Холод в объятиях смерти

⋆༺1༻⋆

Вес головы ощущается так, будто на нее надет чугунный котелок. Хочу открыть глаза, но это не удается, ровно как и пошевелить рукой и ногой.

Со всех сторон меня окружает шепот – и это не кваканье лягушек с соседнего болота, стрекот насекомых или шелест листвы. Человеческие голоса, жуткое бормотание, содержащее в себе какофонию непонятных звуков и неразборчивых слов.

– Багряная Мать, внемли нам! – ветер подхватывает единственную четкую фразу. Я буквально слышу, как она растворяется в ветвях покачивающихся на ветру деревьев, испаряется в жаре костра.

Слышу треск, после которого дым, с душными нотками смородиновых листьев начинает щекотать ноздри, а внезапная вспышка подсвечивает веки. Хочется зажмурится и заткнуть уши. Дернувшись, понимаю, что я не могу пошевелить ни рукой, ни ногой.

Распахиваю глаза, со всей остротой понимаю, что это не сон.

Я больше не лежу на скрипучем продавленном диване в старом бабушкином коттедже. Спиной, все еще обтянутой глупой мятой зеленой фланелевой пижамой с карикатурными арбузами, ощущаю под собой голую землю.

Женщина в белом балахоне склоняется надо мной.

– Бабу... шка?! – из горла вырывается сдавленный писк.

– Тише. Тебе лучше не шуметь, тогда все пройдет быстро и безболезненно, – голос резкий и безразличный, но он точно принадлежит моем бабушке, как и лицо наполовину подсвеченное неровным светом горящего костра.

– Что за дичь?! – дергаюсь, и веревки, которыми меня привязали к коротким кольям, вбитым в землю, врезаются в пястные кости.

Окинув слезящимися глазами пространство, понимаю, что мы здесь не одни: вокруг костра – и меня в частности – ходят люди в темных балахонах из грубой мешковины, взявшись за руки и бубня под нос черт знает что.

– Это из-за того, что я посуду вечером не помыла...? – бормочу первое, что приходит в голову, чувствуя что короткий смешок грозит перерасти в полновесную истерику. – Это уже не смешно! Отпустите! Серьезно! Помоги-и-и...

Бабушка затыкает мне рот, прежде чем я, как выражается мама, «включаю Витаса».

– Крики не помогут. Лучше побереги силы. Они тебе еще пригодятся.

– Ой гой! Мати Багряна! Честь и хвала! Мати-Ма! – произносит она странной распевкой, словно древнюю частушку.

Потом откидывает с моего лба челку, рисует чем-то густым и вонючим что-то у меня на лбу. Кажется, треугольники, соединенные в вершине наподобие угловатых песочных часов. Потом он выпрямляется, медленно, но без привычных старческих охов. Из-под капюшона выбивается прядь седых волос, с легким, почти незаметным черным налетом.

– Ба... – луна выходит из-за облаков и придает ее очертанием угловатые резкие грани, напитывая холодным серебристым светом серп в ее. – ба...бушка...

Сердце в страхе замирает, когда я понимаю, что она собирается сделать. Я зажмуриваюсь до звезд в глазах, в надежде проснуться от этого дурного сна.

⋆༺2༻⋆

Просыпаюсь в поту и с жуткой одышкой. Никогда еще ночной лес – наяву или во сне – не порождал такие жуткие образы.

Возможно всему виной духота в комнате... А может, и предстоящие ГОСы с дипломкой…

Встаю с постели, подхожу ко окну и рывком распахиваю правую половину. От такого резкого движения лицо обдувает прохладой.

Будильник начинает визжать голосом Леди Гаги. Вздрагиваю и тут же зло сжимаю зубы.

Нет, я не позволю какому-то вшивому кошмару испортить мне настроение и превратить меня в параноика, забывшего принять свою дозу таблеток.

Принимаю душ, натягиваю любимые джинсы, а вверх выбираю «без заморочек», из тех полусинтетических вещей, что не требуют глажки и сохраняют «товарный» вид на протяжении всего дня.

Свои пепельные волосы, тускло-черного оттенка, завязываю в простой конский хвост и, подняв с пола приготовленный со вчерашнего вечера кожаный рюкзачок, беру под мышку папку с дипломной работой, и проскальзываю в коридор. Хочется уйти незамеченной, избежав утренней экзекуции от мамы… но не выходит.

Старая половица, видавшего лучшие времена паркета, предательски стонет под моим весом.

– Мариш? – голос мамы доносятся из зала. – Ты уже встала?

Закатив глаза, поправив лямку рюкзака делаю еще один шаг к входной двери.

Мама появляется в проходе, раньше чем я успеваю коснуться отполированной металлической ручки. Уперев руки в крутые бока, она хмуро смотрит на меня.

– А как же завтрак?

– Не успеваю, перехвачу что-нибудь по дороге, – бормочу, даже не потрудившись поднять взгляд и посмотреть на часы, весящие над входом на кухню. Я и так знаю, что оделась я в рекордные сроки, и у меня в запасе куча времени.

– Знаю я эти твои «перекушу», – бурчит мама, и, как ребенка, тянет меня на руку в сторону кухни. Приходится бросить кроссовки, которые я успела схватить и снять рюкзак. – Ты забыла, что у тебя изжога. Опять нахватаешься какой-нибудь дряни, а потом будешь с животом мучиться.

– Ма-а-м, – растягиваю слова, чувствуя, как легкое раздражение прокатывается под кожей. Мне всего-ничего осталось до выпуска, а мама носится со мной, как курица с яйцом Фаберже. – Да ладно тебе. Говоришь так, будто я питаюсь только чипсами и запиваю их колой. Обещаю, что закажу себе в столовке салат и зеленый чай.

Пучу глаза, как раньше делала в детстве – и она сразу оттаивает.

– Ладно. Чего уж… Иди.

Клюю ее в щеку на прощанье и ухожу.

Но стоит открыть железную дверь подъезда – пораженно замираю на пороге.

Все пространство вокруг – двор, детскую площадку, подъездные дорожки – покрывает плотный слой снега.