Институт ведьм: запретная алхимия

Пролог

Воздух в сквере у старой водонапорной башни был не просто холодным осенним воздухом – он был выпитым. Выпитым до дна, оставляя после себя вакуум, в котором даже далекий, привычный гул МКАДа казался призрачным эхом из другого, чужого мира. Королёв, гордый город стальных ракет и строгих проспектов науки, здесь, на его забытом, обшарпанном краю, сжимался в комок серого бетона, облупившейся штукатурки и спящих, почти безлистных тополей. Луна, бледная и равнодушная хозяйка ночи, пробивалась сквозь рваные облака, отбрасывая острые, как ножи, тени, которые казались живее того, что их отбрасывало. Тишина стояла не природная, не умиротворяющая предрассветная дрема, а натянутая. Как струна перед разрывом, вибрирующая неслышимым, но ощутимым нервом предчувствия. В такую тишину вползает первобытный страх – тот, что сидит глубоко в подкорке, в миндалевидном теле мозга, напоминая древним инстинктом: за краем знакомого света, за границей безопасного маршрута домой, таится Нечто. Иное. Возможно, враждебное.

Именно в эту натянутую, звенящую нервами тишину вернулась Мара.

Она не пришла по асфальтовым дорожкам. Она материализовалась из самой густоты теней у подножия башни, словно ночь выдохнула ее после долгого удержания. Высокая, худая до неестественной, почти скелетной изящности, в платье, сотканном, казалось, из самой темноты и серебряных нитей инея, мерцающих призрачным светом. Ее лицо, бледное, как лунный серп, было живой маской скорби и усталой, застарелой ярости. Глаза, глубокие и бездонные, как колодцы в давно покинутой деревне, горели холодным, неугасимым внутренним огнем. В них плескалась горечь тысячелетнего одиночества, боль невосполнимой потери и жгучая, всепоглощающая жажда – жажда не воды, а силы. Силы, которую у нее отняли. Силы, которая растворилась, как дым серебряных крыльев ее величайшего творения, когда-то рожденных ее гением и преданных огню слепого страха и глупого предубеждения.

"Пустота..." – пронеслось в ее сознании, не словом, а ледяным вихрем, пронизывающим душу.

— Песок сквозь пальцы. Знание, растоптанное тупыми сапогами ортодоксов. Сила, обращенная в пепел их страха. Они назвали это ересью. Безумием. Но я... я еще не стала тенью. Я – память. Я – обида. Я – голод. Нужны руки. Молодые, сильные, не знающие их догм. Нужны сердца, в которых горит тот же запретный огонь алхимии жизни, что и в моем. Нужны те, кого их строгая, бездушная система выбросила, как шлак, не разглядев алмаза в грязи. Придите... Услышьте зов... Ответьте!

Ее мысли были не просто внутренним монологом; они были вибрацией, низкочастотным гулом, распространяющимся по спящей земле, по ржавым железным конструкциям башни, по самым молекулам застывшего воздуха. И эта вибрация начала менять реальность вокруг, как камень, брошенный в гладь темного пруда.

Мара медленно подняла руки, длинные, почти костяные пальцы с ногтями, отточенными веками, впились в лунный свет, будто в плотную ткань неба. И она начала танцевать.

Это не был танец в человеческом понимании ритма и грации. Это был древний ритуал, высеченный в камне временами, когда магия была не дисциплиной, а кровью земли, дыханием леса, шепотом звезд. “Танец под Песню Ветра.” Каждое движение – плавный взмах руки, резкий поворот бедра, змеиный изгиб спины – вычерчивало в воздухе дрожащие, сложные руны. Они светились нездоровым, ядовито-фиолетовым светом, оставляя после себя шлейфы, как от пролетающей кометы. Ее ступни, босые и белые, как мрамор, касались мерзлой, потрескавшейся земли, и от этих точек соприкосновения расходились концентрические волны едва видимого свечения, похожего на разлитую, тяжелую ртуть. Воздух загустел, наполнился резким запахом озона после грозы, прелой листвы и чего-то древнего, звериного, дикого – запахом самой Магии. Тени вокруг нее ожили, закрутились вихрем, становясь гуще, плотнее, обретая смутные, пугающие очертания: когтистые лапы, разинутые пасти, бестелесные крылья. Из щелей в асфальте, из-под ржавых листов железа, сваленных в углу, выползли мелкие, юркие шишиги – существа из сплошного любопытства и злого, ехидного смеха, их крошечные глазки-бусинки сверкали в темноте алчным блеском. Замерцали, затанцевали в такт Маре блуждающие огоньки – блудячки, сбивающие с пути неосторожных путников, их холодный свет манил в чащу теней.

Танец нарастал, превращаясь в неистовый вихрь темной, первозданной энергии. Руны пылали ярче, сливаясь в причудливый, гипнотический узор. Шишиги визжали от восторга, кувыркаясь в энергетических потоках. Тени сгущались в почти осязаемые щупальца, хлестали по воздуху. Мара была центром, сердцем этого нарастающего магического шторма, ее вековая скорбь и неуемная ярость питали ритуал, вливая в него нечеловеческую мощь. Она посылала зов не в пустоту, а в спящие души, в те редкие, тлеющие искры необычного, что Институт Ведьм либо не заметил в своей бюрократической слепоте, либо уже заклеймил как опасный мусор, подлежащий изоляции или уничтожению.

— Придите, потерянные! Придите, отвергнутые! Придите, чей дар жжет изнутри, как раскаленный уголь, не находящий выхода! Придите к истинной Матери Магии!

***

Стефания Харитонова шла домой сквозь этот самый сквер, натянув капюшон черной, потертой худи и зарывшись глубже в капюшон и поправив наушники, из которых гремел тяжелый, почти агрессивный бит. Музыка била в виски, пытаясь заглушить внутреннюю пустоту, скуку этого бесконечного дня, но не могла заглушить странное чувство тревоги, сжавшее ее живот в тугой узел еще на подходе к скверу. Как будто кто-то смотрел. Не просто смотрел мельком, а ощупывал настойчивым, холодным и цепким взглядом каждую клеточку ее существа. Она сбавила шаг, машинально потрогала серебряный, простой кулон на шее – единственный подарок давно умершей бабушки, странной старухи с пронзительными глазами, единственное, что связывало ее с чем-то большим, чем серая, предсказуемая реальность Королёва, с каким-то смутным ощущением иного. В наушниках трек сменился на что-то более мелодичное, но вдруг... сквозь привычный звуковой фон пробился другой звук. Шепот? Шум ветра в проводах? Нет... Мелодия. Странная, гипнотическая, зовущая. Неуловимая, как сон, но настойчивая, как голос крови. Она резко выдернула наушники.