«Она — тишина. Он — шум. Их столкновение стало началом музыки».
— Хочешь по-настоящему сложную задачу? — Макс лукаво прищурился, крутя в руках пластиковую крышку от колы.
— Опять спор? — фыркнул Слава, его напарник по баскетбольной команде. — После истории с двойкой по геометрии ты не боишься?
— То было недоразумение, — Макс откинулся на спинку скамейки, заложив руки за голову. — А сейчас мне хочется чего-то действительно интересного.
Он кивнул в сторону школьного двора, где, словно пришедшая из другого мира — тихого, недоступного, словно отделённого от всех невидимым стеклом, — стояла она.
Кира Лазарева.
Девушка, которую в школе называли "ледяной королевой". Не потому что была злобной — напротив, в ней не было агрессии. Просто холодная, отстранённая, будто за невидимой преградой. Она не смеялась, не сидела с кем-либо на переменах, уходила сразу после последнего звонка. Ходили слухи: кто-то говорил, что у неё умер брат, другие — что после развода родителей она будто исчезла внутри себя. Но точно никто ничего не знал.
— Говорят, она никого к себе не подпускает, — протянул Слава, проследив за взглядом друга. — Даже на биологии как-то заявила, что "личные темы — не по программе".
— Тем интереснее, — усмехнулся Макс. — Спорим, за месяц она влюбится?
Слава приподнял бровь:
— В тебя?
— А в кого же ещё?
— А если нет?
Макс задумался. Лёгкой добычей Кира точно не была. Но именно в этом и заключался азарт.
— Если нет... — он потянулся, будто ему было скучно, — тогда месяц ношу твой рюкзак и молчу без разрешения. Прямо как послушный пёс.
— А если да?
Макс снова перевёл взгляд на девушку. Она стояла под старой липой с книгой в руках, словно всё происходящее вокруг не имело к ней никакого отношения.
— Тогда ты признаешь, что даже ледяные королевы тают, — его губы тронула самоуверенная усмешка. — Главное — знать, где подогреть.
Кира терпеть не могла перемены. Слишком много шума, слишком много людей, слишком много пустых разговоров. Она держалась в стороне не из-за ненависти к окружающим — просто рядом с ними всё казалось фальшивым, как плохо сыгранный спектакль.
Она стояла под липой с книгой, будто спряталась в другой реальности. Здесь, между строк, всё было ясно. В книгах никто не притворяется, не играет роль заинтересованного. Там люди ошибаются искренне.
— "Ледяная королева", — донеслось до неё шёпотом. — Как оригинально.
Кира не обернулась. Такие слова уже давно не ранили её. Даже не задевали. Почти.
Из спортзала хлопнула дверь, донёсся голос физрука. Всё шло своим чередом. Всё, как всегда. За исключением одного взгляда — горячего, настойчивого, прожигающего спину сквозь ткань рубашки.
Она медленно подняла глаза. На другом конце двора стоял он.
Максим Арсенов. Центровой баскетбольной команды. Любимец учителей, лидер класса. Все вращались вокруг него, как спутники вокруг яркой звезды. И он это прекрасно знал.
Он смотрел прямо на неё. И улыбался.
Зачем? Что ему от неё нужно?
Макс не привык отступать. Особенно когда перед ним стояла задача с вызовом. А Кира была именно такой задачей — непредсказуемой, непростой и, как он сам себе уже честно признался, пугающе интересной.
На следующий день он подошёл к ней во время перемены. Без компании, без обычной самоуверенной ауры, которой наполнялись школьные коридоры при его появлении.
— Привет, — просто сказал он.
Кира подняла глаза от книги. В её взгляде не было враждебности. Только лёгкое удивление — будто прохожий вдруг обратился к фонарю.
— Ты что-то хотел? — её голос был спокойным и холодным, как вода из-под крана весной.
— Просто решил узнать, что ты читаешь, — Макс сел на край скамейки, оставив между ними безопасную дистанцию. — У меня всё время ощущение, будто ты находишься в другом мире. Хочется знать, что за портал у тебя в руках.
Кира чуть нахмурилась, но книгу не закрыла.
— Рэй Брэдбери. "Вино из одуванчиков".
— Классика, — кивнул он и на секунду замолчал. — Знаешь, я всегда думал, что ты игнорируешь всех специально. Чтобы быть "не как все".
Она вскинула бровь.
— А ты часто тратишь своё время на обесценивание людей, которых не знаешь?
Макс усмехнулся. Острый ответ. Интересно.
— Иногда. Но сейчас нет. Сейчас я слушаю.
Несколько секунд они молчали. Макс не знал, что ещё сказать. А Кира не чувствовала необходимости говорить первой. В этом молчании было странное равновесие.
Когда прозвенел звонок, она поднялась.
— Если хочешь читать — начни с "Октябрь наступил слишком рано". А споры оставь на спортзал.
И ушла, оставив Макса с редким ощущением: он не победил. И не проиграл. Но точно стал частью какой-то другой игры.
Макс ждал. Следующий день казался бесконечным. Он пытался сосредоточиться на уроках, но мысли всё время уносились к той странной сцене на скамейке. Она не улыбалась — но и не оттолкнула. Он не был уверен, проигнорирует ли она его теперь. Или это уже начало.
Во время большой перемены он снова увидел её — в том же месте, под липой. На этот раз — без книги. Просто сидела, подперев щёку рукой, уставившись в никуда. Или куда-то внутрь себя.
— Привет, — сказал он, стараясь говорить мягко, без давления.
Она повернулась. Лицо не изменилось. Но и не отвернулась.
— Ты снова здесь, — констатировала Кира.
— Я упорный, — усмехнулся он. — Как любой хороший центровой.
Кира кивнула. Молча. Макс опустился рядом.
— Слушай, а ты всегда одна? Или просто я тебя всегда вижу одну?
— Люди устают от тишины. Я — от шума. Мы несовместимы, — сказала она, глядя вдаль. — А ты? Почему вдруг интересуешься мной?
Макс почувствовал, как его улыбка чуть дрогнула. Он не мог сказать: «Да так, спор проигрывать не хочу». Но и врать не хотелось.
— Просто ты другая. И это... интересно. Редко встретишь человека, который не притворяется.
Кира повернулась к нему. И впервые — по-настоящему — посмотрела в глаза.
— А ты?
Он не понял сразу.
— Что — я?
— Притворяешься?
Макс отвёл взгляд. И вдруг понял: у него нет ответа. По крайней мере — честного.
Кира не хотела вспоминать. Но память упряма. Иногда она оживает без разрешения — как фон, сквозь который невозможно пробиться.
То утро начиналось, как и сотни других. Завтрак, короткий разговор с братом, школьный рюкзак, впопыхах забытая зарядка. А потом — звонок в дверь. Мамин крик. Телефон, выскользнувший из её рук. Больница. Запах антисептика. Тихие шаги врача и слова, которые впились в сознание:
"Авария. Несовместимо с жизнью."
Мир Киры тогда разломился. Всё тёплое, надёжное, живое исчезло. Осталась только пустота — плотная, вязкая, всепоглощающая. Школа превратилась в механический ритуал. Люди — в раздражающий фон. Они продолжали жить, дышать, строить планы. А она — просто существовала.
С тех пор её никто по-настоящему не трогал. Ни физически, ни душой. Никто и не пытался. До него.
Макс.
Он был шумом в её тишине. Ярким пятном на потускневшем холсте. И, что страннее всего — он не давил. Не вторгался, не требовал. Просто был рядом.
Сегодня он снова сел рядом на скамейку. Без шуток. Без лишних слов. Она чувствовала его взгляд — внимательный, но не навязчивый. Он ждал, будто понимая, что торопиться нельзя.
— Я не люблю, когда меня трогают, — сказала она вдруг, сама удивляясь, что нарушила тишину.
Макс повернулся к ней, удивлённо, но не с испугом. Кивнул:
— Учту. Спасибо, что сказала.
Она прикусила губу. Хотела добавить: «Потому что в последний раз, когда я обняла кого-то, он исчез навсегда». Но не смогла. Слова застряли в горле — горячие, колючие.
И всё же он не спрашивал. Не пытался влезть туда, где боль. Просто остался рядом. Его молчание не резало тишину — наоборот, делало её легче.
И вдруг Кира поймала себя на мысли: она не хочет, чтобы он уходил.
Кира никогда не звонила первой. Не писала. Не искала встреч. Для неё любое приближение к людям было как шаг на тонкий лёд: риск провалиться, снова утонуть в боли, в разочаровании. Но сейчас… рука сама тянулась к телефону.
На экране — диалог с Максом. Почти пустой. Пара нейтральных сообщений, как эхом отражающих школьные разговоры. Но сегодня она открыла его и, не думая, написала:
Ты сегодня будешь под липой?
Ответ пришёл быстро:
А ты будешь?
Да.
Значит, и я буду.
Её сердце забилось чуть быстрее. Глупо. Нелепо. Но — по-настоящему.
Он пришёл в привычное время. На этот раз — с двумя стаканами кофе из автомата. Один поставил рядом с ней, ничего не говоря. Кира подняла бровь.
— Ты даже не спросил, пью ли я кофе.
— Не спросил, — кивнул он. — Но добавил молоко. Просто почувствовал, что тебе не понравился бы крепкий. Ты не из тех, кто нуждается в бодрящем ударе.
Она усмехнулась краешком губ. Он угадывал — и не давил. Брал тонко, почти незаметно.
— Ты ведь что-то скрываешь, — сказала она спустя паузу.
Макс притих. Не ожидал. Или не хотел, чтобы она заметила.
— Все что-то скрывают, — отозвался он.
— Но не все играют в правду так красиво.
Он посмотрел на неё. И впервые — по-настоящему, без улыбки.
— Я и сам не знаю, где заканчивается игра.
Кира почувствовала, как внутри всё сжимается. Вот она — правда. Или, может, только её осколок. Но он резал сильнее всего.
Она взяла стакан с кофе и сделала глоток. Горький, с лёгкой сладостью. И впервые за долгое время — позволила себе немного тепла. Пусть и с привкусом риска.
Вечером, лёжа в темноте, она долго смотрела в потолок. И вдруг поняла: она нарушила правило. Позволила себе чувствовать. А значит — лёд тронулся. И под ним — вода.
Макс не помнил, когда всё пошло не по плану.
Сначала это был азарт. Задача. Возможность доказать себе, что он может растопить даже самый крепкий лёд. И он действовал по привычной схеме — уверенность, шутка, внимание. Формула, которая всегда работала.
Но с Кирой всё было иначе. Она не смеялась по заказу, не искала его взгляда, не расплывалась в улыбке после комплиментов. Она была собой. И от этого становилась сильнее. И страшнее.
Он заметил это в тот момент, когда впервые задумался: «А что, если я не хочу, чтобы это заканчивалось?»
Вечером Макс сидел у себя в комнате, глядя в потухший экран телефона. Там — последнее сообщение от Киры: короткое, нейтральное, но он перечитал его пять раз. И это его бесило.
Его бесило, что она не спешит. Что не играет по его правилам. Что он больше не знает, как себя вести — как быть собой, если та самая «собой» уходит у него из-под контроля.
Бесило, что ему страшно.
Он вспомнил, как однажды увидел, как она закрыла глаза на солнце. Просто на секунду. И в этой секунде было больше жизни, чем в сотне их школьных «вечеринок».
— Что-то ты сам на себя не похож, — заметил Слава в раздевалке после тренировки.
Макс молчал. Лицо скрывал в полотенце.
— Всё из-за неё?
Он поднял взгляд. Не стал притворяться. Кивнул.
— Знаешь, чувак... это уже не похоже на спор, — Слава усмехнулся. — Ты влип.
Макс горько улыбнулся.
— Я не влип. Я провалился. И не знаю, хочу ли выбираться.
Он сказал это и вдруг понял, насколько это правда.
Игра кончилась. Но чувства остались. И теперь он не был уверен, готов ли к этой реальности.
Макс не помнил, когда всё пошло не по плану.
Сначала это был азарт. Задача. Возможность доказать себе, что он может растопить даже самый крепкий лёд. И он действовал по привычной схеме — уверенность, шутка, внимание. Формула, которая всегда работала.
Но с Кирой всё было иначе. Она не смеялась по заказу, не искала его взгляда, не расплывалась в улыбке после комплиментов. Она была собой. И от этого становилась сильнее. И страшнее.
Он заметил это в тот момент, когда впервые задумался: «А что, если я не хочу, чтобы это заканчивалось?»
Вечером Макс сидел у себя в комнате, глядя в потухший экран телефона. Там — последнее сообщение от Киры: короткое, нейтральное, но он перечитал его пять раз. И это его бесило.
Его бесило, что она не спешит. Что не играет по его правилам. Что он больше не знает, как себя вести — как быть собой, если та самая «собой» уходит у него из-под контроля.
Бесило, что ему страшно.
Он вспомнил, как однажды увидел, как она закрыла глаза на солнце. Просто на секунду. И в этой секунде было больше жизни, чем в сотне их школьных «вечеринок».
— Что-то ты сам на себя не похож, — заметил Слава в раздевалке после тренировки.
Макс молчал. Лицо скрывал в полотенце.
— Всё из-за неё?
Он поднял взгляд. Не стал притворяться. Кивнул.
— Знаешь, чувак... это уже не похоже на спор, — Слава усмехнулся. — Ты влип.
Макс горько улыбнулся.
— Я не влип. Я провалился. И не знаю, хочу ли выбираться.
Он сказал это и вдруг понял, насколько это правда.
Игра кончилась. Но чувства остались. И теперь он не был уверен, готов ли к этой реальности.