Игроки и жертвы

1

У обеих сторон есть причины, достаточно веские причины, чтобы развязать эту войну. Но мы не должны стремиться к этому. Придя к компромиссу, мы сможем найти выход из сложившейся ситуации (сенатор Палпатин «Звездные войны»).

Из всех месяцев в году я больше всего ненавидела ноябрь — слизкий, грязный, холодный и злой. Снег с дождем хлестал по лицу, пока я перебегала дорогу от парковки, где едва успела впихнуть машину между двумя ржавыми грузовиками, до проходной металлургического комбината. Здесь я проработала уже год, и каждый день казался мне бесконечным испытанием, но этот серый ноябрьский день был особенно отвратительным. Ледяная вода просачивалась сквозь тонкие ботинки, ноги немели, а мокрая прядь волос липла к щеке, будто сама погода пыталась дать мне пощечину.

До начала рабочего дня оставалось минут десять, и я почти не чувствовала пальцев, когда перехватила телефон, который снова и снова вибрировал в кармане. Звонок действовал на нервы не хуже, чем холодные капли, сбегавшие по шее под воротник куртки.

Пробежав мимо проходной и кивнув дежурному с автоматической вежливостью, я, наконец, смогла позволить себе выдохнуть. Сердце стучало где-то в горле, а дыхание выходило короткими облаками пара. Пытаясь сосредоточиться, я торопливо шагала по заснеженному тротуару к административному корпусу, сжимая телефон у уха.

— Да, Мария Львовна, — проговорила я, выдавливая из себя что-то, напоминающее уверенность.

— Агата Викторовна! — голос врача-кардиолога звучал бодро, почти весело, что казалось мне жестоким. Как будто моя трагедия была для неё всего лишь очередной строчкой в расписании. — Вы приняли решение насчет Марии Павловны?

Я застыла на месте, сердце сделало болезненный скачок, и я почувствовала, как что-то тяжелое, будто кусок свинца, упало в живот. Рука, сжимавшая телефон, задрожала, и я попыталась незаметно вдохнуть, чтобы собраться. Знала же, что этот разговор неизбежен, но все равно каждый раз он бил по мне словно кнут.

— Я... — мой голос предательски дрогнул. Вдох, выдох. — Я еще не собрала нужную сумму.

Слова выходили с трудом, словно сквозь густой туман, от которого хотелось избавиться, но он только плотнее обволакивал мое сознание. Я слышала, как врач на том конце трубки вздохнула, хотя её спокойствие осталось непоколебимым, даже равнодушным. Как будто в её мире не было ни боли, ни страха, ни этих бессонных ночей, когда я думала, как спасти свекровь и удержать на плаву нашу маленькую семью.

— Понимаю, — её голос прозвучал с выученной нейтральностью, как будто она читала медицинский протокол. — Но я должна напомнить, что чем дольше вы тянете, тем выше риск осложнений. Решайте быстрее.

Пауза. Щелчок. Связь прервалась. Я осталась одна в этом ледяном, сером ноябре, где ветер разрывал на клочки мои попытки быть сильной. Телефон выскользнул из моих озябших пальцев, но я успела подхватить его, стиснув в кулаке так сильно, что костяшки побелели. Глухая злость, замешанная на отчаянии, кипела где-то внутри, но не могла вырваться наружу.

Стараясь подавить бурю эмоций, я быстрым шагом скользнула в административный корпус, надеясь, что холодные стены хотя бы немного сдержат беспокойство, стучавшее в моих висках. Поднявшись по лестнице на второй этаж, я направилась к своему рабочему месту, которое стало моим серым, однообразным убежищем, но одновременно и тюрьмой. Здесь, среди бесконечных папок и архивных бумаг, я существовала, не живя по-настоящему. Этот кабинет был моим добровольным изгнанием, побегом от того мира, к которому я когда-то принадлежала.

Когда-то я была частью чего-то большего. Мира, где кипели политические страсти, где интриги были повседневностью, а деньги текли рекой. Мира, где я помогала депутатам строить их кампании и решать проблемы на высших уровнях. Там каждое утро начиналось с планирования стратегии, каждое слово могло изменить судьбы, и я чувствовала себя живой, как никогда. Но пять лет назад я оставила всё это ради семьи. Я выбрала жизнь с человеком, которого любила, и мечтала о простом счастье.

Теперь же этот мир был для меня закрыт. Трагедия украла у меня не только жизнь, но и любовь, оставив вместо неё лишь пустоту. Я больше не была той Агатой, которая ходила по светлым коридорам власти, уверенная в себе и своих связях. Я была женщиной, затерявшейся среди бумаг и мелких забот, отчаянно цепляющейся за остатки стабильности ради своей дочери и единственного близкого человека - свекрови.

Я вошла в кабинет, кивнув коллегам, стараясь не смотреть в их глаза. Моя начальница мельком взглянула на меня, но ничего не сказала о том, что я снова опоздала на пять минут. Она была единственной, кто знал мою историю и понимал, почему ноябрь раз за разом превращал меня в живую развалину. Она ничего не говорила, но в её взгляде читалось сочувствие, которое я ненавидела и за которое одновременно была благодарна.

Ноябрь... Этот месяц был проклятием, которое тянулось за мной сквозь годы, беспощадным и жестоким. Месяц, который отнимал, ломал, убивал. Много лет назад ноябрь забрал мою маму, вырвав её из моей жизни так внезапно, что я даже не успела понять, что осталась одна. Годы спустя он унес мою бабушку, оставив в доме пустоту и молчание. Но год назад ноябрь нанёс самый жестокий удар, похитив того, кого я любила больше всего на свете — моего мужа, единственного человека, ради которого я когда-то с лёгкостью отказалась от карьеры и амбиций. Его смерть в СИЗО была кошмаром, от которого я до сих пор не могла проснуться. И снова этот проклятый месяц нанес мне удар, теперь по каплям отнимая жизнь бабы Маши – матери моего покойного мужа, женщины, которая по сути стала мне семьей, родней, бабушкой…

2

2

Женщина средних лет, в безупречно отглаженной блузке, подняла на меня глаза, едва уловимо нахмурив брови, когда заметила, что я появилась в назначенное время. Её взгляд был спокойным, но в нем читалась профессиональная отстраненность, которой отличаются все люди, работающие в непосредственной близости от таких фигур, как Кирилл Богданов. Она кивнула мне, жестом предлагая подойти ближе.

— Добрый вечер, — вежливо, но сухо произнесла она, откладывая в сторону папку. — Вы к Кириллу Алексеевичу?

— Да, — мой голос был тихим, но твердым, несмотря на то, как сильно дрожали мои руки. Я старалась выглядеть уверенной, хотя внутри всё сжалось в болезненный узел. — Ирина Николаевна должна была записать меня….

- Да, - кивнула Анна, едва заметно улыбнувшись, - я согласовала ваш визит, но вы рано….

- Да, не хочу заставлять Кирилла Алексеевича ждать в случае чего, - спокойно отозвалась, стараясь, чтобы голос звучал ровно, но не холодно.

- Чашку кофе хотите? Видит бог, - она чуть понизила голос, - вам силы понадобятся…

- Что такое? – насторожилась я.

- У него настроение сегодня просто… кошмар, - вздохнула Анна, наливая мне кофе. – И как назло другого окна нет на ближайшие пару недель. Он послезавтра в Москву улетает. Так что, девочка….

Не могло мне повезти в ноябре…. Я тяжело вздохнула, поправляя белую блузку и украдкой бросив взгляд в зеркало.

Права Ирина, от меня прежней осталась лишь тень. Тень красивой, уверенной женщины. Сейчас в зеркале отражалась тонкая, болезненная женщина с лихорадочно горящими зелеными глазами. Светло-рыжие волосы, раньше падавшие на спину густой волной, теперь я закалывала в тугой, жесткий узел на затылке. Я увидела свои впалые щеки, резкие линии скул, которые выдались от потери веса, и тонкую бледную кожу, едва тронутую румянцем. Усталость и борьба оставили глубокие следы на моем лице. Столько раз я пыталась скрыть это от окружающих, надев маску спокойствия, но в глубине души знала: меня больше нельзя назвать той женщиной, которая когда-то верила в лучшее.

Из кабинета Богданова раздались голоса на повышенных тонах. Похоже генеральный был более чем не в духе.

Я нервно сжала пальцы на чашке с едва тёплым уже кофе, пытаясь нащупать в себе хотя бы каплю спокойствия. Но внутри всё сжималось. Я знала, что люди выходили из его кабинета, едва подавляя слёзы, иногда даже не выдерживая и увольняясь сразу после «разговора» с ним. А сегодня Богданов был особенно не в духе. Внутри меня что-то болезненно оборвалось — словно остатки прежней уверенности, те самые крупицы, за которые я цеплялась в этот момент.

Анна быстро выпрямилась за своим столом, бегло осматривая приёмную и почти профессионально скрывая своё собственное напряжение. Она, казалось, идеально знала своего босса и по движению руки, по одному слову могла понять, в каком он настроении. Я вздохнула и потерла зудящие глаза, успокаивая начинавшую болеть голову. Страха не было, но было ощущение напрасности.

Внезапно дверь кабинета открылась, и из-за неё вышел мужчина в дорогом костюме, с побелевшими от сжатия губами. Он пробормотал что-то невнятное и, не глядя ни на кого, стремительно направился к выходу, оставляя за собой едва заметный запах тревоги и бессильного гнева.

Анна взглянула на меня, её глаза на миг смягчились, но она тут же вернула себе профессиональную сдержанность.

- Подождите, Агата, - одними губами сказала она, - я ему сейчас кофе занесу – пусть немного успокоится.

Она быстро направилась в маленькую кухоньку, откуда до меня долетел аромат свежезаваренного кофе. Однако умиротворить льва не удалось.

Двери кабинета Богданова с грохотом распахнулись, и в приемную буквально вылетел сам генеральный директор. Он двигался быстро, как будто его раздражение толкало вперёд, наполняя каждый шаг энергией, способной сокрушить всё на своём пути. Я спокойно поднялась, когда его глаза скользнули по мне.

Кирилл Алексеевич Богданов был высоким мужчиной 47 лет с короткими тёмно-каштановыми волосами. Он носил очки с тонкой металлической оправой, которые добавляли его лицу интеллигентности и строгости, придавая ему вид человека, привыкшего к принятию серьёзных решений. Его черты лица были четкими и выверенными, словно высеченными из камня: высокий лоб, прямой нос и уверенный взгляд, который, казалось, просчитывал людей на несколько шагов вперед.

Его ровная кожа почти не имела морщин, хотя лёгкие линии у глаз намекали на годы опыта и выработанную за это время холодную, непреклонную стойкость. Кирилл всегда одевался безупречно: строгий деловой костюм, белая рубашка и галстук в синих тонах, подчёркивавший его статус. Он выглядел как воплощение власти и контроля, человек, который не привык слышать слово «нет».

Он ничуть не изменился с того времени, как мы иногда пересекались в коридорах и на заседаниях Законодательного собрания. Остановился, бросив оценивающий взгляд, в котором словно проскользнуло узнавание.

- Вы кто? – резко спросил он, - мы знакомы?

- Агата Романова. Я работаю у вас в отделе кадров, - ответила максимально спокойно и ровно, понимая, что, если покажу хоть крупицу слабости, разговора вообще не состоится.

Он слегка прищурился, будто пытаясь вспомнить, и на его лице отразилось лёгкое, еле заметное раздражение от того, что я осмелилась его беспокоить.

3

Я плохо помнила, как добралась до дома, оставив машину прямо перед комбинатом, даже не заботясь о том, что её, возможно, заблокируют или эвакуируют. Ноги будто сами несли меня вперёд, механически поднимая по лестнице, пока я не оказалась перед нашей дверью. Наша маленькая квартира была тесной, слишком тесной для нас троих, но именно в этих стенах я всегда находила уют и безопасность. Только сегодня всё казалось другим, словно знакомые стены сдавливали меня, не давая дышать.

Как я умудрилась заставить себя улыбнуться, когда на пороге меня встретила дочь, я до сих пор не понимаю. Её глаза светились радостью, и в руках она держала нарисованную открытку: корявые цветы в вазе и разноцветное солнце.

Баба Маша встретила меня с готовым ужином, её усталые глаза светились теплотой, и она радостно позвала нас к столу. Они обе были такими счастливыми видеть меня, что я просто не могла показать им, что творилось у меня внутри. Нельзя было разрушать этот мир, в котором они находили радость, даже если сама я была на грани.

Мы сели за стол, и я заставила себя поддерживать разговор, улыбаться, смеяться вместе с ними. Но где-то в глубине души всё было иначе. Там бушевала ледяная метель, свирепый, неумолимый вихрь страха, ненависти к себе и отвращения.

Уложив Аринку в кроватку, я прошла к себе в малюсенькую комнату и села на диван. Слёзы лились сами собой, и я не могла их остановить. Они текли беззвучно, обжигая кожу, пока я лежала там в тишине, одна со своей болью. В голове всё ещё не укладывалось произошедшее. Словно разум отказывался верить в то, что моя жизнь вот так, в одночасье, превратилась в череду грязных сделок и унизительных компромиссов.

Зачем? Зачем Богданову понадобилось так жестоко играть со мной? Да, я знала, что в мире политики и бизнеса мужчины часто забывают, что они всего лишь люди. Ослеплённые властью, деньгами, ощущением вседозволенности, они мнили себя богами, наслаждаясь своим влиянием и силой. Но Богданов… Я зажмурилась сильнее, и очередной поток слёз вырвался наружу. Его хищная улыбка, его слова эхом звучали в голове, снова и снова, как приговор, от которого не сбежать. Я была лишь пешкой в его игре, и он знал, что я не смогу отказаться. Отчаяние, страх и отвращение переплелись между собой, выжигая меня изнутри.

Утром встала поздно. По негласному договору мои девочки давали мне выспаться каждую субботу, тихо готовя на кухне завтрак. Это было нашим маленьким ритуалом, одним из тех, что позволяли нам жить дальше в течении этого кошмарного года.

Я лежала на подушке, мокрой от слез, и не хотела поднимать тяжелой головы. Хотела лежать и ни о чем не думать, но у меня были свои обязательства.

- Агата, - бабушка Маша внезапно взяла меня за руку, когда после обеда я лепила с Ариной. – Можно тебя на минуту?

- Да, - я с любовью посмотрела на свекровь, - что такое бабуль?

- Что с тобой? – серьезно спросила она. – Что происходит?

Я застыла, и на мгновение слова застряли в горле. Я не могла так легко солгать ей, но и правду рассказать не могла. От её прямого взгляда я почувствовала, как на глаза снова наворачиваются слёзы. Она видела меня насквозь, чувствовала, что что-то не так, и это было больно, потому что она всегда так заботилась обо мне.

- У меня… - я откашлялась, - неприятности на работе. Мне…. Мне придется выйти сегодня в ночную смену… Поставили дежурить….Не хочу уходить от вас, но я весь год отговорки находила, а теперь…. Меня уволить могут, если я откажусь…. – привычка блефовать уверенно не умерла, хоть я и давно не пользовалась этим навыком.

Бабушка Маша внимательно смотрела на меня, её взгляд был полон сомнения, и я могла сказать, что моя ложь не совсем её убедила.

— Ах ты моя девочка… — вздохнула она, а её голос был полон заботы и тревоги. — Ты всегда так много на себя берёшь. Мы справимся, не волнуйся. Главное, чтобы ты была в порядке.

- Спасибо, - и снова голос прозвучал, словно бы не мой, чужой. Спокойный и полный любви. – Пойду собираться.

Я повернулась и медленно пошла в свою маленькую комнату, чувствуя, как ноги подгибаются подо мной. Руки дрожали, когда я открывала шкаф, выдвигала ящики и брала одежду. Все движения были механическими, словно я стала марионеткой, управляемой неведомой силой. В голове стоял густой туман, и я едва соображала, что делаю. Мысли путались, и перед глазами всплывали обрывки воспоминаний: лицо дочери, встревоженные глаза бабушки Маши, а затем — жесткий взгляд Богданова, его хищная полуулыбка и слова, от которых по спине пробегал холод.

Что надеть на такую встречу? Что можно выбрать для чего-то столь унизительного и страшного? Какую одежду наденешь, когда идёшь на сделку с дьяволом? Я понятия не имела. Мои руки на автомате вытаскивали вещи из шкафа и тут же бросали их обратно. Ничто не казалось подходящим, всё выглядело слишком дешёвым или слишком вызывающим, и это только усугубляло моё состояние.

В конце концов, я остановилась на простом платье темно-синего цвета. Оно было скромным, закрытым, и, надеясь, что хоть немного смогу сохранить своё достоинство, я натянула его, чувствуя, как каждая складка ткани царапает мою кожу, напоминая о том, что мне предстоит. Длинные волосы тщательно расчесала, чтоб волосок лежал к волоску и закрутила в тугой, тяжелый узел на затылке.

Я смотрела в зеркало, на бледное лицо и затравленный взгляд моих глаз. Это была я, но совсем другая. Женщина, которую я едва узнавала. Ту, что когда-то была уверенной и сильной, заменило это существо, пытающееся удержаться на плаву в море боли и отчаяния.

4

На лифте мы поднялись на самый верхний этаж, и тишина, наполнившая замкнутое пространство, казалась оглушающей. Богданов стоял рядом со мной, невозмутимый и спокойный, словно то, что происходило, было всего лишь частью его повседневной рутины. Он даже не обернулся, чтобы проверить, иду ли я за ним, не бросил ни единого взгляда.

Просто шагнул вперёд, как будто был уверен, что я подчинюсь без вопросов. Я на мгновение замерла у порога, осознавая, что этот шаг станет последним на пути к тому, что мне придётся пережить. Набрала в лёгкие воздуха, стараясь подавить отчаяние, которое угрожало вырваться наружу, и сделала шаг вперёд, переступая порог номера.

Внутри было роскошно, как и всё в этом здании: мягкий свет, приглушённые оттенки, идеальная, выверенная до мелочей обстановка. Но для меня это место казалось холодной ловушкой, в которую я была загнана. Я остановилась в середине комнаты, чувствуя, как подкашиваются ноги, и услышала, как за мной захлопнулась дверь, отрезав путь к бегству.

Он подошел сзади, встал позади, но не касался, словно рассматривая город, раскинувшийся за панорамным окном из-за моего плеча. Вид действительно был захватывающим и на мгновения я не смогла не восхититься картиной.

— Невероятный вид, — заметил он, словно прочитал мои мысли, и его тёплое дыхание щекотало моё ухо, заставляя невольно вздрогнуть. Его голос звучал мягко, почти интимно, но от этого не менее угрожающе. Я чувствовала, как напряжение медленно растворяет меня изнутри, но пыталась удержать себя, стараясь хоть немного расслабиться.

Его руки сомкнулись на талии, но пока он только обнимал меня, прижимая к себе, давая почувствовать собственное возбуждение. Теперь нас разделяла только ткань одежды, и это было мучительно.

— Ты всегда так напряжена? — спросил он с легкой усмешкой, и я не могла разобрать, то ли в его словах звучал вызов, то ли простое любопытство. Его губы были так близко, что я едва удерживалась от того, чтобы не повернуться к нему лицом, чтобы встретиться взглядом. Но что-то во мне подсказывало, что это было бы ошибкой.

— Я… — слова застряли у меня в горле.

Его тело было так близко, его присутствие полностью поглощало меня, вызывая головокружение. Я чувствовала, как его дыхание снова коснулось моей шеи, и холодок пробежал по позвоночнику. Он чуть приблизился ко мне и задел губами шею. Зажмурилась, чувствуя и страх и…. некое возбуждение. Мое тело, подлое, предательское, начинало подводить меня.

Его губы задержались на моей шее на долю секунды, и я сдержала дрожь, которая пробежала по телу, не желая показать, как сильно это на меня влияло. Он знал, что делает. Словно каждое его движение было тщательно рассчитано, чтобы подчинить меня себе, заставить забыть обо всем, кроме ощущений.

— Твое тело говорит одно, а разум упорно сопротивляется, — заметил он тихо, почти весело.

— Зачем… ты это делаешь? — наконец выдавила я, открывая глаза и встречаясь с его взглядом. В нем была смесь жестокости и чего-то завораживающе-прекрасного, чего-то, что пленило меня, несмотря на все мои попытки убежать от этого притяжения.

- Потому что хочу, - ответил он, ловя мои губы своими. – Хочу насладиться своей сделкой, Агата.

Его поцелуй был неожиданным и захватывающим, обжигающим и безумным, словно огонь, который мгновенно вспыхнул между нами. Я не смогла сдержать себя, даже если бы захотела: мое тело предало меня окончательно, откликаясь на его прикосновение, поглощенное жаром, который он принес с собой.

— Я хочу все, что обещано мне, — ответил он, его взгляд становился все темнее и требовательнее. — И, возможно, еще немного больше.

Тихо скрипнула молния на платье, ткань плавно скользнула к моим ногам. В темноте я скорее ощутила, чем увидела, что Кирилл улыбнулся, заметив мое простое, хлопковое белье. Его пальцы задели тонкую ткань.

- Это возбуждает, - услышала тихий шёпот.

Он чуть надавил мне на плечи, заставляя опуститься на колени перед ним. Я закрыла глаза, понимая, что он хочет. Ткань брюк была натянута невероятно. Преодолевая дрожь, я дотронулась до него, чувствуя как он тяжело задышал. Легко расстегнулась пряжка на ремне, и Кирилл, схватив меня за затылок чуть не силой заставил ласкать себя ртом. Я задыхалась, из глаз катились слезы, но он продолжал двигаться в своем ритме, увлекая в него и меня.

Внезапно он остановился, и одним движением уложил меня на широкую кровать, входя без предупреждения, полностью. Я вскрикнула, но скорее от неожиданности, волей или не волей подстраиваясь под его движения. Он двигался быстро, в своем темпе, не обращая на меня ни малейшего внимания. И все же его возбуждение передавалось и мне. В какой-то момент показалось, что я вот-вот….

Он остановился, резко перевернув меня на живот. Его пальцы скользнули туда, где меня еще никто и никогда не касался. Я вздрогнула и протестующе застонала, пытаясь убрать его руку.

- Лежи смирно, - приказал он, входя в меня одним пальцем. Я вскрикнула и постаралась вырваться уже по-настоящему. Тогда он ударил меня по ягодицам, а второй рукой схватил за шею, прижимая к кровати и продолжая движение пальцами. Движения, приносящие боль и дискомфорт.

- Кирилл, - простонала я от боли, - остановись… прошу….

- Нет, - холодно ответил он, продолжая свои действия уже двумя пальцами.

5

Середина апреля выдалась на удивление теплой. За окном весело капали тающие под весенним солнцем сосульки, устраивая настоящую музыкальную капель по металлическому карнизу.

- Агата Викторовна, - в мой кабинет заглянула молодая девушка-практикантка, исполняющая обязанности секретаря местного отделения Партии - Григорий Владимирович вас просил вечером задержаться на пол часа, хочет обсудить предстоящий прием граждан.

- Хорошо, Роза, - кивнула я, визируя очередное письмо. А сердце на короткое мгновение сжалось от тревоги – этот прием граждан в рамках партийной работы не сулил мне лично ничего хорошего. Впрочем, работа есть работа, отказываться от нее из-за моих страхов – верх идиотизма.

Вот уже четыре месяца я работала помощником депутата Законодательного Собрания, возглавляя его приемную в округе. Спокойная работа, ставшая для меня спасением.

Весеннее солнце приникало даже сквозь жалюзи, падая на рабочий стол косыми лучами, и я невольно слегка зажмурила глаза, когда один из бликов сверкнул мне прямо в глаза.

Как я пережила прошлогодний ноябрь – не знаю. На одних зубах продержалась. На любви и нежности к тем, кто был рядом со мной. Когда вернулась домой после той страшной ночи – думала умру, не смогу смотреть в глаза ни дочери, ни бабуле Маше. Закрылась в ванной и лежала несколько часов в горячей воде, не чувствуя своего тела – грязного, со следами и метками Кирилла. Я пыталась смыть с себя весь тот ужас, но вода не могла унести с собой ни чувства унижения, ни горькое осознание того, что произошло. Каждый синяк, оставленный его губами и руками тогда казались выжженным клеймом, частью моего разрушенного существа.

Бабуля словно чувствовала, что произошло что-то плохое, что-то разрушительное, стараясь не выпускать меня из поля зрения ни на миг, но при этом не задавая и лишних вопросов. Она то приносила мне чай и кофе в постель, то пекла мои любимые пирожки и шанежки, окружая меня кольцом нежности и заботы.

И как ни странно, именно эта ночь, оказавшаяся самым тёмным и тяжёлым моментом в моей жизни, стала поворотной точкой. Я поняла, что если позволю этому продолжаться, если останусь в роли жертвы, вцеплюсь в свой страх и стыд, то однажды просто сломаюсь. Стану одной из тех сотен женщин, которые хоронят себя заживо, медленно угасая в тени своих травм и воспоминаний.

На работу больше не вернулась, позвонив Ирине Николаевне и попросив ту сначала о недельном отпуске, а после – передав ей свое заявление на увольнение. Денег, данных Кириллом и вырученных за продажу автомобиля, как мне было не больно его продавать, ведь это была машина Паши, хватило на оплату лечения бабушки Марии. А вот реабилитацию нам сделали по квоте, как в Москве, так и последующую в родном городе. Встречи с врачами, поездка в Москву, операция, уход – все это занимало почти все мое время, к тому же Аринка была постоянно со мной. Ее маленькие ручки, обвивающие мою шею дарили покой и нежность, которые вытесняли тьму из сердца. Она, со своей детской наивностью, заставляя меня вновь и вновь находить силы. Мы рисовали, пекли вместе печенье, и каждый её поцелуй, каждый проблеск счастья в её глазах становился моим якорем, удерживающим меня на плаву.

Этот период стал для меня чем-то вроде перерождения. Я потеряла часть себя, но обрела что-то новое. Поняла, что даже в самые страшные и тёмные моменты можно найти свет, можно бороться, если ради этого света есть те, кто нуждается в тебе. Мои дни были наполнены заботой о близких, и именно это помогало мне двигаться вперёд, шаг за шагом, к новой жизни.

Может быть, приложив меня пару раз по голове, жизнь, наконец, решила сменить гнев на милость и подкинула мне почти вакансию мечты – работу помощником, к которой лежала моя душа, однако не в Законодательном собрании, а подальше от интриг и открытой политики, в приемной граждан в округе. Подальше от Кирилла Богданова. Получив работу секретаря, я уже через месяц стала консультантом, а еще через две недели мой начальник поставил меня руководить приемной.

Теперь я взаимодействовала с администрацией района и города, координировала работу с местной Партией, но при этом умудрялась держаться в стороне от больших политических игр. Оставалась незаметной, невидимой для тех, от кого хотела скрыться. Я сознательно выбрала этот путь, избегая суеты и амбиций прежней жизни, чтобы не напороться на прошлое, от которого бежала. Мне нравилось то, чем я занималась. Я помогала людям с их проблемами, слышала благодарные слова от простых граждан, и в этом было что-то по-настоящему ценное, что я раньше упускала из виду.

Кирилл, к счастью, не стремился найти меня или узнать обо мне. Он просто вычеркнул меня из своей жизни раз и навсегда, и это меня вполне устраивало. Я знала, что его равнодушие, его холодное и расчётливое отношение – лучший из возможных исходов после той ужасной ночи. Одна мысль о нем все еще заставляла мое сердце сжиматься от страха и ненависти, и я делала всё возможное, чтобы не напоминать себе о его существовании.

Больше всего я боялась, что проведенная ночь оставит мне неприятный сюрприз. К счастью, и в этот раз удача мне улыбнулась, а результаты пройденных анализов дали отрицательные результаты.

С Ириной общение я поддерживала, однако скорее из благодарности, а не по зову сердца. Впрочем, она и не навязывалась в близкие подруги.

Но перед самым Новым годом Ирина неожиданно предложила встретиться. Я согласилась, думая, что это будет обычная, короткая встреча за чашкой кофе. Но когда мы сели за стол в маленьком кафе, она протянула мне пухлый конверт. Я с удивлением посмотрела на него, чувствуя, как что-то внутри меня сжалось.

6

Несколько последующих дней времени на переживания и страхи у меня просто не осталось – передача дел и погружение в работу не давали мне расслабится. Многие коллеги, знавшие меня раньше, встретили мое возвращение спокойно и даже доброжелательно, однако за шесть лет появилось и много новых, незнакомых мне лиц, с которыми только предстояло познакомиться, понять их потенциал, наладить деловые связи. К тому же до пленарной недели оставалось всего несколько дней, поэтому мне приходилось ориентироваться буквально на ходу. Совещания по законодательным инициативам, заседания комиссий, куда входил Кротов, следовали один за другим.

Единственным, что немного облегчало мою нагрузку, было осознание того, что мой начальник, Григорий Кротов, и Кирилл Богданов находились в разных комитетах. Кротов занимался вопросами социальной политики, а Богданов, как я знала, был председателем комитета по промышленности и экономики. Поэтому на этих заседаниях мне удавалось спокойно сосредотачиваться на работе, не опасаясь столкнуться с тем, чьё присутствие до сих пор вызывало у меня внутреннюю дрожь. Но несмотря на это, мысли о Богданове порой проскальзывали в моей голове, словно тени, которые я не могла прогнать. Знала, что пленарная неделя неизбежно сведёт нас вместе в одном месте, и мысль об этом заставляла меня сжиматься от напряжения.

Впрочем, столкновение с Миленой прошло до начала пленарной недели, на нашей утренней планерке со штабом.

Марина сидела напротив меня вся красная от злости и раздражения, держа у уха трубку, в которой раздавался злой и раздраженный голос Милены.

- Марина Григорьевна, - услышала я через громкую связь, - вы обязаны предоставить нам списки граждан, кто будет на приеме и по каким вопросам.

- Заебала, - прочитала я по движущимся губам Марины и кивнула.

- Марин, дайка трубочку мне, - протянула руку.

Марина, покраснев от злости, молча передала мне телефон, крепко сжав его в ладони, как будто хотела передать мне не только устройство, но и все своё раздражение. Я почувствовала её напряжение, видя, как её пальцы дрожали от сдерживаемого гнева. Она закрыла глаза и устало потерла виски, явно стараясь взять себя в руки.

— Милена Владиславовна, добрый день, — сладко пропела я, вкладывая в голос всё обаяние, на которое была способна. На секунду на том конце повисла пауза, как будто мой внезапный переход к разговору заставил Милену замешкаться.

— Агата Викторовна? — в голосе Милены сквозило лёгкое недоумение, смешанное с раздражением. Она явно не ожидала, что я возьму трубку и так уверенно начну беседу.

— Да, — подтвердила я с тем же тоном, словно была предельно вежливой, но за этой вежливостью скрывался намёк на что-то более жёсткое. — И мне очень хотелось бы узнать, по какому праву вы звоните сейчас Марине Григорьевне? Если у вас есть вопросы по организации приёма, вам теперь придётся обсуждать их со мной. Поскольку данный приём имеет приоритетное значение, отвечать за него от нашей стороны буду я. Какие есть вопросы?

Я услышала, как Милена сделала глубокий вдох, явно пытаясь не сорваться. Её голос обрёл более жёсткие нотки, но она старалась сохранить любезность:

— Агата Викторовна, — начала она, подбирая слова, словно выбирала оружие для наступления, — приятно слышать, что вы готовы взять на себя ответственность. Мне нужны от вас списки граждан, уже записавшихся на приме именно к вашему начальнику.

- Насколько меня память не подводит, Милена Владиставовна, запись граждан в рамках этого приема – ваша зона ответственности, не наша. Именно вы, согласно внутренних инструкций, обязаны предоставлять нам данные, причем за пять дней до начала приема, не так ли? Вам пункты инструкций перечислить или сами их откроете и почитаете? - добавила я с той же любезной вежливостью, за которой скрывалась твёрдость. Я знала, что она понимает: у меня есть вся документация наготове, и мои слова не бросаются на ветер.

Милена ненадолго замолчала, словно обдумывая, как можно было бы выкрутиться из этой ситуации. Её голос снова стал ледяным, когда она наконец ответила:

— Благодарю за напоминание, Агата Викторовна, — процедила она сквозь зубы. – Я правильно понимаю, что вы отказываетесь от сотрудничества? Мне Кириллу Алексеевичу так и передать?

Я до хруста сжала зубы

— Милена Владиславовна, я вас умоляю, — проговорила я, вложив в голос каплю притворного усталого добродушия, словно у нас был просто пустяк, а не перепалка на грани скандала. — Если во внутренние партийные документы были внесены изменения, прошу вас, направьте нам эту информацию за подписью вашего начальника.

Я нарочно не произнесла его имя, как будто это был принципиальный отказ дать ему хоть малейшую власть надо мной, даже в разговоре. Я знала, что Милена поймёт этот тонкий намёк. Уголки её рта наверняка дернулись от злости на том конце линии, но она с трудом продолжала держаться:

— Поняла, — её голос звучал, как лезвие ножа, скользящее по стеклу. — Ожидайте письма.

Ещё один щелчок. Связь оборвалась. Я наконец позволила себе выдохнуть, чувствуя, как напряжение слегка отступает. Марина сидела напротив, почти не дыша, словно наблюдала за захватывающей театральной постановкой.

— Ну и стерва, — выдохнула она наконец, вытирая вспотевшие ладони о подлокотники. — Как ты это выдерживаешь?

- Нормативные документы читаю, - ответила я, кладя телефон на стол и наклоняясь поправить туфельку. – Марина, я для кого материалы по партийным приемным отправляла? Инструкции, положения? Ты их хоть открывала?

7.1

Однако сама я далеко не была так уверена в своих силах. Чем ближе приближалась пленарная неделя, тем больше в моем животе образовывался густой и твердый комок страха. Первые два дня пленарной недели проходили в относительном спокойствии. Заседания комитетов шли своим чередом, и, несмотря на всю их сложность и нагрузку, я находила в них даже некое спасение. Здесь, среди обсуждений и голосований, я могла сосредоточиться на работе, не думая о том, что угрожает моему хрупкому спокойствию. Мы с Богдановым находились в разных комитетах, и вероятность пересечься случайно в коридорах была невелика. Я словно ловко лавировала в этом пространстве, избегая ненужных встреч и направляя свои мысли только на дело.

Но в среду напряжение достигло пика. Заседание фракции, запланированное на полдень, должно было свести нас вместе — лицом к лицу, нос к носу. Это была неизбежная реальность, от которой я не могла спрятаться. Одна мысль об этом заставляла моё сердце учащённо биться, и я чувствовала, как страх сковывает меня изнутри. Никакие практики самоуспокоения не помогали: воспоминания о той ужасной ночи, о его хищном взгляде и холодных словах, о боли и унижении всплывали в памяти, и я едва могла справиться с нахлынувшей паникой.

Перед самым совещанием собрала бумаги и бросила последний взгляд в зеркало в моем маленьком кабинете. То, что я увидела, внезапно дало мне немного сил. Прошедшие полгода действительно изменили меня. Я больше не выглядела измождённой и измотанной, как тогда, когда только вернулась после всех потрясений. Моё лицо, которое раньше было болезненно худым и осунувшимся, теперь обрело здоровый, естественный румянец и более округлые, мягкие черты. Зелёные глаза, которые так часто блестели лихорадочно и испуганно, теперь сияли по-другому — в них был свет живого интереса и внутренней стойкости, даже если сейчас за этим блеском пряталось возбуждение и скрытая тревога.

Мои волосы снова стали выглядеть ухоженными. Я больше не прятала их в небрежные пучки, как делала в самые тяжёлые дни. Теперь я укладывала их в строгие, но элегантные причёски, которые подчёркивали мою собранность и профессионализм. На этот раз высокийсвободный узел придавал мне деловитый и уверенный вид, даже если внутри бушевал ураган.

Перед началом совещания коридор заполнили помощники депутатов, которые ждали своих руководителей. Пространство оживилось множеством негромких разговоров и звуком тихого смеха, перекрываемого шорохом перелистываемых бумаг и редкими уведомлениями на телефонах. Никто не спешил заходить в зал совещаний первым — перспектива провести несколько часов в напряжённой атмосфере заседания явно никого не радовала. Этот небольшой перерыв перед официальной частью встречи был отличным моментом для того, чтобы обменяться новостями, поделиться инсайдерской информацией или просто немного расслабиться.

Я встала немного в стороне, держа в руках папку с документами и стараясь выглядеть спокойной и сосредоточенной, хотя внутри росло беспокойство. Кругом коллеги весело переговаривались, обсуждая последние сплетни: кто из депутатов готовит неожиданные законопроекты, кого заметили на ужине с влиятельными людьми, какие слухи о грядущих перестановках начали расползаться по кулуарам. В такие моменты я вспоминала, насколько политика бывает не только делом серьёзным, но и миром, где интриги, слухи и мелкие закулисные игры составляли важную часть повседневной жизни.

Многие подходили и ко мне, кто-то выражая радость от новой совместной работы, кто-то обновляя знакомство, а кто-то и просто познакомиться, обменяться контактами. Особенно в этом смысле старались помощники тех депутатов, которые вместе с нами готовились принять участие в большом приеме в городе.

— Агатка, — раздался рядом знакомый голос Елены Кузьминой, и я почувствовала, как по моей спине пробежал холодок. Повернувшись к ней с натянутой улыбкой, я старалась держать себя в руках. Елена всегда была той, кто следил за всеми новостями и слухами, и от её внимания трудно было что-то скрыть. Опытная помощница, работавшая за свою жизнь с разными депутатами, последние лет семь она одна из немногих работала с Богдановым постоянно. Она подошла с привычной грацией, и её глаза светились любопытством и весельем.

— А я-то всё гадала, кто нашей Миленке лещей по ушам надавал, — продолжила она с довольной усмешкой, как будто это была лучшая сплетня недели. - Рада возвращению в наши ряды, дорогая!

— Лена, — я улыбнулась в ответ, но не смогла сдержать тревожного взгляда, которым тут же окинула коридор. Где была Елена, там обычно следовал и её начальник — Кирилл Богданов. Сердце пропустило удар, и я напряжённо выдохнула. — Ты сегодня одна? Без шефа? Где потеряла?

Она сделала ритуальный жест, притворно целуя воздух у моих ушей, как это было принято среди наших коллег, и закатила глаза.

— Позже подойдет, — ответила она с лёгкой досадой. — Комитет по промышленности задерживается. А я вот решила узнать, кто это был столь нагл, что Миленку мордой об стену приложил.

В её голосе звучал неподдельный интерес, и я увидела в её взгляде азарт человека, который не упустит возможности узнать пикантные детали. Внутри меня закипала тревога, но я понимала, что сейчас нельзя показывать слабость. Елена была одной из тех, кто чувствовал малейшие изменения в эмоциях собеседника.

- О, уже успела настучать?

- Ну, она не настолько глупа, чтобы жаловаться шефу, но… ты нажила врага.

- Боже, одним больше, одни меньше….

7.2

Заседание подходило к концу, когда один эпизод заставил многих из нас напрячься.

Кротов докладывал по одному из законопроектов, проходному, ничего не значащему, просто исправляющему недочеты закона об образовании, когда был прерван грубым, почти оскорбительным замечанием председателя парламента Суханова.

— Да что вы там мусолите, Григорий Владимирович? — почти выплюнул Суханов, сверля шефа тяжёлым взглядом. — Уже двадцать раз этот закон пытались переделать, а в итоге ничего, кроме пустых слов, не выходит. Может, хватит отнимать у нас время и займёмся действительно важными вещами?

Зал замер. Подобные выходки председателя были редкостью, и многие были ошеломлены его резкостью. Я почувствовала, как напрягся мой начальник, его лицо на мгновение побледнело, но он быстро взял себя в руки, скрыв вспыхнувшее раздражение. У Кротова был стойкий характер, и он умел справляться с такими ситуациями, но эта атака всё равно выбила его из колеи.

Я же не могла отвести глаз от происходящего, стараясь сохранять спокойствие. Суханов никогда не делал ничего без причины, и его выходка могла быть частью чего-то большего, чем просто выражение недовольства. Взгляды вокруг меня скользили с Кротова на председателя, а затем снова возвращались к моему шефу, ожидая его реакции.

— С вашего позволения, Владимир Андреевич, — спокойно ответил Кротов, хотя я уловила лёгкие нотки раздражения в его голосе, — мы не можем игнорировать необходимость устранения правовых недочётов, особенно если они касаются системы образования.

Он выдержал паузу, и я видела, как мускулы напряглись у него на шее. Ситуация накалялась, и в зале становилось всё тише. Казалось, что само здание задержало дыхание, ожидая, что будет дальше.

- Ну так давайте примем уже решение и пойдем обедать, - Суханов снабдил свою реплику лучезарной улыбкой.

- Куда-то торопитесь, Владимир Андреевич? – раздался ленивый голос справа.

Все взгляды мгновенно сосредоточились на Кирилле, который, откинувшись на спинку кресла, смотрел на председателя с лёгкой усмешкой. Его ленивый тон был обманчиво расслабленным, но в глазах блеснуло нечто холодное и острое, заставив многих невольно насторожиться.

— Если есть дела поважнее, чем закон об образовании, — продолжил Кирилл с тем же расслабленным высокомерием, — мы, конечно, все с интересом готовы послушать, какие именно. Думаю, представителям СМИ тоже об этом будет интересно узнать.

Суханов сжал челюсти, и по тому, как дернулась его скула, можно было догадаться, что его задел этот выпад. Они обменялись жёсткими взглядами, и напряжение, казалось, только усилилось. Суханов явно не ожидал, что его прервут, и тем более не ожидал сарказма от Богданова.

Я откинулась назад и сложила руки на груди, чуть прищурив глаза. Вот это новости! Похоже мне придется задать шефу несколько малоприятных вопросов.

Суханов снова лучезарно улыбнулся и кивнул головой.

- Согласен, Кирилл Алексеевич, что может быть важнее образования и зачитки изменений в пунктах, относящихся к общим положениям. Продолжим?

Сука улыбающаяся!

Кротов глянул на Кирилла, и в его глазах мелькнуло что-то вроде благодарности за поддержку, хотя его лицо оставалось сосредоточенным. Он сделал глубокий вдох и вернулся к своему докладу, стараясь не показывать, насколько его задело вмешательство Суханова.

Я бросила быстрый взгляд в сторону Богданова.

Кирилл сидел так же непринуждённо и расслабленно, словно происходящее его развлекало. Его взгляд был направлен на Суханова, но в уголках губ играла та же неизменная полуулыбка, как у человека, который прекрасно осознаёт, что держит ситуацию под контролем. Он лениво барабанил пальцами по столу, как будто вся эта словесная дуэль не имела для него особого значения, но в его поведении была ощутимая энергия — энергия хищника, готового нанести удар в нужный момент.

Когда мои глаза встретились с его взглядом, я ощутила, как по спине пробежал холодок. Он выглядел абсолютно спокойным, уверенным, и это, пожалуй, было ещё страшнее. Заметил мой взгляд и едва заметно приподнял бровь, покачав головой, словно давая понять, что больше никто не осмелиться прерывать доклад моего начальника.

Заседание быстро подошло к концу, но за несколько минут до окончания, я положила перо Кирилла на его бумаги, возвращая данное в долг и понимая, что задолжали мы ему как земля колхозу. Не нравилось мне это, однако факт уже свершился, нужно было просто принять это как данность.

Кирилл молча забрал ручку, убирая во внутренний карман пиджака, быстро поднялся с места и одним из первых покинул зал. Следом за ним ушла и светловолосая незнакомка, сопровождающая его как тень. Милена тоже надолго не осталась, бросив на меня враждебный взгляд. А вот Елена, напротив, под задержалась, ловя мой взгляд. Но мне сейчас гораздо важнее было переговорить с Кротовым.

- Позже, Лен, - прошептала я ей на ходу, - вечером зайду к тебе на кофе.

Она мотнула головой отпуская меня с богом.

Мы с шефом вышли в широкий коридор и молча зашагали к лифтам.

- Что это было, Григорий Владимирович? – прямо спросила я, чуть прищурив глаза.

- То, что Суханов точно определился, кто ему друг, а кто – враг, - сухо ответил шеф, потирая наморщенный лоб.

8

Вернувшись к себе тяжело опустилась в удобное кресло и уронила голову на руки, сложенные на столе. Чувствовала, как горят уши и щеки от того количества эмоций, которые пережила за несколько часов, чувствовала усталость и легкую сонливость, которую никак не могла сейчас позволить себе. Налила кофе в маленький стаканчик и выпила залпом, заставляя голову снова начать работать.

Встреча произошла, пусть не так, как я надеялась. Закрывая глаза, я снова и снова чувствовала боль и ужас, которые Кирилл поселил во мне. То, что произошло между нами никакому анализу не поддавалось.

Если честно, мне жутко хотелось увидеть его боль и унижение, такие же, через которые он провел меня. Однако разум приказывал успокоиться и просто жить дальше, не погружаясь в прошлый кошмар. Теперь мне предстояло взаимодействовать с ним, работать бок о бок, обсуждать проекты и стратегические планы, находить компромиссы ради общего успеха. Временные союзники — насколько же иронично это звучало. Судьба играла со мной, вынуждая терпеть это соседство, это незримое присутствие человека, который однажды отнял у меня веру в себя. Я вцепилась в края стола, как будто это было единственное, что удерживало меня на плаву в этом океане сложных, многослойных эмоций.

Позвонила домой, узнала все ли в порядке у бабушки и Аринки. Мне вдруг позарез захотелось услышать их голоса, смех, их слова любви. Они казались сейчас единственным настоящим чувством, владеющим мной.

- Бабуль, - закончив болтать с дочкой, обратилась я к свекрови, - возможно сегодня задержусь на работе, ложитесь спать без меня, девочки мои.

- Хорошо, радость моя, - проворковала бабушка Мария, - не переживай. Мы без тебя справимся.

- Спасибо, бабуль, - мне не хватало слов, чтобы высказать им свою любовь и нежность. Хотелось бросить все и умчаться к ним, в наш маленький мир счастья и уюта. Ощутить крепкие объятия маленьких ручек Аринки и сухонькие ладони бабушки на моих волосах, осторожно распутывающих сложную прическу, а после расчесывающих длинные чуть волнистые пряди. Хотелось обнять их обеих, прижать к себе и не отпускать долго-долго.

Положив трубку тяжело вздохнула, глядя за окно, где день медленно уступал место весенним сумеркам. Потянулась за телефон, но звонок опередил меня на несколько секунд.

- Лен, - кто бы сомневался, что принимать капитуляцию будут уже сегодня, - планировала тебе звонить, ты меня опередила.

- Какие планы на вечер, моя дорогая? – обманчиво ласково спросила трубка.

- Ну, видимо составлять компанию тебе за вечерним кофе, - обреченно ответила я, чуть улыбнувшись. – Слушай, Лен, мы с тобой так печень посадим, ты в курсе?

В трубке раздался тихий смех, и я почти могла представить, как Лена хитро приподнимает одну бровь, даже не видя её лица. Она всегда была такой: одновременно строгой и ироничной, мастерски балансировала между дружбой и рабочими манипуляциями. С ней нужно было держать ухо востро, но я всё равно не могла не испытывать к ней симпатию.

— Да ладно тебе, — весело ответила она, но в её голосе проскользнула нотка усталости. — Без кофе и коньяка мы вообще не доживём до конца этих пленарных баталий. У меня тут новости есть. Прилетай, как сможешь.

- Сразу, как только твое чудовище отчалит и заберет своих горгон. Ты кофе свой знаменитый еще варить не разучилась? Или теперь тебе не по чину?

Она снова засмеялась.

- Чудовище мое чем тебе не угодило? Он был сегодня даже мил с тобой. Он эту ручку кому попало в руки не дает. На моем веку ты первая такой чести удостоилась.

Ну да, мил – мне хотелось заржать в голос. Лучше бы он меня гордо игнорировал раз и навсегда.

- Ладно, - продолжила Елена, - можешь приходить, уехал Кирилл Алексеевич уже на комбинат. И сегодня больше не вернется. А кофе – с меня. Разговор есть.

- Хорошо, иду, - тянуть кота за яйца смысла не было – Лена уже получила инструкции, сейчас будет доносить их до меня. Хочу я того или нет, мне придется капитулировать в этой ситуации.

Мы прошли в кабинет Богданова – большой и просторный, чем-то неуловимо напоминающий его кабинет на комбинате. Но там была своя живая атмосфера — пусть суровая, но всё же наполненная энергетикой и следами работы, которой он жил. Здесь же ощущался отпечаток административного духа, стерильного и ледяного, как будто все эмоции и импульсы, которыми Богданов мог быть известен, остались за пределами этих стен. Даже воздух казался пропитанным дисциплиной и властью, обрамляя его образ человека, привыкшего держать всё под контролем.

- Лен, - я села напротив за стол переговоров, терпеливо дождавшись, пока девочка-секретарь принесет нам кофе и порционные пирожные – особая фишка их приемной. – Уверена, что здесь говорить будем? Может лучше в кафе?

Лена понятливо улыбнулась, отпивая кофе.

- Наши все проверили – прослушки нет. Суханов пытался руки сюда протянуть, но мы ему по граблям надавали.

- Молодцы, - похвалила я, пробегая глазами по пустому креслу хозяина, на котором небрежно висел снятый пиджак. Эта деталь внезапно мощно ударила ненужными воспоминаниями. От их яркости у меня голову прострелило острой болью. Я поспешно отвела глаза и посмотрела на коллегу.

Елена внимательно наблюдала за мной.