Игла в моём сердце

1. Мельница

Часть первая: Царевна-Жаба

— Жаба! Жаба!!! — раздалось детское восторженное откуда-то неподалёку.

Василиса, ещё не проснувшись окончательно, по привычке прикрыла лицо локтем, но потом вздохнула глубже, тряхнула головой и вспомнила, что уже взрослая и давно не дома.

Приподнялась, сбрасывая с волос солому и заправляя пряди за уши, натянула сползшую косынку, сощурилась на проём ворот сеновала и увидела веселящихся подле телеги сыновей мельника. Совсем мальчишки ещё. Перед ними квакает, прыгает — они и рады. Сам мельник задремал на облучке, зато жена его — та самая добрая женщина, что вчера ночью не пожалела краюху хлеба и крынку простокваши для припозднившейся путницы, уже бодро вышагивала по двору, развешивая бельё.

«Ох, совсем я заспалась!» — ёкнуло где-то у Василисы, и она подскочила с мягкой соломы, проехала по скользкому боку стога и, как была босиком, припустила к мельничихе. Та уже расправила последнюю рубаху на верёвке и брела по дорожке к реке, где ждала очередная порция стирки.

Догнала почти у воды. Женщина не оборачивалась, напевая что-то под бойкое журчание, поэтому вздрогнула, обнаружив подле себя девушку. Охнула, как обычно бывало, обернувшись, но тут же опомнилась и улыбнулась:

— Доброго утра тебе, гостьюшка. Ты умыться, аль на помощь пришла?

— На помощь, матушка! — заверила её Василиса, судорожно засучивая не очень чистые рукава рубашки. — Вы меня приветили вчера, блудную, ну как я лежать-то буду? Я могу, хорошо умею. Мне стирку даж соседи поручали за плату!

Мельничиха глянула на небо, видимо припоминая вчерашний ливень, и вздохнула:

— Ох, спала бы ты, гостьюшка, ещё часок хоть. Чай, умаялась с дороги-то? Это откель ты к нам шла-то, что сапожки столичные прохудились?

— От столицы и шла, — с ответным вздохом проговорила девушка.

Сделала шажок ближе, затаённо радуясь, что вещи от неё не прячут, взяла одну из пелёнок, устроилась на мостках рядом с хозяйкой и присоединилась к полосканию.

— Три дня шла, матушка, — продолжила она, чувствуя, как руки привычно ломит от ледяной воды. — Думала уж, погибну смертью лютою, да чудом в сумерках наткнулась на вашу мельницу. Видать, боги меня привели.

Мельничиха кивнула:

— Боги всегда лучше знают, как нам быть. И верно тебя направили. Муж-то скуповат у меня, — светло усмехнулась и прибавила: — да добрых людей не бросаем. А что ты добрая, я уж вижу.

Василиса подняла на неё взгляд и сглотнула, а мельничиха поспешила заверить:

— Вижу-вижу! Не запутать меня колдовством, гостьюшка. И через него вижу, — и положила раскрасневшуюся ладонь на покрывшуюся цыпками руку. — Чай, несладко тебе пришлось-то, да? Но я вижу, знаю, что сердце у тебя доброе… — она запнулась, глядя на сжавшуюся от прикосновения девушку, глаза которой стремительно наполнялись влагой, и вздохнула: — Ох ты ж, горюшко, иди уж сюда! — и обняла.

А Василиса, бросив на мостки пелёнку, вздрагивая и скуля, обняла в ответ, впервые за три дня разрешив себе по-настоящему заплакать.

Последствия вчерашнего дождя ещё сказывались широкими, будто озёра, лужами, где вальяжно умостились пучеглазые квакушки. Василиса старалась не смотреть им в глаза. Казалось, будто они насмехались над ней. Квакали протяжно, громко, зазывно, словно намекали, что не деться ей никуда — от себя не сбежишь.

«А вот и денусь!» — думала она, упрямо топая босыми пятками по просохшей земле. Благо, осень ещё не совсем окрасила всё в стылый угрюмый цвет, и по солнышку да быстрым шагом шлось весьма неплохо. Впрочем, сапожки всё равно пока в избе — не наденешь.

Мельничиха шла следом, неся вторую корзину с выстиранным. Хозяин уже очнулся от дрёмы и принялся за дела — пора было везти муку на базар. Сыновья изловили-таки жабу и с интересом разглядывали. Мать прикрикнула, чтоб не нахватали себе бородавок, а Василиса вновь по привычке скукожилась, боясь мазнуть локтем по чужой голой руке, но достаточно скоро опомнилась и опять подошла ближе.

— Что с руками-то у тебя, гостьюшка? — спросила хозяйка, когда солнечный луч удобно полоснул по открывшемуся запястью.

— Что? — взглянула на начавшие кровоточить костяшки Василиса. — Это? Да то привычная я, к холодам всегда трескается, — и отмахнулась: — Зимой заживёт. Чего на мою шкуру жир-то переводить? Я вон намедни полночи серебро чистила мыльной водой, вот, видать, и растрескало пуще обычного…

— Да не про то я, — поджала губы женщина и с сочувствием указала подбородком: — Синяки на запястьях откудова?

Девушка сжалась и натянула рукава, враз утратив весёлость.

— Да ну не хочешь — не отвечай, — сказала мельничиха и погладила её по плечу. — Я, покудова замуж не вышла, тоже всяко бывало. Да с мужем мне повезло, а вот тебе, дай боги, пусть дале повезёт.

На резко вскинутый взгляд женщина не отреагировала — уже отвернулась и пошла в дальний угол двора, оттого Василиса проглотила то, что хотела возразить, и, вздохнув, продолжила работу.

Покончив с бельём, они отправились в дом. Хозяйка всё приговаривала, какую помощницу чудесную ей подослали боги, а гостья, привычно замешивая тесто, думала, как сказать, что собирается уйти? Засиживаться времени не было и, как только починят сапоги, нужно отправляться дальше. Кто знает, сколько ещё придётся брести? А скоро холода наступят, по морозу уже не заночуешь под елью.

2. Домовина

Сапожки шаркнули и бойко зацокали каблучками по камням.

Оборачиваться не хотелось. Смотреть на лица провожающих было отчего-то больно. Скручивало всё внутри, будто сетовало, мол, не сыскать лучшего места, здесь бы и оставалась! А лицо жабье никому тут и не помеха, не то что в селе родном, где что стар, что млад — все потешалися. Да только Василиса знала, что уже к вечеру здесь будет царская дружина, а значит, бежать ей без оглядки три десятка вёрст, а затем ещё по три раза столько же.

На заре мельничиха повелела из сундука полушубок свой украсть. Тот, что старенький, с заплатой. Рядом же сапожки оставили, которые хозяин починил после ужина, и каравай, завёрнутый в тряпицу, чтоб не зачерствел. А сами, посовещавшись, вышли, дабы «преступлению» не мешать.

Мельник побежал к старосте доложить, мол, царевна беглая у них. Приблудилась вчерась да сразу не сказала, кто такая. А как догадалися, на сеновале её заперли и, едва заря затеплилась, поспешили весть царю через старосту, значит, передать. О том, что в стене сеновала одна из досок давно сгнила и шаталась, уточнять, конечно, не планировали.

Подводить добрых людей Василиса не хотела и скрылась в чаще до того, как первые багряные лучи окрасили верхушки деревьев. Шла бодро, несмотря на рыхлую влажную землю. Изо рта иногда вырывался пар, но полушубок грел хорошо, а к полудню должно было потеплеть. Октябрь выдался на удивление погожим, и если бы не вчерашний ливень, и в сарафане бы не околела.

Сколько ещё идти, царевна не знала, а направление лишь по слухам выбрала. Говорили, что Кощеевы земли далеко на севере, да непонятно, где это — далеко? Сколько дней пути? Три? Или три сотни? Впрочем, отступаться она не собиралась и упрямо шагала, радуясь, что мельник не пожалел крепкой нити, чтобы прошить сапожки заново. Хорошие люди, добрые. Редко таких встретишь, а уж по отношению к юродивым и подавно.

Когда солнце встало в зените, Василиса притормозила у края широкого поля, заросшего бурьяном. Присела на пригорок и достала каравай. Утёрла слезу, обнаружив, что эти добрые люди к нему ещё и солонины завернули богатый кусок, как для себя. И стала обедать.

Птицы привычно окружили, защебетали, засекретничали, бойко прыгая по веткам над головой, а одна синичка спорхнула на плечо, с любопытством глядя на мельниковский гостинец.

— Угощайся, — вздохнула Василиса, протягивая птичке несколько крупных крошек.

К одной пичуге тут же присоединилось несколько сестёр, и от краюхи хлеба в ладони скоро не осталось и следа. Сетовать царевна не стала — чай, тоже голодные. Молча прожевала то, что успела откусить, и засобиралась в путь дальше.

Степь тянулась долго, и лишь к закату впереди замаячил узкий ручей с порожками и заводями.

— Тут и заночую, — решила беглянка, растирая уставшие колени.

Напилась и огляделась, чтобы выбрать место для сна. По привычке головой дёрнула, чтоб косу через плечо перекинуть, да потом опомнилась, ощутив неуютную пустоту. Лишь короткая чёлка опять выбилась из-под косынки, и девушка затолкала её назад, чтобы не мешала. Вздохнула и принялась сноровисто натаскивать себе травы посуше, чтоб не на сырой земле лежать.

В этот раз спалось неплохо. На более-менее сытый желудок да под тёплым полушубком. От привычного детского кошмара проснулась всего раз и быстро заснула опять. Не сравнится с началом пути, когда Василиса сбежала, ещё не зная, что делать и куда идти.

Перед сном вспоминала, как тогда прям посреди ночи бросилась прочь из терема от хмельного мужа и до самой зари шла. С рассветом лишь под ёлку присела да огляделась, понимая, что натворила. А после всё равно дальше отправилась и целый день почти до полуночи брела, куда глаза глядят, всё ещё видя Иванушку как наяву, и как он от неё отпрыгнул. Как смотрел, будто сама виновата, что ему противно. Куда шагала, и не понимала. Пыталась сбежать, да разве сбежишь от самой себя? Вот и не вышло.

Сейчас Василиса уже привычно поджала колени к груди, спрятала руки в рукавах и спала, как с детства привыкла — не дрожа от лесных звуков и шорохов. Спасибо матушке, что научила, как ночлег себе сделать, ежели из избы гонят. Часто приходилось её же наукой пользоваться, когда родительница больно серчала, и наставало время уносить ноги, покуда не остынет. Благо, лесные звери ни разу не обидели дитя. Может, леший подсобил, а может, за свою приняли, лесную? С таким-то обликом.

Утром девушка посмотрела на себя. Случайно, так-то не хотела, давно привыкла сразу поверхность баламутить, чтоб не мелькнуло ничего. Да задумалась, вода в запруде успокоилась, и отражение выплыло жабьей рожей.

Пучеглазая, губищи с палец каждая, а сама отощала, будто Кощеева родственница. Да не будь у неё кожи рябой, и без того за лягушку сошла бы как пить дать! А так, жаба и есть — жаба. Царь-батюшка ещё милостивый оказался, прозвище доброе дал, чтоб злые языки утихомирить. Да всё равно трепали.

А царь ведь с самого начала её по-отцовски приветил как родную! После венчания подошёл и руками всплеснул: «Ах ты, мастерица-искусница! А есть в тебе дар божий! Не ожидал я прыти такой! А коли мужу за ночь рубаху вышила, чего б тебе и мне не вышить, а? Уж порадуй батюшку!»

Она и старалась, что ей, сложно разве? Для своей-то семьи родной! Теперь-то из всех близких у неё лишь они, почитай, и остались. Жаль только, от её стараний мало проку оказалось.

В путь отправилась с рассветом. Потирала раскрасневшиеся и кровоточащие на трещинках бородавчатые руки, дышала в ладошки, чтобы отогреть нос, и ждала, когда Ярило смилостивится и даст тепла поболе. Но сегодня Ярило, похоже, был занят, и небо заполонили низкие тучи, грозя стылым дождём.