Игра на повышение

Глава 1

Я сегодня при полном параде и настроена решительно, как будто сама судьба выписала мне повестку на генеральное сражение. С утра – бодрящий контрастный душ, чтобы окончательно разбудить сонное тело, потом – тщательно наведённый макияж, или, как я называю, «боевая раскраска», и, наконец, «форма одежды номер один». Разумеется, всё в рамках строгого корпоративного дресс-кода, но с парой крошечных акцентов, заметить которые способен лишь глаз внимательного мужчины. И то – не столько увидеть, сколько дорисовать в воображении.

Перед выходом я задержалась у зеркала, посмотрела на себя придирчиво и строго, как экзаменатор. «Алина, ты прелесть. У тебя всё получится!» – сказала отражению и, улыбнувшись, выпорхнула из своего уютного гнёздышка на двадцатом этаже. День только начинался, а у меня уже появилось откуда ни возьмись ощущение лёгкого везения. Стоило нажать кнопку, и лифт тут же открыл двери, будто он только и ждал меня.

Внутри оказался симпатичный молодой человек, явно из тех, кто ещё верит в чудеса и случайные встречи. Его взгляд заметно скользнул по моей блузке – и я внутренне усмехнулась. Ну что ж, пусть тренирует свою наблюдательность, может, в жизни пригодится! В конце концов, любой женщине приятно почувствовать на себе искренний интерес. Главное, чтобы всё оставалось в рамках приличия. А этот юноша, кажется, сам растерялся: несколько раз шумно вдохнул, словно проверял, не включили ли в лифте ароматерапию. Но нет, это всего лишь мой любимый парфюм – спасибо Джорджо Армани (пусть земля ему будет пухом) за MY WAY.

На первом этаже я бодро вышагнула к своей малышке – алого цвета машинке, которая давно стала мне чем-то вроде компаньона. Села за руль и поехала в офис. Настроение – деловое, взгляд сосредоточенный. Опаздывать никак нельзя, а дороги у нас – лотерея: никогда не знаешь, что выкинет встречный водитель. Мужчины любят повторять расхожую фразу, что женщина за рулём – это «обезьяна с гранатой». Но, если уж на то пошло, большинство мужчин за рулём – это лоси на минном поле: никогда не угадаешь, куда и с какой прытью он ударит своим копытом.

Пока ехала, мысли крутились вокруг одного: мне, Алине Романовской, сегодня непременно повезёт. Не зря же судьба подарила мне такую звучную фамилию! Спасибо нянечке Вассе Агаповне, Царствие ей небесное, что настояла на сохранении моего «дворянского» наследия. Конечно, я вовсе не ощущаю себя аристократкой, но втайне приятно воображать, как когда-то по этим улицам в карете мчалась на бал некая графиня Романовская – Аглая или, скажем, Екатерина.

И всё же, признаюсь честно: везение мне не просто нужно – оно уже стало привычкой. Ведь кто в нашем рекламном агентстве «Проспект» лучший креативный менеджер? Я, и без малейшего кокетства. Кто сумел заключить контракт с китайской компанией, продающей женское бельё на крупнейшем китайском маркетплейсе? Разумеется, тоже я. Восточные партнёры, увидев придуманные мною слоганы и рекламные макеты, были, мягко говоря, в восторге.

Главный представитель, господин Вэнь Цзябао, после презентации долго не мог прийти в себя. Сидел, вытирал платочком лысину и изображал, будто ему просто жарко от ламп. Ага, от светодиодных! Но я-то знала: он был поражён наповал силой креатива! В тот раз я даже слегка нарушила дресс-код: расстегнула одну лишнюю пуговку на блузке, и это произвело на публику куда больший эффект, чем целый рекламный ролик. Господин Цзябао взирал, – проще сказать, таращился, – так пристально, будто пытался разгадать, какой именно шрифт я выбрала для слогана. Если бы его взгляд обладал магией, он наверняка смог бы пролистать все мои проекты до самой черновой папки.

Ну разве после такого головокружительного успеха может кто-то иной занять кресло заместителя генерального директора агентства «Проспект»? Конечно, нет! Я именно так и думаю, пока уверенно веду свой маленький автомобиль сквозь поток машин. Каждое нажатие на педаль, каждый поворот руля даются мне с особым чувством: словно я управляю не просто автомобилем, а собственной судьбой. Чем ближе я подъезжаю к нашему офисному зданию в одной из башен Москва-Сити, тем громче колотится сердце. «Ничего, – говорю себе, – держись, Алина, всё будет хорошо. У тебя нет конкурентов в нашей компании!»

Я ставлю машину на парковку – и почти слышу аплодисменты шин о гладкий асфальт. Птицей взлетаю к вестибюлю, потом стремительно – на наш 35-й этаж. И вот уже королевой бала иду к своему рабочему месту, как по красной ковровой дорожке. Кажется, даже ковролин под ногами становится мягче, когда по нему шагаю. Коллеги встречают меня приветственными словами, кто-то кивает, кто-то бросает тёплую улыбку. Женщины – сдержанно, но заметно – смотрят с завистью, приправленной уважением, мужчины же откровенно рассматривают, будто пытаются разгадать секрет моего сияния. И мне безумно приятно ощущать себя в центре всеобщего внимания, будто я светильник, к которому тянутся мотыльки.

Да, я заслужила это право! Потому что мне двадцать девять, и я с двадцати одного, сразу после окончания университета, пахала каждый день, как раб на галерах, лишь бы вырваться из нищеты, которую будто специально уготовила мне судьба. А она, моя планида, с самого рождения намекала на печальное будущее. Ведь я круглая сирота. Меня нашли у дверей детского дома в лютый мороз, всего за пару дней до Нового года.

Такой вот я «подарочек», упакованный в скрипучий кулёк. Хорошо, что тогда на крыльцо вышла нянечка Васса Агаповна – женщина с зорким глазом и золотой душой. Хотела просто глянуть, идёт ли снег, а вместо этого обнаружила меня – крошечный, подвывающий комочек жизни. Она принесла найдёныша внутрь, отогрела, накормила молочной смесью и даже имя придумала. В те дни она зачитывалась романом «Алина и король» Анн и Серж Голон, вот и решила: пусть эта девочка станет Анжеликой. Может, и ей когда-нибудь выпадет судьба королевы. Но потом передумала – для России вычурно слишком. Когда стали записывать, она своей рукой начертала: Алина.

Глава 2

Филипп Константинович ёрзает в кресле, будто не может найти удобное положение. Пытаюсь поймать его взгляд, но он всякий раз улепетывает, словно рыбка, соскальзывающая с крючка. Что с ним? Будто сидит на раскалённой сковородке. В голову приходит нелепая мысль: может, пружина в кресле сломалась? Или кнопка какая в ненужном месте оказалась?

– Шеф, у вас всё в порядке? – не выдерживаю и задаю вопрос. Может, это прозвучало не слишком вежливо, но хотя бы выглядит как проявление заботы о здоровье дражайшего руководителя.

– А? Да, всё хорошо, – встрепенулся Жираф и машинально поправил свой эксклюзивный галстук.

Ах, этот его гардероб! Каждый предмет – не просто одежда, а демонстрация того, как человек умеет наслаждаться достигнутым. В молодости он долго знал, что такое бедность. Зато теперь отрывается по полной: усыпанный бриллиантами платиновый Rolex, золотая печатка с личным гербом, запонки и зажим для галстука из того же металла. Сидит передо мной, словно самый дорогой Жираф на свете, выставленный живым экспонатом в музее «История мировой роскоши».

Эта мысль меня так и подмывает рассмешить, но я стараюсь держать лицо. Мужчины ведь такие мнительные: покажешь лёгкую улыбку – и они уже теряются в догадках, что именно ты заметила. Иногда кажется, если на кого-то взглянуть с загадочной усмешкой, он тут же начнёт поправлять галстук или пиджак, уверенный, что там что-то не так. Господи, только бы мой начальник не кинулся проверять себя так же старательно – я бы этого зрелища точно не выдержала.

– Алина…

Ой, кажется, я опять ослышалась? Он сказал «Алина» вместо привычного «Лина» или просто оговорился?

– …Я тебя вызвал, чтобы сообщить одну очень хорошую новость.

– Я вас очень внимательно слушаю, шеф, – отвечаю с видом идеальной сотрудницы. Внутри всё подбирается, а улыбка на лице расцветает новыми гранями. Я знаю, что сейчас произойдёт. Вот он, мой звёздный час! Мой триумф!

– Я тут посовещался и пришёл к выводу, что нашему агентству нужны новые идеи, – начинает он, и голос его становится особенно торжественным. – Работает компания, конечно, отлично. Мы по-прежнему в числе лидеров, у нас надёжный запас прочности. Но! – Жираф величественно вздымает указательный палец с отполированным ногтем и встаёт.

Следую за ним глазами, как подсолнух за солнцем. Он прохаживается по кабинету, будто готовится произнести речь на Санкт-Петербургском экономическом форуме, который так любит посещать из-за возможности потереться рядом с сильными мира сего.

– Чтобы сохранить лидерство, нам нужны новые, свежие идеи. Яркие, сочные, как… апельсины! – выдаёт он, и у меня внутри от восторга щёлкают фанфары. – В этой связи я решил, что кресло заместителя генерального директора нашего агентства «Проспект» займёт… –

Уже чуть привстаю, затаив дыхание, готовая услышать свои имя и фамилию, и в голове за секунду мелькает целый парад картинок: цветы от коллег, поздравления, шампанское, новый кабинет. Тачка с личным водителем.

– …самый достойный!

Что?! У меня внутри всё резко обрывается. «Самый достойный»? Простите, это как? Разве не я? Я же лучше всех! Хлопаю глазами и смотрю на Жирафа, который стоит у окна, глядя на просторы столицы и загадочно улыбается.

– Простите, шеф, я не совсем понимаю, – подаю голосок. Снаружи он звучит мягко и скромно, но внутри у меня клокочет вулкан. Вот бы сейчас подойти, ухватить его за этот драгоценный галстук, встряхнуть посильнее и крикнуть: «Да что ж вы такое мудрите?!» Но нельзя. Надо держать лицо. Даже если внутри всё готово разорваться, засыпать всех горячим пеплом и раскалённой лавой.

– Объясняю, – продолжает Жираф невозмутимо. – Кресло заместителя генерального директора, то есть креативного директора, займёт тот, кто…

Не успевает договорить. Звонок! Жираф подпрыгивает к столу с неожиданной для его возраста лёгкостью, хватает трубку:

– Что? Да? Пусть заходит!

Поворачиваюсь к двери. Она открывается, и в кабинет входит… ОН. Жгучий красавец. Широкие плечи, фигура атлета, аквамариновые глаза, в которых можно утонуть без остатка. Чёткий изгиб рта, сильные скулы, ровный нос, смуглая кожа – словно сошёл с портрета художника, специализирующегося на образах героев. А одет он так, что любой модный показ позавидовал бы: безупречный костюм, без кричащих деталей, но с тем самым вкусом, который подчёркивает уровень.

– Алина, позволь тебе представить, – говорит Жираф возвышенно, пожимая руку вошедшему. И тот делает это с таким достоинством, будто он не менее влиятелен и богат, чем сам шеф. Часы на запястье у него без бриллиантов, запонки попроще, но во всём ощущается стиль и гармония.

И у меня внутри снова всё обрывается: да что ж это за представление началось в этом театре? Поднимаюсь, киваю головой – и в этот миг аквамариновые глаза незнакомца накрывают меня своим светом, словно внезапная вспышка на море моря в солнечный день. Их сила такая, что внутри рождается горячий, плотный шар, и от него по всему телу расходится волна, оставляя лёгкое головокружение.

Я жду, когда его взгляд, как это бывает у мужчин, проскользнёт по привычной траектории: от лица – вниз, к вырезу платья, зацепится за ложбинку, задержится, словно цепляясь за сеть, и потом не без труда поднимется обратно, будто пытаясь оправдать себя. Даже шеф, мой «Жираф», иной раз позволяет себе подобный маршрут.

Глава 3

Глубоко личный провал Романа Орловского случился стремительно и оглушительно, будто гром среди ясного неба, и отозвался в рекламном мире таким скандалом, что о нём судачат до сих пор, украшая пересуды всё новыми подробностями. А ведь ещё совсем недавно этот господин считался восходящей звездой: любимец клиентов, мастер громких презентаций, тот самый человек, который способен продать пустую коробку как «инновационное решение для хранения будущего».

Его ставили в пример молодым менеджерам: мол, учитесь, вот так надо пахать и делать карьеру. Он же, едва перевалив за тридцатник, сидел в кресле заместителя генерального директора в холдинге «Вертикаль» – одном из пяти крупнейших в стране. Зарплата у него была такая, что я даже боюсь озвучить её вслух, иначе придётся идти за валерьянкой. В разы больше моей, и это при том, что сама тоже, между прочим, далеко не последняя фигура в нашем «Проспекте».

И всё же, как это ни смешно и ни горько, карьера Орловского рухнула не из-за провала рекламной кампании или конфликта с акционерами, а из-за банальной похоти. Ну как банальной… История вышла на редкость колоритная.

Рассказывают, однажды господин председатель совета директоров «Вертикали» неожиданно вернулся в офис – то ли забыл важный документ, то ли решил кого-то застать врасплох. И уж точно он сам не ожидал, что застанет врасплох собственного зама и… дражайшую супругу. Картинка, говорят, была такая, что хоть маслом пиши, хоть камеру включай – любой продюсер фильмов «для взрослых» взвыл бы от зависти. Шикарный, ручной работы, выточенный из красного дерева, покрытый зелёным сукном и россыпью документов и отчётов стол, превратился в подмостки импровизированного спектакля. Госпожа председательша, блиставшая в обществе в бриллиантах и дорогих туалетах, предстала в куда более «естественном виде». Орловский же, похоже, полностью забыл, где находится: не в отеле, не на яхте, а в сердце корпорации, где каждый уголок дышит властью и деньгами.

Говорят, супруг некоторое время, застыв соляным столбом, взирал молча, пока парочка в запале не заметила его присутствия. И это молчание оказалось страшнее любого крика. Мужчина, облечённый почти царскими полномочиями, не стал устраивать разборки на месте – сдержался, выдохнул и удалился. И правильно сделал: корпоративные стены многое слышали, но выносить сор из избы принято не сразу, а красиво.

Последствия, конечно, не заставили себя ждать. Жена в слезах и прикрыв фингал под глазом тональным кремом и солнечными очками отправилась в затяжной круиз по Средиземному морю, «для здоровья и нервов», как писали в глянцевых хрониках. Разводиться в таких семьях не принято – миллиарды разделу не подлежат. А вот Романа выгнали с позором, без всякого «золотого парашюта» и даже без возможности «попрощаться с коллективом». Его фамилию буквально вымарали из истории «Вертикали», а в кулуарах шептали: «закрыт для бизнеса ныне, присно и во веки веков».

И знаете, что самое забавное? Ещё вчера он был символом успеха – красивый, умный, с акульей хваткой. А сегодня – изгой. Карьера разрушена, репутация в клочья. И всё потому, что не удержал штаны застёгнутыми.

Так зачем же наш Жираф приютил этого беглеца? Вопрос, который терзает меня сильнее всего. Тут я вижу два варианта. Первый – типичная самцовская солидарность. Шеф мой, хоть и приближается к возрасту, когда стрелки на мужских часах неумолимо ползут к половине шестого, всегда был неравнодушен к историям про «героизм на любовном фронте». Говорят, и у него в прошлом случался похожий конфуз: будто бы сам попадал в любовный треугольник, где в роли вершины оказался очень влиятельный супруг.

Второй вариант куда более прагматичный: Орловский всё равно профессионал высокого уровня. Да, скомпрометирован, да, запятнан по самые уши, но ведь талант не исчезает. Наоборот: обиженные, опальные и голодные до реванша люди иногда работают лучше всех. Для Жирафа это может быть козырь: такого игрока под боком держать выгодно, а заодно и коллектив немного попугать, чтоб не застаивался.

И вот теперь этот «романтический изгнанник», красавчик с тёмной славой, сидит напротив в переговорной, смотрит на меня своими аквамариновыми глазами и, кажется, даже пытается строить глазки. Думает, наверное, что его прежние «подвиги» действуют на женщин, как магия. Ха! Только не на меня. Я прекрасно знаю, чем заканчиваются такие «достижения». Хотя, если быть честной самой с собой, где-то глубоко внутри щёлкает любопытство. Потому что кто-кто, а я уж точно не пропущу момент, когда кобелирующий странник снова наступит на собственный хвост.

Вторая причина, и тут я, хоть и скрипя зубами, вынуждена признать очевидное: Роман Орловский мастер своего дела. Человек-головоломка, человек-идея. Он видит то, что другим даже во сне не привидится. Вот взять хотя бы его легендарную рекламу нижнего белья. Гениальнейший ход! В момент, когда все прочие копирайтеры и сценаристы с режиссёрами пытались выжать очередное «женское счастье» и «идеальные формы», Роман умудрился повернуть тему так, что в магазин после выхода ролика ломились... мужчины.

Толпы мужчин! Тех самых, что обычно с кислой миной тащатся за жёнами по торговым центрам. А тут сами рвали двери, чтобы скупить нижнее бельё оптом, как пельмени на акции. Потому что Орловский правильно рассчитал время – аккурат перед 8 марта – и правильно надавил на психику: мол, если хочешь подарить женщине то, что ей действительно понравится, иди сюда. И вот ведь удивительно: довольны оказались все. Мужчины – оттого, что быстро закрыли вопрос с подарком, женщины – потому что презент оказался неожиданно удачным.

Таких примеров в его биографии навалом. И, признаюсь честно, когда думаю об этом, в сердце колет иголочка ревности. Я тоже человек талантливый, черт побери, но такой вот искры, этого дьявольского огонька, как у него, у меня нет. Ну что за несправедливость?! Неужели именно этой искры мне и не хватит для победы в придуманном Жирафом конкурсе?

Глава 4

Задаю Роману географический вопрос. Тот лениво пожимает своими широкими плечами и делает это с такой небрежностью, словно передо мной не рекламщик с подмоченной репутацией, а какой-то миллиардер на яхте где-то в Портофино. Вид у него при этом такой, будто он весь мир исходил вдоль и поперёк, всё перепробовал, всё повидал, пресытился донельзя и теперь ему вообще абсолютно плевать, куда поедем. Хоть в Кострому, хоть в Занзибар.

– Да какая разница? – произносит он тоном барина, которому по большому счёту действительно барабану, лишь бы ему регулярно подавали шампанское и свежайших устриц.

«Вот не скажите, господин Орловский, – думаю я, уткнувшись в бумаги, чтобы не плюнуть ему в самодовольную физиономию. – Это вам, мужчинам, нет разницы. Вам всё одинаково, потому что думаете вы, извините, не головой, а другим местом. И это точно не головной мозг, а тот орган, который чаще всего вас и подводит. А мне-то что делать? Мне гардероб подбирать, косметику снова перекраивать. А вдруг там жара круглый год, и я должна таскаться в лёгких платьицах и панамке, как девочка на каникулах? Или, может, сильный ветер с песком, и я через день буду выглядеть, как зашлифованная наждачкой? А если влажность высокая? Так я рискую за неделю превратиться в прыщавую школьницу с жирной кожей, на которую без слёз не взглянешь. А если, наоборот, слишком сухо? Тогда мои губы пойдут трещинами, кожа полезет клочьями, а волосы превратятся в солому, и прощай укладка!»

В голове разгорается целый монолог, а снаружи я молчу. А он опять смотрит.

– Алина, о чём задумалась опять? – насмешливо тянет Роман. Улыбка у него – ух! Прямо как у кота, перед которым открыли банку сметаны и сказали: «Лапой загребай и ешь, сколько влезет». Вот только сметана тут – я. Ага, разбежался, котяра! Врёшь, ни капли тебе не достанется!

Хотя… как вспомню, что пару минут назад мысленно разоблачила его до исподнего, да ещё тюрбан на голову намотала, так в горле пересыхает. Сама же себя и подставила, глупышка.

– Да так, о своём, о девичьем, – отвечаю, делая вид, что в голове у меня ничего такого особенного.

– О, поздравляю, – ухмыляется.

– С чем это? – подозрительно прищуриваюсь. Чую мягким местом: сейчас будет подлянка.

– Ну как же! – расплывается в аквамариновую улыбку. – К тридцати годам сохранить свой цветок нетронутым, в целости и сохранности – это, знаете ли, достижение. Уважаю.

Глаза у него смеются. Псина!

– Да ты… да… – язык так и просится процитировать что-нибудь из «Большого словаря русского мата», который мне подарили лет три назад со словами «Пусть это будет твоя настольная книга на случай важных переговоров». Вот бы сейчас загнуть пару выразительных оборотов! Но сдерживаюсь. Жирафу не понравится, если мы тут друг друга словесно кастрировать начнём. Он-то всё ещё надеется, что мы с Орловским станем командой. Ага, командой… скорее серпентарий с ядовитыми змеями, а не команда.

Я резко встаю. Закрываю ноутбук, чтоб продемонстрировать всей своей женской натурой: разговор окончен. Иду к выходу, бедрами чуть покачиваю (сама знаю – выглядит эффектно, хоть сейчас на подиум), а внутри всё ещё клокочет бешенство. И знаю: он пялится мне вслед, вот прямо спиной ощущаю и особенно тем, что пониже нее. Этот взгляд прожигает ткань юбки, точно рентген. «Ну-ну, котяра, облизывайся. Смотри, пока шерсть вся не повылезет!» – думаю я, делая шаг к двери.

И тут понимаю: лечу! Каблук предательски зацепился за что-то в напольном покрытии, и я нелепо машу руками в воздухе, как чайка на ветру. Всё, сейчас будет красивая картина – лицо в ковёр, тушь размазанная, чулки в затяжках…

Но вместо ковролина меня встречают сильные руки Орловского. Он вскочил с места с такой скоростью, что я едва успела понять: он меня ловит. И ловит ловко, чтоб ему сметаной подавиться. Оказываюсь в его крепких объятиях, и наши лица так близко, что у меня дыхание сбивается. Я медленно, будто во сне, опускаю взгляд на его губы. Они, зараза, идеальные: средние, чётко очерченные, чуть приоткрытые. Дышит он мятным – пахнет так свежо, будто у него в лёгких не воздух, а эвкалиптовый лес. И вдруг где-то глубоко внутри понимаю: да я же до одури хочу к ним прикоснуться. Сейчас. Прямо вот так, без предупреждения, наброситься…

Но резко стискиваю зубы, чтобы не сотворить такую глупость.

– Что с тобой, Алина? – насмешливо шепчет он. – Не успели познакомиться, а ты уже кидаешься на меня. Потерпи, не так быстро.

– Пошёл ты! – вырывается у меня. Я отталкиваю его руки, вскакиваю на ноги.

Он отходит, смеётся тихо, котяра. А у меня щеки горят так, что хоть яичницу жарь. И юбка, чтоб её лошадь съела, как ту соломенную шляпку, задралась! Конечно же, он успел заметить, что на мне не колготки, а чулки. Чувствую этот его взгляд в спину. Быстро одёргиваю подол, краснею ещё больше. Смотрю на туфли, чтобы скрыть смущение, и вижу: каблук зацепился за затяжку ковролина. Вот, значит, из-за чего вся сцена случилась. Блин! Ещё бы чуть-чуть – и осталась бы я без каблука и без репутации.

Хорошо, обошлось. Обувь-то у меня дорогая, эта пара стоит треть моей зарплаты. Да, пришлось затянуть пояс, отказаться от привычных радостей вроде утреннего латте с корицей и новой помады. Но всё равно: я не могу, просто не в силах лишить себя удовольствия ходить в туфлях из настоящей кожи. Это мой пунктик, он со мной с детдома ещё.

Когда жила там, я мечтала только об одном – чтобы у меня были свои туфли. Новые. Чтобы не пахли чужими ногами, чтобы не болтались на мне, как на клоуне, или, наоборот, не врезались в пятки, вызывая кровавые мозоли. Но за все годы в детдоме – ни одной новой пары. Даже просить было бессмысленно: кто купит? Всё, что приносили «сердобольные граждане», делили между нами, и получалось, что ты носишь вещи уже третьей, четвёртой по счёту и так далее. Если обувь разваливалась окончательно, а наш детдомовский портной Суржик (он всегда говорил на странной смеси двух славянских языков) не мог починить, – в мусорку. Если мог – передавали младшим. Круговорот туфель в природе.

Глава 5

Если бы за бытовой артистизм давали «Оскара», Леонид в тот вечер собрал бы их целую полку. Началось всё с его знаменитого коронного приёма – падения в ноги. Он рухнул так стремительно и театрально, будто играл последнюю сцену «Отелло», только в роли несчастной жертвы оказался он сам. Лёг на ковёр, распростёр руки и стал биться в конвульсиях раскаяния. Голос его дрожал, срывался, сипел, он завывал так, будто его только что выгнали из рая и навсегда лишили доступа к бесплатному шведскому столу.

Я стояла, наблюдала за этим действом и не знала – смеяться или злиться. Потому что вид у него был… как бы это помягче сказать… жалко-смешной. Лицо перекосило, губы подрагивали, глаза зажмурены, а в носу что-то подозрительно хлюпало, пока он тёрся об ковер. Хотелось достать телефон и заснять его, чтоб потом при случае показать друзьям: мол, смотрите, новая постановка в жанре «сельский хоррор».

– Прости-и-и! – протянул он, вытягивая ко мне руки. – Я был слеп, я был глуп, я не понимал, что теряю!

Подача, надо признать, с интонациями была у него хороша. В другом месте – в театре, на сцене – зал бы всхлипнул. Но в моей комнате, после того, что я увидела своими глазами несколько минут назад, всё это выглядело жалкой клоунадой.

Я не выдержала и прыснула. Вот честное слово, удержаться было невозможно! И тут меня добил один штрих – он так спешил кинуться к моим ногам, что забыл одеться. В результате весь пафос его выступления улетучивался, стоило лишь опустить взгляд чуть ниже. Сцена получалась до нелепости карикатурной: мужчина в самом, что ни на есть, натуральном виде, разыгрывающий трагедию мировой скорби.

Жалость во мне всё-таки шевельнулась. Мелькнула мысль: не отморозил бы себе чего-нибудь важного, ведь по полу тянуло холодом. Но эта жалость стала короткой вспышкой – тут же сменилась новым приступом смеха. Я отвернулась, закрыла лицо руками, потому что уже начала хрюкать от смеха.

Он, видимо, воспринял моё веселье за слёзы и решил, что спектакль удался. Завыл ещё громче, закатил глаза и, заикаясь, начал бормотать что-то о вечной любви, о том, что готов добровольно покинуть бренный мир, если я его выгоню. Даже головой пару раз стукнулся об ковёр, изображая отчаяние. Честное слово, если бы не знала, что это мой бывший (в том, что отныне он останется в этом статусе навсегда, даже не сомневалась), подумала бы: прямо в моей квартире идут съёмки какого-то артхаусного фильма.

Когда Леонид понял, что «униженный и поверженный» из него получается плохо, он резко сменил маску. Словно по щелчку – встал, отряхнулся, и передо мной оказался уже не жалкий проситель, а обиженный аристократ, которому нанесли страшное оскорбление. Он надул щёки, выпрямился и даже сунул руки в воображаемые карманы, хотя одет был кое-как, впопыхах. Жестикулировал так активно, что я всерьёз испугалась: сейчас заденет вазу и устроит осколочное фиаско.

– Ах вот оно что! – загремел он, словно вещал со сцены Малого театра. – Это я виноват, да? Это я один подлец? А ты… ты же святая, безупречная, вечно недовольная!

Я молча смотрела на это представление. Но он, окрылённый пафосом, пошёл дальше:

– Да если бы ты хоть немного старалась в наших отношениях! – он ткнул в мою сторону пальцем, словно прокурор на суде. – Если бы ты хоть раз подумала о моих чувствах! Но нет! Ты холодна, ты равнодушна, ты… фригидна!

Я приподняла бровь. Вот оно, пошло.

– А между прочим, – продолжал он, размахивая руками, – мужчина имеет право на радости, на маленькие желания! Ты же всё время только своё, своё, своё!

Голос его дрожал, он хватал воздух ртом, будто в нём вся вселенская обида. Я сидела, скрестив руки на груди, и думала: «Интересно, это у них в театральном училище репетируют, или он сам додумался?»

– Ты знаешь, чего мне не хватало? – с вызовом бросил он, приподняв подбородок. – Нет, конечно, ты не знаешь, потому что никогда не интересовалась!

Я молчала в ожидании продолжения. И дождалась. Леонид с видом трагического героя, раскрывая объятия к потолку, выкрикнул:

– Ты никогда не позволяла мне… быть собой!

В этот момент я едва не захлопала в ладоши. Вот честное слово, лучшей пародии на старые советские мелодрамы я не видела.

– Всё, что я делал, – он ткнул себя в грудь, – я делал ради тебя! Я из кожи вон лез, а ты даже не оценила!

Ну да, конечно. Особенно «лез» он хорошо, когда я застала его с другой. Но тут уж решила промолчать, просто наблюдала за спектаклем. Он, между тем, набирал обороты. Голос становился всё громче, глаза блестели. Если бы в этот момент в моей комнате появился случайный зритель, то подумал бы, что идёт репетиция какой-то гротескной драмы. И Леонид, как последний из могикан сцены, отчаянно борется за аплодисменты.

После очередного обвинительного монолога Леонид словно понял, что пора переходить к кульминации. Он резко опустился на пол, растянул руки в стороны, закатил глаза, и началось настоящее шоу. Сначала он издавал всхлипы, которые казались слишком громкими для одного маленького человека. Потом перешёл к причитаниям – такие рыдания, будто мир вот-вот рухнет и только его страдания способны остановить апокалипсис.

Я, сидя на диване, наблюдала это с растерянным изумлением. Казалось, в каждой нотке его плача таится мировая трагедия, а каждый вздох – отдельная сцена из мыльной оперы. Он бегал по комнате, вытягивая ноги и руки, издавая при этом звук, похожий на скрип старых дверей, и громко причитал:

Глава 6

Показываем билеты симпатичному молодому проводнику. И, честное слово, я по инерции начинаю строить ему глазки. Ну что поделать, привычка – реакция организма на всё мужское, что движется и выглядит моложе моего бывшего. Парень, наверное, лет двадцати всего, но хорошенький, зараза. В серенькой выглаженной форме, пуговицы блестят, фуражечка на макушке чуть великовата, зато кокарда сверкает так, что я ловлю себя на мысли: сейчас зажмурюсь – и он мне показался ангелом в шинели. Мордашка свежая, улыбка приклеенная, как у официанта в дорогом ресторане: всё при нём. И вроде понимаю, что из таких «петушков» толку мало – задор есть, а вот сил и опыта, скорее всего, ни на что не хватит. Но глаза всё равно предательски скользят по нему, будто я голодная кошка, а он – котлета с пылу с жару.

Пока Роман показывает документы, я делаю вид, что занята чем-то очень важным – например, изучаю интерьер вокзала. На самом деле, конечно, украдкой рассматриваю этого мальчика-проводника и мысленно хмыкаю: «Эх, сейчас бы хоть кого-то для согрева. А то совсем соскучилась по сильным ласкам». Но тут же одёргиваю себя: «Не позорься, Алина. У тебя серьёзная командировка, а не турне по юным кадетам».

Стоит нам оказаться в вагоне, куда Роман, как истинный джентльмен, пропускает меня вперёд (хотя я-то прекрасно чувствую его прищур: небось хотел лишний раз полюбоваться на мою обтянутую джинсами пятую точку), как вдруг через пару шагов слышу тихое мурлыканье. Сначала даже не сразу понимаю, что это за мотивчик. Потом доходит: «Раскатай губу, закатай обратно…» Да ладно! И так раза три подряд. Причём нарочито насмешливо, язвительно, будто нарочно выцарапывает мою душу этим мотивом.

Останавливаюсь как вкопанная, резко оборачиваюсь. И что же? Мурлыканье в тот же миг прекращается. Но виновник-то ясен, как день: это Роман! Конечно, он заметил, как я глазки строила молодому проводнику. Этот ещё и память у него фотографическая, ничего не упустит.

Я вспыхиваю, словно меня кто феном горячим обдало. Щёки горят, как два прожектора. И вроде бы взрослый человек, должна уметь держать лицо, но всё равно чувствую себя школьницей, застуканной за тем, что прятала в учебнике алгебры модный глянцевый журнал. Ничего не говорю. Глотаю обиду, как горячий чай без сахара. Молчу. Потому что знаю за собой одно: я умею копить недовольство, как всякая уважающая себя женщина. Терплю, терплю, улыбаюсь сквозь зубы, а потом ка-а-а-к шарахну чем-нибудь обидчику по кумполу! Так, чтобы мало не показалось. Детдом меня этому научил. Там слабым не выживешь.

Вот и номер купе. Третий. Отлично, цифра красивая. Открываю дверь и… о, чудо! Это не простое купе, а самое настоящее СВ, да ещё и бизнес-класса. Мигом забываю про свои обиды. Внутри чистота, уют, цветочки в вазочке на столике, занавесочки с кружевным кантом, даже запах не железнодорожный, а какой-то… домашний. Санузел отдельный, два широких спальных места – да это ж почти мини-отель на колёсах!

Я аж прыснула от смеха, вспомнив одного кадра, с которым когда-то встречалась. Он так гордо заявлял: «У меня своя квартира в Москве!» А когда я впервые туда попала, чуть не упала от хохота. Его хвалёная «квартира» оказалась студией размером с собачий вольер. Честное слово, у моей приятельницы овчарка живёт в хоромах вдвое просторнее.

Ладно. Что уж там. Располагаемся. Я скидываю куртку, устраиваюсь у окошка, а тут меня пронзает любопытство:

– А сколько нам ехать-то?

– Трое суток, – спокойно отвечает Роман, заталкивая мой чемодан на полку.

– Сколь… кхе-кхе! – у меня аж в горле пересохло. – Сколько?!

– Трое суток, – повторяет, и глаза у него при этом смеются. – А что? Боитесь со мной так долго пробыть в этом уютном гнёздышке?

Я сглатываю. И тут же выдаю нарочито грубо:

– Нет! Просто не привыкла столько времени без дела сидеть.

– Ну, без дела не останетесь, – тянет он с улыбочкой. – Могу предложить карты. У проводника наверняка найдётся пара колод на продажу. Или шахматы. Вы ведь, небось, чемпионкой в детстве были?

– Я предпочитаю книги, – холодно отвечаю. – И вообще, не могли бы вы… удалиться? Мне нужно переодеться.

Роман слегка кланяется, будто настоящий кавалер, и спокойно выходит. Даже дверь аккуратно прикрывает. Выдыхаю с облегчением. Снимаю обувь, джинсы, стягиваю блузку. Оказываюсь в исподнем. Только собираюсь натянуть спортивный костюмчик, как вдруг дверь резко отъезжает в сторону, и появляется физиономия моего спутника. Глаза его мгновенно цепляются за мои формы – смотрит так жадно, будто неделю в пустыне провёл. Но губы при этом выдают совершенно другое:

– Лина, я тут хотел предложить…

Я замираю на секунду, а потом в полый голос, так, что стены дрожат:

– Во-о-о-он!!!

Дверь с шумом захлопывается, и я первым делом поворачиваю ключ в замке. Ну не балбесина ли я? Ведь могла это сделать сразу, с самого начала! Уж сколько раз зарекалась: в новых местах – сначала замок, потом всё остальное. А то мало ли что. С моим-то везением… И вот, как назло, именно сейчас забыла.

Одеваюсь в спешке, путаясь в рукавах, в штанинах, в складках. В голове же крутится совсем не о платьях и джинсах. Стоит перед глазами тот самый момент: аквамариновые глаза Романа, скользящие по моему телу. И не просто скользящие – прожигающие, будто молнией. Всего лишь пара секунд – а сколько в этом взгляде было намешано! И любопытство, и восхищение, и бесстыжая мужская заинтересованность. Казалось, даже воздух дрожал. Я прямо почувствовала, как сердце ударилось где-то в солнечное сплетение, и стало так странно – вроде неловко, а вроде… приятно.

Глава 7

Первая бутылочка игристого даром не прошла. Мы с Романом расслабились, разговорились, стали больше улыбаться друг другу, и сама мысль о том, что придётся провести в поезде трое суток, уже не казалась пыткой. Я даже поймала себя на том, что мне начинает нравиться – это путешествие, его компания, этот поезд.

Вагон-ресторан оказался на удивление уютным. Я-то ожидала, что там будут пластиковые стулья и запах пережаренных котлет, но нет: мягкие кресла, скатерти в мелкую клеточку, на столах крохотные вазочки с искусственными розами. Пахло не столовской едой, а чем-то ванильным, сладковатым. Мы сели у окошка, напротив друг друга. Я заказала что-то лёгкое – овощной салат, да и есть-то особо не хотелось. Роман же, конечно, проявил мужскую натуру и заказал эскалоп с пюре. Но главное – шампанское. Причём он специально попросил официанта открыть бутылку за столом. «Только аккуратно», – сказал и на меня посмотрел. Ну понятно, камень в мой огород.

Когда фужеры наполнились, Роман поднял свой бокал:

– За наше прекрасное путешествие! – торжественно произнёс он. – И разреши мне уже называть тебя Линой.

Я сделала вид, что колеблюсь, потом махнула рукой:

– Ладно уж, позволяю.

Мы чокнулись. Пузырьки в бокалах весело заиграли, а в голове уже приятно шумело от первой бутылки.

– Знаете, Лика, – сказал Роман, и глаза у него блестели, – с вами не соскучишься. Кажется, вы способны превратить даже скучный переезд в целое приключение.

– Это только начало, – отвечаю я, и у самой в голове уже вертится мысль: «А ну, проверим, выдержит ли он мой характер». И вдруг, сама не знаю почему, мне захотелось поделиться историей. Может, игристое так подействовало, может, просто атмосфера благоприятствовала.

– Хотите, расскажу один случай из моей практики? Это было в самом начале моей карьеры.

– Конечно, – говорит он. – Мне даже интересно, что там у вас могло приключиться.

– Ну слушайте. Я была юна, зелена, только устроилась работать в рекламное агентство. И вот однажды приходит клиент. Мужчина средних лет, строгий, с «дипломатом». Знаете, такой классический типаж советского бизнесмена. Ставит дипломат рядом, садится, здоровается. И сразу начинает мяться. Говорит, мол, нужен ему рекламный контракт. Я спрашиваю: какой у вас бизнес, чем занимаетесь? А он смущается и глаза отводит. И вдруг выдаёт: «А можно мне… мужчину-менеджера?»

Я смотрю на него в полном недоумении. Он красный, как рак, руки мелко дрожат. Я сижу и думаю: что за тайна такая? Может, запрещенные препараты? Может, оружие? Уже подташнивает от мысли, что сейчас втянут в какую-то криминальную схему. И тут у него вдруг… зажужжало в «дипломате»!

– Что, прям зажужжало? – Роман наклоняется вперёд, глаза искрятся.

– Да! – подтверждаю я. – Громко так, настойчиво. Я чуть со стула не свалилась, сердце ухнуло вниз. Думаю: всё, там у него бомба! Сейчас взорвётся! Он и сам побледнел. Лезет в этот чемодан, суетится. Жужжание вдруг стихает. Я выдавливаю: «Что у вас там такое?» А он мямлит: «Ну… бизнес у меня такой».

– И что? – Роман уже давится от смеха.

– А то! Открывает дипломат и достаёт оттуда… – я делаю паузу, выдерживаю драматический момент. – Огромный будильник в резиновом ребристом корпусе.

Роман на секунду замирает, а потом запрокидывает голову и начинает хохотать так, что на нас оглядываются соседи по залу.

– Ты серьёзно?! – сквозь смех говорит он, опять переходя на фамильярный тон.

– Серьёзнее некуда! – подтверждаю я. – Он его случайно выронил, и эта штуковина – ж-ж-ж-ж-ж! – прямо ко мне поскакала! Я, конечно, вскрикнула, отодвинулась, а мои коллеги из-за перегородки выглянули и как увидели… Ржут, чуть не падают! Клиент красный, я бледная, будильник на столе вибрирует, как бешеный! Картина маслом.

Роман уже держится за живот, а я, глядя на него, тоже начинаю смеяться. И в этот момент официант подходит, кашляет в кулак и строго так говорит:

– Господа, прошу вас потише, пожалуйста, у нас всё-таки ресторан.

А мы как школьники, которых застали за шалостью, переглянулись и опять прыснули. Я даже слёзы вытерла салфеткой. И тут Роман сказал тихо, но серьёзно:

– Лина, я не знаю, сколько ещё впереди этих трое суток, но одно я понял точно – скучно со мной тебе не будет.

Мы с Романом расслабились, стали чаще смеяться, и даже поезд вдруг перестал казаться металлической клеткой на колёсах. Ресторанный вагон, в который мы заглянули, был освещён мягким светом, от штор тянуло лёгким запахом стирального порошка, а официанты ходили с таким видом, будто каждый день встречают министров. Смешно: мы сидели тут в полудомашнем виде, но ощущали себя куда органичнее, чем парочка нарядных дам за соседним столиком, чьи каблуки, кажется, так и впивались в линолеум.

Я, подперев щёку рукой, решила развлечь собеседника историей из далёкого прошлого. Пусть посмеётся, а заодно проверю, способен ли этот красавчик выдержать не только лестные слова, но и настоящие житейские нелепости.

– Клиент унял своего зверя, подвинул к себе поближе, но на моём столе оставил, – начинаю с видом драматической актрисы. – «Вот, – говорит, – это и есть мой бизнес. Я продаю такие… часовые приборы-массажёры». А я сижу, смотрю то на резинотехническое чудо, то на мужчину, и никак не могу понять: это розыгрыш или он всерьёз? Спрашиваю: «И что вы хотите, чтобы я с этим сделала?» Девчонки, сидевшие рядом, захихикали так громко, что пришлось шикнуть на них.

Глава 8

Роман наливает в высокий, узкий фужер ледяное шампанское, и мириады золотистых пузырьков с веселым шипением устремляются вверх, чтобы лопнуть на поверхности, будто празднуя сами по себе этот тихий вечер. Он протягивает мне бокал, и наши пальцы на мгновение соприкасаются. Звонко чокнувшись, он делает это так изящно и артистично, что сразу становится понятно: мой спутник – настоящий гедонист, умеющий наслаждаться каждым моментом бытия. В его глазах пляшет огонёк живого интереса, и, озорно подмигнув, он медленно делает большой глоток, явно смакуя сложный букет напитка. Затем, отставив бокал, берёт десертную вилку, подцепляет янтарную дольку консервированного ананаса и с показным, почти театральным наслаждением отправляет её в рот, прикрыв на секунду глаза.

Потом смотрит на меня с немым вопросом – мол, поддержишь? Я не выдерживаю этой молчаливой провокации и тоже подхватываю сочный кусочек, стараясь повторить его движение с тем же видом знатока маленьких, но таких важных жизненных радостей. В этот миг мы будто вступаем в негласную игру без слов, и я неожиданно для себя ловлю ощущение, что сижу с человеком, который способен превратить самый простейший ужин в настоящий маленький праздник.

И тут я понимаю, что всё моё внимание без остатка приковано к его губам. Они чуть влажные от вина, с чётко очерченным контуром, слишком выразительные и даже вызывающе притягательные. Почти физически ощущаю на языке вкус шампанского и сладкого ананаса, этот странный, но яркий и пьянящий коктейль витает где-то в воздухе между нами. Мы сидим совсем рядом, и это расстояние вдруг кажется нестерпимо длинным, почти непреодолимым. «Эх, вот бы попробовать на вкус не только ананас», – мелькает шальная мысль, но я тут же одёргиваю себя, делая вид, что с головой ушла в созерцание природы.

А за окном – бархатная ночь, и редкие фонари мигают, сонные и ленивые, будто им не хочется освещать пустынную дорогу. Красоты в этом пейзаже никакой, но я так увлечённо вглядываюсь в темноту, словно наблюдаю за редким и захватывающим космическим явлением. Всё что угодно, лишь бы он не заметил, как я пылаю под его спокойным, чуть насмешливым взглядом.

– Это случилось на крыше, – неожиданно и без всякого перехода говорит Роман, нарушая уютную тишину.

– Что именно там случилось? – я отрываюсь от созерцания фонарей и растерянно моргаю, возвращаясь в реальность.

– Говорю, что там я взрослым мужчиной стал.

И тут меня прорывает. Я прыскаю в ладонь, отчаянно стараясь заглушить неуместный смех, но получается только громче и заливистее.

– Прости! – шепчу я сквозь подступившие слёзы смеха. – Просто представила тебя Карлсоном. Который затащил к себе на крышу фрёкен Бок, а свидетелями этого исторического момента стали жулики-привидения.

С меня градом катятся слёзы, и я спешно вытираю их кончиками пальцев, боясь размазать тщательно нанесённую тушь. Роман сидит совершенно спокойно и наблюдает за моей истерикой с лёгкой полуулыбкой, в его взгляде читается снисходительное, почти отеческое любопытство. Сидит такой «лучший парень на деревне», уверенный и неотразимый, и наблюдает за глупой девчонкой, которая вдруг решила устроить концерт на центральной площади: то ли сейчас плясать начнёт, то ли песню затянет, то ли ещё что-нибудь выкинет. Я глубоко вдыхаю, пытаясь взять себя в руки и выровнять сбившееся дыхание.

– В ту пору мне как раз исполнился двадцать один, – продолжает он, будто и не было моей минутной истерики, – и я отчаянно хотел стать мужчиной.

– А до этого кем был? Мальчиком для битья? – не выдерживаю и снова чуть не смеюсь, прикусив губу.

– Лина, – он глядит на меня строго, и тон у него становится самым настоящим учительским, – если не перестанешь хохотать, я замолчу и больше ничего не расскажу.

– Всё, всё, сдаюсь! – я поднимаю руки вверх, изображая полную и безоговорочную покорность. – Расскажи, пожалуйста. Но почему так долго тянул? Я, например, в восемнадцать твёрдо решила, что пора взрослеть.

– Потому что я, в отличие от тебя, мечтал о чём-то особенном… – Роман на секунду опускает глаза, и мне кажется, что он смущается этого внезапного признания. – О большой, чистой и возвышенной любви.

– Ну да, конечно, – я картинно закатываю глаза, стараясь скрыть улыбку. – Прямо вылитый Карандышев из «Жестокого романса». Помнишь, как он хвалился, что взяток не берёт, а ему в ответ: «Так ведь вам никто и не даёт!»

Я кусаю губы, чтобы не рассмеяться снова, но в этот раз держусь изо всех сил, видя его серьёзное лицо.

– Ну ладно, угадала, – наконец сдаётся Роман и тепло улыбается. – Я был толстым, неуклюжим, очкастым ботаном.

– Не верю! – я театрально хлопаю ресницами, изображая крайнюю степень изумления. – Вот этот стильный, уверенный в себе мужчина – и вдруг ботан? Да ни за что на свете!

– А ты ведь тоже не всегда была такой шикарной платиновой блондинкой с гипнотическими зелёными глазами.

– Спасибо за «шикарную» и «гипнотические», – я делаю маленький реверанс головой. – Но блондинкой я, между прочим, родилась. А над всем остальным – да, пришлось изрядно постараться. Думаю, у тебя была похожая история трансформации?

– Конечно. Но в двадцать один я был не просто толст и неряшлив, я был… невыносимо романтичен.

– Слишком? – я наклоняю голову набок, разглядываю его внимательнее, словно пытаюсь разгадать какой-то важный секрет. – И что же это значит в твоём понимании?

Глава 9

Первая ночь в пути ознаменовалась происшествием, которое вырвало меня из сна и погрузило в состояние тревожной неопределенности. Сквозь дремоту я уловила странное, почти невесомое ощущение: кто-то осторожно вел рукой по моей ноге. Движение было плавным, лишенным какой-либо агрессии – пальцы медленно, почти вопросительно, скользили от лодыжки вверх по икре. Это не было грубым или собственническим прикосновением; скорее, оно походило на робкую, почти извиняющуюся ласку, словно человек сам не был уверен в своих действиях.

Первой мыслью, пронзившей сознание, был леденящий страх: в купе пробрался вор. Сердце мгновенно заколотилось, а дыхание на миг замерло. Я мысленно пробежалась по своим вещам: сумка с документами и деньгами была надежно спрятана под подушкой. Но сам факт присутствия чужака в этом крошечном, замкнутом пространстве заставлял кровь стынуть в жилах. Я осторожно, боясь выдать себя даже малейшим движением, приоткрыла глаза. Купе тонуло в густой, бархатной темноте, нарушаемой лишь монотонным стуком колес и редкими, мимолетными огнями, которые проносились за окном, на долю секунды выхватывая из мрака случайные детали: край столика, чей-то ботинок на полу.

Постепенно зрение начало адаптироваться. Из непроглядной тьмы стали проступать смутные очертания. Вот соседняя полка, на которой, судя по тихому сопению, спал Орловский. А вот силуэт, склонившийся надо мной. Очередная вспышка света за окном на мгновение озарила его лицо, и я с изумлением узнала Романа. Это осознание не принесло облегчения, а лишь сменило один страх на другой – на густую, вязкую неловкость. Его ладонь уже достигла моего бедра, опасно приблизившись к кромке шорт. Когда я устраивалась на ночь, Роман, казалось, уже спал, и из-за невыносимой духоты в купе я решила остаться в легкой футболке и шортах. И вот теперь его пальцы были готовы пересечь ту невидимую черту, за которую позволено заходить лишь самым близким.

Я лежала на правом боку, засунув руку под подушку, и чувствовала себя в ловушке. Левая рука, согнутая в локте, покоилась под щекой. Я замерла, едва дыша, и всем телом ощущала жар, исходящий от своего спутника. Мозг лихорадочно искал выход. Что это значит? Ошибка? Сонный бред? Или намеренное действие? Каждое мгновение тишины, нарушаемое лишь стуком поезда, казалось вечностью, и я отчаянно пыталась понять, как мне поступить в этой странной и двусмысленной ситуации.

Внезапно я ощущаю новое прикосновение. Пальцы Романа пересекают невидимую черту моего личного пространства. Инстинктивно, словно пружина, выбрасываю левую руку вперед, и мой кулак врезается в смутное в полумраке лицо. От неожиданности Орловский глухо охает и, схватившись за лицо, отшатывается назад. Раздается гулкий стук – кажется, он ударился еще и головой о стену. За этим следует короткий, сдавленный стон.

Я щелкаю выключателем маленького ночника над головой, и купе заливает мягкий, желтоватый свет. Картина, представшая моим глазам, впечатляет. Роман сидит на своей койке, растерянно потирая ушибленные места. Судя по всему, мой удар пришелся ему прямо в глазницу. Одной рукой он осторожно касается глаза, а другой – затылка.

Мой взгляд невольно скользит по собственному телу. Вот так-так! Футболка задралась слишком высоко. А мои шорты... на месте, но он наверняка собирался их коснуться. И вообще!..

– Что вы себе позволяете?! – выпаливаю я, лихорадочно пытаясь натянуть на себя одеяло. Но его нигде нет. Куда оно могло подеваться?

– Я просто хотел тебя укрыть! – произносит Роман виноватым тоном. – Честное слово! Ты дрожала во сне.

– Нечего было на меня смотреть!

– Да я и не смотрел! Проснулся от того, что ты стучишь зубами, как замерзший котенок. Встал, а ты вся трясёшься, свернулась в клубочек. Вот и решил помочь. И вот что получил! – он снова прикасается к пострадавшему глазу и шипит от боли. Похоже, я его серьезно приложила.

Я растерянно оглядываюсь по сторонам и замечаю свое одеяло, скомканное на полу. Значит, он действительно хотел как лучше.

– Нужно было сначала предупредить, а потом уже действовать!

– Но ты же спала.

– Все равно!

Я поднимаю одеяло и, отвернувшись к стене, плотнее в него закутываюсь. Какая нелепая ситуация! И смешно, и неловко. Выключаю свет. Пусть в следующий раз знает: ко мне без разрешения приближаться не стоит.

Утром, едва взглянув на Романа, я с трудом сдерживаю улыбку: под глазом у него красуется очаровательный лиловый синяк. Мне очень хочется рассмеяться в голос, но я сдерживаюсь. Все-таки это я его так «разукрасила». Хотя он и сам виноват. Чтобы как-то загладить свою вину, предлагаю ему позавтракать за мой счет.

Мой спутник нехотя соглашается. Мы одеваемся и направляемся в вагон-ресторан. Когда проходим через тамбур, снова замечаю того морского офицера. Ах, до чего же меня привлекает эта строгая черная форма с позолоченными пуговицами и знаками отличия!

– Доброе утро, товарищ капитан, – обращаюсь я к мужчине, шутливо приложив руку к виску.

– К пустой голове руку не прикладывают, – ворчит рядом Роман, заметив мой жест.

– Доброе утро! – радостно отзывается моряк. – Как спалось?

– Благодарю, отлично. А вам?

– Тоже. Вы завтракать?

– Да.

– Не хотите составить нам компанию? Мы вот с коллегой, – я киваю в сторону Романа, – собираемся основательно подкрепиться.