Хозяйка старой пасеки

1

— Глашка! Глашка, проснись!

Я, застонав, потянула на голову одеяло. Вот же дал дед имечко! За всю жизнь так толком и не привыкла.

— Вставай, ленивая корова!

Это кто там такой добрый? У меня, между прочим, голова раскалывается — неудивительно, чудо, что вообще жива осталась.

— Да вставай ты, барыня недоделанная!

Щеку обожгла пощечина. Я подскочила в кровати, проглатывая ругательство.

— Нашатырку вы сами выпили, что ли?

Успела заметить движение, на автопилоте перехватила летящую к моему лицу руку. И замерла, ошалело хлопая глазами.

На меня, точно так же ошалело, смотрела никакая не медсестра и не санитарка, а женщина в застиранном и потерявшем цвет платье, будто добытом из костюмерной фильма про восемнадцатый век. Сама женщина выглядела чуть моложе платья — где-то на полтинник, если допустить, что чепец с кружевами и поджатые гузкой губы накинули ей лет пять.

А рука, которой я остановила еще одну пощечину, была явно не моей. Ни намека на маникюр, пара заусенцев и обломанные ногти. Четкая граница между загорелой кистью и белой кожей за узким, раза в полтора тоньше моего запястьем — похоже, от длинного рукава. Эти руки занимались грязной работой и не знали, что такое домашние перчатки.

Я вылетела из кровати, заметалась в поисках зеркала. Через пару секунд опомнилась: судя по интерьеру этой каморки, зеркало искать бессмысленно. Во всех отношениях: во-первых, ему неоткуда взяться в комнате, где половицы скрипят от каждого шага, по ногам немилосердно дует, а чем обиты или покрыты стены, и вовсе не различишь в жалком пламени одной свечи. Во-вторых, я, очевидно, не я.

Кажется, я не просто отключилась, надышавшись дымом, а отправилась прямиком на тот свет.

Эта мысль оглушила, я застыла, пытаясь припомнить. Дым, кашель рвет легкие, я на четвереньках подпихиваю под попу соседскую Василису, та волочит за собой трехлетнюю сестру — малышка перепугана так, что даже не брыкается. На полу дыма меньше, но у входной двери все же приходится встать, чтобы открыть замок — тут меня и накрывает, я вываливаюсь в подъезд вместе с дверью. «Глафира Ивановна!», а дальше — тишина. Надеюсь, девчонкам хватило ума не возиться со мной, а выйти в открытую дверь и сбежать по лестнице, чтобы все было не зря.

— Глафира Андреевна. — Дама с гузкой, похоже, опомнилась, яда в голосе было столько, что я поежилась. — Барышня, не соизволите ли вы одеться и спуститься на кухню?

— Чего? — отмерла я. Переступила окоченевшими ногами.

— Шевелись, корова ленивая! — рявкнула она. — Тетка твоя проснется, кофий к ней сам прискачет?! И готовить я одна должна?

Она хлестнула меня какой-то тряпкой, я машинально увернулась. Растерянность сменила злость. Не знаю, кто я сейчас и кто эта женщина, но я даже с отпетыми двоечниками так не разговариваю. И с собой так обходиться не позволю.

— Рот закрой, — негромко проговорила я. — Если не хочешь, чтобы я тебе его с мылом вымыла.

Кухарка, или кто там она, замерла, хлопая глазами. Отмерла.

— Чи-и-иво?

Она снова замахнулась тряпкой. Я поймала ее, дернула на себя. Тетка потеряла равновесие, взвизгнула. Пользуясь ее замешательством, я вытолкнула скандалистку в дверь, благо до той было три шага. Захлопнула ее. Крючка или какой-нибудь защелки изнутри было не предусмотрено. Быстро оглядевшись, я подхватила метлу, засунула ее в дверную ручку, заблокировав дверь.

Снаружи донеслись ругательства. Я покачала головой — пожалуй, рот с мылом этой даме придется вымыть еще не один раз. Встряхнула оставшуюся у меня в руках тряпку. Это было платье, такое же древнее, как и на горластой бабе, только еще и обтрепанное по подолу, и залатанное. Я огляделась еще раз, но больше ничего похожего на одежду не обнаружила.

В какую-то золушку попала, честное слово.

«Хорошо, что Шарик умер, — пришла в голову нелепая мысль. — А то как бы он без меня».

На глаза навернулись слезы. Я проморгалась, взобралась на кровать, пока не окоченела окончательно. Надо подумать. Надо очень хорошо подумать.

Тетка за дверью продолжала материться, но мне это не мешало — как не мешал шум из коридора на переменах. Даже успокаивало немного.

Итак, я умерла, но не совсем. По крайней мере, сейчас я чувствовала себя подозрительно живой, у покойников голова определенно не раскалывается.

Я соскочила с кровати, подбежав к окну, дернула заклеенную обрывками ткани форточку. Стало еще холоднее — кажется, печку вечером топили только для проформы — но в голове просветлело. А еще лучше будет, когда умоюсь. На табуретке рядом с кроватью — впрочем, в этой каморке все было «рядом» стоял медный таз и кувшин с водой. Вода оказалась ледяной, и шерстяные чулки, которые нашла на спинке кровати я натягивала, стуча зубами. Дурацкие завязки под коленом радости не прибавили. Гребень, он же заколка, обнаружился на подоконнике. Волосы мне достались прекрасные, коса толщиной в руку, но они окончательно испортили мне настроение — возись с этакой красотой. Жаль, под рукой нет ножниц — отхватила бы, и никаких забот. Все равно голову чепцом покрывать.

Что дальше? Наверное, спуститься в кухню, попробовать как-то столковаться с горластой бабой — при этой мысли все внутри передернуло — и приступить к своим обязанностям. Деваться-то пока все равно некуда. Пообживусь, поосмотрюсь, а там решу, что дальше.

Я мысленно поежилась, представляя выход на кухню. Но, прежде чем я собралась с духом, по дому разнесся истеричный визг.

— Убили! Барыню убили! Глашка, паскуда, барыню убила!

«Чего?» — чуть не заорала я во всю глотку. Распахнула дверь. Сразу за ней начиналась лестница, так что я чуть не сверзилась и не закончила бесславно новую жизнь. Чудом удержавшись, сбежала по ступенькам. Вопли продолжались. Странно, что весь остальной огромный дом не подавал признаков жизни. Не только барыню, что ли, прикончили? Нет, снизу послышались шаги — грузные, тяжелые. И еще одни — побыстрее и полегче.

2

В первый миг мне даже стало стыдно за свое видавшее виды платье, на которое после уборки добавилась еще пара пятен, и руки с заусенцами и обломанными ногтями, под которые забился песок после чистки посуды.

В следующий миг я разозлилась на себя. В конце концов, что мне до этого мужика, даже если он непростительно хорош собой? Высоченный — а может, мне это просто казалось сейчас, с пола. Светлый мундир с золотым шитьем подчеркивает широкие плечи. Мужественные и при этом правильные черты лица. Исправник — а вряд ли это кто-то другой — выглядел настолько безупречно, что мне немедленно захотелось найти в нем какой-нибудь недостаток. Но даже чересчур отросшие темные волосы его не портили.

Я кряхтя поднялась: от скрюченной на полу позы затекла спина. Все же высоченный — пришлось задрать подбородок, чтобы смотреть исправнику в лицо. Головы на полторы выше меня.

Красавец в мундире едва заметно кивнул мне и обернулся к управляющему:

— Представьте нас.

— Кирилл Аркадьевич, это Глашка...

— Глафира Андреевна, — перебила его я. — Очень приятно.

Хотела было протянуть руку для пожатия, в последнюю секунду вспомнила, что в ней по-прежнему нож, которым я отскребала полы. Смутившись, будто девчонка, спрятала обе руки за спину. Разозлилась на себя еще сильнее: веду себя как дура! Эта суета наверняка не укрылась от взгляда исправника. Что он обо мне подумает?

В самом деле дура, как будто больше не о чем волноваться, только о том впечатлении, которое я на него произвела! Да что со мной? Мне же не пятнадцать, в конце концов.

Нет, я в самом деле поглупела. Биологичка, могла бы и раньше догадаться. Этой девочке, место которой я заняла, едва ли семнадцать. А значит, от нее мне досталось не только юное стройное тело и большие глаза, но и все, что к этому прилагается. Гормональные бури и не до конца созревшие лобные доли, которые, как известно, отвечают за самоконтроль.

Он поклонился.

— Кирилл Аркадьевич Стрельцов, уездный исправник. Рад знакомству, Глафира Андреевна.

Я снова растерялась: как надо ответить? Реверансом? Тоже поклониться? Пропади оно все пропадом, мало мне забот, еще и разбирайся с правилами этикета.

Я мрачно хмыкнула про себя. Ничего. Сейчас этот красавчик поверит, что именно я прикончила старуху, и в тюрьме мне этикет не понадобится.

Я чуть склонила голову:

— Я тоже очень рада знакомству.

Не знаю, правильно ли я все сделала или нет. Лицо его оставалось вежливо-доброжелательным, и на миг мне показалось, что исправник не сбросит эту маску, даже если я вдруг кинусь на него с ножом. Вот уж у кого все в порядке с лобными долями, хоть и выглядел он не старше двадцати семи.

— Савелий Никитич по дороге коротко ввел меня в курс дела, — все таким же вежливо-доброжелательным тоном сообщил он.

— Вот как? — приподняла бровь я. — Неужто ему было откровение свыше? Или он и есть убийца, потому что никто, кроме собственно преступника не может знать, кто проломил голову моей тетушке, и, следовательно, ввести вас в курс дела.

— Да как ты... — Управляющий взял себя в руки. Притворно вздохнул. — Боюсь, Глафира действительно лишилась рассудка. — Иначе я не могу объяснить...

— То, что мне надоело терпеть дурное обращение? — снова перебила его я. — Ну так ведите себя прилично, и я буду паинькой.

— Не чересчур ли вы прямолинейны для юной девицы? — поинтересовался Стрельцов. — Добродетель девушки — смирение и скромность.

— Смирение и скромность не слишком мне помогли, — огрызнулась я. Надо было заткнуться, но меня словно кто-то за язык тянул. — И разве обучение юных девиц хорошим манерам входит в должностные обязанности исправника?

Он вежливо улыбнулся.

— В мои должностные обязанности входит «бдение, чтоб общий порядок был сохранен во всех вещах». Впрочем, вы правы: воспитанием юных девиц должны заниматься родители.

— Вот и прекращай меня воспитывать! — раздался из-за его спины звонкий голос.

Я едва не уронила на пол челюсть. Это еще кто?

— О, позвольте представить, — светским тоном произнес исправник, разворачиваясь в дверях так, чтобы я могла видеть говорившую. — Графиня Стрельцова Варвара Николаевна, моя кузина. Варенька, познакомься с хозяйкой дома… — При этих словах управляющий и экономка почти одинаково передернулись. — Глафирой Андреевной Верховской.

Хоть фамилию свою узнала. Варенька очень походила на двоюродного брата — разве что волосы светлее и черты лица тоньше, женственнее. Фасон ее платья сильно отличался от того, что носили я и экономка: талия под грудью, юбки не такие широкие. Похоже, моя одежда действительно перепала от тетки, одевавшейся по моде своей молодости.

Стоп. Этот… не заслуживающий цензурных слов тип притащил на место преступления двоюродную сестру? Он совсем идиот?

На миловидном личике Вареньки отразилось разочарование.

— Ой, а где же тело? Кир, ты обещал, что мы едем смотреть убийство! А тут просто какая-то замарашка на кухне.

Я от такой наглости окончательно лишилась дара речи, а девица уже повернулась к кузену:

— Вечно ты все испортишь. Сначала не пустил в гости к Катеньке, потом увез в деревню, а теперь и убийство толком не покажешь! Небось старушку уже прибрали, да? О, погоди… — Она снова развернулась ко мне с живейшим интересом. — Так это вы ее топором? А расскажите, каково это? Наверное, так приятно, когда надоевшая родня наконец затыкается!

А пожалуй, и хорошо, что у меня сейчас нет сил вести себя прилично. После такого демонстративного пренебрежения вся эта дворянская чопорность и девичья скромность — просто насмешка.

— Да, жаль, что воспитание не входит в должностные обязанности исправника, — заметила я негромко.

По лицу Стрельцова пробежала тень: похоже, и его выдержка не бесконечна. Я добавила громче, в упор глядя на его кузину:

— Вам не хватает острых ощущений, графиня? Что ж, если вы настаиваете, сейчас помашу топором, зловеще хохоча, после чего вон в ту лохань для помоев прольется кровь.

3

— Варвара, придержи язык.

В голосе исправника прорезалась сталь. Даже я поежилась. Варенька ойкнула и притихла. Экономка сравнялась цветом лица с давно не беленной кухонной печкой.

— Я... Ваше сиятельство, да я же любя! Да весь уезд ведь знает, почему ее в ежовых рукавицах… — Она сникла под ледяным взглядом исправника, но все же пробормотала: — Будет как с тем гусаром.

Интересно, что там за гусар? Впрочем, нет, неинтересно: мне только гусаров не хватало для полного счастья. И я совершенно не желаю знать, почему на лице Вареньки появилось что-то вроде сочувствия.

— Сотский! — рявкнул Стрельцов.

В дверях кухни возник мужчина в крестьянской одежде с начищенной медной бляхой, приколотой к армяку.

— Звали, ваше высокоблагородие?

— Просто «благородие», — поправил его Стрельцов. — Звал. Подожди минутку.

Мужик застыл. Было видно, что ему неуютно — то ли в чужом доме, то ли среди «господ». Я ободряюще улыбнулась ему, но, кажется, смутила еще сильнее.

Стрельцов повернулся к управляющему.

— Имя и звание?

— Я же представлялся… — Тот попятился, будто пытаясь спрятаться от пристального взгляда. Стрельцов молча ждал, и управляющий выдавил: — Савелий Никитич Кузьмин, потомственный дворянин.

— Настоятельно рекомендую вам удалиться в свою комнату и оставаться там до тех пор, пока я не приглашу вас побеседовать.

Управляющий закивал, будто болванчик, и испарился. Исправник снова обратил внимание на сотника.

— Проследи, чтобы экономка прибралась в коридоре, и проводи ее в ее комнату. Там она будет находиться под твоим присмотром, пока я занимаюсь другими делами.

— Как прикажете, ваше высоко… ваше благородие.

Сотский осторожно попытался взять Агафью под локоток. Та дернулась, но под взглядом Стрельцова сникла и подхватила ведро.

Исправник развернулся ко мне, и я чуть было не отшатнулась, как и остальные. Вскинула голову.

— Мне тоже удалиться, чтобы вам не мешать?

— Вы — хозяйка дома. Проводите меня к телу.

Варенька подскочила с лавки, на ее живом личике появилось предвкушение. Исправник произнес, не глядя в ее сторону:

— Упадешь в обморок — ловить не буду.

— Я бы настоятельно не рекомендовал девицам присутствовать при осмотре тела, — вставил Иван Михайлович.

Варенька фыркнула с видом «я лучше знаю, что для меня лучше». И одновременно посмотрела на кузена умоляюще, глазами голодного и любопытного котенка. Тот сделал вид, что не заметил этого взгляда. Жестом пригласил меня выйти из кухни, что я и сделала.

— Глафира Андреевна, вы уверены, что выдержите открывшийся вид? — поинтересовался исправник.

— Я уже видела тело, — напомнила я. — Не думаю, что за прошедшие часы многое изменилось.

Мы поднялись по лестнице: я впереди, за мной исправник, следом Иван Михайлович, а за ним Варенька. Заметно было, что ей и любопытно, и страшно, причем непонятно, что страшнее — предвкушаемое зрелище или гнев кузена.

Зачем она вообще потащилась к трупу, и зачем Стрельцов вообще взял ее с собой? Поначалу я подумала, будто он не может сладить с несносной девицей, но то, как он добрым словом и взглядом распугал всех, показало, что и кузину он построит, если нужно. Или просто решил проучить несносную девчонку?

Я мысленно вздохнула. Действительно ведь, девчонка: некоторые мои выпускники были старше ее. И ведет она себя как и положено подростку. Упрямому и привыкшему быть в центре внимания. Любой ценой.

Впрочем, мне-то какое дело? Пусть эта семейка сама между собой разбирается. У меня и своих забот хватает, главная из которых — не угодить в каталажку прямо сегодня.

Шорох на втором этаже напугал меня: я на миг забыла, что там оставался Герасим. Наверное, он решил встать, услышав наши шаги на лестнице. Так и есть — дворник вытянулся у закрытой двери, хоть сейчас в почетный караул.

— Вот у кого бы сотскому поучиться, — хмыкнул исправник.

Дворник поклонился нам, отступил в сторону.

— Иди отдохни, — распорядилась я.

Герасим вопросительно посмотрел на меня, будто желая убедиться, что мне не нужна помощь.

— Отдохни, — повторила я. — И, если пойдешь во двор, я там пса прикормила. Не обижай его. Если он, конечно, первый кусаться не полезет. Пусть остается.

Дворник снова поклонился, давая понять, что принял к сведенью, и начал спускаться по лестнице.

— Кузьмин говорил, будто дворник глухонемой, — сказал Стрельцов, глядя ему вслед.

— Немой, но не глухой, — поправила его я. — Он встал, когда услышал наши шаги, — вы ведь наверняка тоже обратили на это внимание. Ну и в целом с ним можно общаться голосом.

— Но допросить едва ли получится, — задумчиво произнес исправник.

— Почему же? — удивилась я, открывая дверь и жестом приглашая гостей внутрь.

В комнате по-прежнему царил полумрак из-за плотных штор, только в луче света, пробившемся между ними, плясали пылинки. Покойница, как и полагалось покойнице, оставалась в постели, топор так же торчал во лбу. Разве что запах изменился: в нем появились отчетливые нотки тухлятины, как от заветрившейся крови.

Иван Михайлович устремился к трупу, Стрельцов остался в дверях, заслоняя зрелище то ли от меня, то ли от заметно побледневшей кузины.

— Он же немой, — продолжил он начатый разговор.

— Вы как будто никогда не играли в «да-нетки», — фыркнула я и осеклась, вспомнив, что в детстве исправника явно были другие игры.

— Не довелось. Просветите меня.

— Ведущий загадывает ситуацию, нелепую или комичную, а игроки отгадывают, задавая ему вопросы. Отвечать можно только «да», «нет» или «не имеет значения».

— Например? — заинтересовался исправник.

— Девушка вошла в… — Тьфу ты, чуть не сказала «загс»! — …в церковь с одним любимым мужчиной, а вышла с другим. Всех все устраивает. Как так?

Варенька широко распахнула глаза, явно собираясь возмутиться безнравственностью вопроса.

— Ну, это просто, — рассмеялся Стрельцов. — Вошла с отцом, вышла с мужем. — Он посерьезнел. — Боюсь, с вашим Герасимом будет сложнее.

4

Пока я хлопала глазами, пытаясь переварить эту новость и убедить себя, что почтенный доктор вряд ли склонен к идиотским розыгрышам, тот понял, что внятного ответа от меня не дождется. Выглянул за дверь.

— Кирилл Аркадьевич, не съездите ли вы к Северским? Телу наше внимание больше не потребуется, а я послежу, чтобы в доме никто ничего не трогал.

— Да, конечно.

Стрельцов помчался по лестнице. Чертыхнулся: похоже, и его подстерегла коварная ступенька.

Варенька вдруг всхлипнула, потом еще раз, а через миг разрыдалась в голос.

— Вот останусь хромая, и никто меня замуж не возьмет!

Я присела рядом с девушкой, обняв ее за плечи. Будь дело в нашем мире, я бы сказала, что волноваться не о чем. Однако, судя по лаудануму, медицина здесь так себе, и обещать, что все будет хорошо, пожалуй, опрометчиво.

— Когда это хромота мешала настоящей любви? Луиза де Лавальер хромала и была обезображена оспой, но король обожал ее.

— Король Лангедойля? — переспросила Варенька.

Я мысленно выругалась. С чего я взяла, что раз в этом мире говорят по-русски, то и история с географией те же?

— Именно. — Повторять название страны вслух я не решилась, боясь сломать язык с непривычки. — Правда, это было давно, и история с тех пор успела изрядно забыться.

А чем она закончилась, юным девушкам лучше и вовсе не рассказывать.

Доктор подошел ближе.

— Соглашусь с Глафирой Андреевной: истинная любовь смотрит в душу и не видит изъянов внешности. Поверьте, я за свою жизнь перевидал немало семейных пар.

Кажется, утешение не помогло. Варенька надула губки, собираясь опять разреветься, и доктор поспешно добавил:

— Но на вашем месте я бы не стал переживать. Сейчас я вправлю вывих, а потом Анастасия Павловна посмотрит на вашу ногу. Ее благословение творит настоящие чудеса.

Благословение? Это что за местная святая? Надеюсь, доктор полагается в лечении не только на лауданум и молитвы.

— Походите немного в лубках, ничего страшного, к бальному сезону снова будете танцевать, очаровывая всех, — закончил он.

— Я еще не выходила в свет, — шмыгнула носом девушка.

— Значит, станете самой блистательной дебютанткой столицы, — не сдавался доктор.

— Столицы, как же! — Она снова расплакалась. — Маменька в эту глушь сослала к кузену, а папенька сказал, что не видать мне столицы как минимум год, а то и дольше, если не образумлюсь. Этак и в старых девах останусь!

Я подавила улыбку: в пятнадцать-шестнадцать лет бояться остаться старой девой явно преждевременно. Молча притянула девушку к себе, давая прореветься вдоволь. Иван Михайлович склонился к моему уху.

— Пожалуй, вы, Глафира Андреевна, как никто сможете убедить Варвару Николаевну, что ее родители искренне желали ее уберечь, — прошептал он.

Судя по намеку — и гусару, которым меня пыталась попрекнуть Агафья, — Вареньку «сослали» в деревню подальше от неподходящего молодого человека. В самом деле неподходящего или только по мнению родителей — кто знает. Зато понятно, почему она так старательно изводит всех вокруг: не плохое воспитание, точнее, не одно оно тому причина.

Карма это, что ли, у меня такая — воспитывать чужих детей?

— А теперь потерпите, Варвара Николаевна, — сказал доктор уже громче. — Будет больно.

Он как-то повернул ее лодыжку, кость щелкнула, вставая на место. Варенька, только что рыдавшая от обиды на весь мир, стиснула зубы, застонав, но тут же через силу улыбнулась. Вытерла слезы рукавом.

— Вот так. Теперь я перебинтую вашу ногу, и отдохните до приезда Анастасии Павловны.

Девушка расслабилась, видимо, после вправления боль стала меньше. А может, обезболивающее, оно же успокоительное, подействовало, потому что Варенька зевнула:

— Я хочу домой.

— Отдохнешь и поедешь, — заверила я, подкладывая ей под голову думочку.

— А чего вы мне тыкаете? — сонно проговорила девушка.

Я мысленно хмыкнула. В самом деле, мне она казалась ребенком, но сейчас я и сама выгляжу как недавний ребенок. Не говорить же, что я в три раза старше нее? Да и не настолько старше, как показывает практика: сейчас у меня тоже самоконтроля не больше чем у подростка.

— Вот вы и почти пришли в себя, графиня, — улыбнулась я. — Отдохните.

Варенька свернулась калачиком на диване, зябко передернув плечами. В комнате действительно было прохладно: солнце, светившее все утро, ушло, за окном повисла тусклая сырость, тяжелые серые тучи затянули небо.

Я огляделась, но ничего похожего на одеяло или плед не нашла.

— Я видела плед в спальне тетушки, — тихо сказала я доктору. — Пойдемте вместе, чтобы вы убедились: я ничего не брала и не перекладывала.

Иван Михайлович улыбнулся.

— Вы вполне могли сделать что угодно утром, до приезда исправника, как и любой из остальных обитателей дома. Но я провожу вас: юной девушке наверняка неуютно находиться в одном помещении с покойницей, тем более...

Он не стал договаривать. А я не стала говорить ему, что не боюсь мертвых.

Дедушка умер, когда я гостила у него летом в деревне. Отец не смог вырваться с работы сразу: бывший тесть не считался близким родственником. И два дня я оставалась с телом одна в деревенском доме.

Никогда я не была особо набожной, но тогда достала дедов молитвослов и, когда не спала и не ела, читала все подобающие случаю слова. Если бога нет — они не повредили ни мне, ни деду. Если есть — возможно, помогли. Обрядить тело к похоронам помогли соседки, а гроб дед приготовил себе задолго до того, еще когда не стало бабушки.

Это напомнило мне еще кое о чем.

— Покойницу надо обмыть и обрядить, — произнесла я негромко, чтобы не слышала Варенька. — Или вы будете проводить вскрытие?

— Не буду: причина смерти очевидна.

Доктор сам взял из кресла плед, встряхнул его, прежде чем сложить. Была ли это попытка мне помочь — или проверка, что я не унесу вместе с пледом что-то, что могло бы изменить картину убийства?

5

Полкан в три прыжка оказался рядом, с размаху сиганул на спину управляющему, вцепился в загривок, словно здоровому медведю. Тот завопил, повалился на меня. Я со всей силы оттолкнула его, добавив еще пару ласковых. Подхватила полено, но оно не понадобилось. Савелий, забыв о собаке, верещал поросенком, хлопал себя по груди, чтобы погасить пламя.

Пламя?

Сюртук полыхал ровно там, где уперлись мои ладони, отпихивая мерзавца. Но как?

Долго удивляться мне не позволил Полкан: опрокинул управляющего на землю, вцепился в руку, которой тот закрывал шею. Я испугалась, что дело кончится трупом, а крайним сделают пса. Да и порасспросить этого типа было бы полезно.

— Полкан, к ноге! — крикнула я, совершенно забыв, что дворняге негде было пройти курс дрессуры.

Но тот мгновенно послушался, слез с управляющего, всем видом показывая разочарование. К ноге, правда, тоже торопиться не стал, навис над человеком, готовый снова вцепиться. Савелий сбил пламя, но встать не решился, отползал, с ужасом глядя то на собаку, то на меня.

Я перехватила полешко поудобнее, шагнула к управляющему.

— Ты кровавую тряпицу мне под тюфяк подложил?

Челюсть его затряслась, но вместо признания раздался отборный мат.

Полкан, угрожающе зарычав, качнулся к управляющему.

— Убери собаку! — взвизгнул тот.

Хорошо, попробуем зайти с другой стороны. Я демонстративно взвесила в руке полено.

— Чем тебе исправник помешал? Чего боишься?

— Глафира Андреевна, что вы делаете?

Я ругнулась: как невовремя! К нам, отдуваясь, бежал доктор. Видимо, Савелий орал достаточно громко, чтобы тот услышал и помчался спасать. Надо отдать должное приказчику — опомнился он быстро.

— Помогите! — завопил он во всю глотку. — Она бешеная!

Все же в возрасте Ивана Михайловича бегать надо или регулярно, или вообще не пытаться. Когда он остановился подле нас, я испугалась, что он свалится с сердечным приступом, а кто знает, есть ли в этом мире подходящие лекарства. Второго доктора-то под рукой точно нет!

— Глафира… Андреевна...

— Она натравила на меня собаку, а потом накинулась с магией. Вот! — Жестом матроса, рвущего на груди тельняшку, управляющий распахнул полы сюртука, показывая обгорелые прорехи на жилете и рубашке — вплоть до тела, где вздувались волдыри.

Меня передернуло.

Это в самом деле я сделала? Следы выглядели так, будто мои руки превратились в раскаленные утюги. Я уставилась на них. Руки как руки: широкие от работы ладони, мозоли, заживший порез у основания большого пальца. Снова посмотрела на обожженного приказчика. Замутило: все же живой человек, хоть и гаденыш.

— Я просто вышел во двор, а она…

Я обтерла разом вспотевшие ладони о юбку. Похоже, я сама себя закопала: если я способна, разозлившись, поджечь чужую одежду и обжечь до волдырей, то могла и тетку рубануть, тоже разозлившись. Почему, ну почему эта магия, будь она неладна, вылезла вот так?

Иван Михайлович помог управляющему подняться. Посмотрел на него. На меня.

— Ее надо запереть, а пса пристрелить, — не унимался Савелий.

Полкан зарычал.

— Тихо, мальчик. Тихо. Я тебя в обиду не дам.

— Глафира Андреевна? — Доктор порывисто шагнул ко мне. — Вы позволите?

Он приподнял мне подбородок, разглядывая шею.

— Повреждения не так серьезны, синяка, скорее всего, не останется. Но несомненны, — заключил он. — Похоже, ваша беседа с самого начала протекала не слишком мирно.

— Я защищался! — возмутился управляющий.

— Савелий Никитич. Настоятельно рекомендую вам исполнить просьбу, — это слово он выделил голосом, — исправника и, вернувшись в свою комнату, оставаться там столько, сколько понадобится.

— Это называется домашний арест, и я требую объяснений...

— Требуйте их у его сиятельства, — отрезал доктор. — Вернитесь в комнату, я приду обработать ваши ожоги.

— Вы не имеете права распоряжаться в чужом...

Иван Михайлович посмотрел на меня.

— Глафира Андреевна?

— Будь моя воля, я выставила бы этого человека из дома без расчета. Но не буду спорить с его сиятельством…

Управляющий не дал мне договорить.

— Почему этой девке разрешается ходить по всему дому и оскорблять людей?

— Потому что она хозяйка этого дома, если вы вдруг об этом забыли, — отрезал доктор.

— Она убийца!

— Это не доказано. Возвращайтесь в свои покои.

— Я с места не сдвинусь!

Иван Михайлович пожал плечами.

— Воля ваша, если вам не нужна моя помощь, не смею вмешиваться.

— Очень нужна, вы же сами видите, эта ненормальная...

— Не дала себя придушить, — негромко заметила я.

— Хватит! — Оказывается, добродушный доктор тоже умел командовать. — Савелий Никитич, вы ведете себя не как дворянин. Возьмите себя в руки.

— Сами-то давно ли дворянином стали? — огрызнулся управляющий.

Доктор обернулся ко мне, словно не услышав.

— Глафира Андреевна, простите за эту сцену. Давайте я помогу вам с дровами.

Савелий скрипнул зубами, поняв, что ничего не добьется. Направился к дому, размахивая руками так, будто с каждым шагом разрубал воображаемого противника.

— Не стоит, Иван Михайлович, — улыбнулась я. — Вам еще этого потерпевшего лечить.

— Удивлен, что у вас наконец нашлась смелость постоять за себя.

— То есть вы все знали и не вмешивались? — возмутилась я.

— Глафира Андреевна, я не так давно практикую среди местных помещиков, а не в Больших Комарах. Мне известно, что после смерти вашей матушки с вами случилась нервная горячка… — Он хмыкнул чему-то своему. — И мой предшественник, объявив вас недееспособной, обратился к дворянскому собранию. Учитывая ваше несовершеннолетие и состояние здоровья, опекунство передали вашей двоюродной бабушке.

— И всем было…

— Глафира Андреевна. — В его голосе проскользнул холод. — Вы прекрасно понимаете, почему симпатии общества были не на вашей стороне.

6

Не зная, сколько яйца пролежали на кухне, я решила их перебрать, по очереди опуская в воду. Как обычно и бывает, когда их приносят из курятника каждый день, складывая в одно место, все оказались разной свежести. Те, что утонули, я сложила в чугунок и поставила в печь запекаться — так не придется обнаружить тухлое уже во время чистки. Часть качалась у поверхности, выставив острый кончик, — эти я отложила, чтобы разбивать по одному в отдельную миску. А те, что легли на бок и всплыли целиком, сразу отправились в помойное ведро.

Соды в доме, чтобы добавить в тесто, не нашлось, но был винный камень, ее заменивший. Замесив тесто на воде, я оставила его немного выстояться и вышла во двор.

Полкан приветствовал меня так, будто не видел как минимум неделю, хвост крутился не хуже пропеллера. Отбежал в сторону, гавкнул, снова подбежал, когда я пошла по двору, исследуя его.

Где же тут огород?

Усадьба явно знавала лучшие времена. Двухэтажный дом с портиком в шесть колонн и треугольным фронтоном. Я могла представить, как он выглядел когда-то: белизна колонн контрастирует с песочного цвета стенами и зеленой крышей. Но сейчас сквозь облупившуюся краску крыши проступала ржавчина, колонны посерели, на бурых стенах из-под отвалившейся штукатурки проглядывали кирпичи. Хотя по крайней мере кирпичи еще держались. По обе стороны главного здания притулились флигели – судя по размерам, раньше там жили гости или слуги. Сейчас доски крест-накрест заколачивали окна и двери, а в щелях крыльца пробивалась крапива, пока нежная, молодая. Хозяйственные постройки прямоугольником обступали просторный двор. Конюшня. Каретный сарай, в просторной пустоте которого сиротливо жались друг к другу карета и открытая повозка. Почти пустой амбар. Как бы узнать, много ли у меня теперь земель и засеяны ли они или в таком же запустении, как и дом? Рядом с амбаром обнаружился барак с нарами внутри — должно быть, людская или помещения для работников. Дальше едва возвышался над землей холм погреба. И тот самый сарай-мастерская, где Герасим брал доски для будки.

Огород нашелся позади хозяйственных построек. Точнее, то, что от него осталось. Укроп-самосевка пробивался тут и там без всякого порядка, крепкие глянцевые листья хрена торчали где вздумается, тонкие перья лука и озимого чеснока выстроились неровными рядами. Пара грядок с молодым щавелем радовала глаз сочной зеленью. На нескольких свежевскопанных грядках уже появились всходы, но пока слишком тонкие, чтобы опознать растения. В дальнем углу кусты смородины и крыжовника сплелись в непролазные заросли. Да, не разбежаться.

Я набрала в корзину укропа и лука, прихватила мокрицы и крапивы. Лук порублю в яйца как есть, остальную зелень немного припущу и тоже смешаю с вареными яйцами, вот и начинка.

Оглядела лужок, разлегшийся сразу за грядками. Кое-где оставались пятна прошлогодней травы, и свежая была еще совсем невысока, но местами уже желтели головки редких пока одуванчиков. Похоже, луг тоже считался частью усадьбы, потому что в десятке метров от огорода обнаружилась баня, которой явно пользовались. Зато в кузницу, стоявшую поодаль, давно никто не заходил, но оценить, все ли на месте, я не могла, поскольку ничего не понимала в кузнечном деле.

Я хотела уже возвращаться, но Полкан гавкнул и понесся прямо через луг в сторону деревьев, отгораживающих его. Оглянулся на полпути, снова гавкнул, мол, чего стоишь, пойдем посмотрим. Идти было не так далеко, метров пятьдесят от силы, и я не удержалась от любопытства.

За первым рядом деревьев открылся старый парк. Когда-то, наверное, великолепный, с прудом и белоснежной беседкой-ротондой на островке, к которому вел подвесной мост. Но сейчас дорожки заросли, беседка потемнела и облупилась, а ступить на мост я бы поостереглась даже в нынешнем худосочном теле.

Как же богатое когда-то имение дошло до такого состояния? Конечно, поддерживать дом, и парк, и конюшню, наверняка стоило денег, и немалых. Или хозяева замахнулись на роскошь, которая на самом деле была им не по карману?

В пруду плеснула рыба, хотя время вечернего клева наступит еще не скоро. Из ветвей спикировал зимородок: трудно было не узнать его ярко-голубую спинку и оранжевую грудку. Зависнув на миг над водой, он взмыл, держа в клюве бьющуюся рыбешку, и опять исчез среди веток. Я проводила его взглядом. Встряхнулась.

— Спасибо за экскурсию, — сказала я Полкану.

Тот гавкнул и снова куда-то побежал.

— Не сегодня, мальчик. Надо поесть приготовить. И еще ступенька, будь она неладна.

Словно поняв мои слова, пес развернулся к дому. Я за ним.

Сковородок нашлось множество, даже было из чего выбрать. Я привыкла печь не меньше чем на трех, а лучше четыре: знай наливай да переворачивай. Но в печи получилось еще быстрее — блины пропекались сразу с двух сторон. Вскоре на столе стояла тарелка с ароматной золотисто-коричневой стопкой. Я завернула начинку в половину блинов и вернула на край печи, чтобы оставались теплыми, но не пересыхали.

Возясь с блинами, я думала о ступеньке. Дождаться возвращения Герасима и поручить ему или заняться самой? Вспомнила, как исправник, торопясь вниз, чуть не слетел с лестницы. Самой. Мало мне трупа и вывихнутой ноги гостьи, не хватало, чтобы себе сломали что-нибудь помощницы или, того хуже, местная святая, за которой поехал Стрельцов.

Наверняка в этом доме где-то были и складной метр, и сантиметровая лента — или то, что их заменяло в этом мире. Но перерывать весь дом не было времени, так что я решила обойтись пеньковой веревкой, моток которой попался мне на кухне. Подходящая доска нашлась в сарае-мастерской, так что мне оставалось только отпилить ее и, взгромоздив ее на плечо, занести в дом. Отодрав прогнившую доску, я вооружилась молотком и начала приколачивать свежую ступеньку на место. Но не успела забить и первый гвоздь, как за спиной раздалось изумленное:

— Глафира Андреевна, что вы делаете?

Я едва не проглотила гвозди. Кое-как удержала ругательство.

7

— Надеюсь, этого не случится. — Она помолчала. — Я не судья и не возьмусь судить, виновны вы или нет. Хочется верить, что нет. Однако, зная, как с вами обошлись, если понадобится, я помогу вам составить прошение о помиловании и прослежу, чтобы оно попало в руки императрицы. Она славится умом и добротой.

Внутри разлилось тепло.

— Спасибо. Надеюсь, это не понадобится.

— Я тоже на это надеюсь.

Я подала ей чистое полотенце и миску. Чтобы не смущать, отвернулась, разводя теплую воду.

— Может быть, не искать ткань, а перенести графиню сюда? — спросила я.

Конечно, мне попадалась в сарае мешковина, но пыльная и пропахшая мышами. Не хватало еще вместе с ней заразу притащить.

— В кухню? Она скажет, что с ней обращаются как с нищенкой, — хихикнула Анастасия за моей спиной.

Так. Еще один пробел, и спасибо ей, что спасла меня от неловкости. Значит, придется собрать все полотенца из буфета в столовой. И там же накрыть на стол. Хорошо, что я нашла столовую еще утром, когда искала кухню. И там было довольно чисто — видимо, где-то Глаша справляться успевала, а на что-то не хватало сил. А может, старухе было не все равно, чисто ли в столовой и гостиной, а на кухню она и не заглядывала. Как теперь узнать?

— Схожу за полотенцами, — сказала я.

Когда я вернулась, княгиня уже привела себя в порядок.

— Простите, что доставила вам лишние хлопоты, — сказала она.

— Надо было взять ее с собой. Я люблю детей.

До меня вдруг дошло: в этом мире я вовсе не обязана оставаться бездетной! Вполне возможно, что у меня все получится. Жаль, что проверить это можно будет только одним способом.

— Не уверена, что малышке было бы лучше в дороге. — Анастасия улыбнулась. — Но вы, похоже, действительно любите детей, это заметно по тому, как вы о них говорите.

Я опомнилась, погасила улыбку, которая без моего ведома расплылась до самых ушей. В самом деле, не бежать же проверять прямо сейчас! Я представила, как это бы выглядело, и едва не рассмеялась сама над собой. Подхватила миску с теплой водой и кипу полотенец.

— Пойдемте. Вам понадобится еще какая-нибудь помощь?

— Мне — нет, но Вареньку ваше присутствие, пожалуй, успокаивает.

Мы вернулись наверх. Анастасия принялась за работу. И, наблюдая за ее спокойными, уверенными движениями, выдающими опытного врача, я никак не могла увязать их с внешностью совсем молодой девушки. Не могла же она окончить медицинский в десять лет? Ну в двенадцать. Или в магическом мире люди и старятся по-другому?

Что ж, спрашивать об этом было явно некого. Поживем — увидим.

— Вот и все, — сказала наконец Анастасия. — Если я больше не нужна, разрешите вас покинуть. Степан отвезет меня домой.

— Пообедайте с нами, — предложила я.

— Мне нужно вернуться к малышке. — она смущенно улыбнулась. — У Аленки режутся зубки.

— Понимаю. Тогда я заверну вам с собой, если вы не против. Вам сейчас не стоит голодать.

Извинившись перед остальными, я поспешила вниз. Да уж, с этой лестницей никакой фитнес не нужен, побегай туда-сюда и будешь стройнее тростинки, заодно и от инфаркта убежишь. Сложила в небольшой горшок блины с начинкой, заварила собранные на обратной дороге смородиновые листья в бутылке, ее тоже завернула в ткань. И грелкой послужит, не давая еде быстро остыть, и заварится как следует по дороге. Когда я вышла с узелком к лестнице, Анастасия со Стрельцовым уже стояли внизу.

— Я надеялся, что вы сможете засвидетельствовать записи осмотра комнаты и тела, — услышала я.

— Для этого у вас есть Мария Алексеевна. Она, может быть, и пристрастна, но честна, это знают все.

Стрельцов кивнул. Интересно, будет ли он обыскивать весь дом? В этаком дворце дело может затянуться на несколько дней. Мне-то все равно, заодно хоть узнаю, где тут что, а вот ему и понятым будет морока. Я решила не думать об этом: узнаю по ходу дела. Но вот будет смешно, если окажется, будто убийца зря подкинул мне «улику».

Мы с исправником проводили гостью до просторной коляски. На прощание она обняла меня.

— Рада знакомству, Глафира Андреевна. Помните, что я вам говорила, и не стесняйтесь.

Только когда коляска укатила, я сообразила, что у коновязи остались только лошади приехавших в самом начале, верхом.

— За Марией Алексеевной пришлют экипаж? — спросила я.

— Мария Алексеевна намерена пожить у вас, помочь с похоронами и прочим. И заодно поддержать, — ответил исправник.

Я подобрала отвисшую челюсть.

— А меня кто спросил? — не удержалась я.

— Марья Алексеевна не спрашивает, она делает что считает нужным, — хмыкнул Стрельцов. — Но на вашем месте я бы не отказывался. Люди очень плохо говорят о барышнях, которые живут одни, без родственницы или компаньонки, независимо от возраста. А в вашем случае и с вашей репутацией слишком велика вероятность, что кто-нибудь захочет… — Он замялся, подбирая слова. — Получить вашу благосклонность без вашего согласия.

Отлично, просто отлично. Я вспомнила сальный взгляд управляющего и его шипение «потаскуха!». Уж не пользовался ли он девчонкой по своему усмотрению?

Меня передернуло.

— Простите, Глафира Андреевна. Но я должен был предупредить, видя, что вы сами еще не осознали.

Я стиснула зубы, удерживая ругательство. Предупредительный нашелся! Лучше бы рассказал как дворянка умудрилась настолько загубить свою репутацию, что к ней относятся будто к публичной девке? Впрочем, канва была в целом понятна. «Согрешила», как говорила моя бабушка, с гусаром, которого поминают тут к месту и не к месту, а тот пошел языком трепать. Но все же этого мало, чтобы объявить девушку не способной отвечать за себя и свои поступки, и нервная горячка тоже явно не причина, чтобы «симпатии света» оказались «не на ее стороне».

— Спасибо за предупреждение, — процедила я. — Но как Мария Алексеевна может помешать вашему гипотетическому мерзавцу меня изнасиловать? Не может же она ходить за мной всюду, вплоть до… — Исправник смотрел на меня с таким ошалелым видом, что я поторопилась исправиться: — …комнаты размышлений?