Хозяин Морвена

Глава 1. Дом с тенями

Дорога к особняку шла вверх, будто город сам подталкивал меня к его тёмному сердцу.

Карта в телефоне показывала короткий путь через дворики и арки, но я всё равно свернула не туда и вышла к высокому каменному забору позже, чем планировала. Пальцы озябли — не от холода, от напряжения, как перед экзаменом.

Дом Морвен стоял на углу, как старый корабль, давно отрезанный от моря.

У него были слишком высокие окна и слишком тяжёлые ставни. Лепнина на карнизах облупилась, но сохранила капризный изгиб; медные водостоки потемнели. За коваными воротами виднелась узкая аллея: брусчатая тропинка тянулась вдоль вечнозелёных кустов — подстриженных, на удивление, аккуратно.

Я достала из сумки конверт — официальное письмо с гербовой печатью кафедры:

«Студентке Элине Лоран разрешается проход в архив и библиотеку особняка Морвен для каталогизации и систематизации фондов».

Смешно это «разрешается», будто я мечтала попасть сюда и отправляла прошение за прошением. На деле всё прозаичнее: временная подработка в архиве и библиотеке — систематизировать каталоги, разбирать инвентарь, оцифровывать рукописи. Платил университет: у них договор с владельцем дома о стажировке.

Я позвонила. Внутри откликнулся глухой звук, замок щёлкнул — ворота со вздохом распахнулись. За ними никого. Дом будто впустил сам.

В холле было темнее, чем я ожидала, и тише. Пахло сырым камнем, старой бумагой и увядшими цветами.

Я ступила на чёрно-белую плитку — и услышала, как звук каблука разлетается по коридорам и затухает наверху, под куполом лестницы. На стенах — портреты: мужчины во фраках, женщины в жёстких корсетах. У всех надменные взгляды и холодные улыбки.

— Мадемуазель Лоран, — сказал голос за спиной.

Я обернулась.

Передо мной стоял мужчина лет шестидесяти с лишним. Высокий, узкоплечий, выбрит до синевы; седые волосы зачёсаны назад. Чёрный жилет, белая сорочка, тёмный галстук. Дворецкий, как в старых фильмах, только глаза — выцветшие, с мутью времени.

— Симеон Морель, — кивнул он. — Хранитель дома. Полагаю, вы от университета?

— Да, — я протянула конверт и поймала себя на том, что держу его слишком крепко. — Элина Лоран.

Он прочёл, вернул документ аккуратно, словно что-то живое.

— Добрались без проблем?

— По карте, — сказала я и добавила: — Но всё равно заблудилась.

— Морвен не любит, когда к нему идут чужие, — ровно произнёс он. — Но некоторых приводит почти что за руку. Прошу.

Мы пошли по коридору. Надменные лица на портретах будто следили, недовольно провожая взглядами.

В глубине тянуло сквозняком; на лестнице, кажется, кто-то распахнул окно, и шторы едва заметно шевельнулись, как вздох.

На повороте — женский портрет: бледное вытянутое лицо, перламутровое платье, руки, сложенные на талии, как у покойницы. В ушах — крошечные капли граната. Запомнились именно они.

— Библиотека — налево, архив — ниже, — говорил Симеон, будто читал давно заученное наставление. — К некоторым шкафам прикасаться запрещено. Ключи — у меня. Вечером вы уходите до заката. Всегда. Без исключений.

— А если не успею?

— Закончите завтра, мадемуазель Лоран. Дом не любит, когда кто-то остаётся в темноте дольше, чем ему позволено.

В его голосе не было ни угрозы, ни заботы — только выученная твёрдость, с которой не спорят.

Мы остановились перед высокой двустворчатой дверью. Симеон достал связку ключей; железо негромко звякнуло. Я поймала себя на том, что считаю вдохи: один — два — три. Замок щёлкнул, дверь распахнулась.

Библиотека оказалась больше, чем я ожидала. Три окна за плотными шторами; потолок, утонувший в лепнине; ряды стеллажей, уходящие в глубину; галерея на втором уровне с кованым ограждением; длинный стол, на котором лежали нож для бумаги и белые перчатки. Запах старых книг и пыли был таким плотным, что его можно было потрогать.

— Работать будете здесь, — сказал Симеон. — Перчатки обязательны. Воду — только в коридоре. Еду приносить нельзя. Если понадобится помощь — зовите.

— Здесь еще кто-нибудь есть? — спросила я слишком быстро.

— Архивариус, месье фон Рихтер, приходит днём. Сегодня его не будет. Хозяина дома вы не увидите. Но он вам и не нужен.

— Хозяина? — переспросила я.

— Месье Девро, — коротко ответил он. — Прошу, приступайте. Время уходит быстрее, чем кажется.

С этими словами он ушёл, тихо шагая по мягкому ковру.

Я сняла пальто, повесила на спинку стула, натянула перчатки и подошла к первому шкафу. Лак на ручке облупился. На деревянной бирке значилось: «С—Л. Переписка. XIX–XX».

Внутри — папки на бечёвке; некоторые треснули по сгибам, и из них сыпались тонкие листы, как чешуя. Почерк — угловатый, округлый, размашистый; местами чернила выгорели. На первой странице, которую я взяла, значилось: «Мадемуазель Л… прошу вас немедля…» — дальше всё терялось в пятнах. Я положила письма на стол, включила настольную лампу и начала переписывать инвентарный номер. Ровная, правильная работа. Самая безопасная форма встречи с чужой жизнью.

Где-то наверху, на галерее, тихо скрипнула доска. Я подняла голову — поздно, звук уже затих. Уговорила себя: старый дом шумит как хочет.

Я продолжила.

Первые двадцать минут прошли спокойно. Я сортировала по годам, выстраивала очередность. Лёгкая ремесленная усталость сузила мир до линии пера и шороха бумаги. Пока тонкая открытка не соскользнула сама — будто её подтолкнули снизу.

Я наклонилась. На обороте — только дата и жирный отпечаток пальца. На лицевой — дом. Этот дом, только с целой лепниной и открытыми, залитыми светом окнами. На крыльце — женщина в белом. Её лицо повернуто к фотографу, но вместо глаз — два тёмных провала, как если бы кадр повредился при проявлении.

— Жуть какая… — прошептала я.

Я вернула открытку в папку, но пальцы под перчаткой всё равно дрожали. В этот момент за спиной снова что-то скрипнуло — не доска и не стеллаж. Скорее — ступень. И дыхание. Очень тихое, сдержанное. Я медленно обернулась.