Иду по следу твоему

Пролог

Пятнадцатое зимнее альта 134 года

Девушка была мертва.

В этом не было никаких сомнений. Вельм опустился в рыхлый снег, пропитавшийся красным, и приложил два пальца к жилке на шее – ничего. Впрочем, неудивительно: обнажённую спину, залитую кровью, явно насквозь пронзила тяжёлая стрела с дивным чёрным оперением – длинные, словно покрытые лаком перья, казались острыми, как лезвия. Сперва Вельм брезгливо, с отвращением коснулся гладкого смертоносного древка и только потом – шеи убитой девушки, сдвинул в сторону тёмные пряди, влажные, слипшиеся – снег под девушкой подтаял от крови. Кровавый след тянулся по снегу с десяток аршей, вероятно, несколько щепотей она сумела проползти.

Кожа её была бледной до синевы, но ещё горячей. Не тёплой, а горячей, лихорадочно-жаркой. Сколько она успела пролежать здесь, в снегу, обнажённая? Кровь на груди уже запеклась.

Тело должно было остыть, хоть немного.

Вельм покачал головой. Преследуя совейра – как окрестили вороватую нечисть, не брезгующую, судя по всему, и людоедством, деревенские – он опрометчиво забрёл дальше, чем обычно, и никаких встреч не ожидал. Серая зона – густые, совсем дикие хвойные леса разделяли исконные обжитые территории людей и проклятые земли верфов.

И тем, и другим путь сюда был заказан.

Стоило оставить девушку здесь. Копать стылую землю ради безымянного трупа на закате – дурная и глупая идея. Вельм давно понял, что бесплатное благородство не имеет никакого смысла. У него с собой ни лопаты, ни плоскореза, ни кирки, максимум, что он может сделать – завернуть её тело в плащ.

Впрочем, для зубов хищников плащ помехой не станет.

Но она была такой горячей…

На несколько аршей вокруг не было никаких человеческих следов, только кровавая полоса, едва различимая в полумраке, а ещё стёртые волчьи следы. Почему же девушку не тронули? Возможно, это он спугнул мерзких хищников.

Вельм не любил волков.

Ведец снова покачал головой, бросил котомку прямо на снег, стянул перчатки и осторожно перевернул девушку на бок. Так и есть – стрела прошла насквозь и как минимум проткнула лёгкое, грудь не вздымалась, не было слышно хриплого дыхания... Вероятнее всего, было задето и сердце, неведомый убийца своё дело знал. Раздел жертву – Вельму даже не хотелось думать, как и зачем – и погнал её сюда. Понимал, стервец, что здесь найдут её не скоро, не боялся гнева богов и людского суда. Ведец взялся двумя пальцами за влажный от крови наконечник, прикрыл глаза, сосредоточился, дожидаясь ответа от дерева – и с хрустом обломил. После чего снова осторожно положил девушку на снег лицом вниз и резким движением выдернул гладкое древко стрелы.

Девушка мертва, ей это уже не повредит. Стрела же, очевидно, проклята, он чувствовал – что-то с ней не так, хотя на стороннего человека проклятие не должно было подействовать. В таком случае стоило как можно быстрее от неё избавиться – проклятый предмет может отравить землю на несколько аршей вокруг.

…Кровотечения не было. Обломки стрелы Вельм сложил в котомку – вернётся домой и сожжёт по всем правилам.

Руки ведца легли на завязки плаща на шее, и в этот момент тело девушки прошила судорога, она захрипела, выгнулась дугой и открыла безумные глаза с апельсиново-жёлтыми склерами и неестественно огромными чёрными зрачками.

Вельм отшатнулся, но девушка уже обмякла, подтянув колени к груди, смежила веки. Несколько секунд мужчина смотрел на неё, настороженный, готовый как к бою, так и к отступлению. Потёр застарелые шрамы на щеке, как всегда напомнившие о себе неприятным зудом в минуты полнейшей растерянности. А потом наклонился, стянул-таки плащ и завернул в него девушку. Не без усилий взвалил её на плечо – возможно, следовало обращаться с раненой бережнее, но раз уж ни стрела в груди, ни её грубое извлечение не помешали ей выжить…

Вельм шёл, проваливаясь в снег по колено, чувствуя, как хитрые красные глазки совейра буравят его спину. Сегодня твари несказанно повезло, и, возможно, она была достаточно разумна, чтобы понимать это.

***

Не снятые должным образом с двери защитные чары лопнули, как слишком плотная паутина, с жалобным, только ему слышимым треньканьем. Вельм подошёл к кровати и уложил на неё свою пылающую жаром ношу, предварительно сдвинув в сторону лоскутное одеяло. Его не слишком-то волновала чистота и сохранность простыни и пододеяльника, а вот одеяло шила Дара, и это была единственная её вещь, которую он взял с собой из прошлой жизни в новую. Память о ней.

Потряс круглый стеклянный светень – заговорённая жидкость внутри недовольно вспыхнула белым холодным светом. Не удовлетворившись этим, зажёг ещё пару свечек – в комнате резко запахло дешёвым воском, зато стало светлее.

Неожиданную находку стоило рассмотреть.

Прежде всего – рану. В ранах и целительстве он был не великий знаток, но даже если по какой-то счастливой случайности стрела не задела сердце… После той грубой процедуры извлечения стрелы живая девчонка должна была истечь кровью. Надо бы промыть, обработать… Но две круглые раны, под левой грудью и между лопаток, затянулись ещё там, в лесу, к возвращению домой покрылись плотной и сухой бордовой коркой, и он мог бы поклясться памятью Дары, что никакого воспалительного процесса под ними нет.

Удостоверившись, что девушка дышит, он рассмотрел её всю. Совсем молоденькая, худощавая, но тело сильное, не изнеженная городская барышня – и в то же время кожа чистая, без синяков, царапин и ссадин. Чёрные густые волосы идут волнами, тёмные брови четко очерчены – опять же, редкость для деревенских. Развитая грудь с тёмно-розовыми сосками контрастировала с безволосым гладким треугольником между ног. Вельм отвёл взгляд и накинул одеяло – не то, обычное – на обнажённое тело. За исключением жара, впрочем, не проступившего, как оно водится, красными пятнами на щеках и лбу, девчонка теперь казалась совершенно здоровой.

…и этого просто не могло быть.

Если она каким-то чудом выжила со стрелой в груди, он, Вельм, должен был добить её своим глупым безотчётным порывом. Впрочем, возможно, её берегло проклятие – а в том, что девушку прокляли, он не сомневался, её конвульсии после извлечения стрелы подтверждали догадку. Заговорённая стрела одновременно и убивала жертву, и парадоксально берегла жертву от смерти по иным, сопутствующим причинам – от переохлаждения или заражения. Он слышал о чём-то таком.

Глава 1.

Я мчалась по Междулесью, прижав уши, отталкиваясь всеми лапами от рыхлого снега, из-за тревожного напряжения не ощущая усталости или слабости, естественных для впервые полноценно обернувшейся дайрэ. Страшно было даже представить, как отреагирует на моё долгое беспричинное отсутствие отец. Надеюсь, представители Клана Чёрного когтя ещё не прибыли.

Брачная церемония должна была состояться после заката, а сейчас всего лишь миновал рассвет, серый, зимний, тусклый.

«Как ты посмела!» – прорычит отец.

«А я тебе говорила!» – заплачет мать.

И в этот раз я должна была признать, что они будут правы. Я и не собиралась выбегать за пределы территории клана, хотя подобралась почти к самой границе с Междулесьем. Это тоже не приветствовалось, особенно для молодых дайрэ. Но в тот момент, в один из самых важных моментов жизни, мне хотелось остаться одной, новообретённая сила бурлила в крови.

Вряд ли ещё когда-нибудь появится такая возможность.

Мой первый полноценный полновесный оборот произошёл позавчера. Хотя такое никогда не предскажешь, обычно он случается гораздо раньше, старший брат, например, обернулся в двенадцать лет – и ко дню своей свадьбы полностью контролировал себя. Я же справила девятнадцатилетие однобокой, одноликой. Отец презрительно хмурился, мать жалела, отводила глаза.

Пожалуй, верила в меня только Шайтана, дочь Аширэ, соулы клана Багровой луны. Она же клеймила меня раскалённой иглой через три полнолуния после прихода первой лунной крови, она учила меня силе, она рассказывала о дайрэ. От неё я узнала, что в первое время после смены двуногой ипостаси на четверолапую, подлинную, дайрэ особенно уязвимы и не должны уходить далеко от дома. Всякое может случиться – животная сторона натуры берёт вверх, а в лесах полно обычного дикого зверья, слепая погоня за которых может плохо закончиться.

Далеко я и не собиралась – владения Багровой луны обширны, есть, куда бежать. Как я оказалась в Междулесье? Где провела почти половину дня? Дайрэ чувствительны ко времени. Что со мной происходило?

Ничего не помню.

Разве это нормально?

Но теперь я чувствовала себя… потрясающе. Куда лучше, чем в самом начале, когда я путалась в четырёх лапах и дурела от необычайно обострившихся запахов снега и шастающих полёвок, будто щенок. Едва уловимые прежде звуки оглушали, цвета казались неоправданно резкими, мир косился и кренился то в одну сторону, то в другую. Теперь же я летела стрелой, превратившись в единый натянутый мускул, оголённый нерв, ветер звенел в ушах, и я чувствовала, как разрезаю собой пространство, полностью слившись со своей второй сущностью.

Шайтана говорила, что даже сильному дайрэ для этого обычно требуется год, а я никак не могла назвать себя сильной.

...Я почувствовала, как пересекла границу Клана – и шерсть на загривке встала дыбом. Это тоже было новым, незнакомым прежде ощущением томительной щекотки вдоль параллельного земле позвоночника. Я учуяла запах родителей прежде, чем увидела или услышала их, пригнулась к земле и прижала уши, ожидая заслуженной трёпки.

Они стояли рядом возле входа в логово и смотрели на меня, как всегда – вместе и врозь, слишком разные, но крепко связанные. Не меткой истинной пары, конечно же – говорят, такое уже сотню лет не случалось и не случится еще пару сотен лет, особенно после того, как Оголтелые обратили на нас божественный и людской гнев. Но трое детей и четверть века совместной жизни, за которые отец из дайрэ второго круга пробился в альфы Клана, сделали их больше, чем супругами и любовниками – соратниками.

- Лу, лапушка, что случилось?! – мать осеклась, вероятно, потому, что отец сдавил её предплечье. Я почувствовала, как хвост сам собой поджимается – инстинктивно хотелось стать меньше и незаметнее, а противиться инстинктам проще было в двуногой ипостаси, не сейчас. В черных глазах отца светилась неприкрытая ярость. Он всегда был ко мне… не то что бы жесток.

…беспощаден.

Никаких поблажек по сравнению со старшим братом. Никаких нежностей. Вся гордость отца досталась Тэ, вся нежность – маленькому Ви, младшему братишке, нежданному подарку.

Мне же не досталось ничего, кроме строгости.

Наверное, им не составило бы труда отыскать меня в Междулесье, но злость на отлучку победила даже здравый смысл. «Никуда не денется, сама прибежит» – я слышала голос отца так явно, как будто слова звучали изнутри моей головы.

Какое-то время он мерил меня ледяным разочарованным взглядом, а потом ухватил за загривок и встряхнул так, что лапы от земли оторвались, после чего выпустил, словно досадуя, что потратил на меня какое-то усилие. Трёпка было терпимой, но унизительной.

- Дайрэ из Чёрного когтя придут незадолго до заката . Приведи себя в должный вид, Лу. После того, как будешь готова, иди к Тэ. Он хотел поговорить с тобой и раздражен, что пришлось ждать.

Вот так. А ведь сегодня мой день. Мой первый оборот. Мой последний день дома.

Сегодня на закате я стану женой старшего сына и наследника альфы клана Чёрного когтя.

***

Хо я видела всего пару раз в детстве – и тогда он мне не понравился. Высокий, тонкий, но сильный, взгляд серых глаз пронзительный, точно лезвие. Была в нём какая-то выборочная жестокость, уже тогда. Конечно, все дайрэ едят мясо, а в истинном облике охотятся и убивают животных. Но есть большая разница – как убивать.

Хо на мой вкус убивал жестоко даже в двуногом обличии, ломая хребет и несколько мгновений наслаждаясь своей властью над беспомощным агонизирующим созданием. Я зажмурилась, пытаясь стереть непрошеные воспоминания о нашей первой встрече: светлые, вопреки названию клана, длинные волосы, высокомерный взгляд серых глаз, какая-то мелкая зверушка, бьющаяся в его кулаке…

Прошло лет пять. Возможно, Хо изменился, вырос. В любом случае, моё к нему отношение ни на что не влияло – нам нужен был этот брак. Чёрный Дорок, отец Хо, не имел дочерей, так что Тэ, как обычно, повезло, и брат в своё время был волен в выборе.

Часть 2.

Шаманка наклонила голову:

- Погналась за подранком?

Это было вероятнее всего… запах свежей крови мог свести с ума молодую новообращённую дайрэ, и в то же время я была уверена, что нет. Но возражать не стала, неопределённо кивнула.

- Устала? У тебя глаза горят…

- Нет, никакой усталости. И это тоже странно, верно?

Я залезла в чан с горячей водой, опустилась на дно, подтягивая ноги к груди. Шайтана неожиданно погладила меня по лопаткам.

- Разве у тебя был шрам на спине? Вот тут. Круглый, маленький. Откуда?

- Не помню…

Тёплая вода щедро лилась из ковша мне на спину и на голову, но нарастающую тревогу смыть она не могла.

- Что меня ждёт сегодня вечером, Шай? И ночью?

- А что, Садахи, как всегда, язык проглотила? – проворчала Шайтана, щедро намыливая мне волосы. Мать она недолюбливала, переняв от Аширэ своё неприятие, которое никогда не скрывала. – Она рассказать должна была, ей по себе ведомо, что в браке делают! Ничего там страшного нет, никто ещё не умер, Лу. Сперва потерпишь, потом привыкнешь.

- Да я не об этом. После брачного обряда… мы сразу же отправимся в земли Когтя?

- На рассвете. Первую ночь проведёте здесь. Это дань традиции, уважения… и прощания. Невеста, уходящая в другие земли, делится плодородием с оставленным племенем.

Мне хотелось пожаловаться, что я не хочу уходить, что Хо пугает меня и неприятен мне – но это было бы недостойно Лунной Лу. Если даже отец не считает меня ничем иным, как разменным товаром, я должна оставаться собой и помнить, кто я.

- Встань, – попросила Шайтана и осмотрела меня с головы до ног придирчивым взглядом. Рисунок внизу живота, знак Клана, непривычно зудел, но я не решалась его коснуться.

- Знак чуть побледнел, – Шайтаны было глупо стесняться, но мне вдруг стал неприятен её задумчивый взгляд. – К чему бы это?

- К чему бы это? – эхом откликнулась я.

- Метка – знак рода, – тихо сказала Шайтана. – После того, как ты переходишь в другой род, обычно набивают новую, поверх старой. С годами старая метка бледнеет и исчезает, но не сразу. Разве что…

- Что? – поторопила её я.

- Неважно, – оборвала саму себя Шайтана. – Не забивай голову лишними мыслями, Лунная Лу.

***

Я натянула льняную сорочку, сверху – шерстяную тунику, серую, как лесной туман, с меховой оторочкой. Нацепила на шею единственное украшение, которое мне, незамужней, было дозволено и которое у меня было: на простой пеньковой верёвке висели клыки убитых родом Багровой луны животных, перемежаясь с клыками умерших дайрэ. Обычай вырывать клыки у тех, кому повезло отправиться к Тёмной матери в звериной ипостаси, всегда казался мне нелепым, но сейчас хотелось прикоснуться к силе предков.

А ещё хотелось заглянуть в Жерву, широкую полноводную реку, разделявшую кланы, и посмотреть на своё лицо

За окном темнело неотвратимо быстро. Я не видела отблески разожженного костра на Кругу, но чувствовала его так отчётливо, как если бы этот жар разливался прямо за спиной. Как будто я стояла в центре огненного кольца.

За эти часы меня навестила мать и принялась путанно, отводя глаза в стороны, давать наставления, суть которых сводилась к тому, что наш с Хо союз очень важен для всех, я не должна подвести их с отцом, а для этого полагается быть смиренной, покорной, исполнительной, не противиться мужу ни в чём и не поднимать лишний раз головы.

Я это слышала уже много раз – и перестала вслушиваться.

Разговор с Тэ был куда более занимательным.

Брат был старше меня на десять лет. Отцовская гордость, наследник, воплощение всех его устремлений, пожалуй, он недобрал только в одном – в росте. Может быть, из-за того, что я никогда не смотрела на него снизу вверх, может быть, потому, что отец постоянно сравнивал нас, разумеется, не в мою пользу, но я никогда не испытывала к брату ни пиетета, ни особой любви, чем ещё больше раздражала отца.

Получать наставления перед брачной церемонией от старшей подруги или матери было бы естественным, хоть, на мой взгляд, и бессмысленным. Но от брата? Последние годы у него была уже своя семья, и общались мы мало.

Территория клана состояла из подземных логов и наземных внутреннего Круга, внешнего круга, жилища шаманки и гостевого Шатра, предназначенного для встреч храмовников и редких двуногих, у которых могло быть какое-то важное дело к детям Багровой Луны. Брат ждал меня в Шатре, и это тоже не могло не покоробить, не продемонстрировать, насколько мы друг другу чужие.

Он сидел на деревянном топчане, небрежно скрестив ноги и руки – закрытая поза. Сын альфы… Будущий альфа. С учётом того, что главой клана Чёрного когтя однажды станет Хо, уже завтра мы окажемся в относительно дружественных и всё же разных лагерях.

Не могу сказать, чтобы меня это расстраивало, но изрядно добавляло к общей тревоге.

- Сочувствую, – отрывисто сказал брат вместо приветствия, и мне сразу захотелось оскалиться. Терпеть не могу, когда меня жалеют.

- Что так?

- Не хотел бы я попасть к Когтю… в когти, – Тэ хохотнул.

- У меня нет выбора, – я говорила себе это так часто, что почти поверила сама. Стоять навытяжку перед по-хозяйски развалившимся Тэ было неприятно, и я опустилась напротив него. Мягкие ворсинки собольего воротника приятно щекотали щёки.

- Верно. Прямо сейчас – нет. Но всё же не стоит себя недооценивать, – брат говорил вальяжно и неторопливо, но при этом не отрывал от меня тёмного настороженного взгляда. Звериная ипостась была в нём очень сильна, и он не препятствовал её власти, сквозящей в излишне резких поворотах головы, повадках. Я видела, как подёргивается его верхняя губа, раздуваются ноздри, подрагивают чуть заострённые вытянутые уши.

- Что ты хочешь сказать?

- Родители и все остальные внушали тебе, что отныне ты станешь собственностью Хо… Это и так, и не так. Он недостоин тебя, Лу. Жалкое создание, глупый щенок, не более. Когда он станет альфой – а Дорок изрядно ослабел после ранения на последней охоте – уверен, Клан Когтя ослабеет и придёт в упадок окончательно. Хорошо, что у нас там будешь ты. Всегда будь начеку и не забудь о своей настоящей семье. Отец нередко бранил тебя, но он руководствовался заботой, не таи на него обиды, мы всегда примем тебя обратно и дадим защиту… если что-то случится.

Глава 2.

Шестерых мужчин из клана Чёрного когтя было видно издалека. Белые волосы, высокий рост, широкие плечи, покрашенные в чёрный цвет ногти, плащи из оленьих шкур. Я не то что бы узнала – распознала старшего, альфу Дорока, четверых его сыновей, а последний из визитёров, старик, белизна волос которого отдавала пыльной серостью, мог быть соулом племени. Рискнул бы мой отец самолично явиться в клан заклятых друзей, пусть даже ради любимого сына? Впрочем, стоило уважать доверие к нам и не мутить воду грязными мыслями. Наш брак – свидетельство перемирия, сотрудничества и дружбы…

Вот только верить в это после разговора с Тэ было всё труднее.

Восемнадцать лет назад большая часть дайрэ – многочисленные и сильные кланы Стального серебра, Лунной охоты, Острого зуба и другие – сплотились в обезумевшую стаю Оголтелых. Тех, кто желал неограниченной силы, тех, кто верил в превосходство дайрэ над простыми двуногими, тех, кто громил деревни, пожирал плоть и кровь мёрзлых – и был безжалостно уничтожен храмовниками, теми же «жалкими» двуногими, но наделёнными божественной искрой – магией. Сила, скорость и ловкость дайрэ, в чём бы они её ни черпали, оказалась не безграничной.

Мне повезло. Моя семья принадлежала к одному из пяти кланов, сохранявших нейтралитет. Их не убили, но с тех пор широкая полоса дикого незаселённого Междулесья разделяла обособленный мирок дайрэ от мира двуногих мёрзлых, как мы прозвали их за холодную кровь и кожу. Взаимодействие двух рас было сведено к торговле и происходило в строго оговорённые часы в строго оговорённых местах. Я видела двуногих пару раз в детстве и поразилась, как остро и непривычно они пахли. Похожие на нас и в то же время другие. Слабые. Странные.

Но их было куда больше. И на их стороне была магическая сила посвящённых Кусдагу, покровителю двуногих мерзляков. Хитроумные, суетливые, точно муравьи, в местах своего обитания люди повырубали деревья и понастроили свои жилища-муравейники, впрочем, дайрэ это более не касалось. После ночи восстания Оголтелых миры мёрзлых и двуликих почти не пересекались, не считая торговых дней. А клан Багровой Луны и их живущие за рекой соперники и соседи из Клана Чёрного когтя заключили соглашение о мире и поддержки. Кровь следовало обновлять, а посему у нас уже бродило несколько светловолосых девиц с упрямыми, светлыми, как сухие камни, глазами. Видела я и брачные обряды, только видеть и участвовать – разные вещи. Обычно на них собирались самые близкие, но сегодня на Кругу дайрэ свои и чужие сидели в два ряда. Трое дайрэ Клана отбивали ладонями по натянутым шкурам мерный завораживающий ритм. Хотелось закрыть глаза и не смотреть, как в сгущающемся сумраке искры Костра пляшут на лицах беловолосых мужчин. Лицо Хо, с которым до обряда мы и словом не обменялись, его взгляд ничем не выделялись среди остальных. Вскоре я почувствовала удушливый сладкий запах сушёных трав – Аширэ, мать Шайтаны, подожгла сбор «на семейное счастье», глиняные плошки задымились. Когда-то это было шутливым испытанием для истинных пар – найти друг друга с завязанными глазами по запаху. Сейчас – просто дань традиции.

Снежные хлопья падали с неба, не долетая до пламени, растворяясь в воздухе.

Голос Аширэ был непривычно высоким, а у меня от запахов трав и волнения закружилась голова и свело живот.

- Как сливаются два пламени воедино, так и кровь ваша…

Мы с Хо, сидевшие по разные стороны от костра, одновременно поднялись. Кто-то сунул мне обернутую просмолённой тряпицей ветку, я подошла к большому костру и подожгла её, почти не ощущая жара, почти не испытывая страха. Хо со своей горящей веткой опустился перед кучей хвороста, и мы одновременно бросили свои факелы, ожидая, пока вспыхнет новый костёр.

Это было волнительно, жутко, красиво, и всё же где-то в глубине я надеялась, что что-то пойдёт не так, что огонь погаснет, и все признают происходящее большой, но ещё поправимой ошибкой.

В свете пламени белые волосы Хо казались алыми.

Аширэ подняла над костром ещё живую, чуть придущенную куропатку – символ плодовитости – и перерезала ей горло. Капли крови, падая в огонь, едва слышно шипели. Влажный от крови палец соулы ткнулся в мои губы, и я представила, как сладострастно облизнулся Хо.

- Как ночь всегда сменяет день, так и любое горе ваше пройдёт, сменяясь радостью, и раны затянутся, и боль утихнет…

Члены клана проходили вокруг нас бесконечной безликой вереницей, бросая в новое пламя коренья, перья, кусочки мяса и косточки, шерстинки и травы, чтобы наша жизнь была полной чашей, чтобы мы ни в чём не ведали нужды.

Перестук кожаных барабанов стал громче. Хо даже не перепрыгнул – перешагнул через костёр, и мне захотелось, чтобы он растаял белой дымкой, как тает от тепла падающий снег. Жених взял меня за руку, его когти впились в мою ладонь.

Повинуясь заведенному порядку, мы отвернулись друг от друга и соединили уже обе руки. Я чувствовала его плечами, лопатками, ладонями, ягодицами, он был слишком материален, и я сдерживалась, чтобы не обратиться и не броситься прочь, забыв о долге, забыв о своей старой семье, о себе самой.

- Стоя лицом к лицу, стоя спиной к спине, не расцепляйте рук. Но чаще смотрите в одном направлении и помните о своей опоре и надёже…

Аширэ накинула на нас рогожу, и я повернулась, так, что Хо оказался за мной, теперь он касался носом моего затылка, жадно вдыхая запах волос. Руки заскользили по телу, губы прижались к шее, и меня охватила почти неконтролируемая паника.

- Какая ты горячая, Лунная Лу, – прошептал Хо мне на ухо. – Сперва этот брак был постылой горечью на языке. Но сейчас я так не считаю. Ты будешь согревать мои ночи и скрашивать дни.

Ладони чуть сдавили шею, и я подумала, что понимаю чувства полёвок и белтяг в когтях хищников.

Шаманка стянула рогожу и стала обматывать нас кожаными ремнями, привязывая друг к другу ещё крепче. Я могла бы разорвать их без особых усилий даже без помощи Хо, но была вынуждена замереть на месте.

Часть 2.

- Промокла, Лунная Лу? – первым нарушил тишину Хо.

- Уже не Лунная, – с неожиданной для себя самой горечью отозвалась я. – Не зови меня так…

- Для девушки нормально покидать родителей, чтобы перейти в новое жилище, – я почувствовала, как жених – уже больше, чем жених, муж! – осторожно снимает с меня ожерелье из клыков. – Ты привыкнешь.

«Сперва потерпишь, потом привыкнешь» – пронеслось в моей голове. Конечно, как же ещё. Это мой долг.

Я позволила рукам Хо стянуть с себя тунику, вытянула руки вдоль тела, не стараясь прикрыться. Он тоже разделся, снял рубаху и холщовые штаны, его метка клана, также изображенная внизу впалого поджарого живота – черный серп – мерцала серебристыми искорками в темноте.

Пальцы Хо прошлись по моему животу под пупком, словно стирая лунный контур. Так и есть – завтра незнакомая мне соула нанесёт поверх изображение когтя. Казалось, мышцы сами собой сокращаются от неприятного предвкушения мельчайшими болезненными спазмами, хотя Хо был куда более деликатен, чем я ожидала.

- Расслабься, – велел Хо, опрокидывая меня на стопку мягких шкур животом вниз. Глубоко вдохнула запах, который невозможно перепутать ни с чем: смесь запахов мышиного помёта, болотной воды, сена и гнили. Теперь муж лежал на мне сверху, упираясь в бедро коленом. Боднул лбом в затылок и стал покусывать шею, уши, потираясь своими узкими бёдрами, острым членом о мои бёдра.

И что приятного в этом вообще находят?!

- Потерпишь – привыкнешь, – бормотала я точно в полусне, точно заклятие. – Потерпишь…

Я ждала, когда он начнет, чем раньше начнёт – тем быстрее закончит, но Хо не торопился, и, кажется, ему нравилась сама прелюдия.

Шайтана рассказывала мне, что в первую ночь с мужчиной женщина проходит через боль, и я была готова к боли, пожалуй, к ней даже больше, чем к чему-то иному. Так решили боги: любое рождение болезненно. Мужчина и женщина были созданы по-разному, он – из звука охотничьего рога, она – из тёплой золы костра. Чтобы мальчик стал мужчиной, он должен был убить на охоте свою первую дичь, чтобы мужчина стал мужем, он должен был взять женщину. Мужчина причиняет боль, а женщина – терпит, раз за разом, год за годом. Кто я такая, чтобы роптать перед божественным выбором собственного пути?

Но, похоже, сейчас Хо вовсе не думал о своём предназначении.

Он сжимал мою шею, точно я была флейтой, и я не понимала, какую музыку он хотел бы извлечь. Зажимал рот и нос, пока я не начинала извиваться под ним и в его руках. Оттягивал и щипал самую тонкую чувствительную кожу. Меня трясло от внутреннего ожидания, от барабанного боя снаружи, тяжёлого сбивающегося дыхания незнакомца, который с этой ночи стал моим мужем и главой.

Хо перевернул меня на спину – темнота не мешала нам видеть друг друга, провёл заострённым когтем по груди наискосок, от ключицы до соска. . Серые глаза мерцали звериным золотом, но светлый зрачок в центре создавал ощущение, что это золото тронуто гнилью.

Я чувствовала, как лопается кожа, как горячая кровь стекает к рёбрам. Раны у дайрэ затягивались быстро, шрамов не должно было остаться, просто Хо наслаждался моим запахом и своей властью надо мной.

Вдоволь налюбовавшись, он наклонился и слизнул горячую сладкую струйку.

…и в то же мгновение лицо его исказилось в гримасе неприкрытой болезненной ярости. Хо отскочил от меня, точно кто-то пнул его сапогом под рёбра, зажал рот ладонью, точно хлебнул крутого кипятка.

Он был близок к неконтролируемому обороту, золото склер закипело, обнажились зубы, черты лица исказились, предвещая трансформацию. Всё-таки Хо был несдержан в силу своей молодости, и я не смогу справиться с ним, если он вдруг решит перегрызть мне горло! На вторые сутки после первого оборота я ничего не смогу противопоставить разъярённому дайрэ. Стряхнув охвативший меня морок бездействия и оцепенения, я не без усилия запрокинула голову, подставляя беззащитную шею – жест полной покорности, и зашептала:

- Хо, что такое? Что произошло? Тише, тише, объясни мне, что случилось, Хо…

Он рычал, вжимался спиной в затянутую шкурами боковую поверхность урты, и я видела, как тяжело вздымается его грудь.

- Нет, это ты мне объясни, – пробормотал он, глаза его полыхнули жёлтым. – Почему от вкуса твоей крови меня жжёт изнутри, Лу?! И где метка твоего рода?! Почему от тебя так пахнет, словно…

Он шагнул ко мне и пнул в живот – несильно, но я упала на спину и поползла прочь от него, не делая попыток встать.

- Ты с ума сошёл? Протри глаза. Метка? Где ей быть? Аширэ омывала её водой перед брачным обрядом. Ты только что её видел! Метку невозможно убрать! И с кровью своей я ничего не делала! Это не суп, куда можно добавить специй!

- Язвишь?

В голосе Хо сквозила такая неприкрытая ненависть, что мне стало жутко. Лучше бы он продолжал играть со мной, как волчонок с первой добычей, чем вот так. Играть ему явно уже не хотелось.

И я не понимала причины.

Что за чушь он несёт по поводу метки?!

Хо подскочил ко мне, ухватил за волосы, дёрнул, заставляя подняться.

- Может быть только одна причина… Горвот подсунул мне несвежую падаль!

Барабаны стихли – или я просто оглохла. Хо толкнул меня на себя, его ладонь толкнулась мне между ног, острые пальцы не без труда протолкнулись между сухих складок внутрь моего тела. У меня не хватило бы сил вырваться, единственное – я могла бы укусить его, вырвать зубами кусок мяса, но… Сама мысль об этом вызывала тошноту.

- Вы с папашей думали, что я ничего не пойму?! Что я… что Клан Чёрного когтя проглотит это?! Крови нет! – Хо рычал, выталкивая злые, абсурдные, непонятные слова сквозь зубы. Он вытащил руку и ткнул мне её под нос, я отшатнулась.

Это я, я ничего не понимала!

А потом Хо ударил меня наотмашь по одной щеке, по другой, отшвырнул так, что оси урты выгнулись дугой под тяжестью моего тела. Я увидела, как оборот ломает, перестраивает его человеческие кости и мышцы – и поняла, что из урты живой мне не выйти.

Глава 3.

Кач-кач.

Кач-кач-кач…

Воспоминания всплывали в голове медленно и неотвратимо, как капает вода из прохудившегося кожаного бурдюка. Из раннего-раннего детства, когда маленькая Лу еще спала в качающейся плетёной колыбели – не в подземном логове отца, матери и Тэ, а в гостевой урте под присмотром Аширэ. Как только в клане появилась Шайтана, «почётная» обязанность присматривать за дочерью альфы легла на её спину.

Нелюбимая Лу…

- Девка орёт по ночам, как резаная! – я словно наяву слышала голос отца, холодный, полный сдержанной, но явной неприязни. – Невозможно слушать…

…а как было не орать-то?

Я помнила свои ночные пробуждения – в качающейся колыбели, подвешенной к кожаному, натянутому между двумя рогатинами ремню было неудобно быстро подниматься на ноги.

- Ш-ш-ш, – сонно принималась бормотать Аширэ, – ну, уймись, косматая…

Как и все остальные, она не видит, даже она. Не видит крупную тварь, испещрённую множеством сверкающих жёлто-зеленых щелочек глаз. Тварь скалится, раскрывая широкую, в половину морды пасть с торчащими тонкими, как сосновая хвоя, зубами. Тварь сидит на верхушке рогатины, свистит, выискивает, чем бы поживиться.

Что ей нужно? Дерево? Кровь? Жизненная сила?

Они разные, эти твари. Их много. И их не замечает никто, кроме бедной Лу. Кроме меня.

Впрочем, Аширэ иногда поджигает травы, чей аромат разгоняет непрошеных ночных гостей. Полынь, зверобой, сушёная верба – я помню это резкий горьковатый запах даже сейчас. Но она об этом не знает, потому что не видит – я много раз проверяла. Маленькая Лу судорожно пытается сдержать крик, когда чёрный сгусток, неестественно изгибаясь, тянется к её лицу вытянутыми извивающимися щупальцами.

Пытается – и не может.

Аширэ вскакивает – и, не глядя, сыпет надо маленькой Лу облачко сушеного с летнего полнолуния чертополоха, не обращая внимания на тварь. А та отдёргивает щупальце, сворачивается смерчиком и вдруг оглушительно чихает – во всяком случае, раздавшийся звук можно обозначить именно так. Маленькая Лу затихает, даже улыбается – так забавно тварь моргает глазами-щёлочками и отфыркивается от неприятной ей травяной пыльцы.

- У, лыбишься ещё, бестолочь, – беззлобно ворчит соула, укладываясь. – Ишь… спи!

Постепенно я к ним привыкла. Перестала бояться до одури, стала различать, изучила повадки, даже дала имена. Имена детские и глупые, но других у меня всё равно не было. Так было менее страшно.

Зубастик – эта, с огромной пастью. Она всегда приходит по ночам и, если не отпугнуть, ложится на грудь совершенно материальной тяжестью. Тянется сгустками тьмы к лицу, нависает над спящими. Несмотря на свой устрашающий вид, из всех моих теневых знакомцев она самая безобидная – во всяком случае, кровь не пьёт. А вот Носатая – пьёт, ещё как. Людей боится, но вожделеет, лезет к маленьким и слабым, а уж зверью какая хвороба! Глаз у Носатой вовсе не было, тонкий острый хоботок легко и почти безболезненно протыкал кожу. Носатая, когда голодная, размером с кулак, прозрачная, точно водянистый студень, а насытившись, темнеет и разбухает. Сытую, неуклюжую, её можно пнуть ногой – она легко лопается, и кровавые брызги разлетаются под ногой. Но подобное удавалось мне только пару раз – Носатая меня тоже не любила. Чаще всего я заставала её в закутках, где мы держали птиц. Голодная и прозрачная, кровожадная мерзость была на редкость увёртлива.

Самой опасной, самой разумной, пожалуй, была Кусайка. Шарообразная, пушистая, чёрная, жёлтоглазая, с двумя белыми хорошо заметными клыками, она душила кур и индюшек – и убивала всегда больше, чем могла сожрать. А один раз, уже будучи почти взрослой, я застала её над колыбелькой маленького Ви, нашего с Тэ младшего брата.

…разбуженный моим криком, малыш и сам заорал почище раненого вепря. Я никому не могла доказать, что дело было в нечисти, а не в моём капризе, получила от отца берёзовым прутом по рукам, но видеть нечистое не перестала. Перестала о нём рассказывать.

В лесу их тоже было полно. Бесформенные бесцветные Хватайки, норовившие утащить под воду всё, что меньше двухлетнего ребенка и движется. Древесные зеленые Моховики, безмолвно и равнодушно провожавшие глазами несущихся мимо дайрэ. Копатели – эти постоянно копали ямы и зарывались в них, правда, иногда в этих же ямах многие ломали ноги…

Всё это я вспоминала сейчас, ощущая лёгкое покачивание странной лежанки, явно не привычного, набитого ароматной сухой травой лежака. Слишком большая, слишком жёсткая и неудобная колыбель мерно поскрипывала на ветру…

…на ветру? Даже дайрэ с их живой горячей кровью редко спали зимой на холоде, предпочитая урты или уютные подземные логова. Холод не мог навредить нам, но длительное охлаждение ослабляло.

Я открыла глаза и попыталась подняться. Кругом было темно, но своим чутьём я безошибочно распознала скорое приближение рассвета. В урту мы с Хо отправились в промежутке между закатом и полуночью. Всё, что происходило дальше, ласки, больше напоминавшие игру волчонка с добычей, абсурдные обвинения Хо, его яростный взрыв и наша до крайности нелепая драка… по всему выходило, что я провела то ли во сне, то ли в беспамятстве никак не меньше трех-четырёх часов.

Что на мне надето? Сложно сказать, ткань грубая и свободная.

Было темно, но мои глаза темнота не пугала. Я чувствовала знакомый и безопасный запах дайрэ, находящихся поблизости, шорох приглушенных голосов, но почему-то никак не могла подняться или хотя бы просто расцепить руки…

Руки были связаны, верёвка, влажная, словно пропитанная водой, стягивала запястья за спиной. Таким же образом были связаны лодыжки. Я лежала на боку, затёкшие от неподвижности на зимнем сквозняке мышцы протестующе ныли. Не без труда удалось мне перевернуться на спину, и сквозь перекрещивающиеся прутья небольшой клетки, в которой я находилась, сквозь голые ветки дерева, к которому моя темница была подвешена, я увидела небо, удивительно чистое, бледную отчётливую луну, словно надкусанную нетерпеливым молодым дайрэ.

Глава 4.

Тэ опять пришёл ко мне после рассвета, когда я окончательно стряхнула с себя сонную одурь. Попыталась разорвать верёвки – и не смогла. То ли ночная борьба с женихом – уже мужем! – и предшествующие этому сутки безумного бега по лесам клана и Междулесья в первый оборот подорвали мои силы, то ли всё было куда проще: верёвки были зачарованными. Аширэ дело своё знала.

Тэ пришёл, и я испытала острый и непривычный приступ благодарности к этому родному и одновременно бесконечно чужому мне дайрэ, единственному, кто, похоже, остался на моей стороне и беспокоился о моей судьбе.

- Отец проверил всех мужчин Клана, – скороговоркой пробормотал брат. – Всех, даже меня! – его брезгливо передёрнуло, и я разделяла эти чувства. – Но ни на ком нет следа укуса, ни у кого метка клана не изменилась, не поблёкла.

- И что это значит?

Мой голос звучал глухо и равнодушно. В тот момент я действительно не чувствовала отчаяния от предательства – просто потому, что всё ещё не понимала, кто меня предал. Хо? Отец? Или моё собственное тело? Незнакомый дайрэ?

Тэ опёрся спиной о дерево. Его острые уши подрагивали, он явно не чувствовал себя в безопасности – на своей-то территории!

- Что это значит и чем нам грозит? – уточнила я вопрос.

- Отец потребовал у Дорока досмотра его дайрэ.

- Они были у нас всего несколько часов… – против воли я почувствовала стыд. Обсуждать со своим старшим братом столь интимные вопросы было неприятно. Это не Шайтана.

- Тут, знаешь ли, хватило бы и получаса, – Тэ оскалил зубы, не то в насмешке, не то в гримасе злости.

- Дорок отказался? – я попыталась сесть ровнее. – Что будет дальше?

Тэ поколебался, подошёл ближе.

- Разумеется, Дорок отказался. На самом деле, никто, конечно, не думает на его дайрэ… так подставлять своего альфу и его сына? Но где-то же ты подцепила своего ардху!

- Я ничего не помню! – выкрикнула я, а потом тоже понизила голос. – Я была в Междулесье, Тэ. Обернулась ещё до заката, а вернулась на рассвете. Очнулась в Междулесье – и ничего не помнила!

Мои слова не произвели на него никакого впечатления.

- Может, так, а может, и нет. Это ничего не меняет, ведь доказать, не предъявив свою пару, ты ничего не сможешь. Оборачиваясь, мы не теряем память, тебе никто не поверит. Что дальше, спрашиваешь ты? Для тебя – или для Клана?

Он сказал это так, как будто… как будто мы уже были порознь. Я и Багровая луна. Я и моя семья, мои дайрэ, моя земля.

Собственно, так и было – я должна была перейти к Чёрному когтю, но…

- Всё сложно, – ещё тише заговорил Тэ. – Отец не может не требовать от Дорока проверки его дайрэ, Дорок не может согласиться на подобное. Оба оскорблены. У одного опорочили дочь, у другого оскорбили сына. Но, так или иначе, сила и правда сейчас на стороне Когтя. Если они призовут храмовников, скорее всего, виновными признают нас. Истинная пара – достойная причина для разрыва уже заключенного брачного союза, но то, что тот дайрэ, который взял тебя, не поставил ответную метку и попросту сбежал, говорит не в нашу пользу. Когти потребуют компенсации. Это невыгодно отцу – год вышел неурожайный, кроме того, от этой гнусной крысы можно ожидать чего угодно. Отец не согласится.

- Сражение с Когтем невыгодно нам, – сказала я.

- Оно будет убийственным для нас, – поправил Тэ. – Поэтому отец поступит проще.

У дайрэ горячая кровь, но в тот момент мне стало холодно, вымораживающе холодно.

- Как же?

- Он объявит тебя ситхо. Той, у кого боги отняли разум и благодать. Это огромное несчастье, и винить Клан в нём Дорок и его щенок не смогут. Никто не сможет.

- И что дальше? – вымораживающий холод расползался по телу, проникал в ступни и ладони, давил изнутри на веки. – Меня убьют?

Я ничего не слышала о таком обряде, но сомневаться в словах Тэ не приходилось – вряд ли он рискнул бы врать мне так глупо.

- Нет. Хотя по ситхо поют погребальную песнь, и её близкие соблюдают траур. Поскольку ситхо потерял связь с богами и с собственной душой, он может быть опасен для других дайрэ. А потому ситхо лишают его истинной сущности и прогоняют в Междулесье. После этого брак с Хо будет считаться недействительным – ведь для Луны и Когтя ты всё равно что умрёшь.

- Лишают истинной сущности? – эхом откликнулась я. Тэ вздохнул.

- Это старый обряд, мало кто знает о нём. Старый, кровавый, болезненный. Я никогда не видел, как его проводят, и не знаю деталей. Но после дайрэ становится одноликим, как мёрзлые. А ещё теряет память о себе и своём прошлом. О ситхо говорить не любят.

Я молчала, чувствуя, как нарастает боль в связанных запястьях и лодыжках, словно с каждым словом Тэ верёвка всё сильнее впивалась в кожу.

- Не хочу тебе врать, – Тэ почесал ухо. Мотнул головой. – Всегда лучше знать правду. Поэтому… Мне жаль, Лу. Но столкнуться с кланом Когтя, тем более – с храмовниками – я не хочу. Прости. Я бы всё равно ничем не смог тебе помочь.

- Сколько времени у меня есть?

Сама поразилась спокойствию собственного голоса.

- Думаю, до заката. Они ждут.

- Чего?

- Твою пару, – пожал плечами Тэ. – Если этот дайрэ придёт и предъявит права на тебя… Если закончит ритуал и обменяется укусом, если всё будет так, спор с Когтем закончится миром.

Я знала, прекрасно знала, что ни один дайрэ из Клана Чёрного Когтя не тронул меня.

«Не тронул здесь, – мелькнула мысль. – А в Междулесье? Всё ведь случилось там. Там мог оказаться кто-то, и я… я…»

- Почему он сбежал? – сказала я вслух. – Зачем ему было убегать от меня? Я была не в себе, но он-то – нет!

- Не знаю… Мне сложно представить подобное. Разве что этот дайрэ ненавидит Багровую Луну настолько, чтобы… Хотя и это невозможно.

После Великой Бойни осталось всего пять кланов, между которыми, разумеется, не было раздора. И всё же… старые счёты? Остальные три находятся не близко, но кто знает. В Междулесье дайрэ не ходят. Меня тоже не должно было там быть.

Глава 5.

Восемнадцатое зимнее альта 134 года

Он проснулся почти в полдень, чего с ним отродясь не бывало – Вельм всегда считал себя ранней пташкой, с самого детства поднимаясь с первыми горланистыми петухами, с первыми лучами рассвета. Но эта ночь, как и прошлые сутки, далась ему нелегко. Сколько ни упрекал себя, что поддался странному почти непреодолимому влечению к девушке – незнакомой, раненой, подозрительной… невинной девушке! – дело было сделано, сдержаться он не смог. Слишком долго жил бобылем, в одиночестве среди лесов и дикого неразумного зверья, наведываясь вот в такие вот мирные деревни, как Добродревцы, деревни и маленькие городки, для работы не чаще раза в месяц. Да и тогда… очень редко покупая услуги разбитных городских продажных девок, он закрывал глаза – и из темноты выступало лицо Дары, мягкое, всепрощающее, иногда печальное, иногда лукавое, такое родное лицо, и он презирал себя и потребности тела, идущие вразрез с тем, что казалось ему единственно правильным. И уж конечно Вельм и подумать не мог, что с ним произойдёт что-то подобное. Обесчестить какую-то девчонку, увиденную первый раз в жизни! Не стал ли и он жертвой проклятия, коснувшись странной стрелы с чёрным оперением? Не следовало ли сжечь обломки?

Кого будет волновать то, что доказать невозможно? Например, то, что девчонка сама на него набросилась?

Она-то набросилась, возможно, находясь в помрачении рассудка после ранения, а он не оттолкнул. Не оттолкнул, не связал, не погрузил в сон, не плеснул ледяной воды в лицо, хотя и мог бы! Поддался, старый дурак… Размяк, поплыл. Даже сейчас, в полусне, стоило вспомнить её, и по телу проходила сладкая судорога, а член наливался кровью, словно ему снова двадцать, и он молод и полон веры в будущее… веры в завтрашний день. Двадцать лет после смерти Дары и так и не родившегося сына Вельм наращивал броню, день за днём, ночь за ночью. Не для того, чтобы какая-то девка, валявшаяся в лесном сугробе с голой задницей, разбила её, как яичную скорлупу!

Впервые, плотно смежив веки, он видел не лицо Дары. Это было другое женское лицо. Желтые дикие глаза, мягкие губы, острые скулы, черные шелковистые пряди чуть ниже плеч – и это видение пугало куда больше возможных последствий.

Что теперь?

Тяжелая и сладкая расслабленная одурь, которой ведец не мог сопротивляться, впервые под утро не сменилась маетными кошмарами. Дара, улыбавшаяся ему, пока её лицо не становилось внезапно мёртвой окровавленной маской, её разорванный круглый живот... эти жуткие картины сменились другими: желтоглазое наваждение, болезненное возбуждение, абсурдное желание прокусить нежную кожу и почувствовать вкус крови, почти настолько же непреодолимое, как войти в неё, раздвигая узкую влажную пульсирующую плоть...

Вельм наконец-то открыл глаза. Солнце беззастенчиво и настырно пробивалось сквозь пыльные, годами не стираные занавески. Тело томительно требовало продолжения давешнего, ему не было дела до душевных терзаний. Будто ветер, жизнь ворвалась в его мёртвый дом, настойчиво требуя своего.

Ведец сел, сдул с лица спутанную прядь волос. Отметил тишину, заполнившую дом до краёв – собственно, шуметь здесь и вчера, и позавчера, и год назад было некому, но именно сейчас он почувствовал, что тишина давит на уши, ощутима и удушлива, как дым. Разбитое и уже починенное стекло в окне, скомканное одеяло на полу.

Девушка – исчезла. Он оставил её ненадолго, выйдя по малой нужде до сколоченного из старых досок отхожего места, накрепко запер дверь, а вернувшись, обнаружил пустую избу и разбитое окно. Чего теперь ему ждать? Отца и братьев полоумной девки с топорами да вилами? И ведь сказать-то нечего будет. Ему в два раза больше лет, он старше, опытнее, здоровее – с него и спрос.

***

Вечер пришёл не один.

Вельм глотнул ледяной воды из кружки, потряс головой, как с похмелья, и с невероятным трудом сконцентрировался на умоляюще застывших перед ним деревенских, в который раз за последние дни жалующихся на свою горькую судьбину.

Нечисть в Добродревцах продолжала бесчинствовать вот уже несколько дней. Скотину задрала – самую дойную корову, Теньку, и трёх коз, а уж птицу передушила в немыслимом количестве. Когда же по совету некогда заезжего из города храмовника мужики разложили во дворе невесть как раздобытую посреди зимы сушеную полынь, разозлённая прикормленная тварь («она, она, господин ведец, кто же ещё-то!») попыталась поджечь дом.

Вельм монотонно покивал, уставился на всё ещё висевший на гвоздике у двери кожаный ошейник Дружика, ощутил привычную глухую тоску – и в то же время что-то изменилось.

Думать об этом не стоило. Стоило идти в деревню, взять след наглой твари, выследить и уничтожить.

«В деревне можно и поспрашивать, – мелькнула коварная непрошеная мысль. – Пропавшая девушка, черноволосая, юная…»

Невелики приметы. Не скажешь же, например, что у неё маленькая родинка сердечком под правой грудью. И про рисунок на животе стоит промолчать…

Куда сбежала, дура? Впрочем, пришла в себя в чужой постели рядом с голым незнакомым мужиком, вот и кинулась в окно. Через стекло, да-да. Голая – в зимний заснеженный дикий лес.

Он поискал её пару часов, нещадно сквернословя – и не нашёл ничего, снегопад нещадно прятал следы. Искренне пожалел, что не завёл новую собаку. После смерти Дружика – не смог.

Рано или поздно все умирают, но его запас прочности не безграничен.

Бурук, старший из троицы деревенских, уловив настроение лесного ведца, забормотал что-то про щедрую оплату и бесконечную благодарность, но Вельм жестом оборвал его жалкий лепет, набросил тулуп, сунул ноги в сапоги, закинул на плечи готовую дорожную котомку и пошёл вон из избы, не оборачиваясь. Если бы мог – заткнул бы уши и зажмурился бы.

«Надо завести собаку, – подумал Вельм. – Пусть будет хотя бы собака».

Часть 2.

Следы совейра опять привели его в проклятую Серую зону. Впрочем, неудивительно. Вероятно, нечисть тянуло к верфам.

Чуют родственную душу… впрочем, вряд ли у верфов есть душа.

Вельм решительно и зло отогнал воспоминания. Потёр шрам на щеке. Его злоба была той же природы – вроде и отболело за давностью лет, и затянулось, а всё равно, нет-нет да и напоминала о себе.

Оголтелые – верфы, начавшие пожирать живую человеческую плоть, в результате чего обретавшие небывалую выносливость, силу и агрессивность, довольно долго успешно таились от внимания храмовников, множились и крепли. Из деревень начали пропадать люди, в первую очередь, грибники, охотники, собиратели, путники и торговцы… сперва грешили на разгулявшуюся нечисть и оголодавшее дикое зверьё, год-то был голодный – засуха, пожары. Потом искали виновников среди людей. Верфы жили обособленно, да и вера в силу храмовников, стоявших на страже порядка и покоя разнорасового мира, была тверда.

Они с Дарой были на пути к её матери – перед самыми родами жена стала не то что бы капризной, конечно же, нет, скорее, очень уязвимой и чувствительной, и ей захотелось повидаться с роднёй. Вельм был против долгого утомительного пути – как-никак, трое суток в дороге! Но уступил – Дара становилась всё беспокойнее и плаксивее, хоть и старалась не выказывать, но как было не заметить! Вот они и поехали на перекладных, благо, его служба никогда не была привязана надолго к определённому месту. На ночлег «господина ведца» с женой добрые люди из небольшой деревеньки с милым и уютным названием Травушки приютили охотно, да и умелая знахарка, как обещали хозяева избы, обиталась неподалёку, в случае чего – помогла бы находящейся в тягости жёнке уважаемого господина ведца… Да и за постой денег не попросили, разве что – не посмотрит ли господин, что за хвороба терзает старостину скотину? Не наведённая ли?

Вельм, разумеется, не отказался. Поцеловал спящую, утомившуюся за день жену, да и пошёл к дому старосты – на самую окраину таких мирных тихих Травушек, даже мысль мелькнула – а не справить ли и им здесь избу?

Оголтелые напали внезапно. Пришли из леса, дом, где приютили их с Дарой, оказался одним из первых на их пути. Никакого злого умысла, им просто не повезло. Жажда крови и человеческой плоти Оголтелых нарастала, в ту клятую ночь она выплеснулась через край, и таиться твари уже не могли. Вельм тогда столкнулся с ними лицом к лицу первый раз в жизни. Впрочем, «лица» у монстров не было – омерзительная зловонная морда, отдалённо напоминавшая волчью, алые глаза, горящие слепой убийственной жаждой... В ту же ночь Вельм, отнюдь не воин и не боец, хотя храмовники, среди которых он рос, уделяли немалое внимание физическим тренировкам, убил своего первого верфа. Сам чуть не умер, он и ещё с десяток деревенских спаслись лишь чудом, если можно было назвать так охвативший деревню пожар. Впрочем, в каком-то смысле всё-таки умер – когда вошёл в избу и увидел жуткое кровавое пиршество в самом разгаре.

Да, верфа он убил, и не одного. Но не того. Не того, кто склонился над телом Дары, над...

…лет пять спустя после смерти жены Вельм навестил пару целителей. Не потому, что думал о красоте собственной физиономии, конечно, нет.

Ему хотелось избавиться от назойливого зуда в старой ране. Оба целителя, как один, развели руками. Был бы шрам свежий… и не от когтей озверевшего верфа…

Потом прошло ещё несколько лет, и Вельм порадовался наличию шрама. Он не хотел забывать жену. Любимую, единственную… Конечно, он и не забывал. Просто три полосы исковерканной мёртвой кожи были оттуда, из тех времён, когда ему ещё было двадцать. Послание из прошлого, болезненного, но подлинного, когда он был молод и полон надежд на будущее. И он скучал по себе из прошлого не меньше, чем по Даре и их нерожденному малышу, скучал отчаянно, ежедневно. Когда он верил, что сможет переубедить храмовников, заключивших с «хорошими», «благонадёжными» верфами долгосрочный мир. Когда он рвался собрать единомышленников и пойти уничтожать мерзких двуликих тварей. Когда он решил отправиться в одиночку в запретные земли и верил, верил, верил, что сможет отомстить...

Вслед за старым шрамом, словно издеваясь и испытывая его на прочность, заныл куда более свежий укус – полукруг отчётливо выделявшихся следов зубов проклятой девки. До крови прокусила, стервь, и не проходит ведь, хоть и мазал целебными отварами… Вельм тут же вспомнил охватившее и его в тот момент животное жадное желание ответно вцепиться зубами в кожу, брезгливо скривился и отвёл руку. Заживёт, забудется. Заразу не занесла – и ладно.

К вечеру неожиданно потеплело, и снег, тяжёлый, липкий и влажный, чавкал под ногами. Вельм посмотрел на давящее бурое небо – к полуночи непременно пойдёт снег, к утру всё заметёт.

Может, не стоило идти на поиски нечисти в ночь?

Вельм снова подумал о девушке со стрелой в груди. Что она тут делала? Совейры освоили стрельбу из лука, настрогали стрел и стали охотиться на людей?

Бред какой-то.

Этим тварям оно без надобности. Они не так что бы были сильны, и, хоть и не лишены зачатков разума, вряд ли дали бы фору хорошо выученному псу, но, как и прочая нечисть, на близком расстоянии обладали способностью к сильному ментальному воздействию, проще говоря – внушению. Невидимые для большинства людей, кроме таких, как сам Вельм, немногочисленных ведцев, совейры с лёгкостью дурили людям головы, убеждая в необходимости куда-то пойти, незаметно покинуть дом и забрести поглубже в лес. Особенно легко они подчиняли своему влиянию детей и стариков, что и неудивительно – слабая добыча всегда в цене. Особенно детей – спутанность уставшего от прожитых лет разума порой препятствовала внушению.

Вельм знал об этом и точно так же прекрасно понимал, что ему-то, сильному и крепкому, нечего бояться мелких подлых тварей, и в первый момент, когда почувствовал невидимое щупальце, словно изнутри мягкой лапкой погладившее висок, просто не поверил в происходящее, не обратил внимания. Совейр был где-то поблизости, пытался прощупать и оценить врага. Пусть.

Глава 6.

Восемнадцатое зимнее альта 134 года

Второй день заключения неуклонно клонился к вечеру, а мерзкие зачарованные верёвки так и не перетёрлись. От голода и жажды меня мутило, вынужденная неподвижность, замкнутость пространства вызывала тошноту. Дайрэ нужна свобода… Дайрэ не выносят искусственных оград, именно поэтому между территорией Клана и Междулесьем не построено границ из металла, дерева или камня, которых так любят мёрзлые.

Я закрыла глаза, невольно прислушиваясь. Никакой истинный за мной не придёт. Как это дико – ничего не помнить… Как это дико – взять ничего не соображающую после первого в жизни оборота дайрэ. Не укусить в ответ. Как бы мне ни хотелось объявить всё сказанное Тэ полной чушью, но нужно признать – он прав. Метка Клана исчезла, а внутри меня словно перекатывается чугунный шар размером с кулак, в глотке будто кость застряла. Я была сама не своя, и дело тут не в Хо, не в том, что я стала никем и ничем, а сегодня ночью меня вышвырнут прочь из родного края на верную смерть. То, что заставляет меня мучительно сжиматься, упрямо тереть связанные запястья друг о друга – иной природы. Это необъяснимая маета, невыносимая тяга к тому, кто походя разрушил мою жизнь, сумев сохранить свою.

Запястья и лодыжки начинали кровить, ранки затягивались – и появлялись вновь. Верёвки, пропитавшись кровью, казались чёрными. Я не знала, стерегут меня или нет, поэтому старалась ёрзать как можно незаметнее – и в то же время всё интенсивнее с каждой щепотью, приближающей меня к роковому приговору.

Вместо всех своих советов Тэ мог бы просто принести мне кинжал. Ворожба боится металла… Дайрэ редко пользовались этим оружием ближнего боя, предпочитая стрелы для охоты в двуногом обличии, но несколько экземпляров в Клане имелось – подарок от мёрзлых как знак доверия.

Впрочем, зачем брату мой побег, в котором Чёрный коготь опять обвинил бы Багровую Луну? Тэ не нужна война, и здесь моя жизнь стоит не дороже драной беличьей шкурки. Да и куда мне бежать? К мёрзлым? В Междулесье? Спать на голой земле, питаться сырым мясом, постепенно дичая…

Стоит ли такая свобода нового витка вражды?

Я почувствовала чьё-то приближение, напряглась.

Уже?

Уже всё?

Тень мелькнула среди деревьев, нас разделяло десятка три шагов, темнота скрывала визитёра – он – или она – явно не хотел быть узнанным. Сотая доля щепоти – и рядом с моим ухом засвистел воздух, разрываемый стремительно пролетевшей сверкающей смертью.

Клетка завибрировала от удара – в одном из прутьев торчал вожделенный кинжал.

Я ухватила его зубами и выдернула не без труда, так, что заныли челюсти. Вывернула голову вбок – и выплюнула, стараясь попасть в ладонь. Одно неверное движение – и кинжал соскользнул бы на землю сквозь просветы в прутьях клетки.

Удерживать его в руках и перерезать веревку, не раскачиваясь слишком сильно, было непросто. Но я освободила руки и принялась за щиколотки.

Как же ныла стёртая кожа! Пусть даже через несколько щепотей всё заживёт без следа…

Теперь надо было перерезать прутья клетки. Вряд ли меня взяли в кольцо. Вокруг тишина – клан притих, возможно, большинство дайрэ не знали всех подробностей произошедшего, но понимали, что что-то пошло не так, и дочка альфы не покинула территорию Луны.

…всё могло быть совсем иначе. И эта жуткая ночь в клетке на ледяном ветру могла быть тёплой и полной чувственной неги, если бы... Если бы!

Я зарычала от беспомощности и обиды, и кинжал выскользнул из моих закоченевших пальцев. Почти беззвучно стукнулся о землю.

В тот же момент я услышала голоса и досадливо прикусила губу. Не успела.

Не успела, не успела, не успела!

Даже не узнала, кто принёс мне нож… кто рискнул собственной шкурой ради моего спасения. Шайтана? Тэ? Или мать?

Я сгорбилась внутри зачарованной клетки. Еще бы несколько щепотей, чтобы убедить себя – мир между кланами важнее жизни одной дайрэ…

…Всё изменилось в одно мгновение. Сперва порыв ветра ударил меня по лицу, как вымоченная шкура. А потом всё внутри меня затрепетало, сжалось в один комок. Неявное томление переломало кости, ставшие на удивление пластичными, мягкими и гибкими. Этот запах, прилетевший издалека… я не могла уловить, что или кто является его источником, я просто знала, что должна быть там, где он находится.

Мой третий в жизни оборот произошёл почти мгновенно, филигранно, идеально – но переплавленный мозг ничего не оценивал, не мог, не хотел. Туника разлетелась жалкими ошмётками, сила текла сквозь меня, пронизывая насквозь, как грибница землю, прорастая и требуя выхода, действия!

Кто-то закричал, но в тот момент мне не было дела до прежней семьи, отказавшейся от меня… до новой семьи, не принявшей меня. Я перекусила прутья клетки, как травинки, они хрустнули и лопнули, сжатые моими челюстями, словно были сделаны изо льда, я рванулась прочь – на тот самый запах. Мимо дайрэ, превратившихся в бесплотные тени, мимо урт и деревьев. Что-то навалилось сверху… кто-то пытался остановить летящую Лу. Но это было так же невозможно, как ухватить молнию, как пробежать под дождём и остаться сухим.

Я даже не замедлилась, отшвырнув столь некстати возникшее препятствие, точно комок прошлогодней листвы. Никогда раньше я не бежала на такой скорости, ведомая дремучим древним инстинктом. Все сомнения и тревоги стали неважными, мимолётными. Снег под моими лапами разлетался комьями, снег надо мной таял, не долетая, из пасти вырывался хрип.

Несколько поваленных деревьев я перелетела, потом запах потянул в сторону – я скакнула зигзагом в сторону, едва ли не кубарем скатилась вниз, не заметив, не вспомнив занесённый снегом склон.

Не знала, была ли погоня, не обратила внимания, когда и где она отстала – это всё не имело значения.

Я бежала, бежала, бежала, не позволив себе даже утолить жажду снегом.

…лежащее на мертвенно белом снежном покрывале тело казалось неподвижным и чёрным. Неестественно большим, бесформенным. Было в этом что-то неправильное, особенно в том, как шевелились вокруг него какие-то тёмные тени. Стоило мне приблизиться – и чёрные ушастые шары разбежались в разные стороны, прыснули, точно мухи от падали. Пара метнулась ко мне – я перекусила неприятно хрустнувшую на зубах шелковисто-скользкую влажную плоть, несколько кусаек понеслось к лесу, одного я придавила лапой в снег, не глядя. Взгляд мой был устремлен на лежащее без движения тело. Непроизвольно я плюхнулась на живот, прижимая уши к голове. Пахло кровью, несильно, но отчётливо. Невероятно… сладко, мучительно. Я поползла по снегу, испытывая абсурдное незнакомое доселе желание заскулить. Хвост дёрнулся из стороны в сторону. Ткнулась носом в такое непривычно холодное тело, пахнущее непривычно и знакомо одновременно.