, отталкивая друг друга от заветного куска чем только можно, вернее, тем, что у них осталось.

Проходя мимо них, Хирург увидел в их глазах одно желание – сожрать кого-нибудь или чего-нибудь. Поднявшись по лестнице в дом, он сразу столкнулся с безногим парнишкой, похожем на цыганенка, который, изучив Хирурга, глазами без белков, не долго думая, гнилыми зубами вцепился в его армейский ботинок. Стоявший рядом еще один косовский «освободитель», надолго думая, отбил ботинок Хирурга у паренька ударами приклада по голове. Мальчишка зарычал, как раненный зверек, и, быстро перебирая руками, исчез в комнате без двери.

Выслушав, что надо Хирургу, албанец кивнул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж, и Хирург стал забираться вверх по грязным ступеням.

В помещении, похожем на актовый зал, несколько албанцев гоняли дебиловатого вида мужичка в армейской шапке-ушанке, норовя дать пинка или заехать кулаком в ухо. Мужик смеялся и ревел от боли одновременно, размазывая кровь по серому грязному лицу.

За всем этим наблюдал невысокий гражданин с обритой наголо головой в новеньком НАТОвском камуфляже.

– Вы доктор Арвидос? – посмотрел на него Хирург.

Мужчина отвлекся от албанцев, гоняющих дурачка, и повернулся к Хирургу.

– Ну допустим, – с легким прибалтийским акцентом произнес он, – я Арвидос. А на счет доктора некоторые сомневаются, – мужчина рассмеялся и остановил албанцев.

Те исчезли, а дурачок забился в угол за кучу поломанных стульев. Арвидос, не обращая внимания на Хирурга, подошел к мужчине, вращающему безумными глазами, и снял с его грязной головы с неровно выстриженными клочками волос шапку:

– Смотри, Любомир, если в следующий раз будешь плохо себя вести и пытаться съесть свои пальцы, то снова оденем на тебя эту шапку. Ты понял?

Безумные глаза больного на секунду стали нормальными, и он понимающе закачал головой.

– Молодец, хорошая собачка, Любомир, – улыбнулся Арвидос и повернулся наконец к Хирургу, – они все понимают. Это же болезнь, а болезнь – явление временное. А значит излечимое.

– Такими методами? – поморщился Хирург.

– А, я забыл, вы же мой коллега, – Арвидос снова улыбнулся, обнажив белоснежные зубы, – тогда вы должны понимать, что гуманность – враг прогресса. Я придерживаюсь истины, что ответственность за безумие возлагается на разум, – произнес Арвидос со своим легким прибалтийским акцентом, – а я так понимаю, вы приехали…

– Да, – кивнул Хирург и вытащил из кармана куртки котлету долларов, – десять тел.

– А почему не двадцать? – рассмеялся Арвидос, – они же мрут здесь, как мухи. При Милошевиче их еще кормили, а сейчас, – он махнул рукой, – до здоровых дела никому нет, а они больные.

– Значит все-таки они больные? – Хирург покрутил в руках деньги.

– Для других, возможно, да. Для меня нет, – доктор покачал головой и повернулся в сторону вошедшего водителя Хирурга, – тела внизу, в душевой, – он с силой выдернул деньги из рук Хирурга, – медицински чистые. Лекарств тут уже года три нет никаких. Так что у них почки и печень, как у младенцев, – он рассмеялся, – хотя они и есть младенцы. Неразумные дитя этого слишком разумного мира. Я дам распоряжение ребятам, они помогут их загрузить.

– Все-таки больные, – Хирург покачал головой.

– Ну смотря что считать болезнью, – Арвидос посмотрел на огромного паука, который сползал по своей паутине-веревке прямо с потолка, – утрата связи с реальным миром или утрата идеологического единства с социумом? Разве это можно считать болезнью? Это скорее всего состояние.

– Которое нужно лечить, – добавил Хирург.

– Лечить или контролировать, – улыбнулся доктор, – когда не лечится, остается только контролировать. Отказ от лечения – это основание для применения контроля и насилия. Если нельзя вылесить – надо изолировать. Если нет возможности изолировать… – Арвидос развел руками.

– Нацизм какой-то получается, – Хирург вздохнул.

– Это не нацизм, коллега, это суровая реальность, – Арвидос передал одному из албанцев шапку-ушанку и начал спускаться вниз по лестнице, – наш мир и так безумен, поэтому исчезновение парочки безумцев никто просто не заметит. Для них смерть – это лучшее лечение. Но это не просто смерть, – спустившись на первый этаж, Арвидос повернулся к Хирургу, и тот почувствовал запах кубинской сигары и дорогого французского парфюма, исходящего от камуфляжа доктора, – это самопожертвование во имя науки. И не надо мне говорить, что они просто жертвы. Они выбрали безумие, а выбрав эту болезнь, они стали на путь жертв. Так что пока они не кончились, – он кивнул в сторону нескольких возящихся в тряпье людей, пускающих слюни, мы можем еще что-то сделать во имя науки.

1 глава - 5

Москва, осень 2017 года

– Не, ребят, короче, – Наум с кривой усмешкой посмотрел на Хирурга, – это всё просто замечательно, но нам надо что-то делать. Есть офигительный дурдом, охренительный больной и почти заебательский доктор. Но как попасть туда, никто не знает. А вы тут, – он еще раз посмотрел на Хирурга, – нас тут лекциями по азам психиатрии пичкаете. Вот только этого не надо, – Наум повернулся к Доценту, – я это все знаю. Что не знаю – гугль мне в помощь. Карательная медицина, между прочим, давно запрещена.

– Ну я бы так не сказал, – Макс посмотрел на Наума.

– Вот лучше ничего и не говори, – закончил Наум, – надо узнать. Как в этот дом можно проникнуть. Люди у нас есть, – он повернулся к Холоду, – силы тоже. А главное желание.

– А, ты про это? – вмешался Доцент и взял со стола еще одну стопку бумаг, – вот тебе съемки этой «Ласточки». Пожалуйста. Это главный корпус, – он протянул Науму снимок, – это территория парка. Она обнесена средствами наблюдения, слежения и сигнализацией. При любом проникновении снаружи всё это срабатывает и превращается в ревущую светомузыку, на зов которой в течение пяти минут приезжает полиция и армия. Не эстонская, а НАТОвский контингент. Вот пожалуйста снимки «Триумвирата», – Наум достал еще один снимок, – камеры стоят уже на подъезде. Если отключаешь основные, сработают дополнительные и снова светомузыка. А вот это снимки санитаров. Большинство из них наёмники из «Блэк уотерс». И, да, оружие у них есть, – Доцент посмотрел на Наума, – и пользоваться они им умеют. То есть теоретически, не зная, где находится нужный нам человек, а в пансионате больше пятисот палат, это о которых только известно, у нас будет всего пять минут, чтобы перебить охрану, проникнуть внутрь, перебить еще одну охрану, найти Гаранина в одном из трех корпусов, выехать назад и сразиться с прибывшей подмогой. А теперь, Слав, посчитай, каковы наши шансы?

– Ну не очень, – Наум пожал плечами, – но мы и при гораздо худших играли.

– Да. Играть и выигрывать это одно, – остановил Наума Макс и повернулся к Холоду, – здесь на самом деле не все так просто. Допустим, Гаранина получится оттуда дернуть. Но надо еще уехать из страны. И если вам это удастся, то с ним, с Гараниным, – Макс внимательно посмотрел на Холода, – шансы равны нулю. На кону репутация не только этой лечебницы, но и всей страны. А потом, какую прибалты любят вонь устраивать, вы сами знаете. «Русский десант похищает преступника», – Макс картинно развел руками и посмотрел на Наума, – ты представляешь, что будет?

– Третьей Мировой точно не будет, – Наум хрустнул пальцами.

– Не, не будет. Будет хуже, – присоединился к беседе Доцент, – Слав, вы станете международными преступниками. Теперь ты понимаешь, почему даже «Триумвират» не хочет туда влезать? Это теория невмешательства. А получается, вы влезете во внутренние дела другой страны, причем с весьма враждебными намерениями. Поверь мне, эстонцы это вывернут это в свою пользу.

– Тогда я не знаю, что делать, – Наум махнул рукой, – давайте вы предлагайте варианты! Делать-то все равно что-то надо!

– А может ничего не надо делать? – Доцент прикусил губу и посмотрел на Холода, – я не думаю, что они рискнут второй раз. А потом, если честно, лично мне вся эта история очень не нравится. Слишком в ней одновременно все просто, а в то же время сложно и не понятно. И проверить никак нельзя. Аналитиков «Триумвирата» больше нет…

– Да, есть такой момент, – нарушил молчание Холод, – первая эмоция была этого Вэлса найти любой ценой. Сейчас понимаю, что тут не в цене дело. Тут без мозгов в эту историю вообще нельзя соваться. На одном сердце много не нарулишь.

– А ты уверен вообще, что туда надо соваться? – Доцент внимательно изучил Холода через свои новые контактные линзы.

– Уверен, – ответил за Холода Наум, – иначе мы точку в этой истории вообще никогда не поставим. А многоточий у нас и так до хера слишком. Должен же быть способ туда… – Наум развел руками и повернулся к окружающим, – ну хорошо. Если так, как я предлагаю, нельзя, то как-то все-таки можно? Ну я не знаю… Может быть там… Это… Как-то хитро пролезть.

– Ага, ты еще скажи можно пациентом прикинуться и туда лечь, – Доцент рассмеялся, но, взглянув на сдвинувшего брови Холода, словно испугался и произнес, – слушай, если что, я этого не говорил! Не смотри на меня так! Это еще тупее, чем штурм.

– Э… Холод, – Наум сцепил пальцы на плече Холода, – стоп. Лучше поехали. Это действительно не наш варик. Все равно ни хера не получится. Тебе дураком за несколько дней не стать.

– А ему и не надо им становиться, – неожиданно заговорил Хирург.

– А кем тогда ему надо стать, чтобы внутрь туда попасть? – Наум сверкнул глазами в сторону Хирурга, – таким же маньяком, как ты? Или как твой коллега, доктор?

– Вячеслав, успокойся, – попробовал остановить его Доцент.

– Я не маньяк, я врач, – невозмутимо продолжил Хирург,–  и Арвидос, между прочим тоже. Значит его можно обмануть. Он не берет в лечебницу абсолютно здоровых людей. Любой потенциальный пациент тщательно проверяется. Можете мне поверить на слово, там есть карантин. Прежде, чем заключить договор с клиентом, Арвидос изучает психологическое состояние того, кого хотят поместить в «Ласточку». И если человек потенциально здоровый, он никогда не возьмется за него и откажет. Здорового человека невозможно довести до состояния безумия. Это все антинаучные сказки, – Хирург улыбнулся, – но как только Арвидос увидит перед собой человека с намеками хотя бы на эмоциональное расстройство личности, хотя бы самое малейшее, он согласится. Это единственный способ попасть туда.

1 глава - 6

– Только два из десяти маньяков по-настоящему больны, – Макс внимательно посмотрел на Холода, – обычно это шизофрения или олигофрения в легкой степени дебильности, но никакая другая серьезная болезнь. Настоящий маньяк не испытывает желания вылечиться, он гордится тем, что он не такой, как все. А изображая болезнь, он чувствует свою безнаказанность. В психушке для него нет уголовного преследования, зато есть шанс рано или поздно выйти на свободу.

– Тогда почему маньяков называют больными? – Холод посмотрел на Макса.

– Разный уровень интеллекта, психологические особенности и, возможно, легкие отклонения. Уже давно известно, что мозг среднестатистического преступника отличается от мозга среднестатистического человека, – Макс развел руками, – существует две вещи – социопатия и органическая психопатия. Вторую лечить невозможно, можно только изолировать. А первая – это не болезнь, – Макс улыбнулся.

– В смысле? То есть… Чикатило был абсолютно здоровым? Но он же… – Холод сжал губы.

– Обычная социопатия, – вмешался Хирург, – которой он оправдал все свои поступки. Война, тяжелое детство… Это не органические нарушения, а социальные. Любой ребенок боится окружающего мира, потому, что он опасен. Андрей Романович не был исключением. Только когда он вырос, этот страх остался. И чтобы не бояться самому, он стал страшнее этого мира.

– Так почему же тогда маньяков-то в тюрьмы сажают, если его надо лечить… Ил не надо? Я уже запутался, – Холод покрутил головой.

– Существует ПБСТИН, психиатрические больницы специализированного типа с интенсивным наблюдением, – Макс покрутил карандаш на столе, – до 1998 года они были в ведомстве МВД, потом их передали Министерству здравоохранения. Их всего восемь. Внутри врачи. Снаружи ФСИН. Это еще не тюрьма, но уже и не лечебница.

– В смысле? – переспросил Холод.

– Они там не отбывают срок, но их и не лечат, – Макс развел руками, – это просто изоляция. Врачи там спасают не маньяков, а нас с тобой. Потому, что маньяк не хочет изолироваться. Он хочет убивать. 

– Гомоцидомания, – произнес Хирург, – непреодолимая тяга к убийству.

– Да, – кивнул Макс, – между превращением обычного человека в маньяка могут пройти годы, а иногда хватает мгновения, короткой вспышки, поэтому их и изолируют.

– В смысле? Значит маньяк вообще ни разу не псих? – попытался понять Холод.

– В девяноста процентах нет, – Макс щелкнул языком, – так что вот такая история.

– Получается этот Арвидос в любом случае может выкупить, здоров человек или нет, – Холод задумался.

– Скорее всего да, – посмотрел на него Хирург, – но, если видны внешние проявления.

– А, это я читал… – Холод попытался вспомнить, – тихий вкрадчивый голос, меняющееся настроение, замкнутость, переходящая в общительность.

– Нет, – Хирург покачал головой и посмотрел на Макса, – единственное, что отличает маньяка от обычного человека это то, что у него есть вторая жизнь, которую он тщательно скрывает. И чем выше его интеллект, тем дольше он эту жизнь может прятать. И Арвидос это знает. Так что на этом карантине он как раз и пытается узнать об этой второй жизни, если перед ним маньяк. Безумен ли человек или нет, он вычисляет довольно быстро, а вот маньяк для него – кубик Рубика, который не так просто собрать, если не знаешь схемы.

– И какая схема? – Холод уставился на Хирурга.

– Она банальна, – улыбнулся Макс, – у маньяка есть мотив, возможность рано или поздно всем рассказать о своих преступлениях. Он называется честолюбие.

– Арвидос очень честолюбив, – рассмеялся Хирург, – поэтому он сам маньяк. Но при этом он полностью здоров. Только я одного не пойму, – он посмотрел на Холода, – ты действительно решил попасть туда ТАК?

– Не знаю, – Холод пожал плечами, – но если это единственный вариант… Как это практически возможно? – Холод посмотрел на Макса.

– Давай начнем с теории, – Макс провел пальцем по ногтю, – допустим, мы найдем причину тебя туда определить. На государственном уровне, естественно, не получится. Допустим, ты станешь неугодным родственникам.

– У Арвидоса хорошо работает система проверки данных, – вмешался Хирург, – ему будет нужна история от начала и до конца. Обмануть его не выйдет.

– Вот видишь, – Макс развел руками, – это уже не вариант. Мы не сможем придумать и поменять все твои данные в базе, потому что любой пробел и нестыковка вызовут у него подозрения.

– И что тогда? – Холод посмотрел на него.

– Видимо, тебе придется совершить преступление на самом деле, – Хирург совершенно серьезно посмотрел на Холода, – причем, преступление там, за которое тебя определят в «Ласточку».

– Президента ихнего что ли завалить и съесть? – усмехнулся Холод.

– Ну не все так радикально, – Хирург задумался, – Арвидос – сторонник карательной психиатрии, это факт. А она результат депрессивной медицины. Это не та, которая депрессию лечит…

– Я знаю, – кивнул Холод.

– А карательная психиатрия чаще всего применялась против диссидентов и оппозиционеров. Проще объявить человека больным, чем инакомыслящим.

1 глава - 7

Москва. Высотка на Котельнической набережной. Осень 2017 года

– Да, Холод, тебе действительно надо лечиться, – Наум облокотился на подоконник, – то есть ты собираешься стать разведчиком-шпиёном в этой «Ласточке», прикинувшись дурачком? Тея, у тебя градусник есть? – Наум посмотрел на сестру, – По-моему у кого-то здесь очень страшный жар и галлюцинации налицо. Или, может, Холод, ты просто бредишь? Так, немного, чуть-чуть… Владлен, ну ты ему хоть скажи! – Наум посмотрел на сидящего на кресле Владлена, который изучал свои дорогие часы «Омега».

– А чего тут говорить-то? – Владлен задумался на секунду, – знаешь, Холод, я, когда в дурке был, у меня всю дорогу одна мысль была – я овощ, время остановилось, оно течет, но я уже не слежу за ним. И вообще этого времени как будто нет. Вначале секунды превращаются в минуты, минуты становятся часами, а часы – это уже целые дни. А день как будто год, причем год довольно… – Владлен вздохнул, – серый, однообразный, скучный и очень длинный. Там вообще во времени не ориентируешься. Я вначале пробовал по приемам пищи считать. Завтрак – значит утро. Ужин – значит вечер, а потом уже запутался. Пробовал на прогулке на стенке корябать, а там знаешь какая ерунда? – он снова посмотрел на свои часы, – Вот знаешь, это за забором как-то всё меняется… Облака, солнце, дождь, снег, а там все время серо, как какой-то сумрак. И путаешься еще больше. А от этого страшно очень становится вначале, а потом по фигу. Одна надежда на ночь, – Владлен снова вздохнул, – Но это тоже только в начале. Дальше ты понимаешь, что ты не спишь по ночам. Они пичкают тебя колесами, и ты думаешь, что ты вроде как нормален, а от этих колес вначале тревога, потом тоска, а потом вообще апатия. А санитар так с улыбочкой смотрит и ждет, когда ты их проглотишь… А ты их жрешь и очень скоро понимаешь, что хочешь сдохнуть, потому, что тебе не нужно жить вообще, потому, что там – это не жизнь.

– Слушайте, – Холод достал сигарету и закурил, – вообще-то я ложиться-то туда не собрался. Неделя карантина. А потом я оттуда сбегу. А вы мне рассказываете, как будто я туда на годы заезжаю. Дёрну этого Гаранина и всё, а потом… Я знаю, что такое одиночество, – Холод посмотрел на Наума, – и не такое, как оно у тебя было, когда у тебя были бабки и ты развлекался. У меня одиночество пострашнее было. Когда ты сидишь с книжкой наедине, совсем еще сопляк, и не знаешь, что за забором твоего дома творится. К одиночеству можно привыкнуть и крышей не поехать. Просто, если поймешь, для чего ты один.

– И для чего же? – нарушила молчание Тея, – Какая цель на этот раз? Очередная бредня нашей мамы? – Тея поджала ноги на диване и накрыла их пледом, – С чего ты вообще решил, что все ответы там? С чего вы все так решили? – Тея посмотрела на Холода и Наума по очереди, – Может вообще никаких ответов нет, или вы неправильно задаете вопросы… Что ты там в этот раз пытаешься найти? Человека, – Тея ответила за Холода, – а человек – это не ответ. Это новые вопросы. Чем больше людей – тем больше вопросов. Я уже устала от этих вопросов. Если раньше я просто тихо ненавидела нашу мать, то сейчас мне ее хочется убить, – глаза Теи стали злыми, – она загоняет нас всех в угол. Это даже я понимаю, а вы никак понять не можете. И это не потому, что так со мной получилось. Мне за себя уже давно не страшно. Мне уже вообще не страшно. Слишком много страшного было за последнее время. Я устала бояться.

Тея поднялась с дивана, взяла со стола бутылку виски и налила себе половину бокала. Не обращая внимания на взгляды брата и Холода вместе с Владленом, переставшим на миг изучать рисунок на паркете, она одним глотком прикончила его содержимое и продолжила:

– Страх… Вы не знаете, что такое страх, – Тея посмотрела на троих мужчин, – потому, что за вас боимся мы, женщины. Вы вначале что-то делаете, а потом думаете о последствиях, а когда возвращаетесь с новой дыркой от пули или шрамом говорите: «Ну я же говорил, что будет всё нормально». Ты думаешь я буду тебя останавливать в этот раз? – Тея посмотрел на Холода, – нет, – она покачала головой, – ты уже всё решил. Я знаю, что ты ищешь ответы. Но я больше чем уверена, что ты их не найдешь. Или найдешь, но не те. Вы откопаете очередного чужого призрака. Мертвые хоронят своих мертвецов, а вы откапываете чужих, – она посмотрела на Наума, – я знаю, что вы вернетесь. Но каждый раз вы возвращаетесь другими. В этих поисках вы теряете себя. Меня ты не потеряешь, – Тея посмотрела на Холода, – а вот что будет с тобой самим, когда ты растеряешь себя до конца? Одиночество говоришь? Увы, никто не знает, что такое одиночество. Ни я, ни ты, ни ты, и даже не ты, – она по очереди посмотрела на Холода, Наума и Владлена, – потому, что оно у каждого из нас своё. Мы все одинокие люди, – Тея вернулась на диван и забралась под плед, – слишком одинокие, чтобы остановиться. Поэтому от этого одиночества мы и бежим… Мы бежим, а нас никто не ждет… Бегите дальше. Только что будет, когда вы остановитесь? Я-то дождусь, – она посмотрела на Холода, – но что будет ждать впереди? Вы что, до сих пор так и не поняли? – Тея зевнула, – Вы ищите правду, а это всё враньё, враньё моей лживой беспринципной матери. Слав, – Тея посмотрела на брата, – ну ты уже себе не ври. Наша мать лжет сама себе. Ты что, этого не понимаешь? Поэтому она с такой лёгкостью врёт нам. А ты? – она посмотрела на Холода, – Ты думаешь, что делаешь всё это ради меня? Думаешь я ненавижу свою мать за то, что она нас бросила? Не смеши, – Тея немного пьяно улыбнулась, – она бросила себя, а не нас. Это она жила в своем «Триумвирате», в этом зазеркалье, где вся правда строится на обмане, лжи и откровенном мошенничестве. «Триумвират» – это одна большая ложь… Там нет места правде. Даже если мы что-то находим, мы находим это сами, без них. «Триумвират» – это не мы, как говорит мать. И даже не она. Это то, чего не должно быть в принципе вообще. Поэтому его и нет. Я так устала, – Тея снова зевнула и опустила голову на подушку, – ищите, – почти засыпая произнесла она, – только в этот раз… хотя бы подумайте, что вы хотите найти, – Тея закрыла глаза и, устав от того, что с ней произошло за последнюю неделю, наконец уснула безмятежным сном.