Хранительница Расколотого Мира

Глава 1. Осколок в медальоне

Тишина в Великом Архиве была не просто отсутствием звука. Она была субстанцией. Густая, весомая, сотканная из пыли веков, шелеста пергамента и призрачного эха давно умолкнувших голосов. Она оседала на резных дубовых стеллажах, проникала в толщу кожаных переплетов и успокаивающе ложилась на плечи Киры, отгораживая ее от суетливого и крикливого мира за толстыми стенами. Здесь, в своем царстве каталогов и манускриптов, она была не просто архивариусом, а жрицей ушедших эпох. И это служение было ее спасением.

Ее рабочий стол в дальнем углу реставрационного зала был алтарем порядка в этом океане древнего хаоса. Каждый инструмент — от тончайшего скальпеля до кисточки из беличьего волоса — лежал в строго отведенном ему месте, выровненный по невидимым линиям. Пробирки с пигментами, баночки с японским клеем из водорослей и флаконы с растворителями стояли, сгруппированные по назначению и цвету. Этот доведенный до абсурда педантизм не был простой причудой. Он был ее броней, ее способом контролировать хотя бы один крошечный уголок вселенной. Если она могла идеально выровнять ряд инструментов, значит, она все еще контролировала свою жизнь. Это был не перфекционизм, а жизненная необходимость, единственный способ держать под замком тот другой, внутренний хаос, который однажды уже сжег ее жизнь дотла, оставив после себя лишь горький привкус пепла.

Иногда достаточно было мимолетного запаха — дыма от осенних костров, которые жгли в парке, или резкого аромата бензина с улицы — чтобы тонкая стена контроля начинала трескаться. Память не спрашивала разрешения. Она врывалась непрошеным гостем, принося с собой жар, крики и ослепляющий оранжевый свет пламени, пожирающего деревянный дом. В такие моменты Кира до боли сжимала в руке скальпель, и холодная сталь возвращала ее в реальность, в тишину и полумрак Архива. Она с удвоенной силой впивалась взглядом в потрескавшуюся кожу переплета, впуская в себя лишь историю книги, а не свою собственную. Работа спасала. Работа была ее якорем в бушующем море воспоминаний.

Сегодня перед ней лежал особенно сложный случай. Древняя книга, поступившая из опечатанного поместья недавно скончавшегося затворника-коллекционера. У нее не было ни названия, ни инвентарного номера. Просто «объект 17». Кожаный переплет был гладким, без единого тиснения, иссиня-черным, словно поглощающим свет. Но самой большой загадкой были страницы. Они были сделаны не из пергамента или бумаги, а из чего-то иного — тончайшего, эластичного материала молочного цвета, который был прохладным на ощупь и, казалось, едва заметно пульсировал под пальцами. Текст, нанесенный серебристыми чернилами, состоял из незнакомых, переплетающихся символов, похожих на застывшие в танце языки пламени.

Ее задача была простой — очистить, укрепить, сохранить. Но с каждым часом, проведенным над этой книгой, Киру не покидало странное, иррациональное чувство. Ей казалось, что книга наблюдает за ней. Что она живая.

Она осторожно провела ватным тампоном, смоченным в слабом растворе, по одному из символов. Серебристые чернила под ним блеснули ярче, и на мгновение ей почудился тихий, мелодичный звон, похожий на звук крошечного колокольчика. Кира замерла, прислушиваясь. Тишина. Лишь мерное тиканье старинных часов в кабинете заведующего. «Нервы», — решила она, возвращаясь к работе.

На шее под свитером что-то потеплело. Кира бессознательно коснулась этого места. Пальцы нащупали знакомые очертания старого серебряного медальона на тонкой цепочке. Единственная вещь, оставшаяся ей от бабушки. Он был простым, овальной формы, с выгравированным на поверхности узором из переплетенных ветвей. Бабушка никогда не снимала его, а перед смертью надела на шею маленькой Кире со словами: «Он сохранит твое эхо, девочка моя. Никогда не теряй его». Кира тогда не поняла смысла этих слов, а потом было уже не у кого спросить. Медальон обычно был холодным, как кусочек льда, но сейчас он был отчетливо теплым.

Она попыталась проигнорировать это, но тепло становилось все настойчивее, превращаясь в легкую вибрацию, которая отдавалась по всей грудной клетке. Это было странно и пугающе. Она никогда не сталкивалась с подобным.

— Кира, зайди на минутку, — раздался из своего кабинета голос Аркадия Петровича, заведующего Архивом.

Она с облегчением отложила инструмент. Любой предлог, чтобы оторваться от этой странной книги, был хорош.

Аркадий Петрович был полной ее противоположностью — добродушный, слегка рассеянный человек, чей стол вечно утопал в бумагах, а очки постоянно съезжали на кончик носа. Он был единственным человеком, чье вторжение в ее упорядоченный мир она терпела без внутреннего содрогания. Он взял ее на работу пять лет назад, разглядев за колючей оболочкой студентки настоящий талант, и с тех пор относился к ней с отеческой заботой, которую Кира принимала с благодарностью, но всегда держала на расстоянии вытянутой руки.

— Вот, посмотри, — сказал он, когда она вошла, указывая на экран своего компьютера. На нем были фотографии залитых светом готических залов, уставленных стеллажами. — Пришел запрос из одного европейского музея. Ищут специалиста по средневековым пигментам для консультации. Проект на три месяца, в Праге. Я подумал о тебе.

Кира взглянула на экран. Когда-то она бы вцепилась в это предложение, как в спасательный круг. Путешествие, новая страна, работа с уникальными материалами — это было мечтой любой девушки с ее факультета. Но сейчас… Мысль о том, чтобы покинуть свою берлогу, свою идеально отлаженную крепость, вызывала глухое беспокойство. Новые места, новые люди, нарушение привычного ритуала — все это было опасно. Непредсказуемо.

— Я не уверена, что справлюсь, — честно сказала она.

Аркадий Петрович снял очки и посмотрел на нее своим добрым, немного усталым взглядом.

— Кира, ты лучший специалист, которого я знаю. Дело не в том, справишься ли ты. Дело в том, хочешь ли ты. Тебе нужно выбираться из этой скорлупы. Мир больше, чем эти стены, как бы ты их ни любила. Подумай об этом, ладно?

Глава 2. Мир наизнанку

Слово «мост» было обманом. Оно подразумевало надежность, инженерную мысль, перила — цивилизованный способ пересечь пустоту. То, что начиналось у ног Киры, было не мостом, а скорее оскорблением самой концепции безопасности. Две толстые, потрепанные веревки уходили во мрак, служа ненадежными направляющими для рук, а под ногами — ряд дощечек, набросанных с таким небрежением, будто их создатель был пьян или глубоко презирал всех, кто рискнет по ним пройти. Они раскачивались на ледяном ветру, который завывал, поднимаясь из бездонного ущелья, и каждый порыв приносил с собой тихий, стонущий скрип.

Кира стояла на краю, вцепившись взглядом в далекие огоньки Тихой Гавани. Они мерцали, как обманчивые звезды, обещая тепло и безопасность, но путь к ним лежал через этот кошмар. Головокружение, вызванное не высотой, а самим фактом существования этого места, подступало к горлу. Ее рациональный ум, привыкший к миру, где действуют законы физики и строительные нормы, отказывался принимать эту реальность.

— Я не пойду, — сказала она, и слова прозвучали глухо, словно их тут же поглотила пропасть.

Дамиан, стоявший рядом, даже не повернулся. Он смотрел на раскачивающуюся конструкцию с тем же скучающим видом, с каким можно было разглядывать очередь в супермаркете.

— Прекрасно. Оставайся, — его голос был ровным, лишенным эмоций. — Ночная прохлада здесь, говорят, творит чудеса с метаболизмом. Твари из ущелья становятся особенно прожорливыми. Ты для них будешь настоящим деликатесом. Нежная, растерянная, и, судя по всему, совершенно неспособная быстро бегать.

Его спокойствие бесило больше, чем любая угроза. Он не пытался ее убедить или напугать. Он просто констатировал факт, предоставляя ей иллюзию выбора, которого на самом деле не было. Это была его жестокая игра.

— Почему здесь нет нормального моста? Каменного? Или хотя бы железного? — потребовала она ответа, отчаянно цепляясь за логику в мире, где ее, похоже, не существовало.

Он наконец удостоил ее взглядом. В его серых глазах мелькнула тень чего-то похожего на насмешку.

— Потому что камень помнит. Железо кричит. Любая прочная конструкция в этом месте стала бы маяком для всего, что ползает во тьме. Этот мост жив. Он дышит вместе с ветром, он стонет вместе с ущельем. Он — часть этого места, поэтому его не трогают. А теперь, если лекция по основам выживания окончена, не могла бы ты перестать тратить мое время?

Не дожидаясь ответа, он шагнул на первую доску. Мост под его весом угрожающе качнулся, но Дамиан двинулся вперед с такой уверенностью, словно шел по широкому проспекту. Он не держался за веревочные перила, лишь изредка касаясь их кончиками пальцев для равновесия.

Кира смотрела ему в спину, и ледяной ужас боролся в ней с упрямым гневом. Он был прав. Оставаться здесь — самоубийство. Но сделать шаг в эту качающуюся пустоту казалось не меньшим безумием. Она закрыла глаза, пытаясь унять дрожь в коленях. Вспомнился детский страх высоты, когда она, шестилетняя, застыла на верхней ступеньке стремянки в старом саду, не в силах ни спуститься, ни позвать на помощь. Тогда пришла бабушка. Она не стала ее ругать. Просто встала внизу и сказала своим спокойным, глубоким голосом: «Не смотри вниз, Кира. Смотри на меня. Просто делай один шаг за раз. Я тебя поймаю».

Она открыла глаза. Внизу выла бездна. Впереди удалялась темная фигура Дамиана. Он не собирался ее ловить. Ему было все равно. И от этого осознания гнев вспыхнул с новой силой, вытесняя страх. Он не получит удовольствия, наблюдая ее панику.

Сделав глубокий вдох, она шагнула на мост.

Доски под ногами тут же прогнулись и качнулись. Она вцепилась в грубые, влажные от ночной измороси веревки так, что побелели костяшки пальцев. Запах гнили и мокрой пеньки ударил в нос. Она заставила себя не смотреть вниз, сосредоточив взгляд на спине Дамиана. Один шаг. Потом еще один. Мост раскачивался в такт ее неуверенным движениям и порывам ветра, превращая каждый следующий шаг в испытание воли.

Ущелье под ней было не просто глубоким. Оно было живым. Оттуда доносились странные звуки — не то шепот, не то отдаленный скрежет, от которого по коже бежали мурашки. Ветер был не просто потоком воздуха, он казался осмысленным, он толкал ее в спину, а потом резко дергал в сторону, пытаясь сорвать, сбросить вниз.

Она была на середине пути, когда Дамиан остановился. Кира тоже замерла, боясь дышать.

— Что такое? — прошептала она.

— Тише, — бросил он, не оборачиваясь. Его силуэт напрягся.

И тут она услышала это. Низкий, вибрирующий звук, похожий на гудение огромного насекомого. Он исходил откуда-то снизу и становился все громче. Доски под ногами завибрировали. Кира рискнула бросить взгляд вниз.

Во мраке пропасти, гораздо ниже, чем она могла себе представить, вспыхнули два тусклых, фосфоресцирующих огонька. Они начали быстро подниматься, и гудение усилилось.

— Не двигайся, — голос Дамиана был тихим, но твердым как сталь. — Что бы ни случилось, не издавай ни звука и не двигайся.

Огоньки были уже совсем близко. Теперь Кира могла разглядеть то, чему они принадлежали. Это было огромное, насекомоподобное существо, размером с небольшой автомобиль. Длинное, сегментированное тело, покрытое хитиновым панцирем, который тускло поблескивал в багровом свете трещин на небе. Множество тонких, зазубренных лап цеплялись за нижнюю сторону моста, а из головы торчали два огромных, фасеточных глаза, светившихся мертвенным зеленым светом. Существо медленно ползло прямо под ними.

Ужас парализовал Киру. Она чувствовала, как тварь движется, ощущая вибрацию всем телом. Ей казалось, что чудовище чувствует ее, знает, что она здесь, всего в метре над его уродливой головой. Она зажмурилась, вцепившись в веревки, и молилась всем богам, в которых никогда не верила.

Прошла вечность. Гудение начало удаляться, вибрация стихла. Кира осмелилась открыть глаза. Зеленые огоньки переместились к другому краю ущелья и скрылись во тьме.

Глава 3. Нити и шепот

Обратный путь по качающемуся мосту был пыткой иного рода. Страх никуда не делся — он засел глубоко в костях, превратившись в ледяной, вибрирующий стержень, — но теперь к нему примешивалось жгучее, едкое унижение. Кира шла за Дамианом, как пленница, как провинившийся ребенок, ведомый суровым взрослым. Каждый ее шаг был напоминанием о ее беспомощности, о той пронзительной секунде, когда она, парализованная ужасом, поняла, что ее жизнь зависит не от ее ума или воли, а от каприза этого мрачного, невыносимого человека.

Он не оборачивался, не предлагал помощи, не произносил ни слова ободрения. Он просто шел, и в его ровной, уверенной походке читалось неоспоримое превосходство. Он был частью этого мира, этого кошмара, в то время как она была лишь чужеродным элементом, хрупкой вещью, сломанной и выброшенной в чужую реальность. Тишина между ними была плотной и тяжелой, нарушаемая лишь скрипом досок и воем ветра, который теперь казался ей злорадным шепотом, обсуждающим ее позор.

Когда они наконец достигли его жилища, Кира чувствовала себя выжатой до последней капли. Дрожь в теле не прекращалась, а в голове стучал болезненный, монотонный пульс. Дамиан молча открыл дверь и вошел внутрь, оставив ее на пороге. Это был не жест вежливости, а скорее констатация факта: она войдет, потому что идти ей больше некуда.

Она переступила порог, и тепло от разожженного камина окутало ее, но не согрело. Огонь в очаге плясал, отбрасывая на стены живые, трепещущие тени, которые превращали странные артефакты на полках в зловещих, затаившихся существ. Дамиан стоял у стола спиной к ней, подливая что-то в глиняный кувшин. Его плечи были напряжены, силуэт казался высеченным из темного камня.

— Ты поняла? — спросил он, не оборачиваясь. Голос его был ровен, но в нем слышался отзвук той ледяной ярости, что она видела в его глазах на платформе.

Кира сглотнула. Что она должна была понять? Что она слаба? Что она в его власти? Что этот мир сожрет ее, если он позволит? Все это было очевидно.

— Поняла, — выдавила она, и слова прозвучали жалко даже для ее собственных ушей.

Он наконец повернулся. В руке он держал две кружки. Одну поставил на стол, другую оставил себе. Он окинул ее долгим, изучающим взглядом, и в его серых глазах не было ни капли сочувствия.

— Сомневаюсь. Твой страх — это страх животного перед хищником. Он инстинктивен и бесполезен. Ты не поняла главного. Ты не поняла правил.

Он сделал шаг к ней, и она невольно попятилась, пока не уперлась спиной в холодную деревянную дверь.

— Первое правило этого места, — произнес он тихо, почти интимно, но от этого его слова становились лишь страшнее, — не доверяй своим глазам. Второе правило: не доверяй своим ушам. И третье, самое важное, — он подался еще ближе, и Кира почувствовала запах озона, исходивший от его одежды, — никогда, ни на одно мгновение не считай, что ты в безопасности.

Его близость была удушающей. Она видела каждую деталь его лица: тонкий шрам у виска, едва заметную щетину на подбородке, темные вкрапления в серой радужке глаз. Он был не просто человеком. От него исходила сила, древняя и темная, как ущелье под мостом.

— Я не просила меня сюда приводить, — ее голос дрогнул, но она заставила себя продолжить, вкладывая в слова всю свою злость и отчаяние. — Я не просила о роли какой-то спасительницы и не собираюсь в нее играть! Верните меня обратно!

Уголок его рта снова искривился в той самой усмешке, которая выводила ее из себя.

— «Верните меня обратно», — передразнил он. — Ты думаешь, это так работает? Ты думаешь, ты можешь просто щелкнуть пальцами и вернуться в свой уютный, безопасный мирок? Это что-то очень древнее, Кира. Ты открыла дверь, которая была заперта веками. И теперь ты — часть этой реальности. Нравится тебе это или нет.

Он отошел от нее, давая ей возможность дышать. Он взял свою кружку и сделал большой глоток.

— Ты не первая, — сказал он, глядя в огонь. — За последние годы Раскол выплюнул нескольких. Ученый, солдат, поэт. Все они были так же растеряны, как и ты. И все они мертвы. Их убила не дикая магия. Их убило их собственное невежество. Они пытались применить законы своего мира здесь. Пытались найти логику, договориться, проявить силу. Но Этерия не подчиняется логике. Она подчиняется Узору.

— Узору? — ухватилась она за незнакомое слово.

Дамиан поставил кружку и потер виски, словно сама необходимость объяснять очевидные вещи причиняла ему физическую боль.

— Ты действительно ничего не знаешь. Как будто родилась вчера. Хорошо. Последний раз. Слушай внимательно, потому что повторять я не буду.

Он подошел к центру комнаты, где не было мебели, и поднял руку. Тени в углах сгустились, потянулись к нему, словно живые. Воздух в комнате стал плотнее, наэлектризовался. Кира почувствовала, как волосы на ее руках встают дыбом. Дамиан медленно опустил руку, и тени послушно собрались в его ладони, уплотняясь в маленький, абсолютно черный шар.

— Все, что ты видишь, — начал он, и его голос, казалось, шел отовсюду сразу, — все, что ты можешь потрогать, услышать или почувствовать — это лишь внешнее проявление. Поверхность. Гобелен. А под ним, в его основе, лежит Узор.

Он раскрыл ладонь. Черный шар не упал, а завис в воздухе, и из него во все стороны начали тянуться тончайшие, едва видимые нити света. Они переплетались, расходились и сходились вновь, создавая сложнейшую, бесконечную трехмерную паутину, которая заполнила всю комнату. Нити были разных цветов — серебряные, золотые, лазурные, изумрудные — и каждая вибрировала со своей собственной частотой, издавая тихий, гармоничный гул. Зрелище было завораживающим, гипнотическим. Кира смотрела, не в силах отвести взгляд. Она чувствовала эту гармонию всем своим существом. Это было правильно. Это было истинно.

— Это и есть Этерия, — сказал Дамиан. — Не земля, не небо, не деревья. А вот это. Бесконечное переплетение нитей судьбы, материи, времени и самой магии. Мы, те, кого здесь называют Ткачами, способны чувствовать эти нити. Слабые могут лишь ощущать их, как тепло или холод. Сильные... — он слегка шевельнул пальцами, и несколько золотых нитей послушно изогнулись, сплетаясь в светящуюся фигурку парящей птицы, — ...могут переплетать их, меняя Узор. Меняя реальность.

Глава 4. Первая искра

Сон был обманом, тонким, истлевшим покрывалом, наброшенным на реальность, но не способным скрыть ее острые, зазубренные края. Кира проваливалась в него и тут же выныривала, подброшенная на волнах беспокойных видений: сияющая паутина нитей, уродливый черный клубок Раскола, холодные, как зимние звезды, глаза Дамиана. Она проснулась не отдохнувшей, а измотанной, словно всю ночь не спала, а вела изнурительную борьбу с призраками, чьи имена она только начинала узнавать.

Комната, в которую привел ее Дамиан, была такой же аскетичной и функциональной, как и он сам. Грубо отесанная деревянная кровать, покрытая толстым, колючим одеялом из какой-то серой шерсти. Небольшой стол и стул. Каменный умывальник в углу, над которым висел тусклый, искажающий отражение кусок отполированного металла. Единственным живым элементом были пучки сушеных трав, свисавшие с потолочных балок. Их пряный, горьковатый аромат пропитывал воздух, смешиваясь с запахом остывшего камня и дерева. Не было окон, лишь узкая щель под потолком, через которую пробивался слабый, безжизненный свет умирающего мира. Это было не убежище. Это была келья. Тюрьма.

Она села на кровати, обхватив колени руками. Тело все еще помнило унизительный паралич страха на мосту, жгучее прикосновение силы медальона, ледяное прикосновение чужой воли, когда Дамиан демонстрировал ей суть Узора. Он не просто объяснил. Он вломился в ее сознание, взломал ее восприятие мира и оставил после себя зияющую дыру, в которую теперь сквозил холод новой, немыслимой реальности.

Гнев, чистый и спасительный, начал медленно закипать в ее венах, вытесняя остатки страха. Кто он такой, этот Дамиан? Самозваный учитель? Тюремщик? Пророк гибнущего мира? Он обращался с ней не как с человеком, а как с вещью, с инструментом, который нужно было грубо обтесать и пустить в дело. Он говорил о спасении мира, но в его глазах не было ни капли сострадания, лишь застарелая горечь и стальная решимость. И его обещание… обещание, данное ее бабушке, Лиандре… Эта мысль причиняла почти физическую боль. Ее бабушка, теплая, пахнущая печеными яблоками и сухими травами, здесь, в этом мире, была могущественным магом, погибшим в битве с хаосом. А этот человек был ее учеником. Это не укладывалось в голове.

Дверь скрипнула, и в комнату вошел Дамиан. Он не постучал. Здесь, видимо, не было такого понятия, как личное пространство. В руках он нес деревянный поднос, на котором стояла миска с дымящейся кашей, кусок темного хлеба и кружка с уже знакомым травяным отваром.

— Ешь, — он поставил поднос на стол. Это был не вопрос и не предложение. Это был приказ.

Кира смерила его враждебным взглядом.

— Я не голодна.

— Я не спрашивал, голодна ли ты, — его голос был ровным, лишенным интонаций. — Я сказал: ешь. Сегодня тебе понадобятся силы.

— Для чего? — язвительно спросила она. — Для очередной лекции по метафизике с наглядными пособиями?

Он проигнорировал ее сарказм.

— Для того, чтобы выжить. Обучение начнется через час.

Он повернулся, чтобы уйти.

— Я хочу домой! — выкрикнула она ему в спину. Слова прозвучали как отчаянная мольба, и она тут же возненавидела себя за эту слабость.

Он остановился на пороге, но не обернулся.

— «Дома» больше нет, — сказал он тихо, но каждое слово било, как молот. — Твой мир и этот мир теперь связаны через тебя. Ты — мост. И пока ты здесь, дверь остается приоткрытой. Ты думаешь, Раскол — это единственная опасность? Есть сущности по ту сторону Узора, которые веками ждали такой возможности. Если они прорвутся сюда, они не остановятся. Они пойдут дальше, по мосту, который ты создала. В твой мир. Так что забудь о своем «доме». Теперь твой дом — это война. А теперь ешь.

Дверь за ним закрылась, оставив Киру в звенящей тишине, наедине с его страшными словами. Мост. Она — мост. Эта мысль была еще ужаснее, чем роль спасительницы. Она не просто заложница этого мира, она — угроза для своего собственного. Каждая минута ее пребывания здесь подвергала опасности все, что она знала и любила. Аркадия Петровича, ее тихий Архив, даже тот суетливый, шумный город, от которого она всегда пыталась отгородиться.

Гнев сменился холодным, кристальным решением. Она сбежит. Не потому, что боится его уроков. А потому, что должна. Она не знала, как это работает, но инстинкт подсказывал: если она умрет здесь, связь прервется. Мост рухнет. Это был единственный выход, который она видела. Ужасный, отчаянный, но единственный.

Она заставила себя поесть. Каша, густая и серая на вид, оказалась на удивление сытной, с ореховым привкусом. Хлеб был плотным и чуть кисловатым. Она ела, механически двигая челюстями, а в голове уже зрел план. План был прост до гениальности или до идиотизма, она еще не решила. Она пойдет на его урок. Она сделает вид, что покорилась. И она будет ждать. Ждать шанса, чтобы ударить и бежать.

Когда с едой было покончено, ее настигла другая, более приземленная проблема. Она провела в одной и той же одежде больше суток, пересекла грязный лес и испытала смертельный ужас. Ей отчаянно хотелось вымыться, смыть с себя липкий слой страха и грязи этого мира. Она вышла из комнаты. Дамиан сидел за своим столом, склонившись над старой картой, и, казалось, не заметил ее.

— Где здесь можно… умыться? — спросила она, стараясь, чтобы голос звучал как можно более нейтрально.

Он поднял голову. Его взгляд был отсутствующим, словно он все еще находился в мире своих карт и свитков.

— За домом есть тропа, ведущая вниз. Она приведет к гроту с родником. Вода холодная, но чистая. Только не заходи слишком глубоко. Течение сильное.

Он снова уткнулся в карту, давая понять, что аудиенция окончена.

Кира нашла тропу. Она была узкой и крутой, петляющей между гигантскими корнями деревьев, похожими на окаменевших змей. Спустившись, она оказалась в небольшом, укрытом от посторонних глаз гроте. Свод был образован сплетением тех же корней, а стены покрывал светящийся мох, который заливал все вокруг мягким, изумрудным сиянием. Из расщелины в скале бил родник, образуя небольшую, кристально чистую заводь. Вода была настолько прозрачной, что каждый камушек на дне казался драгоценным.

Глава 5. Уроки недоверия

Пробуждение было похоже на медленное всплытие из темных, вязких вод. Кира не просто открыла глаза — она вернулась в свое тело, ощутив его ноющую усталость, холод камня, проникающий сквозь тонкое одеяло, и горьковатый привкус трав во рту. Первая мысль была о провале. Она не смогла сбежать. Вторая — о маленькой, упрямой победе. Она сожгла лист. Она остудила камень. Что-то сдвинулось с мертвой точки. Впервые за все это время она не просто реагировала на мир — она на него воздействовала.

Это крошечное зерно гордости было единственным, что согревало ее в промозглой тишине кельи. Она села, ежась от холода. Ее одежда, единственная, что у нее была, все еще хранила влажную прохладу ручья и запах сырой земли. Джинсы стали жесткими, а свитер казался тяжелым и чужим. Она посмотрела на свои руки — на одной виднелась тонкая розовая полоска от вчерашнего пореза, на другой — сеть мелких царапин от падения в лесу. Это была карта ее новой жизни, нанесенная прямо на кожу.

Дверь, как обычно, открылась без стука. Вошел Дамиан, неся поднос. Сегодня на нем, помимо привычной миски с кашей и кружки, лежал еще небольшой, туго свернутый сверток из серой ткани.

— Завтрак, — бросил он, ставя поднос на стол. Его взгляд скользнул по ней, задержавшись на ее влажной, помятой одежде. В серых глазах мелькнуло что-то похожее на брезгливость, но он ничего не сказал.

Кира молча принялась за еду. Она научилась не задавать лишних вопросов. Каждый вопрос был слабостью, каждой эмоцией он мог воспользоваться против нее. Она ела, а он стоял у двери, скрестив руки на груди, и наблюдал. Его присутствие было физически ощутимым, как давление, как постоянная угроза. Он не просто ждал, он изучал. Каждый ее жест, каждый взгляд. Она чувствовала себя насекомым под микроскопом.

— Откуда вы берете еду? — спросила она, нарушая тишину. Вопрос был продиктован не только любопытством, но и желанием перехватить инициативу, заставить его говорить о бытовых, понятных вещах, а не о судьбах мира.

Он, казалось, был удивлен вопросом.

— Мы не «берем» еду. Мы ее добываем. То, что может вырасти в этой долине — растет. То, что можно добыть на охоте в менее искаженных лесах — добывается. Остальное — вымениваем. Не все в Этерии подчиняются Конклаву. Есть вольные поселения, есть бродячие торговцы. Жизнь находит лазейки.

Он говорил об этом так просто, но за его словами Кира увидела целую картину мира, о котором ничего не знала. Мира, где выживание было ежедневным трудом, а не данностью.

— Закончила? — спросил он, когда она поставила пустую миску.

Она кивнула.

— Хорошо. Это тебе.

Он подошел и бросил на кровать сверток, который принес.

— Что это?

— Называй это униформой. Твоя одежда непрактична, привлекает лишнее внимание и, откровенно говоря, уже начала дурно пахнуть.

Кира вспыхнула. Укол был точным и болезненным. Она посмотрела на свой любимый кашемировый свитер, на удобные джинсы. Это была ее последняя связь с домом, с ее прежней жизнью. И он только что растоптал ее.

— Спасибо за заботу, — процедила она сквозь зубы.

— Это не забота. Это здравый смысл. Здесь ты будешь учиться, а не участвовать в показе мод из другого мира. Переодевайся. Через полчаса я зайду.

Он вышел, плотно прикрыв за собой дверь. Кира развернула сверток. Внутри лежала одежда. Простая, но добротная. Штаны из плотной, темно-зеленой ткани, похожей на замшу, мягкие, но прочные. Рубаха из неотбеленного льна, свободная и удобная. И длинная куртка из темной кожи, без подкладки, но удивительно мягкая на ощупь. К одежде прилагались и высокие ботинки на толстой, рифленой подошве.

Она стянула с себя влажные джинсы и свитер. На мгновение она замерла, оставшись в одном белье в холодной, чужой комнате. Чувство уязвимости было почти невыносимым. Она быстро натянула новую одежду. Штаны сели идеально, плотно облегая бедра, но не стесняя движений. Рубаха была немного велика, но приятна к телу. Ботинки оказались точно впору, надежно фиксируя голеностоп.

Она подошла к отполированному металлическому листу на стене. Из тусклой поверхности на нее смотрела незнакомка. Темные волосы растрепаны, лицо бледное, с темными кругами под глазами. Но одежда… одежда меняла все. Она больше не была похожа на растерянную городскую девушку, случайно попавшую в беду. Теперь в ее облике было что-то дикое, первобытное. Она выглядела так, словно принадлежала этому миру. И эта мысль пугала ее до глубины души.

Когда Дамиан вошел, она уже сидела на кровати, зашнуровывая ботинки. Он окинул ее быстрым, оценивающим взглядом.

— Лучше, — коротко бросил он. — По крайней мере, не замерзнешь и не переломаешь ноги в первой же расщелине.

Он не сказал, что новая одежда ей идет. Не сказал, что она подчеркивает ее фигуру куда лучше мешковатого свитера, делая ее стройнее и опаснее. Но Кира увидела это в его глазах — мимолетное, почти незаметное изменение во взгляде, прежде чем он снова надел свою привычную маску безразличия. Это была крошечная трещинка в его броне, и она с каким-то мстительным удовлетворением отметила ее про себя.

— Прежде чем мы начнем, — сказала она, решив, что пора задать вопрос, который мучил ее с самого начала, — у меня есть вопрос.

— Слушаю.

— Почему я вас понимаю? И почему вы понимаете меня? Мы из разных миров. Мы не должны говорить на одном языке.

Дамиан посмотрел на нее так, будто она спросила нечто невероятно очевидное.

— Потому что мы и не говорим на одном языке. Твои голосовые связки производят один набор звуков, мои — совершенно другой. Но Узор, Кира, — это не только нити материи и судьбы. Это и нити смысла. Концепций. Идей. Когда ты говоришь, твое намерение, твоя мысль, вплетается в Узор. А я, как Ткач, воспринимаю не звук, а саму эту нить смысла. И мой ответ ты воспринимаешь так же. Твой мозг просто облекает полученный смысл в привычную для тебя звуковую форму. Ты становишься чувствительной к Узору, поэтому начинаешь «понимать». Это основа всей магии общения.

Отступление. Дамиан: Эхо в Тишине

Тишина в моей долине — это щит. Она соткана из древних иллюзий и забытых плетений, она скрывает меня от жадных глаз Конклава и от вечно голодного шепота Раскола. Годами эта тишина была моим единственным собеседником, моим наказанием и моим убежищем. Я научился читать ее оттенки, как ученый читает редкий манускрипт: тишина перед бурей, тишина после охоты, тишина, наполненная скорбью павших деревьев.

Но в тот день тишина была иной. Она была разорвана.

Я был в Разрушенном Пределе, на самой границе своих защитных чар, когда это случилось. Я хожу туда регулярно, это часть моей епитимьи. Я смотрю в лицо своей ошибки, в зияющую рану на теле мира, и вспоминаю цену самонадеянности. Я отслеживал аномалии, мелкие искажения Узора, которые, как гной, сочатся из Раскола. Обычно это были просто всплески дикой магии, иногда — появление искаженных тварей. Но в тот день Узор не просто исказился. Он взвыл от боли.

Это было похоже на звук рвущейся ткани, но усиленный в тысячу раз, звук, который ощущаешь не ушами, а костями. Я почувствовал, как чужеродная нить, сотканная из незнакомой мне материи, пронзила барьер между мирами и грубо вплелась в нашу реальность. Это был не тонкий прокол, не случайная утечка. Это был прорыв. Грубый, насильственный, оставивший после себя кровоточащую рану в Узоре.

Моей первой мыслью была ярость. Еще один. Еще один «попаданец», как их называла Лиандра, выброшенный в наш мир умирать. За последние годы их было трое. Каждый из них был криком в тишине, аномалией, которую я был обязан устранить. Не убить — я не палач, — но изолировать, сдержать, пока мир сам не отторгнет их, как занозу. Они не выдерживали долго. Реальность Этерии, ее магия, ее боль — все это было ядом для тех, кто рожден под другим небом. Они сходили с ума, их тела распадались, их души истончались и растворялись в эхе Раскола. Я находил их останки, пепел и сожаление, и укреплял барьеры, проклиная тот день, когда Узор дал слабину.

Я пошел на источник возмущения, готовый увидеть очередного сломленного бедолагу, мечущегося в агонии. Но я увидел ее.

Она стояла посреди мертвого леса, растерянная и злая, как дикий зверек, попавший в капкан. Она была не похожа на предыдущих. В ней не было того первобытного ужаса, той паники, что сводила с ума. В ней был страх, да, но он был погребен под слоями упрямства, иронии и чего-то еще — глубоко запрятанной боли, которая была мне смутно знакома. Она смотрела на расколотое небо не как на конец света, а как на личное оскорбление.

И потом я увидел его. Медальон.

Кровь застыла в моих жилах. Ключ Хранителя. Тот самый, что исчез вместе с Лиандрой в огне ее последней битвы. Легенда, которую я считал красивой сказкой для утешения отчаявшихся. Носительница Эха. Веками это имя было лишь шепотом в древних текстах, символом несбывшейся надежды. И вот эта надежда стояла передо мной — в нелепых штанах из синей ткани, с выражением скептицизма на лице, и понятия не имела, какую катастрофу принесла с собой.

Мое раздражение, мой холодный гнев — все это было лишь броней. Под ней бушевал шторм. Если это правда, если она — та самая, то мир получил свой последний шанс. Шанс, который я поклялся не упустить. Но если это ловушка… если кто-то играет со мной, используя самые святые для меня символы, то ярость моя будет безгранична.

Я привел ее в Гавань. Я был груб, жесток. Я должен был сломать ее, посмотреть, что внутри. Увидеть, есть ли в ней хоть искра той силы, о которой говорили легенды. Или она — просто пустышка, случайная носительница великого артефакта. Ее попытка побега была предсказуема. Ее встреча со стражем — неизбежна. Я позволил этому случиться. Я должен был увидеть ее реакцию, почувствовать ее страх. И я почувствовал. Он был настоящим, животным, всепоглощающим. И в нем не было ни капли магии. Она даже не пыталась защититься.

Разочарование было горьким. Она была не той. Просто девочка, которой не повезло. Но Ключ… он не мог ошибаться.

И тогда я показал ей Узор. Это был риск. Прямой контакт с сутью мироздания мог сжечь ее разум. Но я должен был знать. И когда она, ведомая мной, прикоснулась к медальону… я почувствовал это. Эхо. Эхо древней крови, эхо силы, спавшей веками. Оно пробудилось в ней, как искра в сухом хворосте. Она не просто видела Узор. Она стала его частью. На мгновение я почувствовал ту самую гармонию, которую не ощущал со смерти Лиандры.

С этого момента все изменилось. Она перестала быть просто «проблемой». Она стала моей ответственностью. Моей последней надеждой и моим величайшим страхом. Я должен был научить ее. Быстро. Слишком быстро. Я стал для нее тем, кем когда-то была для меня Лиандра. Но я — не она. Во мне нет ее терпения, ее света. Во мне лишь пепел и сталь. Я давил на нее, ломал ее волю, заставлял смотреть в лицо боли, потому что это единственный язык, который я знаю. Язык выживания.

Ее одежда… эта последняя нить, связывающая ее с домом. Я видел, как она цепляется за нее. И я безжалостно обрубил эту нить. Потому что здесь нет места для сантиментов. Но когда она вышла в одежде, что я ей принес, что-то во мне дрогнуло. Она изменилась. Словно дикий цветок, пробившийся сквозь камень. В ней проснулась первобытная сила, которую она сама еще не осознавала. И, клянусь Расколом, она была прекрасна в этот момент. Настолько, что мне пришлось отвернуться, чтобы она не увидела этого в моих глазах.

Ее вопрос о языке был умен. Она начала думать, как Ткач. Анализировать не мир, а его законы. А потом, на Торжище… она «услышала» ложь. Я был ошеломлен. Этот дар был невероятно редок. Он требовал не силы, а чистоты восприятия. Способности видеть не только нити, но и грязь, что на них налипла. Лиандра говорила, что так Узор защищается от тех, кто пытается его исказить. И вот эта девочка, которая неделю назад не знала о магии ничего, сделала это инстинктивно.

В этот момент я понял. Она не просто носительница крови. В ней было что-то еще. Что-то уникальное. Что-то, что делало ее одновременно и сильнее, и уязвимее.

Глава 6. Гости из прошлого

Тишина, последовавшая за уходом Дамиана, была оглушающей. Она давила на уши, заполняя собой пространство, оставленное его внезапным отступлением. Кира осталась одна на продуваемой всеми ветрами платформе, ее сердце все еще колотилось в бешеном, сбитом ритме, а в ушах стоял отголосок его резких, холодных слов. «Возвращайся в дом». Это был не просто приказ. Это было бегство.

Она прикоснулась пальцами к губам, которые все еще хранили фантомное ощущение его дыхания. Он не просто учил ее. На одно короткое, головокружительное мгновение он поделился с ней чем-то большим, чем знание. Он позволил ей почувствовать трещину в своей душе. И это было страшнее и притягательнее любого колдовства. Она увидела его боль, и эта боль нашла отклик в ее собственной. Два одиночества, два сломленных существа, запертые в умирающем мире.

Медленно, словно во сне, она побрела обратно. Тропа, казавшаяся утром враждебной и чужой, теперь была просто тропой. Деревья — просто деревьями. Что-то внутри нее сдвинулось, настроилось на иную частоту. Мир не стал менее опасным, но он перестал быть абсолютно чужим. Она начала слышать его тихий, скорбный шепот, и этот шепот больше не сводил ее с ума. Он стал частью ее самой.

Вернувшись в долину, она увидела, что жизнь лагеря изменилась. День клонился к вечеру. В центре поселения, на главной платформе, горел большой костер. Вокруг него собирались люди. Запах жареного мяса и печеных корнеплодов смешивался с ароматом смолы и древесного дыма, создавая уютную, почти домашнюю атмосферу. Женщины расставляли на длинных импровизированных столах глиняную посуду. Мужчины, вернувшиеся с дозора или охоты, чистили оружие, их голоса были низкими и усталыми. Дети носились между взрослыми, их смех звонкими колокольчиками разлетался в прохладном вечернем воздухе.

Кира остановилась в тени одного из гигантских деревьев, наблюдая. Это была община. Семья, созданная не по крови, а по необходимости. Группа изгнанников, нашедших убежище в этом затерянном уголке мира. И во главе их стоял Дамиан. Она видела, как он движется среди них. Он не был командиром, отдающим приказы. Он был центром, вокруг которого вращалась эта маленькая вселенная. Вот он склонился к высокому, широкоплечему мужчине в кожаном доспехе — Роту, начальнику стражи, — и они о чем-то тихо, но напряженно заговорили. Вот он подошел к Эларе, старой травнице, и та дала ему какой-то сверток, что-то строго выговаривая. Даже дети, казалось, тянулись к нему. Та самая девочка, что испуганно пряталась утром, теперь подбежала к нему и дернула за край куртки. Дамиан опустился на корточки, и его лицо, обращенное к ребенку, на мгновение смягчилось. Он что-то сказал ей, и девочка рассмеялась, а потом убежала, сжимая в кулачке какой-то блестящий камушек.

Кира смотрела на эту сцену, и внутри нее боролись два чувства. Часть ее, та, что помнила его жестокость и холод, видела в этом лишь маскарад, игру, способ держать этих людей в подчинении. Но другая часть, та, что почувствовала его боль на платформе, видела иное. Она видела человека, несущего на своих плечах непомерный груз ответственности. Человека, который создал этот островок безопасности посреди хаоса и теперь был готов защищать его любой ценой.

— Не стой в тени, дитя. Иди к огню. Холодные сердца не греют.

Голос Элары раздался прямо за ее спиной. Кира вздрогнула. Старуха подошла абсолютно бесшумно. В руках она держала две деревянные миски.

— Он не так плох, как хочет казаться, — сказала Элара, словно читая ее мысли. Она протянула Кире одну из мисок. В ней была густая, ароматная похлебка. — Просто его душа давно не видела солнца.

— Почему вы все здесь? — спросила Кира, принимая миску. — Почему вы не в городах?

Элара усмехнулась, обнажив на удивление крепкие белые зубы.

— Потому что в городах правят те, кто боится. Конклав боится Раскола. Боится дикой магии. Боится всего, что не может контролировать. И этот страх делает их жестокими. Они запрещают старые плетения, сжигают древние книги, охотятся на тех, кто мыслит иначе. Каждый из нас, дитя, в чем-то «провинился». Рот отказался выполнить приказ и сжечь деревню, заподозренную в ереси. Я отказалась отдать им свои знания о травах, которые они хотели превратить в яды. А Дамиан… — она вздохнула. — Дамиан совершил величайший грех. Он попытался спасти ту, кого любил, и потерпел неудачу. А Конклав не прощает неудач.

Она оставила Киру одну, унося свою тайну так же легко, как и миску с похлебкой. Кира медленно ела, переваривая ее слова. Спасти ту, кого любил. Лиандра. Ее бабушка. Это не было просто обещание. Это было нечто большее.

Она нашла в себе силы подойти ближе к костру. Люди расступались перед ней, создавая небольшой вакуум. Она села на свободную скамью, чувствуя на себе десятки настороженных взглядов. Вечерняя трапеза проходила в относительной тишине, нарушаемой лишь треском огня и звоном ложек. Это не было празднество. Это был ритуал, ежедневное подтверждение того, что они пережили еще один день.

Дамиан сел напротив нее, рядом с Ротом. Он не смотрел на нее, но она чувствовала его внимание каждой клеточкой кожи.

— Торговец принес соль, — сказал Рот, обращаясь к Дамиану, но его глаза внимательно изучали Киру. — Но просит за нее вдвое больше, чем в прошлый раз. Говорит, патрули Конклава стали злее, рискует головой.

— Заплати, — коротко ответил Дамиан. — Соль нам нужнее, чем ему его голова.

— Он также принес вести, — продолжил Рот, не меняя тона. — В Нексусе переполох. Говорят, одна из реликвий в Великом Архиве… ожила. И исчезла вместе с архивариусом, что с ней работала. Конклав ищет ее. По всем трактам разосланы патрули.

Кира замерла, ложка застыла на полпути ко рту. Архивариус. Книга. Это была она. Они ищут ее.

— Любопытно, — Дамиан отпил из своей кружки, его лицо было непроницаемо. — Наверное, очередные сказки, чтобы пугать детей.

— Возможно, — согласился Рот, но его взгляд, устремленный на Киру, говорил, что он так не думает. — Но патрули вполне настоящие. И они прочесывают окрестности. Один из наших дозорных видел их у перевала сегодня утром. Они слишком близко, Дамиан. Ближе, чем когда-либо.

Глава 7. Дорога в Нексус

Тьма в пещере была абсолютной, первозданной. Она не просто скрывала свет — она его пожирала, просачиваясь в легкие вместе с холодным, пахнущим мокрым камнем воздухом. Кира шла, выставив перед собой руки, и каждый шаг был актом слепой веры. Единственным ориентиром было тихое, размеренное дыхание Дамиана впереди и ощущение его тепла, которое, казалось, оставляло в возду
хе едва уловимый след. Она цеплялась за эти ощущения, как утопающий за соломинку, потому что они были единственным доказательством того, что она не одна в этом удушающем мраке, ведущем из руин ее короткого знакомства с этим миром в неизвестность.

Молчание между ними было плотнее камня. В нем звучало эхо битвы: звон стали, яростный крик Лиры, хрип раненого бойца. Кира видела перед глазами лицо Рота, искаженное болью, когда клинок воина Конклава прочертил кровавую борозду на его руке. Видела, как Элара, старая ведьма с глазами цвета весенней листвы, уводила испуганных детей вглубь поселения, ее спина была прямой и непреклонной. Эти люди, которые еще вчера были для нее лишь тенями, безымянными фигурами в чужом лагере, сегодня стали живыми. Они заплатили своей кровью за ее побег. Это осознание тяжелым, холодным камнем легло на ее сердце.

— Они выживут, — голос Дамиана, прозвучавший из темноты, заставил ее вздрогнуть. Он был тихим, но уверенным. — Рот знает, что делать. Они уйдут через западный проход, затеряются в Безмолвных горах. Лира не станет их преследовать. Ее цель — ты.

— Откуда вы знаете? — прошептала она, ее голос был тонким и ломким.

— Я не знаю. Я чувствую. Рот — это скала. Его нить Узора крепка и надежна. А Лира... она слишком горда, чтобы гоняться за призраками, когда настоящая добыча уходит.

Они вышли из пещеры на небольшой уступ, высоко в горах. Ветер здесь был другим — диким, свободным и пронзительно холодным. Он рвал волосы из-под импровизированного капюшона, забирался под одежду, заставляя дрожать всем телом. Внизу, под ними, долина скрывалась в молоке тумана, словно ее никогда и не было. Лишь верхушки самых высоких деревьев пробивались сквозь эту белую пелену, как острова в безбрежном океане.

Зрелище было грандиозным и бесконечно одиноким. Кира почувствовала себя песчинкой, заброшенной на край мироздания.

— Идти пешком до Нексуса — безумие, — сказал Дамиан, оглядывая суровый пейзаж. — Это займет недели. Нас найдут раньше, чем мы пройдем и половину пути. Нам нужен транспорт.

— И где же здесь стоянка такси? — не удержалась она от язвительного замечания.

Он проигнорировал ее сарказм, что раздражало еще больше.

— В двух днях пути отсюда, если срезать через перевал Грифона, есть застава. «Последний Приют». Нейтральная территория. Там собираются контрабандисты, наемники, торговцы — все, кто предпочитает жить по своим законам, а не по указке Конклава. Там можно найти все, что угодно, если у тебя есть, чем платить. Или если ты знаешь нужных людей.

— И вы, конечно, знаете?

— Я знаю одного. Его зовут Каэль. Он перевозит грузы по мертвым землям на своем... корабле. Он мне должен. Мы воспользуемся его услугами.

Два дня пути превратились в суровое испытание. Они шли по узким козьим тропам, над головокружительными пропастями. Дамиан двигался с уверенностью горного зверя, в то время как Кира, городская жительница, постоянно спотыкалась, ее мышцы горели от непривычной нагрузки. Он не предлагал ей руку, не замедлял шаг, но когда она срывалась на осыпи или соскальзывала на мокром камне, его рука всегда оказывалась там, где нужно — железной хваткой перехватывая ее за предплечье, удерживая от падения. Его прикосновения были быстрыми, безличными, но каждый раз по ее телу пробегала горячая волна, оставляя после себя смятение и странную, непрошеную теплоту.

Ночевали они в небольших пещерах или под навесами скал, разводя крошечный, почти бездымный костер. Дамиан доставал из своей сумки припасы — вяленое мясо, твердые, как камень, лепешки и флягу с водой. Они ели в молчании, глядя на огонь. Кира куталась в его кожаную куртку, которую он отдал ей в первую же ночь, и вдыхала ее странный запах — озон, кожа и что-то неуловимо его, дамианово. Иногда ей казалось, что он хочет что-то сказать. Она видела, как он смотрит на нее, когда думает, что она спит, и в его взгляде была сложная смесь беспокойства, раздражения и чего-то еще, более глубокого и темного, чего она не могла понять.

«Последний Приют» оказался не заставой, а скорее шрамом на теле горы. Несколько десятков убогих, прилепившихся к скале строений, соединенных шаткими деревянными мостками. Воздух здесь был густым и тяжелым, пахнущим дешевым элем, немытыми телами и отчаянием. Обитатели этого места были под стать ему — люди с тяжелыми, нечитаемыми взглядами, в которых застыла вековая усталость и недоверие ко всему живому.

Они нашли Каэля в единственной таверне, носившей гордое название «Пик Грифона». Это была низкая, прокуренная комната, полная мрачных личностей. Каэль оказался гигантом, почти на голову выше Дамиана, с густой рыжей бородой и руками, похожими на кузнечные молоты. На его лице застыло выражение вечного недовольства миром.

— Дамиан, — пророкотал он, когда увидел их. Его голос был подобен грохоту камнепада. — Какими ветрами тебя занесло в эту дыру? Я думал, ты сгинул в своей долине.

— Ветры переменились, Каэль. Мне нужна твоя помощь.

— Моя помощь всегда имеет цену, ты же знаешь.

— Я помню о своем долге. И готов его вернуть. Нам нужно добраться до Нексуса. Быстро и незаметно.

Каэль окинул Киру тяжелым, маслянистым взглядом.

— А это еще кто? Залог? Или ты решил разбавить свою унылую компанию?

— Она со мной, — отрезал Дамиан, его голос стал ледяным. Он сделал едва заметное движение, встав между Кирой и гигантом.

Этот жест, почти бессознательный, собственнический, заставил сердце Киры пропустить удар. Он защищал ее. Не как «Носительницу Эха», не как «проблему». А как… свою.

— Ладно, ладно, не кипятись, — Каэль поднял руки в примирительном жесте. — Стареешь, становишься раздражительным. Мой «Песчаный змей» отправляется послезавтра на рассвете. Идет с грузом кристаллов к восточным воротам. Незаметнее не придумаешь. Но до тех пор вам придется где-то перекантоваться. И это тоже будет стоить.