Имперский сыск. Отражения в чёрном стекле

Глава 1 — Портрет незнакомки

Петербург просыпался неохотно, окутанный утренним туманом и запахом сырости, который витал в воздухе после ночного дождя. На мостовых ещё блестели лужи, отражавшие первые бледные лучи солнца. В таких отблесках город казался призрачным, будто нарисованным акварелью на старой бумаге.

Софья Петровна Волконская поднялась по ступеням особняка на Поварском переулке, где располагалась резиденция старого князя Белова. Приглашение на утренний приём выглядело необычно даже по петербургским меркам — на хрупком сером конверте стояла печать, которой пользовались лишь в среде, близкой к двору. При этом сам князь не слыл особым светским львом: вдовец, старый служака, почти не покидавший стен своего дома.

— Милая моя, — встретил её сам князь, сутулый, с белыми, как снег, бровями, — благодарю, что пришли. Мне показали это вчера… и я сразу подумал о вас.

Он провёл Софью в небольшую библиотеку, стены которой были затянуты зелёным штофом, а воздух пах кожей, табаком и чем-то прелым — как в архиве. На столе под стеклянным колпаком лежал дагеротип — прямоугольная пластинка в изящной оправе из чернёного серебра.

— Посмотрите.

Софья Петровна наклонилась. Из глубины изображения на неё смотрела юная девушка — совсем ещё ребёнок, лет пятнадцати-шестнадцати, с тонким лицом и тревожным выражением в глазах. Была в ней странная смесь невинности и испуга, будто она не хотела, чтобы её снимали, но кто-то заставил.

— Кто она? — тихо спросила Софья.

— Вот в том-то и дело, дитя моё. Я не знаю. Мне принесли этот снимок как редкость. Из одного фотоателье на Гороховой. Якобы — экспериментальный портрет. Но я-то стар, я вижу: на этом снимке — просьба о помощи.

Софья вскинула брови.

— Простите, князь, но…

— Я был военным, Софья Петровна. Я видел такие глаза. У раненых, у пленных. Вы умеете чувствовать, вы помогали следствию… Пожалуйста. Разузнайте, кто она.

Уже спустя день в Петербурге заговорили — на Васильевском острове пропала дочь аптекаря, Анисья Серебровская. Никто не видел, как она ушла. Родители уверяли, что она должна была просто отнести письма. В городе исчезают люди — не новость. Но не в центре, не днём, и не такие девушки.

Когда Софья Петровна принесла снимок Степану Васильевичу Макарову, тот долго молчал, разглядывая тёмную пластинку. Он сидел, подперев подбородок кулаком, и мрачно щурился на изображение.

— Необычно. Ателье на Гороховой, говорите? — наконец произнёс он. — Это место я знаю. К ним ходят состоятельные. Художества, говорят, фотографические. Модно теперь, на фоне зеркал, с драпировками… У кого как денег хватит.

— А теперь, возможно, — с участием исчезающих девушек.

Он хмыкнул, как будто хотел возразить, но удержался.

— Вы правы. Начнём с этого фотоателье. И с того, кто именно заказывал подобные снимки. У таких мест всегда есть постоянные клиенты.

Он встал, накинул шинель и подал ей руку, почти машинально, но с каким-то невысказанным вниманием. Софья Петровна улыбнулась — мимолётно, но искренне. Эти совместные дела сближали их больше, чем она осмеливалась признать вслух.

— Тогда — в Гороховую. Посмотрим, кто прячется за зеркалами.

Глава 2 — Шепоты в фотосалоне

Ателье на Гороховой оказалось куда изысканнее, чем ожидала Софья. За резной витриной с витиеватыми буквами «Fotografie artistique — Г. Л. Штольц» прятался другой Петербург — пыльно-парфюмерный, с мягким светом, тяжёлыми шторами и почти театральной тишиной. Здесь пахло лавандой, фиалками и чуть-чуть — затхлой хромированной кожей старых кресел.

— Подождите здесь, — попросил Степан Васильевич, прежде чем отворить дверь. — Я сначала осмотрюсь. Лучше, если не догадаются, что вы — невеста следствия.

Софья не возразила. Она осталась на улице, притворившись праздной прохожей, изучающей витрину. Через прозрачное стекло можно было разглядеть: внутри — три зала, в одном из которых, похоже, снимали. Слуга в черной ливрее принимал посетителей, улыбаясь чуть натянуто, с оттенком предвкушения, как будто каждый входящий приносил с собой нечто особенное.

Когда дверь отворилась, и Степан Васильевич жестом пригласил её войти, Софья уже была готова к тому, что за внешней вычурностью скрывается нечто совсем иное.

— Господин фотограф занят, — тихо сказал он ей на ухо, когда она прошла мимо. — Но я поговорил с его помощником. Похоже, это место — не просто салон.

Фотограф Штольц принял их спустя двадцать минут. Высокий, с тщательно уложенными волосами и аккуратной бородкой, он говорил с лёгким акцентом, вежливо, но с холодком.

— Вы интересуетесь редкими портретами? — спросил он, когда Степан Васильевич показал ему дагеротип.

— Нам бы хотелось узнать, кто эта девушка, — ответил Макаров. — Снимок приписан вашему заведению.

Штольц наклонился, прищурился.

— Не могу сказать, чтобы помнил всех моделей, мсье. Мы делаем до десятка снимков в день. Некоторые — частные заказы. Иные — художественные, по договорённости.

— Бывают и несовершеннолетние?

Фотограф поднял бровь.

— Только в сопровождении родителей. Мы — заведение с репутацией.

Софья молчала. Но пока мужчины переговаривались, её взгляд задержался на полке в углу, где стояли альбомы. Один был чуть сдвинут — на обложке золотыми буквами: «Séances privées». Она запомнила.

Когда они вышли, Степан тихо выругался.

— Он врёт. Видел он эту девочку. А вот вспомнить не захотел. И снимок этот у них не единственный.

— В альбоме, что стоит у него в кабинете, — сказала Софья, — помечено: частные сеансы. Французскими буквами, как будто это только эстетика.

Он бросил на неё взгляд, в котором было уважение и беспокойство.

— Вам не следовало бы быть так внимательной, Софья Петровна. Это делает вас слишком ценной. И слишком уязвимой.

Она улыбнулась чуть устало:

— Мы с вами оба не из тех, кто отворачивается от правды.

Когда они сели обратно в экипаж, улица уже темнела. Люди спешили по своим делам, фонари зажигались один за другим, мягко отражаясь в лужах. Атмосфера Петербурга сгущалась.

— Мы многое узнали, — сказал Степан Васильевич, — но всё это догадки. Нам нужно что-то весомее. Или кто-то, кто уже бывал внутри.

Софья кивнула, сжав в перчатке небольшую коробочку с платиновым знаком — именной жетон, подкинутый у дверей салона. На обороте — выцарапанная надпись: «М.М.»

Она не произнесла имя вслух. Лишь уставилась в окно, где на мгновение, в отблеске стекла, ей почудилось знакомое лицо.

Когда вечером она поднялась к себе, служанка передала записку:

«Спросите у своего брата, кого он навещает по пятницам на Малой Морской. Он знает больше, чем говорит.»

Глава 3 — Брат, который молчит

Софья сжала лист, будто от этого могла выжать из него правду. Подозрения, которые тлели где-то глубоко, вспыхнули жарким, обжигающим светом. Михаил. Он ведь действительно стал чаще исчезать по вечерам. Говорил — встречи, дела с покровителями, хлопоты по наследству. Но пятницы повторялись с завидной точностью.

Утром она подошла к горничной:

— Михаил Петрович давно уехал?

— Нет, барышня, он в кабинете. Сказал, не тревожить.

— Прекрасно, — сухо ответила Софья.

Софья приподняла подбородок и направилась к двери брата.

Он сидел за письменным столом, листая бухгалтерскую книгу. На секунду, заметив сестру, лицо его прояснилось — но тут же потемнело. Он знал.

— Софья Петровна, — сказал он напряжённо. — Я просил не беспокоить.

— Боюсь, я не спрашивала позволения, — холодно ответила она. — Мы должны поговорить.

— Если снова о твоих расследованиях… — Он махнул рукой. — Это не женское дело.

— Тогда скажи мне, Михаил, что ты делаешь на Малой Морской по пятницам?

Он застыл. Не моргнул, не отвёл взгляда — но и не ответил. Лишь пальцы его чуть сжались на кожаном переплёте.

Софья шагнула ближе и положила перед ним дагеротип — снимок пропавшей девушки, та самая серебристая пластинка, отражающая лицо, исчезнувшее из реальности.

— Эту девушку ты видел? Или, может быть, знал?

— Я не… — он сбился. — Кто тебе сказал?

— Мне пришло письмо. И, если честно, я давно уже догадывалась. Ты стал исчезать вечерами, молчишь, когда я говорю о деле, уходишь от разговоров. Михаил, ты не просто что-то знаешь. Ты был там.

Он поднялся, подошёл к камину, спиной к ней. Несколько мгновений молчал.

— Один раз, — сказал он наконец. — Меня пригласили. Через знакомого. Я думал — это салон, выставка, может, что-то богемное… Но когда увидел, что происходит…

Он осёкся.

— Я вышел. Сразу. Не сказал никому. Я… боялся.

Софья смотрела на него так, будто видела впервые. В её взгляде было всё: разочарование, печаль, предчувствие потери.

— Ты не сказал даже мне.

— Я хотел тебя защитить! — вдруг срываясь, воскликнул он. — После смерти отца мы держимся на волоске. Всё — на милости тех, кто за нас поручился. Один из них... он среди организаторов. Если я подниму голос — нас сотрут.

— А как насчёт тех, кого уже стёрли? Тех девушек, которые исчезли? — спросила она. — Или это не считается?

Он не нашёл, что ответить. Лишь тихо сказал:

— Ты не понимаешь, с кем имеешь дело.

— Его зовут Ардалион Васильевич, — наконец выдавил Михаил. — Или называли так раньше. Он фотограф. Молчаливый, нервный. Все к нему обращаются — он делает самые... нужные снимки. Но мне сказали, что раньше он служил в монастыре под Петербургом. Что он… был из духовного звания. До того, как его исключили. За «неподобающее поведение».

Софья вскинула бровь.

— В каком именно монастыре?

— Не знаю точно. Кажется, в Александро-Невской лавре. Или поблизости. Я не стал выяснять — просто хотел забыть.

— А я — узнать.

Она развернулась и вышла, не оглянувшись. Дверь за её спиной закрылась с глухим щелчком.

Степан Васильевич ждал её у калитки. Он заметил по лицу, что что-то произошло, но промолчал, только помог ей сесть в экипаж.

— Куда теперь, Софья Петровна?

— В монастырь, — сказала она. — Мне нужно кое-что проверить. Один из тех, кто снимал девушек, когда-то служил там. Надеюсь, у него остались следы.

— Следы, — кивнул Степан. — Или отражения?

Она не ответила, но в её глазах уже не было растерянности. Только решимость. Лёд, превратившийся в лезвие.