Хроники Кармы: Янтра Тьмы

Глава 1.

Городок Тандер-Бей, прижавшийся к берегу ледяного озера Супериор, был словно вырезан из старой открытки — туманный, с запахом древесной смолы и солью в воздухе. Узкие улицы змеились между холмами, застроенными коттеджами в викторианском стиле, среди которых затесались мрачные кирпичные здания и баровские вывески, потрескавшиеся от времени. Здесь не было спешки, не было блеска — только северный ветер, тишина и воспоминания, от которых хотелось спрятаться. Но именно в этом городке, среди лесов и серого неба, началась моя история…
Я от всего устала. Мне надоело всё, я больше не хочу жить…
Наверное, глупо начинать рассказ такими словами — но ничего другого в голову не приходит. Красивое вступление не клеится к моей «ванильной сказке», в которой нет ни сахара, ни сказки. Одна горечь и серость.
Пробуждение — если это можно так назвать — случилось резко. Никакого сладкого потягивания, мечтательного взгляда в потолок. Просто — раз! — и я села в кресле машины. Опять заснула в салоне. Опять не помню, как. Сон, вроде, был хороший, но, как обычно, всё стерлось. Только где-то внутри осталось послевкусие… как будто я там знала, что такое счастье.
Но, видимо, мне не положено помнить. Слишком высокая роскошь — знать смысл жизни. Да и зачем он мне? Чтобы усложнять всё ещё больше?
Всё, что нас терзает — мы сами себе выдумываем. Да, да. Не про реальную боль — про ту, что гложет изнутри, без причины. Я и ещё пара странных людей — мы будто сами себя настрадали. Хотя и умеем радоваться… иногда.
Порой.
Машина сдохла почти у самой обочины. С полным баком, с нормальным аккумулятором. Просто — встала, как будто тоже устала. Ирония. Конечно, вызвать кого-то я не могла — машина ведь отцовская. «Одолженная» без разрешения.
Я хлопнула дверью и шагнула на тротуар, злюсь, зябну, мокну. Ветер щипал лицо, дождь моросил, серое небо нависло над городом, будто пыталось раздавить своей тяжестью.
Парк, в который я вошла, был пустым. Голые деревья казались живыми — как будто тянули ко мне руки, как будто предупреждали: «Не ходи дальше». Но мне было всё равно. Всё — всё равно.
Я шла по грязным плиткам, ступая в лужи, чувствуя, как ботинки начинают протекать. Куртка промокла, джинсы прилипли к ногам. Я уже почти не чувствовала пальцев. Но разве это важно? Разве это хуже той пустоты, что внутри?
Меня бесит всё. Бесит, что я всегда должна играть роль нормальной, весёлой, удобной. Что вокруг одни люди, которые либо игнорируют, либо ненавидят. За что? За то, что я не такая?
И да, совсем забыла представиться. Меня зовут Тая. Тая Стивенсон. Обычная девчонка — подросток с вечными тараканами в голове, прыщами на лбу и постоянной мыслью: а есть ли во всём этом хоть какой-то смысл?
Снаружи я выгляжу как все. Но внутри… внутри давно всё трещит по швам. Наверное, всё начало рушиться, когда мама пять лет назад решила подарить мне «счастье» — младшего братика. Йена. Она сияла, как солнце, когда держала его на руках. А меня как будто вычеркнули. Выключили. Я стала фоном. Не персонажем, а декорацией. И никто даже не заметил.
Я пробовала что-то изменить. Кричала. Убегала. Пугала их. Делала всё, чтобы они наконец увидели меня. А они только качали головами: мол, истеричка, переходный возраст, эгоистка. Может, так и есть. Может, я правда испорченная и неблагодарная. Только вот… что-то во мне треснуло. И я не знаю, как это починить.
В Тандер-Бее дождь часто льёт так, будто небо больше не выдерживает. Он не капает — он падает стеной. Я шла по трассе, почти наугад, сквозь эту ледяную завесу. Волосы прилипли к лицу, ботинки хлюпали, руки онемели от холода. Я не хотела домой. Там — тёплый свет, глинтвейн, папа у телевизора, Йен с плюшевым мишкой. И ощущение, что я в этом уюте — лишняя. Диссонанс.
Какой бы я не была лояльным человеком, но тупость окружающих начинала выводить из себя.
Моросил дождь, небо было затянуто серыми тучами, и лучи солнца ни на секунду не могли выглянуть из-за этого давящего на разум тёмного покрывала. Голые деревья, мокрые и чёрные, напоминали какие-то страшные фигуры — по крайней мере именно такими их видело моё воображение. Растопырив руки-ветки в стороны, они как бы отпугивали меня, угрожая, будто желая наброситься — опять же, так считал мой разум, привыкший к нападкам людей со стороны. Я старалась не обращать на это внимания, но боковое зрение выделяло чёрные «фигуры», сигнализируя мне об угрозе, но я каждый раз в хорошие глубокие лужи. Шагая по ним, я понимала, что мои ботинки долго не протянут — они уже начинали медленно промокать, меня свой цвет со светло-коричневого на более тёмный. Это вносило ещё некоторую долю дискомфортаоскорблением, учитывая, какова сейчас «человечность»…
В этот идиотский день меня буквально уничтожили где-то там глубоко, слишком глубоко чтобы какие-либо слова смогли подействовать.
***
Догулявшись до позднего вечера, я поняла, что промокла до нитки, при этом появился насморк. Моё слабое здоровье было под ужасной угрозой — теперь я точно свалюсь завтра с температурой, не в силах пошевелиться, но при этом мне придётся идти на собеседование… Завтра у меня будет шанс вырваться из опеки родителей и уехать в колледж, и неужели я всё испорчу своим кашлем и насморком, перемежающимся с чиханием? Я снова подвожу сама себя своим здоровьем. Снова.
Туда-сюда по мокрым дорогам гоняли на большой скорости автомобили, разбрызгивая грязную от пыли и земли воду по сторонам. В ней же и отражались городские огни — разноцветные вывески и оранжевые фонари. Это было красиво… Красиво для тех, кто не был похож на губку для мытья посуды.
Прохожие, пробегающие мимо меня с зонтами разных размеров в руках, бросали на меня взгляды, говорящие: «Эта девушка явно больна на голову.» С одной стороны, они были правы. Может я и была больна. Душевно. И врача на меня явно не хватило…
В который раз поёжившись, я остановилась у пешеходного перехода и ждала, когда загорится зелёный цвет на светофоре. Пора было возвращаться домой, чтобы не подхватить воспаление лёгких. Прошли нужные секунды — и вот я размеренно брела по расчерченной дороге, оглядываясь по сторонам, на случай «лихачей». Быстро оказавшись на другой стороне, я прикинула, сколько примерно времени займёт моя дорога — и тяжело вздохнула, осознав, что идти мне ещё где-то минут двадцать, а прогулка уже казалась невыносимой. Но что делать? Пришлось идти, денег у меня с собой всё равно не было.
Но вот стоило мне двинуться в сторону дома, как вдруг автомобиль, который только что останавливался на светофоре, медленно начал ехать за мной, и когда я обернулась, фары моргнули. Оглянувшись по сторонам, я отметила, что вокруг никого не было, а значит — обращались ко мне. Неуверенно подойдя ближе, я нагнулась, чтобы заглянуть в окно. И значительно удивилась, увидев там девушку значительно младше моего возраста.
— Простите, — начала я, смахивая воду с лица, — Я чем-то могу вам помочь?
Юная водитель черного ауди, по всей видимости нового автомобиля откровенно рассмеялась, держа руки на руле, после поправляя ладонью выбившиеся каштановые пряди.
— О, господи… — она указала той же рукой на меня, — Ты совсем что ли свихнулась? Залезай в машину, а то жалко смотреть на тебя.
И впрямь, вопрос ей я задала глупый — кто из нас сейчас был похож на тряпку для мытья полов? Конечно же не она, находясь в тёплом и сухом салоне модного автомобиля. Неловко поджав губы, я взглянула на дверь, после снова перевела глаза на незнакомку.
— Слушай, я помочь тебе хочу, пока ты не схватила воспаление легких, — ей было забавно наблюдать за мной, однако же мне самой было всё больше и больше неуютно — я вела себя, как идиотка.
Молча дёрнув ручку на себя, я открыла створку, тут же приземлившись на заднее сидение, следом потянув за собой дверь. Когда девушка убедилась, что машина закрыта, то тут же нажала на педаль газа. В следующие же несколько секунд мы уже быстро ехали вдоль мокрой от дождя улицы.
— Куда тебя? — спрашивала она, взглянув на меня своими серыми глазами в зеркало заднего вида. И вот теперь я снова стала вести себя, как полная дура — цвет её радужки был настолько насыщенно-серым, что это невольно притягивало мой взгляд, и я полностью ушла в зрительное изучение. Но вот эти же глаза, красиво подведённые чёрной подводкой и тёмно-коричневыми тенями, закатились вверх, и я осознала -таки глупость своего поведения.
— Рослин Роуд 17, если, конечно, не затруднит, — неловко ответила я, и моя спасительница удивлённо вскинула брови.
— Далековато забралась.
Я промолчала. Она свернула с Симпсон стрит на Артур стрит.
— Если ты живешь в таком дорогом районе в центре города, то зачем же гуляешь на окраине города, изображая из себя губку? — забавно, что она мыслила так же, как и я. Оба мы считали, что я уподобилась хозяйственной губке, совсем не щадя своего здоровья.
— Есть свои причины, — тяжело вздохнув, проговорила я, снова смахивая воду с лица.
— А ты забавная, — она снова смотрела на меня в зеркало, и на её слова я лишь грустно улыбнулась, слыша типичную для меня характеристику.
— Многие так считают, — она хмыкнула, переведя взгляд на дорогу, поворачивая руль в право.
— Как хоть твоё имя? — я не знала, нужно и ей это отвечать — ведь, как я поняла, она не знала меня. И из-за этого вокруг моей персоны не создавался ажиотаж, который до чёртиков раздражал. И тут я придумала идею…
— Тая Стивенсон, — я всегда размышляла над тем, зачем людям второе имя дается при рождении… Видимо, именно для таких случаев, — твоё?
— Эва Стерн, — она снова взглянула на меня в узкое зеркало, — Тая Стивенсон, ты интересный человек, — и небольшая усмешка.
— Весьма благодарна, — я ухмыльнулась, — ты тоже.
Машина летела по мокрому асфальту, и дождь всё не утихал. Лопасти дворников с усилием гоняли воду по стеклу, словно пытались стереть ночь.
Эва вела уверенно, чуть быстрее, чем нужно. Музыка в колонках играла что-то томное и тревожное. Мы не разговаривали. Мне нравилась эта тишина — редкая, спокойная. В ней не было маминых упрёков, папиных стенаний о счётах, визга Йена. В ней не было меня.
Только впереди — дорога, изгибающаяся в темноту.
В какой-то момент я почувствовала — что-то не так. Шея напряглась, как перед ударом. Рядом лес казался ближе, чем должен. Туман вспухал из канав, стелился по асфальту.
И тут я увидела его.
Парень стоял прямо у края дороги. Высокий, в тёмной куртке, без зонта, с опущенной головой. Он появился из ниоткуда — в следующую секунду фары ослепили его лицо.
— Эва! — закричала я.
Она вжала тормоз, резко дёрнула руль. Машина закрутилась.
Мы слетели с дороги. Колёса скользили по грязи, кузов прыгал на корнях и ямах. Удар. Затем ещё один. И всё стихло.
Мы застряли в овраге. Внутри машины пахло гарью и мокрым пластиком.
— Ты в порядке? — спросила Эва хрипло, обеими руками вцепившись в руль.
— Вроде да, — выдохнула я. Сердце колотилось в горле. — Кто это был?
Мы обе повернулись к дороге. Сквозь разбитое стекло и дождь виднелась только обочина. Пуста. Ни парня, ни силуэта, ни шагов. Как будто и не было никого.
— Он просто исчез… — прошептала я.
Эва медленно повернулась ко мне:
— Ты ведь тоже его видела?
Я кивнула.
— А может, не видела… — добавила она глухо. — Может, мы обе сошли с ума?
Мы сидели в искорёженной машине, окружённые лесом, дождём и непониманием — почему мы обе увидели одно и то же, если его не было?
И почему от этого стало ещё страшнее, чем от самой аварии?
Казалось я сломала ключицу — больно было шевелить руками, но превозмогая боль я потянула защелку пытаясь выбраться наружу. Получилось. Я выползла на свежий воздух. Но вместо свежего воздуха, мне в ноздри ударила духота — стало невыносимо душно, жарко. Но через миг на смену жаре пришел успокаивающий холод. В глазах помутнело.
Я потеряла сознание.
***
…Я очнулась от щелчка. Сначала — словно где-то вдалеке, потом ближе. Дверь? Или выключатель? Или это просто сон?
Воздух был чужим — пахло стерильной чистотой, пронзительной, как озон после грозы, и чем-то терпким… эвкалиптом? Тело ломило, веки не хотели подниматься, как будто они были пришиты шелковыми нитями. Но я всё же открыла глаза.
Белый потолок, залитый тусклым светом. Пульсирующее «пик… пик…» где-то рядом. Я в палате. Больничной. Это пришло не мыслью — ощущением, липким и холодным, как ледяная капля, скатившаяся по позвоночнику.
— Очнулась… — голос. Эва. Тише обычного. Как будто и она не до конца верит, что я живая.
Я повернула голову. Она сидела в старом больничном кресле, закутавшись в тонкий плед, с растрёпанными волосами и тенью синяка под глазом. На лбу — пластырь, на губах — слабая, виноватая улыбка. Её уверенность, та, что была на дороге, растаяла вместе с дождём.
— Где мы? — прошептала я, удивившись, насколько шершавым стал мой голос. Как будто я говорила впервые за годы.
— Больница. Где-то под Тандер Бей. Нас нашёл дальнобойщик. Он сказал, что чуть не проехал мимо… и вдруг увидел свет фар. Машина была наполовину под водой. Он вызвал спасателей.
Я моргнула, медленно возвращаясь к реальности. Сквозь плотно завешенное окно пробивался серый рассвет. Тандер Бей… Конечно. Маленький город на краю лесов и озёр. Здесь всё слишком тихо. Слишком неподвижно.
— Машина… — начала я.
— Всё всмятку, — перебила Эва. — Бак пробит. Бензин капал. Если бы не он — могли бы…
Она не договорила. Но я поняла.
Некоторое время мы молчали. Лишь слабый звук аппарата в углу разрывал паузу. Потом Эва тихо спросила:
— Ты… ты ведь тоже его видела?
Я напряглась. Лицо парня всплыло в памяти резко, как удар: дождь, фары, тень, взгляд. И исчезновение. Как будто он никогда и не стоял там.
— Видела, — сказала я.
— Это не всё, — голос Эвы дрогнул. — Когда я потеряла сознание… в ту самую секунду… я увидела нечто. Как вспышку. Белый свет. И — силуэт. Как будто внутри головы — картина. Не человек. Даже не призрак. Что-то… большее.
Я не сразу решилась ответить. Потому что чувствовала то же. Не видение — ощущение. Присутствие. Будто кто-то заглянул в самую глубину, сорвал защиту и шепнул… нет, вряд ли шепнул. Это было не слово. Это было знание:
Мы рядом. Ты — одна из нас.
— Это бред, да? — спросила Эва, не отрывая от меня взгляда. — Но ты тоже…?
Я кивнула.
Тишина повисла густой тканью. Даже приборы как будто затихли, давая место тени, поселившейся между нами.
Эва встала и медленно подошла к окну. За стеклом всё ещё моросил дождь. Те же капли, что тогда. Те же тени в лесу. Та же темнота, подползавшая к городу со всех сторон.
— Думаешь, он… это… вернётся? — спросила я.
Она долго молчала. Потом медленно обернулась.
— Думаю… оно никуда не уходило. Просто ждёт. Ждёт, когда ты тоже начнёшь слышать. Когда почувствуешь…
— Что?
— Что это всё — не случайно.
Я хотела засмеяться. Хотела сказать, что у нас сотрясение и глюки. Но вместо этого у меня пересохло во рту. Потому что где-то под кожей, в глубине, я и сама чувствовала это:
Что что-то началось. И назад дороги уже нет.
И в этот момент я поняла — моя жизнь больше не будет прежней.
Ни колледж, ни собеседование, ни даже семья — всё это было лишь поверхностью.
Под ней скрывалось нечто.
И мы с Эвой — каким-то образом — стали частью этого.

Глава 2.

На третий день моего пребывания в больнице начали происходить странности. Сначала — едва уловимые. Часы на стене начали отставать, а потом и вовсе остановились. Однажды я проснулась ночью — и заметила, как свет в палате пульсирует ровно в такт моему сердцебиению. Никакой лампе это не под силу.
Эва, кстати, уже выписалась — но каждый вечер возвращалась. Приносила мне газировки, журналы и рассказывала о «проверке» своей машины. Её Audi S6 исчезла без следа. Как и овраг, в который мы якобы упали. По словам пожарных, никаких следов аварии не было. Будто нас туда… подбросили.
— Ты тоже это чувствуешь? — спросила она однажды, не сводя взгляда с окна. — Когда в комнате никого нет. Это ощущение… как будто кто-то наблюдает.
Я молча кивнула. Уже третью ночь подряд мне снился один и тот же сон. Я стою посреди поля, в белом платье, в окружении пепла, что оседает на плечи, как снег. Передо мной — огромный силуэт из света. Без лица. Без рук. Просто… присутствие.
Он всегда говорит одну и ту же фразу:
— Ты должна выбрать. Скоро.
Я не знала, что значит «выбрать». Но чувствовала: времени у меня немного. Вечером, когда медсестра принесла ужин, она вдруг замерла в дверях.
— У тебя гости.
— Кто?
— Не знаю. Они сказали, ты поймешь.
Сердце сжалось. Я машинально подтянула одеяло повыше — и в следующую секунду в палату вошли двое. Мужчина и женщина. В одинаковых серых пальто, одинаково прямые осанки, гладко зачесанные волосы. Их лица были… странными. Будто нарисованными. Слишком симметричными.
Женщина первой подошла к моей койке и заговорила ровным голосом:
— Тая Стивенсон. Время пришло.
Я не отвечала. Просто смотрела на неё, и во мне поднималась необъяснимая тревога.
— Что вам нужно? — тихо спросила я.
— Подтверждение. Ты видела их. И теперь ты — между.
— Между чем? — прошептала я.
— Между двумя реальностями. Тебя выбирают. И ты должна решить: уйдешь — или останешься.
Мужчина подошел ближе, и я увидела, как зрачки его глаз на мгновение превратились в узкие вертикальные щели, как у змеи. Он протянул мне руку.
— Выбери нас — и узнаешь правду.
Я сжала кулаки под одеялом. Всё внутри кричало: беги. Но тело не слушалось. И вдруг в коридоре раздался звук. Звон разбитого стекла. Кричала медсестра. Затем — топот. В палату влетела Эва. В руках — металлический лоток, которым она без раздумий швырнула в мужчину.
— Не трогайте её!
Когда он повернулся к ней, лицо на миг распалось, словно мозаика, и исчезло. Буквально — исчезло. Женщина шагнула к Эве, но та выхватила из сумки карманный фонарик и осветила ей глаза. Женщина взвизгнула — и её кожа начала трескаться, будто бы она была из фарфора.
— Держи меня за руку! — крикнула Эва. — Быстро!
Я схватилась за неё, и в тот же миг всё вокруг потемнело.
***
Я снова стояла в том самом поле из своих снов. Только теперь — оно было не во сне. Я ощущала землю под ногами, шепот ветра, дрожь в коленях. Перед нами, как и прежде, возвышалась фигура из света. Но теперь она была ближе.
— Вы выбрали, — произнес Он.
— Это был не выбор, — прорычала Эва. — Это была защита.
Свет вспыхнул ярче. Фигура словно разрослась, охватив горизонт.
— Тогда защитите других. Они идут. И вы — не первые.
Я открыла рот, чтобы задать вопрос, но мир снова растворился.
— —
Очнулась я уже в палате. Одна. Всё выглядело так, будто ничего и не было. Но в моём кулаке что-то было зажато. Я разжала пальцы. Маленький кулон в виде круга с линией, пересекающей его по диагонали. Ни одна больница в мире не выдает такие «подарки». На шее кулон стал неожиданно теплым. И я вдруг поняла — всё только начинается. И я всё ещё между. Между прошлым и будущим. Между реальностью и тем, что под ней скрывается. Между миром людей… и тем, что наблюдает за ними.
***
Весна только началась, а повсюду уже пестрели все оттенки зеленого. Всходила трава, которой уступали места редкие островки уже грязного снега. На деревьях потихоньку появлялись первые почки. Дул приятный прохладный ветерок, от которого люди прятались, закутываясь в ветровки и легкие куртки. Солнце уже вовсю принялось за работу, грея землю и пуская по стенам солнечных зайчиков. Именно они и разбудили меня.
Я явно не собиралась просыпаться, и посему, накрылась одеялом с головой и перевернулась на бок.
«Можно еще поваляться, хуже не будет» — подумала я и закрыла глаза, при этом блаженно улыбнувшись. Но шум в паре метров от меня заставил встрепенуться и прислушаться. Сквозь дверь явно слышались голоса, бурно что-то обсуждающие. Один — мягкий, спокойный — принадлежал моей матери. Второй же принадлежал моему психотерапевту…
…Доктор Керри говорил вполголоса, но я, прислушиваясь, всё равно могла разобрать каждое слово.
— Она не выдумывает. Такие симптомы — не следствие стресса. Я серьёзно, миссис Стивенсон. Вы видели её глаза? Зрачки сужаются на свету не так быстро. И этот кулон, о котором она говорила…
— Я думала, это просто её новый способ отвлечься от реальности, — ответила мама, в её голосе сквозила усталость. — После аварии, после шока. Вы же сами говорили, что фантазия помогает ей пережить травму.
— Я говорил, что фантазия помогает, но сейчас — нечто иное. В ней… что-то пробудилось. Я не могу это объяснить с медицинской точки зрения. Но я чувствую — она меняется.
— Это звучит… как мистика, — мама заметно понизила голос, — вы же учёный, доктор.
— Наука не отрицает то, что не может объяснить. Иногда — наоборот.
Я едва сдержалась, чтобы не вскочить и не распахнуть одеяло. То, о чём они говорили, было правдой. Внутри меня будто действительно шло переформатирование. С тех пор, как я увидела те огни в небе, я начала ощущать мир иначе.
Цвета стали насыщеннее. Слова людей — глубже. Иногда я угадывала, что кто-то собирается сказать. Иногда видела вспышки света, если кто-то подходил слишком близко. Врачи говорили — стресс. А я знала: это предупреждение.
Когда они ушли, я всё же поднялась. Тело ныло — как будто я провела ночь, сражаясь с чем-то невидимым. За окном всё ещё светило солнце, и его лучи играли на кулоне, который я теперь почти не снимала. Он пульсировал тёплым светом, если я сосредотачивалась. Как будто отзывался на моё внимание.
Стук в окно.
Я вздрогнула — и увидела Эву. Она стояла у моей палаты, в худи с капюшоном, жующая что-то и разглядывающая свой телефон.
Спустя минуту мы уже сидели на кровати, расправившись с двумя порциями картошки фри.
— Слушай, — начала она, вытирая руки салфеткой, — у тебя случайно не было странных… ну, знаков? Типа надписей, которые появляются внезапно? Или… совпадений?
Я замерла. За последние сутки я действительно начала видеть знаки. Латинские буквы, выжженные на подносах для еды. Тень на дверях приоткрытой палаты, складывающаяся в символ. Даже часы на стене в какой-то момент показали 11:11 — и в это мгновение кулон вспыхнул так ярко, что мама подумала, у меня фонарик в руке.
— Были, — прошептала я.
И тут он снова вспыхнул. Словно откликнулся на мои слова — или на присутствие Эвы. Я опустила взгляд. Кулон не просто светился. Он… менялся. Потом я почувствовала это.
Не просто тепло — прилив силы. В голове стало удивительно ясно. Чётко. Будто кто-то выровнял внутри всё до идеальной симметрии. И в то же время… что-то острое родилось во мне. Чужое. Не моё.
Эва вытащила из кармана свернутый лист бумаги. Развернула — и на нём была нарисована та же самая окружность с линией, как на моем кулоне. Только… внутри круга кто-то вписал слова:
«Exspectant.»
— Это латинский, — сказала она. — Я проверила. Это значит: «Они ждут.»
В комнате стало тихо. Слишком тихо. Как бывает перед грозой. Я почувствовала, как волосы на руках встают дыбом. Кулон на груди пульсировал — в такт сердцу, но с каждой секундой — сильнее.
— Кто они? — наконец спросила я.
Эва подняла взгляд. У неё были всё те же серые глаза, но теперь в них появилось то, чего раньше не было: тревога.
— Не знаю. Но, кажется, мы для них не первые. И не последние.
Тишина стала густой, как масло. Даже хриплое дыхание пациента за стеной казалось приглушенным, будто его накрыли стеклянным колпаком. Воздух застыл, тяжелый и наэлектризованный. По коже пробежали мурашки, волосы на руках встали дыбом – не от холода, а от этого внезапного, давящего безмолвия. Я инстинктивно прижала ладонь к груди. Под пальцами, сквозь тонкую ткань футболки, кулон пульсировал. Ровно, мощно. В такт моему собственному сердцу, но с каждым ударом – сильнее. Он словно разогревался изнутри, его ледяное спокойствие сменилось тревожным, нарастающим жаром. Это был не свет, а глухая вибрация, биение тревоги, которое отдавалось в костях.

Глава 3.

— Смотри, — сказала Эва, кидая мне на кровать потёртую книгу. — Я нашла это в закрытом фонде библиотеки ун. Пришлось соврать, что я пишу диплом.
Я посмотрела на обложку: «Yantra: forgotten symbology and mind design». Английский. Старый. Пахнущий плесенью и железом.
— И что? — спросила я, хотя кулон на груди в этот момент едва ощутимо нагрелся.
Эва перелистнула несколько страниц и нашла нужную. Показала схему, почти идентичную кулону. Только у этой были дополнительные детали — линии шли глубже внутрь, обвивали центр, как будто втягивали что-то. Под изображением — латынь и странные руны.
— Тут сказано, что Шри Янтра использовалась не только для медитации. Некоторые сектанты верили, что она может открыть внутренние врата, если носитель подходит. Их называли «избранные сосуды». Они — не просто люди. Их сознание трансформируется, пока они не становятся… другим.
— Это чушь, — сказала я резко. Слишком резко. Кулон пульсировал. Я слышала собственное сердце — глухо, будто изнутри черепа.
— Тая, ты меня пугаешь. Он меняется. И ты тоже.
— Перестань, — отрезала я. — Это просто амулет. Просто совпадения. Ты ищешь мистику, чтобы оправдать то, что не понимаешь.
Голос прозвучал чужим. Я даже удивилась себе. Эва замолчала. И впервые — не ответила. Тишина повисла густая, как библиотечная пыль. Эва не спорила, не огрызалась, как обычно. Она просто смотрела. Ее глаза, обычно такие живые, полные любопытства или едкого юмора, теперь были широкими, темными озерами страха. И этот страх был направлен на меня.

Я отвела взгляд, к книге, лежащей на моем одеяле. Страница с изображением кулона казалась теперь не просто иллюстрацией, а окном во что-то... иное. Латынь под ним пульсировала в такт моему сердцебиению, которое все глуше отдавалось в висках. Interna porta. Внутренние врата. Слова, звучавшие как бессмыслица минуту назад, теперь вибрировали в костях, навязчивые и знакомые.

— Эв... — начала я, но голос сорвался. Он звучал хрипло, чужим. Я сглотнула комок, внезапно вставший в горле. Кулон на груди был уже не просто теплым. Он горел. Не обжигающе, но с настойчивой, глубокой жарой, как раскаленный уголек, завернутый в бархат. Жар проникал внутрь, растекался по грудине, навстречу глухим ударам сердца.

— Ты это чувствуешь? — шепот Эвы был еле слышен, но он вонзился в тишину острее крика. — Воздух... он дрожит. И свет...

Я подняла глаза. Она была права. Пылинки в луче вечернего солнца, пробивавшегося сквозь штору, не просто плыли – они вибрировали с высокой частотой, создавая едва уловимую рябь в воздухе. А тени в углу комнаты... они сгущались, становясь неестественно плотными и глубокими, будто втягивали в себя свет.

Я попыталась снова заговорить, сказать что-то успокаивающее, рациональное. «Истерия», «напряжение», «игра света». Но слова застревали. Мой собственный разум, мое «я», казалось, отодвигалось куда-то в сторону, наблюдая со стороны, как мое тело медленно поднимается с кровати. Движения были плавными, слишком плавными, лишенными привычной резкости или неловкости. Как будто кто-то другой управлял мышцами.

— Тая, что ты делаешь? — Эва отступила на шаг, прижимаясь к стене. Ее лицо побелело.

Я не ответила. Моя рука сама потянулась не к кулону, а к книге. Пальцы скользнули по старой бумаге, ощущая шероховатость и холодок страницы с рисунком. И в этот момент латынь заговорила. Не звуком, а чистым значением, ворвавшимся прямо в сознание, минуя уши, как внезапное озарение:

«Cor vasorum electorum non hominum est. Porta patet. Intende.»

Сердце избранных сосудов не человеческое. Врата открыты. Сосредоточься.

Жар кулона стал почти невыносимым, но вместе с ним пришла странная... ясность. Страх Эвы, дрожание воздуха, густые тени – все это было не угрозой, а... фоном. Реальностью, которая всегда была здесь, просто я ее не видела. Не могла видеть. До сих пор.

Я повернула голову к Эве. Мое зрение словно обострилось. Я видела каждую прожилку страха в ее глазах, каждый нерв, напрягшийся на ее шее. Видела слабую, едва заметную ауру трепета вокруг нее – чистый, примитивный ужас.

— Эва, — произнесла я. Мой голос был низким, вибрирующим, как струна. В нем не было ничего от моей обычной интонации. — Ты боишься непонятного. Но понятие — лишь клетка для разума.

Я сделала шаг вперед. Не для того, чтобы напугать. Просто... пространство между нами казалось теперь иным. Его можно было почувствовать, как плотную субстанцию. Тени в углу зашевелились, словно живые.

Эва вскрикнула, коротко, как загнанный зверек. Она рванулась к двери, ее движения резкие, панические, такие человеческие на фоне моей новой, обретенной плавности. Она схватилась за ручку, дернула.

Дверь не поддалась.

Она дернула снова, отчаянно, сдавленно всхлипывая. Щелчок замка был громким в тишине палаты. Он был заперт. Но я точно помнила, что не запирала его.

Я посмотрела на кулон, лежащий на книге. Его линии, те самые дополнительные, «втягивающие» детали, казалось, светились изнутри тусклым, металлическим светом. Он не просто нагрелся. Он активировался.

И врата... те самые внутренние врата... Они были не извне. Они были здесь. Во мне. И они теперь были приоткрыты. Впуская что-то. Или выпуская?

Эва обернулась ко мне, спиной к двери, ее глаза были полны слез и немого вопроса, на который у меня не было ответа. Только жар в груди и ледяная, всепоглощающая ясность новой, пугающей истины. Я больше не была просто Таей.
Эва как ошпаренная выбежала и хлопнула дверью.
В палату вошел мой лечащий врач. Доктор Керри — мужчина за сорок, с мягким голосом и вечно вязаным кардиганом.

— Тая, я получил отчеты, — начал он, и в его глазах читалась не ложь, а искренняя, профессиональная тревога. — Твое поведение... изменилось. Резкость. Дистанцирование. Медсестры говорят об агрессии.

Он сделал паузу, ища мой взгляд, пытаясь найти там ту девушку, которую знал.

— Ты не такая. Помоги мне понять. Что случилось?
Помочь ему понять? Ирония кольнула острее иглы. Он – проводник, мост к тому миру правил, терапии, "нормальности", который я теперь презирала. Раздражение, черное и вязкое, как деготь, поднялось по горлу, сдавило грудь. Он был живым воплощением преграды. Камень на пути к... к чему? Пока – только к тишине и покою. Пусть уйдет. Оставит в покое. Навсегда.
— Все в порядке, — выдавила я, вкладывая в тихие слова всю сталь и лед, на какие была способна. Голос дрогнул лишь слегка – победа. — Мне просто нужно, чтобы меня оставили в покое.
Кулон под халатом вспыхнул не жаром – оскалом. Раскаленная точка под ключицей, внезапная и яростная. Одновременно в висках забил набат – глухой, всепоглощающий звон, заглушающий шум больницы, ритм дыхания, даже шелест собственных мыслей. Мир сузился до фигуры Керри. Я видела, как выражение его лица начало меняться. Не сразу. Сначала – искреннее, почти детское недоумение, морщинка между бровей. Потом резкая тень досады, сжатие губ в тонкую белую нить. Глаза загорелись знакомым огоньком – он собирался возразить, продолжить свой терапевтический ритуал, пробить стену...
Нет. Мысль была кинжалом. Стоп. Кулон дернулся, будто живой. Звон взревел, заполнив череп до краев.

Глава 4.

Солнце слепит глаза. Ненавижу… Я перевернулась на другой бок. Минут через десять солнце начало щекотать мой нос, а затем снова стало слепить глаза. Да что же это такое?! Ладно… видимо действительно пора вставать. Одна нога, один глаз… второй глаз… первый глаз закрылся… нога заползла обратно под одеяло… Черт! Тряпка, даже с кровати встать не могу! На счет три. Раз, два, ТРИ! Левая нога, левый глаз, правый глаз, правая нога… И вот я сижу на полу, одна нога поджата, вторая расслабленно вытянутая. Правая рука лежит на кровати, голова сверху. По пояс, меня все еще накрывает одеяло. Но это ненадолго. Я резко встаю, и часть одеяла подает на пол. Лениво всунув ноги в тапочки и закинув одеяло обратно на кровать, накидываю халат. А собственно говоря, зачем? Ладно, проехали…
Выйдя из комнаты и заглянув в приоткрытую дверь соседней, я обнаруживаю, что отец еще спит. Еще бы! С чего это ему бодрствовать в такое время?! Кстати, сколько времени? Спустившись по лестнице вниз, нахожу стул и сажусь. После десяти минут бесполезного прибытия на стуле, я, кажется, начинаю приходить в себя.
Шесть тридцать — прекрасно… Самое время поспать в гостиной. Я ложусь на прохладный диван, тело охватывает усталость. М-да… в этом году лето по истине жаркое… Наверняка уже сейчас все тридцать градусов, а солнце только восходит! После получасового отдыха на прохладном диване, я понимаю, что теперь не усну и отчаиваюсь. Чем бы позаниматься? Приготовить завтрак — а смысл?! Отец проснется не раньше полудня, а я есть, еще не хочу. Почитать? Пффф, что это я?! Тая Стивенсон летом читает только описание фильмов, комментарии на различных интернет-сайтах, сообщения и подобные вещи. Но никак не книги… Початится с кем-нибудь? Нет, сейчас наверняка никого нет. Даже задроты интернета примерно час назад разошлись по кроватям. Чем же позаниматься? Восьмой час. Солнце уже вылезло из-за горизонта, но еще не поднялось над городом до конца.
Эва пришла неожиданно, без звонка. Стояла на пороге — усталая, взволнованная, с чуть покрасневшими глазами. В руках — банка с холодным кофе, как будто она держалась за неё, чтобы не дрожать.
— Тая, — сказала она, когда я открыла. — Нам нужно поговорить. Пожалуйста.
Я кивнула. Внутри что-то шевельнулось — тёплое, тяжелое, как металл. Кулон отозвался сразу: он не хотел, чтобы она входила. На кухне пахло жареными тостами. Мама оставила мне записку что ушла с младшим братиком в детский сад. Мы были одни. Ну кроме спящего отца, в своей комнате наверху. Эва положила телефон на стол, села и, помедлив, вытянула руку:
— Я знаю, как это звучит, но… я должна попробовать. Просто посмотреть. Только снять — и всё. Пожалуйста.
— Нет.
Мой голос был холодный. Резкий.
— Даже не думай.
— Он меняет тебя, — прошептала она. — Ты стала другой. Ты больше не чувствуешь… ничего. Я не узнаю тебя, Тая. И ты не узнаёшь себя.
Она встала. Сделала шаг ко мне. Пальцы потянулись к цепочке на моей шее.
— Не трогай, — прошипела я.
Но она уже коснулась кулона. И в тот же миг — всё взорвалось. Не звук — чувство. Волна жара прошла сквозь мою грудь. Воздух задрожал. Эва отпрянула, словно её ударили током. Газовая плита щёлкнула. Огонь, который тлел под чайником, вдруг вспыхнул, перебросился на салфетки, что лежали рядом. Затем — на занавеску. Я услышала треск пламени — и запах горящего пластика. Эва закричала.
— Тая! — Но я не двигалась. Стояла, как вкопанная.
Пламя росло. Кухня наполнилась дымом. Чайник зашипел, металл пошёл пузырями. И только когда Эва попыталась накрыть пламя мокрым полотенцем, что-то внутри меня дрогнуло. Я вырвалась из оцепенения, сорвала скатерть, бросила на огонь. Эва помогала, кашляя, слёзы от дыма текли по щекам. Через несколько минут пожар был потушен. Кухня — в копоти. Воздух — горький.
Эва опустилась на пол, обняв колени.
— Я пыталась тебе помочь, — прошептала она. — Я просто… не хочу потерять тебя.
Я смотрела на свои руки. Они не дрожали. И кулон был холодным, будто насытился.
— Ты уже потеряла, — сказала я. — Тая, которую ты знала, — её больше нет.
Я обернулась.
— Что тут происходит?! —
Грохот шагов по коридору — и отец врывается на кухню. Он босой, в старой футболке, волосы растрёпаны — будто вырван из сна. В глазах — не сонливость, а паника. Останавливается на пороге. Видит копчёные стены, черную занавеску, расплавленный пластик у плиты. Я стою среди этого, с обгоревшей скатертью в руках. Дым вьётся по потолку.
— Ты… ты что, с ума сошла?! — Он делает шаг вперёд. — Это был пожар, Тая! Настоящий! Где мама?! Кто был с тобой?!
Я молчу. Говорить — значит объяснять. А объяснить это невозможно.
— Ты включила плиту и ушла?! Или что — свечки?! — Он хватает меня за плечи. — Скажи хоть что-то!
— Эва была здесь, — говорю наконец.
Он замирает.
— Где она? Она в порядке?
Я оборачиваюсь к пустому коридору. Моя голова всё ещё гудит. Пятна света плывут в глазах. Но Эвы нет. Я бросаюсь к двери. Открываю. Никаких следов. Ни в подъезде, ни на лестнице. Как будто она испарилась.
— Она… — шепчу я. — Она только что была тут…
Отец подбегает, выглядывает в коридор. Никого. Возвращается и резко хватает телефон.
— Всё. Хватит. Я вызываю психиатра. Или скорую. Это ненормально, Тая. Это уже… это уже пугает.
Я поднимаю глаза. И впервые — не боюсь его. Наоборот: он выглядит маленьким. Жалким. Словно я — не его дочь, а кто-то больше. Сильнее.
— Я в порядке, — говорю. Тихо, уверенно.
И ухожу в свою комнату, оставляя отца на кухне с трубкой телефона в руке и лицом, в котором больше страха, чем гнева. Дом затих. Я вбежала по лестнице и хлопнула дверью своей комнаты. Где-то на стене тиканье часов вдруг стало невыносимо громким — как молот.
Я лежала на кровати, не раздеваясь, сжимая кулон сквозь ткань футболки. Кулон на груди — тёплый. Не пульсировал. Просто был. Но от него шёл фон — тихий, как гудение в проводах.
Я закрыла глаза. В голове — не мысли, а узоры. Геометрия. Символы, которых я не знала, но узнавала. «Скоро», — пронеслось внутри. Не голос, не звук. Мысль, словно не моя.
Я открыла глаза. В отражении шкафа мои зрачки казались чуть шире, чем должны. И мне это тоже… начинало нравиться. Свет за окном тусклый, уличный фонарь мигает. Но я вижу, будто всё ярче. Шторы шевелятся, хотя окно закрыто. И тогда я слышу это. Сначала — как вибрация в груди. Затем — шёпот. Внутри. Не голос даже — мысль, прикасающаяся к моей. Прямая, чистая, уверенная:
> «Тая.»
Я замираю.
> «Ты готова.»
«Ты слышишь нас. Ты видишь их, но ещё не знаешь, кто ты.»
— Кто вы? — шепчу я. Но губы не двигаются. Всё происходит внутри.
> «Те, кто до тебя носили знак. Те, кто открыли Врата. Пришло твоё время. Придёшь — узнаешь.»
Я встаю, как во сне. Ноги сами ведут к окну. Снимаю сетку, тихо открываю створку. На улице — влажная тишина. Асфальт блестит от недавнего дождя. Воздух — как перед грозой. Я оглядываюсь. Тишина в доме звенит. Никаких шагов. Отец не заметил.
Я перебираюсь через подоконник. Прыжок — и земля под ногами. Кулон на шее — горит. Света нет, но я чувствую жар. Он ведёт.
Я иду. В сторону леса, за домами.
Туда, где ночи темнее.
Туда, где меня ждут.
***
Депрессия- как хобби для нас, и нам не дано с ней покончить. Начав страдать однажды, мы уже не можем завязать с этим. И, возможно, никто уже не получает удовольствия от этого вечного угнетенного состояния, но мы можем только утешать друг друга словами, что лучше уже не будет. И, казалось бы, это должно расстраивать еще больше, но подобные слова действительно успокаивают. Если лучше не станет, то не имеет смысла и дальше биться в конвульсиях, пытаться что-то предпринять, сходить с ума от безысходности положения. Ради чего? Депрессия- как наркотик.
Чтоб поделиться… Я осталась одна.
Ноги брели мои в сторону леса. Словно сами знали путь, не спрашивая меня. Земля под ногами была влажной, пружинистой. Воздух густел с каждым шагом, как будто ночь сжимала меня со всех сторон.
Депрессия — как хобби. Как укрытие. Как старый друг, с которым уже не нужно притворяться. С ней не нужно быть сильной. Не нужно доказывать, что ты «борешься». Ты просто падаешь — и лежишь. Это уже не слабость. Это — стиль жизни.
«Я осталась одна.»
Эти слова пульсировали в голове, как откровение. Но не жалоба — констатация. Я не боялась. Больше нечего было терять. Кулон жёг кожу сквозь ткань. Я чувствовала, как он гудит, будто в нем собрался целый рой голосов. Шаг за шагом — и деревья становились всё выше. Темнее. Густее. Мир вокруг менялся. И я — с ним.
Лес был глух. Ветки щёлкали над головой, словно челюсти. Я шла уже не просто по земле — по чёрной, мягкой тропе, которую никто не прокладывал, но по которой всё равно кто-то шёл до меня. Тишина вокруг не была тишиной. Это было… ожидание. Такое же, как внутри кулона. Такое же, как внутри меня. И вдруг — свет. Тёплый, золотистый. Как от костра.
Я замерла.
Там, между деревьями, сидела пара. Сью и Реджи. Их имена сами вспыхнули в голове. Как по волшебству.
Мужчина в потертом клоунском пиджаке, с ярким, облезлым гримом на лице и дико уставшими глазами. На голове — дурацкий колпак с помпоном, оборванный и перекошенный. Но в его взгляде было что-то… страшно живое.
Он был похож на куклу, которая устала быть куклой. Рядом с ним — Сью. Седая, в цветастом пальто и резиновых сапогах в ромашку. Она что-то напевала себе под нос и кормила белку с ладони, будто это было самое естественное дело на свете.
Когда я подошла ближе, они оба подняли на меня глаза. И в ту же секунду я поняла: они ждали меня.
— Ты пришла, — сказала Сью. Голос — как у сказочницы, у бабушки из детской книги. Только в этих сказках волки всегда выигрывают.
— Я знала, что ты выберешь ночь. Не день. Ночь — честнее.
Как ночь? Раннее утро, ну день. Не могла ведь я весь день идти? Или могла? Но вслух я ничего не сказала. Разумней было просто промолчать.
— Она чувствует кулон, — хрипло добавил Реджи. — Горит у неё на груди, как у нас тогда. Помнишь?
Сью кивнула.
— Я всё помню. И ты всё помнишь, просто не хочешь вспоминать.
Я открыла рот, но не знала, что сказать. Кулон вибрировал. Сердце било медленно, но сильно — как барабан в ритуале.
— Кто вы?
— Мы те, кто не снял, — ответил Реджи. — Те, кто не сбежал. И те, кто научился жить по другую сторону разума.
Сью протянула руку и погладила воздух рядом с моей щекой — будто чувствовала, как там струится энергия.
— Ты ещё не там, но ты уже не здесь. А значит, у тебя есть выбор. Ты не проклята. Пока.
Реджи встал. Ростом он был почти с меня, но казался выше.
— Хочешь увидеть, что ждёт, если идти дальше? — Он указал за костёр. — Там правда. Но правда — это не всегда лекарство.
Я сделала шаг.
— И что мне нужно такое сделать чтобы ко мне вернулся «РАЗУМ»?
Но ответа не последовало. Но я вдруг сама поняла: назад дороги нет. Потому что я уже чувствовала, как в этом странном лесу, возле этих двоих — я настоящая.
Реджи поднял фонарь — тусклый, как будто сделанный из старых стёкол и теней. Свет его не освещал, а подсвечивал то, что раньше было незаметно: тропу из мокрых листьев, невидимую границу между лесом и чем-то другим.
Сью шла впереди, легко, будто знала каждый корень, каждую неровность. Она не оборачивалась, только сказала:
— Не бойся, если узнаешь то, что не хотела знать. Здесь всё настоящее.
— Где мы? — прошептала я.
Реджи хмыкнул.
— В переходе. Между твоим «до» и их «после». Между правдой и тобой самой.
Мы остановились. Перед нами раскинулся круг из зеркал, вросших в землю, наклонённых в стороны, словно смотрящих друг на друга. Они были покрыты трещинами, мхом и запотевшими разводами, но отражали странно чётко.
Их было семь. Каждое разного размера, но расположены они были так, что образовывали идеальный круг. В центре — камень, с вырезанной на нём мандалой, похожей на мой кулон.
— Это Зеркальный круг, — сказала Сью. — Здесь отражается не то, как ты выглядишь. А то, чем ты стала. И чем можешь стать.
Реджи добавил:
— Каждый, кто носил знак, проходил через него. Некоторые не возвращались. Некоторые… возвращались, но уже не были людьми в обычном смысле.
Кулон на шее запульсировал. Я подошла ближе к зеркалам — и сердце заколотилось.
Первое зеркало — я, но с глазами Эвы. И губами, шепчущими что-то чужое.
Второе — я в белой больничной рубашке, с пустым взглядом, а на руках кровь. Кровь моего младшего брата Йена
Третье — я смеюсь. Горько, безумно. За моей спиной горит дом.
Я сделала шаг назад. Руки задрожали.
— Это… ложь?
— Это то, что уже внутри, — мягко сказала Сью. — Просто обычно мы не смотрим. А теперь ты видишь. Теперь кулон ведёт тебя. И ты решаешь, куда идти.
Реджи опустился на камень в центре круга и хлопнул по нему ладонью:
— Присаживайся. Тут начнётся то, что не покажет ни врач, ни сон. Хочешь узнать, зачем они тебя ждут?
Я кивнула и села. В тот же миг кулон вспыхнул, зеркала дрогнули — и внутри них что-то зашевелилось. Когда я села на камень, кулон стал почти невыносимо горячим, как будто не просто касался кожи — проникал в неё. Свет в зеркалах дрожал, искажал контуры, и вдруг…
…зашевелилось. В первом зеркале — я, лет семь. Стою у двери родительской спальни. Мама кричит. Папа молчит. Кто-то хлопает дверью, и на секунду я вижу себя — маленькую, испуганную, с кулоном уже на шее, хотя я точно знала: тогда его ещё не было.
Во втором — девочка-подросток в школьной форме, сидит на полу в туалете, держит себя за горло, будто пытается подавить крик. Её глаза — мои, но чужие. В её руке такой же кулон, но не золотой. Медный. С другим узором.
В третьем — женщина в хиджабе, стоит на вершине дюны. Позади неё — костёр и люди в кругу. Кулон у неё на лбу, впаян в ткань повязки. Она молится. Но в её тени — зубы.
В четвёртом — Эва. Глядит прямо на меня. И в её глазах — слёзы. А на шее — пустота. Кулона нет. Но в руке… обугленный металл. Пальцы обожжены.
Я сжалась. Дыхание сбилось. Захотелось вскрикнуть — но зеркало пятое вспыхнуло.
Мужчина. Старик. На груди у него — такой же кулон, как у меня. Шри Янтра. Он идёт по белому залу, а за ним — тени. Они скользят по стенам, по полу, по потолку. Он не боится. Он ведёт их.
— Кто он?.. — прошептала я.
Сью подошла ближе, села рядом, её пальцы осторожно сжали мои.
— Один из тех, кто дошёл до конца. Один из носителей Шри Янтры. Самой глубокой из янтр. Самой древней.
Реджи встал, обойдя круг.
— Ты не одна, Тая. Таких, как ты, было много.
— И есть, — добавила Сью. — Янтры разные. У каждой свой путь. У каждой — свои сны, свои носители.
Реджи посмотрел в самое тёмное зеркало. Там не отражалось ничего, кроме пустоты.
— Но Шри Янтра — она самая живая. Самая голодная. Она не просто меняет. Она открывает. И ты теперь… открыта.
Ветер пошёл через лес, тронув края зеркал, и я услышала звон — как пение.
Сью склонилась ко мне и прошептала:
— Добро пожаловать в круг. Теперь ты знаешь.
***
Я проснулась от запаха гари. Дом был наполнен тяжёлым, копченым воздухом, и потолок казался ближе, чем раньше. Солнечные полосы, пробиваясь сквозь мутные окна, освещали пыль в воздухе — будто кто-то недавно всё встряхнул. На стене осталась копоть, вытянутая полосой от потолка до пола. На кухне обуглилась одна из штор. Обгоревший край подоконника пах каким-то химическим горем.
Я сидела на диване, укутавшись в плед, будто не я, а кто-то другой пережил эту ночь. Папа ходил туда-сюда, звякал чашками, а мама говорила по телефону — видимо, с участковым или страховой. Говорила тихо, но резко.
— …да, нет, никто не пострадал. Да, воспламенение на кухне… Нет, не знаем, как началось…
Когда она повесила трубку, папа сел рядом, вручил мне чашку с тёплым молоком.
— Тая, ты… — Он вздохнул. — С тобой всё в порядке?
Я кивнула. Солгала.
— Где Эва? — спросила я. — Она ведь… Она же была здесь. Мы вместе ели. Она была тут, пап.
Он переглянулся с мамой. Мама сжала губы.
— Тая, — мягко начала она. — Мы уже это обсуждали. Этой… Эвы, — она произнесла имя осторожно, будто боялась выговорить что-то запретное, — её никто не видел. Ни в больнице, ни у нас дома. Ни соседи, ни камеры — никто.
— Ты её выдумала, — добавил отец, тихо, почти с жалостью. — Возможно, не специально. Возможно, чтобы справиться… с чем-то.
Я заморгала. Резко. Кулон под майкой будто шевельнулся. Он слышал.
— Я не сумасшедшая, — прошептала я.
— Мы этого и не говорим, — быстро сказала мама. — Просто… Мы думаем, тебе нужна поддержка. Психолог. Или… Доктор Керри, он говорил, что у тебя могут быть эпизоды отделения реальности. Это нормально после стресса.
— Она пыталась снять с меня кулон! — выкрикнула я. — И тогда начался пожар!
Тишина. Гулкая, плотная, как пепел в горле. Мама опустила глаза. Папа встал, как будто не выдержал.
— Эвы не существует, Тая.
Они ушли из комнаты, оставив меня одну. Я сжала кулон в кулаке. Он пульсировал. Тепло и уверенно. Он знал правду. И я — тоже.