Имя на пепле

Пролог

«Дай мне форму. Или дай мне забвение.

Лишь бы не быть этим — между.»

Дехаар

Часы в камере смертников — это особый вид пытки. Ты знаешь время, когда распахнётся дверь, и войдут Исполняющие в белых мантиях поверх дешёвых сюртуков. И каждое движение стрелки приближает этот момент. И ничего нельзя с этим сделать. Только смотреть.

Время перестаёт быть абстракцией. Оно становится вполне материальным аргументом. Медленным, как шаги старика на лестнице, и зудящим под кожей, как тайная магия, которую ты не просила.

Илеара не могла оторвать взгляда от круглого, украшенного древней символикой шасмарри, циферблата. У Ведомства Исполнений со вкусом было плохо — они бы и ночной горшок украсили ритуальным орнаментом, если бы верили, что это придаст моменту должной торжественности.

«Милая, это же предельная дурновкусица, неужели тебе нравится?» — вспомнилась вдруг льдисто-насмешливая улыбка Аурелина, когда Илеара потянулась за палантином из лёгкого шёлка с нежным сплетением глифов древнего языка. Тогда она улыбнулась.

Сейчас сцепила зубы, сдерживая стон. А от кого сдерживала? От часов на стене? Или от себя самой?

Приговорена. Ещё два дня назад высокородная госпожа Дома Вальмерон Илеара Вальмерон примеряла перед зеркалом ожерелье из белого золота, цвета запоздалой зимы, с сапфирами, оттенком, как его глаза — когда он ещё умел любить. Собиралась на приём по случаю праздника Дня Отражения. А теперь — ждёт исполнения смертного приговора и смотрит на часы.

Тот самый праздник. Ставший днём, когда на самом деле кончилась жизнь Илеары. А приговор и казнь — это только подтверждение. Печать и подпись на документе Ведомства Исполнений.

Жизнь кончилась не с приговором, а когда госпожа Вальмерон, супруга главы древнейшего рода государства Илварин стояла с окровавленным ножом для колки льда над телом своего мужа и в оцепенении наблюдала, как жизнь уходит из его тёмно-синих глаз. И думала лишь о том, зачем вообще Аурелин принёс в их спальню этот нож.

А зачем, и правда? Зачем хмельному, весёлому, натешившемуся ласками двух красавиц мужчине возвращаться в супружескую спальню с ножом для колки льда? Обычно Аурелину хватало того, что попадалось под руку — брючного ремня, шарфа, чтобы перекрыть дыхание, тлеющего кончика сигары. Или даже собственной ладони, если хотелось «почувствовать момент».

Один раз он ударил её просто газетой. Как нашкодившего щенка. Другой — цитатой из классика. Третий — просто взглядом, от которого хотелось сжаться в комок.

Он умел быть изысканным даже в жестокости.

Но нож? Должно быть, у него сменились вкусы. Или, может быть, он решил, что теперь всё должно быть по-настоящему.

А вот узнать, как на самом деле, Илеара не успела. Может быть, стоило… Стоило позволить ему совершить задуманное, и тогда не пришлось бы сейчас сидеть, смотреть на проклятые часы и без конца касаться недавно остриженных до плеч волос.

Длинные волосы всегда были гордостью Илеары. Теперь нет. Ни волос, ни гордости.

Но как же хотелось тогда, в полумраке спальни избавиться от вечного страха, от унизительной беспомощности перед человеком, которого она когда-то полюбила, а потом признала своим хозяином. Своим палачом, мастером утончённой, растянутой в года пытки.

В Илварине не бывает разводов среди представителей древних и знатных родов. Никогда. Только смерть разлучает супругов. Иногда и такая.

Жгло внутреннюю сторону запястья. Странно. Как будто что-то прокладывало себе путь под кожей. Наружу.

Илеара потрясла рукой. И тут же забыла.

Снова — взгляд на часы. Оставалось два часа до смерти. Два часа без двух минут.

Она надеялась, что за ней придут с барабанами. Или с проклятьями. Или хотя бы с цепью. Почему-то казалось, что её смерть должна быть обставлена как-то по-особенному. При мысли об обыденности всё тело охватывала брезгливая дрожь. Нельзя. Нельзя это делать обыденно.

И стрелка часов как будто едва уловимо дёрнулась и замерла, когда в замке двери послышался скрежет ключа. Но ведь ещё рано? Неужели и отведённое время у Илеары решили безжалостно отнять?

Но дверь открылась, и вошли — не те. Не Исполняющие. Не в белом.

Чёрное. Серое. Золотые символы Перехода на перчатках. Илеара смотрела и видела только детали, но никак не могла слить образы воедино. Понять, кто вошёл и что происходит.

Один — как протокол. Второй — как недописанный приговор. Невынесенный. Она не видела людей, она видела лишь их функции.

Илеара подалась вперёд, ощущая, что ещё мгновение и она просто упадёт со своего стула. В голове стоял звон, в горле горело. По спине пробежал холодок, как будто кто-то провёл по коже ледяной рукой.

— Пастырь, — сказал один из них.

Илеара медленно повернула голову, словно хотела найти того, к кому обращался этот человек. Второй ткнул его локтем, и первый закашлялся и даже отступил на шаг назад.

— Простите. Ошибка.

Бюро. Это было Бюро. Что, демон разбери, им нужно в камере смертников?

— Гражданка Вальмерон. Проследуйте с нами.

Она смотрела на них — серых, сухих, чужих. Не Исполняющие. Не смерть.

Значит — что? Надежда — мерзкое, непрошеное чувство. Оно впивается в горло как рыбья кость. Надежда пугала. Потому что вполне могла оказаться напрасной.

— Вставайте же! — нетерпеливо сказал тот, что помоложе. — Вас ждут.

Когда её вели сюда, Илеара даже не заметила, насколько страшны и длинны эти коридоры. Теперь глаза выхватывали мелкие детали: грубую кладку стен, потёки плесени в углах, тусклое освещение. И запах отчаяния.

Крыло приговорённых. Отсюда редко выходят обратно. Наверное.

Но и этот путь закончился. Помещения администрации выглядели вполне мирно. Неуютно, формально, но мирно. Здесь правила обыденность. Ходили клерки с пачками бумаг и пухлыми папками, хлопали и скрипели двери кабинетов, в плохо вымытые окна лился скупой свет.

Сотрудники Бюро подвели Илеару к ничем не примечательной двери и жестом велели заходить, а сами остались стоять.

Глава 1

«Ты — мой сосуд. Или моя клетка. Пока я не решу.»

Дехаар.

Главное здание Бюро не спутать ни с каким другим зданием в Солл-Аран. Каждый житель столицы знает — пока стоит это здание, мир ещё не сорвался в Сопряжение.

Башня Регистра возвышается над городом, будто гвоздь, прибивающий реальность к Куполу. В её окнах не отражается небо. Никогда. Даже когда ясно. Даже когда рассвет окрашивает алым и золотым небо и Купол.

Говорят, её спроектировали не люди. Говорят, в основании лежат кости последних неушедших из народа Ассарим. Говорят, стены шепчут — если стоять достаточно близко.

Но никто не стоит там. Не принято и, наверное, страшно.

Детям в Низинах и в кварталах знати — в Аэрархе — рассказывают одну и ту же страшилку: если трижды посмотреть на шпиль Регистра и не отвести глаз, твой инкарн проснётся раньше срока. И придёт, чтобы найти тебя.

Никто не знает, откуда пошла эта сказка. Но никто и не проверяет.

Как, оказывается, удивительно, что в голову сейчас приходят такие мысли. Как будто тебя не собирались казнить несколько часов назад. Как будто не сообщили, что ты теперь принадлежишь Бюро.

Илеара стояла у входа. Длинная, идеально вычищенная лестница вела наверх — к резной, почти органической арке. Похожей на застывший в камне цветущий кустарник. В каменных завитках серебрилась пыль.

Когда-то эту арку поставили Ассарим. Как утверждали архивисты. И как всем нравилось думать.

Илеара никогда раньше не поднималась по этим ступеням. Даже во времена, когда ещё носила кольцо мужа, когда перед ней открывались двери в любые кабинеты и салоны, — даже тогда её не приглашали сюда. И слава Куполу.

Первый вход. Первый раз. И сразу — без обратного билета.

Она положила ладонь на перила, покрытые чем-то, что не было камнем. Бархатистая поверхность приласкала ладонь.

И сделала шаг.

Она была одна. Арбитр стремительно унёсся вперёд, бросив что-то вроде: «Надумаете, заходите». Должно быть, у него всё-таки было чувство юмора, хотя и своеобразное.

Или же он знал. Знал, что новоявленный Пастырь должен забрать себе эти несколько минут перед шагом на лестницу. Просто ещё несколько мгновений побыть собой и наедине с собой.

Потому что потом одиночество станет недоступной роскошью.

Кто станет её Источником? Дехаар — пока только имя. Чьё тело будет сосудом магической энергии Плана? Мужчина, женщина? Тот, кто умер молодым, и теперь своим телом послужит для общества. Это считается честью, это почётно. Это одобряется. Но Илеаре всегда казалось это… неприятным и страшным. Аурелин смеялся над её страхами. Говорил, что мёртвым всё равно — обратиться в прах или же быть вместилищем инкарна, а главное — вместилищем его магии. Такой нужной и полезной. Муж ещё добавлял со злой иронией, что не всё равно родне усопшего, так как за тела Илварин платит весьма щедро, а соседи приходят выразить и скорбь, и восхищение.

История полна иронии. Когда-то армии инкарнов — существ яростного и алчного Плана, охотящихся за чужими мирами — собирались захватить этот. Мир Илеары.

Ассарим, древний народ, знали: вторжение неизбежно. Они начали строить Купол — защиту, способную удержать План. Не успели. Сопряжение всё равно случилось — и едва не уничтожило оба мира.

Инкарны потеряли тела. Люди — устойчивость реальности.

И изначальным врагам пришлось договариваться. Захватчики стали Источниками. Люди — Сосудами. Не живые, разумеется. Только мёртвые тела, подготовленные по протоколу.

Так появилось Бюро. И Порядок. Официальный. Утверждённый. Закреплённый печатями.

С тех пор всё вроде бы работает. Вроде бы. Но иногда, особенно в тишине, кажется: этот порядок держится на не слишком крепких нитях. И кто-то уже слышит, как скрипит шов.

Теперь же чьё-то тело, и инкарн в нём будут рядом с Илеарой. Каждый миг. Минимум десять лет. Или всю жизнь. Пастырь — это не человек с красивым титулом. И даже не сотрудник Бюро. Это функция. Одна из множества, обеспечивающих нормальное существование общества.

Илеара никогда раньше не задумывалась, о чём могут думать и сожалеть Пастыри. Вежливо склоняла перед ними голову на приёмах, отводила глаза от их Источников, так похожих на людей, но только если не приглядываться. А приглядываться не хотелось.

Но отведёшь ли так запросто глаза от своего?..

***

Лестница кончилась слишком быстро. Арка пропустила под свод. Двери распахнулись словно сами собой. Бесцветный невыразительный слуга в серо-чёрном форменном сюртуке поклонился и отступил в сторону.

— Вам в зал Ритуала, госпожа Пастырь. Это налево по коридору. До упора. Вас уже ждут.

Зал Ритуала оказался… странным. Потолок не взмывал ввысь, как в залах заседаний или храмов. Он давил, нависал. Плоский свод, покрытый геометрическим узором, напоминал гигантскую крышку саркофага.

Свет не исходил от ламп. Он поднимался из самого пола — как будто камень светился от напряжения. Или от страха. Руны дрожали в круге, вырезанном точно и жестоко. В центре — главный. Он даже не был самым большим. Но он… давил. Не видом — ощущением. От него ползли печати к трём меньшим, по краям. Как сосуды, готовые принять что-то или кого-то.

Стены были гладкими, без окон. Только гравировки. Символы Плана — выглядящие чужеродными, как математические формулы на надгробии. Геральдика Бюро — иронично строгая, будто кто-то пытался изобразить власть, забыв, что власть не рисуют, её чувствуют.

И ещё глифы Ассарим. Конечно: память, традиция. Или просто… желание показать, что они умеют резать камень, повторяя узоры, не зная его смысла.

Пахло травами и свежим деревом. И немного солью. Как на берегу моря после шторма или как на коже щёк после долгого плача.

Трое стояли у дальней стены. Двое в багровых плащах с капюшонами — храмовники церкви Сопряжения. Третий — в форме Бюро.

Святость, узаконенная через канцелярию. Или канцелярия, прикрытая верой.