Иль Мактуб. Судьба Эмира

Глава 1

Чёрт возьми! Где она? Каждый день превращается в ад, когда я не знаю, где она. Мои частные детективы — бесполезные тупые ничтожества. Ни единого следа, ни малейшей зацепки. Как такое возможно? Я — Ахмад ибн Бей, чёртово воплощение власти и богатства, и не могу найти одну женщину? Ее след обрывается, когда она выходит из подъезда своего дома. Дальше никто и ничего не видел, не слышал. Даже машину не заметили. Камер нет, проклятый захолустный район. Надо было забрать ее оттуда против воли.

Викаааа, меня разрывает на части при мысли, что я не знаю где ты? ... Как она могла исчезнуть так бесследно? Я рву на себе волосы, мои мысли не дают мне покоя. Гнев, разочарование, беспомощность — всё смешалось в одно безумие. Мои мозги взрываются, мне кажется, что внутри меня по венам течет кислота. Я готов разорвать на куски любого, кто посмеет встать у меня на пути. Подкупы, взятки, самые ментовские верха и ни хрена. Куда я только не дошел. Какая-то круговая порука. Словно я хожу где-то рядом, а найти не могу. И я это чувствую.

Меня попытались убедить, что после исчезновения прошло слишком много времени и скорей всего она мертва. Черта с два! Если бы она умерла я бы это почувствовал. Воздух стал бы другим, мое сердце перестало бы биться. И я сдох бы сам в мучительной агонии. Она жива. Я это точно знаю.

Каждый день я задаю себе один и тот же вопрос: где она? Что с ней? Почему мои люди не могут её найти? Они должны были найти хоть что-то, должны были принести мне хоть какую-то весточку. Но ничего. Только пустота. Как будто Вика испарилась. Как будто её никогда не существовало. Это сводит меня с ума. Я не могу дышать, не могу спать, не могу есть. Я как одержимый выхожу утром из дома и возвращаюсь поздно вечером. Несколько раз в день звоню домой, детям. У них несколько нянь, воспитателей, мои люди смотрят за каждым их шагом. Мои мальчики. Сам себе не верю, что у меня есть два сына. Два! Вместо одного!

Воспоминания накрывают меня волной. Я помню тот момент, когда узнал, что Саша — мой. Врач сказал и у меня перед глазами потемнело, сердце, казалось, на несколько мгновений остановилось от шока и боли. А потом забилось как бешеное. Я хватал ртом воздух и не мог надышаться.

Меня накрывало так, что казалось сейчас нахрен снесет крышу. Мой сын. Мой любимый сын. Вначале я считал что он не мой… а потом меня убедили, что он мертв. Проклятая Самида. Сука, которая искалечила мою жизнь, тварь, отнявшая у меня счастье.

Чёрт, как я мог не догадаться раньше? Этот маленький мальчик, с глазами как у меня, с такой же волей к жизни. Радость и горечь переполнили меня настолько, что хотелось орать и метаться по комнатам. Радость оттого, что у меня есть сын, и горечь оттого, что я был лишён возможности быть с ним с самого начала. Чувствовать его шевеления, взять на руки когда он родился, дать ему имя.

Я помню, как смотрел на Сашу, когда он спал. Моё сердце сжималось от любви и боли. Как я мог не знать? Как мог упустить столько времени? Эти мысли терзают меня каждую ночь. Я готов сделать всё, чтобы вернуть это время, чтобы быть с ним, как настоящий отец. Но это чувство — смесь радости и проклятого раскаяния — не отпускает меня.

Я снова и снова вспоминаю тот день, когда узнал правду. В одно мгновение всё изменилось. Врачи, тесты, результаты — всё это казалось нереальным. Саша — мой сын. Мне хотелось бежать к ней, хотелось схватить ее, сдавить своими дрожащими руками и заставить слушать как я прошу ее…впервые в своей жизни кого-то прошу простить меня. Пришел тогда к ней… и увидел это отчужденное лицо, эту уже позабытую ненависть в голубых глазах, эти поджатые губы и голос. Ледяной, вымораживающий все внутренности. Я ничего не сказал…Не смог. Наверное, это было малодушие, это была моя дурацкая гордость, мое вечно раненное самолюбие, когда привык что тебя ненавидят и боятся. Особенно она. Вика... Аллах, как же я люблю её. Она — смысл моей жизни, она мое адское безумие, мой приговор. Я был жесток с ней, отталкивал её своими поступками, своими словами. Но всё, что я делал, я делал из любви. Эта чёртова, больная любовь сводит меня с ума. Раздирает меня на куски, превращает то в зверя, то в размазню, готовую валяться в ее ногах. Я раскаиваюсь за каждое жестокое слово, раскаиваюсь, что ранил ее, терзал, мучил. Но что мне остаётся? Как вернуть её доверие, её любовь?

Каждый раз, когда думаю о Вике, моё сердце разрывается на части. Я понимаю, что люблю её больше всего на свете. Она – мой глоток воды в пересушенной пустыне жизни. И я, весь иссохшийся от ран, от собственного безумия и осознания ничтожества, ползу к своему оазису, протягивая в мольбе скрученные руки… а она полосует меня взглядом-лезвием по запястьям и я истекаю кровью.

Без неё я — ничто. Как я мог допустить, чтобы она так отдалилась от меня? Как мог потерять её?

Я любил её, но эта адская любовь превращала меня в монстра. Я хотел защитить её, хотел, чтобы она была моей и только моей. Но всё, что я делал, только отталкивало нас друг от друга, воздвигало между нами стену с колючей проволокой. Мои слова, мои поступки — всё это разрушало нас обоих, моя ревность, мое сумасшествие. Я сходил с ума, когда думал, что ее мог коснуться кто-то другой.

Да, я солгал ей насчет Мары. Солгал потому что не мог вбить между нами еще один кол. Я бы разобрался с этим потом. Мара – ни о чем. Я вышвырну ее из своей жизни. Она никто и останется никем. Для меня не важнее проститутки. Я даже не спал с ней. Предложил сделку сыграть мою секретаршу за определенную плату.

Когда я узнал, что Вика согласилась выйти замуж за Мухаммада, это было как удар под дых. Мухаммад... Этот ублюдок всегда был рядом, всегда пытался вмешиваться в ее жизнь. Какой херни он наговорил ей, что она согласилась. Я не верил, что это могло быть по любви. Скорей всего боится, что я захочу забрать сыновей. Защищается от меня глупая дурочка! Но от одной мысли, что этот лупоглазый хрен дотронется до нее меня корежило, меня скручивало от ревности.

Глава 2

Судно трясло, как проклятое, и с каждой минутой я ощущала, как слабость сковывает мое тело. В трюме было темно и душно, воздух казался густым и вязким, словно липкий туман, вползающий в легкие и не дающий дышать. Девушки вокруг меня шептались, всхлипывали, кто-то молился, а кто-то просто сидел, опустив голову на колени, смирившись со своей участью. Я не могла поверить, что это происходит на самом деле. Всё казалось каким-то жутким кошмаром, из которого я не могла проснуться. В таких условиях сложно понять, сколько времени прошло. День сменялся ночью, но в трюме судна этого не почувствовать. Тьма была вечной, и она поглощала нас, не оставляя надежды на спасение. Тело ныло от неудобства, каждый мускул горел от долгого сидения в одном положении. Страх и паника накатывали волнами и заставляли задыхаться от ужаса. Вокруг были только неизвестность и боль.

Когда нам наконец принесли еду, я с трудом заставила себя съесть хоть что-то. Рыба и рис. Еда была пресной и едва съедобной, но голод не оставлял выбора. Девушки вокруг меня ели молча, боясь говорить лишний раз. Вода, которую нам дали, воняла, как стоячее болото. Но от жажды горло пересыхало, и приходилось пить эту отвратительную жидкость. Отвращение поднималось в горле, но я глотала её, понимая, что должна сохранять силы. Каждая капля этой мерзости напоминала мне о том, в каком ужасе мы находимся. Жара была невыносимой. Пот стекал по спине, впитываясь в одежду, превращая её в липкую оболочку, которая ещё больше усугубляла ощущение беспомощности. Каждый глоток этой отвратительной воды вызывал новый приступ тошноты, но другого выхода не было. Жажда была сильнее отвращения, и я продолжала пить, чтобы хоть немного облегчить своё состояние.

С нами не говорили, ничего не объясняли, ща вопрос могли пнуть или дать пощечину. Нужду мы справляли в ведро, которое выносили только на утро следующего дня. От вони резало глаза. Я понимала, что нас перевозят на рыболовном судне. Здесь все провонялось рыбой. Казалось я сама пропиталась этой вонью.

Наконец, после нескольких дней в этом аду, нас вытащили наружу. Я зажмурилась от яркого света, который вдруг обрушился на меня. Слепящее солнце было слишком резким после долгих дней в темноте. Свежий воздух обжигал лёгкие, и я жадно вдыхала его, как будто это был последний шанс на спасение. Но эта надежда оказалась мимолётной.

Нам завязали глаза и начали пересаживать в микроавтобус. Сердце колотилось в груди, как загнанный зверь. Что теперь? Куда нас везут? Страх охватил меня ещё сильнее, и я почувствовала, как паника начинает подниматься из низа живота и охватывать все мое тело, но я старалась держаться. Девушки вокруг меня тоже нервничали, некоторые тихо плакали, но большинство просто молчало, погружённое в свои мысли и страхи.

Микроавтобус был тесным и душным. Мы сидели в полной темноте, и никто не знал, что нас ждёт дальше. Разговоры на арабском языке доносились до нас сквозь гул мотора, но я не могла уловить смысла. Я пыталась понять хоть что-то, но шум заглушал их речь. С каждым новым словом, сказанным на чужом языке, я ощущала, как страх усиливается. Понимание, что нас передают другому перевозчику, было пугающим. Кто эти люди? Что они собираются с нами сделать?

В какой-то момент я начала понимать, сопоставлять из обрывков фраз, что мы направляемся в Египет, в Каир. Моё сердце сжалось от ужаса. Египет — это ещё дальше от дома, ещё больше неизвестности. Я не знала, что нас ждёт там, и это только усиливало мой ужас. Мысли метались, как загнанные звери, пытаясь найти выход из этой ситуации. Как спастись? Как вырваться из этого ада? Неужели меня не ищут…Ахмад! Как ты мог уехать и бросить меня? Забрать детей и обречь на это безумие! Где ты! Ахмааад! Спаси меня! Только ты можешь…только ты!

Страх перед неизвестностью охватил меня с новой силой. Я не могла думать о будущем, потому что каждое новое мгновение приносило только больше боли и страха. Я старалась сохранять спокойствие, но это было практически невозможно. Вика, держись. Ты должна быть сильной. Ради себя, ради детей.

Дорога казалась бесконечной. Мы ехали долго, и я не могла понять, сколько прошло времени. Шум дороги, неизвестные звуки — всё это сливалось в один непрерывный поток, заставляя мои нервы натягиваться до предела. Сердце колотилось, как безумное, и я чувствовала, что больше не выдержу.

Обстановка в микроавтобусе была напряжённой, и каждый из нас чувствовал, что находится на грани. Я пыталась успокоиться, но это было невозможно.

Жаркий воздух пустыни обжигал лёгкие, когда нас вытаскивали из душного микроавтобуса. Я чувствовала, как песок, словно раскалённые иглы, впивается в кожу. Всё вокруг было залито ярким светом, и от этого контраста я на мгновение потеряла ориентацию. Нас, словно беспомощных кукол, вытаскивали и ставили на ноги, грубо толкая вперёд.

Пустыня. Бесконечная, безжизненная, поглощающая любую надежду. Тело было обессилено, душа - опустошена. Я видела страх в глазах других девушек, их немые мольбы о спасении. Но никто не слышал нас. Мы были никем и ничем в этом аду.

Под палящим солнцем мы шли, спотыкаясь, едва передвигая ноги. Песок под ногами был горячим, как угли, и каждый шаг приносил мучительную боль. Мы шли молча, иногда бросая друг другу полные отчаяния взгляды. Никто не знал, куда нас ведут и что нас ждёт впереди. Жажда сводила с ума. Губы трескались, язык прилипал к нёбу. Вода, которую нам дали, опять воняла чем-то гнилым, но это была наша единственная надежда на спасение от обезвоживания. Впереди нас ждала неизвестность, и каждый шаг давался с трудом. Вика, говорила я себе, держись. Ты должна выжить. Ради себя, ради своих детей.

Солнце висело прямо над головой, обжигая кожу и слепя глаза. Мы стояли посреди этого песчаного ада, ощущая, как слабость охватывает тело. Внезапно мы услышали звук приближающегося двигателя. Пыль поднималась в воздух, и вскоре из-за бархана показался чёрный джип.

Машина остановилась прямо перед нами. Из неё вышел мужчина. Высокий, с густой чёрной бородой, его глаза сверкали холодным блеском. Другие конвоиры сразу замерли, словно признавая его главенство.