Хранительница

Глава 1. Наследство мистера Пенумбры

Поезд, выдыхая клубы белого пара с шипением, словно уставший великан, замер на закопченной станции «Королевский вокзал Лестрауда». Стеклянный купол вокзала пропускал бледный свет антарионского солнца, пробивавшийся сквозь пелену дыма и пара, что вечно висела над столицей. Воздух пах углем, маслом и чужими жизнями.

Амели Стоклауд вышла на перрон, сжимая в руке протертый саквояж. Она выглядела как обычная провинциалка, впервые попавшая в столицу: глаза широко раскрыты, пытаясь объять необъятное движение автохомутов, паровых кэбов и пестрой, спешащей толпы. Но в ее взгляде была не только растерянность. Была привычная собранность. Привычка полагаться на себя.

Вспышка памяти:

Десять лет назад. Мастерская отца. Он, покрытый масляными пятнами, объясняет ей, семилетней, устройство карданного вала. «Понимаешь, Ами, главное — не сила, а точность. Один неверный винтик — и вся система летит к чертям». Она кивала, серьезная, впитывая каждое слово, в то время как ее сверстницы играли в куклы.

Она была дочерью механика из глухого промышленного городка. Ее детство пахло машинным маслом и раскаленным металлом. Институт Механических Искусств в Глиммерфилде был для нее билетом в другой мир, который она вырвала упорным трудом, зубрежкой ночами напролет и бесконечными чертежами.

Двадцать два года, диплом престижного Института Механических Искусств Глиммерфилда у нее в сумме и… письмо от столичного нотариуса. Нежданное наследство. От дядюшки, о существовании которого она лишь смутно догадывалась.

Старый дилижанс, лязгая цепями и покачиваясь на рессорах, привез ее на улицу Тик-так, что ютилась на окраине богемного квартала Шестеренок. Дом был именно таким, каким его описывали: узким, втиснутым между двумя каменными громадами, с потемневшим от копоти фасадом и единственной витриной, настолько грязной, что невозможно было разглядеть, что за ней.

Ключ, тяжелый, чугунный, с причудливой бородкой, с щелчком повернулся в замке. Дверь со скрипом отворилась, и Амели окунулась в мир, застывший во времени.

Воздух был густым и сладким — пахнет старыми страницами, воском для полов и легкой ноткой окисленной латуни. Луч света из открытой двери выхватил из полумрака бесчисленные полки, громоздящиеся до самого потолка, ломящиеся от книг. Меж них вились хитрые латунные лесенки на рельсах, а с потолка свисали сложные системы противовесов и блоков, похожие на замершие механические паутины. Казалось, сам магазин был одним большим хитроумным механизмом.

Сердце Амели защемило. Она любила механизмы, но ее страстью были не гигантские паровые двигатели, а именно эти маленькие, но важные детальки, хрупкие и точные механизмы, где шестеренки и пружинки, преобразующие привычные вещи.

На солидном дубовом прилавке, рядом с застывшим в вечном молчании телеграфным аппаратом, лежало письмо. Конверт из плотной желтоватой бумаги, адресованный ей.

«Дорогая моя Амели,

Если ты читаешь это, значит, мои часики наконец-то остановились. Прости, что не искал встречи при жизни. Старые грехи — длинные тени. Я оставляю тебе не просто магазин. Я оставляю тебе „Пенумбру“. Место, где книги не просто хранят знания. Они его охраняют.

Каждая книга здесь — это деталь одного большого Механизма. Механизма, который держит в равновесии кое-что очень важное. Твой диплом инженера-механика — не случайность. Твои руки, умеющие чувствовать металл, понадобятся ему.

Магазин заброшен, и Механизм замирает. Скорость его остановки увеличивается. Ты услышишь это по тиканию.

Первое правило: никогда не перемещай книги с их положенных мест без крайней необходимости. Они выверены с точностью до миллиметра.

Второе правило: раз в неделю, в час, когда большая стрелка городских часов на башне указывает на луну, заводи главный маятник. Ключ под прилавком.

И последнее: бойся Тишины. Если тикание прекратится совсем, будет уже поздно.

Твой недостойный дядя,
Альбатрос Пенумбра».

Амели с недоумением опустила письмо. Какое тикание? Она прислушалась. Кроме отдаленного гула города и потрескивания углей в камине (как он тут топился?), она не слышала ровным счетом ничего. Абсурд! Книги не могут быть механизмом!

С раздражением она обошла прилавок и увидела его. В стене был вмонтирован сложный прибор, похожий на гибрид астролябии и часового механизма. В центре — маятник, застывший в мертвой точке. Крупная бронзовая стрелка на циферблате под ним показывала на деление «Застой».

И тут ее взгляд упал на полку рядом с механизмом. Книга в потрепанном кожаном переплете лежала неровно, явно выпирая вперед по сравнению с другими.

Рука инженера вздрогнула. Беспорядок! Не выдержав, она потянулась, чтобы поправить ее, вернуть в идеальную линию.

В тот миг, когда ее пальцы коснулись корешка, по всему магазину пронесся тихий, но отчетливый звук — словно треснула стеклянная струна. Амели отдернула руку.

И тогда она услышала.

Тикание.

Оно шло не от механизма на стене. Оно исходило отовсюду. От полок, от книг, от самого воздуха. Неровное, сбивчивое, полное тревоги. Тик-так. Тик-… так-так. Тик.

Сердце Амели забилось в унисон этому сбоящему ритму. Она посмотрела на циферблат. Стрелка дрогнула и сдвинулась еще на одно деление, ближе к красной зоне, подписанной «Распад».

Она невольно нарушила правило. Она тронула книгу.

И Механизм — какой бы он ни был — начал сбоить.

Внезапно дверь магазина распахнулась, и на пороге появилась худая женщина в строгом платье и с блокнотом в руках. Ее глаза, увеличенные толстыми линзами очков, быстрым, как у ящерицы, движением осмотрели помещение.

— Мисс Стоклауд? Я из Управления городского хронометража. Зафиксировали всплеск темпоральных аномалий в этом квадрате. Все ли у вас в порядке? Вы должны понимать, несанкционированные вмешательства в ход времени караются по всей строгости Кодекса шестеренок и…

Глава 2. Ключ от тишины

— Чрезвычайная… ситуация? — голос Амели прозвучал слабо, почти заглушаемый участившимся, нервным тиканьем, которое теперь, казалось, исходило даже от стен. — Что это значит? Что происходит?

Чиновница, мисс Элоди Врин, судя по визитке, которую она лихорадочно выудила из кармана, щелкнула замком своего портфеля. Внутри лежал не блокнот, а сложный прибор, напоминающий комбинацию секстанта и хронометра с множеством дрожащих стрелок.

— Это значит, мисс Стоклауд, что баланс локального временного поля, которое поддерживает ваш… э-э-э… «магазин», приближается к коллапсу. — Она тыкала пальцем в одну из стрелок, которая дергалась, уходя в красный сектор. — Вы только что своими действиями ускорили процесс, который, судя по всему, и так шел последние несколько месяцев. Где главный стабилизирующий маятник?

Амели, ведомая уже не любопытством, а нарастающей паникой, кивнула в сторону замершего механизма в стене.

— Дядя писал… нужно заводить его ключом. Ключ должен быть под прилавком.

Она бросилась к массивной стойке, усеянной мелкими ящичками и рычажками. Снизу была неприметная дверца. Амели дернула за медную ручку. Внутри, в бархатном гнезде, лежал не ключ. Лежал идеально отполированный латунный цилиндр, размером с ее ладонь, испещренный мельчайшими, тонюсенькими углублениями и выступами. Это был не ключ. Это была сердцевина сложнейшего механизма.

— Ключ… — растерянно прошептала Амели. — Его нет.

Мисс Врин издала звук, средний между вздохом и шипением.

— Конечно, его нет. Ключ — это метафора для Хранителя. Это и есть ключ! — она указала на цилиндр. — Его нужно вставить в сердечник маятника и повернуть. Но для этого механизм должен быть приведен в исходное положение! Все книги должны стоять на своих местах, искажающие факторы устранены! Вы же инженер, должны понимать — нельзя вставлять шестерню в работающий механизм под нагрузкой!

Тикание стало громче, приобретя металлический, угрожающий оттенок. Где-то на верхней полке с легким печальным звоном упала стеклянная линза от какого-то оптического прибора. Воздух затрепетал, и на миг показалось, что тени поползли не в ту сторону.

— Что будет, если он остановится? — спросила Амели, сжимая в руке холодный латунный цилиндр.

— Полная темпоральная стагнация. — Мисс Врин говорила быстро, скуляще, как заведенная. — Вся материя в радиусе действия, а это, судя по мощности резонатора, весь квартал, застынет в вечном «сейчас». Ни движения, ни мысли, ни жизни. Красивая, неподвижная картина на века. Управление такого, конечно, не допустит, мы эвакуируем и изолируем площадь до решения проблемы, но ваш магазин… ваш Механизм… он будет утерян. Навсегда.

Мысль о том, что она только что получила это невероятное наследие и уже вот-вот его уничтожит, обожгла Амели like a red-hot iron. Нет. Так не будет.

Она закрыла глаза, заставляя себя дышать глубже. Отбросила панику. Она — инженер. У любой системы есть логика. У любого механизма — инструкция по запуску.

— Исходное положение… — проговорила она, открывая глаза. — Все книги на местах. Я тронула одну. Ту. — Она показала на ту самую, торчащую книгу.

— Вероятно, это триггерная точка. Балансировочный грузик, — тут же отозвалась мисс Врин, поглядывая на свой хронометр. — У вас есть минуты три. Не больше.

Амели подошла к полке. Книга была тяжелой, в кожаном переплете без названия. Она аккуратно, с усилием (она словно вросла в пространство вокруг себя) попыталась подтолкнуть ее на место. Не двигалась.

— Не давите силой! — взвизгнула чиновница. — Вы же не молотком настраиваете хронометр! Думайте! Почему она сдвинута?

Амели отдернула руку. Она осмотрела полку. И увидела. На соседней книге, что должна была стоять вплотную, лежал легкий слой пыли. А на той, проблемной, его не было. Значит, ее недавно убрали. Или… она сама сдвинулась? Но почему?

И тут ее взгляд упал на латунный цилиндр в ее руке. На его сложную, узорчатую поверхность. А потом — на торец книги. Там, под слоем старой кожи, угадывался некий рельеф.

Сердце ее забилось чаще. Она приложила цилиндр к торцу книги. Выступы и углубления идеально совпали. Это был не ключ. Это была рукоять.

Она вставила цилиндр и провернула его. Раздался тихий, удовлетворенный щелчок. Затем книга сама, плавно и беззвучно, въехала на свое место, встав в идеальную линию с другими.

Тикание по всему магазину вдруг синхронизировалось. Сбивчивый, тревожный рой отдельных звуков слился в одно ровное, уверенное, громкое:
ТИК-ТАК. ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.

Стрелка на главном механизме дрогнула и отползла из красной зоны, остановившись на «Нейтрально». Воздух перестал дрожать. Тени снова легли правильно.

Мисс Врин выдохнула с таким облегчением, что ее очки запотлели.
— Ну вот. — Она захлопнула свой портфель. — Кажется, вы справились с первым кризисом. Поздравляю. На первый раз предупреждение. В следующий раз — штраф. Очень большой. — Она повернулась к выходу.

— Постойте! — крикнула ей вслед Амели. — Что это был за механизм? Почему книги? Как это все работает?

Чиновница обернулась на пороге. Дождь за ее спиной снова зашуршал по мостовой, и гудок паровоза прозвучал как обычно — громко и далеко.
— Я занимаюсь хронометражем, мисс Стоклауд, а не метафизикой. Ваш дядя считал, что знания — это не просто информация. Это энергия. И у энергии есть ритм. Он нашел способ… его гармонизировать. Чтобы одни идеи не подавляли другие слишком резко. Чтобы прошлое не душило будущее. Этот магазин — стабилизатор. А вы теперь его Хранитель. Удачи. Вам понадобится ее много.

Дверь закрылась. Амели осталась одна в полной, наконец-то здоровой тишине, нарушаемой только мерным, гипнотизирующим тиканием бесчисленных часов, которые она все еще не видела.

Амели опустилась на стул за прилавком, не чувствуя под собой ног. Она обвела взглядом свое новое царство: бесконечные книги, хитрые механизмы, тикающие тайны.

Она была больше не одинокая выпускница. Она была Хранителем. С огромным штрафом над головой.

Глава 3. Шестеренки памяти

Тикание магазина стало ее новым пульсом. Ровное, уверенное, оно заполнило собой пространство, вытеснив первоначальный страх и замешательство. Теперь это был вызов. Сложнейший механизм, который ей предстояло понять.

Амели сняла форменное пальто Института, повесила его на вешалку в виде шестерни, и закатала рукава блузки. Первым делом — инвентаризация. Она должна была понять, что это за «исходное положение», необходимое для запуска маятника.

Она осторожно подошла к ближайшему стеллажу. Книги стояли плотно, их корешки, потертые и потрескавшиеся, не несли никаких опознавательных знаков — ни названий, ни авторов. Лишь странные символы, вытисненные золотом или нарисованные чернилами: спирали, шестеренки, ключи, песочные часы.

Она протянула руку, чтобы провести пальцем по одной из них, но остановилась в сантиметре от кожи. Вспомнила урок. Вместо этого она присмотрелась. И заметила то, что не видно глазу, привыкшему к грубым механическим формам.

Каждая книга была не просто объектом. Она была частью узора. Тончайшие, почти невидимые латунные нити, похожие на волоски, тянулись от корешков к задней стенке полки, а оттуда — вглубь стены, к главному механизму. Книги не просто стояли на полках. Они были подключены.

«Он оставлял тебе не просто магазин. Он оставлял тебе „Пенумбру“. Место, где книги не просто хранят знания. Они его охраняют».

Слова дяди обретали новый, буквальный смысл. Это был не склад. Это был живой организм. И она, Амели Стоклауд, с ее дипломом по теории паровых приводов, должна была научиться быть его… доктором.

Раздался тихий, мелодичный перезвон. Амели вздрогнула. Звук исходил откуда-то сверху. Она подняла голову и увидела, как по рельсам под потолком плавно скользит маленькая латунная тележка, запряженная… механическим соколом. Птица была размером с кулак, ее перья отливали полированной медью, а глаза были крошечными кристаллами. В когтях она несла сверток.

Тележка остановилась прямо над ней. Сокол отпустил сверток, и тот на тонком тросике плавно опустился прямо в руки Амели. Это была не посылка. Это была книга. Та самая, которую она только что «починила» своим цилиндром-ключом. К ней была прикреплена записка на клочке пергамента тем же узнаваемым нервным почерком:

«Для вводного инструктажа. Начинать следует с основ. А.П.».

Механический сокол, выполнив задание, развернулся и бесшумно улетел вглубь магазина, за полки.

С любопытством Амели открыла книгу. Внутри не было ни букв, ни иллюстраций. Страницы были испещрены схемами. Не чертежами машин, а диаграммами потоков, резонансными кругами, символическими изображениями идей, связанных стрелками, похожими на нити судьбы. Это была схема… мыслительного процесса. Принципиальная схема работы Механизма «Пенумбры».

И она начала понимать. Книги здесь были не просто контейнерами. Они были резонаторами. Каждая книга настраивалась на определенный тип знания, на определенную «частоту» мысли — будь то математическая формула, историческое событие или поэтический образ. Их расположение на полках создавало сложнейший интерференционный рисунок, который и гармонизировал интеллектуальное поле города, не давая одной идее подавить все остальные. Это был гигантский, тончайший механизм баланса.

А маятник… Маятник был его сердцем. Он задавал ритм. Без его равномерного хода вся система постепенно расстраивалась и шла вразнос, как расстраивается оркестр без камертона.

Ей нужно было его завести.

Она снова подошла к главному механизму. Теперь она смотрела на него другими глазами. Она видела не просто циферблат и стрелку. Она видела точки подключения, регуляторы напряжения, слоты для… для чего?

Ее взгляд упал на латунный цилиндр в ее руке. Она перевернула его. На торце, который она вставляла в книгу, были те же микроскопические узоры. Она примерила его к одному из слотов на механизме. Идеальное совпадение.

Сердце ее екнуло. Так вот для чего он! Он был не просто «ключом» для корректировки полок. Он был программируемым элементом, переносящим настройки!

Но куда его вставить? Слотов было несколько, и каждый был помечен своим символом. Шестеренка. Ключ. Песочные часы. Спираль.

Она посмотрела на книгу-инструкцию. На одной из схем был изображен похожий цилиндр, вставляемый в гнездо с символом спирали. Рядом была сноска: «Инициирующая синхронизация».

Выбора не было. Довериться интуиции инженера и схеме, оставленной дядей.

С замиранием сердца она поднесла цилиндр к гнезду со спиралью. Металл к металлу. Легкий щелчок. Она провернула его.

Магазин ахнул.

Тикание на мгновение стихло, а затем возобновилось с новой, невероятной мощью. Полки задрожали. С потолка посыпалась пыль. Главный маятник качнулся — один раз, тяжело, с усилием, словно пробивая себе путь через застывший мед. Второй. Третий.

И пошел.

Размеренно. Веско. ТИК-ТАК. ТИК-ТАК.

С каждой парой взмахов дрожь в магазине стихала. Свет от газовых рожков (которые зажглись сами собой) стал ровнее и ярче. Воздух очистился от ощущения затхлости, наполнившись ароматом старой бумаги, масла и озона — запахом работающего, живого механизма.

Стрелка на циферблате плавно двинулась с «Нейтрально» и замерла на «Баланс».

Амели отступила на шаг, разжав пальцы. Цилиндр остался в гнезде, тихо вращаясь в такт маятнику. Она сделала это. Она завела его.

И в тот же миг из глубин магазина, из-за дальних стеллажей, донесся новый звук. Не тиканье. Мелодичный, печальный и бесконечно усталый перезвон. Будто где-то в сердце «Пенумбры» завелась и заиграла огромная, забытая музыкальная шкатулка.

Это звал ее следующий урок. Где-то там ждала еще одна деталь этого гигантского механизма. И Амели, уже не испуганная выпускница, а Хранитель, пошла на звук.

Глава 4. Геометрия Равновесия

Зов, который почувствовала Амели, был не звуком. Это было ощущение — тонкое, как вибрация струны, натянутой где-то в самом сердце магазина. Оно вело ее вглубь лабиринта из дерева и бумаги, туда, где свет от газовых рожков едва достигал пола, и тени лежали плотными, бархатными пятнами.

Амели свернула за угол и замерла.

Здесь не было полок. Здесь был кабинет. Огромный дубовый стол, заваленный чертежами, приборами непонятного назначения и чашкой с давно высохшей чайной заваркой. На стене висели не часы, а сложная астрологическая карта, на которую были наложены шестеренки и пружины, создавая механический гороскоп. И в центре комнаты, на низком резном столике, стоял он.

Главный компас.

Это был сложный прибор из полированной латуни и темного дерева. Вместо одной стрелки у него было множество тончайших стрелочек, расположенных на нескольких уровнях, каждая из которых колебалась, указывая на сложные геометрические фигуры, выгравированные на внешнем циферблате — спирали, шестерни, многогранники. Он не издавал ни звука, но его стрелки находились в постоянном, едва уловимом движении, словно дышали.

Это был не компас сторон света. Это был компас Равновесия.

На столике рядом лежала записка.

«Он показывает Истину. Не пытайся его повернуть. Его показания — это голос Порядка. Когда стрелки устойчивы и указывают на верные символы — все в порядке. Когда дрожат — ищи искажение в системе. Когда замирают… беги. Беги, не оглядываясь. А.П.».

«Беги». От одного этого слова по спине побежали мурашки.

Внезапно стрелки компаса дрогнули. Одна из них, самая длинная, указывавшая на идеальную спираль, качнулась и дрожа замерла между спиралью и угловатой, хаотичной фигурой, похожей на разорванную звезду. Другие стрелки тоже начали сбиваться с ритма, их плавное движение стало нервным, прерывистым.

Амели инстинктивно повернулась, озирая кабинет. Что-то изменилось. Воздух сгустился, стал тяжелым. Свет от газовых рожков померк, а тени на стене, отброшенные механическим гороскопом, застыли, а затем… исказились. Линии теней поплыли, углы скруглились, идеальные круги расползлись в бесформенные пятна. Геометрия пространства нарушалась.

Сердце Амели ушло в пятки. Она застыла, наблюдая, как искажение на стене поползло к рабочему столу, к стопке аккуратных чертежей. Бесформенная тень потянулась к листу с вычислениями.

И в тот же миг стрелки компаса задрожали сильнее, одна замерла, указывая прямо на символ хаоса.

Это было вторжение. Искажение. Дисбаланс.

Инстинкт самосохранения наконец-то пересилил паралич. Амели не знала, как бороться с искажением реальности. Но она знала, что любая система стремится к порядку. И у этого порядка есть эталон.

Ее взгляд упал на столик. Рядом с компасом лежал идеально отполированный кристалл в латунной оправе, формой напоминающий двояковыпуклую линзу. И еще одна записка: «Для калибровки. Наведи на искажение».

Не думая, Амели схватила линзу. Она посмотрела сквозь нее на искажающиеся тени на стене.

И увидела не бесформенность. Она увидела слабую, пульсирующую сетку тонких светящихся линий — каркас реальности самого кабинета. И там, где ползла тень, линии этой сетки гнулись, рвались и перекручивались.

Она навела линзу на эпицентр искажения, туда, где тень приближалась к чертежам. Сквозь кристалл она увидела, как светящаяся сетка пытается выпрямиться, но не может.

И тогда она поняла. Ей не нужно было бороться. Ей нужно было напомнить пространству, каким оно должно быть.

Она перевела взгляд с искажения на идеально ровный, прямой край дубового стола. Она поймала в линзу линию его грани — эталон прямоты. Затем быстро перевела кристалл обратно на искажение, проецируя на него этот эталон.

Раздался едва слышный щелчок, не звуковой, а скорее ощущаемый кожей, как спад давления.

Светящиеся линии сетки в месте искажения дёрнулись и с усилием выпрямились, вернувшись в правильное положение. Тень на стене сжалась, её очертания стали четкими, и она замерла на своем месте, как и положено обычной тени.

Стрелки компаса перестали дрожать. Их движение вновь стало плавным и уверенным. Длинная стрелка легла точно на идеальную спираль.

Искажение исчезло. Порядок был восстановлен.

Амели опустила линзу, дрожащими руками поставив ее на место. Она дышала так, словно только что пробежала марафон. Это было не физическое противостояние. Это была битва на уровне… геометрии и гармонии.

Она посмотрела на компас с новым пониманием. Это был не просто индикатор. Это был щит. Он отображал саму структуру порядка в «Пенумбре». И тень, что она увидела, была не призраком. Это была сама Идея Беспорядка, пытавшаяся взять верх, нарушить баланс. Возможно, спровоцированная той самой сложной идеей на чертеже.

«Пенумбра» была не стабилизатором абстрактного «знания». Она была полем битвы между порядком и хаосом, между истиной и искажением. И ее, Амели, задачей было поддерживать равновесие.

Усталая, но с горящими глазами, она опустилась в кресло за рабочим столом дяди. Ее рука легла на чертежи. Она чувствовала вибрацию работающего маятника через пол, ощущала ровный, уверенный ход стрелок Компаса Равновесия.

Глава 5. Соседи, сосиски и первый гость

Утро в «Пенумбре» началось с привычного теперь тиканья. Амели проснулась на узкой кровати, поставленной в маленькой комнатке за кабинетом дяди. Комнатка была аскетичной: кровать, комод, умывальник с медным тазом. Никаких излишеств. Она провела рукой по одеялу — грубая шерсть, но чистая. Кто-то должно быть заботился о доме до ее приезда.

Ее желудок предательски заурчал. Припасов, привезенных из дома, осталось на один скромный завтрак: сухарь и последний кусок сыра. Нужно было идти за покупками.

Раздвинув тяжелые портьеры на окне, она выглянула на улицу Тик-так. Утро в квартале Шестеренок было не таким громким, как в промышленных районах, но своим особым шумом: стук молотков из мастерской через дорогу, шипение пара из проложенных над улицей труб, крики разносчиков.

Она застегнула свое лучшее пальто — темно-синее, с медными пуговицами, — и вышла на улицу.

Мир встретил оглушительной симфонией прогресса. Где-то далеко шипели и клацали паровые молоты, с вокзала доносился гудок поезда, а по брусчатке улицы Тик-так, звеня цепями, протарахтел огромный автохомут, запряженный парой механических лошадей. После тихой, ритмичной жизни «Пенумбры» городской гул обрушился на Амели словно физическая волна.

Прямо напротив «Пенумбры» располагалась крошечная лавка с вывеской «Сосиски и шестеренки». Амели улыбнулась. Типичное для Лестрауда сочетание. Решив начать с малого, она перешла улицу.

В лавке пахло жареным мясом, машинным маслом и свежей выпечкой. За прилавком стоял крупный, рыжебородый мужчина в заляпанном маслом фартуке. Он что-то яростно чинил огромным гаечным ключом.

— Минуточку! — крикнул он, не отрываясь от работы. — Проклятый хлеборезный нож опять заклинил… Ага, вот ты где, голубчик!

Раздался удовлетворенный щелчок, и механизм ножа заработал, ровно нарезая батон.
— Ну вот. Чем могу быть полезен, мисс? — Он обернулся и утер лоб. Его лицо было открытым и дружелюбным.

— Две сосиски в тесте, пожалуйста, — сказала Амели. — И… кусок того хлеба.

— Сейчас будут, — мужчина ловко отправил сосиски в специальную паровую печь. — Вы, я вижу, новенькая? Не часто у нас на улице новые лица.

— Я… Амели Стоклауд. Мне достался в наследство книжный магазин напротив.

Лицо мясника-механика озарилось улыбкой.
— Так это вы новая хозяйка старой лавки Пенумбры? Ну наконец-то! А я уж думал, ее совсем запечатают. Очень приятно, я — Барнаби. Барнаби Когс. Хозяин сего скромного заведения. — Он протянул ей руку, такую же большую и надежную, как и он сам. — Старичок Альбатрос, царство ему небесное, частенько захаживал ко мне за сосиской. Любил поболтать о небесной механике. Странный был старикашка, но золотое сердце.

Амели почувствовала неожиданную теплоту. Кто-то знал ее дядю. Говорил о нем с добротой.
— Вы… вы знали его?

— Ну, как знать… Соседи! — Барнаби выложил готовые сосички в хрустящие булочки и щедро полил их горчицей. — Он тут у всех на виду был, да все в своем мире жил. Книги, его механизмы… Но мужик был хороший. Всегда советовал, как мне вытяжку улучшить, чтобы аромат по всей улице шел. — Он подмигнул. — Вот, с вас три медяка. И хлеб в подарок для новоселия. Если что-то по дому нужно — стучите. Я и гвоздь вбить могу, и трубу прочистить.

Амели расплатилась, с благодарностью взяв еще и теплый хлеб.
— Спасибо, мистер Когс. Очень приятно.

— Барнаби, Барнаби, — засмеялся он. — Мистер Когс — это мой отец, а он уже на свалке истории. Заходите еще!

Сосиска в тесте оказалась невероятно вкусной. Амели ела ее, стоя на пороге «Пенумбры», и наблюдала за просыпающейся улицей. Она чувствовала себя чуть менее одинокой.

Вернувшись внутрь, она принялась изучать инструкцию. Книга была сложной, но ее инженерный ум постепенно раскусывал логику схем. Она узнала, что «ключевых книг» несколько, и они образуют каркас системы. Нужно было проверить их все.

Она подошла к одной из указанных полок. Книга, по логике схемы, должна была быть чуть выдвинута. Но она стояла вровень с другими. Амели осторожно вставила свой ключ. Ничего. Она попробовала повернуть. Раздался тревожный щелчок, и стрелка на главном механизме дрогнула.

Вспышка памяти: Первый курс института. Лабораторная работа по материаловедению. Она неправильно calibrated измерительный прибор и получила неверные данные по tensile strength сплава. Преподавательница, строгая женщина по имени профессор Ланселот, не стала ее ругать. Она просто сказала: «Мисс Стоклауд, прежде чем давать команду механизму, убедитесь, что вы говорите с ним на одном языке. Вы ему — неверные данные, он вам — неверный ответ. Это диалог».

Диалог. Она не просто нажимала на кнопки. Она вела диалог с гигантским механизмом.

Она посмотрела на схему внимательнее. Рядом с обозначением книги был крошечный символ — волнистая линия. Температура? Влажность? Она прикоснулась к корешку книги. Он был холоднее других. Значит, условие не выполнено.

Она огляделась. В углу комнаты стоял небольшой бронзовый обогреватель с сложной системой трубок. Она нашла рычаг регулировки и повернула его, направляя поток теплого воздуха towards полке.

Минута, другая… Она снова прикоснулась к книге. Корешок стал теплым. Она снова вставила ключ и повернула. На этот раз раздался удовлетворенный щелчок, и книга сама выдвинулась на нужное расстояние.

Амели улыбнулась. Диалог состоялся.

Вдруг тиканье магазина изменилось. К нему добавился новый звук — легкое, металлическое поскрипывание. Оно доносилось от входа.

Она выглянула из-за стеллажа. На пороге стоял маленький мальчик, лет девяти, в потрепанной куртке и с кепкой-восьмиклинкой. Он завороженно смотрел на механического сокола, который, как часовой, сидел на своей рельсе у входа.

— Он живой? — прошептал мальчик, увидев Амели.

— Нет, — улыбнулась она. — Он механический. Заводной.

— Вау… — мальчик сделал шаг внутрь. — А я… я могу посмотреть на книги? Тут есть про дирижабли? Меня зовут Лео.

Глава 6. Музей утраченных шестеренок

Музей Механических Искусств располагался в самом сердце квартала Шестеренок, в величественном здании из копченого стекла и кованого железа. Над входом, словно предупреждение, висела гигантская медная шестерня, медленно вращавшаяся с торжественным скрипом.

Внутри пахло машинным маслом, озоном и пылью. Залы были заставлены причудливыми аппаратами: от первых паровых котлов размером с комнату до изящных автоматонов, застывших в вечном ожидании завода. Воздух вибрировал от тихого гудения работающих экспонатов.

За стойкой из полированного ореха восседал хранитель — мужчина с щеточкой идеальных седых усов и в пенсне на самом кончике носа. Его звали мистер Гримбл, судя по бейджику. Он смотрел на Амели с вежливым, но безразличным высокомерием.

— Чем могу быть полезен, мисс? — произнес он, и его голос прозвучал как скрип несмазанных шестеренок.

— Здравствуйте, — начала Амели, стараясь звучать увереннее, чем была на самом деле. — Меня зовут Амели Стоклауд. Я是新ый владелец магазина «Пенумбра». Мне нужен доступ к одному экспонату из запасников. Инвентарный номер сорок два.

Мистер Гримбл медленно поднял бровь, его пенсне чуть не упало.
— «Пенумбра»? — переспросил он, и в его голосе впервые появилась живая нота — легкое презрение. — А, этот старый чудак Пенумбра и его… фокусы с книгами. Инвентарь номер сорок два, говорите?

Он потянулся к огромной фолиантной книге учета и начал листать ее жирные страницы, испещренные аккуратными строчками.

— Ага. Вот он. «Цилиндр синхронизации системы Пенумбры. Получен в дар от владельца, господина Альбатроса Пенумбры, для временного ответственного хранения. Не подлежит изъятию или продаже. Только для демонстрационных целей с личного письменного разрешения Дарителя».

Он щелкнул языком и посмотрел на Амели поверх пенсне.
— Даритель, как мне известно, скончался. Следовательно, разрешение получить невозможно. Экспонат не может быть изъят. Следующий?

Амели чувствовала, как у нее подкашиваются ноги. Она попыталась апеллировать к логике:
— Но я же его наследница! Магазин и все его содержимое теперь принадлежит мне. Значит, и этот цилиндр тоже! Это же часть системы!

— В музее, дорогая мисс, мы руководствуемся не логикой наследства, а правилами каталогизации, — холодно парировал Гримбл. — Запись гласит: «не подлежит изъятию». Точка. Если бы ваш дядя хотел, чтобы вы его получили, он не стал бы передавать его нам. Он бы оставил прямо у себя. А раз оставил здесь… значит, были причины. Возможно, он не хотел, чтобы эта штуковина попала в чужие… или даже в ваши… руки.

Его слова прозвучали как пощечина. Амели сжала кулаки. Она не могла позволить этому напыщенному сторожу пыльных раритетов разрушить все. Без второго ключа она не сможет настраивать книги, а значит, рано или поздно Механизм снова начнет сбоить.

— Может быть, есть какая-то процедура? Обращение к директору? — не сдавалась она.

— Директор в экспедиции в Южные степи за паровыми турбинами древних, — с наслаждением сообщил Гримбл. — Вернется через полгода. Можете оставить ему прошение. Вон ящик для корреспонденции.

Он указал перстом на массивный, забитый до отказа бумагами ящик с ржавой заслонкой.

Амели поняла, что легально ничего не добиться. Мистер Гримбл был одним из тех людей, которые наслаждаются крошечной властью, данной им над чужими желаниями.

Она уже хотела развернуться и уйти, чтобы придумать новый план, как вдруг ее взгляд упал на витрину за спиной Гримбла. Там, среди прочих диковинок, лежал ее цилиндр. Он был таким же, как у нее, но его поверхность была матовой, не отполированной до зеркального блеска. Этикетка под ним гласила: «Дубликат. Ключ системы Пенумбры. Инв. №42».

И рядом с ним на бархатной подушечке лежала другая вещь. Небольшая латунная коробочка с рукояткой и окулярном. Этикетка под ней: «Оптический анализатор резонансных частот. Служебный. Не экспонат».

Идея, стремительная и ясная, как удар колокола, пронзила ее сознание. Она не может забрать ключ. Но что, если она не должна его забирать?

Она сделала вид, что смирилась.
— Я понимаю. Спасибо за ваше время, мистер Гримбл, — сказала она с самой вежливой улыбкой, на какую была способна.

— Не за что, — буркнул он, уже погружаясь в изучение своего каталога.

Амели отошла от стойки и затерялась в лабиринде экспонатов. Она ждала. Ждала, пока Гримбл не углубится в работу, пока не подойдет группа шумных студентов-механиков, отвлекая его внимание.

Ее план был безумным. Но другого не было.

Она достала из ридикюля тот самый цилиндр-ключ, что был у нее. Тот, что она вставила в механизм. Она носила его с собой на удачу, как талисман.

Подойдя к витрине под предлогом рассмотреть соседний экспонат — древний паровой калькулятор, — она незаметно поднесла свой ключ к стеклу прямо напротив музейного дубликата.

И повернула его.

Ничего не произошло. Конечно. Стекло витрины было толстым, вероятно, бронированным.

Но она заметила кое-что. Свет от газовых рожков упал на ее ключ, и на его идеально отполированной поверхности, как на зеркале, отразилась поверхность дубликата за стеклом. Каждый штрих, каждую микроскопическую бороздку.

Она снова посмотрела на «Оптический анализатор» в витрине. «Служебный. Не экспонат». Значит, им пользуются. Значит, его достают.

Новый план начал складываться в ее голове, дерзкий и рискованный. Ей нужно было на время отвлечь Гримbla и получить доступ к этой витрине. Не чтобы украсть, а чтобы… скопировать.

Она повернулась и направилась к выходу, уже обдумывая детали. Война за ключ только началась. И ее следующим оружием должна была стать не грубая сила, а хитрость и точность механика.

Она бросила последний взгляд на музейный дубликат. Скоро, пообещала она ему мысленно. Скоро мы с тобой сработаемся.

Глава 7. Искусство точной диверсии

План созрел к вечеру, рожденный отчаянием и подпитанный инженерной смекалкой. Амели стояла у окна «Пенумбры», наблюдая, как газовые фонари зажигаются один за другим, окрашивая дымный воздух Лестрауда в тусклые оранжевые пятна. Она не могла украсть ключ. Но она могла его скопировать. Для этого нужны были три вещи: доступ к витрине, инструмент для создания точного слепка и диверсия, чтобы отвлечь бдительного мистера Гримблa.

Первые два пункта она нашла в лабиринте магазина. В одном из ящиков стола дяди она обнаружила небольшой набор для литейщика: восковые пластины, мягкие, как глина, и маленький флакон с едкой, быстро застывающей жидкостью — «Стабилизатор оттиска», гласила этикетка. Идеально.

С диверсией было сложнее. И тут ей на помощь пришел сам город.

На следующее утро после быстрого завтрака Амели снова вошла в Музей Механических Искусств. На этот раз ее ридикюль был чуть полнее. Мистер Гримбл встретил ее вздохом, полным предчувствия головной боли.

— Снова вы? — произнес он, не отрываясь от каталога.

— Мистер Гримбл, — начала она, делая глаза максимально широкими и немного испуганными. — Я вчера, кажется, заметила нечто… тревожное. На крыше. У одного из вентиляционных патрубков пар шел как-то… неровно. С прерывистыми выбросами. И слышался слабый шипящий звук.

Гримбл медленно поднял голову. Его лицо вытянулось. Для хранителя музея, где каждый винтик был на счету, сообщение о возможной утечке пара было равносильно известию о бомбе.

— Что? Где именно? — спросил он, уже снимая с крючка связку ключей.

— С восточной стороны, у большого медного воздуховода, — соврала Амели, заранее выбрав самый труднодоступный и высокий пункт на крыше.

Гримбл пробормотал что-то непечатное про «вечно текущую арматуру» и «лентяев-слесарей» и, бросив на Амели подозрительный взгляд, бросился к служебной лестнице. — Не двигайтесь с места! — бросил он ей на прощание.

Как только его шаги затихли на железных ступенях, Амели превратилась из нервной посетительницы в оперативника. Она знала, что у нее есть не больше пяти минут.

Она подошла к витрине. Замок был старинным, сложным, но… чисто механическим. Из ридикюля она достала не ключ, а длинную заколку для волос с замысловатым узором и тонкий шип, похожий на шило. Несколько секунд напряженной работы — и тихий щелчок возвестил о победе. Стеклянная дверца витрины отворилась.

Ее пальцы, не дрогнув, схватили «Оптический анализатор» и дубликат ключа. Она положила ключ на стойку, достала восковую пластину и флакон. Сердце колотилось где-то в горле. Каждая секунда была на счету.

Она быстро, но тщательно вдавила ключ в мягкий воск, получив идеальный негативный отпечаток. Затем влила в него едкую жидкость из флакона. Химический запах ударил в нос. Состав застыл почти мгновенно, образовав мутный, но абсолютно точный слепок поверхности ключа. Она проделала то же самое с торцевой частью.

Сверху послышались ругань и тяжелые шаги. Гримбл возвращался.

Амели действовала с холодной скоростью. Она сунула слепки в ридикюль, стерла капли состава со стойки, положила ключ и анализатор обратно в витрину и захлопнула дверцу. Замок щелкнул, вернувшись в исходное положение.

Она отошла от витрины как раз в тот момент, когда красный от натуги и злости мистер Гримбл спускался с лестницы.

— Ничего там нет! — провозгласил он, смахивая пыль с рукава. — Никакой течи! Ваша впечатлительность, мисс, потратила мое время впустую!

— О, простите, пожалуйста! — всплеснула руками Амели, изображая смущение. — Должно быть, это была просто игра света и пара с улицы. Я так нервничаю после переезда в столицу… Спасибо, что проверили! Вы настоящий профессионал!

Лесть немного смягчила Гримблa. Он фыркнул, но уже менее грозно.
— Впредь будьте осмотрительнее. Музей — не место для фантазий.

— Непременно. Еще раз извините, — бросила она через плечо, уже почти выбегая на улицу.

Она бежала по мостовой, не чувствуя под собой ног, прижимая ридикюль с драгоценными слепками к груди. У нее получилось! Она обманула систему!

Вернувшись в «Пенумбру», она захлопнула дверь, прислонилась к ней и засмелась — тихо, счастливо, почти истерично. Потом, отдышавшись, подошла к рабочему столу.

Теперь предстояла самая сложная часть. Слепки были идеальны. Но ей нужен был не слепок, а работающая копия. Для этого нужен был металл. Нужна была печь.

Ее взгляд упал на камин в углу кабинета. Обычный камин. Но дядя Альбатрос ничего не делал просто так. Она подошла к нему, провела рукой по грубой каменной кладке. И нашла. Почти невидимую кнопку, замаскированную под скол.

Нажала.

С тихим гулом задняя стенка камина съехала в сторону, открывая проем, за которым находилась… идеально чистая литейная мастерская. Маленькая печь с паровым приводом, тигель, набор инструментов для ювелирной работы. Все, что нужно для создания маленьких, точных деталей.

Амели с благоговением провела пальцами по наковальне. Дядя подготовил для нее все. Он знал, что ей придется учиться, ошибаться и чинить.

Она растопила печь, используя в качестве топлива не уголь, а какой-то синеватый кристалл, сложенный в бункере рядом. Пламя оказалось немыслимо горячим и чистым. Она бросила в тигель несколько латунных прутков, найденных в ящике.

Ожидая, пока металл расплавится, она смазала восковые слепки специальным составом, найденным рядом — он должен был предотвратить прилипание металла к воску.

Дрожащими от волнения руками она залила расплавленную латунь в формы. Шипение, пар… и ожидание.

Когда металл остыл, она разбила формы. На столе лежали две грубые, матовые латунные детали. Точные копии ее ключа, но безжизненные.

Финал работы был самым тонким. Она взяла полировальный станок и, надев увеличительные очки, принялась за работу. Час за часом она шлифовала, полировала, сравнивая каждую бороздку, каждый выступ с оригиналом, который она держала в другой руке. Это была медитативная, титаническая работа.