Имперский сыск. Белый звонок

Глава 1. Возвращение

Станция Царскосельская дышала промозглой влагой, как и весь Петербург в этот весенний, но ещё по-зимнему хмурый день. Поезд медленно затормозил, пуская пар, будто вздыхая — усталый, задыхающийся. Проводник с ленцой опустил ступени, и первая нога в аккуратном полусапожке коснулась родной земли.

Софья Петровна прищурилась, глядя на перрон сквозь тонкую вуаль. Петербург не изменился. Такой же серый, строгий, недвижимый, как старый портрет над камином в усадьбе. Только ей казалось, что теперь она смотрит на него другими глазами — с чемоданчиком в руке и дипломом Кембриджа в багаже.

— Софья! — раздался знакомый голос.

На перроне её ждал брат, Алексей Петрович. Высокий, подтянутый, в военной шинели, он выглядел так же, как пять лет назад. Лишь морщина меж бровей стала глубже.

— Боже, как ты изменилась, — сказал он, взяв у неё чемодан. — Вся в англичанку теперь. Вот только у нас на такой вид девушки не службу просят, а замуж.

Софья улыбнулась — натянуто, вежливо.

— А у нас в Англии женщин на кафедрах больше, чем мужчин. Привыкают к равенству.

— В России кафедры крепко стоят. И не для барышень. Особенно в сыске, о чём ты, надеюсь, ещё передумаешь.

Они пошли к пролетке. Ветер дернул её полупальто, будто напоминая: здесь всё по-старому, и перемены никому не по нраву.

Дом Волконских стоял на Английской набережной. Гостей не было — только мать, страдающая приступами головной боли, и строгая экономка Авдотья Платоновна. Софья переоделась, как полагалось, в более скромное платье. Чай пили молча, если не считать редких замечаний брата о неприличии "женского самовольства".

— И всё же, — нарушила она молчание, — я решила: хочу работать в следственном отделе. Как помощник, как писарь — не важно. Я умею читать протоколы, знаю судебную практику и...

— Софья, — перебил Алексей, откладывая чашку. — Ты не в романе, где барышни в панталонах расследуют убийства. Это не игрушки. Тут кровь, насилие, грязь. Тебя это тоже не пугает?

— Пугает, — спокойно ответила она. — Но и молчать страшнее.

Позже, уже в сумерках, она вышла на улицу — пройтись, проветрить мысли. Петербург под мягким туманом казался призрачным. Мимо проехала патрульная карета. У поворота на Итальянскую улицу толпился народ — что-то случилось.

— Пустите, барышня, — сказал усатый урядник. — Там дело государственное. Убитый. Купец.

Софья затаила дыхание. Убитый? Здесь, рядом?

— А кого задержали? — спросила она.

— Да слугу. Сознался уже, — небрежно бросил урядник и отвернулся.

Софья Петровна стояла в стороне, вглядываясь в дом с потемневшими окнами. Убитый человек. Лишённый жизни, покоя, достоинства. И всё разрешилось так просто: нашли виновного, закрыли дело, забыли. Без сомнений, без вопросов.

Сквозняк тумана пробежал по мостовой, запахло сыростью и табачным дымом. Извозчик хлестнул лошадь, та вздрогнула и пошла дальше. Люди возвращались к своим делам. Только она — стояла.

Теперь она поняла, что имел в виду Алексей Петрович. И мать, и Авдотья Платоновна, и даже усталый урядник — все они смотрели на неё, как на временное недоразумение. Девушка с идеями, книгами, какими-то «английскими глупостями». Никто не верил, что она может быть здесь всерьёз. В этом городе, среди этих людей. В этом деле.

Они не хотят, чтобы она вошла в этот мир. Потому что он — мужской, грубый, решённый. Потому что для них правда — дело мужской руки, мужского приказа. А для неё — дело совести.

Но она всё равно войдёт.
Пусть шаг за шагом.
Пусть ей и не рады.
Петербург принял её в серой тишине, но она знала: это только начало.

Глава 2. «Не женское это дело»

Утро в доме Волконских началось с негодования.

— Ни одна порядочная девушка не поднимает вопрос о службе в полиции за завтраком! — строго проговорила Авдотья Платоновна, откладывая серебряную ложку. — Всё это у вас, барышня, от английской распущенности.

— Это не распущенность, Авдотья Платоновна, а разум. В Кембридже женщины посещают лекции, защищают диссертации. Почему в Петербурге мне нельзя хотя бы попробовать себя в деле, к которому у меня способности?

— Потому что вы — не мужчина, — холодно вставила мать, не отрывая взгляда от шитья. — А мужчинам не нравится, когда барышни суют нос, куда не просят.

Алексей Петрович вышел из-за стола, не дожидаясь конца разговора. Через мгновение он вернулся с газетой.

— Вот, Софья Петровна. Вчерашнее убийство на Итальянской. Всё просто: купца убили, слуга признался. Закрытое дело. Где ты видишь тут загадку?

— Признание ещё не значит истины, — упрямо сказала она. — Это может быть ложь. Или принуждение. Или страх. Ведь никто, кроме полиции, не видел, как он признался, верно?

Алексей шумно вздохнул.

— Ты не в суде. И не в английской аудитории. Здесь — Империя. Здесь всё по-другому.

— Именно потому мне и хочется попытаться изменить хоть что-то, — тихо сказала Софья Петровна.

Она вышла в город сразу после обеда. Петербург был шумен, ветрен, грязен. Кучера кричали, лошади скользили на мостовой, телеги тряслись на булыжниках. Она прошла по набережной, свернула к наспех очищенной улице, и почти сразу наткнулась на новую суету.

Толпа собиралась у лавки, возле которой, по словам прохожего, едва не произошло ограбление. Несколько человек уже стояли в стороне, а в центре происходило задержание.

— Говорю вам, я только хотел спросить, — раздавался нервный голос. — Я ничего не трогал!

— Оружие нашлось при тебе, разговоров быть не может, — произнёс кто-то с усмешкой. — Допросишься — и по этапу отправишься.

Софья Петровна шагнула ближе и впервые увидела его.

Высокий, крепкий мужчина в форме, с лёгкой небритостью и внимательным прищуром. На груди — медный жетон с выгравированным номером. Он держался уверенно, спокойно, как человек, привыкший к беспорядку и людской лжи.

— Степан Васильевич, — окликнул его один из урядников, — барышня влезает, говорит, что знает этого молодчика.

Он поднял бровь и перевёл взгляд на Софью.

— Простите, вы знакомы с задержанным?

— Нет, — спокойно ответила она. — Но вы обвиняете человека, основываясь только на том, что у него в кармане оказался нож. Разве это доказательство?

Некоторые из толпы хмыкнули. Один из урядников покачал головой, другой засмеялся.

— А вы, простите, кто будете? — спросил мужчина в форме.

— Софья Петровна, — слегка поклонилась она. — Волконская. Выпускница юридического факультета Кембриджа.

Он смерил её взглядом — не насмешливо, но и не с почтением.

— Впечатляет. Хотя, по правде сказать, у нас в части не принято разбирать дела посреди улицы — особенно в компании публики.

— Но ведь каждый человек имеет право на защиту. Или в Петербурге законы действуют выборочно?

Он усмехнулся.

— Вы из тех, кто приходит с цитатами и уходит в слезах?

— Я из тех, кто приходит и остаётся, — твёрдо сказала Софья Петровна.

Наступила тишина. Урядники переглянулись, арестант растерянно посмотрел то на одного, то на другого. Степан Васильевич коротко кивнул:

— Хорошо. Мы доставим его в участок. Если вы так уверены — приходите завтра. Поговорим о ваших аргументах... если, конечно, у вас они будут.

Он повернулся и, не оборачиваясь, добавил:

— Только предупреждаю: в полиции романтики быстро заканчиваются.

Софья Петровна стояла на ветру, глядя ему вслед.

Она впервые за долгое время почувствовала: её услышали. Не приняли, не поддержали — но услышали. И это было началом.

Глава 3. «Купеческий дом»

Участок находился на Гороховой улице — невзрачное здание с облупленной лепниной, пахнущее пылью, табаком и усталостью. Софья Петровна вошла, выпрямившись, с тонкой кожаной папкой в руках.

Урядник у двери посмотрел на неё, как на галлюцинацию.

— Простите, барышня, вы по какому делу?

— К Степану Васильевичу Макарову. Он вчера предложил мне явиться.

— Предложил? — переспросил он недоверчиво. — Вы уверены?

Софья Петровна не стала отвечать. Вместо этого подошла к скамье и села, как будто это место принадлежало ей по праву. Урядник, почесав в затылке, ушёл внутрь.

Через несколько минут из-за двери вышел сам Степан Васильевич, с бумагами под мышкой. Остановился, увидев её.

— Вы всё же пришли.

— Я всегда держу слово.

— Редкое качество, — сказал он, жестом пригласив её внутрь. — Поговорим.

Кабинет пристава оказался тесным, с простым столом, двумя стульями, и портретом императора над шкафом с делами. На подоконнике валялся плоский камень — пресс для бумаг.

— Садитесь, Софья Петровна, — сказал он и открыл одну из папок. — Вот материалы по делу: купец Прудников, 54 года, задушен в собственном кабинете. Деньги остались на месте. Слуга задержан — был найден на месте, с окровавленным ножом. Сознался в убийстве, якобы в ссоре.

— И вы не сомневаетесь?

— Я всегда сомневаюсь, — ответил он с лёгкой усмешкой. — Особенно если признание выходит слишком гладко.

— Я могу поговорить с ним?

— Уже допросили дважды. Но если вы хотите попробовать — пожалуйста. Только без сентиментальностей.

— Я не сентиментальна.

Заключённого звали Гаврила. Худощавый, лет тридцати, с поджатыми губами и глазами, полными страха. Он сидел за решёткой, скрючившись, как будто сам себя сжигал изнутри.

Софья Петровна присела напротив, не разжимая папки.

— Вас зовут Гаврила. Вы работали у купца Прудникова?

— Да, барышня. Семь лет. Сначала на кухне, потом при кабинете.

— Вы его убили?

Он опустил глаза.

— Не знаю... Я… я был зол. Он кричал. Говорил, что вышвырнет меня. Я нашёл нож...

— Но денег не тронули?

— Нет... не за этим пришёл.

Софья Петровна долго смотрела на него. Он явно не лгал, но и не говорил всей правды.

— Где вы были в момент, когда его нашли?

— В прихожей... слышал шум, забежал. Он уже лежал...

— И нож?

— На полу. Я схватил... не знаю зачем...

Она встала. Дальнейшие расспросы вели в никуда. Всё слишком спутано. Либо он напуган и говорит не всё — либо его намеренно сбили с толку.

Позже они со Степаном Васильевичем отправились в дом Прудникова.

Купеческий особняк на Фонтанке был пуст и глух, как запечатанный гроб. Внутри пахло пылью и подсохшей кровью. Ковёр в кабинете был свёрнут, пол промыт, но воздух всё ещё держал напряжение.

Софья Петровна медленно обошла комнату, осматривая:

— Вы заметили? Шкаф на ключ, хотя замок слабо заперт. Кто-то рылся, но не нашёл, чего хотел.

— Или знал, что искал, — сказал Степан Васильевич, опершись о косяк. — Только не Гаврила. Он не знал даже, где держат бумаги.

— Значит, мотив — не ссора. Мотив — что-то, что убитый хранил здесь.

Он кивнул.

— Именно поэтому я хотел, чтобы вы пришли. Вы смотрите не туда, куда привыкли мы. Это иногда полезно.

— Значит, я могу быть полезна?

— Ещё не знаю, — ответил он, чуть улыбнувшись. — Но вы меня заинтриговали, Софья Петровна.