И в среду была пустота

51 час до трагедии

Поезд затормозил задолго до прибытия на станцию и плавно подплывал к платформе, издавая протяжный скрип. Когда он затих, стук колёс сменился свистом, который подсказывал пассажирам, что они остановились на очередной захолустной станции на пути в блистательную Столицу. Никого данный факт не заинтересовал. Из поезда вышел один человек, да и тот — инспектор, о чём издалека сигнализировали его сияющие голубые одежды. Посеревший от времени камень платформы на фоне его плаща казался ещё более невзрачным, тусклым и затхлым.

Поправив капюшон, служака двинулся к вокзалу — когда–то шедевру модернизма, случайно затесавшемуся среди покосившихся деревянных домиков. Его построили во времена, когда Империя лоббировала «реновацию» — теперь же громоздкое здание освещало путникам дорогу, подобно маяку посреди бурного океана, напоминая, что впереди людей ждёт настоящая цивилизация. Страшное же — оно здесь и скоро останется позади.

На большом пне, где уже появилась трещина, сидел станционный смотритель — Валерий Юлианович. Он опирался на ружьё, которое не выпускал из рук ни на секунду, и наблюдал за пришельцем исподлобья, из–за чего его лицо окончательно скрадывалось в причудливую тень, расползающуюся от носа. Редкая борода, запутавшаяся и жёсткая, делала старика похожим на карикатурного лесного духа. Вот он, наш герой, разжёвывает табак, давно потерявший свой насыщенный вкус.

Когда инспектор подошёл к смотрителю, Юлианыч поднялся со своего места и отсалютовал как полагается; юноша протянул правую руку в перчатке, замотанную до самого локтя, однако, не получив ожидаемой реакции, спрятал её за спину. Смотритель красноречиво подождал, когда гость представится:

— Инспектор Маттей Дендрич — к вашим услугам, — пришелец поклонился, — Валерий Юнианович, пройдёмте со мной. — старик остался сидеть на месте, даже когда его новый знакомый развернулся на каблуках в полной уверенности, что за ним последуют. — Похоже, мы не совсем понимаем друг друга. Пожалуйста, проинспектируйте поезд как можно скорее — мы и так опаздываем.

— Вы же инспектор — вы и инспектируйте, — отозвался Юлианыч, продолжая медленно, как травоядное животное, двигать челюстями; когда дело было кончено, он выплюнул комок в стоящее рядом ведро. Звук получился такой звонкий, что разнёсся по округе, и собаки, спящие за вокзалом, залаяли. Маттей поморщился, отводя лицо. — Шуток вы не понимаете.

— Вы правы, не понимаю, — инспектор улыбнулся, обнажая белоснежные зубы. Кажется, они светились в утреннем полумраке. — Всё же позвольте мне вас снова поторопить. Дело срочное.

Дорожный смотритель кивнул и пошёл к голове поезда, поскрипывая старыми ботинками. Сопровождающий учтиво последовал за ним, цокая по плитке каблуками.

В первом вагоне их встретил знакомый Валерию запах сигарет, смешанный с женскими духами; в просторном салоне сидели люди. Когда старик проходил мимо, один из пассажиров, тоже пожилой человек, кутавшийся в синий плащ смотрителя, почтительно склонил перед ним голову и натянул дежурную улыбку; странная пара белобрысых молодых людей напряглась, прижимаясь друг к другу; дети смотрели вслед непонятному субъекту, а взрослые наоборот — отводили взгляд.

Во втором, третьем и четвёртом вагоне ситуация повторилась. Пятый оказался пустым — в шестом, наконец, показалось мясо. Маттей провёл смотрителя сквозь ряды холодильников, в которых хранились отдельно тела и головы. Юлианыч иногда останавливался, чтобы взглянуть на них — вот и сейчас он решил уделить особое внимание мраморной ручке, кокетливо торчащей из приоткрытой дверцы. Один ноготь у неё был сломан, под остальными забилась грязь. Запястья было таким тоненьким, что бирка казалась громаднее него. Валерий подошёл поближе, посмотрел дату упаковки и причину смерти: «Н.Л., 01.06.1ХХХ, задохнулась». Затем он прошёлся вдоль стройных рядов оборудования, гудящего на все лады. Инспектором вёл его с уверенностью экскурсовода, указывая то на один ряд холодильников, то на другой.

— Вы закончили, Валерий Юлианович? — поинтересовался учтиво Маттей, остановившись у дверей в противоположной части вагона. Когда старик кивнул, они вместе пошли дальше.

Седьмой и восьмой вагон ничем друг от друга не отличались, кроме количества камер, поставленных друг на друга; в девятом их ждали новые пассажиры.

Едва открылась автоматическая дверь, Валерий крепко зажмурился, оттягивая миг встречи с тем, чего боялся сам. Такие места звались сторожами не иначе как «питомники», ведь в них перевозили Сородичей — тех несчастных, чья плоть срослась неправильно.

Маттей не впечатлялся, безмолвно, как тень, скользя впереди смотрителя. Его светлые одеяния не давали забыть, что даже в кромешной темноте остаётся капелька света. Пройдя до середины выгона, инспектор развернулся к сопровождаемому:

— С вашего позволения, я вернусь к пассажирам. Был рад познакомиться, Валерий Юлианович, — мужчина раскланялся, прежде чем двинуться обратно — в тёплое лоно кабины, полной настоящих людей. Юлианычу же был один маршрут — вперёд, продираться сквозь причудливые куски мяса, по ошибке сросшиеся как гуманоиды.

Работа сторожа — добраться до хвоста поезда и нажать на кнопку, позволяя двинуться дальше; это будет означать, что всё в порядке. Но с тех пор, как Валерий заступил на службу, он понял только то, что мир давно сошёл с ума и порядок, знакомый ему с детства, не имеет никакого отношения к порядку реальному.

Окна последнего вагона, как водится, запломбировали, и освещался он только диодной лентой, висящей под потолком. Её слабого света не хватало, чтобы понять, как выглядят Сородичи, прикованные к своим местам; свет слепил их, заставляя шипеть, перешёптываться, всхлипывать. Они ощущали страх — точно такой же, какой вёл старика, оказавшегося один на один с неизведанным и непонятным ему.

49 часов до трагедии

Смотритель давно не появлялся в своей сторожке, предпочитая спать прямо на вокзале. Местные сюда не приходили, им без надобности выбираться с окраины, чужие практически не забирались — красота! Постоянными соратниками Валерия стали тишина и покой — что ещё надо в столь почтенном возрасте?

Просторный холл вокзала, украшенный мозаикой с пола до потолка, встретил самозванного хозяина скрипом половиц и пением ветра под крышей. Давно пора заняться починкой здания, но сам старик давно уже не в силах, а просить особо и некого: деревенька последовательно вымирала, превращаясь в придаток к станции–призраку, каких на теле Родины красовалось достаточно много.

Под арочным сводом разнеслось протяжное эхо — это собаки, привлечённые теплом, делали подкоп у ветхой западной стены и пробирались в жилище Юлианыча; сторож подошёл к колонне, где висели на манер колоколов несколько банок, и постучал по ним. Псины заскулили и засуетились, как бы вылезти обратно через скромную нору.

И так — каждый день.

Каждый проклятый день Юлианыча был похож на предыдущий: с утра он обходил вокзал, затем завтракал в бывшей кассовой зоне, слушая новости по «Первому Социалистическому», после гулял по округе до самого вечера. Раз в два дня приходил поезд, который необходимо проинспектировать, раз в неделю откуда–то материализовывались городские детишки, заблудившиеся в лесу или просящие проводить их до старой часовни. Проводить — это всегда пожалуйста! Но с момента визита предыдущих гостей минуло уже три недели и надежда, что вот–вот заглянут новые собеседники, таяла на глазах.

В описанный день Валерию нездоровилось — сказывалось приближение осени: ломило кости, в голове сгущался туман, опьяняла цветущая вигилька... Лучше бы её вообще не открыли, думал смотритель, тогда вообще всё можно было бы списывать на старую–добрую старость.

Впав в странную апатию, свойственную его возрасту, Юлианыч покрутил ручку радио, ни на что особо не надеясь. Шипящий диктор с «Первого Социалистического» сообщил: «Прошёл двести пятьдесят шестой подпольный съезд Народного совета. На нём обсудили...» Спустя полминуты шипения его перебил звонкий девичий голосок с «Музыкальной революции»: «Ах, если бы умчаться!.. Ах, если бы умчаться!.. Умчаться бы на крайний север, где звёздам легко загораться!..» С этими словами радио продолжило выплёвывать помехи, перемежая их отдельными словами: «Роман. Евгений. Георгий. Георгин. Надувная лодка. Суперпродложение. Южный фронт». Постучав по корпусу радио как следует, старик не добился внятного эффекта, продолжив слушать монотонное перечисление несвязанных слов. Он подозревал, что попал на так называемое «радио последнего дня», но ни таинственная находка, ни «последний день» его не интересовали — только то, что там с двести пятьдесят шестым подпольным съездом Народного совета.

В коридоре послышалось шуршание и звон: это банка, висящая на растяжке, внезапно покатилась по коридору. Валерий тут же схватил ружьё, проверил, что оно заряжено боевыми, и прижался к дверному косяку, по–армейски осторожно выглянув в холл. Там, смачно ругаясь, его ждал нежданный посетитель: молодой человек с густыми каштановыми волосами, далеко посаженными глазами и круглым лицом, покрытым редким юношеским пушком. Заметив, что за ним наблюдают, незнакомец вскинул руки, закричав на весь вокзал:

— Ёшкин–матрёшкин!.. Я всё расскажу! Всё–всё, клянусь! Э–э... даже то, что не знаю — всё расскажу!

Юлианыч повесил ружьё за спину и вышел в зал. Он погладил бороду, задумавшись на мгновение. Теперь смотритель видел, кто к нему забрался — городской мальчишка, ни на секунду не выпускающий из рук телефон. Даже вскинув руки, чтобы сдаться неизвестной опасности, он продолжал сжимать маленькую коробочку, обвешанную брелоками, как талисманами.

— Десять лет не слышал, чтобы кто–то так ругался. «Ёшкин–матрёшкин»! Скажешь тоже, — старик опёрся на дверной косяк. — Ты кто такой будешь?

— Лёня Бобров, — промямлил мальчишка, — вообще–то Леонард Прокопьевич Бобров, если хотите знать. Имя выбирала мама, я тут ни при чём! Что вы так на меня смотрите? Ну да, вымазался я, пока по долам и весям скакал. С кем не бывает. Дороги–то у вас нет!

— Во–первых, руки опусти, Лёня. Во–вторых — сколько тебе лет? — после этих слов смотрителя Лёня медленно опустил руки, разблокировал телефон и уставился в него, как будто это имело какой–то смысл:

— Двадцать семь мне, — задумчиво отрапортовал мужчина в теле мальчишки. — Я сейчас вам паспорт покажу, если что.

— Молодо выглядишь, — Юлианыч присел на одну из лавок, и Лёня так же. — Паспорт нужно с собой бумажный носить.

— Началось!.. — гость закатил глаза, заблокировал телефон и спрятал его во внутренний карман куртки. — Послушай, дед, ты вообще кто такой? Я станционного смотрителя ищу, который к часовне водит. Знаешь такого?

— Знаю, — «дед» усмехнулся, — он перед тобой.

Лёня многозначительно кивнул, раздумывая, что ему делать с полученной информацией. Валерий же, продолжая потешаться, обратился к нему, не давая и слова вставить:

45 часов до трагедии

На долину опустился плотный туман. Когда Валерий вместе со своим новым знакомым выходили с вокзала, они заметили лишь очертания деревеньки; кое–где паслись, мерно пережёвывая траву, козы и коровы. Вдалеке заржала лошадь.

Из ближайшего дома, отворив ставни, выглянула соседка. Они со сторожем обменялись парой дежурных фраз: «Как ты, Юлианыч?» — «Живой!» — «И я живая». Посмеявшись, старики распрощались.

Тем временем Лёня закатил глаза, надеясь, что не будет таким, когда состарится, достал телефон и принялся снимать себя и окружающие сорняки, которые принимал за часть леса:

— Привет–привет! С вами ваш лучший друг Лёня и его новый приятель — какой–то стрёмный мужик из глуши! Мужика не покажу, он своего согласия не давал. Зато посмотрите на местные виды. Ва–а–ау! Здесь просто супер, вам придётся поверить мне на слово!

Дождавшись, пока Бобров наиграется, Юлианыч пошёл вперёд по узкой тропинке, которая вела в лес. Поначалу горизонт хорошо просматривался, то и дело встречались пни; вскоре вокзал и деревенька пропали в непроглядной серости. Путников окружил плотный массив деревьев, которые стояли так близко друг к другу, словно их изобразил художник, только приступающий к теме перспективы. Покуда смотритель и его гость шли, не было никаких сомнений, что за ними наблюдают, и Валерий знал, кто это был, но поклялся себе никогда никому о том не рассказывать; Лёня, в отличие от многих других путников, тоже это чувствовал.

— Жутковатое место, — поёжился Бобров. — Слушай, старый, а волки тут водятся? — дождавшись, пока сторож кивнёт, путник с самым напряжённым видом схватился за голову. — Класс! Ты же меня защитишь, да? Вижу, ты опять кивнул. Мне стало немного легче!

Чащи сменялись полянками; полянки — кругами из золы, что насыпали суеверные местные. Лёня, поняв, что чёрные полосы здесь не просто так, достал телефон и стал фотографировать.

— Не отвлекайся от дороги — волков проморгаешь, — посоветовал проводник и тихо добавил: «или чего похуже».

— Да куда уж хуже! Мистика какая–то начинается, — громко, чтобы слышал весь лес, деревня и, возможно, поезд в сутках езды от них, возмутился Бобров.

— Зачем ты в часовню идёшь, раз мистику не любишь? — заподозрил неладное Валерий. Он резко остановился, обернувшись к собеседнику. Теперь, стоя лицом к лицу с мальчишкой, он понял, что его смущало: тот не выглядел как турист. А туристов старожил повидал немало. Вкупе с гигантским рюкзаком, что перевешивал несчастного путешественника, создавалось ощущение мучительной недосказанности. — Что в поклаже у тебя, соколик?

— Не всё ли тебе равно, что у меня в «поклаже»? А, ладно! Я исследую... Как бы сказать... паранормальную активность! Мне сказали, что тут как раз такое место, чтобы что–нибудь этакое открыть!

— «Этакое», значит. Врёшь и не краснеешь, — Юлианыч резко развернулся лицом к лесу. Он знал, что тайное всегда становится явным — особенно когда подозрительный субъект заводит шарманку «как–я–могу–тебе–соврать». Под крики, неловкий смех и пыхтение от тяжести ноши эти двое продолжили свой путь.