Ибо не ведаем, что творим

Глава первая.

Гейл Нейман всегда поражался упрямству, с которым они держались до последнего. Всеми способами находили, перепрятывали и хранили запрещённое.

Но что самое возмутительное: они пытались создавать сами! Примитивно, грубо и не функционально. Нарушали законы и установленный порядок вещей. Зачем?

Их арестовывали регулярно, показательно казнили, демонстрируя на экранах по всему Городу. К ним внедряли провокаторов и шпионов.
Но каждый раз Гейл успевал уловить победный блеск в глазах преступника, прежде чем тот отводил взгляд от следака-ищейки.
Ненормальные! Они даже не пользовались приобретённым!
Или пользовались?
В последнее время Гейл задумывался над этим.

Всё устроено идеально.
Тысячелетиями человечество стремилось к вершинам прогресса. Пользуйся, наслаждайся, будь счастлив.
Нет!
Опять и опять как плесень, как пятна ржавчины, как плевок в добропорядочных граждан - злостное нарушение, преступление, отказ от благ цивилизации.

Даже на кнопки теперь не нажимали. Архаика заменена на нейроинтерфейсы. Гарнитура была даже у малоимущих и младенцев. Программно-аппаратная часть включала чип, который исполнял функции гироскопа, акселерометра и магнитометра.
Всё так просто, функционально.

Даже ищейки не прикасались к преступникам и уликам. Трехмерные экраны выводили картинку в мельчайших подробностях. Если требовалось, - то нитриловые перчатки и защитный экран, но этим пользовались крайне редко. Неприятно. Гадко.

Преступники молодели. Это тревожный сигнал. Нейтрализовать и расщепить на атомы старика казалось естественным. Но когда с экрана на Гейла смотрел подросток, девочка, у которой даже висок не был выбрит под гарнитуру - это печалило. Дитя отказалось от радости ради... ради мерзости.

Именно так называли улики преподаватели академии. Мерзость, несущая смятение и хаос. Мерзость, рождающая перверсивные желания.
Грязь. Мусор. Зараза.
Тьфу.

Гейл сплюнул и снова уставился на экран. Как вот это могло быть опасным? Грязным, примитивным - да!
Преступницу увели в камеру. На столе лежал комок шерсти. И рука потянулась к перчатке, просунулась в отвестие защитного экрана.

Мягко, забавно... ушки, пузико, носик, пуговки-глазки...
Гейл одернул руку. Он читал, читал о подобном! Первобытные обряды вуду, поверья язычников и абсолютно тлетворное псевдо воспитание каких-то еще 100 лет назад!

Нельзя! Это впитано с детства. Нельзя! Это вдолблено в отрочестве. Нельзя. Это установка в социуме.
Нельзя рядовым гражданам. За это - смерть.Что и в каком виде и количестве доступно элите не демонстрировалось и не обсуждалось. Это привилегия.
Магия мерзости. Магия элитарности.

Гейл уперся носом в защитный экран, игнорируя 3-D. На него смотрели пуговки. Его просила распустившаяся ниточка на боку подтянуть её и завязать узел. Что? Смотрели? Просила?!
Гейл вскочил и заметался. Он собственнолично уничтожил столько мерзости и не дрогнул.

Он знал их наименования по перечню запрещённых веществ и предметов наизусть. Среди них было откровенное старье, изготовленное, кстати, машинами и дряной новодел неумелыми руками преступников.

Руками. Пальцами. Мыслями. Чувствами. И всплыло древнее слово - душой.
На Гейла смотрела чужая душа. Серый комок грязной шерсти превращался в зайчика. Свершалась магия. Нет, не магия - сказка!

Ищейка чувствовал себя преступником. И впервые ему было страшно. Но не стыдно.

Вечером Гейл протянул на ладони дочери сказку с затянутой ниткой на боку и глазами-пуговками.
Дочь вздохнула и опустила глаза, зажав в ладошках сказку. Но Гейл заметил такой знакомый блеск во взгляде и быстрый жест, которым была отключена гарнитура.

Он воспитал преступницу...

***

Гейл всегда знал, что читать полезно. Во всех смыслах доступных ему полезно. В детстве чтение давало ему преимущество перед рослыми здоровяками сверстниками, что присаживались на корточки перед скамейкой, на которой располагался хлюпик Гейл, и опуская кулаки вниз меж расставленных коленей, слушали его байки.

В Академии за чтением файлов Гейл убивал время, которое другие сокурсники тратили на симуляторы боёвок и секса. А потом обновляли "ботану" гарнитуру, подгоняя сразу под себя, чтоб на экзаменах получать подсказки.

Именно спор в чате, где Гейл блистал знанием матчасти, и вывел его на женщину, что впервые рассмотрела кандидатуру Гейла как отца своего ребенка. Изображение было изрядно отредактированно, а дама скрывала свой возраст, но была здорова. Поэтому свой социальный долг Гейл выполнил спокойно.

Теперь два раза в месяц сидел в парке рядом со спокойной девочкой и, касаясь плечом ее светлой макушки, отсылал эмодзи, сообщая дочери, что доволен ее успехами.

***

Читать давно стало проще. Гейл был из поколения что застали антисанитарию, яркие примеры экологического преступления, неэргономичные и хрупкие вещи - книги на бумажных носителях. Насколько влияние книг было деструктивным в таком формате он видел по старикам. У людей тряслись руки, увлажнялись глаза, учащалось сердцебиение и наступал криз - человек отключался от социума.
Получать информацию через гарнитуру и чип можно в любое время и в любом месте, при этом не отрываясь от общественно полезного труда. Для детей все блоки были с анимацией и пояснениями.

Все эти зверушки и смешные роботы, что бегали по экрану, скороговоркой на высоких тонах что-то рассказывали и настраивали ребенка на нужный лад, направляли и...

Настраивали. Направляли. Управляли.

Имена. Смешные и нелепые зверушки носили такие же смешные и нелепые имена.
Но даже самый маленький карапуз моментально выучивал их и повторял. Фи, Ди, Ри, Ая...

Дочь попросила называть её тоже сокращённо. Никакой Лукреции-Фелиссити.
Лу. Дочери нравилось. Гейлу слух резануло.

Теперь он брал Лу чаще, но тем для разговора почти не находилось. Односложные вопросы, такие же ответы, порой заменяемые коротким и быстрым пожатием плечами.