Игра Дьявола

Игра Дьявола

Холодный зимний вечер врезался в память не семейной идиллией, не хрустом снега под ногами и даже не запахом маминых духов, смешанным с колючим морозным воздухом. Он запомнился первой трещиной. Первой странностью, которая, как шрам, осталась на подкорке сознания.

Мы недалеко отошли от подъезда, от желтого света окон, обещавшего тепло и безопасность. Отец в своей тяжелой кожаной куртке, мать, укутанная в мягкую норковую шубу, крепко держали меня за руки.

Я вырвался, задыхаясь от восторга и ужаса, ткнул пальцем в начало темной аллеи, что вела к заброшенной заводской проходной.

— Смотрите, волк!

— Где? — с улыбкой обернулась мама.

Аллея оказалась пуста. Как будто ничего и не было. Но я-то видел!

— Ну, волк! Вы что, не видели? — в голосе послышались слезы.

— Я никого не видела. Может, папа видел? — Мама снова взяла меня за руку.

— Волки здесь не водятся. Наверное, собака пробежала, — равнодушно бросил отец.

Мне было три или четыре года, но я точно знал, как выглядят волки. И тот факт, что они "не водятся", ничего не значил перед тем, что я увидел. Он был прекрасен и оттого жуток. Белоснежная шерсть, сливающаяся со снегом, и два угля-глаза, впившиеся в меня на мгновение, прежде чем исчезнуть. Я до сих пор помню детскую обиду от того, что мне не поверили.

Годами позже, уже взрослым, я спросил мать об этом случае. Она покачала головой: «Там никого не было. Ни собак, ни следов». Потом добавила тихо, почти шепотом: «Но ты у меня всегда видел то, что другим не дано».

Обсуждать другие "случаи" не имело смысла, я их не помнил. Вернее, память надежно спрятала их в самые глубокие, непроглядные чуланы сознания. Я пытался списать все на фантазии. Но почему тогда мне стоит лишь вспомнить и закрыть глаза, я вижу те два черных провала и чувствую ледяной укол обиды, смешанной со страхом? Этот волк не просто был видением. Он знал, что я его вижу. И это было только началом.

Детскими фантазиями не объяснить того, что случилось в деревне, когда мне было девять. Пока взрослые убирали кукурузу, я играл с местной девочкой на заднем дворе, упиравшемся в огромную поляну, за которой темнел частокол мрачного леса.

Перед уходом бабушка строго наказала, вглядываясь нам прямо в глаза: «На поле не ходите! Там после войны мины остались».

Особого желания нарушать запрет не было. Старый, почерневший от времени дом и этот гнетущий, молчаливый лес нависали над нами, угнетая и заставляя держаться поближе к крыльцу. Но мое проклятое любопытство пересилило страх. Я всматривался в кромку леса, надеясь увидеть мелькнувшую лису или лося.

И, увидев резкое движение в густой тени, я инстинктивно схватил девочку за рукав.

Мы замерли, вглядываясь в чащу. Из лесного мрака на нас смотрело Нечто. Существо, сгорбленное и неестественно высокое. Все его тело было покрыто слипшейся, грязно-бурой шерстью, будто оно только что вылезло из могилы. Его огромная лапа с длинными, костяными пальцами, с которых свисали клочья шерсти, лежала на стволе сосны, впиваясь когтями в кору.

— Ты это видишь? — прошептала девочка.

Чудовище не издало ни звука. Оно лишь медленно, на полусогнутых ногах, с какой-то жуткой, плавной грацией отступило вглубь чащи, растворившись в тенях, будто его и не было.

— Бежим! Надо родителям сказать! — закричал я, и мы рванули к далеким силуэтам взрослых.

Но почти у самой кромки кукурузы она резко остановила меня.

— Подожди. — Она тяжело дышала. — Может, не надо? Они не поверят. Будут смеяться или ругать.

Ее иррациональная логика поразила меня до глубины души, и я согласился. Возвращаясь к дому, воодушевленный тем, что видел не один, пытался расспросить ее, найти оправдание, название, хоть какую-то ниточку.

— А глаза ты видела? Красные, жуть.

Она лишь резко ударила меня по плечу:

— Хватит пугать! Ты уедешь, а мне тут жить.

Тогда я понял: это не было галлюцинацией. Это было реально, и оно приходило не только ко мне.

После этого я годами боялся ездить в деревню. Следующая поездка случилась лишь лет в тринадцать. Погостил неделю у тети. Семья у нее была глубоко верующей, в доме висели иконы, соблюдались все посты и праздники, но люди они были тихие и ненавязчивые. Никаких явных странностей не происходило, если не считать непроходящего чувства, что за мной наблюдают. Я ловил на себе взгляды, но, оборачиваясь, видел пустоту. Это был уже другой страх: тихий, хронический, вгрызающийся изнутри. Я был не жертвой нападения, а объектом пристального, неотрывного изучения.

Казалось, стены города надежно защищают. Я ошибался. Следующая встреча случилась в шестнадцать, на дне рождения друга в частном доме на окраине. Мы веселились, алкоголь на меня почти не действовал. Сейчас я думаю, это было не преимущество, а часть проклятия. Недозволение забыться, тотальная трезвость перед лицом надвигающегося кошмара.

Все разошлись спать. Мне выпала самая дальняя комната, в конце длинного, тонущего во мраке коридора с непропорционально высокими потолками. Глубокой ночью я проснулся и побрел в туалет. Напитки брали свое.