И имя его... Бет

1. Ночью иная...

Зима не время для страданий и внутренних метаний, ведь в такие минуты настает слишком полное понимание собственной ничтожности, что даже дергаться в сторону благочестивого понимания окружающих не хочется. 

Белые кружочки снега сплошным потоком падают на головы людей, обычно покрытые шапками или капюшонами. Ветер гонит комки снежинок вдаль, и они вскоре опускаются на своих собратьев, заполняя улицы, покрывая все сплошным белым пологом. Небо все в серых тучах и не видно просветов, даже намека нет на то, в какой области находится солнце, опаляя своими лучами других любимых детей. Сугробы, кажется, с каждой секундой все выше и выше, будто тянутся к небу. Деревья покрыты снегом, и их ветви, черные, яркие, как мазки невидимого художника, иной раз резко бросаются в глаза, сплетая свои истерзанные «руки» у небосвода. 

Люди мельтешат, перебегая из одной точки в другую, иной раз проваливаясь под толщу снега и заполняя им свои сапоги. Кто-то стоит на остановках и греет через варежку свой красный нос. Иные стоят в пробках или же возле своего дома, отогревая замерзшую за ночь машину. 

И во всем этом великолепии зимней жизни спешит в институт высокая девушка. На ней теплая мамина шуба темно-бурого цвета, перешитая в одном из ателье на меньший размер, мохнатая шапка, не подходящая сюда по стилю, но зато прекрасно закрывающая уши, и джинсы, обтягивающие стройные ноги, на которых так же надеты ботфорты без каблука. Девушка, перекинув через плечо спортивную сумку, бежит к нужному автобусу и в самый последний момент успевает запрыгнуть в дверь, еще больше сжимая и без того измученных, как килек в железной банке, людей. Но ее волнует только собственная выгода, так что, злобно взглянув из-под ресниц в сторону бурно выражающей свои претензии женщины, девушка прекращает все негативные излияния. 

Вскоре она выходит и направляется в сторону двухэтажного здания института, на самом верху которого виднеются буквы «НИИПТиМ» (Научно-Исследовательский Институт Прогрессивных Технологий и Менеджмента). Показав свой студенческий билет, она нервно проходит к толпе прибывших к первой паре студентов, стоящих возле раздевалки.

- Точно, сегодня же вторник, - хмыкает она, понимая, что последующие минуты потратит на то, чтобы прорваться к женщине с номерками.

«Будто я снова в школе», - не без тени сожаления промелькнет у нее в голове, прежде чем ее окрикивает одна из девушек.

- Анжел! Анжела!

И русоволосая девушка с удовольствием не обратила бы внимание на эту особь женского пола, если бы не ее близость к заветному концу очереди в раздевалке. 

Когда она и ее новоявленная подруга с курса переоделись, Анжела тут же пожелала ретироваться, исчезнув из поля зрения брюнетки. Она лишь запустила руку в волосы, так нелепо расчесав их, и поправила край туники, накинутой сверху футболки. 

Уже внутри лекционного зала Анжела в очередной раз за этот день пожалела, что вообще родилась на свет. Этот бредовый марафон с «поцелуй в щечку каждую из девочек» бесил ее неимоверно, и она была одной из тех, кто этот великий шаманский обычай пропускал еще с начала обучения. Анжела, конечно, брезгливо не морщилась, если девушки подходили к ней с объятьями и обрядами безмозглой молодежи, но все же сама никогда не лезла первой с этим бредовым занятием.

Вскоре к Анжеле подсел более или менее адекватный человек из всех двадцати девяти студентов ее группы – Вероника, невысокая брюнетка с короткостриженными волосами. Вера была пухленькой и милой, по крайней мере, в понимании Анжелы, и входила в круг особых лиц, почитаемых ею же. Бойкая и при этом очень нежная, она представлялась Анжеле идеальной девушкой во всех смыслах этого слова. И если бы Анжелу спросили, на ком бы она женилась, будучи мужчиной, без зазрения совести та бы ответила – на Веронике.

Пары в институте никогда не были для Анжелы сложными: учась спокойно, посещая все пары и готовясь к практическим занятиям, она во многом облегчала себе жизнь. Так что, записывая лекции, а после участвуя в опросах преподавателей, Анжела покинула учебное заведение со вполне значимым блоком незнания. О да... Это такая особенность нынешней молодежи, получать хорошие отметки, ничего не зная и не ведая, о чем собственно идет речь. И если в первые годы институтской жизни Анжела, правда, старалась учиться, то ближе к третьему курсу поняла – смысла в этом ноль: предметы повторяются по замкнутому кругу, преподаватели судят по посещаемости, а главное, по мнению этих самых профессоров, чтобы студенты приносили различные рефераты в срок. И не важно, что эти самые рефераты в девяносто девяти процентах из ста состоят из скопированной информации с интернета, важно ведь само действие! 

Да… Анжела ненавидела институт за то, что он убивал в ней разум. Но ставить крест на учебе, когда ты уже на третьем курсе института, и пусть даже обучаешься на «менеджера», она все же не решилась. Хотя быстро догадалась, что мир построен не так празднично, как она предполагала в детстве, и пошла работать…

Еще в школе из-за своего роста она была наравне с парнями: высокая, нескладная и худая, далеко не в первые два десятилетия своей жизни Анжела стала ценить то, что ей подарила природа. В самом начале ей казалось, что, стоя в очереди за телом, душа получила слишком вытянутое нечто с острыми углами. Именно так она выглядела, пока ей не стукнуло восемнадцать.

Видимо сказалось спортивное развитие, но фигура у нее стала очень даже привлекательной, пусть грудь и не четвертого размера, как у Веры (да и не третьего, если быть до конца честными), но, вкупе со стройными ногами, выглядела Анжела красиво. К тому же она решила заняться своими блеклыми русыми волосами, обычно неживыми и тусклыми. Убойная доза различных средств давала временный результат, но вскоре (спустя год поисков) Анжела нашла самый подходящий для себя вариант и даже позволила себе подкрашивать волосы, чтобы они были блестящими и шелковистыми, а не измученными и соломенными. Конечно, Москва не сразу строилась, так что и становление нескладной высокой девушки было скачкообразным и все еще находилось на стадии «великое светлое будущее». Зато из-за того, что в свое время обиженная Анжела кинулась изучать единоборства (и таки надрала наглый зад некоторым парням из своей школы), ее с превеликим удовольствием взяли в один из фитнес-клубов, открывающихся в городе повсеместно, и расползающихся по миру, как какая-то инфекция. 

2. Гимн Трусов или Тихое течение жизни

Приятно просыпаться укутанным в мягкое пуховое одеяло, когда за окном моросит снежный дождь, а ветер гоняет изломанные сухие ветви деревьев. Медленно раскрывая веки, я устремляю свой взор на белый потолок.

Будильник на сотовом телефоне не дает забыться и провалиться вновь в сладкий мир Морфея, столь притягательный и манящий, что челюсть сводит. Облизываю сухие после сна губы, поднимаюсь с постели и, откидывая одеяло в сторону, тут же потягиваюсь как кот. 

Мир был бы до конца прекрасен и не иллюзорен, если бы не этот чертов будильник, разрывающий мой мозг на части, а ведь я первые секунды, как очнулся, пытался не реагировать на столь неприятные трели возле уха. Ловким движением руки будильник превращается… превращается… превращается в груду метала, валяющегося у моих ног, которые уже ступили на паркетный пол.

Нет, я не истеричен и не ненормален, просто иной раз такое сильное желание предметов техники вывести меня из себя приводит к плачевным для них последствиям… Хотя, я бы не сказал, что сломал телефон, просто от него отлетела батарейка, и он (о чудо!) вырубился. 

Поднявшись, уже окончательно и бесповоротно, с кровати, я проскользнул в ванную комнату, искренне надеясь, что мой вчерашний порыв поставить будильник на раннее время не будет зря, и я попаду в эту обитель чистой и горячей воды раньше сестренки. И, о счастье, мои надежды оправдались…

Спокойно умывшись, побрившись и насладившись стуками в дверь маленькими кулачками особо противной персоны, я все же соблаговолил ступить на пол в коридоре, впустив мелкую в ванную комнату.

- Козел! – фыркнула она на меня, благоразумно закрыв дверь в ванную, иначе ей бы не жить.

Вот нет, чтобы радоваться – у тебя такой добрый и ласковый брат, мучитель всея Руси! А она куксится. Да и ладно бы характер ей мой не нравился, или еще что. Так ведь и внешность не подкачала: темные смоляные волосы, карие глаза, пухлые губы (которые я ненавижу! я не Анжелина Джоли) и бледная кожа. Чем не идеал? 

Картина маслом, не иначе. Вот только, наверняка, скорее акварелью, мягкой, невесомой, с ее прекрасной передачей легкости. С яркими каплями на волосах, глазах, губах, с линией инея на висках, будто вовсе и не вены это виднеются через белую кожу, с тонкими мазками сухой кистью белочки под номером три возле глаз, рисунок бровей и ресниц. Я же сам по себе портрет красавца – осталось только достойную рамку, желательно золотую оправу и…

- Эй, принц казюльский! – послышался истошный вопль со стороны ванны. – Какого… ты… просто невыносим!

Какой же я кровожадный и злой Бармалей, посмел выдавить всю зубную пасту своей сестренки. И моя каверза кажется еще более ужасающей, если вспомнить, что купили ей ее только вчера.

Резко остановившись в коридоре, я засмеялся, как делают это в глупых (или забавных) фильмах герои-злодеи. Но окончательно заполучить власть над всем миром мне не позволила эта мелкая зараза, пробежав мимо меня, держа в руках мои боксеры, и размахивая ими как британским флагом. Ей осталось разве что гимн Британии петь, что она тут же оформила, только в русской интерпретации, заставив меня кинуться следом истошно вопя.

Вот что она пела, несясь со своим трофеем:

- Союз нерушимый Трусов Ромы
Сплотила навеки великая Сталь!
Да здравствует созданный волею Ромы
Единый, могучий союз Трусов!..

И все в таком духе продолжалось бы вечно, если бы я не успел схватить эту наглую моську возле входа на кухню и, зажав в темном углу светлого помещения (это еще умудриться его найти!), отобрать заработанное тяжелым трудом. А ведь они миролюбиво висели, сушились, никому не мешали… хотели жить и танцевать, но этой наглой моське с двумя темными хвостиками захотелось лишить их всех благ! Бедные Боксеры, они почили, но их светлый (скорее темно-синий) лик будет в памяти собратьев вечно… Только жизнь ни одного из них не будет впредь прежней!

Ох… меня понесло.

Вот вечно у меня так: либо все сухо и никакой эстетики, либо по сливочным облакам скачет единорог и поедает богов, что попадаются ему на пути. Именно из-за этого я сам никогда не пишу рассказы. Нет, конечно, попытки были, но обычно они заканчивались столь плачевно для самомнения, что я бросил это дело. К тому же, я особенно люблю именно исправлять ошибки, ведь стоит кому-то написать неверно слово, поставить не там запятую, неправильно оформить разговорную речь, как у меня в лучшем случае инфаркт, в худшем эпилептический припадок. И только я вижу в тексте опечатки – тут же кидаюсь на амбразуру войны, исправляя начертанное…

- Рома! Римма! – закричала мама, и стоило мне на нее взглянуть, как я тут же понял – лучше прекратить доводить сестру. Она, кстати, тоже быстро об этом догадалась и, встав по стойке смирно, ждала своей участи. – Идите бегом завтракать, и перестаньте себя вести так, будто вам по пять лет… Право… Ром, ты же уже взрослый!

И ведь слово-то против не скажешь столь уместного заявления, так как я и вправду в том возрасте, когда детки вылетают из семейного гнезда и варганят свое неподалеку, периодически набегая на холодильник родителей с криком «свободу плюшкам!». В общем, если быть предельно кратким, я пересек границу двадцати лет месяц назад, а значит должен вести себя достойно (по мнению матери), как взрослая особь человека. Меня только такая прерогатива не впечатляет, а точнее, даже несколько пугает. Не нужна мне такая корона! И пусть я понимаю, что в моем возрасте мама уже родила меня, все равно это не прельщает.

Расположившись напротив своей сестренки за круглым столом переговоров, словно по велению палочки нас принялись потчевать. Конечно, еды было не густо, не как в исторических фильмах: вина наполнены до краев, и струятся по усам пьющих, а в серебряных блюдцах лежит самая жирная в мире пища. Вместо вина – обычный черный чай с сахаром, а свинину с гусями заменяли блины, но даже такая простая по всем канонам еда наполняла желудок приятным чувством насыщения. 

3. Ее рассказ

Кровавый цветок

Автор: Красное яблоко
Фэндом: Ориджиналы 

Рейтинг: G 
Жанры: Мистика, Психология, Ужасы 

Размер: Мини, 3 страницы 
Кол-во частей: 1 
Статус: закончен

Иногда я вспоминаю о том дне, когда мои сандали мягко сминали зеленую траву, а в воздухе царил приятный аромат утренней росы вперемешку с напряженностью в скором времени наступившего утра. 

В ту пору еще не было новостроек, а близ реки находилась лишь пустошь с порослью одиноких деревьев. Вдалеке же виднелся еловый лес, сминающий под собой горизонт. И все это можно было увидеть с моей высотки из окна. Сейчас в лучшем случае можно увидеть пустые окна противоположностоящих домов, наполненных теплотой семейного очага или беспросветной тоской одиночества в толпе вроде родных людей. 

И вот, тогда, воздух был чист и свеж, хотя еще не было прекращено производство на заводе близ города. Сама вторая столица моей республики казалась невинной, еще только зарождающейся и будущее представлялось лишь в ярких желтых красках, солнечных, как небо в полуденный день лета.

В то время я все еще любила смотреть в окно, и для этого приносила с кухни стул, ставила его возле оконной рамы и часами всматривалась в голубую даль небосвода, граничащего с зелеными елями. 

Окружающих я не замечала, и сейчас, спустя столько лет, мне бы сказала мама, что я витала в облаках, забывала обо всем на свете и жила в своем собственном выдуманном мире. 

Игрушек у меня не было, как и у большинства детей в то время. Мы выдумывали на пустырях свои законы, представляя, что покосившийся бетонный блок, наполовину вошедший в землю – это лишь часть какой-то иной вселенной. Он был и замком, который осаждали полчища врагов, и плотом в безудержном океане… 

Но однажды мы решили пойти дальше, на стройку, где уже было положено начало возвышений однотипных домов, похожие на грибы, расползающиеся по Земле, словно чума. Проскользнув через забор (заранее нашли отличное место, где пробирались собаки), мы кинулись врассыпную: кто к крану, кто к бетономешалке, кто и вовсе просто скакал по грязевым лужам. 

Собака в конуре тихо поскуливала, испугавшись чего-то. Возможно нас, но с чего бы…

Я же почувствовала странное напряжение, когда зашла внутрь: впереди, посередине, лежали бетонные блоки разных размеров и еще железные балки, чуть поодаль скрученные прутья толщиной с половину моей руки, а поодаль, справа уже находилась основа будущего дома. Пустующий кран стоял слева, к нему-то и побежали дети, заприметив крючок, и стали использовать его как качели. 

У меня внутри все похолодело, когда я ступила на пустую землю. Вокруг было столь пустынно, сколь и тихо, и пусть даже визжали другие дети, все равно я их слышала, будто издалека или через слой ваты. Каждый шаг казался тяжелым и отдавался эхом в ушах, а стук собственного сердца преследовал меня на всем пути.

Это я позже поняла, что кто-то меня звал…

Зайдя за угол дома, я встрепенулась и почувствовала прилив силы, словно кто-то подтолкнул меня сзади вперед и произнес тихим, приятным шёпотом «Не бойся». Как завороженная я искала глазами нечто неизвестное, идя тихо, будто боялась спугнуть какую-то собаку. Вокруг было пусто: голая земля и лишь возле высокого забора росла чуть желтоватая, явно выгоревшая на ярком солнце, трава. 

И тут мой взгляд ухватил ее. Она была великолепной: ярко алой, с приятными отливами багровых тонов и толстым зеленым стеблем с лепестками. Кинувшись к розе, я с удовольствием взирала на нее, расположившись рядом на земле, и пусть мое голубое платье в ромашку измазалось в грязи, ощущение умиротворения, наступившего после того, как я нашла цветок, стоило того. 

Каждый лепесток этой алой розы, будто медленно текшей вниз, как раскаленный воск, казался чем-то необыкновенным, изумительным и великолепным. Как произведение искусства, на которое можно смотреть вечно, не уставая.

Часы казались бессмысленным мгновением, минуты лишь мизерной частью бесконечности, а секунды и вовсе потеряли значимость. Сколько я так сидела возле неопадающих лепестков, которые как море перетекали снизу вверх и вновь вниз? Вечность? Мгновение? Несколько часов?

Только когда наступила ночь, я опомнилась и, с лёгкостью оторвав цветок, понеслась на выход. Никого из моих друзей уже не было. Искали ли они меня? Я никогда у них об этом не спрашивала.

Стоило мне выйти за пределы стройки, как я услышала протяжный лай собаки, будто только очнувшийся ото сна. Он потом вечность преследовал меня вместе с той луной, что следила за мной, пока я бежала к дому. 

Дома меня отчитали за столь долгое гуляние на улице, но никто так и не спросил, что за цветок у меня в руках. Тогда мне не показалось это странным, сейчас же вспоминая об этих мгновениях, я думаю, не привиделось ли все это…

Взяв граненый стакан, я налила в него воду и поставила внутрь уже несколько неживой кроваво-красный цветок, все больше багровевший с каждой секундой. Он будто исчезал, находясь в проточной воде, а его лепестки стекали вниз по стеблю, алыми волнами расходясь по воде. 

И каждую секунду я слышала истошный вопль, мешающий мне думать. Он был таким страшным, ужасающим, раздирающим душу и стоило мне прикоснуться к цветку с попыткой вернуть лепестки на место, как я почувствовала сильную боль на запястье. Цветок прильнул к моей ране и с истошной радостью впитывал капли крови, проступившие сквозь раны. Его лепестки вновь наполнялись красивым алым цветом…

Разум быстро покидал меня, но я все же успела отдернуть руку и стойко терпела те секунды, что слышала безумный крик умирающего кровавого цветка. 

Никто так и не увидел его, а через какое-то время я узнала, что за день до моего проникновения на стройку пропал мальчик, сын кого-то из рабочих, которого так и не нашли. 

Ребенок тем и прекрасен, что он быстро все забывает. Так что я быстро отогнала от себя неприятные мысли, вырезав из памяти тот момент из детства. Но вчера я прочитала в газете, что около того дома собака отыскала место захоронения четырехлетнего ребенка. От него остались лишь кости…