Игра на выживание

Глава 1.

Кровь. Опять кровь. Я прижала к губам скомканный бумажный платок, купленный у бабки в переходе, и попыталась втянуть обратно эту теплую, солоноватую жидкость. Она сочилась из носа, упрямо, назло моим попыткам ее остановить. Не из-за удара – удары были позже, дома. А из-за этого проклятого стресса, который сжал мои виски в тиски с самого утра. С того самого момента, как я переступила порог этой новой, чужой, пахнущей свежей краской и враждебностью школы №17.

«Перевели из-за родителей» – звучало так нейтрально в объяснении классной руководительницы, Марины Игоревны. Ее голос был гладким, как полированный паркет в холле, и таким же холодным. Она не сказала главного. Не сказала, что папа снова проигрался в дыре с мигающими огнями и зеленым сукном, задолжал сумму, от которой у меня сводило желудок, и теперь мы бежим. Как крысы с тонущего корабля. Только корабль – это наша старая жизнь, а тонули мы, как обычно, всей семьей. Вернее, я тонула вместе с папой. Мама... мама давно уже была где-то на дне, в своей тихой, отрешенной скорлупе.

Дарья Соколова, – представила меня Марина Игоревна классу. – Постарайтесь помочь ей освоиться.

Тишина. Не просто тишина, а густая, тяжелая, как болотная жижа. Тридцать пар глаз. Одни – скучающие. Другие – оценивающие, как товар на рынке. Третьи – откровенно враждебные. Особенно у той девицы с идеальными каштановыми волосами и дорогим телефоном в руках. Лера, кажется. Ее взгляд скользнул по моим поношенным джинсам, не самой новой куртке и задержался на кроссовках, которые уже видели лучшие дни. Ее губы изогнулись в едва заметной, но убийственной усмешке. Рядом с ней парень, Костя, хихикнул, что-то шепнул ей на ухо. Она улыбнулась слаще.

Меня посадили за последнюю парту, у окна. Одиночество островом в океане чужих голосов, смешков, перешептываний. Я старалась стать невидимкой. Смотрела в учебник, но буквы плясали перед глазами. В горле стоял ком. Я думала о папе. О том, что его снова небыло дома прошлой ночью. О том, что он вернется пьяный, озлобленный, проигравший. И мне достанется. Всегда достается. За то, что я есть. За то, что я дышу. За то, что он – неудачник.

Уроки тянулись мучительно долго. На перемене я прижалась к стенке у своего шкафчика, пытаясь раствориться в штукатурке. Мимо проходили стайки ребят. Кто-то толкнул меня плечом – «ой, извини, не заметил» – с фальшивой улыбкой. Чья-то жевательная резинка прилипла к рукаву. Я соскребла ее ногтем, чувствуя, как жар стыда разливается по щекам.

И вот он. Тот, кого все боялись.

Толпа у входа в столовую вдруг расступилась, как воды Красного моря. И он вошел. Максим. Я слышала это имя шепотом еще вчера, пока оформляли документы. «Главарь». «Не связывайся». «Красавчик, но ледяной».

Он был… нереально красив. Высокий, с резкими, будто высеченными из мрамора чертами лица. Темные волосы, чуть длиннее, чем принято, падали на лоб. Глаза – холодные, как горные озера, серо-стальные. В них не было ни капли тепла. Ни интереса. Просто лед и бездна. Он шел не спеша, с какой-то хищной грацией. Рядом с ним шли два здоровых парня – его тени, его охрана. Взгляды всех в коридоре скользили по нему с подобострастным страхом. Даже Лера с Костей притихли, стараясь не попадаться на глаза.

Он прошел мимо меня. Совсем близко. Я вжалась в стену, задержав дыхание. Он даже не повернул головы. Я для него была пустым местом. Пылью. Ничем. Его взгляд скользнул поверх голов, устремленный куда-то вдаль, в свой собственный, недоступный никому мир. От него веяло такой силой и такой… пустотой одновременно. Рядом с ним я почувствовала себя не просто серой мышью. Я почувствовала себя невидимой. Ничтожной. Раздавленной.

Он прошел, и толпа сомкнулась за его спиной. Дыхание вернулось ко мне с хриплым всхлипом. Кровь снова подступила к носу. Я судорожно прижала платок.

– До конца учебного года. До восемнадцати. Тогда я смогу уйти. Куда угодно. Лишь бы подальше. Перетерпеть. Просто перетерпеть, – заклинала я себя, как мантру, глотая соленую кровь и слезы, которые жгли глаза, но не выходили наружу. Наружу выходить было нельзя. Никогда.

Дорога домой была сплошным ожиданием удара. Каждый шаг отдавался в висках. Ключ скрипнул в замке. В квартире пахло затхлостью, старым табаком и… бедой. Тишина была зловещей.

– Ты! – хриплый рык из гостиной заставил меня вздрогнуть. Папа сидел в кресле, сгорбившись. Бутылка на столе была почти пуста. Его глаза, налитые кровью, были полны той самой знакомой, животной злобы. – Где шлялась?! Деньги принесла?! Работать небось ленишься, тунеядка?!

– Пап, я в школе была… – начала я, голос предательски дрожал.

– Врешь! – Он вскочил, шатаясь. – Все врете! Вы все против меня! – Он шагнул ко мне. Я инстинктивно отпятилась. – Где деньги?! Надо отдавать! Они найдут! Слышишь, найдут!

– У меня нет денег, пап… – прошептала я, прижимаясь спиной к прихожей.

– Нет?! – Он замахнулся. Я зажмурилась. Удар открытой ладонью по лицу оглушил. Звон в ушах. Горячая волна стыда и боли. – Ленивая дрянь! Из-за вас я… из-за вас все! – Он схватил первую попавшуюся вещь – чашку с краем стола. – Вот тебе деньги! Получай!

Фарфор разбился о стену в сантиметре от моей головы, осыпав меня мелкими, острыми осколками. Один впился в руку выше запястья. Точечная, жгучая боль.

– Убирайся! – заорал он, трясясь от ярости. – Чтоб духу твоего не было, пока не принесешь денег! Иди! Работай! Вали!

Я не помнила, как выскочила из квартиры. Как бежала по темной улице, не разбирая пути. Слезы, наконец, хлынули ручьем, смешиваясь с кровью из носа и с царапины на руке. Боль была везде. Снаружи. Внутри. В душе – выжженное поле. Надежды не было. Была только тьма и одиночество.

Я бежала, пока не уперлась в знакомую калитку. Школа. Пустая, темная. Инстинкт загнал меня в единственное известное убежище – на задний двор, к пожарной лестнице. Я карабкалась наверх, на холодную, продуваемую всеми ветрами крышу. Здесь, под свинцовым небом, среди вентиляционных труб, я была хоть немного в безопасности. От него. От них. От всего этого ада.

Я рухнула на бетон, обхватив колени. Тело била крупная дрожь. Слезы душили, вырываясь наружу рыданиями, которые я пыталась задавить в кулак. – За что? За что мне это? – стучало в висках. – Я ничего не сделала! Ничего!

Я плакала. Плакала о сломанной жизни. О предательстве самого близкого человека. О жестокости чужих глаз. О своей никчемности. Плакала, пока не почувствовала, что внутри пусто. Совсем пусто. Осталась только ноющая боль и ледяной ветер, высушивающий слезы на щеках.

Именно тогда я услышала шаги. Твердые, уверенные. Кто-то поднимался по лестнице. У меня перехватило дыхание. Сердце бешено заколотилось. Кто? Сторож? Учитель? Один из тех, кто издевался днем?

Из темноты возле выхода на крышу выплыла фигура. Высокая, подтянутая. В свете одинокой лампочки, висящей над дверью, блеснули знакомые, холодные, как сталь, глаза.

Максим.

Он остановился, увидев меня. Его лицо не выражало ничего. Ни удивления. Ни жалости. Ни злости. Просто… констатация факта. Существо на его территории. Он достал пачку сигарет, лениво выбил одну, зажал в губах. Щелчок зажигалки осветил его резкие скулы на мгновение.

Он сделал глубокую затяжку, дым выдохнул струйкой в холодный воздух. Его взгляд, тяжелый и неумолимый, скользнул по моему лицу – заплаканному, с подтеками засохшей крови у носа, по моей сгорбленной фигуре, по руке, прижимающей к груди окровавленный платок.

Ни слова. Он просто смотрел. А я, замерзшая, разбитая, чувствовала себя еще более жалкой и обнаженной под этим ледяным, всевидящим взглядом. Серой мышью, попавшей в поле зрения короля крыс.

Глава 2.

Он не ушел. И не заговорил. Максим просто стоял там, прислонившись к ржавой вентиляционной трубе, и курил. Дым клубился вокруг него, сливаясь с серым предрассветным небом. Его взгляд, тот самый ледяной, всевидящий, не отрывался от меня. Каждая слеза, каждый мой сдавленный всхлип, казалось, гулко отдавались в этой звенящей тишине, усиленной его молчаливым присутствием.

Мне хотелось провалиться сквозь бетон. Исчезнуть. Стать по-настоящему невидимой, как я всегда мечтала. Но я была пригвождена к месту этим взглядом, к этой жгучей смеси стыда, страха и дикой, животной надежды. Может быть, он скажет что-то? Сделает что-то? Хотя бы уйдет?

Но он не уходил. Он курил. И смотрел. Как на разбитую, но все еще интересную игрушку.

Когда первые лучи солнца, грязно-желтые, пробились сквозь тучи, он наконец пошевелился. Докуренную сигарету он бросил на бетон, раздавил каблуком ботинка с такой же безразличной точностью, с какой, наверное, давил всё, что мешало ему на пути. Без слов, не оглядываясь, он развернулся и ушел вниз по лестнице. Его шаги затихли.

Я осталась одна. Холодная, дрожащая, с лицом, которое горело от слез и стыда, и с рукой, где запеклась кровь от осколка чашки. Встать сил не было. Я сидела, обхватив колени, пока солнце не поднялось выше, окрасив крышу в бледные, унылые тона. Звонок на первый урок заставил меня вздрогнуть. Пора возвращаться в ад. В другой.

– Просто перетерпи, – снова зашептала я себе, поднимаясь на ватных ногах. – До конца года. До восемнадцати.

Но перетерпеть становилось все труднее. После крыши и ледяного взгляда Максима школа казалась еще более враждебной. Шепоты стали громче. Взгляды – злее. Особенно Леры. Она, казалось, почувствовала мою уязвимость, как акула – кровь в воде.

На большой перемене случилось то, что я боялась больше всего – открытая атака.

Я шла по коридору к туалету, стараясь держаться стенки. Лера, Костя и их прихвостни – две вечно хихикающие девчонки – вынырнули из-за угла, отрезав мне путь.

– О, Соколова! – Лера сладко улыбнулась, но глаза ее были холодными, как у Максима. Только без его бездонности. В них горела злая радость. – Куда это так спешишь? От папочки прячешься? Или уже нашла нового, кто будет платить за папины долги?

Хохоток ее подруг. Костя ехидно ухмыльнулся.

– Отстаньте, – прошептала я, пытаясь протиснуться мимо. Голос предательски дрожал.

– Ой, заговорила! – Лера сделала преувеличенно удивленное лицо. – Думала, мышь только пищать умеет. – Она шагнула ближе. – А что это у тебя? – Ее палец резко ткнул в место на руке, где был засохший след крови и маленькая ранка от осколка. Больно дернуло. Я втянула воздух.

– Дралась? Или папочка опять баловался? – Костя фыркнул. – Говорят, твой папашка – конченый игрок. Долг, как гора. Тебя, наверное, скоро в бордель сдадут, чтобы отбить бабки? Ты там уже практикуешься?

Слова, как ножи, резали по живому. Жар стыда залил лицо. Я попыталась оттолкнуть Леру, но она была сильнее. Она схватила меня за запястье как раз над ранкой.

– Не дергайся, грязнуля! – прошипела она. – Ты нам тут всю атмосферу портишь. Надо тебя… почистить.

Она резко дернула меня за собой, волоком, к туалету. Я споткнулась, пыталась вырваться, но Костя подхватил меня с другой стороны. Их смех звенел у меня в ушах, смешиваясь с гудением крови. Они втолкнули меня в женский туалет. Пустой, к счастью. Лера с силой толкнула меня к раковине.

– Держи! – скомандовала она Косте. Тот схватил мои руки, прижал к спине. Боль в запястье вспыхнула с новой силой. Одна из девчонок схватила грязную, мокрую тряпку для пола, валявшуюся в углу.

– Вот, Люсь, – кивнула ей Лера. – Освежи ее хорошенько.

Девчонка, хихикая, с размаху шлепнула мокрой, вонючей тряпкой мне по лицу. Холодная, грязная вода хлынула в глаза, в нос, в рот. Я захлебнулась, пытаясь выплюнуть мерзкий привкус. Тряпку отдернули.

– Чистенькая? – ехидно спросила Лера, рассматривая меня. – Нет, все еще серая и противная. Может, еще разок?

– Хватит с нее, – буркнул Костя, но не потому что пожалел. Ему, видимо, стало скучно. – Пачкаться о нее. Бросьте.

Лера надула губки, но согласилась. Она подошла вплотную. Ее духи, дорогие и удушающие, смешались с запахом гнили от тряпки.

– Запомни, Соколова, – прошептала она так тихо, что услышали только я и Костя. – Ты здесь никто. Грязь под ногами. Скоро тебя и твоего папашу-алкаша отсюда выметут. И Максим… – она усмехнулась, – он на таких, как ты, даже смотреть не станет. Ты ему даже для смеха не сгодишься.

Они отпустили меня. Я чуть не упала, ухватившись за раковину. Мое отражение в мутном зеркале было жалким: мокрые, слипшиеся волосы, лицо в грязных разводах, красные, опухшие от слез и воды глаза, синяк на скуле от вчерашнего удара отца. Серость. Самая настоящая серость.

– Увидимся на уроке, мышка, – бросила Лера на прощание, и они вышли, громко смеясь.

Я осталась одна. Снова. Трясущимися руками я попыталась умыться. Вода смыла грязь, но не стыд, не унижение, не боль. Куртка была мокрой и вонючей. Я сняла ее, с отвращением бросила в раковину. Под ней – старый свитер, единственный более-менее приличный. Теперь я мерзла.

Я вышла из туалета. В коридоре уже было полно народу. Взгляды. Шепоты. Смешки. Я шла, опустив голову, чувствуя, как каждый взгляд прожигает меня насквозь. И тут я увидела его. Максим. Он стоял у своего шкафчика, слушая что-то говорит один из его "теней". Его взгляд скользнул по мне. По моей мокрой голове. По брошенной в руке вонючей куртке. По лицу, на котором, я знала, были видны следы слез и грязи. На долю секунды – всего на долю секунды – его ледяные глаза, казалось, сузились. В них мелькнуло что-то… недоумение? Раздражение? Мне показалось, уголок его губы дрогнул вниз, в едва заметной гримасе брезгливости.

Он тут же отвел взгляд, как от чего-то неприятного, но незначительного. Сказал что-то своему товарищу. Тот засмеялся. И они пошли прочь, не удостоив меня больше вниманием.

Этот взгляд, этот мимолетный жест брезгливости, добили меня окончательно. Больше, чем слова Леры. Больше, чем грязная тряпка. Он увидел. Увидел мое унижение. И ему было… противно. Я была ниже пыли. Ниже той тряпки.

Я не пошла на урок. Не смогла. Я свернула в пустой коридор, ведущий к запасному выходу, и прислонилась к холодной стене, закрыв лицо руками. Рыдания снова душили меня, беззвучные, истеричные. Я сползала по стене на пол, в пыль и мусор, который здесь никто не убирал.

– За что? – стучало в висках, сливаясь с бешеным стуком сердца. – Почему я? Почему все? – Не было ответа. Был только холодный пол подо мной, вонь от куртки в моей руке и всепоглощающее чувство, что я застряла в этом кошмаре навсегда. Серость сгущалась вокруг, пропитывая все, даже воздух, которым я пыталась дышать. И единственным проблеском в этой серости был ледяной, безразличный взгляд Максима. Взгляд, который не обещал ничего, кроме еще большей боли.

Дома меня ждала новая порция криков и упреков. Отец был дома, трезвый и от этого еще более злой и напряженный. Он сразу заметил отсутствие куртки.

– Где куртка?! – рявкнул он, преграждая мне путь в ванную, где я хотела хоть как-то отмыться. – Новую покупать будем?! На какие шиши, а?!

– Испачкали… – прошептала я, глядя в пол.

– Испачкали?! – Он схватил меня за плечо, встряхнул. – Это как?! Ты что, по грязи валялась?! Свинья! Идиотка! За все платить! За все!

Он не бил. Сегодня не бил. Но его слова, его ненависть, его страх, витавший в квартире густым смогом, били сильнее кулаков. Он отшвырнул меня от себя.

– Марш в комнату! Без куртки и не высовывайся! И думай, как заработать на новую! Или будешь в лохмотьях ходить, позорище!

Я заперлась в своей комнатке – каморке, отгороженной от зала шифоньером. Села на кровать, поджав ноги. Вонь от брошенной куртки стояла в ноздрях. На руке ныла ранка. На душе – черная, беспросветная пустота.

За окном стемнело. В квартире воцарилась тяжелая тишина. Отец, наверное, снова ушел. Или пил в тихушку в зале. Мне было все равно.

– Крыша, – промелькнула мысль. – Там хоть воздух. Там… пустота, но не эта.

Я выскользнула из квартиры. На улице было холодно в одном свитере, но это был другой холод. Чистый. Без запаха страха и гнили. Я снова пробралась во двор школы, снова взобралась по пожарной лестнице. Крыша встретила меня темнотой и пронизывающим ветром. Я подошла к тому самому месту, где сидела утром.

И снова заплакала. Бесшумно, отчаянно. Плакала о своей куртке. О своей разбитой жизни. О том, что даже холодный взгляд Максима стал для меня каким-то извращенным ориентиром в этом аду. Плакала, потому что терпеть больше не было сил. Не было надежды. Только серость. Бесконечная, всепоглощающая серость.

Ветер выл в трубах, срывая с губ соленые капли. Я зажмурилась, пытаясь представить, что мне восемнадцать. Что я далеко. Но картинка не складывалась. Только тьма. И ветер.

Шаги. Опять шаги. Твердые. Уверенные. Поднимающиеся по лестнице.

Сердце бешено заколотилось. – Не он. Только не он. Не сейчас.

Но это был он. Максим снова пришел на крышу. Снова остановился, увидев меня. В руках – сигареты. Но сегодня он не закурил сразу. Его взгляд скользнул по моему мокрому от слез лицу, по тонкому свитеру, по моим рукам, судорожно обхватившим колени. Он заметил отсутствие куртки. Его брови чуть сдвинулись. Не сочувствие. Нет. Скорее… анализ. Оценка ситуации.

Он сделал шаг вперед. Потом еще один. Подошел ближе, чем в прошлый раз. Остановился в двух шагах. Молчал. Ветер трепал его темные волосы. Я не могла оторвать от него глаз, завороженная и напуганная одновременно. Что он хочет? Зачем пришел? Чтобы посмотреть, как я реву?

Наконец, он заговорил. Его голос был низким, хрипловатым от сигарет или от молчания, и таким же холодным, как его взгляд. Но слова… слова были неожиданными.

– Опять досталось? – спросил он просто. Без насмешки. Без жалости. Как констатацию факта. Как будто спрашивал о погоде.

Я кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Слезы текли сами по себе.

Он достал пачку сигарет, выбил одну, закурил. Дым унесло ветром.

– И дома? – спросил он вдруг, глядя не на меня, а куда-то в темноту за перилами крыши.

Я снова кивнула, удивленная, что он вообще об этом спросил. Потом, сквозь ком в горле, прошептала:
– Папа… он… в долгах. Больших. Ищут его… и нас. Он злой… всегда злой…

Максим медленно выдохнул дым. Его лицо в полумраке было непроницаемым.
– И школа – дерьмо, – добавила я тихо, не думая. Просто потому, что это была правда. Единственная правда моей жизни.

Он повернул голову, его стальные глаза вонзились в меня. На этот раз не с брезгливостью. С каким-то… странным, нечитаемым выражением.
– А тебе восемнадцать когда? – спросил он неожиданно.

– Через четыре месяца, – прошептала я, не понимая.

Он кивнул, как будто что-то для себя решив. Снова затянулся. Помолчал. Ветер свистел вокруг нас, единственных живых существ на этой холодной крыше мира.
– Хочешь, чтобы это прекратилось? – произнес он наконец. Голос был тихим, но слова прозвучали как гром. – В школе. По крайней мере.

Я уставилась на него, не веря своим ушам. Что? Что он сказал?
– Что? – вырвалось у меня.

Он подошел еще ближе, на шаг. Теперь я видела каждую черточку его лица в лунном свете, пробившемся сквозь тучи. Красивое. Опасное. Незнакомое.
– Я говорю, – повторил он четко, глядя мне прямо в глаза, – хочешь, чтобы эти козлы, – он кивнул в сторону школы, – от тебя отстали? Навсегда?

Глава 3.

Его слова повисли в ледяном воздухе между нами. «Хочешь, чтобы эти козлы от тебя отстали? Навсегда?»

Я уставилась на него, будто он заговорил на древнешумерском. Мой мозг, затуманенный слезами и холодом, отказывался обрабатывать информацию. Максим? Главарь школы, холодный, недоступный, которого все боялись? Он предлагал… помочь?Мне?

– Что? – снова вырвалось у меня, осипшим шепотом. – Ты… ты о чем?

Он усмехнулся коротко, беззвучно. Звук был похож на скрип льда.
– Ты глухая, Соколова? Или просто тупая от плача? – Его тон был резким, но без обычной для него убийственной презенности. Скорее… деловым. – Я спрашиваю четко. Хочешь избавиться от Леры, Кости и прочего дерьма, что к тебе липнет? Хочешь ходить по школе, не боясь, что тебя обольют помоями или затолкают в туалет?

Я медленно кивнула, не отрывая от него широко раскрытых глаз. Хотела. Больше всего на свете. Но это звучало как сказка. Как розовый пони, скачущий по радуге.

– Тогда слушай, и слушай внимательно, – он сделал шаг еще ближе. Теперь я чувствовала запах его одежды – холодный ветер, сигареты и что-то неуловимо мужское. – Я могу это обеспечить. Один мой взгляд – и они будут ползать перед тобой на брюхе, если я скажу. Или исчезнут с твоего горизонта навсегда.

Сердце застучало где-то в горле. Надежда, острая и опасная, как лезвие, кольнула в грудь.
– Зачем? – прошептала я. – Почему ты… мне? Что тебе с этого?

Вопрос, казалось, его развлек. Уголок губы дрогнул вверх.
– Потому что мне это надоело, – ответил он просто. – Надоело видеть, как они гадят под ногами. Как издеваются над тобой, как над тряпкой. Это… раздражает. Портит вид. – Он махнул рукой, как бы отмахиваясь от назойливой мухи. – И мне это выгодно.

– Выгодно? – Я не понимала.

– Да, выгодно, – подтвердил он, его взгляд стал пронзительным, оценивающим. – Видишь ли, Соколова, вокруг меня слишком много… назойливого внимания. Девчонки визжат, парни лебезят. Все хотят кусочек. Это утомляет. Мне нужен щит. Спокойствие. А ты… – его глаза скользнули по моему лицу, по тонкому свитеру, – ты идеально подходишь на роль этого щита. Ты – никто. Серая, незаметная мышка. Никто не поверит, что между нами что-то есть по-настоящему. Это идеальный камуфляж.

Я почувствовала, как кровь отливает от лица. «Серая мышка». «Никто». Это было правдой. Горькой, унизительной правдой. Но услышать это из его уст… было больно по-новому.

– Камуфляж? – переспросила я, пытаясь понять.

– Мы заключаем сделку, Соколова, – его голос стал жестким, как сталь. – До конца учебного года. Четыре месяца, как ты сказала. До твоего восемнадцатилетия. Ты делаешь вид, что мы… встречаемся. Держишься рядом. Киваешь, когда я говорю. Позволяешь мне иногда… тронуть тебя за руку или за плечо на людях. Для правдоподобия. Взамен, – он сделал паузу для эффекта, – я гарантирую тебе полную неприкосновенность. Никто в этой школе, да и в этом городе, не посмеет поднять на тебя голос, не то что руку. Ты будешь под моей защитой. Ото всех. Включая, – его взгляд стал тяжелым, – твою домашнюю ситуацию. Я не могу войти в твой дом и отмудохать твоего папашу, увы. Хотя, – в его глазах мелькнуло что-то темное, – идея заманчивая. Но если эти люди из казино решат прийти к тебе… Дай знать. Я разберусь.

Он говорил так уверенно, так спокойно, будто предлагал купить булку в столовой, а не вступить в сделку с дьяволом. Мои мысли метались. Защита. Покой. Возможность дожить до восемнадцати без ежедневных плевков и побоев? Это звучало как сон. Но цена…

– Делать вид… что мы вместе? – медленно проговорила я. – Но… все же поймут, что это фальшь! Ты – ты, а я – я! Лера сразу раскусит!

– Лера, – он произнес ее имя с легким презрением, – будет кусать локти, но пасть не раскроет. Она знает, что со мной шутки плохи. А всем остальным… – он пожал плечами, – мне плевать, что они думают. Главное – они увидят, что ты под моей крышей. Этого достаточно, чтобы держать их на расстоянии. И отвадит назойливых поклонниц. Им будет не до меня, пока они будут ломать голову, что такого нашла во мне серая мышка. – В его тоне снова прозвучала колкость, но теперь она казалась… привычной. Частью сделки.

Я молчала, переваривая. Защита от всего мира. Цена – притворство. Игра в отношения с самым опасным и недоступным парнем школы. Четыре месяца.

– А… а что насчет… – я сглотнула, – насчет настоящих чувств? Ты же сказал… камуфляж.

Он резко посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнуло предупреждение.
– Это ключевой момент, Соколова, – его голос стал тише, но от этого еще опаснее. – Никаких чувств. Это чистой воды бизнес. Ты не влюбляешься в меня. Я не влюбляюсь в тебя. Мы играем роли. Публично. Как только прозвенит последний звонок – мы свободны. Ты уезжаешь куда глаза глядят, я забываю о твоем существовании. Чисто. Просто. Понятно?

«Не влюбляешься». «Забываю о твоем существовании». Слова резали, но они были честными. Ледяными. Как он сам.

– А если… если я не смогу? Не смогу играть? – спросила я, чувствуя, как дрожу.

– Тогда сделка аннулируется мгновенно, – ответил он без колебаний. – И ты останешься один на один с Лерой, Костей, твоим папашей и долгами. Я не буду тебя защищать. Наоборот. Мне будет плевать. Как и раньше.

Угроза была очевидна. Без него – я снова в аду. С ним… в аду, но под защитой. Своего рода.

– Почему я должна тебе верить? – выдохнула я последний аргумент. – Как я узнаю, что ты сдержишь слово?

Он усмехнулся снова, но на этот раз в его улыбке было что-то хищное.
– Потому что, Соколова, если я что-то говорю – я это делаю. Мое слово здесь – закон. Все это знают. А если ты сомневаешься… – он наклонился чуть ближе, и я почувствовала исходящий от него холод, – то можешь прямо сейчас развернуться и уйти. И мы забудем этот разговор. Как будто его не было.

Он выпрямился, засунул руки в карманы джинсов и смотрел на меня, ожидая. Его взгляд был неумолим. Делай выбор. Сейчас.

Я посмотрела на него. На его красивое, бесстрастное лицо. На глаза, в которых не было ни капли тепла, но была какая-то странная, звериная уверенность. Я вспомнила вонь грязной тряпки. Боль от удара отца. Унизительный смех Леры. Ледышку страха в груди каждое утро. Четыре месяца ада… или четыре месяца относительного спокойствия под крылом самого опасного хищника? Цена – игра. Притворство. И запрет на чувства, которые у меня к нему и так не могли возникнуть. Он был недосягаем. А я – никто.

У меня не было выбора. Вообще не было.

– Хорошо, – прошептала я, голос едва слышный. – Я согласна.

Он кивнул, как будто никогда не сомневался в ответе.
– Отлично. Правила просты:
1. Публичность. В школе мы – "вместе". Ты рядом. Я – "забочусь". Ты не избегаешь меня, не отводишь взгляд, когда я подхожу. Играешь роль.
2. Физический контакт (минимум). Иногда я могу взять тебя за руку, положить руку на плечо или на спину. Только для вида. Никаких поцелуев. Ничего лишнего. Ты не сопротивляешься, но и не инициируешь.
3. Подчинение.Если я говорю "иди сюда" или "жди здесь" – ты выполняешь. Без вопросов. Это важно для правдоподобия и твоей же безопасности.
4. Никаких чувств. Повторяю. Никакой влюбленности. Никаких душевных разговоров о будущем. Никаких иллюзий. Ты – мой щит. Я – твоя защита. И точка.
5. Конфиденциальность.Никто не должен знать о сделке. Никогда. Ни полслова. Иначе – все кончено, и последствия для тебя будут хуже, чем от Леры.
6. Срок. До последнего звонка. Потом – свободны. Никаких обязательств. Никаких "останемся друзьями".

Он перечислил пункты четко, как военный устав.
– Вопросы?

У меня их было миллион. Но голова гудела. Я лишь покачала головой.

– Отлично, – он достал из кармана пачку сигарет, сунул одну в рот, но не зажег. – Начинаем завтра. Будь готова. Не подведи.

Он развернулся и пошел к лестнице. Остановился наверху, не оборачиваясь.
– И, Соколова… – его голос донесся сквозь ветер. – Перестань реветь. Это раздражает. И купи себе новую куртку. Завтра ты будешь в центре внимания. Не позорься.

И он исчез в темном провале лестницы. Его шаги затихли.

Я осталась одна. Снова. Но теперь все было иначе. Воздух, которым я дышала, казался другим. Густым, электрическим. Я только что продала душу дьяволу? Или заключила договор со своим единственным возможным спасителем?

Дрожь, которая трясла меня, была уже не только от холода. От страха? От предвкушения? От осознания безумия того, на что я только что согласилась? Завтра… Завтра все увидят меня рядом с Максимом. Что они скажут? Что сделает Лера? Сдержит ли Максим слово?

Я поднялась, ноги были ватными. Подошла к краю крыши, глядя на огни чужого города. Где-то там был дом, где меня ждал отец. Где-то там спала Лера, мечтая о новых издевательствах. А здесь, наверху, я только что прыгнула в бездну по имени Максим.

«Не влюбляйся», – прошептала я про себя его слова. – «Это бизнес».

Легко сказать. Но когда этот «бизнес» облачен в кожаную куртку, имеет ледяные глаза и обещает защиту от всего мира… Не влюбиться казалось самой сложной частью сделки. Хотя… кто я такая, чтобы он вообще на меня посмотрел? Серая мышка. Щит. Никто.

Я глубоко вдохнула ледяной воздух. Страх сжимал горло, но где-то глубоко внутри, под грудой боли и унижений, теплился крошечный, едва уловимый огонек. Огонек надежды. Или безумия? Завтра я это узнаю.

- До последнего звонка, – подумала я, спускаясь по холодным ступеням в темноту. - Всего четыре месяца. Я выдержу. Я должна выдержать.

Но, спускаясь, я не видела его. Максима. Он стоял в тени у выхода со двора, курил, глядя на мое окно в далеком доме. Его лицо в свете фонаря было напряженным. Он с силой сжал кулак, раздавив окурок об асфальт. Потом резко развернулся и пошел прочь, его шаги были быстрыми, почти бегущими. Как будто он убегал от чего-то. Или от себя самого.

Глава 4.

Утро началось с тошноты. Буквально. Я стояла перед раковиной в ванной, давясь пустотой, пока отец орал из кухни что-то про завтрак и мою никчемность. Его слова сливались в сплошной гул. В голове стучало только одно: *Сегодня. Сегодня все начнется.*

Я надела самый нейтральный свитер – темно-синий, без дыр, но и без изысков. Новую куртку купить не успела и не на что. Старую, вонючую, я все-таки отмыла до скрипа, но запах гнили и унижения, казалось, въелся навсегда. Я втягивала воздух, пытаясь унять дрожь в руках. *Просто игра. Роль. Как в плохом спектакле.*

Дорога до школы была кошмаром наяву. Каждый шаг отдавался в висках. Я представляла себе миллион сценариев. Как Максим подойдет. Что скажет. Как посмотрят Лера, Костя, все остальные. Как он посмотрит *на меня*. Холодно? С презрением? Как на инструмент?

Я зашла в школу, как на эшафот. Шум коридоров оглушил. Я пробиралась к своему шкафчику, стараясь стать прозрачной. Не получилось. Шепотки начались сразу.

*– Смотри, это же Соколова! В той самой куртке!*
*– Фу, как она вообще сюда пришла?*
*– Говорят, вчера Лера ее в туалете...*

Я ускорила шаг, уткнувшись взглядом в пол. Вот мой шкафчик. Я судорожно начала крутить код. Пальцы не слушались.

– Эй, Мышка! – звенящий, ненавистный голос Леры заставил меня вздрогнуть. Она подходила в сопровождении своих фурий. – Что, опять плакала? Или папочка накостылял за вчерашнюю куртку? Жалко тебя, правда. Такая никчемная...

Она протянула руку, явно собираясь толкнуть или ущипнуть. Я замерла, ожидая удара. Сердце бешено колотилось. *Где он? Он же сказал "начинаем завтра"!*

Но руки Леры я не почувствовала. Вместо этого над нами сгустилась тень. И тишина. Густая, мгновенная. Шум коридора стих, будто выключили звук.

Я медленно подняла голову.

Он стоял рядом. Максим. В своей черной кожаной куртке, с каменным лицом. Его двое "теней" – Артем и Глеб – замерли чуть позади, создавая живой барьер. Он не смотрел на меня. Его ледяные глаза были прикованы к Лере. И в них не было ни гнева, ни угрозы. Была абсолютная, безраздельная пустота. Та, что страшнее крика.

Лера замерла с протянутой рукой. Ее сладкая улыбка сползла, сменившись растерянностью, а затем – животным страхом. Она резко отдернула руку, как от огня.

– Ма... Макс? – прошепелявила она. – Мы просто... разговаривали...

– Разговаривали? – Его голос был тихим, но он резал тишину, как нож. – Похоже на разговор. – Его взгляд скользнул по ее побледневшему лицу, потом – по Костю, который сделал шаг назад, пытаясь слиться со стеной. – Ты что-то хотела сказать Соколовой, Лера?

– Нет! – вырвалось у нее слишком громко. – Ничего! Просто... поздоровалась!

Максим медленно кивнул. Потом его взгляд, наконец, упал на меня. Я застыла, не дыша. В его глазах не было ничего знакомого. Ни презрения, ни брезгливости. Была... нейтральность. Как на вещь. Но вещь, которая теперь принадлежала ему.

– Даша, – произнес он мое имя впервые. Звучало странно, непривычно. Без тепла, но и без колкости. Просто констатация. – Ты готова?

Я открыла рот, но слова застряли. Я лишь кивнула, как загипнотизированная.

– Отлично, – он сделал шаг ко мне. Слишком близко. Я почувствовала запах его кожи, смешанный с холодом и чем-то древесным. – Дай сумку.

– Что? – прошептала я, не понимая.

– Сумку, – повторил он терпеливо, как ребенку. – Несем?

Это был приказ. Пункт №3: Подчинение. Я судорожно сняла рюкзак с плеча. Он ловко подхватил его за лямку одной рукой. Легко, будто в нем не было тяжеленных учебников. Затем его другая рука... легла мне на спину. Чуть ниже лопаток. Тепло его ладони сквозь тонкую ткань свитера обожгло, как раскаленное железо. Я вздрогнула всем телом.

– Спокойно, – тихо сказал он, почти в ухо. Его дыхание коснулось моей кожи. – Идем.

И он слегка подтолкнул меня вперед. Его рука на спине была твердой, неоспоримой. Ведущей. Я сделала шаг, потом еще один, на ватных ногах. Он шел рядом, неся мой рюкзак, как трофей. Его "тени" расчищали путь.

Коридор замер. Десятки глаз вытаращились на нас. Шок. Недоумение. Страх. Я видела, как отвисла челюсть у Кости. Как побелела Лера, ее глаза стали огромными, полными невероятной ярости и... паники. Она не понимала. Никто не понимал.

Мы шли сквозь немую сцену. Шаги Максима гулко отдавались в тишине. Я чувствовала жар каждой пары глаз на себе. Его рука на спине горела. Это было невыносимо. Унизительно и... странно мощно. Я шла рядом с Королем школы. И он *вел* меня.

– Макс, – вдруг сорвался голос Леры. Она сделала шаг вперед, блокируя нам путь в класс. Ее голос дрожал от смеси страха и злобы. – Что это? Ты что, с ней...? Это шутка?

Максим остановился. Медленно повернул голову в ее сторону. Его рука с моей спины не убралась.
– Проблема, Лера? – спросил он ровным тоном. Ни угрозы. Просто вопрос.

– Нет! Просто... – она замялась, ища слова, ее взгляд метнулся ко мне с такой ненавистью, что я почувствовала, как кровь стынет. – Она же... Соколова! Она никто! Грязь! Ты не можешь...

– Не могу что? – перебил он ее. Голос стал тише. Холоднее. – Выбирать, с кем мне быть рядом? Или как обращаться с *моей* девушкой?

Слово "девушка" прозвучало, как взрыв гранаты. В толпе ахнули. Лера отшатнулась, будто ее ударили. Ее лицо исказилось.

– Твоей...? – она прошептала, не веря ушам. – Но это же... это невозможно! Она...

– Она – со мной, – закончил за нее Максим. Его голос стал ледяным. Окончательно. – Запомни это раз и навсегда. И передай всем, кто вдруг забыл, как тут устроено. – Его взгляд скользнул по Костю, по притихшим зрителям. – Кто тронет Дашу – будет иметь дело со мной. Понятно?

Последнее слово прозвучало как выстрел. Лера кивнула, быстро, испуганно. Костя опустил голову. Остальные замерли.

– Понятно, – прошипела Лера, глотая слезы ярости. – Понятно, Макс.

– Отлично, – он снова повернулся ко мне. Его лицо снова стало непроницаемым. – Пошли, зайка. Опоздаем.

*Зайка.* Ласковое прозвище, сказанное с интонацией приговора. Он снова подтолкнул меня к двери класса. Его рука на спине сжалась чуть сильнее. Поддержка? Или напоминание о правилах?

Мы вошли в класс. Марина Игоревна уже была там. Она подняла глаза от журнала и замерла с открытым ртом. Весь класс обернулся. Тишина стала оглушительной.

Максим игнорировал всех. Он провел меня к моей парте у окна. Поставил мой рюкзак на стул. Только тогда он убрал руку с моей спины. Ощущение тепла и давления исчезло, оставив странную пустоту.

– Садись, – сказал он просто. Не приказ, но и не просьба. Констатация.

Я послушно опустилась на стул. Он стоял рядом, глядя на класс. Его взгляд медленно прошелся по каждому лицу. По Лере, которая впилась ногтями в парту. По Костю, который старательно разглядывал учебник. По остальным, затаившим дыхание.

– Утро, – бросил он в общую тишину. Никто не ответил. Он развернулся и пошел к своей парте – не к последней, а к той, что считалась самой престижной, у окна в другом конце класса. Его "тени" молча последовали за ним.

Как только он сел, в классе взорвался шепот. Гул нарастал, как приливная волна. Десятки глаз сверлили меня. Взгляды были разные: шок, непонимание, зависть (да, зависть!), злоба, страх. Но главное – никто не смел подойти. Никто не бросил насмешку. Никто даже не посмотрел в мою сторону слишком долго. Магический барьер был возведен. Одним словом: *"Моя".*

Я сидела, глядя в окно, стараясь не видеть, не слышать. Руки под партой дрожали. Его рука на спине все еще горела. Его слово "девушка" звенело в ушах. Фальшивое. Купленное. Но... действенное.

На перемене все повторилось. Он подошел к моему шкафчику. Взял мою сумку без слов. Положил руку мне на спину – легче, чем утром, но все так же властно. Провел через коридор, где все расступались. В столовой он купил два кофе и булочку. Поставил передо мной.

– Ешь, – сказал он, не глядя на меня. – Ты бледная как смерть.

Я попыталась есть. Булочка встала комом в горле. Кофе был горьким. Он сидел напротив, пил свой кофе, глядя куда-то поверх голов. Его нога под столом иногда случайно касалась моей. Я вздрагивала. Он не замечал. Или делал вид.

Лера и Ко. сидели в другом конце столовой. Они не смотрели в нашу сторону. Но я чувствовала волны ненависти, исходящие от них. Максим чувствовал их тоже. Он вдруг повернул голову и посмотрел прямо на Леру. Она моментально опустила глаза, покраснев.

– Гадюка, – тихо сказал он, обращаясь вроде бы к кофе. – Но укусить не посмеет. Расслабься.

Я чуть не поперхнулась. Он заметил? Заметил мой дикий стресс? Или это тоже часть игры?

После уроков он снова "проводил" меня до моего шкафчика. Отдал сумку. Рука снова легла на спину на мгновение.

– Завтра так же, – сказал он. Его глаза мельком скользнули по моему лицу. – И купи куртку. На мои. – Он сунул мне в руку несколько купюр, даже не глядя, сколько. – Чтобы не позориться.

Он развернулся и ушел, не оглядываясь. Его "тени" последовали за ним.

Я стояла, сжимая в руке деньги и ремень своей сумки. Вокруг все еще шарахались. Шептались. Смотрели. Но никто не подошел. Никто не сказал ни слова. Защита работала. Безупречно.

Я вышла из школы. Воздух был холодным, но свежим. Я шла домой, и впервые за долгие месяцы по спине не бегали мурашки страха. Никто не толкнул. Не обозвал. Не плюнул вслед.

Я была под защитой Максима. Его "девушка". Его "зайка". Его серый, никчемный щит.

В кармане жгли купюры. Его деньги. На новую куртку. Чтобы не позорить его.

Я глубоко вдохнула. Первый день сделки закончился. Я выжила. Более того, я получила то, о чем мечтала – покой. Ценой собственного достоинства? Ценой игры в куклу?

*"Расслабься",* – сказал он. Расслабиться? Когда внутри все еще трясется от пережитого шока? Когда его рука на спине оставила невидимый, но жгучий след? Когда слово "девушка", пусть и фальшивое, звенит в голове навязчивым эхом?

Я посмотрела на деньги в руке. На них были мелкие темные пятна. От его пальцев? От сигарет? Или это была грязь моей новой жизни – жизни под знаком Глазаря?

Я спрятала купюры поглубже в карман. Завтра нужно будет купить куртку. И снова надеть маску. На четыре долгих месяца. И постараться выполнить главное правило: Не влюбляться.

Но глядя на его удаляющуюся спину – гордую, неприступную, одинокую – я вдруг поймала себя на мысли: а что, если дьявол, с которым я заключила сделку, сам не верит в свои правила?