Хворост

Пролог

Все дачники села говорят о Хворосте. О его хромающей походке, неестественно высоком росте и огромном уродливом горбе на спине. Как он наклоняет лысую голову и тянет свои длинные руки-спички, когда почти нагоняет жертву. Он неуклюж. Шагает скованно, громко кряхтя и неуверенно переваливаясь с ноги на ногу.

А таится Хворост среди сложенных дров и веток для мангала в темных уголках уличной кухни. Иногда слышат, как он крадется за банями и саунами, шелестя сухой травой.

Но все — слухи. Предположения и догадки, без свидетелей и очевидцев. Никто с пеной у рта не навязывает свою точку зрения. Не доказывает, что Хворост действительно существует. Зачем? Народ ведь просто так развлекается. Балуется!

Кто-то использует его образ для запугивания детей.

Кто-то смеется над этими байками и не воспринимает их всерьез.

А кто-то верит, что Хворост – просто дикий зверь, случайно забредший на жилую территорию. Волк, медведь, шакал – кто угодно. Почему же внешне описывают по-разному? Так, для красоты словца во время историй у костра!

Конечно, есть и параноики. Те, кто убежден в том, что Хворост – одичавший психопат, что утратил все человеческое — даже внешний вид. Что он — аморальное чудище, не знающее пощады, жалости и понятия добра. Правда ли это? Или исковерканные до извращения сплетни соседей? Да теперь уже одному Хворосту ведомо.

А так в селе тихо, спокойно. Только вот ночью лучше лишний раз свет не включать и дома сидеть, закрыв все двери на засовы. А то и комары жизни не дадут, если внутрь залетят, и чьи-то горькие завывания у холмов тревожить сердце будут…

Но ночи короткие. Поэтому лучше зря не зевать да мыслями разными не загоняться. Поспать-то нужно успеть! Сил набраться, чтобы завтра и елки полить, и огород вскопать, и на траве порезвиться, и в плавании наперегонки всех обогнать! И всё должно быть нипочем, когда впереди долгое беззаботное лето. С бассейном, шашлыками и дружелюбными дачниками по соседству.

Ведь страшилки о Хворосте еще никому не навредили. Будь они правдой, все бы давно спохватились и ринулись дачи продавать, верно?

Но тогда откуда берутся эти истории? Может, все-таки, стоит начать к ним прислушиваться?

Часть 1. Ожидание

Дуся ехала на дачу

И брала с собой в придачу:

Две пуховые подушки -

Неразлучные подружки,

Одеяло и перинку

Уложила все в корзинку,

И еще совсем немного -

Все же дальняя дорога!

Собрала, что в доме было,

И хозяев не забыла,

Все семейство, а иначе

Как ей жить одной на даче?

Дуся ехала на дачу,

Всех взяла с собой в придачу!

Вся в котомках и тюках,

Едет Дуся... на руках.

Отрывок стихотворения Ирины Новиковой Шур «Дуся ехала на дачу»

1. 2009. Калитка

Из всех семейных традиций, Аленке нравится только одна. То не Пасха с масленицей, не привычка ходить с мамой-Машей в кино по выходным, не ежегодная закупка зимних вещей летом, и даже не Новый год со страшными дядьками и тетьками, переодетыми в дедов Морозов и Кикимор.

Аленке нравится лето. А точнее, поездка на советскую дачу к бабушке, Нине Игоревне. В далекое, Богом забытое село. В единственное место, где не нужно думать о школе, о пустяковых конфликтах с одноклассниками и о задолженностях на спортивных секциях.

Все, что требуется здесь — навострить уши и терпеливо ждать дня, когда село признает тебя «своим». Когда позволит считывать знаки, которые оно же и любитель подкидывать. И тогда начнутся чудеса...

На момент две тысячи девятого — года до того, как прославятся байки о Хворосте — никто еще не знает, что произойдет. И Аленка тоже. Но та не сомневается в селе и в том, как оно умеет удивлять. Одним ненавязчивым скрипом, упавшим пером птицы или появившимся из ниоткуда камнем на дороге с диковинной полоской, село умело манипулирует детскими сердцами. И совсем ненавязчиво подкрепляет веру в то, что все происходящее на даче — сказка.

Иногда день там может потягаться с целым полугодием в городе по густоте событий. Поэтому Аленка завидует тем, кто помимо лета выбирается в село еще и на Новый год, и на майские праздники — сразу кажется, что целую жизнь пропустила, когда слушает десятки историй, в которых ее нет.

А про Постоялых села и вовсе заикаться не стоит, потому что Аленка завидует им больше всего. Ведь город с селом и близко-то не сравнится — все дети дачников это понимают. В городе — пробки, машины, посеревшие обои от смога, серые краски осени и зимы, а здесь даже пыль особенная! Некоторые собирают ее, завязывая в пакетик, и увозят с собой, как кусочек светлых воспоминаний. И Аленка так сделала в прошлый раз, грезя целый год о новой встрече со знакомыми ребятами, с бабушкой Ниной Игоревной, с вишневыми деревьями, бассейном...

А теперь поездка на дачу — реальность. Вот оно, настоящее! Аленка елозит по заднему сидению, да предвкушает вовсю. И даже почти не замечает, что ей еле дышится.

Багажник автомобиля доверху заполнен пакетами с «барахлом», включающим полотенца, купальники, кремы от загара и рапторы с пластинками от комаров. Из еды: нутро холодильника целиком, запакованное и обернутое в газетки, чтобы по дороге что-то ненароком не протекло. Захватили все, и даже о залежах с самых верхних полок кухонных шкафов не забыли, а то жалко-то, если за лето пропадет.

А поверх всего остального, по традиции положен «бабушкин табурет».

«На порог без него не пущу, верите? — напоминала Нина Игоревна во время каждого телефонного разговора. — Обратно отправлю! За табуретом!»

Не забыли. Вон, еще чуть-чуть, и деревянные ножки коснутся плеча Аленки, пока та грызет давящий ремень безопасности и тянет из-под него зажатую копну каштановых волос.

Все трясется и гремит под «Невозможное возможно» Билана с радио и фальшивое подпевание мамы Аленки, Маши, постукивающей по рулю под бит. А черепашка Дуся умудряется спать в такой обстановке, покоясь в коробке на коленках Аленки. Но и ей скоро хорошо будет — выпустят животину на свежий воздух да позволят вдоволь набегаться на траве после спячки.

Дорога долгая, но интригующая. Два часа по кочкам, колдобинам, пыли и грязи. Но когда Аленка подпрыгивает от резкого спуска вниз, замечая камыши в воде и кусты с крапивой, то понимает — все! Приехали уже почти!

Аленка ерзает на месте, выглядывая из открытого окошка, пока непослушные пряди волос выбиваются из хвоста от ветра и лезут в рот.

— Сядь, Ален, вывалишься же!

Но та как будто и не слышит. Щурится, мотает головой, пока до мамы-Маши не доносится радостное оханье дочки:

— Калитка! Мам, гляди, калитка!

Да, вот она. Долгожданная калитка. Главный проезд вглубь дачного поселка.

За заросшим плющом и зеленью прячется. Ржавая, кривенькая, ничем непримечательная. Словно село нарочно скрывает ее от посторонних глаз, чтобы пропускать только избранных, достойных.

Аленке кажется или за калиткой и природа более яркой палитрой окрашена? И деревья покачиваются, ветками-руками маня внутрь, указывая на пыльную тропинку. Это не дорога из желтого кирпича — лучше! А калитка — точно портал между двумя мирами: селом и городом. Прокатишься мимо нее, и совсем другим человеком себя ощущаешь. Как будто и сам меняешься, и воздух за ней другой, и длительность времени — сплошные чудеса!

С калитки все всегда начинается, ей же и заканчивается. Она — точка отсчета Аленкиного лета.

Руки Аленки уже тянутся к двери машины, немного взбудоражено трясясь, но та не спешит ее открывать — ждет сокровенной просьбы.

— Ален, — нарочно тянет мама-Маша, не без удовольствия наблюдая за тем, как лицо дочки с каждой секундой становится все счастливее. — Пойдешь, откроешь калитку?

А ту два раза и не проси.

Уже бежит по дорожке, пока песок щекочет пятки в открытых босоножках.

Подходит к калитке, сдирает свежий вьюн, что успел крепко вцепиться в металлический каркас, и дергает за ручку — не поддается. Препятствуют железные цепи, смыкающие две стороны калитки между собой.

— Легкотня!

2. 2009. Одеяло

Долгая поездка выматывает всех так, что уже в десятом часу ночи начинаются приготовления ко сну: запирают голубые ворота на замок, прячут посуду в уличные шифоньеры, заносят еду внутрь, а плетеный стол со скамейками накрывают клеенкой – на случай, если рядом будут бродить собаки.

Духота пробивается в раскрытые нараспашку окна, а Аленка все равно выпрашивает себе зимнее пуховое одеяло. Нина Игоревна с Аленкой укладываются на первом этаже, на раздельных кроватях, а мама-Маша на обустроенном чердаке.

Тихо вокруг, да не сказать, что от этого спокойно.

Но в доме Нины Игоревны спят. Даже Аленка, еще утром клявшаяся на пальцах, что в первый день приезда ни за что и глаза не сомкнет.

Филины одиноко ухают вдалеке, сверчки не замолкают, а парочка комаров, наконец, перестает жужжать у всех под ухом, да принимается за трапезу в виде лакомой человеческой плоти.

И в это время Аленка просыпается. Повсюду мрак. Настенные стрелки часов почти пересеклись на верхушке — полночь.

Аленка ежится, дергает босыми ногами, сонно трет глаза и оглядывается: одеяла нет. Нигде: ни рядышком, ни на полу, ни под кроватью.

Не верит. Может, подальше куда-то упало? Проверить надо.

В одной тоненькой ночнушке дрожать начинает. Не может спать без пухового одеяла даже летом — некомфортно без него! Обнимает себя, да лениво поднимается. Обходит кровать вокруг, рукой ныряет в место, где матрас соприкасается со стенкой — пусто.

Ничего не видать, но одеяло-то в белой наволочке! А белый цвет в глаза бы точно бросился, тут даже кошкой быть не нужно.

Сдаваться рано. К бабушке подкрадывается на носочках, стараясь не тревожить непослушные половицы. И у нее одеяла нет: под своим спит, внучкино не трогала.

«Где же оно? — недоумевает про себя Аленка. — Убежало? Но простыня-то с подушкой остались!»

Вдруг погода поднимает бунт: ветер воет, да окно раскачивает, чтобы то об стенку билось. Но девочку это не страшит: зевая, закрывает его на задвижку.

Алена хнычет, безуспешно рыскает еще немного спросонья, да выходит в коридор. А там на крючке среди потрепанных ветровок висит и забытая черная кожанка Ди Каприо с красными, святящимися даже в темноте, полосками на рукавах. Матери обещала, что утром вернет владельцу. Но сейчас-то не утро, верно?

Не колеблясь, дергает с крючка. Топает обратно и, укрывшись ей, вскоре засыпает. Быстро, ни о чем постороннем не задумываясь. Согревает не куртка, а мысль, что это не просто вещь, а целый оберег, несущий в себе непобедимый дух Ди Каприо, его свободу и… лето.

Аленка не испугалась кромешной тьмы, когда из комнаты выходила. А ведь за окном не было ничего, что осветило бы ей путь. И уличный фонарь, казалось, специально был направлен на другую дачную сторону, закрывая глаза на эту.

Но, может, ей все-таки стоило чего-то бояться?

Шевелящихся теней или хруста сухих листьев рядом с входной дверью, например?

Но все позади.

Наступает рассвет.

Сам двухэтажный дом на даче Нины Игоревны — всего лишь место, где можно переждать ночь, большего функционала он в себе не несет: и комнат только две, если считать отремонтированный чердак за комнату, и кроме сна делать-то в нем больше и нечего. Ведь остальное на улице: и кухня, и бассейн, и даже санузел с современным бойлером, что подогревает воду. И все пристройки мама-Маша организовывала сама — ее личная гордость.

Первой всегда просыпается Нина Игоревна. Рано утром спозаранку она готовит яйца всмятку и заваривает чай с мелиссой. Мажет маслом буханку, стол накрывает, да направляется внучку будить.

— Вставай-вставай, Аленка! Завтракать идем! — в комнате с недовольством замечает, что девочка накрыта старой изношенной вещицей. — Тьфу, ну что это за тряпка? Опять самодеятельность свою развела?

Аленку два раза не проси, особенно летом — каждая секунда драгоценная на счету! Вмиг поднимается, тапочки напяливает, да умываться уже побежать хочет, как Нина Игоревна ее останавливает:

— Чего без одеяла спала, говорю? — старушка даже не настораживается. Привыкла к выходкам Аленки и спросила так, из любопытства, ожидая услышать очередное "логическое" объяснение.

Но Аленка съеживается. Вспоминает ночное происшествие и в тапки ногами зарывается.

— Жарко было, ба... — обманывает, глаза опустив. — Тебя будить не хотела, поэтому взяла, что нашла.

— Тю, ты ж мое золотце! — сразу верит, руки к сердцу прикладывает и принимается внучку расцеловывать, не заострив внимание на том, что самого одеяла рядом нигде и нет. — О других думаешь, не эгоисткой растешь! — Нину Игоревну ответ удовлетворяет, поэтому та поднимается, и к дверям удаляется. — Ну, иди, жду на улице тогда. Завтракать!

Идет. Вон, уже рукомойник дергает. От ледяной бодрящей воды до конца просыпается, да возвращается обратно переодеваться.

Напротив кровати Аленки — выход в коридор, а слева от нее — шкаф платяной в стенку встроенный. Старый, времен бабушкиной молодости, с облупленной желтоватой краской. Аленка открывает дверцу со скрипом и охает: одеяло! Под вешалкой лежит рядом с упавшим платьем Нины Игоревны!

— И что ты тут забыло? — теряется девочка.

3. 2009. Ди Каприо

Заброшенные соседские дачи, что встречаются на пути — не проклятое жилье ведьм. В глазах Аленки — это пряничные домики с искошенными от плохого теста крышами. А заросли в садах запущены специально! Чтобы человеческая нога зря не ступала туда и не вмешивалась в чудо-поселение минипутов!

В селе продумано все.

Оно начеку. Всегда. Приглядывает за своими детьми, караулит через «глаза» Бочки — огромной водонапорной башни бордового от ржавости цвета, подвешенной на балках, мелькает порой сквозь блеклое отражение в болоте, зеркале с разводами, или слушает разговоры, что доносит теплый летний ветер…

Вот и сейчас — смотрит. А ребята внизу минуют пустырь и даже не подозревают, что за ними следят.

— Видишь, Тим, как хорошо совпало! — ликует Аленка. — Оранжевые ворота опять к себе манят! Тебе редиску купить там нужно, а мне — куртку вернуть!

— Ты ж только вчера приехала, — хитро улыбается Тима, — а уже бегала к певцу своему?

— Да мне и бегать не пришлось. На машине вместе доехали! — не теряется Аленка, не без удовольствия наблюдая за тем, как друг мешкается и слова подобрать не может. — А ты чего мнешься? К Олесе до сих пор ходить боишься?

— Еще что придумаешь? — без обиды отзывается Тима. — Только и можешь, что стрелки переводить и…

— Смотри! — перебивает Аленка, легонько пихая Тимку в бок. — Вон, Ди Каприо стоит!

Тима изумляется, разевая рот. Резко поворачивает голову, сверкая своей выбритой на виске молнией, а потом безразлично выдает:

— А, ты про этого... певца своего. Я уж думал, настоящий к нам приехал.

У Аленки же энтузиазма не убавляется. Только щурится сильнее: да, видит! Те самые оранжевые ворота, что встретили ее при въезде в дачный поселок. Все ржавые, временем изуродованные, но яркие какие! На этот раз приоткрытые, кирпичом внизу подпертые, чтобы от ветра дверцы с грохотом друг о друга не бились. А снаружи, немного поодаль, на табурете расслабленно сидит местный Ди Каприо собственной персоной. На гитаре играет и что-то лиричное подпевает себе под нос. Волосы желтые-желтые, на солнце блестят. И сам одет ярко: в разноцветную рубашку и модные брюки клеш.

— Да-да, Ди Каприо! — ликует Аленка. — Мама калитку открыть просит каждый год, а я и засматриваюсь всегда, слушаю, как он играет. Второй год подряд везет, и его пение — первое, что встречает меня по приезду, представляешь? А ты? Ты в этом году уже успел его послушать?

— Как-то нет. У калитки я обычно сплю, как убитый, когда дед мимо нее проезжает, — отмахивается Тим. — Дорога в поезде все силы забирает…

— Да ты ж так все лето проспишь! Тогда сейчас его слушай! Ну, слушай-слушай!

Чем ближе путники приближаются к логову барда, тем отчетливее звучат аккорды. Как будто улица преображается в акустический зал консерватории, где вся сцена принадлежит ему одному — Ди Каприо.

Ему подыгрывает природа, словно специально затихая и притупляя яркость собственных красок, лишь бы не выделяться на его фоне. Да что там, на его стороне само село. Ведь Ди Каприо — Постоялый.

— Погоди, Ален, — останавливается Тимка, разрушая волшебную атмосферу вокруг Ди Каприо. — Нет, не пойду я туда. Не пойду!

Мотает головой так часто, что Аленка успевает рассмотреть его выбритую на виске молнию со всех ракурсов.

— Ты чего? А редиски купить?

— Да без них обойдемся! Дед ее чисто ради салата просит. К Злой Олесе только ради этого переться — бред!

— И что ты деду скажешь?

— Совру! Скажу, что кончилась или… что Олеся вовсе уехала!

— Что за глупости, Тим? Тем более, мы же почти дошли! — Аленка оглядывается на все еще играющего Ди Каприо. — Давай мешать ему не будем. Он там, весь в песне. А мы мимо тихонечко прокрадемся к воротам и…

Заметив боковым зрением движение, Ди Каприо останавливается. Гитару кладет на раскрытый чехол, оставляя ее на полу.

И Аленка спохватывается:

— Ой, извините, Ди Каприо! Мы и не думали вас отвлекать, просто…

— Да было бы от чего отвлекать, — усмехается, да рукой голову подпирает. — Ну, говорите, чего пришли?

— Ого, Дима, неужели наконец-то заткнулся? — вдруг приглушенно доносится за оранжевыми воротами. — Обещал, что Высоцкого будешь играть, а сам опять попсу свою гнать начал!

— Вот она… Злая Олеся, — шепчет Тима, заметно напрягшись.

— Что-то сеструха сегодня не в настроении, — бормочет Дима, поднимаясь с табурета.

— Да она всегда не в настроении! — подхватывает Тимка.

— Какой это Дима? — парень ныряет внутрь, скрываясь за оранжевыми воротами. — Не знаю никакого Димы. Сейчас, вот, например, меня называли Ди Каприо. Кстати, и тебе бы тоже не мешало! Хотя бы иногда.

Дети слышат, как обрушивается на певца звучная оплеуха, что парень аж весь скукоживается, когда выходит наружу обратно. А Злая Олеся еще и вслед ему выкрикивает что-то неразборчивое.

Ди Каприо поджимает губы. Затылок усердно трёт, не переставая улыбаться, да возвращается к табурету.

— Ничего, бывает, — отмахивается Ди Каприо от немых вопросов Тимы и Аленки, читающихся в их обеспокоенных взглядах. — Так чего пришли-то?

4. 2009. Проводы

В своих снах Аленка любит летать. Парить над селом, растопырив руки в стороны.

Вот и теперь — летит. Задерживается на верхушке Бочки, прыгает по крышам, заглядывает в открытые окна соседей, борющихся с тридцатиградусной жарой. Заглядывает и к Тимке, хихикая с того, как тот мирно посапывает с разинутым ртом.

Как надоедает — возвращается к Бочке. Справа нее даже в темноте блестят оранжевые ворота, маня к себе, но Аленка взгляд на них не задерживает. Добирается до склона рядом с калиткой, смотрит на камыши, на водянистые поля с пшеницей вдалеке и фотографирует вид глазами.

Рядом болото. Когда-то — чистейшая речка, в которой любила плескаться мама-Маша, когда была маленькой. Жаль, что осталась просто лужа с заросшей крапивой и острыми камнями.

Лето. Село. Оно прекрасно даже ночью, когда все спят.

Почесавшись, решает, что пора вернуться. Босыми ногами топает по пыли домой, спотыкаясь на крупных камнях, и забирается обратно в кровать. Скрип половиц маскируется под мелодичный стрекот сверчков, и Аленка благополучно забывает все свои похождения и летания, как часть мимолетного сна, без единой толики сомнений и страха…

А утром Нина Игоревна будит внучку, причитая:

— Тьфу, опять ты ноги перед сном не ополоснула! Вся простынь теперь черная, гляди! Всякую дрянь в дом затащила!

— Но ведь вчера я мыла ноги, ба...

Зевает, глаза трет. А потом видит: действительно, грязь. К пальцам и щиколотке прилипла трава вместе с одиноким смятым одуванчиком. И ночнушка посерела, местами скапливая на себе засохшие комки глины.

«Это село, — словно током бьет Аленку от озарения. — Опять злые шутки со мной играет! Помню ведь, что чистая ложилась спать! Хотя, чего удивляюсь? Давно уже пора к подобному привыкнуть».

Успокоившись, машет рукой, не переставая коситься на грязные следы собственного производства на линолеуме, ведущие наружу.

Но делать нечего — поднимается.

Дергает с крючка куртку Ди Каприо в прихожей, накидывает на себя и, распахнув синюю шторку на входной двери, защищающую утром — от мух, а ночью – от комаров, выходит наружу. На Аленке — огромные сланцы мамы-Маши, давно уже трещащие по швам. Вот-вот, да порвутся, но сейчас, чтобы не запачкать другую обувь, — в самый раз.

Шаркает в них мимо накрытого Ниной Игоревной стола, плетеной скамейки, минует садик с вишневым деревом, и бежит к крану со шлангом напротив бассейна. Крутит, да окатывает ледяной водой шлепанцы, шикая, и переминаясь с ноги на ногу, — грязь смывается. Этой же водой обрызгивает лицо, и тут же приходит в себя, окончательно прогоняя всю оставшуюся сонливость.

— Лето! — взбудоражено шепчет. — Как же хорошо, что сейчас лето!

Прошла неделя с того, как мама-Маша уехала домой. Коллеги достали ее даже здесь — в месте, где нормально поговорить по телефону можно только в кабинете участкового, Виктора Михайловича. Больше нигде сеть и не ловит. Несколько десятков раз за день маме-Маше приходилось бегать к обветшалому домику возле Бочки, чтобы перезвонить на работу. В итоге, законный отпуск пришлось укоротить, чтобы разобраться с проблемами лично.

Но Аленка без нее не скучает. Напротив, резвится вовсю, купается да к Тимке в гости ходит. И про тот ночной инцидент с потерей одеяла уже почти и забыла. Кто мог помешать девочке спать и стоять возле ее кровати? Скорее всего, это были проделки Нины Игоревны и ее попытки пошутить — Аленка так решила. Но спросить у бабушки прямо постеснялась. И шутку, кстати, совсем не оценила…

Асфальт возле бассейна холодный — еще не прогрелся. Зато после полудня накаляется так, что обувь будто плавится! Да и купаться Нина Игоревна только ближе к обеденному времени пускает, так что губу закатывать пока рановато.

— Ну ладно, Дим, давай, топай дальше, не буду тебя задерживать! — доносится до Аленки, и она тут же срывается с места, хлюпая к голубым входным воротам.

Неужели опоздала? Терраса пустует. Нет рядом никакого Ди Каприо, его и след простыл! Лишь Нина Игоревна, качая головой, тащит пакет с творогом и банку молока.

— Ди Каприо приходил? — уточняет Аленка, выхватывая вещи из рук бабушки, чтобы помочь.

— Еще как приходил. Вместо сестры продукты разносил… Эх, говорит, уезжает он завтра, Ален. Уезжает…

— В город? — спрашивает девочка, без единой задней мысли. Ведь знает, что многие дачники не довольствуются только Олесиными запасами. Обычно, раз в несколько недель, принято еще и в город выезжать, что находится от села в двадцати минутах езды, чтобы закупиться привычными полуфабрикатами, напитками и сладостями. А то никто из дачников не желает превращать летний отпускной отдых в пост семинариста.

— Да, Ален, в город.

— Ну, так подождем! — Аленка ставит пакет на стол, а банку открывает. И так криво наклоняет в сторону бокала, что добрая половина молока разливается по клеенке на столе. — А как приедет — мы с Тимкой лично его встретим. Ну, ба, так когда он вернется?

— Тю, ты вообще ничего не поняла, девочка моя! Насовсем он уезжает, говорю! Навсегда.

Отпив несколько глотков, Аленка даже забывает вытереть рот, белыми усами косясь на Нину Игоревну, недоумевая.

— И чего ты так глазеешь? Да, Димка совсем взрослый стал, сам решение такое принял. И правильно! Чего ему в сельской школе в десятом-одиннадцатом классе делать, где только Катька и учится…

5. 2009. Буржуи

Вечером Тимка напяливает свои ядрёно-салатовые сланцы, закидывает на спину сумку с ракетками для бадминтона и присаживается одним коленом прямо на пыль. Разводит руки в стороны, чтобы оттолкнуться так, как учили в школе на уроках физкультуры, и решительно выдыхает:

— Сегодня Аленке точно не проиграю!

Но движение справа, что замечает боковым зрением, заставляет его помедлить.

Он по-волчьи оглядывается на шуршащую зелень, сверкая выбритой на виске молнией, да едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть от неожиданности.

— Феюшка-Тимофеюшка!

А это всего лишь соседская девочка узбекской семьи, Алсушка. Выглядывает из-под кустов смородины, игриво шевеля густыми черными бровями, и чуть ли не с открытым ртом обсматривает Тимку.

Их дача — последняя на этой стороне дороги. После оранжевых ворот, Бочки, Аленки и даже после Тимки — дачи по соседству. Дальше пыльная тропинка сворачивает вправо, к парочке заброшенных участков, после которых — развилка. Иногда Тима видит, как Злая Олеся тащит в те места полные ведра с овощами и бедоны с молоком, а возвращается налегке, на ходу пересчитывая деньги. Очевидно, и там живут люди, но Аленке с Тимкой незнакомые.

— Опять ты, — Тима поднимается, немного жалея, что задумку бега с рывком осуществить так и не удалось. — Приведение.

Девочка хихикает, теребя черные косы, пока Тимка всем видом показывает, что ему сейчас не до неё: морщится, кривится, но Алсушка и не думает задеваться.

— Хочешь смородину? — она срывает ягоду покрупнее, жует да улыбается фиолетовыми зубами. — Бери, я никому не расскажу... Ой, а ты куда это?

— Туда.

Тимка безразлично машет головой вперёд да откидывает спадающую сумку с ракетками за спину. У него же сейчас соревнование, от которого, возможно, зависит все его лето! Какое ему дело до соседки, что младше его на несколько лет? Вдруг после победы Аленка аж язык прикусит? И подначивать уже будет он ее, а никак не наоборот! Вот заживет он тогда, как король, чемпион всего села! Может, даже самого Ди Каприо незаметно сменит собственной кандидатурой!

— Феюшка-Тимофеюшка, а можно я с тобой пойду?

«Прилипала», — чуть не вырывается вслух, но Тима тут же сдерживается. Знает ведь, с какой добротой относятся его дедушка с бабушкой к Алсушке, поэтому не грубит, совесть не позволяет.

Все ее жалеют из-за семьи. Отец хмурый ходит, вечно чем-то недовольный. Эдиком его кличут. Если сравнивать со Злой Олесей, молочницей, то с ней хоть можно найти общий язык и договориться, а к Эдику даже с бытовой просьбой не храбрятся обращаться — сам вид отталкивает. На голове всегда берет с козырьком, под которым прячет сморщенные густые брови и обеспокоенный взгляд. И если мимо проходит, то всегда что-то неразборчиво бормочет, шевеля усами — будто проклинает!

Какими «титулами» его только не нарекали: и зеком, и коррупционером, и «жалким гастарбайтером». Кто-то вообще верит, что по-русски он ни слова не понимает, хотя Алсушка говорит чисто и без акцента. Но сам Эдик не торопится развевать ни одно из этих сомнений или что-то подтверждать, вот соседи сами к нему с расспросами и не лезут. Только Алсушку лишний раз лестными словами одаривают или сладость какую подкидывают. А жизнь Эдика Постоялые додумали за него сами.

— Ну, ладно, пошли, — бросает Тимка, а сам внутри уже корит себя за проявленную слабость.

Но вон, раз Алсушка вся сияет, аж вприпрыжку рядом топает, то, значит, взял ее с собой не зря. Предки бы точно его за это похвалили.

Салатовые сланцы черпают в себя пыль, пока дачные домики сменяют друг друга.

Бордовая Бочка издалека как будто здоровается, поджидая на пустыре Тимку с ракетками. Только вот Аленки рядом что-то нигде не видно.

«Чего это она? — думает Тима. — Уж не могла же она забыть о встрече!»

Вот и вовсе к ее воротам приближаются. И что же это? Опять стучать по ним палочкой придется, ждать?

Стоит секунду помедлить, зацепиться взглядом за узоры Аленкиных голубых ворот, как что-то хватает Тимку за шиворот исподтишка, да резко тянет на себя, затаскивая в кусты. В этот раз он даже не думает о том, чтобы закричать. Тима лишь прислушивается к дыханию позади себя, а сам боковым зрением замечает отряхивающуюся Алсушку — понимает, ее тоже толкнули.

На свой страх и риск мальчик оборачивается.

— Молчите, дураки! Сейчас всю конспиракцию мне испортите!

Тимка облегченно выдыхает — «похитила» их Аленка. Ее боевой дух, согнутые в готовности колени и сморщенные в концентрации брови внушают интерес к происходящему, а черная куртка Ди Каприо с большого плеча с красной, как будто светящейся полоской, подчеркивают ее бунтарский образ и отрывную натуру.

— Может, «конспирацию»? — поправляет Тимка, улыбаясь, до сих пор не понимая причину скрытности.

— Отстань, я так и сказала.

— Ну и чего ты тут сидишь? Червяков коленками собираешь?

Аленка задумчиво вздыхает, продолжая не смотреть другу в глаза.

— Понимаешь, с тех пор, как уехал Ди Каприо, что-то в селе переменилось... как будто ветер подул в другую сторону...

Тимка непонимающе облизывает палец и направляет к небу, пытаясь убедиться в словах Аленки.