Интервью с подонком

1. Полина

Теперь я – вдова, а муж – святой.

– Держись, Полиночка. Надо быть сильной, – прошептали мне прямо на ухо.

Я не разобрала слов, но почувствовала тепло чужого дыхания на своей шее, и от этого стало ещё противнее. Очередные шершавые губы тянутся, чтобы утешить, и я снова пропускаю жалостливые шепотки мимо ушей.

Три горсти брошены. Земля прилипла к пальцам. Чистой рукой залезаю в сумочку, чтобы достать салфетку. Наверное, вытираюсь слишком брезгливо – свекровь метнула на меня презрительный взгляд через верхушки памятников и крестов.

По мнению свекрови, я должна жрать эту землю.

В закрытый гроб я не осмелилась посмотреть. Но самое мерзкое, что было в муже, уже всплыло на поверхность. Оставалось понять, как жить среди людей, которые уже никогда не будут на моей стороне. Я ведь жива.

– Бедная Поля, как она теперь?
– Такой человек был! Никогда ни в чём нам не отказывал.

– Господи, Иисусе Христе, помилуй мя грешную!

Я отхожу в сторону. И вдруг ясно ощущаю, каково это – оторваться от ветки. Может быть, кто-то меня окликнет или даже догонит, но скорее для галочки. Спиной чувствую взгляды: скользящие, снисходительные, непонимающие. Все эти люди, с которыми я недавно сидела за одним столом, праздновала дни рождения, поздравляла с годовщинами, поднимала бокалы – теперь были по другую сторону.

Пусть на той стороне будет тёплый автобус, поминальный обед и монотонные молитвенные песнопения.

Пусть всё это будет без меня.

Двигаюсь медленно, почти на ощупь, и лишь иногда поднимаю голову, встречаясь взглядом с очередным покойником. Шаги не считаю, но, кажется, не успеваю сделать и десятка, как всё вокруг начинает шататься, будто земля разошлась в стороны, и теперь сырая могила затягивает в своё нутро. Воздух стал гуще, плотнее, в висках застучало. В какой-то момент я поняла, что падаю.

***

Яркий свет сжимает веки и не даёт открыть глаза. Правая рука лежит на груди, левая – бессильно соскользнула вдоль сиденья. Сиденья? Следом вижу приборную панель, иконки, грязь на лобовом, с которой, кажется, уже не справляются дворники.

Медленно выпрямляюсь. Спинка откинута назад. В горле першит, во рту пересохло, как бывает после долгого сна в душном помещении. Оборачиваюсь в сторону водительского и вздрагиваю.

На меня смотрит мужчина. Молодой, но какой-то не по годам суровый. Широкоплечий, с короткой стрижкой, какая бывает у военных. Неулыбчивый. А его глаза… чёрные, такие проницательные, но спокойные. Как у человека, которому часто приходится видеть то, от чего другие отворачиваются. Ещё у него безумно красивые, слегка восточные скулы – это делает его таким чужим на фоне бледных грустных лиц, которые я видела всё утро.

– Вы в порядке? – спрашивает он негромко.
– Да... думаю, – бормочу в ответ. – Я что, прямо там грохнулась?

Он кивнул и посмотрел куда-то сквозь стекло. Я проследовала за его взглядом и увидела кресты. В душе ничего не пошевелилось. Вот он погост, вот вытоптанный снег. Приглядись чуть лучше – и увидишь гору цветов и венков над свежим холмом. Но казалось, что всё это лишь жуткий сон.

Снова падаю на сиденье… и вдруг чувствую, что с этой машиной что-то не так. Вытягиваю шею, смотрю за подголовник и тут под кожей всё леденеет.

Труповозка.

Я отрываюсь от спинки, будто из той вылезли шипы.

– Это... – начала я, но осеклась.

– Катафалк, – спокойно отвечает незнакомец.

– Вы не придумали ничего лучше, чем притащить сюда вдову?!

– А вы хотели бы и дальше валяться под оградой?

Провожу ладонью по вспотевшему лицу и пытаюсь отдышаться.

– Значит, вы нас везли на кладбище?

– Да.

– А автобус… он уже уехал? – зачем то интересуюсь я, хотя понимаю, что всё равно не села бы туда.

– Недавно. Мы его догоним, если хотите.

Его рука ложится на руль, и я вскрикиваю:

– Не надо!

Вышло громче, чем следовало, и мужчина бросает на меня непонимающий взгляд. Проклятье, а ведь он выглядит так, будто не гробы возит, а прикапывает чьих-то должников в ночном лесу. Свернув им предварительно шею.

– Я, наверное, пойду, – тихо говорю я, нащупывая дверную ручку.

– Уверены? Там плохая дорога.

Смотрю вперед. Десятки колёсных пар перемешали подтаявший снег с землёй, и теперь между стенами из ровных сосен виднелась полоса грязи.

– Мне не очень-то хочется ехать в катафалке. Это… наверное, как-то неправильно для живого человека.

– Извините, тарифа «бизнес» у меня нет.

«Хам», – проносится у меня в голове. Выхожу на улице и делаю шаг. Короткий, несмелый.

Сверху доносится гул – так бывает, когда сильный ветер обрушивается на лес и качает кроны высоких деревьев. Беспокойно голосят птицы, вдалеке воют собаки. Глаза смотрят вперёд, а мысли почему-то вдруг возвращаются обратно к свежей могиле.

Если бы я хоть что-то успела ему сказать…

Под ногами хлюпает каша из снега и земли. Ботинки скользят, но я продолжаю идти, упрямо, как будто каждый шаг это вызов – и мужчине в машине, и мёртвому мужу, и самой себе.

«Боже, только бы не грохнуться», — молюсь про себя. И в тот же момент нога едет вбок. Резкий удар – рука уходит куда-то в жижу по локоть, шарф слетает с шеи и пропитывается талой водой. Упираюсь ладонями в край накатанной колеи, приподнимаюсь и снова съезжаю вбок. Пальцы дрожат, ноги с трудом находят опору. Больше всего в этот момент хочется даже не встать, а остаться незамеченной.

Но он всё видит. Мужчина за рулём. Проходит по рыхлому снегу как по ровной тропинке и встаёт рядом.

– Не стоило.

На мгновение мне показалось, что я падаю снова – тело отрывается от земли. Но это руки незнакомца. Он поднимает меня, стряхивает налипшие комья снега с пальто и теперь держит за предплечье. Стыдливо отвожу взгляд. Спина болит, колени дрожат, колготки промокли насквозь. И от унижения мне так жарко, что на глаза наворачиваются слёзы.

2. Афганец

Две недели назад

«Ты здесь чужой ровно до первой чашки чая», – сказал мне в Стамбуле один портовый грузчик. Моя первая чашка чая в этом городе была восемь лет назад.

Да и сложно быть чужим, когда ты здесь раз, наверное, в десятый. А может, и в двенадцатый – я сбился со счёта. Если бы можно было выбрать страну, в которой родишься, я выбрал бы Турцию. Здесь я выгляжу своим.

Солнце клонится к горизонту, и Стамбул наливается медью. Жёлто-серые облака над головой выглядят тяжёлыми, и кажется, что если бы не минареты, небо рухнуло бы на город. И тут по улицам разливается голос муэдзина. Сначала один, потом второй, третий – всё это сплетается в единый зов.

Азан всегда меня успокаивает. Сейчас, когда я перешёл все возможные моральные границы, это ненадолго возвращает меня в прошлое. Туда, где я ещё верил, что смогу стать кем-то достойным. Тогда я ещё не понимал слов, но голоса, зовущие на молитву, всё равно что-то будили внутри. И вот теперь, в чужом городе, я слышу тот же зов и чувствую себя так, будто стою босиком на тёплой земле родного двора.

В Стамбуле легко затеряться. За это я его и люблю. Уличные торговцы зазывают покупателей, гранатовый сок блестит в бумажных стаканчиках, как жидкий рубин, специи жгут ноздри. Когда ты здесь – все твои органы чувств задействованы по-максимуму, и ты теряешь способность концентрироваться. Именно в этой пестроте можно было исчезнуть так, что тебя не найдут.

Это не спонтанная поездка, нет. Я понимал, что однажды это случится. Мы были к этому готовы. Пара комплектов одежды, документы, телефон с двумя симками – всё, что требовалось для командировки. Я даже бриться перестал ещё в феврале.

Официально – это бизнес-поездка, в графике так и значилось.

Неофициально… чёрт возьми, тоже бизнес-поездка. Но с парой нюансов.

Я сворачиваю с шумной площади в узкий переулок. Витрины усыпаны леденцами, пахлавой и башенками рахат-лукума. Под красным навесом сидит продавец – мужчина в возрасте с выцветшей тюбетейкой и густыми седыми усами.

– Селям алейкум, – обращаюсь я к нему.

– Алейкум селям – отзывается продавец. – Чем тебя угостить, дорогой?

Опираюсь на прилавок, беру в руки кусок пахлавы, прикидывая вес.

– Мне нужен Мехмет Кара.

Старик вытягивает шею.

– Ты пришёл узнать насчёт почты?

– Да. Открытка с видами Босфора у меня уже есть.

– Я понял. Иди за мной.

Он ведёт меня вниз по переулку, туда, где ряды бочек с оливковым маслом прячут вход в старую чайхану. В полутьме пахнет тмином и хлебом. Занимаю столик у стены лицом ко входу и достаю пачку сигарет.

Когда всё только начиналось, у нас было два фронта. Восточная Европа и Ближний Восток. С первым всегда было сложнее – всё тесное, сжатое, нашпигованное камерами. Не успеешь сделать пару шагов, как опять нужно переходить какую-нибудь границу.

Но наступило новое время. Появились новые правила, люди, маршруты, схемы. На людях, наверное, стоит остановиться. В них мы нашли тот самый баланс, который нужен, чтобы сплести идеальную сеть.

С одной стороны, здесь работают понятные рычаги: уважение, честь, обещания, которые выполняются без единого бумажного договора. И если ты нарушил слово – тебя для них больше не существует. Когда они смотрят в глаза, то взвешивают, сколько в тебе пустоты и сколько силы. И мне это знакомо. Та же прямота, что и у наших стариков: не тяни, говори по делу, держи слово. Может, поэтому у меня и получается с ними ладить.

А с другой стороны… Люди на Ближнем Востоке привыкли к тому, что жизнь переменчива. Они умеют находить выходы там, где, казалось бы, все замуровано. Умеют заметать следы. Исчезать. Я до сих пор учусь у них, и понимаю, что мне предстоит многое перенять.

Гневный делит людей на три категории: свои, временные союзники и ресурс. И как сильно я бы ни был впечатлён местной публикой, они всегда будут под вторым номером.

Минут через пять ко мне подсаживается плотный мужчина лет сорока в тёмной куртке без опознавательных знаков. Глаза у него усталые, но цепкие. Он кивает без приветствия и достаёт из внутреннего кармана потрёпанный конверт.

На глянцевой фотографии – семейная пара.

– Они, – говорит посредник.

Несколько секунд всматриваюсь в снимок. У мужчины слегка пухлое лицо, светлые глаза и зачёсанные назад светлые волосы. Принеси такой фоторобот в любой турецкий отель – и под описание попадёт четверть постояльцев.

– Документы готовы? – спрашиваю я.

– Ещё нет. Но через Ибрагима дела быстро делаются.

В его голосе ни капли сочувствия. Бизнес есть бизнес.

Снова смотрю на фото, и на этот раз задерживаю взгляд на женщине дольше, чем следует. Чёрные волосы, бархатная кожа и плавные линии шеи и плеч. А ещё у неё красивые глаза. Умные.

– Знаешь их? – интересуется посредник.

– Нет, – отзываюсь, не поднимая взгляда.

Переворачиваю фото. На обратной стороне карандашом выцарапаны имена супругов и их паспортные данные. Надо будет отправить их Леви как можно быстрее. Если я прилетел вчера, то Немировский торчит здесь уже две недели. Конспиративное разделение.

Выхожу из лавки, закинув в рот крошечный кусок халвы. Был уверен, что сегодня наконец съем мидии с рисом, которые просто залпом проглотил во время прошлой командировки. Куда там – у меня практически нет свободной минуты. Ловлю такси на углу и уже через четверть часа оказываюсь в пригороде. Плачу наличными и оставляю чаевые – хорошая привычка, которая делает людей вокруг менее злопамятным.

Вывеска «Temiz Dünya» освещает угол небольшого сквера. Буквы мерцают, как уставшие глаза, но внутри прачечной всё залито тёплым светом. Запах порошка и нагретого металла щекочет ноздри.

Молодая девушка в чёрной бандане за стойкой улыбается, убирает смартфон в сторону, и я киваю в ответ.

– Меня зовут Орхан Топрак. Неделю назад моя жена отдала вам на химчистку ковёр. Дети… играли в войнушку и испачкали его пулями с краской. Вот квитанция