Хозяйка старой пасеки 2

1

В голове закрутилась бессвязная и совершенно нецензурная фраза, однако гости еще не все ушли, а скандал на поминках похоронит все, ради чего я это затеяла. Я медленно выдохнула, разглядывая женишка.

Для юной Глаши он действительно выглядел стариком, однако я дала бы Захару Харитоновичу лет пятьдесят. Когда-то кряжистый и крепкий, судя по ширине плеч. Сейчас — откровенно грузный: сюртук из дорогого сукна поверх шелкового с золотым шитьем жилета натянулся на обширном животе, а дуга золотой цепочки от кармана к пуговице только усиливала ощущение тучности. Мясистое бородатое лицо, покрытое загаром, как у человека, много времени проводящего на улице, ум и хитрость во взгляде. Крупные кисти с широкими запястьями — когда-то он не чурался физической работы, но сейчас на полных пальцах сидели три массивных золотых перстня. Он мог бы оставаться интересным мужчиной, несмотря на полноту, если бы не избыток одеколона, сквозь который все равно пробивался сладковатый запах подзабродивших яблок.

— Могли бы и мне пару строчек черкнуть, — продолжал он.

— Захар Харитонович, если вы пришли в дом, где идут поминки, только с упреками в адрес хозяйки, — я вас услышала и не смею больше задерживать, — произнесла я негромко и глядя в пол, как и полагалось убитой горем юной девице. Добавила, чтобы смягчить резкость первых слов: — Однако, если вы желаете почтить память моей тетушки, поминки еще не закончены.

Он качнулся с пяток на носки, словно желая прибавить себе роста, хотя и без того возвышался надо мной на голову. Брови сдвинулись к переносице.

— Что вы, Глафира Андреевна, какие попреки. — Он слащаво улыбнулся. — Я только сокрушаюсь, что мог бы вам помочь, если бы вовремя узнал. Похороны, поминки — дело затратное, барышне в вашем… — он поправил перстень на пальце, словно тот на миг заинтересовал его больше всего на свете, — …сложном положении не справиться со всем этим самой.

Он извлек из жилетного кармана золотые часы, негромко зазвенели брелоки. Щелкнул крышкой и взглянул на циферблат с таким видом, будто проверял, сколько времени осталось до завершения формальностей.

— Уверен, что тетушка ваша хотела бы, чтобы я позаботился о ее делах... и о вас, разумеется.

— Прошу к столу.

Я двинулась из буфетной перед ним, на правах хозяйки, показывающей гостю дорогу. Кошкин оглянулся на дверь, из-за которой доносились приглушенные голоса, но промолчал. А я изобразила милую улыбку, которая в любом случае будет слышна в голосе.

— Благодарю вас за заботу, однако мне нашлось кому помочь. Граф Стрельцов, земский исправник, расследующий гибель моей тетушки, дал мне несколько ценных советов, а его светлость князь Северский был так добр приехать с соболезнованиями и передать вспомоществование от лица дворянского совета.

— В самом деле, очень любезно со стороны столь высокородных господ. Жаль, что у них вряд ли найдется время и возможности помогать вам дальше.

Я промолчала, впрочем, он и не ждал ответа.

— Вы удивительно хорошо держитесь для столь юной барышни. Все же скоропостижная смерть тетушки наверняка внесла путаницу в ваши дела. Когда вы покончите со всеми скорбными обязанностями, я навещу вас и помогу разобраться с приходными и расходными книгами. С ними и не каждый купец первой гильдии в состоянии управиться.

— Вы чересчур добры ко мне, — обернулась я, хлопая ресницами. — Жаль, я нескоро смогу получить в свое распоряжение эти книги. Они очень заинтересовали его сиятельство, господина исправника. Должно быть, он считает, будто тетушку убили из-за каких-то не очень явных дел. Но Марья Алексеевна Пронская обещала мне помочь с ведением хозяйства, пока я не встану на ноги.

Я открыла дверь, приглашая в комнату. На лице жениха промелькнуло разочарование. За длинным столом еще оставались несколько мужиков, но при виде Кошкина их словно ветром сдуло. Гришин и Игнат поднялись, приветствуя нового гостя — Игнат чуть подобострастно, Гришин — натянув на лицо уже знакомую мне маску недотепы, смущенного чересчур важным обществом. Захар Харитонович поклонился им, подошел к священнику, сложил руки на груди и снова поклонился.

— Благословите, отец Василий.

— Господь благословит. — Тот накрыл ладонью его затылок.

Выпрямившись, Кошкин извлек из-за пазухи пухлый бумажник.

— Примите вспомоществование для храма, на молитвы за упокой души убиенной Агриппины Тимофеевны Верховской.

Он развернул веером пять купюр по десять отрубов, положив их на стол.

— Господь да призрит на вашу щедрость, Захар Харитонович, — негромко и торжественно проговорил священник. Он собрал купюры и тут же повернулся к сидящему рядом церковному старосте. — Федор Петрович, внесите сию сумму на поминовение рабы божьей Агриппины.

Церковный староста, белый как лунь, но еще не согбенный, встал, поклонился Кошкину, прежде чем собрать деньги.

— Сделаем по чести. Молитвы за повиновение рабы Божьей Агриппины да прольют милость небесную на ее душу, да и вашей душе наверняка зачтутся.

— Вот это щедрость! — подчеркнуто простодушно протянул Гришин. Глянул на меня быстро и остро и опять натянул маску простачка. — Вы, верно, сильно почитали Агриппину Тимофеевну.

Сотский Игнат склонил голову.

— Дай вам бог здоровья, Захар Харитонович, такое подаяние — великое дело. — В его голосе прозвучало неподдельное уважение. Правда, сев, он добавил себе под нос: — С деньгами-то оно и душу, поди, спасать легче.

— Благодарю вас, Захар Харитонович, — смиренно произнесла я. — Как любил говаривать мой покойный батюшка, любой дар ценен не дороговизной, а чистотой помыслов. Я, как и вы, буду молиться за упокой души тетушки.

— Действительно, вам только и остается, что молиться, — произнес Кошкин все с той же елейной улыбкой, но в глазах его мелькнуло что-то колкое, неприятное.

— И, надеюсь, Господь, который видит людские души насквозь, воздаст всем нам по достоинству, — кивнула я, с трудом сдерживаясь, чтобы не надеть на голову Кошкину чашу с киселем. — С вашего позволения, я пойду попрощаюсь с другими гостями.

Визуал

Дорогие читатели, рада всем, кто остался с героями. Давайте вспомним, как они выглядят :)

Глаша

Стрельцов

Полкан, как же без него :)

Марья Алексеевна

Варенька

Не забывайте добавить книгу в библиотеку. Звездочки и комментарии радуют автора и стимулируют муза :)
Приятного чтения !

2

На крыльцо вышли Нелидов — тот молодой человек, что явно очаровался Варенькой и она сама. В паре шагов за ними следовал Стрельцов.

Еще накануне вечером графиня успела пошарить по сусекам и раздобыть трость из темной вишни с латунным набалдашником в виде орлиной головы и латунным же наконечником. Я спросила, не слишком ли рано она отказалась от костылей, но девушка только отмахнулась: «Нога почти не болит, и так куда изящней, чем скакать на костылях, будто древесная жаба».

В самом деле, с тростью Варенька передвигалась, хоть и прихрамывая, но изящно, а сейчас, когда она шла рядом с молодым человеком, в походке и выражении лица появилось нечто трогательно-беззащитное, словно легкая дымка уязвимости, провоцирующая немедленно о ней позаботиться. Ее губы слегка подрагивали при каждом шаге, а глаза, широко распахнутые и блестящие, создавали впечатление мужественного преодоления нестерпимой боли. Варенька чуть заметно наклонялась к спутнику, будто ища опоры, но не позволяя себе ею воспользоваться — идеальное сочетание аристократической стойкости и женской хрупкости, перед которой не устоял бы ни один мужчина.

Похоже, мне есть чему поучиться у этой юницы.

— Ваша идея записать рассказы о рыбалке — великолепна, — негромко говорил Нелидов. — Сейчас мода на все природное, естественное, и чистота и простота этих рассказов вместе с красотой деревенской жизни и изяществом вашего слога наверняка найдут признание в столице. Жаль, что вам нельзя будет открыть вашего настоящего пола, хоть остротой ума вы могли бы соперничать со многими известными мне мужчинами.

Варенька стрельнула глазками в Нелидова и снова опустила пушистые ресницы.

Я отвернулась, пряча улыбку. Шустра графиня!

— Боюсь, я не заслуживаю такой высокой оценки, — прощебетала девушка.

— Нисколько! — горячо возразил он. — Подобно нимфе Эхо, вы превращаете простые слова рыбака в мелодию, достойную Аполлона. Такой дар встречается реже жемчужины в речной ракушке... и ценится еще выше теми, кто способен понимать истинную красоту, а не только блеск золота.

— Чую я, у Лешеньки появился соперник, — промурлыкала себе под нос Марья Алексеевна.

— Надо бы разузнать, что за тип и зачем он явился на поминки, если не местный, — отозвалась я.

— Я тебе скажу. О самом Сереже ничего плохого не слышала, хотя, может, из Готтенбурга не долетело. Дед его дворянство выслужил доблестью, а потом достаток рода приумножал как мог. Но правду говорят, что на детях выдающихся людей природа отдыхает, — Семен все богатство пропил да проиграл и умер не по-божески: удар хватил, когда в последний раз отыграться не смог. Так что жена его и дочь теперь из милости у дальних родичей в усадьбе живут, а сын коллежским секретарем служит.

Я снова пригляделась к молодому человеку, отмечая то, чего не заметила раньше. Жилет под сюртуком хорошего сукна был лишен даже намека на вышивку, украшавшую жилеты других дворян. Ни часовой цепочки, ни перстней. Едва заметная потертость на белоснежных манжетах. Особая тщательность человека, который следит за каждой деталью туалета не из-за модничанья, а потому, что малейшая небрежность превратит честную бедность в потасканность.

— Мало мне охотника за титулом, охотник за приданым явился, — пробурчала я.

Тут же мысленно одернула себя: я ничего не знаю об этом человеке, и нечего уподобляться всяким там, готовым осудить заочно.

— Глаша, Сергей Семенович хотел бы побеседовать с тобой о делах, — сказала Варенька. Обернулась к нему. — Я тронута вашими словами, хоть они и чересчур лестны для меня. Однако я должна откланяться. Надеюсь, сегодняшний день не станет в нашем знакомстве и мы сможем еще не раз обменяться мнениями о литературе и искусстве.

Она оперлась на подставленную руку кузена и грациозно похромала прочь. Я успела заметить, что на лице Стрельцова недовольство борется с весельем — наверняка он, как и я, насквозь видел все эти маневры. А вот молодой Нелидов проводил девушку восхищенным взглядом, кажется, даже на миг забыв, что хотел поговорить о делах.

Мне показалось, что в окне мелькнуло бородатое лицо Кошкина, но прежде, чем я успела в этом убедиться, лицо исчезло. Марья Алексеевна тронула меня за локоть.

— Пойду намекну, что кое-кому пора и честь знать. — Она улыбнулась Нелидову. — А вы с Глашей можете устроиться вот на этой скамейке и спокойно поговорить. Благо наконец-то распогодилось.

Сев на скамейку в добром метре от меня, Сергей нервно огладил папку, которую до сих пор держал под мышкой.

— Благодарю вас за уделенное время, Глафира Андреевна, — начал он. — Наверняка у вас много забот, поэтому позволю себе говорить прямо. Осмелюсь предположить, что после недавних печальных событий ваше имение требует особого внимания.

Он замолчал, явно ожидая моей реакции.

— Продолжайте, — сухо сказала я. Мало мне Кошкина, еще один помощничек просится на мою голову!

— У меня есть некоторый опыт управления делами, хоть и не столь обширный, как хотелось бы. Как вы уже поняли, я живу в Ильин-граде, но вторую неделю гощу у Татьяны Павловны, неподалеку. Мне известно, что сейчас у вас нет управляющего, и потому я позволю себе предложить вам свои услуги.

Я снова окинула его взглядом, припоминая слова Марьи Алексеевны о жаловании столичных чиновников и стоимости столичной же жизни. Как же мне понять, хочет ли парень оставаться честным, поэтому ищет другое место или, наоборот, рассчитывает поживиться, пользуясь неопытностью и плохой репутацией возможной хозяйки? Второй Савелий мне тут не нужен.

— Я не стану скрывать: мое финансовое положение достаточно затруднительно — впрочем, вы наверняка об этом слышали, — продолжал он. — Это место — если вы согласитесь — станет для меня спасением. Однако считаю, что и я могу быть полезен вам. Я готов работать за скромное жалование. При этом, уверен, смогу взять на себя значительную часть забот по управлению имением, что освободит вам время для других важных дел.

3

Стрельцов едва заметно улыбнулся.

— Господин Кошкин вряд ли способен повлиять на мои суждения. И, разумеется, никто не вправе контролировать ваши беседы, Глафира Андреевна.

Что-то в его голосе, а может, в выражении лица под маской безупречной вежливости мне не понравилось. Совсем не понравилось.

— Но?

— «Но»? — переспросил он.

— Договаривайте.

— Я всегда считал, что обещания — не просто слова. Их нельзя толковать по-разному в зависимости от обстоятельств. Или они были даны — или нет. Очень легко убедить себя, что прошлые обязательства больше не имеют силы, когда появляется... — уголок его рта искривился, — более привлекательная перспектива.

Горло перехватило от обиды и разочарования.

— Вот, значит, как… — выдавила я. — Похоже, ваши суждения не так независимы, как хотелось бы.

Глаза защипало, я уставилась на крышу амбара, часто моргая. Надо бы подлатать. И посуду мыть пора. И… что бы еще придумать, чтобы не думать?

— Я обещал защищать вас, и я помню о своем обещании, — прервал затянувшееся молчание исправник. — Однако такие вещи касаются обеих сторон. С вашего позволения.

Он сбежал со ступенек и размашистым шагом устремился в парк.

Я мазнула по глазам рукавом. Не буду я реветь! Назло всем этим кобелям — не буду!

Полкан ткнулся мне в ногу. Я опустила голову, и он тут же встал на задние лапы, уперев передние мне в живот, и преданно заглянул в глаза.

— Я не тебя имела в виду!

Невозможно было не улыбнуться, глядя на него, не потискать как следует — и, конечно, я не успела увернуться, когда пес решил вылизать мне лицо. Зато слезы высохли совершенно.

— Хватит, я уже чистая. — Я поднялась. — И все же мыть посуду я тебе не доверю. Пусть девчонки работают.

И мальчишки — те трое, которых Марья Алексеевна наняла вчера в качестве посыльных, пока тоже оставались у меня. Собрать посуду и натаскать воды. Вернуть в сарай лавки, принесенные для крестьян. Наколоть дрова для кухни. Привести в порядок двор после чужих экипажей и лошадей. И так далее и тому подобное — забот хватит всем, и мне в том числе.

— Сережа ушел? — встревожилась Марья Алексеевна, когда я зашла на кухню, чтобы раздать указания. — Ты ему отказала?

— Вы знали? — Глупый вопрос, на самом деле. Генеральша явно знает все и про всех. Странно только, что она не стала присутствовать при разговоре. — Я его наняла. Надеюсь, я об этом не пожалею.

Она всплеснула руками.

— Конечно, я знала, голубушка. Он спрашивал моего совета, и я ответила, что решать тебе. Пожалеешь ты о своем решении или нет — время покажет, однако никакие советчики тут не помогут. Не советчикам, а только самой хозяйке потом разбираться, если доверит имущество не тому. Впрочем, кому я это говорю! Ты уж на своей шкуре убедилась.

Я невесело хмыкнула. Еще как убедилась.

— Не печалься, милая. — Генеральша погладила меня по плечу. — Все мы в этой жизни шишки набивали, главное — какие уроки из них извлекли. Думаю, не пожалеешь ты.

Она потерла поясницу, не скрывая вздоха.

— Вы устали, — спохватилась я. — Прилягте, второй день на ногах.

— Да и ты, милая, с первых петухов не присела.

— Вот сейчас займусь бумагами и насижусь столько, что как бы к стулу не прирасти, — отшутилась я. — Пойдемте, я вас провожу.

Генеральша не стала спорить, и по тому, как тяжело она оперлась на мою руку, я поняла, что она действительно еле на ногах держится. Я и сама безумно устала и морально, и физически, но оставались вещи, которые, кроме меня, сделать некому. Пока не забыла — записать имена-фамилии тех дам, которые приглашали их навещать. Написать всем, кто был сегодня, письма с благодарностью за их участие и помощь. И хоть немного привести в порядок документы, пока не вернулся новый управляющий.

Еще бы найти где устроиться. В гостиной, превращенной в кабинет, половина стола была занята неразобранными со вчерашнего бумагами — которые мне остро захотелось просто бросить в камин, все равно никакого толку от них. Вторую половину стола оккупировала Варенька, разложив перед собой исписанные и исчерканные листы.

— Снова стихи? — полюбопытствовала я.

— Нет. Ты была права: мне нужно написать книгу! «Письма из деревни к столичной кузине» — что думаешь? — Варенька взмахнула пером, на бумагу упала клякса, но графиня ее не заметила, продолжая вдохновенно мечтать. — Если отправить в литературный журнал, они будут публиковать по частям, и необязательно ждать, пока я допишу целиком. Вот, послушай! — Она наконец обнаружила кляксу, досадливо покачала головой. — А, ладно, все равно переписывать набело! «Представь себе, душа моя: утром просыпаешься не от грохота экипажей и ругани извозчиков, а от птичьего хора, столь совершенного, что ни один человеческий не смог бы его превзойти! Утренний ветер несет ароматы цветов, с которыми не сравнятся даже самые изысканные духи. Деревенские радости просты и безыскусны — но, когда серебристый карась трепещет на конце лесы, сердце бьется куда быстрее, чем в самой пылкой мазурке!» — Девушка сменила тон на обычный. — Как думаешь, публика хорошо примет это сочинение?

— Не проверишь — не узнаешь. У тебя бойкий слог, и, честно говоря, твоя проза нравится мне больше, чем стихи.

Варенька просияла и снова склонилась над столом. Я раздвинула бумаги, освобождая место. Эпистолярный жанр в моем исполнении явно будет не столь возвышенным и изящным, но надеюсь, почтеннейшая публика в лице соседей примет мои шедевры благосклонно.

Стрельцов вернулся куда раньше, чем стоило бы: я едва начала успокаиваться, сумев наконец сосредоточиться на письмах. Успокоился ли он после той вспышки — кто знает, сейчас на лице исправника была его привычная маска вежливой доброжелательности, за которой я не могла ничего разглядеть. И в голосе ничего расслышать не получилось, когда он спросил, не помешает ли.

Я пожала плечами.

— Вы при исполнении, поэтому можете не задавать лишних вопросов.

4

Генеральша нашлась в кладовой. Вместе с девочками. Акулька скрючилась над листом бумаги на сундуке у окна. Стеша придерживала крышку другого сундука. Марья Алексеевна склонилась над ним.

— Пиши. Сундук, окованный медью.

Я вгляделась в зеленые накладки на старом дереве. Может, и правда медь.

— Внутри… — Она брезгливо, двумя пальцами подняла… нечто. Во все стороны разлетелись белые бабочки. — Внутри одежда, побитая молью. Вынести на улицу, нетронутое вырезать и прокалить на солнце, потом лоскуты употребить по необходимости. Остальное закопать в саду под деревьями. Стеша, убирай.

Девушка захлопнула крышку и передвинула сундук к стене у входа, где уже громоздились с полдюжины разнообразных — от здоровенных до маленьких.

— А, Глашенька! — приветствовала меня генеральша. — Я подумала, что тебе некогда в кладовой роспись сделать, прости за самоуправство.

— Не за что прощать, и я очень вам благодарна, — откликнулась я. Снова оглядела гору разномастных сундуков у одной стены и аккуратные пирамиды у другой. — Это уже рассортированное?

— Да, вот тут — хорошее. — Она указала на стену, где все красовалось почти в армейском порядке. — А вот это — никуда не годится. Там кое-где вещи, которые моей бабке было бы впору носить. Ладно бы целые, доброй ткани применение всегда найдется. Но ведь полный сундук непряденой шерсти моль сожрала! А еще в одном даже не разобрать, что хранилось, все сгнило!

— Это, пожалуй, не только тетушкина заслуга, — задумчиво проговорила я.

— Не только. Прости, милая, но батюшке твоему, кроме своих пчелок, ни до чего дела не было. И матушка больше балами да нарядами интересовалась, чем хозяйством. Кабы Павлуша в первый год свой в гвардии пятнадцать тысяч отрубов не проиграл…

— Сколько?! — ахнула я.

Пятнадцать тысяч! Пять лет, пусть скромной, жизни в столице!

Карточный долг должен быть выплачен сразу же или в ближайшие дни — иначе молодому человеку никто руки не подаст. Вряд ли у… семнадцатилетнего, получается, оболтуса было столько собственных денег. Но хватило ли сбережений семьи, или долги «от родителей», которыми попрекала Глашу старуха, тогда и образовались? И сколько из них успели выплатить?

— А тебе не говорили? Ах да. Оно, конечно, кто из молодых людей не проигрывался в пух и прах. — Она покачала головой. — В каком-то смысле семье это на пользу пошло: снимать дом в столице не по карману стало, а в нашей глуши балов да соблазнов куда меньше, чем там. Правда, Наташа хозяйство все равно не полюбила. Ты, видать, не в нее удалась.

Я пожала плечами: слова в голове крутились исключительно нецензурные.

— Ты чего хотела-то? — вернула меня на грешную землю Марья Алексеевна.

— Не держит ли кто из наших соседей винодельню?

— Откуда ж в наших краях винодельня? — удивилась она. — Не вызревает у нас виноград. Водку многие гонят, наливки-настойки, но чтобы винодельня…

— Понятно. А сыроварню?

— Это к Софочке, князя нашего старшей сестрице.

И тут Северский! Есть ли в этом уезде что-то, с чем он не связан?

— Что тебе от ее сыров? — спохватилась генеральша.

— От сыров — ничего. Мне пресс нужен. Желательно винтовой. В аренду на несколько дней, потом верну.

Марья Алексеевна моргнула.

— Опять чего-то диковинное удумала?

— Да какое там! — отмахнулась я. — Воск вытапливать.

— Из шварки, что ли, воск выжимать? Так, поди, у батюшки твоего чурбаки остались.

— Шварки? — не поняла я.

Мы недоуменно уставились друг на друга.

— Пойдем-ка.

Она подхватила меня под локоть. В сарае уже стемнело, но Марья Алексеевна зажгла огонек. Оглядевшись по сторонам, подняла с пола железный короб с желобом на конце — он лежал рядом с котлами, которые я забрала для вытопки воска.

— Ставишь на очаг, насыпаешь соломы, чтобы, когда сквозь нее воск протекает, коконы личинок и прочий мусор задерживала. Льешь туда воск из котла черпаком. — Она потрясла здоровенным половником, валявшимся тут же. — Как наполнится столько, что больше некуда, кладешь вот этот чурбак, — она подняла увесистую деревяшку, пропитанную воском, — и велишь мужикам стукнуть со всей силы, чтобы воск отжать. В коробке остаются шварки, из них потом шварочный воск можно выварить.

— Так вот отчего «воскобойня»! — сообразила я.

Марья Алексеевна посмотрела на меня как на ребенка, заявившего, что ветер дует оттого, что деревья качаются.

— Глашенька, милая, я, конечно, помогу чем смогу, но как ты собралась всем этим заниматься, если ничего не знаешь? Может, к Лисицыну съездишь? Барышня ты милая, если глазками вот так похлопаешь, — генеральша изобразила как, и я едва не расхохоталась, — все разузнаешь, что тебе надо.

— К Лисицыну, может, и съезжу: ни знания, ни знакомства лишними не бывают, — не стала спорить я, решив не напоминать, что на похороны и поминки этот сосед не приехал. — Но пресс мне нужен не для шварок, а чтобы как можно меньше воска в мерве оставалось.

— В мерве? — нахмурилась она.

— Вытопках.

— А, в жакре! Так там же грязь одна!

— Там почти половина воска. И закапывать его в землю, когда на вощину пчелам не хватает, я не намерена.

Когда Герасим закончит с досками и ульями, можно попробовать вместе с ним придумать воскотопку с прессом. Но пока хотя бы просто пресс в аренду взять.

Генеральша пощупала мне лоб.

— Вроде жара нет. Зачем брать у пчел воск, чтобы обратно его пчелам отдавать?

Пришлось объяснить про рамки подробнее — кажется, в прошлый раз я это упустила.

Марья Алексеевна с сомнением покачала головой.

— Откуда ты это взяла?

— Из старых журналов, — призналась я, не став уточнять, что «старыми» были журналы двадцатых годов двадцатого же века, сохранившиеся у деда.

— Кабы в журналах такое было, все бы пользовались, а я что-то не слышала, чтобы жакру прессом отжимали.

— Марья Алексеевна, так я-то не все! Тетушка говорила, мы в долгах как в шелках. Тут о каждой змейке думать приходится. Сами посчитайте: я сейчас с брошенных пчелами колод принесла два ведра сот.

5

— И все-таки не понимаю, какая муха укусила Кира, — пожаловалась Варенька, когда мы расположились в кабинете.

Я пожала плечами.

— Стоит ли пытаться читать чужие мысли, когда можно судить по человеке по его поступкам?

Хотя и с поступками поди разбери. То несется без штанов и с пистолетом спасать дом от неведомого злодея, а потом сутками корпит над документами. Да, для собственного расследования — но он не поленился и для меня сделать выписку. То цепляется по поводу и без, обвиняя в нарушении обещаний, данных — точнее, не-данных — между прочим, не ему!

— Так и я о чем! — не сдавалась графиня. — Ведет себя… как цепной пес. Ладно бы только меня воспитывал, так он и тобой пытается… — Варенька ахнула и широко распахнула глаза. — Глаша! Он же ревнует!

Я застонала и, не выдержав, ритмично постучала лбом о стол.

— Глашенька, что с тобой?! — встревожилась девушка. — Тебе плохо?

— Мне замечательно!

А вот тебе бы стоило бы перестать витать в романтических облаках. Этот… сухарь ни на какие эмоции, кроме «надо» и «должен», не способен — и от других требует того же. Впрочем, чего я хочу от пятнадцатилетней девушки, не видевшей ничего, кроме родительского дома и романов?

— Что-то не похоже. —Варенька извлекла из складок одежды надушенный платочек. Встряхнула его — ткань расправилась и тут же повисла мокрыми складками. — Дай-ка сюда. У тебя теперь все лицо в чернилах.

Я подчинилась, не желая видеть, во что моя несдержанность превратила черновик письма к князю Северскому. Впрочем, все равно переписывать набело.

— Вот, так куда лучше. — Графиня грустно оглядела испачканный в чернилах платочек. — Жаль, у меня нет благословения. Говорят, тогда бы он сам очистился.

— Давай пока замочу.

Я сунула платочек в чашку из сервиза, почему-то стоявшего в книжном шкафу. Варенька создала в нее воды. Но зря я надеялась, что, отвлекшись на повседневные мелочи, она забудет о романтических бреднях.

— Посуди сама. Стоило появиться Сергею… господину Нелидову, и Кир стал за мной хвостом ходить. Это понятно, он все же мой старший родственник и должен оберегать от неподходящих… — Она вздохнула. — Но, как только ты наняла управляющего, все внимание обратил на тебя.

Я пожала плечами, не желая продолжать тему. Варенька снова вздохнула.

— Как жаль, что благородные молодые люди становятся… прислугой.

— Не понимаю, — покачала головой я. — Твой кузен тоже служит, но, насколько я могу судить, это, наоборот, возвышает его в глазах общества.

Она всплеснула руками.

— Ну ты сравнила! Кир служит государыне. Его избрали дворяне уезда, доверив надзор за порядком. Жалование — лишь дополнительное вознаграждение его усилий. А господин Нелидов, — она понизила голос, будто говорила о чем-то неприличном, — пошел к тебе в услужение за деньги. Все равно что графу стать сидельцем в купеческой лавке!

— Графу иной раз приходится и гувернером становиться, — припомнила я рассказ Стрельцова о своем воспитателе.

— И что ж в этом хорошего?

— Лучше, чем голодать.

— Маменька всегда говорила, что честная бедность лучше унижения, — не унималась Варенька.

— И лучше, чем допустить, чтобы из-за твоей гордыни голодали твои близкие.

Она кивнула.

— Да, у него на руках мать и сестра, и, с другой стороны, это так благородно — пожертвовать собой ради тех, кто дорог. Глаша, а он тебе нравится?

Опять!

— Если ты о Нелидове, то он производит впечатление отлично образованного и хорошо воспитанного молодого человека. Надеюсь, что его теоретические знания хорошо покажут себя и на практике.

— Ах, я не о том! Ну… ты понимаешь. Как мужчина.

Я вздохнула. Помедлила, выбирая выражения поприличней.

— Единственный контекст, в котором я сейчас способна рассуждать о мужчинах, — к какой работе бы их припахать.

— Припахать? — вздернула бровки Варенька. — Ты же не хочешь заставить Сергея ходить за плугом! Это было бы… чересчур!

— Хватит, правда. — Я начала терять терпение. Так себе у меня оказалось терпение в этом теле. — Я понимаю твое желание поговорить о молодом человеке, который тебе нравится, но…

— И вовсе он мне не нравится! Мое сердце навсегда отдано Лешеньке!

— Тем более. Давай все же займемся письмами.

Я взяла перо и, не удержавшись, потерла руку: мышцы сводило. Вроде бы после той кучи писанины, к которой я привыкла на работе… впрочем, это я привыкла, а не прежняя Глаша. Да и перо — не шариковая ручка, все равно что голым стержнем писать.

Варенька надула губки, склонилась над бумагой, но долго не выдержала.

— И все равно ты нравишься Киру.

— Тогда ему лучше бы поискать другие способы выразить свою симпатию, — отрезала я.

До графини все же дошло, и она, наконец-то, занялась делом. Какое-то время тишину нарушал только скрип перьев. Когда Стеша постучала в дверь, зовя на ужин, у меня ныли спина и рука, но письма к соседям лежали на столе аккуратной стопкой — прямо с утра можно будет послать мальчишку на почту отправить их.

Мужчины то ли нашли общий язык, то ли заключили временное перемирие, потому что за ужином они болтали довольно дружелюбно — пока все внимание, как всегда, не перетянула на себя Марья Алексеевна с ее байками о бурной молодости. Оставив девочек прибираться, я с помощью Герасима сняла с огня воск и укутала его ветошью, предназначенной генеральшей на выброс. Шерстяная моль воску не повредит, а чем медленней он будет остывать, тем больше грязи успеет осесть вниз — хотя все равно придется для очистки перетапливать повторно.

Разобравшись с этим, я вернулась в кабинет: общества на сегодня оказалось чересчур. Открыла сундучок-сейф, скромно стоявший в углу. Поверх бумаг лежала бутылка с жидкостью, по цвету похожей на коньяк, но к древесно-дубовым ноткам добавлялся явный аромат карамели и ванили. Ром?

Я с сомнением покрутила бутылку. Полкан, пробравшийся за мной в кабинет, поднял голову с лап и тявкнул, будто разрешая. Что ж, поверю.

6

Я заставила себя встать. Колени все еще походили на желе, мороз пробегал по коже.

— Вы спасли нас всех.

Голос тоже никак не желал успокоиться, и кроме страха в нем прозвучало что-то… какое-то первобытное восхищение, от которого я сама растерялась.

Стрельцов откинул со лба волосы, явно смущенный.

— Глупости. Остальные бы справились, просто я оказался ближе и успел раньше.

— Не скромничайте, ваше сиятельство, — вмешался Гришин. — Это ж надо так: с одного огневика, да вот такусенького, — он сложил пальцы щепотью, — здоровенную зверюгу взять! Прямо в глаз! Наверняка даже шкуру не подпалили.

Я снова посмотрела на огромную тушу. На Стрельцова. Под полной луной, заливавшей луг, было светло почти как днем, и я разглядела, как смущение в его взгляде сменяется чем-то похожим на удовольствие. Будто ему действительно было приятно произвести впечатление — или мне хотелось так думать? Хотелось думать, будто его интересует что-то — или кто-то — кроме долга?

Ветерок пробрался под шаль. Я передернула плечами, ощутив, как взмокли от страха волосы на затылке и спина.

— Вы позволите, Глафира Андреевна? — Не дожидаясь ответа, Нелидов накинул мне на плечи сюртук. — Вам бы домой, чтобы не простыть.

Лицо Стрельцова перестало что-либо выражать, словно опустилось забрало шлема.

Что за глупости в голову лезут?

— В самом деле, шли бы вы домой, барышня, — снова вмешался Гришин. — Этакую страсть пережили и даже в обморок не свалились. Отдохнуть бы вам. Да и ветерок по весне коварный бывает. — Он обернулся к Стрельцову. — Ваше сиятельство, что с трофеем прикажете делать?

— Это Глафире Андреевне решать, — сухо ответил исправник.

— С чего бы? — так же сухо поинтересовалась я. — Вы добыли, ваш и трофей.

— Тогда позвольте подарить его вам, — сказал он таким тоном, что я едва удержалась, чтобы не рассказать — подробно и громко, — что ему делать со своим подарком.

— Благодарю.

Я вернула Нелидову его сюртук: разозлилась так, что жарко стало. И только после этого поняла: это короткое слово прозвучало так, что было непонятно, к кому обращено. То ли управляющему — за сюртук, то ли Стрельцову — за трофей.

— Знатная шуба выйдет. — Гришин будто не заметил напряжения, повисшего над лугом.

А может, слишком хорошо заметил, уж чересчур легкомысленно звучал его голос.

— Хотя для такой хрупкой барышни, наверное, тяжеловата будет медвежья-то шуба. Тогда полость в сани справить, чтобы зимой в дороге не зябнуть.

— Я ничего в этом не понимаю, — призналась я. Обернулась, чтобы приказать Нелидову распорядиться — раз мой трофей, пусть управляющий и командует — но пролетевшая перед глазами пчела отвлекла меня.

Пчела!

Я огляделась.

Над развороченной колодой кружили пчелы. На земле валялись обломки сот, пахло медом, но куда сильнее чувствовался сладковатый, с легкой кислинкой запах растревоженных пчел. Неподалеку на кусте орешника собирался, гудел рой, но не уверенно и низко, как обычно бывает, а тревожно, выше тоном. Так он гудит, оставшись без матки.

Все глупости мигом вылетели у меня из головы.

— Герасим, бегом за ройницей! Если ее нет — тащи любую корзину с крышкой, коробку, ящик — что найдешь! Да, и захвати еще одну корзину и нож — для сот, и дымарь.

Дворник энергично кивнул и умчался.

— Сергей Семенович, подсветите, пожалуйста, над разрушенной колодой.

Нелидов шагнул к ней.

— Нет! — окликнула его я. — Только свет, сами не суйтесь, пчелы сейчас смертельно опасны!

Я обернулась к Стрельцову.

— Кирилл Аркадьевич, вам самому придется распоряжаться вашим трофеем. Мне нужно немедленно спасать пчел, но и медведь, насколько я понимаю, ждать не будет.

— Мы с Гришиным займемся тушей, Глафира Андреевна. — Показалось мне, или в голосе Стрельцова промелькнуло что-то похожее на восхищение? — Вы правы, нужно хотя бы снять шкуру и убрать внутренности, чтобы мясо не испортилось до утра.

— А ежели вы тоже подсветите, ваше сиятельство, то мы и желчь аккуратно соберем, она целебная, — заметил Гришин.

— Тогда придется и тебе метнуться к дому и взять все, что нужно, чтобы освежевать медведя.

— Как прикажете, ваше благородие! — Гришин вытянулся, отдавая честь, и помчался следом за Герасимом.

— Как бы ноги в темноте не переломали, — встревожилась я. — Тогда точно «эпидемия переломов» будет.

— Гришин — очень опытный человек, да и Герасим, я уверен, может о себе позаботиться, — успокоил меня Стрельцов. — А пока они бегают — могу я чем-нибудь вам помочь?

Я снова огляделась.

— Хорошо, что медведь бросился, — вырвалось у меня. — В смысле, звучит идиотски, но он теперь достаточно далеко, чтобы, возясь с тушей, не повредить разбросанные соты.

— Понял.

Я хотела переспросить, что он такое понял, но исправник поднял руку, вокруг которой сгустилась магия, — и здоровенная туша, приподнявшись над травой, отплыла еще на добрых четыре метра от улья.

— Ух ты! — не выдержала я. Как они могут так спокойно относиться к настоящим чудесам?

Исправник улыбнулся.

— Думаю, так будет удобнее всем. Что дальше?

— Возьмите…

Я стащила с себя шаль, забыв, что платье под ней так и не застегнуто до конца. Взгляд исправника будто приклеился к моей груди, потом он резко отвернулся. Я запоздало сообразила, что лунный свет и два огонька — Нелидова и Стрельцова — сделали ткань сорочки почти прозрачной, позволив увидеть больше, чем следовало бы постороннему мужчине. Запахнула платье, справившись с крючками.

— Возьмите пока мою шаль вместо корзины и помогайте мне собирать разбросанные соты. — Я прокашлялась, возвращая контроль над голосом. — Старайтесь не переворачивать те, что с белыми червячками. Это расплод, он поможет не потерять семью. Еще, если увидите на обломке сот матку — она крупнее, чем остальные пчелы, «жопастенькая», как говорил мой… — Я осеклась, поняв, что брякнула. — Словом, если увидите матку, зовите меня. Ее непременно нужно спасти.

7

Глава 7

Конечно, «молча» не вышло: неугомонная Варенька просто не могла дождаться нашего возвращения и не расспросить, «что так долго». Как мужчины ни старались сократить рассказ, графиня вцепилась в них будто клещ и все же вытрясла все подробности. За время этого разговора я успела раз двадцать позавидовать мужикам, которых никто не позвал на ночное чаепитие господ, и потому они наверняка рухнули спать, едва добравшись до лавки.

— И медведь бросился на вас! — Варенька широко распахнула глаза, прижав руки к груди. — Я бы умерла прямо там, на месте, от страха. Кир, ты такой храбрый!

Вот только взгляд ее устремился не на кузена, а на Нелидова. Впрочем, Стрельцов, кажется, этого не заметил. Когда он подносил к губам кружку с чаем, веки его тяжело опустились, и на миг мне показалось, что он отключится прямо сейчас, с недопитым чаем в руке.

— Я просто исполнял свой долг.

— Какой же ты скучный! Нет чтобы сказать что-то вроде «Я не мог поступить иначе, когда опасность угрожала милой барышне!»

Я испугалась, что сейчас милой барышне действительно начнет угрожать опасность — куда там медведю! — но Стрельцов лишь сказал:

— Мы не в романе. К счастью. И я поговорю с тетушкой, чтобы повнимательней следила за твоим чтением.

— Ябеда!

Стрельцов проигнорировал выпад, и графиня переключилась на Нелидова.

— А вы, Сергей Семенович? Вы ведь тоже не стояли просто так.

Скулы управляющего порозовели.

— Боюсь, я только все испортил.

— Так не могло быть! Вы наверняка действовали храбро и решительно!

Чашка в ее руке неосторожно накренилась, так что чай едва не пролился на платье. Нелидов, не то польщенный, не то обескураженный настойчивым вниманием графини, явно старательно подбирал слова.

— На самом деле я попытался отпугнуть его шаровой молни… — Он осекся под предостерегающим взглядом генеральши. Было ли дело в упоминании шаровой молнии или в Вареньке? — Но только разозлил.

— Ах, ваша стихия молния! Это такой редкий дар, я рада, что вы его развиваете! Современные молодые люди так часто не уделяют достаточно внимания магии, считая, будто она не способна соперничать с техническим прогрессом.

Марья Алексеевна, сидевшая рядом со мной, тихо фыркнула и наклонилась к моему уху:

— Бедный мальчик. Еще немного, и она потребует от него продемонстрировать все известные ему заклинания. А наш исправник вот-вот лицом в чашку упадет.

— Надо спасать обоих, — хихикнула я.

Марья Алексеевна постучала ложечкой о блюдце. Стрельцов вскинулся, будто просыпаясь, и тут же снова прикрыл глаза — впрочем, спина его оставалась безупречно прямой.

— Поздний час! — заявила Марья Алексеевна. — Варенька, дорогая, мужчины устали, и нам всем нужно хоть немного поспать. Завтра, все героические подробности завтра.

— Но... — попыталась возразить графиня, однако я поднялась, не дослушав, зная, что вслед за мной, хозяйкой, подскочат и мужчины.

— Марья Алексеевна совершенно права. Всем нам необходим отдых.

Нелидов благодарно посмотрел на меня, явно радуясь возможности избежать дальнейших расспросов и восторгов.

— Да, конечно. — Голос Стрельцова прозвучал твердо, но при виде его осунувшегося лица с ввалившимися глазами мне захотелось завернуть его в одеяло и отвести в постель.

Пока я ошалело пыталась осознать это странное желание, Нелидов спросил:

— Проводить вас, Кирилл Аркадьевич? Магическое истощение…

— Не в первый и не в последний раз, — отрезал тот. — С вашего позволения.

Я нырнула в кровать, но, едва начала проваливаться в сон, по щеке пробежал сквозняк. Что опять?

— Глаша, ты спишь?

Не дожидаясь моего ответа, Варенька продолжила:

— Послушай! Напрасно жизнь в деревне казалась мне скучной! Сегодня ночью мне довелось услышать о примере подлинного героизма, какой не встретишь и в самых захватывающих романах…

Я накрыла голову подушкой. Полкан, свернувшийся у меня в ногах, заворчал. Вареньку это не смутило.

— Под светом полной луны, серебрившей луг, разыгралась настоящая драма. Представь огромного медведя – не того дрессированного бедолагу, что танцует на ярмарках, а дикого лесного исполина! – и двух благородных мужчин, ставших между зверем и беззащитной барышней. Ах, если бы ты могла видеть, как луна серебрила их фигуры, ты бы не смогла оторвать от них глаз! Два истинных героя, и никаких рыцарских доспехов – только отвага и благородство души...

Не выдержав, я запустила в нее подушкой.

— Если ты сейчас же не уснешь, я нажалуюсь на тебя кузену.

Полкан подтверждающе гавкнул.

— Как тяжела жизнь истинного творца! — Графиня подхватила подушку и прижала ее к груди, запрокинув голову жестом поэтессы. — Вдохновение терзает днем и ночью, не давая покоя, а окружающие, закоснев в повседневных заботах… — Она бросила в меня пуховый снаряд. — …подушками кидаются.

Полкан опять гавкнул.

— Вот! Даже пес гонит меня прочь, неспособный ни оценить мой талант, ни проявить сочувствие… — Однако в ее голосе уже слышался едва сдерживаемый смех.

Не дожидаясь, пока я снова рявкну, Варя тихонько притворила двери, но я успела услышать:

— Катенька умрет от зависти!

Когда я проснулась, понять, сколько времени, оказалось невозможно: шторы по-прежнему плотно закрывали окно. Я прислушалась. Дом был тих, но это само по себе ничего не значило: вчера (или сегодня) все легли поздно.

Приоткрылась дверь, я подняла голову. Стеша. Девушка поклонилась. Протараторила, будто школьница вызубренный стишок:

— Его сиятельство граф Стрельцов просили передать, что если вы уже встали, то он будет рад разделить с вами утренний кофий в столовой.

Я улыбнулась ее интонации и тут же подскочила. Кофе! Полцарства за кофе!

— Передай его сиятельству мою искреннюю благодарность. Я буду через четверть часа.

Привести себя в порядок получилось даже быстрее. Все же есть своя прелесть в восемнадцати годах. В своем настоящем возрасте после такой ночки я бы шарахнулась от зеркала, испугавшись отражения. А сейчас мое состояние выдавали только легкая бледность и синева под глазами, хотя самой мне казалось, будто вместо головы у меня тяжелый и пустой чугунок. Вся надежда на кофе.