Хризалида

Хризалида

Память — это скальпель. Она не просто напоминает, она вскрывает старые раны, копается в них тупым концом, заставляя вновь и вновь переживать то, что должно было умереть. Для Хироки Танака память была ещё и зеркалом, разбитым на мириады осколков. В каждом он видел один и тот же день, один и тот же час, один и тот же предсмертный крик, который не слышал никто, кроме него.

Год назад. Ровно год.

Они возвращались из маленькой поездки в горы, в префектуру Гумма. Отец, Кенджи Танака, тихий человек с усталыми глазами и доброй усмешкой, вёл их старенькую «Тойоту». Он работал архитектором, и всю дорогу рассказывал Хироки о принципах структурной целостности, о том, как невидимые силы держат мир в равновесии. Мать, Аяме, сидела рядом и тихонько напевала мелодию из старого фильма, её голос смешивался со свистом ветра за окном и шуршанием шин по мокрому асфальту. Шёл дождь. Несильный, осенний, тот, что смывает с мира краски, оставляя лишь серые и стальные оттенки.

Хироки сидел сзади, глядя на проносящиеся мимо мокрые деревья, и чувствовал то почти болезненное, всеобъемлющее спокойствие, которое бывает только в девятнадцать лет, когда кажется, что твои родители — вечные титаны, а мир — незыблемая крепость.

— Почти приехали, — сказал отец, включая поворотник на съезде с шоссе. — Ещё полчаса, и будем дома пить горячий чай.

Именно в этот момент радио, игравшее тихую джазовую композицию, захлебнулось белым шумом. Не просто помехами — плотным, маслянистым, физически ощутимым шипением, от которого закладывало уши и вибрировали кости.

— Что за чертовщина? — пробормотал отец, пытаясь настроить приёмник.

Но было поздно.

Мир за окном изменился. Дождь не прекратился — он застыл. Миллиарды капель повисли в воздухе, как стеклянные бусины. Цвета исчезли окончательно, сменившись монохромной сепией, словно они въехали в древнюю, выцветающую фотографию. Движение умерло. И в этой мёртвой тишине, нарушаемой лишь воющим статическим шумом из динамиков, Хироки увидел их.

На обочине стояли две машины. Чёрные, без номеров, хищные, вылизанные до неживого блеска, они казались вырезанными из антрацита. Возле них стояли четверо. Они не были похожи на людей. Вернее, они отчаянно пытались ими казаться, но фальшь сквозила в каждом изгибе их длинных, неестественно худых тел, облачённых в строгие тёмные костюмы. Их лица — маски из бледной кожи и полированной стали, где-то на скулах и висках проступали швы и разъёмы. Но самым страшным были глаза. Это были не глаза, а линзы, сложные оптические приборы, которые не отражали свет, а впитывали его. Они не смотрели. Они сканировали, анализировали, препарировали реальность.

Отец резко нажал на тормоз. Машину занесло на застывшем асфальте, и она остановилась боком к ним.

— Сидите внутри, — голос отца стал твёрдым, как сталь. — Не выходите. Что бы ни случилось.

Он расстегнул ремень безопасности, но дверь открыть не успел.

Один из не-людей поднял руку. В ней было не оружие, а нечто похожее на камертон или дирижёрскую палочку из тусклого, впитывающего свет металла. Он издал звук. Беззвучный звук, который Хироки почувствовал не ушами, а всем своим существом — как трещину, прошедшую по самому основанию бытия.

И мир раскололся.

Хироки видел, как его мать, Аяме, повернулась к отцу. Её губы шевельнулись, пытаясь произнести его имя, но звук рассыпался на атомы. Её тело начало мерцать, как изображение на сломанном экране. А затем… она начала распадаться. Не на плоть и кровь, а на саму идею о себе. Цвета, формы, воспоминания — всё это отслаивалось от неё, как старая краска, и растворялось в статическом шуме.

Отец закричал. Это был крик ужаса и ярости, крик титана, видящего, как рушится его мир. Он рванулся к ней, но его постигла та же участь. Его тело, его личность, вся его жизнь — всё превращалось в набор данных, который стирали с жёсткого диска вселенной. Их предсмертные вопли были геометрически неправильными, они выворачивали душу наизнанку.

Хироки сидел, парализованный ужасом, и смотрел, как его родители исчезают. Он чувствовал, как холодная, безжалостная воля этих существ проходит сквозь него, сканирует, ищет что-то. Один из них медленно повернул голову-объектив в его сторону. На мгновение их «взгляды» встретились. Хироки не увидел в этих линзах ничего — ни ненависти, ни жалости. Лишь холодный, бесстрастный интерес вычислительной машины.

Он почувствовал, как его собственная реальность начинает дрожать, готовая рассыпаться. Но потом… они отвернулись. Словно признали его дефектным, пустым, не представляющим интереса. Или, может быть, именно эта пустота и спасла его, сделав невидимым для их чудовищного восприятия.

Они сели в свои чёрные машины и уехали, забрав с собой не жизни, а сами души его родителей. Статический шум прекратился. Дождь снова пошёл. Мир обрёл цвет.

Когда приехала полиция, они увидели лишь искорёженную «Тойоту» и подростка в состоянии глубочайшего шока. Официальная версия: трагическая автокатастрофа на мокрой дороге, тела родителей выбросило из машины и унесло быстрой рекой, протекавшей под шоссе. Тела так и не нашли.

Хироки не стал спорить. Как объяснить им то, что он видел? Как рассказать, что твоих родителей не убили, а стерли? Что их последние крики нарушали законы физики?

С того дня его прежняя жизнь осталась в воспоминаниях. В себе он видел лишь оболочку, ходившая в университет, подрабатывавшую в издательстве. Опустевший сосуд, до краёв наполненный статическим шумом и памятью о застывших в воздухе каплях дождя. Год он жил в этом безмолвном, монохромном аду, и никто не видел трещин в его реальности.

Никто, кроме той, что однажды ночью постучит в его окно на третьем этаже. Она узнает его шрам. Ведь у неё был такой же.

***

В городе Минамикава, где реки, чёрные и ленивые, как вены на старческой руке, резали землю на острова скорби, Хироки Танака отбывал свой срок. Год. Триста шестьдесят пять оборотов планеты вокруг своей оси, каждый из которых лишь глубже вкручивал в его череп память о том дне. Его квартира на третьем этаже старого, вросшего в землю дома была не жильём, а мавзолеем. Здесь время остановилось, задохнувшись в пыли на фотографиях улыбающихся людей, которых стёрли из бытия.