Хозяйка поместья с призраками

Глава 1. Наследство с сюрпризом

Сознание вернулось к Анне неохотно, будто продираясь сквозь густой, липкий сироп. Первым пришло обоняние. Пахло пылью, старым деревом, сладковатым запахом тления и… конским потом. Хотя конский пот она в последний раз могла унюхать только три года назад на первом и последнем уроке верховой езды. Потом слух: где– то далеко каркала ворона, скрипело колесо, а прямо над ухом чей– то тонкий, испуганный голос твердил: «Барышня? Барышня Анастасия, очнитесь, умоляю вас!»

Она застонала и попыталась приподнять веки, которые казались неподъемными. Последнее, что она помнила, – ослепительный свет фар грузовика, несущегося на нее, и ее же собственный беззвучный крик. И еще – старый каталог IKEA, который она листала в кафе, выбирая прообраз того комода, который идеально впишется в новую спальню в только что приобретённой квартире. Ее собственной квартире, впервые за тридцать пять лет ее жизни. Сама IKEA давно покинула их пенаты, но можно было заказать распил и сборку по собственным чертежам, а сдержанный скандинавский стиль Анне очень нравился. Ирония судьбы оказалась потрясающей: ее жизнь оборвалась на пике раздумий над выбором между «Мальмом» и «Хемнесом». Или так ей, по крайней мере казалось. Ведь были же белые полоски перехода, свет фар и удар… после такого разве выживают?

Наконец удалось открыть глаза. Над ней склонилось бледное, испуганное личико курносой девушки, обрамлённое цветастым платком. Глаза, огромные, как у лесной мыши, смотрели с неподдельным ужасом.

– Слава всем святым! – девушка вздохнула с облегчением. – Вы меня так напугали!

Анна медленно села. Голова закружилась. Она сидела на чем– то твердом и тряском. Оглядевшись, девушка поняла, что это телега. Старая, разбитая, запряженная тощей клячей, которая с тоской жевала жухлую траву на обочине. По обе стороны от дороги тянулся лес – не дружелюбный сосновый бор из подмосковской зоны отдыха, а нечто первобытное, густое и темное. Воздух был непривычно чистым и холодным.

– Где я? – хрипло спросила она и тут же закашлялась. Голос был не ее.

– Как где? Почти у цели, барышня, – затараторила девушка, помогая ей выбраться из телеги. – Вон уже и башенки Вороновой Усадьбы виднеются. Еще чуть– чуть, и доедем.

Анна беспомощно оглядела себя. На ней было какое– то темное, поношенное платье из грубой ткани, а поверх – нелепый штопанный плащик. Ее собственные ухоженные руки с маникюром превратились в тонкие, бледные пальцы с короткими, почти под корень остриженными ногтями и следами застарелых мозолей. Волосы, уложенные утром у мастера, теперь тусклой каштановой гривой спадали на плечи. Каштановой? У неё же высветленный блонд!

Это не было сном. Слишком уж все казалось осязаемо, слишком пахло навозом и прелью.

– Лилия, я же тебе говорил, что она спит, – раздался сзади робкий голосок.

Анна обернулась. В телеге, на узле с пожитками, сидел мальчик лет десяти. Худенький, бледный, с такими же, как у нее теперь, каштановыми волосами по плечи и большими серыми глазами, в которых читалась смесь усталости и тревоги. Он прижимал к груди потрепанную книжку.

– Ох, Мишель, так кто б знал– то? Барышня ж как мертвая совсем лежала, – отмахнулась Лилия, но сама смотрела на Анну с опаской.

Мальчик. Брат. Имя выскочило из глубин чужой памяти, как щелчок переключателя. Анастасия. Ее зовут Анастасия. А это – ее младший брат Мишель. Они сироты. И они едут в свое родовое поместье в… Дельборо? Где это вообще? До которого, судя по всему, никому не было дела лет двадцать. Дождливые московские улицы уже подергивались расплывчатой дымкой, становясь больше похожими на сон, чем на реальное прошлое и уступали место темному холодному камню Нитридана – столицы островного Кватрига, где, судя по всему, прошла безрадостная юность Анастасии, которую теперь почему– то заменила Анна.

– Я в порядке, Мишель, – автоматически сказала она, и голос ее прозвучал чуть увереннее. – Просто… укачало.

Мальчик кивнул, недоверчиво сморщив нос.

Лилия, видя, что «барышня» более– менее пришла в себя, принялась уговаривать лошадь тронуться в путь. Получалось у неё это не слишком хорошо – Анастасия «вспомнила», что девушку взяли в дом фон Хольт семилетней сиротой, и только поэтому она, единственная из всех слуг, ещё не покинула госпожу. Но она никогда не правила экипажем или телегой – скорее мыла да убирала, а в последнее время еще и готовила для оставшихся у неё «господ». Телега со скрипом и стуком покатила по разбитой дороге, и вскоре из– за поворота открылся вид на «наследство».

У Анны, архитектора по профессии, перехватило дыхание и задёргался правый глаз.

Воронова Усадьба была… руиной. Прекрасной, живописной, но едва ли пригодной для жизни. Строение в стиле угасающего романтизма – когда– то белый, а ныне покрытый серой плесенью и подтеками известняк, островерхие крыши с провалами, стрельчатые окна, часть которых была зияющими дырами, а часть – заколочена гнилыми досками. Одна из тех самых «башенок», что виднелась с дороги, вообще лишилась верхушки, и из нее росла чахлая березка, словно символ победы природы над человеческим тщеславием. Фасад украшала искусная резьба, но теперь по замысловатым узорам полз плющ, с безразличием могильщика оплетая каменные цветы и ангельские лики.

Перед домом раскинулся парк, вернее, то, что от него осталось: непроходимые косматые заросли ежевики, падуба и боярышника в обрамлении неухоженных буков и тополей, среди которых то и дело угадывались останки фонтана или статуи. Мраморная фигура какого– то усача в плаще и с соколом на руке лишилась головы, и птица смотрела на новую хозяйку с немым укором.

– Ну вот и приехали, – с наигранной бодростью проговорила Лилия, останавливая телегу у скрипучих ворот, которые давно уже не могли никого впустить или выпустить. Решётчатые створы практически вросли в землю.

Анна молча вылезла из телеги. Ноги сами понесли ее по гравиевой дорожке, которая хрустела под ногами битым кирпичом. Она подняла голову, разглядывая свое новое владение. Окна второго этажа смотрели на нее пустыми, слепыми глазницами. В одном из них мелькнуло движение – всего лишь отражение проплывающей в свинцово– сером небе тучи, но сердце екнуло. Где– то с грохотом сорвалась ставня.

Глава 2. Ночные шорохи и утренние заботы

Первая ночь в Вороновой Усадьбе стала для Анны испытанием на прочность. Они с Лилей кое– как отбили у пыли и мышей небольшую комнату рядом с кухней – бывшую комнату для прислуги. Туда вдвоем притащили узкий диванчик для Миши и сняли с петель самую прочную и наименее затянутую паутиной дверь, чтобы соорудить себе подобие ложа. Тюфяки, пропахшие сыростью и плесенью, Лилия попыталась без особого успеха проветрить и отбить. Вместо простыней и одеял пришлось воспользоваться тяжёлыми портьерами, отвоёванными у одного из залов. Постельное бельё было почти полностью непригодно для использования.

Вечер они провели у крошечного, едва теплящегося огонька в камине кухни, жадно поедая привезенные с собой припасы: черствый хлеб, сваренные вкрутую яйца и кусок сала. Впрочем, эта скудная еда казалась Анне самой вкусной в жизни, потому что была единственным напоминанием о чем– то реальном и осязаемом в этом царстве хаоса и призраков.

Мишель, измученный дорогой, уснул почти сразу, укрытый свёрнутой вчетверо бархатной портьерой, из которой предварительно выбили всю пыль. Лилия, бормоча молитвы, расставила по углам комнаты засохшие пучки какой– то травы – «от дурного глаза и прочей нечисти». Анна, которая всегда считала себя трезвомыслящим прагматиком, на этот раз не стала возражать. После истории с ведром, своего видения и того вздоха, который услышал Миша, ее рациональная картина мира дала серьезную трещину.

Она легла последней, уставшая и продрогшая до костей, надеясь, что истощение прошедшего дня победит страх. Но едва она закрыла глаза, как дом ожил.

Он не пугал грохотом или воплями. Нет. Он шептал. Скрип невидимой половицы где– то в бесконечном коридоре. Тихий, едва слышный перезвон стекла, будто кто– то задел хрустальную подвеску на той самой люстре. Шуршание – то ли мышиная возня, то ли шелест шелкового платья по каменным ступеням. Однажды ей показалось, что прямо у ее импровизированной постели кто– то тихо и печально вздохнул. Она замерла, вцепившись в ставшую одеялом портьеру, сердце колотилось где– то в горле. Но ничего не произошло. Только ветер завыл в трубах заунывной, одинокой песней.

Это было хуже, чем явная угроза. Это было похоже на то, как будто сам дом прислушивался к ним, изучал новых жильцов, осторожно пробовал на вкус их присутствие. Анна пролежала так почти до рассвета, пока усталость не сморила ее тяжелым забытьем без сновидений.

Ее разбудил луч солнца, пробившийся сквозь щель в ставне и светивший теперь прямо ей в лицо. Он был слабым, водянистым, но невероятно добрым. В его свете пыль, витавшая в воздухе, казалась не признаком упадка, а золотистой магической пыльцой. Холодный утренний воздух заставлял кожу покрываться мурашками, но хотя бы не пахло сыростью – в этой маленькой комнатке царила благородная, почти музейная сухость. Возможно, именно поэтому они с Лилией вчера её и выбрали среди прочих.

Мишель еще спал, трогательно, будто котёнок, свернувшись калачиком. Лилии в комнате не было. Анна накинула свой дышащий на ладан плащ и вышла на кухню.

Служанка уже хозяйничала у раковины, которая, к удивлению Анны, наконец– то согласилась пропустить через себя воду – ржавую, с пугающим бульканьем и скрежетом, но воду! Неужели, в Дельборо не отключали поставки воды злостным неплательщикам. А в том, что фон Хольты были злостными неплательщиками вот уже много лет, Анна убедилась, порывшись в памяти Анастасии. Лилия с энергией, достойной лучшего применения, скребла ту самую окаменевшую тарелку.

– Доброе утро, барышня! – бросила она, и в ее голосе звучала уже не вчерашняя испуганная дрожь, а деловая решимость. – Колодец во дворе есть, вода чистая, я уже принесла. А это… – она мотнула головой в сторону раковины, – это просто позор, а не водопровод. Надо будет прочистить.

«И, наверное, оплатить», – подумала Анна. Ведь даже если поставщик забыл отключить доступ к услуге, которой просто не пользовались много лет, увидев, что водопроводом вновь кто– то пользуется, об их долгах могут вспомнить. Вот только чем они могут заплатить? Из всего наследства Анастасии фон Хольт после смерти её родителей остался только этот ветхий объект недвижимости. Может, поискать ещё какие– нибудь ложки? Серебро могло бы выручить. Но вместе с воспоминанием о выпавшей из комода ложке пришли и другие – о шёпоте, скрипах, перезвоне хрусталиков на люстре. Неужели Лилия всего этого не слышала ночью? Или просто держится молодцом, как старшая?

Анна посмотрела на служанку с восхищением. Она, похоже, была из тех, кого опасность не парализует, а мобилизует.

– С чего начнем? – спросила Анна, подходя к столу и смахивая с него слой пыли.

Лилия отложила тарелку и серьезно на нее посмотрела.

– С еды, барышня. Припасы наши на исходе. Нужно в деревню, на рынок. Денег, правда, у нас… – она виновато опустила глаза.

– …мало, – закончила за нее Анна. Она уже успела порыться в крошечном кошельке Анастасии. Там лежало несколько жалких монет. Наследство фон Хольтов оказалось богатым на недвижимость и призраков, но крайне бедным на ликвидность. Хорошо только, что, благодаря памяти девушки, в чьё тело она переселилась, Анна хотя бы примерно понимала ценность местных денег и стоимость основных товаров.

– И ещё дом обглядеть, – уверенно добавила Лилия. – Надо обойти все, понять, что рушится, а что еще постоит. А то как бы нам крыша на голову не рухнула.

– Осмотреть, – машинально поправила Анна, но тут же почувствовала укол совести. Лилия всё по делу говорит, а она её ещё и поправляет.

– Ну, мы небось не грамотные, нам учителей не оплачивали, – фыркнула та.

– Извини, я… не хотела тебя обидеть. Оно как– то само…

– Да ладно, – буркнула в ответ Лилия. – А дом всё ж надо… осмотреть.

Анна не могла с ней не согласиться. После скудного завтрака – по яблоку и краюшка хлеба на троих – они начали «разведку».

Это было душераздирающее и одновременно завораживающее зрелище. Они ходили по бесконечным анфиладам комнат. Где– то их ждали сокровища: в одной из гостиных Анна обнаружила великолепный, хоть и покрытый паутиной, рояль.

Глава 3. Ненадежные союзники и первые дары

Прошла неделя. Семь дней, которые превратили Анну из испуганной горожанки в подобие сурового прораба, способного отличить гнилую балку от просто промокшей и знающей, с какой стороны браться за метлу. Дни были заполнены до отказа. Они с Лилией, как одержимые, выносили хлам, скребли, мыли и заколачивали. Мишель, окрепший и повеселевший, стал их верным пажом: таскал тряпки, подавал инструменты и, что самое главное, наладил невербальный контакт с «другими» жильцами.

Тряпичный шарик оказался не последним знаком. То на подоконнике появлялась засушенная веточка полыни, аккуратно перевязанная травинкой. То в кухне, на самом видном месте, оказывалась красивая, отполированная временем речная галька. Однажды утром Анна нашла на столе в библиотеке старую, потрепанную книжку сказок, раскрытую на истории о спящей красавице в заколдованном замке. Она посчитала это добрым знаком.

Страх постепенно отступал, сменяясь жгучим любопытством и даже легкой азартной дрожью. Это было похоже на самую увлекательную квест– комнату в мире, только с настоящими призраками и без возможности сдаться.

Если бы не отсутствие элементарных удобств, можно было бы даже полюбить это удивительное место. Ночные горшки вызывали у Анны брезгливость вперемежку со смехом, а нагреть ванну для того, чтобы помыться, оказалось предприятием на целый день.

Но главной их проблемой стало пропитание. Монеты в кошельке таяли на глазах. Поход в деревню за припасами показал, что серебро из тех нескольких столовых приборов, которые поместье словно бы выдало им само, так удачно они вывалились из старых рассохшихся шкафов, сбывать там особо некому. Мелкие лавочники, которых и было– то всего пара на деревню, смотрели на Анну и Лилию чуть ли не как на воровок. Впрочем, это было неудивительно, учитывая те лохмотья, в которых приходилось появляться на людях. Им нехотя обменяли на серебро немного муки, чечевицы и круп, но дальнейшее взаимодействие сулило лишь унизительные просьбы в долг у лавочников, которые вряд ли бы рискнули связываться с опальным родом фон Хольт, даже если бы поверили, что два пришлые оборванки как– то к нему относятся.

– Больше мы ни у кого ничего не купим, – твёрдо заявила Анна, сжимая последнюю медную монету. – Будем выкручиваться сами.

И они стали выкручиваться. Их жизнь превратилась в непрерывную борьбу за существование. Главной надеждой оказался огромный, заброшенный огород. Вооружившись затупленной косой, Анна и Лилия принялись за расчистку. Работа была каторжной. Руки покрылись волдырями от крапивы, спина ныла невыносимо. Но под слоем сорняков они нашли сокровища: дикий щавель, мяту и несколько кустов смородины с мелкими, но сладкими ягодами.

В старом фруктовом саду они собирали некрасивые и поеденные червями, но съедобные яблоки и мелкие груши– дички. Из самых кислых яблок и нескольких груш Лилия сварила на чудовищной плите повидло – густое, темное, кисловатое и пахнущее дымом. Его ели ложками, и оно казалось им пиром богов.

Но главным испытанием стал хлеб. Мука заканчивалась. Анна вытащила на свет божий старую мельницу– крупорушку из чулана, радуясь, что рачительные слуги, занимавшиеся поместьем прежде, её не выкинули. Они мололи в крупную зернистую муку подсушенные желуди, предварительно вымочив их от горечи. Получалась, конечно, не совсем мука, а нечто серое и комковатое, но, когда Лилия испекла на углях лепешки, оказалось, что они неплохо утоляют голод.

Их трапезы были скудными: похлебка из крапивы и щавеля, варево из чечевицы, желудевая лепешка, печеное яблоко или груша– дичок на десерт. Но они ели это вместе, у своего камина, и это рождало между ними прочное чувство общности. Они были командой.

И иногда их ужин волшебным образом дополнялся. То на столе появлялась горсть спелых лесных ягод. То в котелок с похлебкой кто– то подбрасывал пучок ароматного чабреца. Однажды утром они нашли на крыльце связку сушеных грибов, аккуратно нанизанных на травинку. Анна все больше убеждалась: их тихие сожители не просто наблюдали. Они принимали их. До поры до времени.

– Господи, какая же я дура! – обругала себя девушка, увидев лесные дары на старом рассохшемся дереве. – Мы ведь можем сходить в лес и набрать грибов и ягод сами.

– Ой, барышня! – Лилия уставилась на неё круглыми глазами. – Не надо! Чем хотите заклинаю!

– Почему?

– Да что ж вы, не знаете? Проклятые тут места. Не все, то есть, но кто знает, где ещё лес обычный, а где уже проклятый начинается.

– Глупость какая! – разозлилась Анна. – С чего ты взяла?

Она смутно припоминала памятью Анастасии, что какие– то нехорошие слухи и впрямь ходили вокруг несчастного глухого Дельборо, может, потому здешнее имение и не сгинуло следом за остальным богатством фон Хольт. Но умереть голодной смертью из– за суеверий – чушь заоблачная.

– Так… герцог же… – почти прошептала Лилия.

– Какой Герцог? – не поняла Анна.

Лилия огляделась, словно опасаясь, что их кто– нибудь услышит, но вокруг не было ни души, и служанка почти прошептала:

– Герцог Каэлан. Он… отступник, пользует чёрную магию. Его сам король боится. Потому сюда и сослали. И в лесах здешних потому ходить и не нужно. Уж больно недалеко от его владений. Я когда девчонкой совсем сюда приезжала с вашей матушкой, тут местные дети пропали. Говорили, что это он. То ли выкрал для каких– то своих чёрных ритуалов, то ли нечисть его в лесу их съела.

Словно в ответ на эти суеверные откровения, налетел сильный порыв ветра, заставив Анну плотнее закутаться в свой потёртый плащ. Ей пришлось пообещать паникующей служанке, что в лес они ходить не станут. Оставалось только надеяться на милость их семейных призраков.

Но и тут случилась неожиданная неприятность, когда Анна, решив расчистить чердак над библиотекой, совершила ошибку.

Она нашла там старый сундук. Явно не простой – резной, с замысловатыми символами и заржавевшим замком. В нем, ей почудилось, могло быть что– то ценное: ещё столовое серебро, семейные реликвии, которые можно было бы вновь обменять на муку в деревне. Поэтому, не долго думая, она взяла лом и, несмотря на странное чувство тревоги, с силой поддела крышку.

Глава 4. Первые ростки и старые тени

После инцидента с сундуком воздух в поместье сгустился, словно перед грозой. Невидимые обитатели дома демонстративно отмалчивались несколько дней. Ни ягод на пороге, ни ароматного чабреца в котелке. Даже плач в стенах утих, сменившись гнетущей, настороженной тишиной. Анна чувствовала себя так, будто нечаянно оскорбила строгую, но справедливую старую няню, и теперь та демонстрировала ледяное презрение.

Она пыталась загладить вину. Аккуратно протерла пыль с портретов в холле, хотя они в этом не нуждались. Принесла в библиотеку самые красивые из найденных в саду полевых цветов и оставила их на столе рядом с книгой сказок. Она даже попыталась вслух, обращаясь в пустоту, извиниться еще раз, но слова повисли в воздухе неестественно гулко и глупо. В ответ – лишь молчание.

Мишель первым нарушил холодный нейтралитет. Он нашел в углу бального зала старую, потрепанную куклу– солдатика, тщательно вычистил ее щепкой и тряпочкой и, подойдя к тому самому креслу у камина, где являлась печальная дама, торжественно поставил игрушку на подлокотник.

– Пусть охраняет, – серьезно пояснил он Анне, которая смотрела на него с замиранием сердца.

На следующее утро солдатик стоял на том же месте, но рядом с ним лежала изящная, пожелтевшая от времени кружевная перчатка. Это был не дар. Это был знак. Знак того, что их услышали. Что если и не простили полностью, то, по крайней мере, дали второй шанс.

Напряжение постепенно спало. Дом снова начал делиться с ними своими тихими знаками внимания. Но теперь Анна относилась к этому с новым, выстраданным уважением. Она больше не рыскала по запертым комнатам в поисках наживы, а сосредоточилась на том, что было её главной задачей: на выживании. А ещё она подумала, что Мишель – совершенно необыкновенный ребёнок. Тихий, умный, и чуткий. У себя дома Анна не часто длительно общалась с детьми, но и то, что она видела, составляло разительный контраст. Мальчики возраста Мишеля обычно капризничали, шумели, или просто залипали в смартфонах, игнорируя окружающих. Конечно, он жил в другую эпоху, да и в принципе, в другом мире, но то ли невеликий опыт Анастасии, то ли чутьё подсказывали ей, что и для этого мира Мишель не был обычным явлением. Но долго задумываться об этом Анна не могла – и Мишеля, и Лилию, и её саму нужно было спасать от призрака пострашнее тех, что населяли старое поместье – от призрака голодной смерти.

Их главной надеждой стал огород. Руки Анны и Лилии, израненные и покрытые мозолями, уже не так сильно болели. Они расчистили несколько грядок, и Лилия, к удивлению Анны, оказалась кладезем знаний о посадках, почерпнутых еще от бабки– знахарки.

– Вот тут – репа, барышня, – деловито говорила она, втыкая в рыхлую землю какие– то сморщенные семена. – Выносливая, сытная. А здесь, на солнышке, – укроп да петрушку посеем. Как только прогреется.

Они нашли в сарае ржавые, но еще годные грабли и лопату. Работа спорилась. Солнце, еще по– весеннему нежное, пригревало спины. Пахло влажной землей, прелыми листьями и надеждой. Мишель бегал по краю огорода, «помогая» девушкам – то приносил камешек причудливой формы, то гонялся за бабочкой.

В какой– то момент, когда Анна, выпрямившись, с удовлетворением смотрела на ровные, темные полосы вскопанной земли, ее взгляд упал на опушку леса, что начиналась сразу за неухоженным, заросшим парком.

Между стволами старых дубов стояла мужская фигура.

Высокая, закутанная в темный плащ, несмотря на тёплую погоду. Человек не двигался, просто наблюдал. Расстояние было слишком велико, чтобы разглядеть лицо, но Анну пронзило ледяное осознание – его взгляд был прикован именно к ним. К ней.

Сердце ее бешено заколотилось. Фигура была стройной и высокой, казалось, она не должна внушать страха. К тому же, мало ли незнакомцев идут или едут по своим делам, и в позе чужака не было угрозы. Но было нечто иное – напряженное, сосредоточенное, как будто… Анна порылась в собственных ощущениях и выудила одну подходящую ассоциацию – наблюдающий за редким насекомым учёный.

– Лилия, – тихо позвала она, не отводя глаз от леса.

Служанка подняла голову, посмотрела на нее, потом проследила за ее взглядом. Она замерла, а потом резко, почти инстинктивно, отшатнулась, словно от огня.

– Это он… – прошептала она, и голос ее дрожал уже не от страха перед призраками, а от чего– то более древнего и реального. – Герцог.

Слово повисло в воздухе, тяжелое и зловещее.

– Герцог Каэлан? – уточнила Анна, вспоминая недавний разговор с Лилией. О том, что его имение находится по другую сторону леса. О том, что его все боятся и обходят стороной. О темных слухах.

Лилия лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова.

Анна снова посмотрела на незнакомца. Теперь она понимала. Это был тот, чье имя здесь произносили шепотом. Тот, кого винили во всех бедах долины. Проклятый герцог.

Она ждала, что он сделает какой– то жест – угрожающий, предостерегающий. Но он просто стоял. Неподвижный, как один из лесных дубов.

И в этой неподвижности было что– то пугающее.

Внезапно Мишель, ещё не заметивший незнакомца, подбежал к Анне и потянул ее за подол.

– Ана, смотри, какой жук! – он протянул ладошку, на которой сидел бронзовый, отливающий металлом жук– олень. Анна потихоньку приучила мальчика называть её сокращённой версией имени Анастасия, к которому никак не могла привыкнуть, а первые буквы этого имени так напоминали её собственное, что она просто не смогла этим не воспользоваться.

Девушка наклонилась к детской ладошке, заставив себя оторвать взгляд от опушки. Кто бы это ни был. Хоть граф, хоть герцог, пусть не думает, что они его боятся. А когда она снова подняла голову, чтобы посмотреть на опушку, там уже никого не было. Словно фигура растворилась в сумраке между деревьями. Исчезла так же незаметно, как и появилась.

Но ощущение тяжелого, пристального взгляда осталось. Оно витало в воздухе, лишая бодрого расположения духа.

Вечером, вернувшись в дом, они обнаружили на кухонном столе новое «послание». На этот раз не из тех угощений, которые приносили им семейные призраки. На грубом дубовом столе лежал большой, острый охотничий нож в потертых кожаных ножнах. Рядом с ним – мертвый заяц.

Глава 5. Язык тишины и первый зов извне

Прошло несколько дней с тех пор, как темная фигура герцога в последний раз растворилась в ночи. Напряжение не спадало, но его острота притупилась, превратившись в постоянную, фоновую тревогу. Анна ловила себя на том, что невольно вглядывается в опушку леса во время работы в огороде, а по ночам прислушивается не только к шорохам дома, но и к звукам снаружи – не раздастся ли скрип ветки под тяжелым шагом.

Но лес молчал. А дом, напротив, понемногу начинал оттаивать. Молчаливая блокада после инцидента с сундуком постепенно сходила на нет. То на подоконнике в кухне появлялась свежая веточка мяты, точно в ответ на их усилия в огороде. То в коридоре, где они уже протоптали тропинку, пропадала особенно скрипучая половица – Анна из интереса проверила, и оказалось, что ее кто– то аккуратно подклинил снизу.

Самым трогательным знаком стало то, что происходило по вечерам. Мишель, который все еще побаивался темноты в огромном доме, стал оставлять на ночь на тумбочке свою единственную игрушку – того самого солдатика. И каждое утро солдатик оказывался в разных местах: то на подоконнике, «охраняя» подход к дому, то на книжной полке, «читая» рядом с потрепанным томом сказок, то у камина, словно смотрел на огонь. Это была тихая, терпеливая игра, которую невидимые обитатели завели с мальчиком. И он отвечал полным доверием, рассказывая им вслух за завтраком, куда бы он хотел «отправить» солдатика завтра.

Анна наблюдала за происходящим, чувствуя ком в горле. Это была хрупкая, почти невозможная коммуникация, построенная на взаимном уважении и осторожной привязанности. Она и сама невольно начала участвовать в этой игре. Нашла в библиотеке книгу о звездах и оставила ее раскрытой на странице с созвездием Арфы – той самой, что была изображена на потолке в самой разрушенной комнате, которую они никак не могли привести в порядок. Анна не была знатоком астрономии в своём мире, но с удивлением обнаружила как незнакомые ей созвездия, вроде Книгочея, так и те, что чем– то походили на знакомые – к примеру, Равновесие напоминало Весы. А вот Медведиц, ни малой, ни большой здесь не было совсем, отчего Анна неожиданно для себя самой расстроилась.

На следующее утро книга лежала аккуратно закрытой, но на странице с Лирой появился засушенный цветок, похожий на маленькую звездочку.

Они учились говорить на языке тишины, на языке знаков. И дом отвечал им тем же.

Их быт понемногу налаживался. Лепешки из желудевой муки получались все лучше – Лилия освоила нехитрую науку выпечки на углях. Удалось расчистить еще пару грядок и посеять редис и салат – скороспелые культуры, которые должны были дать первый урожай совсем скоро. Анна, с помощью найденных в сарае инструментов, починила забор вокруг огорода, чтобы хоть как– то защитить будущие всходы от диких коз и зайцев, которых, впрочем, они видели очень редко и издалека. Казалось, герцог своим молчаливым вниманием отвадил от них даже лесную живность.

Именно в этот момент относительного затишья Анна решила провести разведку. Импульс был спонтанным – увидев вдали, за парком, полуразрушенную каменную арку, оставшуюся от какой-то старой садовой постройки, она вдруг захотела посмотреть, что за ней. Возможно, там можно было найти какие-нибудь ягодные кусты, а может, ей просто хотелось ненадолго сбежать из особняка, ставшего её непростой ношей.

Она сказала Лилии, что ненадолго отлучится, и углубилась в заросли парка. Дороги не было, приходилось пробираться через бурелом, а колючие ветки ежевики цеплялись за ее и без того поношенное платье. Воздух под сенью старых деревьев стал густым и прохладным. Пение птиц внезапно стихло, и ее собственные шаги по хрустящему валежнику казались оглушительно громкими.

Она уже почти подошла к арке, когда внезапно почувствовала на себе тяжелый, колючий взгляд. Ощущение было настолько физическим, что она замерла на месте, медленно обернувшись.

Он стоял в тени старого дуба, в нескольких шагах от нее, и казался самой этой тенью, принявшей человеческую форму. Высокий, в изящном чёрном сюртуке и тёмном плаще, несмотря на теплый день. Анна сразу поняла кто это, несмотря на то, что на этот раз он был не далекой угрожающей фигурой на опушке. Он был здесь, так близко, что она могла разглядеть каждую деталь его одежды и лица.

Лица, не принадлежавшего монстру. То были черты самого красивого и самого холодного мужчины, которого она видела в обеих своих жизнях. Резкие, словно высеченные из мрамора скулы, прямой нос, упрямый подбородок. Темные, почти черные волосы, ниспадавшие на высокий лоб. И глаза... Глубокие, цвета старого золота или темного меда, они смотрели на нее с такой пронзительной надменностью, что у нее перехватило дыхание. Но в них не было ни безумия, ни злобы.

Они молча смотрели друг на друга, и время словно остановилось. Анна не чувствовала страха в его привычном понимании. Ее охватило оцепенение, в котором необъяснимое любопытство смешивалось со смутным приятием. В нем было что-то гипнотически притягательное и пугающее одновременно.

Герцог нарушил тишину первым. Его голос был низким, чуть хрипловатым, и каждое слово падало, как камень, обжигающе холодное и идеально отточенное.

– Вы не умеете слушать предостережения, – произнес он без всякого предисловия. В его интонации не было вопроса, лишь констатация глупости собеседницы. – Или в вас живёт тяга к саморазрушению?

Анна попыталась ответить, но горло сдавило будто спазмом.
– Я... я просто осматриваю свои владения, – наконец выдохнула она, с трудом заставляя голос быть твёрже.

Его губы, красивые и с резко очерченным контуром, тронула едва заметная, без единой капли тепла, усмешка.
– Ваши владения? – мягко парировал он. – Эта земля никому не принадлежит. Она лишь терпит присутствие тех, кто владеет ею на бумаге, пока не решит стряхнуть их с себя, как блох.

Он сделал шаг вперед. Это было пугающе бесшумное движение, не слышно было даже шороха плаща или хруста веток под ногами. Анна инстинктивно отступила, чувствуя, как по спине бегут мурашки. От него пахло холодным ночным воздухом, влажным мхом и чем-то еще – сладковатым, металлическим, как запах старинных часовых механизмов. Люди так обычно не пахли.