Холсты

Глава первая. Я из чулана попадаю прямо на дерево и сорока не понимает меня

Солнце коснулось носом оконного стекла. Я проснулась и вскочила на ноги. Мои рыжие косички успели за мной. Утро открывает все двери. Я всегда приветствую утро в этом чулане.  Затем, вас, мои познанные и непознанные холсты. В моей жизни вы -- главное богатство.

Понимаете, не знаю сколько мне лет, а назвала себя сама -- Ивой. Здесь в чулане картина на стене -- ива в брызгах света склоняется к реке. Ветви на плечах ивы тонки, но по-своему могучи. Как мои запястья с венами на поверхности. Кто-то из пророков сравнивал людские вены с ветвями деревьев, артерии с водоёмами. Может, Нострадамус. Или Парацельс. Наверно, оба любили деревья. Деревья нужно любить. Они это чувствуют. 

Смотрю на картину думая о чистой воде реки. Мне бы не мешало окатить себя рекой с макушки до пальцев ног. Вода любит меня, я это знаю. Всегда знаешь, когда тебя любят. Мы похожи с водой нежностью и ещё чем-то. 

Много чего знаю. Вам, холстам, наверно странно? Мне, нисколечко. Мы рождаемся, чтобы знать -- знать лучшее. Когда знаешь лучшее, за ним лучше бежишь.

Думаю, у меня нет ни возраста, ни платья. Только майка с леопардовым принтом и льняная пышная юбка на резинке, не прикрывающая колени. Она розового цвета, который согласно книгам по искусству не все рыжие любят. 

Я невысокая и рыжая. Если расплести обе косички волосы бегут крендельками. Глаза голубые. Злюсь -- синие. Удивляюсь -- серые до сизых. В чулане есть зеркало. Оно показывает меня и ломтик двери. В зеркало  моя маленькая голова не влезает -- один глаз, щека или губы. На самом деле я считаю себя удивительной. Мы всегда себя удивляем, а уж, другие и подавно! Рама намного больше зеркала -- плохонькая да треснутая. Если бы я была хирургом, заполнила бы трещину гипсом. Художником -- краской, композитором -- мелодией. А я девчонка. Поэтому могу только заполнить зеркало собой или своей болтовнёй. 

Здесь в основном сломанное всё: два никудышных шкафа, грубый комод цвета овсяного киселя, три сутулых этажерки, пустые банки из-под краски и ещё много чего. Единственное, что меня тревожит -- отсутствие еды и обуви. Я босая и голодная.

Чулан совершенно немой. Он молчит. Даже если через узкое решётчатое (от воров) окно влезет огромная, пупырчатая жаба, чтобы проглотить меня, чулан не защитит. Нет! Он настоящий трус.  Он позволит мне попасть в жабье пузо. 

Правда, я бы и сама выбралась. Почему? У меня есть дар -- выбираться.

Не мой чулан ещё и глупый. Он хранит столько бесполезных  вещей: от сломанной кисточки для побелки до холста натянутого на деревянную, заскорузлую раму. Думаю, я и пришла из него. 

Меня так тянет к картинам!  Но и к музыке...  А больше? Разве что к книгам... Или к искусству в целом... Как сложно ответить! Как сложно ответить себе самой когда так хочется воды! 

Я посмотрела на картину  с ивой и рекой внимательно, прикидывая что-то в уме, точно решая и внезапно, за дверью раздались приближающиеся шаги. Недолго думая я, как бы это сказать, нырнула в картину, превращаясь на момент полётного прыжка в золотую радугу. Миг, -- и я внутри, а картине нет конца и края.

Я услышала, как кто-то открыл дверь чулана и зашёл. Успев взобраться на толстую и удобную ветку ивы, я глядела в свой крохотный чулан, через полупризрачное плавающее и вдруг  замершее окно, удивляясь сколько пыли летает в его воздухе. 

В чулан зашла женщина -- охранник музея с электриком. Я забыла сказать Вам, что мой чулан обитает в музее  и стоит только выйти из него, как оказываешься точно во дворце среди картин и скульптур. Увы, мне неизвестно, как называется этот музей, но думаю в Греции его бы непременно называли Мусейоном, там бродили бы музы Каллиопа, Мельпомена и другие. Но я обязательно узнаю, как называется этот дворцовый музей! Я вам обещаю, а обещания следует выполнять.

А теперь, мне ясно одно -- я могу так же свободно попадать в картины, как дышать. Дышу? Дышу.

-- А где эта кукла? -- спросила женщина у электрика.

-- А мне откуда знать. Я в игрушках не разбираюсь. Большая или маленькая? -- спросил он обиженно, будто его заподозрили в воровстве. -- Я человек честный.

-- Средняя. Такая, с нежным лицом и пламенными волосами.

-- Не вижу.

Он принялся искать какие-то провода. Ему не до куклы

--  Наверно в шкафу, -- пожала плечами охранник и сунула в рот засохший бублик, вынув его из форменного кармана.

Я сидела на ветке ивы, перебросив босые ноги. Пахло свежестью. Такой дикой свежестью, напоминающей утро под дождём и что-то сахарное. Но это сахарное не согревало меня. 

-- Она сказалая, что я кукла! -- воскликнула я с ужасом вслух. -- Я -- кукла!

Мне стало холодно, а в реке что-то булькнуло.

-- А ты что думала?! Или ты решила быть птицей? Имей в виду, на этой иве только моё гнездо. Я за него щедро заплатила сорочьей песней.

Вздрогнув и взглянув на ветку справа, повыше этажом, я заметила сороку.

-- Здравствуйте! -- сказала я. Она что-то пробормотала невнятное. Наверно, так здороваются сороки.

-- Я не птица. Но я и не кукла. Была бы куклой молчала бы.

-- Да, уж лучше бы молчала, чем постоянно говорила! -- жеманно соединила лапки перед собой черно-белая птица. 

-- Я Вас раздражаю? 

-- Откуда ты взялась?

-- Из чулана.

-- Это твоё жилище?

-- Это часть музея.

-- А что такое "музея"?

-- Музей -- это дворец искусства. Стены, на которые люди ходят смотреть веками. 

-- Люди -- странные существа, -- сорока щёлкнула лапкой по ветке. -- Они думают, мы сороки болтливы, а болтливы они сами.

-- Люди думают не только о сороках. Они учатся, читают, пишут, выдумывают.

-- Вот-вот! Только предоставь возможность кому-то выдумывать. Ты как выдумала сюда сигануть?

-- Я? Просто нырнула в картину.

-- Знаешь сороки не глупые. Мы -- очень умные птицы. Мы знаем, что в картины сигануть невозможно.

-- А я нырнула

-- Ныряют в воду. Любая кукла это знает.

-- А я не любая.

Глава вторая. Я узнаю, почему плачет Закат.

Я плавала! Плавала как одна из золотых рыбок Матисса! Пила речную воду, загребая её ладонями. Потом устроилась  на берегу реки. А прозрачное окно всюду со мной. Ходит за мной, точно подруга или сестра. Не знаю почему, но с ним я счастлива. Возможно, из-за того, что через  него могу попадать в мир честных и настоящих картин. 

Все холсты объединяют схожие чудеса -- солнце, небо, воздух, ветер -- жизнь.

Думаю, и кладовка в музее -- своего рода картина.

Пока сидела на тёплом песке, зарывая пальцы ног в его тягучесть и вечную сладость, почувствовала взгляд. Обернувшись, я вздрогнула -- за моей спиной стоит девушка немного ниже меня, в неброском платье цвета фонтана. И глаза её -- зелёные и виноградные. Видела подобный виноград на одной из картин.

Я скоро поднялась на ноги. Стало как будто жаль, что девушка направилась ко мне, переступая босыми ногами и оставляя следы на песке. Жаль, оттого, что я ещё не успела вобрать в себя реку, её благородную и прохладную воду. И не коснулась воды глазами, как собиралась, пусть и плавала.

А с другой стороны -- любопытно. Кроме меня и девушки -- людей, здесь никого. Хоть может и кукла. Куклы тоже люди. Мне важно, чувствовать себя человеком. Даже если ходишь в картины, как в двери. Даже если ряжом с тобой бродит плавающее окно непонятной формы. Даже если ты взрослая, а чувствуешь себя ребёнком.

Молча я протянула ей руку. Она улыбнулась, слегка задевая своими пальцами моих. 

-- Что это рядом с тобой? -- спросила она.

-- Это мои холсты. 

-- Ты художница?

-- Немного, но как-то иначе. Просто это окно, а иногда дверь или ромб -- и всегда рядом. Ходит рядом.

-- А со мной ходит река!  -- воскликнула девушка. -- Я -- фея реки.

-- А я Ива. Говорят, кукла, но я считаю себя человеком.

-- Ты богатая? -- фея реки склонила голову набок в ожидании моего ответа.

--  О чём это ты?

-- Что переполняет тебя? Переливается через край? -- пояснила она.

-- То, что люблю.

-- Да, теперь вижу -- ты очень богатая.  В тебе не только то, что переливается через край, но и любовь к этому.

-- А разве не все могут? -- удивилась я, встряхивая косичками.

-- Конечно, не все! -- ответила задумчиво девушка. -- В моей реке живёт Бобровый дед. У него очень длинные и непослушные усы. Он говорит, не может их терпеть, а должен. Если  Бобровый дед смог бы полюбить свои усы, ему не пришлось бы их терпеть.

-- А кто ещё живёт в твоей реке? -- жадно спросила я.

-- Рыбы, их зеркала, золотые лучи, ночь и закатные росинки. 

-- Расскажи о них больше, пожалуйста! -- попросила я, когда мы бухнулись на песок, зарывая в него пятки и пальцы.

-- Рыбы очень наблюдательные и скользкие. Правда, прожорливые. Потому часто и заглатывают крючки рыбаков. Рыбы считают себя самыми привлекательными. У них в домиках всё зеркальное. Они не любят золотые лучи, как я... -- фея реки задумалась, затем продолжила:

-- Иногда мне кажется, я вся состою из золотых лучей, даже шёпот. Знаешь, я шёпотом рассказываю секреты -- Рассвету, обиды -- Закату. 

Такое чувство гордости переполняет меня за лучи! Ведь они не жаждут красоты, а состоят из неё. Если бы я была человеком, родилась бы похожей на луч.

 Их вижу, могу замечать их красоту. Всё ещё не лишена этого дара. 

-- А ночь? -- спросила я.

-- Ночь -- сестра реки. Когда солнце уходит, она выходит из моей реки и выдувает темноту из лунной соломинки. Темнота наполняет веки людей, зверей, птиц звёздами и они тяжелеют. До самого утра, люди сами того не ведая, ныряют душой в звёздную дымку.

А закатные росинки -- это слёзы Заката. Они падают в реку всякий раз как Закат плачет.

-- А почему Закат плачет?

-- Закат -- художник, и каждый вечер он не успевает дорисовать очередную картину.

-- Почему?

-- Ночь всегда выходит из реки слишком рано. Но Закат должен радоваться, а не плакать.

-- Ведь ему грустно. Поэтому он плачет. 

-- Он гений. Гениальность -- всегда незавершённость. Оттого, гениальные люди часто плачут... Вот, возьми! -- фея реки протянула мне на ладонях что-то.

-- Что это? -- спросила я.

-- Привяжи этот маленький талисман к своей ноге и увидишь, что будет! -- улыбнулась она. -- Это крошечный дар от феи Реки. Ты подарила мне возможность рассказать о том, что я люблю, а это для меня так важно!

Алая шляпка с тремя красными розочками на полях. Миниатюрная, словно заколдованная красота...

-- Спасибо! -- сказала я. -- Такую бы красоту и на голову! 

-- Вот ты и произнесла чародейные слова, а мне пора! -- фея реки встала и пошлёпала к воде.

-- Ты ундина?

-- Нет. Я состою из воды. Приходи ко мне в гости ещё! Рыбы такие зануды. А солнце не всегда отвечает.

Вдруг мне захотелось домой. Становилось прохладно. Сорока давно улетела, дерево Ива дремала. 

Я шагнула через прозрачную дверь, перешла через  белое и плавающее и запинаясь за что-то, улетела носом вниз.

Поднимаясь на ноги в своём чулане довольно тёмном, так как уже наступила ночь, я заметила свёрток. За него я запнулась.

Включив свет, развернула бумагу. Ох! Там, среди ивовых листьев, речных камешков и пары гусеничек лежало платье! Бело-сизое с изображением сороки и реки. 

Теперь я поняла всю силу талисманной шляпки -- картина дарила мне одежду похожую на неё.

Выключив свет, я оказалась в ночной темноте, точно под крылом у грача и лёжа в шкафу думала о том, чтобы поесть. Ужасный голод не позволял мне чувствовать себя счастливой. 

-- Эх! Надо что-то придумать! Следует выйти и отыскать картину с чем-нибудь вкусным. Иначе я не засну. Бедный Закат. Наверно он снова уронил в реку свои росинки! Увидеть бы  -- расцеловать  его щёки.