Игра в исцеление

1

— Да как ты мог! — Крик Вики переходит в визг, а потом и вовсе в ультразвук. — Сколько можно тебе повторять, я ненавижу кинематограф. Он бездушен. Мёртв. В нём нет и следа от Божьей искры. От полёта воображения. Он ограничивает тебя, делает ещё посредственнее, чем ты есть!

Она одним рывком приближается ко мне, и рука с остро заточенными ноготками пролетает в нескольких сантиметрах от моего лица. В последний момент я чудом успеваю увернуться. Закрываю глаза в попытке успокоится.

Потом открываю и бью её наотмашь. Она падает, я наклоняюсь и, схватив её за волосы, волоку к кровати. Она пытается сопротивляется, но я бью ещё раз и она покорно ползёт туда, куда я указываю. В невинных бездонных голубых глазах разливается океан слёз. Я бы даже поверил им, если бы не знал, что ей нельзя верить. Никогда.

Господи, до чего эта сука меня довела! Мечтать о таком. С каким удовольствием я бы на самом деле влепил ей пощёчину!

Снова открываю глаза, уже не в мечтах, в реальности. Визг успел перейти в сдавленные рыдания.

— Прости, малыш, я правда ляпнул не подумав.

Я отворачиваюсь к окну. Ирония ситуации в том, что теперь, извинившись, я ненавижу себя сильнее, чем если бы ударил её по-настоящему.

Отвлекшись на самоуничижение, я не успеваю заметить новой атаки. Щёку обжигает острая боль. Недоумённо касаюсь горящей кожи, пальцы сразу становятся мокрыми. Кровь.

— Андрюшенька! — теперь в голосе Вики только ужас и раскаяние.

Её голос дрожит, пальцы тянутся к моей щеке, но я отстраняюсь. Она плачет. Настоящими слезами. И я знаю, что через час она будет смеяться, через два звать в кафе, а ночью снова обвинит меня в том, что я «загубил её талант».

Но сейчас… Сейчас она смотрит на меня, как испуганный ребёнок, и мне хочется её обнять. И задушить. И снова обнять.

— Я не хотела! — её пальцы сжимают мою рубашку, будто она боится, что я испарюсь. — Ты сам виноват! Зачем ты меня злишь?

Логика абсурда. Её любимый приём. Сначала удар, потом слёзы, потом обвинение. И я… я снова ведусь.

— Всё нормально, — глухо говорю я, хотя это не нормально. Ни капли. — Просто… дыши, ладно?

Она прижимается ко мне, дрожа, как осиновый лист. Её дыхание горячее, прерывистое.

— Ты же меня простишь? — шепчет она, целуя мою окровавленную щёку. — Я не специально. Ты же знаешь, я не контролирую…

Знаю. Чёрт возьми, конечно знаю. Но от этого не легче.

Её губы тянутся к моим, солёные от слёз. Она целует меня так жадно, словно пытается зализать мою рану. А я… я позволяю. Потому что после каждой бури наступает этот момент, сладкий, липкий, болезненный.

— Любишь меня? — она заглядывает мне в глаза, и её пальцы впиваются в мои плечи. — Скажи, что любишь.

Я не отвечаю. Вместо этого притягиваю её к себе, чувствуя, как её тело мгновенно откликается на моё прикосновение.

Она вздрагивает, когда мои руки скользят под её блузку кожа под пальцами горячая, покрытая мурашками. Соски уже затвердели. Сука! Злобная текущая сука!

— Ты… ты точно не злишься? — её голос дрожит, но тело уже ластится ко мне, будто забыв про слёзы минуту назад.

Я прикусываю её нижнюю губу и слышу прерывистый вдох. Её ногти впиваются мне в спину, но теперь уже не от ярости.

Так всегда.

Гнев переходит в дрожь, дрожь в жадные прикосновения. Она срывает с меня рубашку, и пуговицы со звоном рассыпаются по полу.

— Ты мой… — шепчет она, целуя мою шею, — только мой, да?

Её зубы слегка задевают кожу, не больно, но достаточно, чтобы я вздрогнул. Она любит это, смесь боли и нежности, когда уже не понять, где заканчивается наказание и начинается страсть.

Я всё ещё зол, всё ещё боюсь сорваться и сделать ей больно. Поэтому прихватываю её за волосы на затылке и тяну вниз.

— Давай, малыш, ты знаешь, что нужно делать.

Мой голос звучит хрипло, почти как у неё во время истерик. Она замирает на мгновение, и я вижу в её глазах тот самый испуг, который так похож на возбуждение.

Её губы обжигающе горячие, когда она опускается передо мной на колени, целует живот над ремнём. Дыхание неровное, прерывистое. Вика смотрит на меня снизу вверх, бездонные голубые глаза, мокрые ресницы, капля моей крови на её подбородке.

— Ты же... ты же не будешь грубым? — шепчет она, но её пальцы уже расстёгивают мой ремень.

Я не отвечаю. Просто провожу большим пальцем по её нижней губе.

Она начинает медленно, почти невинно. Первые касания языком, лёгкие поцелуи вдоль длины. Но я не хочу нежности. Не сейчас.

— Так не пойдёт, — рычу я, сжимая её волосы туже.

Она понимает намёк. Всегда понимает.

Её рот раскрывается шире, она берёт меня глубже, и я чувствую, как её горло сжимается вокруг меня. Горячее. Тесное. Идеальное.

— Вот так... — мой голос звучит чужим, низким, полным тёмного удовлетворения.

Вика давится, слёзы снова бегут по её щекам, но она не останавливается. Наоборот, её ногти впиваются в мои бёдра, притягивая меня ближе, глубже, оставляя саднящие следы.

Я не могу оторвать взгляд. Она вся в слезах, с макияжем, размазанным по лицу, с моей кровью на коже и всё равно прекрасна. Разрушительно, болезненно прекрасна.

— Ты так хорошо это делаешь, малыш, — бормочу я, наблюдая, как её щёки втягиваются. — Как будто создана для этого.

Она стонет в ответ, и вибрация её тела заставляет меня выгнуться.

Я знаю, что должен остановиться. Знаю, что завтра мне будет стыдно. Но сейчас... сейчас я просто хочу кончить ей в рот и наблюдать, как она будет это глотать.

И когда я, наконец, делаю это, она не отворачивается. Не сплёвывает. Просто смотрит на меня этими огромными глазами, словно хочет сказать: «Видишь? Я могу быть хорошей. Я могу быть твоей».

Но мы оба знаем правду. Завтра она снова будет кричать. Снова будет бить. Снова будет плакать.

А я...

Я снова буду её прощать.

Беру её за подбородок и сжимаю так твёрдо, чтобы она не могла отвернуться.

2

Закрываю дверь на щеколду, включаю воду и смотрюсь в зеркало.

Вика скребётся под дверью:

— Андрюшенька, у тебя всё хорошо?

А я даже не могу толком вспомнить с чего началась наша ссора.

Я провожу пальцами по царапине, кровь уже запеклась, но кожа горит, будто обожженная. Вода шумит, наполняя ванную паром, но даже её гул не заглушает Викины причитания за дверью.

— Андрюшенька, ну выйди уже! Я испугалась... Ты же знаешь, я не хотела!

Её голос то детский, плаксивый, то резкий, острый, как битое стекло. Я сжимаю край раковины, пытаясь поймать хоть одну мысль, кроме этой тупой, навязчивой: «Какого чёрта я ещё здесь?»

В зеркале мой двойник усмехается в ответ. Красивый, да. Молодой. Ещё бы, тридцать два года, спортивное тело, лицо, которое нравится женщинам. Но глаза... Глаза как у дохлой птицы, стеклянные, мутные, пустые.

— Мы же любим друг друга, правда? — Вика стучит ногтями в дверь, ритмично, как дятел. — Я приготовлю тебе кофе... Или хочешь, я...

Её голос дрожит, срывается на шёпот. Она уже решила, чем купить моё прощение. Сексом, конечно. Всегда сексом.

Я резко распахиваю дверь.

Она замирает с поднятой рукой, ещё секунда, и её ногти снова впились бы в дерево. Глаза широко распахнуты, губы чуть приоткрыты.

— Ты... ты всё ещё злишься? — она делает шаг назад, но не от страха. Нет, она уже почуяла игру.

Я молчу. Просто смотрю, как её зрачки расширяются, как учащается дыхание. Она знает, что сейчас будет.

И я знаю.

Я хватаю её за волосы и притягиваю к себе. Она вскрикивает, но не сопротивляется. Наоборот, её тело тут же прижимается ко мне, как будто не мы целый час орали друг на друга, как будто не она расцарапала мне лицо, как будто не я только что жёстко отымел её в рот, как самую дешёвую шлюху.

— Прости... — шепчет она, целуя мою шею. — Я больше не буду.

Ложь. Мы оба знаем, что будет. Снова и снова.

Я закидываю её себе на плечо, она смеётся и колотит кулачками меня по спине, но не по-настоящему, нет, это всё часть игры. Нашей игры.

В спальне пахнет её духами, дешёвым вином и чем-то тёплым, приторным, нашим.

Я бросаю её на матрас. Она отскакивает, как кукла, и тут же тянется ко мне, в блестящих глазах уже нет и следа слёз, только похоть.

— Любишь меня? — снова спрашивает Вика, облизывая губы.

Я не отвечаю. Просто накрываю её собой, чувствуя, как её ногти впиваются мне в плечи.

Завтра я опять буду ненавидеть себя за то, что снова сдался.

Но сейчас...

Сейчас мне всё равно.

Я прижимаю её к матрасу. Гибкое стройное тело сразу же выгибается навстречу, но я удерживаю её за запястья нежно, но твёрдо.

— Андрей… — её голос звучит хрипло, почти молитвенно.

Контраст сводит меня с ума.

Только что она бесилась, визжала и кидалась драться, а теперь её бёдра сами ищут моего прикосновения. Она влажная, горячая, и когда я вхожу в неё, она стонет так, будто это и есть её «прости».

— Ты чувствуешь? — я прижимаюсь губами к её уху, сжимаю зубами мягкую кожу почти до боли, до грани. — Чувствуешь, как ты меня достала?

Она не отвечает, только глухо кричит, когда я вгоняю себя в неё ещё глубже. Её ноги обвиваются вокруг меня, пятки давят на поясницу, требуя большего.

А я… я теряюсь в этом. В её предательском теле, которое так легко забывает о ярости. В её стонах, которые звучат искренне, но кто знает, что будет завтра?

Она кончает первой, резко, с надрывом, будто её разрывает изнутри. А я ещё держу её, ещё двигаюсь, ещё пытаюсь достать до той самой Вики, которая, может быть, вообще не существует.

Когда её пальцы вцепляются в мои волосы, я наконец отпускаю контроль.

Всё равно ведь завтра всё начнётся сначала.

Мы не просто мучаем друг друга, добровольно отказываемся от всего, что могло бы нас спасти. От друзей, терапии, будущего…

И самое ужасное — мы к этому почти привыкли.

Если в начале отношений у меня ещё были эмоции: ярость, страсть, боль, то теперь внутри меня осталась только пустота, обречённость.

Как будто двое живых людей постепенно превращаются в призраков, которые даже не помнят, как выглядит свет.

3

Утро начинается с поцелуя и нежного: «Доброе утро, милый. Я сварила кофе, пей, пока горячий…»

Вика ставит чашку на тумбочку, садится на край кровати и гладит меня по плечу. Её пальцы лёгкие, почти невесомые, она надела моё любимое платье, волосы струятся по плечам шёлковыми волнами, даже накрасится успела. Смотрит на меня глазами побитой собаки.

Я не двигаюсь. Кофе пахнет коричневым сахаром. Она положила сахар, чёрт её побери, хотя я всегда пью без. Она знает. Просто сегодня хочет «побаловать» меня. Для неё это проявление заботы.

— Ты ещё злишься? — Голос у неё мягкий, виноватый, но в глубине этих голубых глаз таится вызов.

Она ждёт, чтобы я сказал «нет», чтобы обнял её, чтобы мы снова начали «всё сначала», потому что «это глупо, таить в себе обиды, нерационально, Андрей».

Я отворачиваюсь к окну. Солнце бьёт в глаза, но мне плевать. Вика вся из себя нежная и милая. А я не могу, особенно после вчерашнего. всё, что я бы не сказал сейчас, это будет ложью.

Но она не оставляет мне выбора. Ответ на любой её вопрос не предполагает варианты. Нужно отвечать только то, что она хочет услышать. Иначе я рискую раскрутить этот безжалостный маховик истерики заново.

— Я не злюсь.

Ложь.

— Просто… не выспался. Не трогай меня сейчас.

Она замирает. Потом её губы начинают дрожать. И я знаю, что сейчас начнётся: слёзы, крики на тему «конечно, это моя вина, ты же у нас святой».

Поэтому пресекаю всё на корню. Ловлю её руку и тяну на себя, зарываюсь лицом в золотые волны волос.

— Ну ты чего, малыш, всё хорошо.

Она смотрит с опаской, боясь поверить, что на этот раз ей снова всё сойдёт с рук. Что-то прикидывает в голове.

Я знаю, что сейчас произойдёт ещё до того, как синева её глаз вспыхивает азартом.

Гениальная идея. Очередная, мать её, гениальная идея.

— У Лёли сегодня квартирник. Закрытый показ, у неё есть копия «Поздней вечеринки», — видя моё недоумение Вика раздражённо морщится и продолжает немного растягивая слова. — Это же самая популярная сейчас короткометражка. Лёля спала с режиссёром когда-то, вот он ей и подарил. Режиссёрская версия, представляешь.

— Не представляю, — честно отвечаю я. — Название похоже на фильм для взрослых. Это порно, что ли?

— Это артхаус! — возмущению Вики нет предела.

— Как скажешь, малыш, я пойду, если ты обещаешь потом объяснить мне всё, что там покажут.

— Конечно, дурачок.

Вика запрокидывает голову и счастливо смеётся. Боже, какая же двуличная тварь! Вчера чуть не убила меня из-за того, что я рассказал ей про новый популярный сериал. А сегодня сама тащит меня на просмотр, я уверен, какого-то малоизвестного низкопробного дерьма.

День вылился в какую-то липкую, бессмысленную суету. Вика крутилась перед зеркалом, меняя платья, то и дело спрашивая: «А это не слишком вызывающе? А это не пахнет попыткой быть неординарной?» Будто мы шли не на показ артхаусного кино, а на кастинг к какому-то извращенцу-продюсеру.

Я молчал. Кивал. Глушил в себе острое желание сказать: «Да надень уже что угодно, всё равно все будут смотреть не на твой наряд, а на царапину у меня на щеке».

К семи вечера мы стояли перед массивной дверью в элитном ЖК. Зеркальные поверхности, матовая фурнитура, камера над косяком — Лёля явно не бедствовала. Вика нервно поправила прядь волос, закусила губу.

— Ты только не опозорь меня, ладно? — прошептала она сдавленно, нажимая на кнопку звонка.

Я хмыкнул. Ага, это я тут главное посмешище.

Дверь открылась.

За порогом полумрак, густой дым сигарет с каким-то травяным привкусом и Лёля, высокая, в чёрном платье, которое скорее напоминало саван, чем наряд. Её томный коровий взгляд скользнул по мне, задержался на царапине, потом перешел к Вике. На секунду, всего на секунду в глазах Лёли вспыхнуло нечто огненное, неукротимое, но она тут же погасила это прикрыв голубеющие веки с длинными стрелками ресниц.

— О-о-о, — протянула она с лёгкой усмешкой. — Вы всё-таки пришли. Уже почти не ждала.

Вика засмеялась, слишком звонко, слишком неестественно.

— Ну конечно! Разве мы могли пропустить?

Лёля шагнула в сторону, пропуская нас внутрь.

— Тогда проходите. Кино — не главное. Сегодня будет кое-что… особенное.

Я почувствовал, как у Вики дрогнула рука. Вика любила «особенное».

Мне захотелось уйти и забрать её с собой. Но дверь уже закрылась за нашими спинами и пути назад не было. Мы шагнули в мутный полумрак. Я не стесняясь вертел головой, не обращая внимания на злобные одёргивания Вики.

А посмотреть было на что. Квартира Лёли — это тщательно срежиссированный хаос. Грубые чёрные бетонные стены, бархатные диваны в пятнах вина, полки с дорогим виски и дешёвым абсентом. В углу на шикарной бронзовой треноге как священный факел притаился проектор, на стене напротив растянут огромный экран, перед ним – два десятка человек.

Вика сразу же вливается в толпу, как хамелеон, меняя улыбку, голос, даже выражение лица. Вот она уже смеётся слишком громко над чьей-то плоской шуткой, вот ловит взгляд какого-то лысеющего типа в очках. Режиссёр? Критика? Она крепко цепляется за мою руку, но не для поддержки, а чтобы я не сбежал.

Лёля подходит ближе, её пальцы скользят по моему плечу.

— Ты не похож на местную обычную публику, — говорит она тихо, так, чтобы Вика не услышала. — Как ты вообще с ней?

Я пожимаю плечами.

— Она красивая.

Лёля усмехается:

— Красивых много.

Я не отвечаю.