Хозяйка расцветающего поместья

1

В ушах звенел десяток цикад, постель подо мной то проваливалась, то поднималась, а то и вовсе начинала крутиться, как взбесившаяся карусель, вызывая у меня приступ тошноты. Все же я попыталась открыть глаза и едва не разревелась.

Другой мир и люди, в нем обитавшие, оказались бредом, а я по-прежнему в реанимации, вон стены светло-голубого кафеля, а что их едва можно разглядеть — так это не полумрак, разгоняемый свечами, а у меня в глазах темнеет.

— Дуня, иди, ты все равно ничем не поможешь, — прозвучал голос, обладатель которого, как и Дуня, совершенно точно не мог здесь находиться.

— Воля ваша, барин, но все же дозвольте мне с Настасьей Палной остаться. А то очнется, голубушка, а рядом ни одной родной души.

Виктор неразборчиво хмыкнул.

Стоп.

Это не кафель. Это шелковые обои на стене. А полумрак — потому что свечи.

Я обмякла, шумно выдохнув.

— Настасья Пална!

— Настенька! Слава богу, ты очнулась!

Две головы склонились надо мной, заслоняя и без того невеликий свет.

— Живой! — обрадовалась я.

— Да что со мной сделается, — проворчал муж, но мне показалось, что моя искренняя радость удивила его. — Дуня, иди за сладким чаем. Скажи кухарке, меда не меньше полстакана на стакан чая.

— Не надо этот сироп, меня и так тошнит, — простонала я.

— Ты будешь пить чай и есть конфеты, чтобы быстрее восстановиться. Или я запихну их в тебя силой.

— Только попробуй!

От возмущения я даже забыла, как мне плохо, и резко села — чтобы тут же, зажав ладонью рот, повалиться на бок. Не знаю, каким чудом мне удалось справиться с приступом тошноты. Но, едва он унялся, Виктор сел на край кровати, приподнял меня, прижимая к себе. Пришлось снова глубоко дышать, пока я не смогла раскрыть рот не боясь, что меня прямо сейчас вывернет.

— Если ты меня не отпустишь, я испачкаю твою белоснежную рубаху.

Рубаху, а не халат. Он куда-то выходил?

На самом деле я совсем не хотела, чтобы Виктор меня выпускал: рядом с ним было тепло и надежно, несмотря на тошноту.

— Ничего, прачка выстирает, — хмыкнул он. — Настя-Настя, как же ты меня напугала…

— Это ты меня напугал! — возмутилась я. — Хорошо, что этот урод промазал.

Муж потер грудь.

— Он не промазал.

— Что? — У меня даже голова перестала кружиться. — Ты ранен? И возишься со мной, вместо того чтобы лечиться самому?! Покажи немедленно!

— Я не ранен, и от синяков еще никто не умирал. В отличие от магического истощения.

— Не дождешься, — фыркнула я. — Оставить тебя молодым, богатым и свободным на радость всяким там посторонним барышням?

Я прислонилась к его груди и тут же выпрямилась, почувствовав, как он вздрогнул.

— Как ты можешь быть не ранен, если он не промахнулся? — Тошнота тоже куда-то делась, и в ушах перестало звенеть. — Показывай немедленно, что с тобой!

Волосы на затылке начинали шевелиться при мысли о возможном проникающем ранении грудной клетки в условиях местной медицины. Ни нормальной хирургии, ни ИВЛ, ни антибиотиков!

— Синяк. — Виктор вздохнул. Притянул меня к плечу, погладил по волосам. — Твой щит замедлил пулю, а потом она ударила в пуговицу, и этой пуговицы хватило, чтобы ее остановить.

— Покажи, — настаивала я. — А то знаю я вас, мужчин, к врачу пойдете, только когда копье, торчащее из спины, мешает переворачиваться в кровати!

— Когда это ты успела узнать «нас»? — Виктор отодвинулся, заглядывая мне в лицо.

— Наблюдая за живой природой, — не смутилась я. — Вот хоть на себя посмотри. Так сложно задрать рубаху?

— Ты — не врач.

Я скрипнула зубами, глотая ругательство. Я врач с двадцатилетним стажем, но в этом идиотском мире даже диплом подтвердить не могу! Никто не поверит моим знаниям — они слишком отличаются от здешних. С таким же успехом можно объяснять Ньютону основы квантовой механики.

Если женщин здесь вообще допускают в университеты. В нашем мире, помнится, с этим была большая проблема.

— И одного наблюдения недостаточно для выводов, — продолжал Виктор.

— У меня батюшка был перед глазами много лет. Пока матушка его в ежовых…

Я осеклась. Виктор уж точно не из тех, кто позволит жене держать себя в ежовых рукавицах.

— Я не твой батюшка. — В его голосе прорезалось раздражение. — Мне не нужна жена, которая будет контролировать каждый мой шаг.

«А может быть, тебе вообще жена не нужна?» — чудом не сорвалось у меня с языка.

— Я вполне способен сам разобраться со своими делами и со своим здоровьем и не намерен потакать твоему любопытству.

— Это не любопытство! Я беспокоюсь о тебе! — возмутилась я.

— Иван Михайлович меня осмотрел, заверил, что кости не сломаны, и назначил свинцовую примочку для скорейшего рассасывания синяка. Беспокоиться не о чем.

Похоже, действительно не о чем: будь рана серьезной, примочкой бы не ограничилось. Хоть что-то хорошее.

— Хотя, если бы ты действительно обо мне беспокоилась, не давала бы повода для волнений, как сегодня. Какого лешего… Чего тебя понесло в сад на ночь глядя?

— Ничего не на ночь, девяти еще не было! И не вали с больной головы на здоровую! Почему в твоем саду шастает кто попало как у себя дома?

— Ты меня спрашиваешь? — возмутился он. — Это я должен спросить, почему в моем саду шастают твои… поклонники!

Слишком уж многозначительной была пауза, а мое самочувствие — слишком плохим, чтобы держать себя в руках.

— Ты хотел сказать «любовники?» — взвилась я. — Да как ты вообще смеешь ревновать меня к этому… недоразумению!

— А что, повода не было? — огрызнулся муж.

— Думаешь, у меня настолько плохой вкус, чтобы увлечься этим павлином с гипертрофированным эго?!

— Откуда мне знать про твои вкусы? К тому же…

— Хотя бы оттуда, что я вышла за тебя замуж! Ты всерьез думаешь, что можно есть с помойки после приличного ресторана?!

Какая-то часть сознания понимала, что я веду себя как базарная баба, и требовала немедленно взять себя в руки. Другая желала сейчас же пустить в ход кулаки, возмущенная неблагодарностью. Я тут из-за него чуть не окочурилась, а он меня крайней сделал!

2

— Не буду даже думать о магии, — согласилась я. В конце концов, муж наверняка понимает в этом больше меня. Хоть я и прожила почти всю жизнь без магии, лишиться ее не хотелось бы. Снова откусила конфету. — Очень вкусно. Из чего это?

— Рецепт спросишь у Дарьи или у Жана. Все, что я знаю: мед, клюква, лимон, масло на орехах и немного имбиря и корицы.

— Спрошу. — Я поколебалась, стоит ли возвращаться к исчерпанной вроде теме, но все же сказала: — Ты меня защитил от этого паразита, а вместо благодарности я на тебя наорала. Прости меня.

— Не за что. — Виктор помолчал. — Даже если раньше я и сомневался, после того, что увидел сегодня, я совершенно убежден в твоей верности. И телесной, и духовной. В конце концов ты закрывала щитом меня, хотя одному Господу ведомо, где ты могла этому научиться.

— Ну это же логично, — пожала плечами я. — Моя магия — электричество…

Я осеклась. Моя магия — электричество, значит, может создать электромагнитное поле, которое способно оттолкнуть свинцовую пулю или хотя бы замедлить ее. По крайней мере, в теории. Но я даже самой себе не смогу объяснить, почему я была в этом уверена, и уж тем более не смогла бы рассчитать такое взаимодействие: институтский курс физики давно выветрился у меня из головы. А уж если я попытаюсь объяснить это вслух, путаясь в терминах своего мира, не только Евгений Петрович, но и милейший Иван Михайлович решит, что я брежу.

— Молния, — сказал Виктор. — Твоя магия — молния. Хотя это действительно электричество, в магии все же пользуются названиями стихий, а не физических явлений.

— Да какая разница. Главное, что она могла бы задержать пулю. Или расплавить. Неважно. Я очень испугалась, в таком состоянии в голову может прийти что угодно. Хорошо, что получилось.

— Хорошо, — согласился он. — Замедлить пулю, — он улыбнулся, взъерошил мне волосы, — не расплавив при этом меня. И хорошо, что ты не безвозвратно навредила себе. Бери еще конфет. Сколько можешь съесть и чуть больше.

Виктор замолчал, с умилением наблюдая, как я уминаю сласти.

— Как ты узнал, что мне нужна помощь? — спросила я.

— Я не знал. Увидел яркий свет во дворе. Слишком яркий. Выглянул в окно, увидел тебя с фонарем, понял, что нужно это остановить, пока не поздно.

— Почему? — изумилась я. — Разве запрещено освещать электричеством… магией молнии?

— Электричеством… — задумчиво повторил Виктор. — Теперь понятно.

Мне-то совершенно ничего было не понятно.

— Магические световые шары разрешено использовать только для освещения дворца, садов и путей коронованных особ. Как их создать — тайна одной семьи, члены которой уже несколько веков — бессменные дворцовые фонарщики. Они берегут эту тайну, потому что, если она станет известна всем…

— Они потеряют свое влияние на корону, — закончила за него я. — Что ж, цари на то и цари, что владеют тем, что недоступно простым смертным.

Виктор кивнул.

— Именно. Поэтому, даже если кто-то и догадался, как ты, свои догадки предпочитает держать при себе. Может быть, использует дома — мне бы пригодился такой свет, писать при нем гораздо проще. Но не при гостях. И тем более не на улице.

— Поняла.

Значит, с идеей магических фар на каретах придется попрощаться. Может, оно и к лучшему. Но все же какая жалость, что я не универсальный гений, как все порядочные попаданцы, и не могу объяснить мужу ни принцип батареи, ни как сделать лампочку. Утер бы нос этим типам с коммерческой тайной, и, главное, не придерешься — никакой магии.

— Надеюсь, что действительно поняла, — не унимался муж. — Это опасно. По-настоящему опасно. Был такой профессор Петров, который сделал, как он это называл, электрический свет и описал это в книге пару лет назад. Исполинская батарея…

Батарея? Только сейчас до меня дошло, что Виктор спокойно отнесся к упоминанию электричества, воистину, это магическое истощение плохо влияет на голову. Но, раз есть батарея и электричество…

— Два угольных стержня, между которыми прямо в воздухе возникал ослепительный свет, — продолжал муж. — Еще он описал, что такой свет может расплавить тонкие пластинки металла, и много чего еще, в общей сложности страниц на двести. Через несколько месяцев после выхода книги его нашли мертвым рядом с его устройством. На ладони осталось обугленное пятно.

Я охнула, поняв, к чему он клонит.

— Решили, что его убило собственное изобретение, опыты объявили опасными, книгу запретили, непроданные экземпляры уничтожили. Но теперь, после того как ты упомянула электрическую природу молнии, я задумался.

— Ясно, — медленно произнесла я. Вспомнила еще кое-что. — Но Аглая видела. И Петр. Слуги пойдут болтать…

— Слуги будут болтать об очередной ссоре господ и о том, как в барина стреляли, а стрелявший сбежал. Так что, по сравнению с переполохом сегодняшнего вечера, любой странный свет — сущие мелочи.

— Сбежал!

— Ты упала, мы с Петром бросились к тебе, и Зайков этим воспользовался.

Я тихонько выдохнула — пока Виктор рассказывал, как было дело, я успела испугаться, что он убил горе-любовника. Это только в романах красиво звучит — «отомстил за честь жены», а в реальности убийство все равно остается убийством, и ничего хорошего в этом нет.

— Ты рада? — сдвинул брови Виктор.

— Я рада, что ты не взял греха на душу. — Я погладила его по руке. — Зайков допрыгается рано или поздно, с его-то замашками.

Муж вздохнул.

— Когда я увидел свет, надо было бежать как был, в халате, но я решил одеться…

Вот почему он в рубахе, и вот откуда пуговица, остановившая пулю.

— И хорошо, что ты оделся, на халате нет пуговиц, и синяком бы ты не отделался! — воскликнула я.

— Если бы я не потерял время, ничего бы не случилось. Зайков бы не посмел приблизиться к тебе, если бы увидел, что я рядом.

— О чем ты! Он посмел в тебя выстрелить, не то что подойти!

Муж покачал головой.

— Этот выстрел явно был не обдуманным действием, а душевным порывом. Он бы не сделал этого, если бы не был зол и напуган.

3

Из-за двери раздался взрыв ругани. Я влетела туда, толкнув кого-то. Остановилась, шумно выдохнула, увидев широкоплечий силуэт против окна.

— Уже встала? — В голосе послышалась улыбка, но она не могла скрыть раздражения. Виктор обернулся. — Настя! Почему ты в таком виде?

В каком виде? Вполне скромная ночнушка, в пол, даже с рукавчиками. В моем мире сошла бы за летнее платьице: кружево, вышивка.

Виктор двинулся ко мне, на ходу снимая халат. Накинул его мне на плечи, укутывая.

— Вот так-то лучше. — Добавил, обращаясь к кому-то поверх моей головы: — Свободен.

Оборачиваться и смотреть я не стала. Взгляд сам собой приклеился к бинтам, плотно перематывающим грудь мужа.

— Синяк, значит, — с нажимом проговорила я. — Примочки, значит. Свинцовые.

— На коже синяк. А что под ней, ты не спрашивала. В любом случае дыры в кулак, которой ты боялась, нет, и примочки Иван Михайлович действительно назначил. Просто мне лень с ними возиться.

— Угу. — Это было единственным цензурным междометием, крутившимся у меня на языке.

Впрочем, повязка не казалась толстой, и, если бы она скрывала рану, отделяемое давно бы пропитало льняную ткань. Но бинты выглядели чистыми.

— А под кожей перелом?

— Васька проболтался? — проворчал муж.

Будто почуяв, что речь идет о нем, Василий жалобно протянул за дверью:

— Барин, я не пускал, как велено…

— Если уж подслушиваешь, то хотя бы не давай о себе знать, — фыркнул Виктор.

— Прощения просим, барин, — все так же из-за двери сказал лакей.

Виктор распахнул ее, и Василий ойкнул. Схватился за нос.

— Поделом, в следующий раз умнее будешь. Вроде и не дурак, а такую дурь творишь. Брысь с глаз моих, будешь нужен — позвоню.

Василий испарился, Виктор повернулся ко мне.

— Пойдем, я провожу тебя в твои покои.

— Я пока туда не собираюсь, — уперлась я. — Для начала я хочу знать, что еще кроме перелома ребер — скольки, кстати? — прячет эта повязка.

— Настя, это мое дело. Я вполне способен о себе позаботиться, а ты ведешь себя как клуша.

Я окончательно потеряла терпение.

— О да, ты прекрасно способен о себе позаботиться! Собирался стреляться с переломанными ребрами…

— Не волнуйся, к тому времени, как дело дойдет до дуэли, ребра заживут. Если она вообще состоится.

— …Просто эталонный образчик заботы о себе, хоть сейчас в палату мер и весов! — До меня дошел смысл последних слов. — Что? Он извинился?

— Он сбежал!

Так вот почему муж ругался как сапожник!

— Я с утра послал к Зайкову Алексея с письмом. — Виктор усмехнулся. — По правилам письменный вызов должен передавать секундант, но этот хлыщ не заслужил, чтобы ради него будили ни свет ни заря почтенных людей. Дворецкий открыл, письмо взял, но сказал, что отдаст его барыне.

— Барыне? — переспросила я.

Он еще и женат?

— …чтобы та передала племяннику, когда он вернется. Уехал затемно, куда — не сказался, но не в сторону столицы.

Я покачала головой, не зная, злиться мне или радоваться. Паршивец смылся, и неизвестно, когда и какой пакости от него теперь ждать. С другой стороны, для поединка нужны двое, и, пока Зайков шляется невесть где, мне можно не волноваться из-за грядущей дуэли.

— Я заподозрил, что Зайкова нет дома для меня и моих людей. Поэтому послал Алексея с письмом к Николаеву.

Я не стала переспрашивать, кто это, просто сделала себе очередную зарубку в памяти, чтобы потом записать.

— Попросил его быть моим секундантом и передать вызов Зайкову.

Похоже, этот самый Николаев — хороший друг Виктора, если он просит того стать его секундантом. Значит, и Настенька наверняка его неплохо знала.

— Тот примчался почти сразу же, как водится, попытался меня отговорить, особенно когда услышал про ребро.

— И я его понимаю, — не удержалась я.

— Настя, не начинай. С такими вещами надо разбираться до того, как все вокруг станут болтать, будто ты встречалась ночью в саду с любовником. Николаев согласился стать моим секундантом и поехал к Зайкову, как только стало приличным являться с визитом. Его радушно встретила хозяйка дома и долго жаловалась, что на племянника никакой управы нет. Рано утром без спроса забрал единственный выезд и отправился, не сказав ни куда, ни надолго ли. Бедная старушка не может даже съездить посплетничать с подругами.

— И что теперь? — спросила я.

— Теперь я займусь делами, а ты будешь восстанавливаться после магического истощения. Ни в коем случае не пользоваться магией, дремать, читать что-нибудь легкое и есть конфеты.

— Я не о том.

— Он сам скомпрометировал себя своим бегством. Николаев, при всех его достоинствах, страшный болтун.

— Он мог бежать не от тебя, а от правосудия, — предположила я. — Решил, что застрелил тебя, раз за ним не было погони, понял, что молчать я не стану. Тогда вряд ли объявится.

Виктор пожал плечами.

— Мне неинтересны его мотивы. Этот хлыщ едва не уничтожил твою репутацию своим враньем. Теперь моя очередь. Объявится в Рутении — получит вызов, устный или письменный. Объявится за границей — скоро и там все будут знать, что он сбежал, испугавшись получить вызов. И хватит о нем. Пойдем, я провожу тебя в твои покои, чтобы не смущать слуг твоим видом.

Короткий путь до моих покоев мы проделали молча. Я была слишком занята тем, чтобы не наступить на полы чересчур длинного для меня халата, и одновременно соображала, что делать с ребрами мужа. Когда я училась, нам рекомендовали их бинтовать. Лет через десять — наоборот. Пожалуй, не буду ничего делать. Моим медицинским знаниям Виктор не доверяет — и я его в этом понимаю — но, если я хоть немного успела его узнать, через пару дней повязка ему надоест и он сам ее размотает.

Виктор зашел за мной в будуар, я скинула с плеч халат, чтобы вернуть его, но муж смотрел куда-то через мое плечо.

— Что это? — ошарашенно поинтересовался он.

Я обернулась, готовая к любой пакости. Но нет, будуар сиял чистотой, Дуня даже успела проветрить, и в комнате пахло свежестью. Я снова повернулась к мужу, проследила за его взглядом и расхохоталась.

4

Дай бог памяти, сколько же это в нормальных единицах? Вот всегда так — всякой ерунды в голове полно, а как что-то нужное…

— Вспомнила! — воскликнула я так громко, что Дуня, подпрыгнув, едва не вырвала у меня клок волос. — Токсическая доза.

— В самом деле? — поднял бровь Виктор.

— Чуть меньше, возможно, чтобы качественно отравиться, не хватит, — призналась я. — Но мне бы не хотелось проверять на тебе, насколько меньше и дойдет ли дело до гемоли… желтухи или ограничится расстройством желудка.

— Иван Михайлович предупредил про возможное расстройство желудка. Но…

Я вздохнула, предвидя следующий вопрос.

— Не помню, кто рассказывал про мальчика, наевшегося порошка синего камня.

Своими глазами читала выписку из истории болезни, но как об этом расскажешь? В зеркале я видела, как менялось выражение лица мужа. Он явно не хотел верить мне — в конце концов, доктор куда старше и авторитетней.

— Иван Михайлович говорит: все есть яд, и все есть лекарство…

— Важна лишь доза, — закончила за него я.

«Но стоит ли рисковать?» — повисло в воздухе.

— Сращивание костей можно ускорить хорошей едой, — сказала я. — Это куда приятней, чем лекарства.

— Уговорила, речистая, — усмехнулся Виктор.

Я улыбнулась ему в зеркало.

— Ты готова? — спросил муж.

— Секундочку, барин, — попросила Дуня, закалывая мне последнюю шпильку в тугой узел из косы на затылке.

— Я бы хотела забежать к Фене, — попросила я. — Успею до обеда?

— Забежишь после. Я справлялся о ней утром. И Дуня, и Аглая сказали, что жара не было и Анфиса ни на что не жаловалась. Я приказал не заставлять ее работать хотя бы несколько дней, пусть выздоравливает.

Если так, еще час ничего не изменит.

Когда я после обеда пришла в девичью, Феня полусидела на лавке, подрубая полотенце.

— Аглая велела? — полюбопытствовала я.

— Я сама попросила. Воля ваша, барыня, не привыкла я сложа руки сидеть. Это ж рехнуться можно от безделья!

Пострадавшие места выглядели вполне прилично, никаких признаков начинающегося нагноения. Я сменила повязки, предупредила девчонку не бередить ожоги поясом юбки или фартука и отправилась к Аглае спросить, не нужна ли помощь, раз работница на больничном.

От моей помощи экономка отказалась, сообщив, что поставила Ульяну заменять Феню на кухне. Я не стала настаивать. Сообщила, что за чаем теперь нужно приходить ко мне.

— Как тебе удобней: с вечера на утро забрать или рано с утра? — поинтересовалась я.

Во взгляде экономки промелькнуло удивление.

— Как вам, Анастасия Павловна, лучше будет. Наверное, с вечера, чтобы вас не будить. Барин рано встает и может сразу чая потребовать. Я у себя в ящике стола запру, чтобы девок в соблазн не вводить. — Она поколебалась, но все же добавила: — Вы, барыня, себя не утруждайте беготней по черной половине. В колокольчик позвоните, если горничную при себе держать не желаете, она мигом появится и за мной сходит, если я вам понадоблюсь.

Я пожала плечами.

— Мне проще самой прийти, чем ждать, пока Дуня туда-сюда бегать будет.

«С каких это пор?» — ясно читалось на лице Аглаи, но у нее хватило ума промолчать, как и у меня — не спросить, действительно ли ей барыню утруждать, то есть сердить лишний раз не хочется или не нравится, что начальство в любой момент может оказаться за спиной.

— Еще я собиралась поговорить о меню, — сменила я тему. — Барин сказал, что согласовал его на неделю. Продукты уже куплены?

Аглая фыркнула.

— Мы никогда не покупаем продукты на неделю вперед, кроме круп, оливкового масла и муки. С утра Дарья сама ходит на рынок и по лавкам, чтобы вся еда была самая свежая. Иногда я хожу с ней.

— Замечательно! — обрадовалась я. — Тогда я хотела бы посмотреть меню и обсудить с тобой кое-какие изменения, желательно в рамках выделенного князем бюджета.

Экономка поджала губы.

— Князь не ограничивает меня в тратах, только проверяет счета от лавочников и записи потраченного на рынке.

Ага, значит, на рынке рассчитываются за наличные, а в лавках, говоря современным языком, берут беспроцентный кредит.

— Желаете сами проверить счета? — Голос Аглаи зазвенел холодом.

— Как-нибудь в другой раз, — отмахнулась я. Смысл проверять счета, не зная цен? — Меня больше интересует, что собирается есть князь. Ты уже знаешь, по какому поводу к нему приглашали доктора?

— Я не сплетничаю о господах.

— Похвально. Так вот, я хочу, чтобы в его рационе… — Аглая моргнула, и я торопливо поправилась: — Чтобы в его питании было побольше продуктов, полезных для укрепления костей.

Прежде всего кальций и витамин D.

— Молочные продукты, куриные яйца. Семга, если ее можно достать не за все деньги мира.

— Почему нельзя? Семгу еще месяц будут возить мерзлую из Белой Гавани, если нужно, я пошлю за ней во фруктовую лавку.

Я удержала на кончике языка вопрос, почему рыбу продают во фруктовых лавках, и продолжила:

— Квашеная капуста, если барин ею не брезгует. Лимоны. Мороженая черная смородина, если есть.

Это витамин С, который регулирует построение белковой основы для костной ткани.

— Не слишком жирное мясо.

Белок.

— Черный хлеб. Я заметила, что к столу подают только белый.

— Черный хлеб не по чину князю.

— В моем доме он его ел, так что хотя бы раз в день придумай, в каком виде его подать. В нем… — В нем витамины группы B, но как об этом сказать? — Словом, он нужен. Еще нужны семечки, орехи и сухофрукты.

Это источники микроэлементов.

Я ждала, что Аглая скажет что-то вроде «мне нужно получить разрешение у барина», но она не стала возражать.

— Как скажете, Анастасия Павловна. Если изволите немного подождать, я достану записи и вы посмотрите, что заменить.

— Еще пошли кого-нибудь за журналами, — сказала я, когда с обсуждением кухни было покончено. Много времени это не заняло: князь и без меня питался полноценно и разнообразно.

5

Раз аристократке предписано быть бледной, а мазаться свинцом я категорически не желаю, нужно как-то выкручиваться. Я и без того наверняка что-нибудь сделаю не так в этом театре, будь он неладен, не стоит привлекать дополнительного внимания и подставлять мужа, демонстративно пренебрегая модой.

Проще всего было бы не заморачиваться и вымыть крахмал из толокна, но тогда пудра получится телесного цвета. Будь у меня побольше времени, я бы получила рисовый крахмал — тот, из которого делают дорогущие натуральные пудры. А так придется работать с тем, что есть.

Еще раз уточнив, не нужна ли на кухне моя помощь, и снова получив отказ, я попросила у Аглаи рис, крахмал — обычный, картофельный — и сушеного шалфея или лаванды, или чего-нибудь подобного для отдушки.

— Что такое крахмал? — спросила экономка.

От удивления я чуть было не брякнула «полимер глюкозы», но вовремя прикусила язык.

— Картофельная мука, — сообразила я.

— Никогда не слышала о такой.

Я снова изумленно уставилась на нее. Сегодня, когда мы перетасовывали меню на неделю, я определенно видела кисели. Да не овсяный, который очень любила Марья — твердый, как желе, — а клюквенный и смородиновый.

— Кисельная мука, — попробовала я зайти с другой стороны.

— Я не сушу сулой, приготовить свежий несложно.

Расспрашивать, что такое «сулой», я не стала — похоже, это что-то общеизвестное. Что ж, добыть из картошки крахмал — дело нехитрое, к вечеру, глядишь, и просохнет.

Чем я и занялась.

— А я и не знала, что сулой можно сделать из картошки, а не только из овса — заметила кухарка, когда я сливала воду с отстоявшегося крахмала.

Вот, значит, что такое сулой. Не сказала бы, что сделать его проще, чем достать с полки крахмал. Я одернула себя — снова начинаю мыслить категориями своего времени, когда за любым продуктом достаточно сходить в магазин. Здесь по лавкам не набегаешься, особенно из деревенских усадеб.

Мел нашелся в сарае, когда-то купленный для побелки, да так и оставленный. Князь, как с гордостью сообщила Аглая, мог позволить себе купить самые лучшие белила с городской фабрики, поэтому пользоваться дешевым мелом незачем. Я мысленно застонала. Очень хотелось потребовать отмыть потолки прямо сейчас, причем в респираторе и перчатках. Но вряд ли «снисходительность Виктора к капризам» настолько безгранична. Так что я отложила эту мысль на потом, когда муж перестанет сомневаться в моих знаниях… или пока я не придумаю способа испортить потолки, не вызвав подозрений. Свинцовые белила чернеют от сероводорода, но десяток-другой тухлых яиц явно привлекут к себе внимание.

Пока я размышляла об этом, растерла немного мела в порошок и залила водой. Оставила на пару минут, чтобы осел песок и другие примеси, и процедила воду через батистовый платок. Мел отправился сушиться на печь, крахмал я пристроила под лавкой неподалеку — перегревать его было нельзя, чтобы не получить вместо пудры кисель. Просохло все на удивление быстро — пока я растирала рис в ступке до тончайшей муки. Наверное, все то же благословение помогло. Я смешала рисовую муку с крахмалом, снова перетирая в ступке, добавила пару щепоток мела, проверяя на руке, чтобы не перестараться.

Пока я занималась этим, вернулся Алексей, вручил мне два бумажных кулька с травами, которые я попросила его купить, и журналы. Как бы мне ни хотелось изучить «Ильинские врачебные ведомости» или «Технологический журнал», пришлось отложить их в сторону вместе с «Журналом приятного и любопытного чтения» и начать с «Журнала лангедойльских и данелагских новых мод».

В этом журнале вообще не было причесок с длинными волосами — короткую стрижку надлежало покрывать прозрачным чепчиком или кружевной косынкой. Декольте вечерних платьев опустились еще ниже, до половины груди, и, конечно же, ткань ничего не скрывала.

Ругнувшись себе под нос, я открыла «Белокаменский Меркурий», в котором стихи, рассказы и рецензии чередовались с описаниями модных платьев и светскими новостями. Все то же самое, что и в журнале мод.

Я снова перелистала картинки и вспомнила присказку отца: «Завтра все с голым задом пойдут, и ты тоже?» Никогда не думала, что однажды она окажется применима буквально. На пудру я согласна, насчет стрижки еще подумаю — волосы мне достались роскошные, но ухаживать за ними сложно. Однако я не собиралась щеголять в наряде, не оставляющем никакого простора воображению зрителя.

Я велела Дуне найти у меня в сундуках самую плотную сорочку с бретельками и принести мне на кухню. Как удачно Виктор отдал мне чай и кофе — не придется объяснять, зачем они мне понадобились. У кухарки глаза на лоб полезли, когда я, смешав пару стаканов свежезаваренного чая со стаканом кофе, сунула в жидкость сорочку, чтобы почти тут же вынуть ее.

— Это же не отстирается! — ахнула Дарья.

— И не надо. — Я опустила ткань в ведро с водой, отполаскивая. Нет, пожалуй, светловато. Пришлось повторить чайно-кофейные процедуры. Добившись нужного цвета, я закрепила его уксусом, велела Дуне еще раз выполоскать и повесить сушить.

Вернувшись в будуар, я обнаружила там Виктора, перелистывающего журнал мод.

— Значит, мужчины в этом сезоне носят не меньше трех жилетов, — констатировал он, опуская журнал на колени.

Но на раскрытых страницах я увидела не мужские костюмы, а стриженых дам. Прежде чем я успела что-то сказать, он отшвырнул в сторону журнал и в два шага оказался рядом со мной. Притянув за талию одной рукой, второй начал выбирать шпильки из моей косы.

— Что ты делаешь? — растерялась я.

— Хочу полюбоваться напоследок. Пока ты не обкорнала их.

— Что значит «напоследок»? — возмутилась я. — Я еще сама ничего не решила, а ты уже все придумал!

Виктор продолжал вынимать шпильки из моих волос.

— Не решила, так решишь. Как будто я тебя не знаю. Тут же бежишь повторять любую нелепицу, которую напечатают в модных журналах. Что эти платья, которые второй год из моды не выходят, — голову бы оборвать тому, кто это придумал! Теперь вот... — Он пропустил между пальцами прядь. — Настоящий шелк, и все срежешь.

6

Вечер прошел уютно: под шуршание страниц, негромкое обсуждение только что прочитанного и аромат чая с травами и меда. Виктор, извинившись, ушел спать рано — было заметно, что перелом по-прежнему его беспокоит. Я осторожно спросила: может, ну его, этот театр, да и вороватый приказчик обманывал явно не один день, так что лишние сутки ничего не решат. Однако муж менять планы «из-за какого-то ребра» не собирался.

Потому и я не стала менять свои. Сварила гель для укладки волос из корня алтея и льняного семени. С Дуниной помощью накрутила вымытые волосы на папильотки из тканевых жгутиков и старых газет. Конечно, к утру все это не просохло, так что к завтраку пришлось спуститься в чепце.

— Когда поедешь по лавкам, постарайся не забыть, что в театр не принято опаздывать, и оставь достаточное время на сборы, — сказал муж после завтрака.

— Хорошо, — сказала я, про себя недоумевая, что там собираться.

Сложносочиненные макияжи здесь рисовать не принято. Платье Дуня выгладила с вечера. Когда Петр принес подставку для фары, то есть каретного фонаря, я объяснила ему, как сделать плечики из проволоки, и теперь наряд для театра спокойно висел на них. Виктор помрачнел, увидев в будуаре платье, но промолчал, я тоже сделала вид, будто ничего не поняла, переключила внимание мужа на саму вешалку. Оказывается, ничего подобного здесь никто не делал, и пришлось мне, мысленно хихикая, описывать и даже рисовать все варианты конструкции. Чую я, скоро у князя появится еще один источник дохода. Может, и мне не заморачиваться с патентом на коптильню, а открыть производство пудры из овса и мела, а то и той же картошки? Я отложила эту мысль на потом, и без того не знаю, за что хвататься.

— Я оставлю тебе Герасима, Петр плохо ориентируется в городе, — продолжал напутствовать меня Виктор. — Кирпичи я закажу тебе сам и договорюсь, чтобы их привезли в Ольховку, как только дороги подсохнут.

— Спасибо, — улыбнулась я. — А на фабрику я могу заехать или ты будешь слишком занят?

— Я привезу полный каталог всего, что производится…

— И веществ, используемых в производстве, — вставила я.

Муж изумленно приподнял бровь.

— Хорошо. Я помню про охлоренную известь и квасцы, но, возможно, ты найдешь что-то еще интересное для себя. А пока развлекись у модистки, в шляпной лавке и куда ты еще соберешься. Скажешь, чтобы, как всегда, записывали на мой счет.

Я не стала говорить, что к модистке загляну в последнюю очередь. Смиренно выслушала все наставления, поцеловала мужа перед его отъездом, чем, кажется, невероятно его удивила, и отправилась собираться.

Капор на импровизированные «бигуди» налез с трудом — все же предполагалось, что он будет надеваться на относительно гладкую прическу с пучком на затылке и, что хуже того, с локонами, выпущенными на лбу, так что часть чепца и волос торчала спереди. Само по себе вроде бы ерунда, но волосы все еще были влажными, и разъезжать в таком виде по холоду явно не стоило. Поэтому я достала палантины, которые сложила мне Марья — невесомые, из кашемира с ярким принтом, — и намотала тюрбан. В конце концов, если носят шелковые, то чего бы и шерстяному не быть?

Герасим к моему появлению подготовил выезд — открытую коляску. Когда я подошла к ней, спросил:

— Кто с вами поедет, барыня?

— Никто, — пожала плечами я.

— Прощения прошу, Настасья Пална, но одну я вас не повезу. Чтобы потом каждая собака брехала, будто княгиня разъезжала в одиночку в открытой коляске, точно какая-то прости господи. И без того барину стыда хватило.

Он напрягся, ожидая крика, а то и пощечины, но я так оторопела, что только и смогла сказать:

— Но муж мне сам предложил…

— Он же не думал, что вы одна поедете. Ладно бы в карете, но в карете вы в театру вечером направитесь, отмыть и просушить не успеем, так что пусть пока стоит чистая.

— А с кем я, по-твоему, должна ехать? — продолжала изумляться я. — Ни родственниц, ни приживалок.

— Это уже не мое дело, барыня, что старая княгиня в деревню удалилась от суеты городской. — Судя по интонации, он явно повторил чьи-то слова, может, и той самой «старой княгини».

Вот, значит, почему Настенька «не смогла» промотать состояние мужа: когда свекровь ездит рядом, точно цербер… впрочем, может, она и не цербер, а милейшая женщина, откуда мне знать. В любом случае с тратами особо не развернешься.

— Пошлите письмецо, может, кто из городских барынь согласится. Я отвезу.

Писать неизвестным мне «городским барыням» и ждать, когда они соберутся и приедут — если вообще захотят! — не хотелось. Как и ругаться с кучером, который беспокоился о репутации — пусть не моей, но барина.

— Дуня сойдет в качестве компаньонки?

Герасим почесал в затылке, обдумывая незнакомое слово.

— С Дуней можно. Главное, чтобы не одной.

Пришлось кликнуть горничную. Наконец мы обе устроились в коляске.

Герасим был прав: меня здесь знала каждая собака. Вчера, когда мы выезжали с мужем, я списала внимание на него, но и сейчас все встреченные в колясках и многие пешеходы кивали мне, обозначая поклон. Дамы и девицы — холодно, мужчины приветливей, но и те, и другие таращились на мой головной убор — похоже, я опять погрешила против приличий.

— Останови-ка, — велела я, увидев вывеску «Ломбард».

Ничего ценного у меня с собой не было, но хоть теоретически узнать, что могут дать за драгоценности, лежащие под картошкой.

Герасим подал мне руку, помогая спуститься, и, ступив на тротуар, я едва ли не нос к носу столкнулась с Евгением Петровичем.

Его-то что занесло в город?

Я ответила на поклон и, не желая поддерживать беседу, отвернулась. Пусть это и было грубо, но последняя наша встреча с деревенским доктором оставила не слишком приятные воспоминания. Похоже, чувство это было взаимным, потому что, оглядев меня с ног до головы, Евгений Петрович заторопился прочь — в ту сторону, откуда только что пришел.

Я пожала плечами — охота туда-сюда бегать, пусть бегает — и вместе с Дуней вошла в дверь.

7

Рынок был слышен издалека. Ровный, невнятный гул, когда мы приблизились, рассыпался на многоголосье.

— Булавки, иголки, стальные приколки!

— Пальто и жилеты, сапоги и жакеты! Торгую, не спешу, двигай к нашему шалашу!

— Сбитень горячий, медовый!

— Стригу-брею!

Между торговых палаток расхаживали торговцы «на разнос», и в их коробах я видела не только съестное, но и отрезы тканей, обувь, платки.

Я вертела головой по сторонам почище Дуни, которая нет-нет да вспоминала, что горничная знатной дамы, и на несколько мгновений замирала. Но любопытство брало свое, и она снова начинала вертеться, едва ли не подпрыгивая от нетерпения.

Правда, как следует разглядеть базар не удалось: Герасим придержал лошадь ровно настолько, чтобы не снести кого-нибудь из снующих прохожих, но останавливаться не собирался.

— Наверное, в красные ряды везет, — предположила Дуня.

— Разве ты была здесь? — удивилась я. Девушка сама говорила, что никогда никуда не уезжала из своей деревни.

— Нет. Дядька сказывал. Он каждую зиму в город нанимается, а как возвращается, рассказывает, что в мире делается. Я люблю его байки слушать. Здесь вот простой люд. Вон там, — она указала на видневшиеся впереди деревянные постройки, — красные ряды, это для чистой публики, кому толкотня да запахи не нравятся…

Запах и в самом деле даже ветер не мог сдуть. Можно хоть с закрытыми глазами понять — вот мы проезжаем мясные ряды, а вот ароматы рядов булочных, вот запахло кожей, а то защекочет нос пряный запах петрушки и лука, похоже, из теплиц.

— Аглая с Дарьей только в красные ряды ходят. Говорят, торговцы у них уже проверенные, товар свежий, и обманывают в меру, — продолжала Дуня. — А вот в этих гаре… ле…

— Галереях, — подсказала я, проследив за ее взглядом.

— Да, в этих хоромах каменных товары деликатные, дорогие. Дядька так сказывал, сам он туда не совался, все равно бы не пустили.

По спине Герасима было видно, что ему очень хочется прокомментировать наш разговор, но приличия не позволяют. Чтобы дать ему возможность заговорить — и заодно удовлетворить свое любопытство, — я спросила:

— Расскажи: куда ты нас везешь?

Красные ряды мы почти миновали, и а лошадка продолжала мерно перебирать ногами.

— На ленивый торжок поедем. Там вещи, полезные в хозяйстве, гуртом продают. Барин сказывал, вам много чего надобно.

— Спасибо, — кивнула я. — Может, что-то посоветуешь?

Теперь спина кучера выразила удивление.

— Разве гоже мне барыне советовать?

— Ты же уже посоветовал Дуняшу взять. И я тебе за это благодарна: не дал мне себя и мужа опозорить по забывчивости. Может, еще чего подскажешь.

Герасим потянулся почесать в затылке.

— Куда прешь, раз-з-зява! — Он снова перехватил вожжи. — Простите, Настасья Пална. Ежели меня послушать хотите, так одно могу сказать: торгуйтесь и за всем внимательно следите. У них, у торгашей, только меж собой слово честное, а нашего брата, думают, не проведешь — так и не проживешь. — Он замер, осознав, что причислил меня к «нашему брату». — Простите, барыня, бес попутал.

— Ничего, — улыбнулась я.

— А вас, господ, еще раз простите, по ихнему обычаю и вовсе грех не обмануть, вы же монет не считаете.

Монет? Хорошо, что я взяла кошелек. Но хватит ли денег? Виктор сказал: «Запиши на мой счет», и я расслабилась. Может, попросить Герасима вернуться в красные ряды? Хотя вряд ли баре сами покупают гвозди и прочие хозяйственные мелочи, для этого есть приказчики…

Видимо, все эти мысли отразились у меня на лице, потому что Дуняша наклонилась к моему уху и прошептала:

— Мне барин кошель дал с ассигнациями. Сказал, ежели вы захотите на рынок поехать или в чайную заглянуть, вам отдать, чтобы было чем расплатиться.

— А если не поеду? — полюбопытствовала я.

— Тогда отдать вам уже дома. — Дуня нахмурилась. — Сдается мне, он мою честность проверить хотел. Вы уж, сделайте милость, скажите ему, чтобы не обижал так больше.

Она повозилась под тулупом и протянула мне бумажник из черной кожи. Я заглянула внутрь, и первым, что я увидела, была записка.

«Я помню, что обещал тебе содержание, и выполняю обещание. Марье я доверил бы любую сумму безоговорочно, надеюсь, что и в Дуне ты не ошиблась».

Вот же невыносимый тип!

— Скажу, — пообещала я Дуне. — Непременно скажу.

В конце записки была указана сумма, лежащая в кошельке. Да уж, князь явно не мелочился, проверяя честность прислуги.

Я отвернулась от Дуни к Герасиму.

— Расскажи, как купцы обманывают?

— Ежели товар какой россыпью, вроде зерна или гвоздей, то в мерке выпуклое дно делают, чтобы, значит, меньше помещалось. Одно время бур-го… городской голова даже велел все рассыпные товары только на вес продавать, без мерки.

— Да толку никакого не было, — хихикнула Дуня. — Дядька сказывал, начали гирьки высверливать и варом смоляным доливать, чтобы, значит, она полегче была. А ежели покупать у мужиков зерно там или кудели, так, наоборот, в гирьки свинец добавлять, чтобы побольше товара взять за те же деньги.

Что ж, все как в моем мире. Кто-то честен, кто-то пользуется всеми способами, чтобы нажиться побольше. Интересно, сумею ли я «просветить» гирю, как Виктор — грязную воду?

— А то гвоздь в чашку весов втыкают, а как инспектор идет, вынули его, и не поймаешь, — вставил Герасим.

— От гвоздя перевес невелик, — заметила я, вспомнив «воруют в меру». Похоже, таковы были неписаные правила игры.

— Так-то оно так, да с миру по нитке — голому рубашка. — Кучер хохотнул. — Хотя когда это купец гол ходил? Хоть и считается — мужик — да с мужицкой-то жизнью егойную не сравнить.

Запахи рынка сменил свежий запах талой воды, перемешанный с прохладным весенним воздухом. Мы выехали на набережную, где вдоль берега теснились баржи, лодки и лодчонки.

Герасим натянул вожжи.

— А вот и ленивый торжок.

Прежде чем выйти из коляски, я решила проверить пришедшую в голову мысль. Если моя магия — электричество, значит, я могу создать электромагнитное поле, как это делают аппараты МРТ. Не в этом ли секрет магии, позволяющей видеть сквозь стены?

8

Прежде чем я успела попросить сложить все это в один мешок, чтобы поухватистей было, Дуня взялась за два самых тяжелых свертка, легко, будто играючи. Действительно, дома она полные ведра таскала, что ей десять кило гвоздей? Я подхватила остальные и, распрощавшись с ушлым продавцом, отправилась к коляске.

Увидев нас, Герасим окликнул болтающегося рядом мальчишку. Тот взял лошадь под уздцы. Конюх подошел к нам.

— Давайте, барыня. Что ж это сиделец хоть какого парнишку не кликнул помочь?

— Не захотел, — хмыкнула я. — У Дуни прими, ее ноша тяжелее.

Герасим почесал в затылке, но спорить не стал. Впрочем, Дуняша, освободившись от своей поклажи, тут же выхватила из моих рук свертки и, хихикая, стала рассказывать про «помятую» гирьку.

Кучер кхекнул, что, по-видимому, заменяло ему смех, и закинул гвозди в сундук, прикрепленный к задней части коляски.

— Домой везти, Настасья Пална?

— Да ты что, мы только начали! — возмутилась я.

В самом деле. Веревки, толстые, которыми привязывают поклажу к телеге, бельевые и шпагат. Пакля: скрутить в жгуты для подвязки растений, перенабить подушки в старой коляске, на которую даже кредиторы не позарились, да, в конце концов, утыкивать щели — на все магии не хватит. Брезент или подобная холстина: свои запасы я перевела почти полностью, а для работы в саду понадобятся рукавицы, и как бы не пришлось укрывать сад от заморозков. Восковые свечи и просто вощина, если найдется. Деревянное масло для Марьиных лампадок и фонарей, которые я собиралась развесить над крыльцом и у хозяйственных построек. Олифа. Кирпичи Виктор обещал, но позаботится ли о растворе для кладки? Про цемент я тут не слышала ни разу, значит, нужна известь. В земле под сараем оставались еще два горшка, но хватит ли? Лучше докупить, запас карман не тянет. Дверные петли и скобы, крючки и петли для них, бельевые прищепки, иголки обычные и шорные, нитки швейные и банки для консервирования — пусть здесь пока и не знали консервирования. Словом, все те мелочи, что постоянно нужны в хозяйстве и о которых после смерти матери Настеньки никто не заботился.

Почти на каждой лодке повторялись вариации одного и того же спектакля. Где-то облегченные гирьки, где-то продавец так ловко обходился со счетами, что впору было восхититься, чтобы не прибить его теми же счетами. Продавец пеньки — я собиралась навязать из нее чуни, самое то для летней работы в саду — не стесняясь понаставил рядом со своим товаром ведра с водой, как будто влаги от реки мало было. Предложения подсушить товар магией, чтобы не завелась плесень, он не оценил.

Похоже, у «сидельцев» была своя агентурная сеть из мальчишек, болтавшихся на набережной, и весть о придирчивой барыне разнеслась по рынку, потому что как раз после лодки с паклей обманывать меня перестали. Или стали делать это так изощренно, что я не заметила.

Бортник, продающий воск, свечи и мед с небольшой лодчонки, оказался честен. От тепла моих пальцев воск стал мягким, начал издавать легкий медовый аромат, а когда я сбросила с пальцев искру, загорелся ровно, без копоти. И свеча, когда я зажгла одну, взятую из груды таких же, не коптила. Мед тоже был хорош, хоть и засахарился, как ему полагалось к этому времени. Все же я взяла немного, на пробу: в таких условиях примесь муки особо не проверишь. Если дома окажется, что глаза и язык меня не подвели, пошлю кого-нибудь к нему купить побольше, чтобы увезти в усадьбу.

— Домой, — сказала я наконец.

— Не серчайте, барыня, но сперва к модистке и за шляпками. Так барин велел, ежели вы сами не вспомните. И еще велел с вами не спорить, просто делать по-евойному.

Вот, значит, как? Что ж, я тоже спорить не буду, просто сделаю по-своему. Тем более что легкомысленные Настенькины платьица мне самой не нравились. Так что я с чистой совестью позволила модистке навязать мне бальное платье, только не из полупрозрачного шифона, а нормальное, плотное; закрытое платье для летних прогулок в усадьбе, даром что летом мне будет не до прогулок, и платье для верховой езды, которое дополнялось жакетиком, обрезанным под грудью, и панталонами со штрипками.

Эти панталоны и навели меня на мысль.

— Мне нужно еще три-четыре платья. Особенных. Вот такой длины. — Я показала себе над коленом.

У бедной модистки глаза полезли на лоб. Она даже не сразу нашлась, что ответить, а я продолжала:

— И к ним шароварчики. Не очень широкие, но достаточно свободные, чтобы не мешать работать в саду.

И пусть только Виктор попробует сказать, что в таком наряде видно что-то лишнее!

Модистка кое-как обрела дар речи.

— Но… Но это же невозможно! Будет скандал! Князь Северский…

Я захлопала ресницами.

— Я же не собираюсь заставлять князя это носить!

Женщина закашлялась. Я осторожно постучала ее по спине, но, кажется, это только ухудшило дело.

— Если вы боитесь, что князь не оплатит счета за такие наряды… — начала было я.

— Князь всегда платит по счетам, — покачала головой модистка. — Но каков будет скандал в свете!

— Я не собираюсь выходить в этих нарядах в свет. Они нужны мне для работы в саду.

У модистки сделалось такое лицо, что я испугалась, как бы она не помчалась за Иваном Михайловичем. Но, похоже, портниха решила, что с сумасшедшими лучше не спорить. Так что она согласилась пошить мне костюмы, два из теплой шерсти и два из хлопка, «настоящего, не подделанного шерстью, хотите, подожгу нитку, чтобы вы убедились?».

Не желая лишний раз спорить, я понюхала остаток вспыхнувшей от свечи нити, подтвердила, что паленым волосом она не пахнет. Модистка, в свою очередь, не попыталась удлинить платья, зарисовывая фасон. Когда она снимала с меня мерки, под болтовню о пустяках заметила:

— Моей тетке, когда она сильно отощала после болезни, доктор рекомендовал смесь из желтков, меда, какао и коровьего масла. Она говорила, что это очень вкусно, и быстро вернула прежние формы.

Намек выглядел очевидным, но я не была уверена, что хочу немного потолстеть. Все же я согласилась с тем, что это наверняка вкусно, позволила записать рецепт «на случай, если кому-то из ваших родственников понадобится», и мы распростились.

9

Прежде чем собираться, я попросила Дуню принести в будуар горячий чай с медом. Сама не заметила, как подкралось уже знакомое головокружение. Не такое сильное, как ночью, но все равно приятного мало.

Чай с медом и конфеты сделали свое дело — одевалась и причесывалась я уже в прекрасном настроении.

Как я ни старалась, все равно не поняла, почему муж опасался, что мы опоздаем. Прическу я сделала в три свободных пучка, на трех хвостах — просто и эффектно. Концы убирать не стала, оставив локоны падать на шею, и вытянула несколько невесомых прядей у виска, которые придали лицу нежное и невинное выражение. Прокрашенная вчера сорочка, высохнув, приобрела телесный цвет. Чуть темнее, чем белоснежная кожа, которая мне досталась, но под верхним платьем этого совершенно не было заметно. Как и самой сорочки, и еще одной нижней юбки под ней. На плечи я накинула разглаженный палантин: хоть белье и прикрыло большую часть тела, декольте платья было таким глубоким, что впору пупок отморозить. Жаль, броши нет, сколоть шарф, но раз я демонстративно явлюсь в театр без украшений, то придется обойтись булавками. Припудрив лицо, я покрутилась перед зеркалом так и этак под восторженные ахи Дуняши. Все прилично и не просвечивает.

Когда я появилась в гостиной, Виктор с неописуемым выражением лица изучал какой-то список.

— Хотел бы я знать… — начал было он, но осекся на полуслове. — Ты невероятна. Скромно и в то же время так соблазнительно, что я подумываю никуда не ехать.

И столько нежности и одновременно страсти прозвучало в его голосе, что я смутилась, будто девчонка, опустила ресницы. Щеки запылали так, что никакая пудра бы не спасла. Муж склонился к моей руке, с улыбкой выпрямился, но от меня не ускользнуло, как он задержал дыхание. Похоже, «неплохо» — явное преувеличение.

— Может быть, действительно никуда не поедем? — спросила я. — Посидим, попьем чая, почитаем, как вчера.

— Я не позволю какому-то хлыщу испортить нам вечер. — Виктор снова улыбнулся.

В гостиную вошел Алексей, неся на подносе сложенный лист бумаги. Муж, извинившись передо мной, взял его. Заглянул внутрь. Брови его взлетели на лоб.

— Гвозди, пакля, банки, а теперь еще лекарства? Ты меня удивляешь. Я ждал счетов от модистки и ювелира. — Он вернул лист на поднос. — Отнеси в кабинет.

— От модистки тоже будет, — утешила я Виктора. — И, кажется, немаленький.

— Вот теперь я узнаю свою жену, — рассмеялся он. Подал мне руку. — Пойдем, пора ехать.

Дорога до театра оказалась недолгой. Василий — который ехал рядом с кучером — открыл дверцу, выпуская Виктора, тот помог выбраться мне. Жалеть, что я не подумала о сменной обуви, не пришлось: между нами и зданием театра оставалось лишь несколько шагов по брусчатке, а за нашей каретой уже выстроилась очередь других, точь-в-точь как машины перед школой в начале учебного дня.

В фойе Виктор скинул на руки Василию теплый плащ с пелериной, помог мне снять тулуп и пуховую шаль, их тоже отдал лакею.

— Можешь погреться в карете, чтобы по трактирам не шастать. Если разносчик с чаем придет, купи себе и Герасиму чая и калачей. — Он извлек из кармана и вручил лакею несколько медных монет.

Я хотела оглядеться, но света не хватало, зеркала в глубине фойе выглядели тусклыми, стены терялись во мраке, а прибывающие вовсе не стремились общаться. Так же, как и мы, скидывали на руки слугам верхнюю одежду, давая наставления.

Виктор подал мне руку и повел вглубь здания, к лестнице. Ее освещали куда лучше, как и коридор, в который мы вышли. Я ожидала увидеть толпу и заранее напряглась в предвкушении встречи со знакомыми, которых я не знала но коридор оказался пуст, хотя из-за дверей доносился приглушенный гул зрительного зала. Только в самом конце промелькнула какая-то пара.

Молодой человек в униформе, стоявший у одной из дверей, поклонился нам, протянув Виктору что-то похожее на программку, и открыл дверь.

В ложе стояло всего два кресла, ложи справа и слева от нашей пока пустовали.

— Держи программу. — Виктор вручил мне листок, полученный от парня в униформе. — Чего ты хочешь? Мороженого? Фруктов? Вина?

— Ничего, спасибо, — улыбнулась я. — Только если ты сам что-то хочешь.

Я мельком глянула в программку, имена персонажей и актеров ничего мне не сказали, так что я начала разглядывать зрительный зал.

Партер внизу выглядел однородно черно-белым, похоже, в нем не было ни одной женщины. Зато ложи пестрели шелками, переливались бриллиантами. Множество платьев откровенно просвечивали, но хватало и тех, кто не пошел на поводу у моды. Некоторые были в шелковых чалмах, кокетливо прикрывавших лишь макушку, чтобы показать локоны. Дамы постарше носили токи и чепцы. Много нашлось и непокрытых головок, и моя прическа выглядела подчеркнуто скромной рядом с каскадами локонов.

Виктор, склонившись к моему уху, называл мне имена. Некоторых я узнавала по его прежним рассказам, о ком-то слышала в первый раз. И все эти дамы, да и мужчины тоже, таращились на меня, кто холодно, кто с откровенным любопытством. Все, что мне оставалось, — натянуть улыбку и распрямить плечи.

Но я не смогла удержать вежливую улыбку, когда в соседнюю ложу вошла молодая пара. Кавалер был одет как и прочие, прелести дамы прикрывала лишь тонкая дымка платья — точнее, не прикрывала вовсе. Посмотреть действительно было на что — будь я мужчиной, наверное, приклеилась бы взглядом.

А на голове у дамы красовалась коническая шляпа, точь-в точь что я рисовала сегодня модистке, но сделанная из шелка.

— Ольга Николаевна, — шепнул мне Виктор. — Считается одной из первых красавиц в округе. Ее муж, Денис Владимирович.

Мужчина поклонился мне. Его спутница широко улыбнулась, но глаза остались ледяными, презрительными. Может, Настеньку и смутил бы этот взгляд, но я лишь изо всех сил старалась не засмеяться.

— Настенька, рада тебя видеть. — Ольга поправила сверкающий браслет на запястье. — Здорова ли ты? Так похудела! Я слышала, ты тяжело болела, и очень переживала за твое здоровье.