Иштар

Глава 1

Она появилась, она пришла именно тогда, когда я больше всего в ней нуждался. Я чувствовал, что не одинок. Я не знал наверняка, но я надеялся, что мои чувства и мысли найдут в ком-то отклик. Я был уверен, что злоба, ярость, ненависть и одиночество, которые стали моими неизменными спутниками и твёрдыми ступенями, во что бы то ни стало, откроют путь, по которому мне должно пройти. Я никогда не видел её, не знал её, не понимал кто она и что она.

Когда я злился, неуверенность и страх наполняли меня. Я боялся, что её образ так никогда и не явиться мне. Что он навсегда останется бесформенным и неосязаемым в моих мыслях. Я страшился мыслей о том, что она всегда будет, не более чем вожделенной мечтой и преступным желанием. Но я верил в неё. Верил чисто и самозабвенно как дитя. Верил так, как будто она взрастила часть себя внутри меня, задолго до того, как я стал осознавать себя. До того, как я узрел уродливую правду, гротескную скверну и мерзость фарисейской добродетели.

До того, как я узрел истинный облик двуногих существ, населяющих этот мир. Существ, которые рождаются только для того, чтобы жрать, потреблять, трахаться и убивать. Существ, которые обжорство именуют разнообразием, похоть – потребностью, разврат – удовольствием, демократию – свободой, либерализм – совестью общества, а свинскую жадность – потреблением. Существ, которые бургер запивают колой, а скуку заглушают телевизором, молитвами и мастурбацией. Существ, которые самовыражаются чрез блоги в соцсетях, где рассказывают, что они ели, что купили, кого бы хотели трахнуть, и кого всецело ненавидят.

Все они, называли мою веру в неё одержимостью. “В семье не без урода…” – посмеивались они, а их души источали зловоние. И я злился и плакал в бессилии им возразить. Я злился, ведь они так хорошо вписывались в общую картину мира, дополняя своими пороками, своими деформированными сегментами души её несовершенство. Они так органично интегрировались в уродство, словно были созданы по образу и подобию его. В приступе бессильной ярости, я пришёл к самобичеванию. Я принял скрижали своей веры за плевелы, свои выстраданные истины за лживые язвы. Это было наихудшее время в моей жизни. Время, когда я презирал себя, обвиняя в ущербности и бесполезности.

Но она услышала мою ярость, внемлила моему отчаянному скрежету крепко сжатых зубов, отозвалась на мои неистовые проклятья и мольбы. Она явилась мне! Её облик не поддаётся описанию! Она явилась именно такой, какой я никогда не мог её представить, но в то же время какой я знал её всегда. Такой, о которой я грезил с тех пор, как стал себя осознавать. С тех пор, как ощутил крупицу её естества внутри себя.

Она сказала, что мои истины верны, а их – ложны и бесполезны. С ними всё не так. Со всех их миром всё не так. От их душ разит гнилой падалью. От их мира воняет техногенной заразой. Она сказала, что заноза в моём мозгу – это семя, которое начинает прорастать. Она стала моей опорой, моим проводником. Она сказала, что поможет мне взрастить своё древо, научит созидать в разрушении, и разрушать, пребывая в гармонии. Она сказа мне, что слабость выражает свежесть и многогранность бытия, а сила – чёрствость и узость. Сильное, крепкое, сухое древо не выстоит, не преодолеет себя. Но слабое, молодое, гибкое древо готово к преобразованию, к углублению в себя, к познанию необъятного, к совершенству над совершенным.

Моё древо… моё древо ещё не расцвело…

* * * *

Стоял солнечный майский день. К большому топорному, неуклюжему, но вполне приличному, загородному дому серо-жёлтого окраса, подъехал старой модели форд. Хозяин дома, имеющий много общего со своим жилищем, как и в наружности, такой же крупной и неуклюжей, так и в характере, грубом и скрипучем, стоял на крыльце. Звали его Джимми Кларк, но чаще всего его называли большой Джим.

Большой Джим имел около ста двадцати килограмм “породистого американского мяса”, как он, посмеиваясь, сам о себе отзывался, поглаживая руками своё пухлое тело. Он был чуть выше среднего роста, голову брил наголо, лицо и тройной подбородок имел гладкое, уши его были оттопырены, а глаза – маленькие и всегда прищурены. Одет хозяин дома был в тёмные брюки, белую футболку, поверх которой сидел серый пиджак. На голове его находилась синяя бейсболка, а на ногах коричневые кроссовки. На пухлых пальцах большого Джима сидело несколько массивных золотых печаток, а на левом запястья – дорогие часы. Естественное выражение его лица состояло из смеси самодовольного невежества и похотливого выискивания. Большой Джим был похож на толстого наглого кота, который постоянно высматривает либо пищу, либо самку для сношения.

Но сейчас физиономия Джимми Кларка приобрела хмурое сосредоточенное выражение, тонкие губы его плотно сжались, маленькие глаза превратились в еле заметные щёлочки. Из форда вышел седоватый старичок с мягкой бородой, в круглых очках и серой фетровой шляпе, и моложавый мужичок средних лет с жидкими усиками. Большой Джим спустился с крыльца и пошёл к ним навстречу.

- Моё почтение, доктор Браун. – Протягивая свой большую лапу, произнёс хозяин дома.

- День добрый, Джимми. – Отвечал пожилой господин с мягкой бородой, по-старчески причмокивая губами, пожимая крупную пятерню здоровяка.

- Доктор Харрисон. – Обратился Джимми Кларк к младшему господину с жидкими усиками, в свою очередь, пожав ему руку.

- Хорошая погодка, не правда ли, Джимми? Я помню, как старый Стивен выходил на улицу в такие дни, ел вишни и бросался косточками в пробегающих возле вашего двора мальчишек. – Прошамкал старичок.

Глава 2

Прошло пять-десять минут в тишине. Шелдон задумчиво осматривал комнату, скорее механически, чем конкретно что-то выискивая. Неожиданно дверь заскрипела, приотворилась, и в комнату ловко прошмыгнула длинноногая блондинка в коротких шортах, и тихо закрыла за собой дверь.

Лолита Кларк была двадцатичетырёхлетней дочерью “мясного короля”. Характер она имела избалованный, изворотливый, надменный и грубоватый. В своей душевной “толстокожести” она походила на отца. Внешне же была завидно привлекательной, и всегда нарочито подчёркивала выпуклости своей фигуры. Вот и сейчас, она была одета в короткие джинсовые шорты, изрезанные по всей площади, так что просматривались её упругие ягодицы и белоснежное нижнее бельё, и черную майку, которая не скрывала её пышных форм. Обута была в чёрные босоножки на танкетке. Ровные волосы собраны в хвост.

Однако все, кто знал Лолу лично, отмечали контраст её внешней женственности с внутренней чёрствостью и сухостью. Со стороны же, о внутреннем мире девушки могли говорить разве что хитрые карие глаза и нагло вздёрнутый нос. В остальном же, младшая сестра Шедлона (у брата с сестрой была разница в два года) имела безупречную наружность богатой капризной нимфетки.

Лола быстрым пренебрежительно-брезгливым взглядом окинула комнату брата, а затем перевела глаза на него самого.

- Да, в твоей комнате всё так же уныло, братец. Пахнет озабоченной книгоманией, засаленной мизантропией и подростковой мастурбацией. Ничего не упустила? Хи-хи-хи… - ехидно ухмыльнулась Лолита, - Никогда не понимала твоего стремления залезть в кокон, утыканный иглами злобы, и назвать это философским уединением.

- Честно говоря, мне тоже никогда особо не нравились наши предки. – Небрежным тоном продолжала блондинка, прохаживаясь по комнате, безразличным взглядом скользя по книжным полкам. – Мать в молодости слыла отъявленной шлюхой, которую чуть ли не перетаскало полгорода. Но при этом она умела извлекать выгоду из своих похождений, оставаясь в хороших отношениях с бывшими ёб*рями. Папаша всегда называл её за это “прагматичной шлюхой”.

Правда и сам большой Джим был не без греха. Как я слышала, за ним водились делишки почище избиения до полусмерти в пьяном виде, вымогательства или скупки краденного. Однако после того, как мать забеременела тобой, папаша занялся серьёзным делом. Он открыл свой первый мясной комбинат, потом ещё два, затем ряд пабов и мясных магазинов. Ну а дальше ты и так знаешь. Насколько я знаю, папаша изрядно потрудился, чтобы заткнуть рот бывшим кобелям матери. А в дальнейшем, когда мы подросли, большой Джим никогда не жалел денег для нас. Пусть с неохотой, но он выделял средства на мои курсы моделей, вокала, актёрского мастерства, стрип-пластики и прочие прихоти. Тебе же он оплачивал колледж, квартиру, редкие издания книг из Европы. Мамаша вообще всегда его доила по полной своей пластической хирургией и косметологическими новшествами. Плюс тётка Хезер со своим малолетним говнюком навязалась. Да ещё и дед с бабкой тоже сидели на его шее, пока старый хрыч не помер, и грымза Солсбери стала предаваться удовольствию маразма в одиночестве. – Брат, молча, слушал сестру.

Сколько я помню, нашим старикам было плевать на нас в детстве. О нас заботилась только Консуэла. Поэтому мы с тобой проводили много времени вместе, развлекали друг друга как могли, но денег на нас никто не жалел. Может, папаша, таким образом, хотел отделаться от нас? Может, там была хоть капля родительской заботы? Мне как-то насрать на это. Меня всё устраивало, да и сейчас устраивает. Пока мои подружки-пробл*душки тренируют жопу в спортзале, и накачивают сиськи и губы, в надежде подцепить себе состоятельного мужика, я могу ни о чём не париться, могу жить, как хочу, и трахаться с кем хочу. – Плотоядно ухмыльнулась Лола, поглаживая себя по груди. – Ведь я знаю, что папаша всегда подкинет мне деньжат.

Но ты, почему-то, по-прежнему нужен нашему упрямому старику. Даже несмотря на то, что твоя крыша периодически протекает, большой Джим полон решимости, передать всё нажитое за эти годы своему единственному сыну. Мне-то, в принципе плевать, папаша и так поместил приличную суму под ежегодные проценты в банк на моё имя, так что мой кусок пирога уже заготовлен. А вот ты, со своей философской галиматьёй, далеко не уедешь. Продолжай в том же духе, и будешь через десять лет, есть через трубочку и срать под себя в заведении дока Брауна… хи-хи-хи…

Закончив свою тираду, Лолита лениво сделала несколько шагов, и остановила свой взгляд на портретах писателей, поэтов и философов, висящих на стене, и высказываниях принадлежащим им.

- “Любовь находиться за гранью добра и зла. Фридрих Ницше”. – Насмешливо продекламировала девушка. – Какие у него смешные усы, да и взгляд какой-то дурацкий. Кстати, братец, о любви… мне интересно, были ли у тебя отношения с женщиной? Ну, там, вгонял ли ты своего младшего друга в чью-то пещерку, хи-хи-хи? Что, нет?.. Судя по твоему выражению лица, ты так и остался мечтательным онанистом. – Продолжала издеваться сестра над братом. – Ах, бедненький, ты даже не знаешь, как пахнет женщина в том сокровенном месте. – Говоря это, блондинка засунула пальцы себе под шорты в области паха. – Вот, вдохни аромат женского тела. – И, ехидно улыбаясь, Лола подсунула пальцы под нос брату.

- Прекрати. – Резко произнёс Шелдон, оттолкнув её руку. – Ты мерзкая. – Сказал он, взглянув на сестру, и отвернулся.

- Ха-ха-ха… - залилась бесстыжим хохотом Лолита, - Ой, я мерзкая?! Помешанный братец назвал меня мерзкой?! В кой та веки я удостоилась похвалы! Ха-ха-ха… - не унималась, притворно гримасничая, блондинка.

Глава 3

Шелдон спустился к столу последний. Он вошёл в просторную столовую, и увидел, что за длинным обеденным столом, уже собралось всё семейство.

Во главе стола сидел отец, не снимающий бейсболку даже в доме. Он хмурил брови и пожёвывал нижнюю губу.

Справа от него находилась Кларисса, мать Шелдона, моложавая брюнетка сорока восьми лет. Мать семейства Кларисса Кларк представляла собой хорошо сохранившуюся зрелую женщину. Которая неустанно следит и ухаживает за собой, посещает салоны красоты и оздоровительные центры, регулярно пользуется подтяжками лица. Однако как не крути, возраст ей не всегда удавалось скрыть, дряблая шея, сеточка морщин у глаз и потускневший взгляд выдавали её, особенно когда женщина смеялась, что выходило чаще всего довольно фальшиво. Кларисса до сих пор выглядела привлекательно и могла нравиться. Но в её игривом смехе читался инфантилизм, а в непроизвольных жадных взглядах, которые она бросала на молоденьких девушек, зависть и злоба. Она чем дальше, тем больше не способна была адекватно принимать свои возрастные изменения. Даже сейчас мать недоброжелательно поглядывала на сидящую напротив дочь, чьё естество бурлило живостью и цветением молодости.

Лолита сидела слева от отца, скучающе скользя взглядом по комнате, периодически просматривая свою страничку в инстаграме на гаджете последней модели с надкушенным яблоком. Иногда она замечала взгляды матери, тётки и бабки, и на её устах появлялась наглая ухмылка.

Возле Клариссы расположилась её сестра, тётка Шелдона и Лолы, Хезер Джонс. Тётка Хезер была пятью годами младше сестры, однако вид имела слегка потрёпанный. К тому же она пошла в отца, а не в мать, как её сестра, и ей досталось папашино лошадиное выражение лица, выдающаяся вперёд челюсть и длинный нос с горбинкой. Поверх носа восседали очки, за которыми прятались маленькие беспокойные глаза. Возле неё сидел предмет её вечных беспокойств, страхов и переживаний, причина её ранних возрастных перемен и недоспанных ночей, одиннадцатилетний мальчуган по имени Калем.

Сын тётки Хезер являл собой загорелого полноватого парнишку хулиганской наружности, с вечно шмыгающим носом, бегающими узкими глазками и не сходящей с физиономии глуповатой улыбкой. Развлекался мальчуган Калем на досуге тем, что отрывал пойманным птицам крылья и головы, соседским котам поджигал хвосты, а бездомных собак кормил котлетами, в которых прятал булавки и иголки, и беззаботно хохотал, когда бедная животина, несясь по улице, визжала от боли, отведав его угощения. На людях мальчуган гримасничал, показывал язык, а иногда, разжимал средний палец. Прилично он вёл себя только рядом с матерью, к которой питал привязанность дикого зверёныша, видя в ней руку, что кормит и ласкает его. При хозяине дома большом Джиме, резвый не по годам ребёнок обычно был настороже, всегда как-то подозрительно всматривался в его жёсткие черты, как будто что-то в них выискивая. В этой настороженности присутствовало смешение чувств и инстинктов, словно этот зверёныш уже ощущал и понимал от кого зависит его жизнь в этом доме, кого он должен бояться и уважать.

Последней за обеденным столом находилась старушка семидесяти шести лет по имени Джорджина Солсбери. Миссис Солсбери, которую большой Джим в шутку называл “нафталиновым барахлом” и “старой вешалкой”, произвела на свет двух дочерей – Клариссу и Хезер. Супруг её, Викарий Солсбери, умер пятью годами ранее. Старуха Солсбери и при нём не отличалась мягкостью характера, а после смерти мужа впала в старческое озлобленное брюзжание, разбавленное обжорством в одиночестве. Жизнь постепенно уходила из неё, и любое проявление жизнерадостности в других людях её раздражало и выводило из себя. Особенно она не любила детей и молодёжь. Так что не трудно представить на кого она посматривала косо за столом.

В девичестве Джорджина Крушницкая, дочь польского еврея, была хороша собой и пользовалась вниманием у мужчин. Когда в браке у неё подросли дочери, то старшая Кларисса миловидностью пошла в неё, а младшая же Хезер, унаследовала неприглядную внешность отца. Со временем красота Джорджины увядала, но её старшая дочь расцветала день ото дня. Поначалу мать радовалась, глядя на дочь, но потом всё дальше и глубже в ней проявлялось чувство зависти. В конце концов, она стала ненавидеть дочь за тот успех, который та имела у противоположного пола. Появление каждого нового ухажёра Клариссы, Джорджина воспринимала как личное оскорбление в свой адрес, и иногда намерено распускала сплетни о дочери, пытаясь ей отомстить.

И вот, словно в наказание обоим женщинам, перед старухой и её зрелой дочерью, сидела молодая цветущая внучка. В который раз старуха Солсбери пожирала глазами нахальную белоснежную улыбку Лолиты, морщила своё, и без того сморщенное, лицо, слушая небрежный скучающий тон голоса девушки. Мальчишка Калем старухе совершенно не нравился, но внучку она не любила гораздо сильнее. Непослушного мальчишку она недолюбливала, так как он передразнивал её и корчил ей рожи. Но прыткий парнишка нечасто показывался ей на глаза. Подрастая в семье эгоистов, Калем умел быть ненавязчивым. А вот красавицу-блондинку Лолу, старуха Солсбери не любила настолько, насколько сморщенная подгнившая зловонная груша может не любить свежий спелый ароматный персик.

Присутствующие осмотрели Шелдона, одарив его каждый по-своему неповторимым взглядом, суть которого читатель волен трактовать сам, опираясь на описания выше. Молодой человек поздоровался, и занял свободное место возле сестры, приготовленное для него.

- Ну что ж, вся семейка в сборе. – Проговорил большой Джим. – От лица присутствующих, я рад снова приветствовать моего сына за общим столом.

Родственники вновь обратили свои кислые мины в сторону молодого человека, сделав это не по своему желанию, а единственно в угоду главе семейства.

Глава 4

* * * *

Шелдон произнёс это слово, и стал смотреть в одну точку. Воздух в комнате затрещал, словно где-то поблизости занялось пламя. Парень упорно глядел в одну точку в стене.

Вдруг из стены возникли ветвистые рога, напоминающие оленьи, однако чуть более округлённой формы. Потом показались длинные тёмные волосы и голова, из которой торчали эти рога, затем торс и всё тело. В комнате возникла обнажённая женщина с бледно-сероватой кожей, чрез которую просматривались зеленоватые вены. Длинные чёрные волосы её ровными прядями ниспадали по плечам и опускались вниз, закрывая собой объёмные груди, спереди касаясь кончиками гладкого лобка, а сзади – пухлых ягодиц. Женщина была высока, крепкого телосложения. В волосах её вились тонкие тёмно-зелёные стебли лозы и плюща. Голову украшала корона, состоящая из пары ветвистых рогов, покрытых бархатным коричневым кожным покровом, которые возвышались на метра полтора в высоту.

Лицо женщины было и привлекательно, и отвратительно одновременно, в нём сочеталась первобытная красота и некое хищное уродство. В нём отсутствовали признаки, какой-либо из рас, оно не имело ни европейских, ни азиатских, ни африканских черт. Это лицо было своеобразно и неповторимо. Верхняя часть ушей была вытянута и заострена. Когда пухлые губы расплылись в улыбке, они обнажили белоснежные идеальной формы треугольные, как у акулы, зубы. При всей необычной наружности, женщина казалась красивой. Но красота её была какой-то противоестественной. Как будто во время бурного оргазма тебя полоснули острой бритвой.

- Вот мы и снова здесь, Шелдон. – Проговорили уста Иштар.

Обнажённая женщина с ветвистыми рогами прошла по комнате, и остановилась в паре метров от молодого человека. Затем она чуть подалась назад и зависла в воздухе, положив ногу на ногу, словно сев в невидимое кресло.

- Ты желал видеть меня? – спросила Иштар.

- Мне нужен твой совет. Я не могу решиться на задуманное. – Потупившись, произнёс парень.

- Ты помнишь, когда я в первый раз пришла к тебе? – немного помолчав, спросила необычная гостья.

- Конечно, ты возникла в этой комнате. Это был счастливейший день в моей жизни! Он навсегда врезался в мою память! Когда я узрел тебя, то осознал, что где-то глубоко внутри себя, на непознанном подсознательном уровне, я видел тебя именно такой, именно в таких деталях и мелочах… - предаваясь воспоминаниям, оживился молодой человек.

- Ты помнишь, что я ответила на твой вопрос – для чего я здесь? – вновь спросила парящая в воздухе гостья.

- Да, ты сказала, что крупица хаоса внутри меня воззвала к истоку, и что ты часть истока, которая поможет мне взрастить хаос в себе. – Повторил скороговоркой Шелдон, помня наизусть эти слова.

- Именно так. Древо хаоса посеяло в твоём естестве свои побеги. Теперь древо хочет прорости внутри тебя. Я здесь, дабы способствовать твоему становлению, и с великой радостью лицезреть цветение хаоса. – Произнесла обнажённая женщина с ветвистыми рогами, внимательно глядя на молодого человека.

- Стало быть… то…, то, что произошло с Тери… это часть моего становления? – медленно проговорил Шелдон.

- Именно так. – Подтвердила гостья.

- И ты… ты показала мне, как всё случилось… для этого?

- Именно так.

Парень замолчал и потёр виски в раздумье. Молчала и Иштар.

В это время чрез открытое окно в комнату залетела маленькая птичка и приземлилась на рог необычной гостьи. Звонко щебеча, птичка проворно перебралась по ветвистой короне на плечо женщине. Иштар подняла руку, пернатое создание переместилось к ней на кисть. Несколько секунд необычная гостья смотрела на птицу, а затем поднесла руку ко рту, и приоткрыла его. Птичка сама забралась к ней в рот, и рот закрылся. Послышались трепыхания и жалобный писк добровольной пернатой жертвы, а затем хруст и звуки работающих челюстей. Тщательно прожевав, Иштар проглотила пищу, и облизала синеватым языком острые зубы.

- Мой разум… мой разум пылает… - пробормотал Шелдон, ни к кому не обращаясь.

- Только так ты сможешь стать собой. – Настойчиво проговорила обнажённая женщина. – Теперь, ты готов продолжить прерванный в прошлый раз диалог?

Молодой человек выпрямился, и ясным взором посмотрел на странную гостью. Затем он сел на пол, собрал ноги в позе лотоса, а руки сложил в молитвенном жесте, как-то по-особенному расположив указательные и безымянные пальцы.

- Я готов. – Ответил парень.

Гостья перестала парить в воздухе, мягко опустилась на пол, и села в той же позе напротив, что и молодой человек.

Иштар

Хаос есть истина без лика,

Молчание за гранью крика;

Цветных осколков пустота,

Чем глубже ныряешь, тем дальше от дна.

Шелдон

Многообразие есть всё и ничто,

Но мне нужно фиктивное число;

Я логически пытаюсь понять,

Как одновременно найти и терять.