Хрущев

- Да уйди ты, зараза такая! - баба Клава нервно взмахнула рукой отгоняя надоедливую муху. - Вон окно открыто, лети давай, пока я мухобойку не взяла...

Муха присела на потолке и принялась изучать трещины в старой извести.

Баба Клава вернулась к мытью посуды, поминутно прислушиваясь к шуму, влетавшему с улицы через распахнутое окно. Она любила, когда приезжали дети с внуками. В доме, где она в тоскливом одиночестве докукивала свой век, сразу же становилось как-то светлее и радостнее. Жаль старик ее - Пал Палыч - не дожил до этого времени. Бросил ее одну тут. Нет, дети, конечно, есть. И внуки. Но у них своя жизнь, заботы, печали. Не до нее им. Вот и получается, что она одна-одинешенька. Никому не нужная старая баба.

Баба Клава вскинула руку и утерла непрошеную слезу. Позабыла, что руки в пене. Глаза тут же обожгло. Заплакала еще горше. Ну какая же дура, а? Мыльными руками зенки утирать. Старая дуреха!

Можно было бы, конечно, Таньку попросить помыть посуду, но с недавнего времени баба Клава стала побаиваться старшую дочь. Да и негоже заставлять первого заместителя первого заместителя руководителя района мыть посуду.

- Сама как-нибудь справлюсь, - сказала баба Клава мухе. - Чай, не впервой.

Люську - младшую дочь - просить было бесполезно. У нее ногтища как у бабы Яги. Муникюр называется. Бешеных денег стоит. Так Люська сказала. Младшую дочь баба Клава тоже начинала побаиваться после того, как она за полгода сделала карьеру - от простого секретаря до советника президента. Баба Клава в который раз испытала трепет перед словом "президент". Она, конечно, в глубине души догадывалась, как ее красивая Люська карьеру сделала. Умной ее дочка не была, но в расчетливости ей не откажешь.

Баба Клава окинул удовлетворенным взором гору перемытой посуды. Хорошо, когда дети приезжают, но больно хлопотно.

Она взяла в руки пульт и долго всматривался в него, пытаясь найти заветную кнопку. Наконец нашла, включила, пощелкала каналы. И вдруг знакомое лицо. Ба! Да это же Хрущев. Показывали какие-то архивные кадры.

Баба Клава знала Никиту Сергеевича лично. Да-да! Он к ним в колхоз приезжал. Давно это было. Почитай, они с Пашей только поженились. Хрущев мимо их дома проходил. Ему кто-то и шепнул, мол, тут молодые живут. Он и решил поздравить, да за здоровье молодых чарку выпить. Председатель колхоза попытался было его отговорить, да к себе на судака фаршированного, которого его супружница загодя сготовила, затащить... Но куда там. Никита Сергеевич уперся как молодой бычок, пришлось подчиниться.

А Клава в тот день мужа борщом встречала. А вместо мужа генсек пришел. Да и Пашка буквально за ним прискакал. Сели ужинать. Вчетвером. Клава с мужем, Хрущев, да колхозный председатель.

Хрущев тост сказал, много хорошего нажелал. Чокнулись, выпили. Тут Никита Сергеевич платок достал носовой. Покаялся, что другого подарка нет. Смешно оправдывался, что платочек чистый и новый почти. Потом с поклоном ушел. И больше баба Клава его не видела.

Пашка, как только гости вышли, стал посуду в кучу сгребать.

- Не тронь, - заорала в первый раз на него Клава. - Это же память! Пусть детям она тоже достанется.

С тех пор в комоде на почетном месте стояли завернутые в носовой платок чарка, миска немытая из-под борща, ложка, да недоеденный ломоть черного хлеба.

Только детям память эта не нужна оказалась. Не только память. Вся страна им оказалась не нужна. И не только им. А всем.

Досмотрев передачу, баба Клава схватила крынку и пошла к соседке за молоком. Закалякалась. Домой вернулась затемно - дети с внуками спать улеглись. Со стола не убрали, посуду не помыли. Эх... Придется самой. Не впервой.

Баба Клава зажгла на кухне керосинку. Проводка сгорела, А починить все недосуг. Пустила воду и обнаружила что жидкость для мытья кончилась. Пошла к комоду, где в нижнем ящике хранила запасы бытовой химии. Наклонилась. Достала. Выпрямилась... И обомлела. Хрущевский узелок пропал.

-Караул! Ограбили! - закричала баба Клава и зарыдала.

На шум прибежали Танька и Люська. Танька держала кочергу, а Люська метлу в руках теребила.

- Ты что, мать, с дуба рухнула так орать? Детей разбудишь!

- Ыыыыыы, - вопила баба Клава. - Платок Хрущевский сперли. Ироды!

- Да угомонись ты. Это мы его с Люськой выбросили. Чего хлам держать, плесень разводить?

- Вы? Да как вы? Да кто вам? - баба Клава задыхалась от возмущения. И страх перед дочками пропал. - Что вы за нелюди такие! Ничего святого нет. Мы с отцом для вас берегли. Память эту.

- Не память это, а гниль. Как и твой Хрущев, и страна твоя. Все! Хорош слезы лить. Пошли Люська.

Баба Клава долго не могла уснуть. Обида не глоталась, слезы не сохли.

- Пашка, родненький забери меня. Не могу я тут больше, все опротивело! - шептала она вместо ночной молитвы лежа в постели.

Утром Баба Клава не проснулась.

На похороны собрался весь колхоз. Вспоминали Клаву, Вспоминали Пашу. Вспоминали, как к ним Хрущев заходил.

После пошли на поминки. Стол накрыли прямо на улице, Подле дома покойной.

Не было на поминках только Люськи. Она чертыхаясь и ломая ногтища копалась в мусорной свалке. Наконец что-то нашла. Сжала бережно у груди, и стремглав побежала к свежей могилке.

Аккуратно положила на горку еще влажной земли фаянсовую заплесневевшую миску, в нее - чарку. В чарку плеснула водки и сверху накрыла заплесневевшим недоеденным ломтем хлеба. После чего на деревянный крест повязала носовой платок. Бухнулась на колени. Обняла могилу. Горько, быстро зашептала: прости нас, матушка. Виноваты мы перед тобой. Но Хрущев вот он - рядом. Прости нас.

И пятясь поползла назад. И причудилось ей, что на могиле действительно Хрущев появился.

Завизжала Люська как полоумная и побежала с кладбища со всех ног. Больше ни ее, ни Таньку в селе не видели.

А дом Бабы Клавы потом снесли. Построили на его месте ресторан с сауной.