Искра в его глазах

Прибытие странника

***

Берт

Очаг в «Заросшем котле» густо дымил, выбрасывая в низкий, закопченный потолок причудливые клубы серого дыма, которые медленно ползли к узким, зарешеченным окнам.

Пахло старыми, смолистыми дровами, прогорклой выпивкой, пролитой когда-то на дубовые половицы, и жаренным на открытом огне мясом – таким аппетитным, что слюнки текли и в желудке предательски посасывало.

Вечер в таверне, как обычно бывает в таких заведениях, был в самом разгаре – яблоку негде упасть. Голоса, сливаясь в сплошной, похожий на пчелиный рой гул, оглушали; оловянные кружки звенели, стукаясь о столешницы, а взрывной, раскатистый смех то и дело взрывался в разных углах, создавая привычный, почти уютный хаос.

Идеальное место, чтобы затеряться, раствориться в толпе. Именно это мне и было нужно – стать призраком, тенью, безликим путником.

Я давно уже облюбовал угловой столик – самый малоосвещённый, у полок, заставленных коллекцией старых, рассохшихся корзин и пыльных, забытых бутылок с подозрительным содержимым. Темное, почти черное пиво – густое, с приятной горчинкой и хлебным послевкусием – я тянул медленно, смакуя каждый глоток, растягивая удовольствие.

Спина была надежно прикрыта холодной каменной стеной, а мои глаза – спокойные, внимательные, привыкшие замечать мельчайшие детали – скользили по залу, подмечая всё: выражения лиц, жесты, обрывки фраз, но ни на чём подолгу не задерживаясь.

Это была привычка, вторая натура, выработанная долгими годами жизни, полной опасностей и неожиданностей. Вид уставшего, ничем не примечательного бездельника – лучшая маска для профессионального наблюдателя, и я этой маской владел в совершенстве.

Ольховый Крот оказался именно таким, каким его описывали: тихий угол, куда редко доходят даже слухи из столицы, место, где время текло медленно, лениво и с оттенком легкой печали. Здесь можно было легко скрыться, залечь на дно, переждать бурю. Или, как в моем случае, кое-что – или кого-то – поискать, не привлекая лишнего внимания.

Со стороны могло показаться, что я просто рассеянно глазею по сторонам, погруженный в свои невеселые мысли.

Но на самом деле мой взгляд, подобно отлаженному механизму, регистрировал и анализировал каждую мелочь: вот трактирщик, толстый и лысеющий, нервно барабаня короткими пальцами по столешнице, с хмурым видом подсчитывает скудную дневную выручку; вот двое дровосеков, могучих и бородатых, разгоряченные жарким спором о чём-то своем, уже хрипят и тычут друг в друга пальцами, чуть не сходясь в потасовке; а вот вон тот старый, поседевший рыбак с лицом, испещренным морщинами, словно карта ветров, уставившись в потухающие угли камина, в полном одиночечестве, не спеша, пьет свой дешевый эль.

Ничего необычного, ничего, что выбивалось бы из привычной картины мира. Скучная, размеренная, предсказуемая жизнь провинциального захолустья, где главным событием дня может стать проливной дождь или опоздавшая на неделю почта.

И тут мой слух – натренированный годами практики вылавливать из общего гула и шума нужные, ключевые словечки, – словно острый крючок, зацепился за короткий, почти случайный обрывок фразы, прозвучавший сквозь общий гомон.

…Рогатая опять начудила.

Двое мужиков, явно местных, стояли у стойки, склонившись друг к другу, и негромко переговаривались. Один – коренастый, плотно сбитый, с лицом, обветренным и обожженным солнцем до состояния старой, потрескавшейся коры, – тихо, с неохотой ворчал своему худощавому, тщедушному приятелю.

– Говорю тебе, сам своими глазами видел. Крыша у старика совсем прохудилась, как решето, как дуршаг. А тут на прошлой неделе дождь лил как из ведра, целых три дня – и ни единой капли в доме! Ни одной! Кто, спрашивается, старику помог? А?

– Да может, он сам, потихоньку, собрался с силами… – неуверенно, с сомнением качая головой, предположил тощий.

– Сам?! – фыркнул коренастый, скептически сморщив нос. – Да он, древний, на обычную лестницу-то боится залезть, коленки трясутся! Нет, брат, это всё она. Наша местная невидимка. Рогатая.

Произнес он это прозвище не со злобой или страхом, а скорее с досадливым, житейским недоумением, будто речь шла о внезапно испортившейся погоде или неурожае картофеля – о чём-то непонятном, но уже ставшем частью местного пейзажа.

Я невольно, почти рефлекторно, сжал толстую ручку своей кружки, ощутив шершавость дерева под пальцами. Рогатая. Сделал медленный, глубокий глоток оставшегося пива, чувствуя его горьковатый вкус.

Мои серые, обычно холодные и равнодушные глаза, теперь с новым, острым, профессиональным интересом снова принялись шарить по залу, бегло сканируя лица, фигуры, пытаясь выцепить, вычислить хоть кого-то, кто хоть отдаленно, хоть косвенно мог бы подходить под это странное, интригующее прозвище.

Но вокруг – лишь обычные люди, фермеры, ремесленники, путники. Никого, кто хоть как-то, хотя бы силуэтом, напоминал бы рогатое существо. Никаких намеков.

– А Марта то как орала, – продолжил коренастый, инстинктивно понизив голос до доверительного шепота, но я, благодаря тренированному слуху, все равно уловил каждое слово. – она её Коррина в грязи вываляла хорошенько. Ну, пацан, конечно, задиристый, скорей всего, сам напросился, нарвался. И вот эта, рогатая, она ведь вечно шляется где-то тут, как тень, у реки, в лесу. Иногда чудит, бывает, но лишний раз на глаза не лезет.

– Да и ладно, сумрак с ней, – махнул рукой тощий, отпивая из своей кружки. – Главное, чтобы сильно безобразничать не начинала. А крышу старику залатать – дело, согласись, нужное, доброе.

Их разговор плавно перетек на текущие, приземленные темы – на цены на овечью шерсть, на нового старосту и его непомерные аппетиты, – но я уже услыхал достаточно, чтобы сложилось первое, смутное впечатление.

Портрет вырисовывался странный, противоречивый и оттого еще более занимательный, будто бы сложная головоломка.

Я откинулся на спинку грубого, неуклюжего деревянного стула, который противно скрипнул под моим весом, и сделал вид, что с полным безразличием рассматриваю закопченные балки потолка, увешанные пучками сухих трав.

Спор на яблоко

***

Аэлина

Последние лучи солнца, густые и тягучие, как растопленный мед, окрашивали мир в золотистые тона, золотя остроконечные крыши и кривые улочки нашего селения Ольховый Крот, притулившегося на опушке древнего леса.

Воздух, как всегда по вечерам, был плотным и сладковатым — в нем причудливо сплетались аромат свежеиспеченного ржаного хлеба из печки булочника, горьковатый дымок очагов и пряная свежесть спелых колосьев с ближнего поля. Казалось, сам ветер устал за день и застыл, позволяя вечеру вплетать в свои нити последние краски угасающего дня.

Я сидела на грубом тесаном заборе, что отделял заброшенный огород от луга, чувствуя под ладонями шершавую, еще хранящую дневное тепло деревянную текстуру. Отсюда, с высоты, открывался лучший вид на всю долину.

Я наблюдала, как над изумрудным лугом, покачиваясь на невесомых крыльях, порхает стайка лесных фей-искорок. Эти крошечные создания, больше похожие на ожившие солнечные зайчики, излучали мягкое сияние, переливающееся всеми цветами радуги. Их тихий, серебристый перезвон был музыкой сумерек.

Рядом со мной, сопя от усердия и волнения, устроился мой назойливый спутник — подросток Коррин. В его пухлых, вечно липких от какой-нибудь сладости руках покоилось наливное румяное яблоко. Он уже мысленно предвкушал, как вонзится зубами в его хрустящую, сочную мякоть. Хмм, заманчиво!

— Спорим, я поймаю фейку? — неожиданно для себя предложила я, все еще следя за танцем светящихся созданий.

Коррин фыркнул, от чего его щеки надулись, словно у хомяка. — Шутишь? Они же быстрее молнии! Я столько раз пытался!

— Ты пытался, а я поймаю! — заявила я насмешливо.

— Ладно... Ну хорошо, смотри, вон ту, самую шуструю! — прошептал он, тыча пухлым пальцем в одну из искорок, выделявшуюся на фоне сестер не только изумрудным свечением своих переливающихся крыльев, но и своими резкими, непредсказуемыми пируэтами. Она металась в воздухе, как раскаленная искра на ветру. — Держу пари на вот это самое вкусное яблоко, что она то тебе точно не по зубам!

Усмехнувшись, я поправила глубокий капюшон своей потертой накидки. Внутри все замерло в сосредоточенном, хищном спокойствии. Мир сузился до одной-единственной цели — этой дерзкой изумрудной букашки. Я забыла о Коррине, о яблоке, о неудобном заборе. Была только я и моя добыча.

— Пари принято.

Феи кружили, а я затаилась. Мое терпение было вознаграждено. Изумрудная проказница, увлекшись погоней за мошкарой, по неосторожности описала опасную петлю и приблизилась ко мне почти вплотную. В тот миг мое тело среагировало само, повинуясь инстинктам.

Рука метнулась вперед с такой скоростью, что даже я сама едва успела уследить за движением — лишь мелькнула тень, смутное пятно в воздухе. Когда я разжала пальцы, на моей ладони, осыпая ее мерцающей золотистой пыльцой, трепетало крошечное перепуганное создание. Его крылья, тонкие как паутинка, вибрировали, а огромные, по меркам феи, глаза смотрели на меня с немым ужасом.

— Видел? — спросила я, и в моём голосе дрожала торжествующая нота. Тут же, не причинив созданию ни малейшего вреда, я разжала ладонь, отпуская фейку на свободу. Она на мгновение замерла в воздухе, а затем исчезла в сгущающемся сумраке, словно ее и не было. — Отдавай яблоко. Честно выиграно.

— Ага, рассказывай мне тут, что честно! — Коррин спрыгнул с забора, его лицо покраснело от досады и нежелания расставаться с лакомством. — Ты же использовала... свои, драконьи способности! Настоящие люди так не могут! Это нечестно!

Знакомая, едкая обида подступила к горлу. — Мои скорость и реакция — часть меня, такая же, как твои пухлые щеки — часть тебя, — парировала я, стараясь говорить спокойно, но внутри уже закипала лава возмущения. — Все было честно, поросёнок.

— Проклятый сумрак! — выкрикнул он, срываясь вдаль.

Это было уже слишком. Словно быстрая кошка, я спрыгнула с забора, приземлившись бесшумно, несмотря на свой рост. Капюшон слетел с головы, открывая мое лицо — узкое, с резкими скулами, горящими янтарными глазами и серебристыми волосами, собранными в низкий, небрежный хвост.

Но самое главное — чешуйчатые, похожие на перламутр наросты и два небольших, но крепких рога, пробивавшихся из макушки и закрученных назад.

Я почувствовала, как по спине пробежали мурашки раздражения и ринулась за Коррином, догнав его у дома.

— Кому ты сказал «сумрак»? — мой голос прозвучал тихо, но в нем зазвенел отчетливый металлический отзвук, низкий и угрожающий.

В этот момент скрипнула дверь хижины, и на пороге, заслонив собой теплый свет из горницы, появилась Марта, мать Коррина. Ее лицо, загорелое и пронизанное хмуростью, было искажено гримасой раздражения.

— Коррин! Домой, сейчас же! Ужин стынет! И сколько раз я тебе говорила, не связывайся с Аэлиной! — ее голос был резким.

Но ее предостережение запоздало. Я, ведь это меня звали Аэлиной, была уже рядом. Несильным, но точным движением я повалила Коррина на мягкую, упругую траву. Мои удары, хоть и были совсем слабыми, так, для проформы, обрушивались на него градом — невероятно быстрыми, от которых он мог только беспомощно уворачиваться, прикрывать голову руками и хныкать.

— Кому ты, мой хороший, сказал «сумрак»? А? Кому? — приговаривала я, чувствуя, как злость понемногу отступает.

— Аэлина, оставь его, я сказала! — закричала Марта, мечась по двору и хватая первую попавшуюся под руку вещь — оказавшееся на плетне мокрое полотно только что выстиранной простыни.

— И не подумаю, — огрызнулась я, не прекращая щедро одаривать Коррина оплеухами. — Он оскорбил меня. А это смывается только кровью или искренними извинениями. Но извиняться он не хочет, а я, как видишь, добрая — крови не возьму, обойдусь тумаками. Это даже полезно для его воспитания.

Конечно же, это был сарказм. Но Марта не поняла.

— Ну и что такого? Подумаешь, оскорбил! Мальчик же, он не со зла! — фыркнула она, размахивая мокрой тряпкой, как знаменем.

Моя жизнь

***

Аэлина

То яблоко и правда было объедение! Хрустящее, сладкое, с таким легким, едва заметным привкусом горчинки у самой кожицы. Я всё шла по тропинке, что вела прямиком к нашему домику на отшибе, с каждым моим шагом злость, как дымка по утру, растворялась под теплыми лучами солнца. Да, Марта – та еще злюка, а Коррин – просто толстый наглый поросёнок, но неужели из-за них стоит портить такой чудный вечер?

Воздух был всё такой же густой и сладкий, а небо на западе будто горело багряными и золотыми красками. Я свернула с главной улицы – не люблю я, когда на меня пялятся. Лучше уж задворками прокрасться. Быть невидимкой – это почти как моё второе имя. Ну, или первое, если после Аэлины. Я научилась ходить тихо, как тень, сливаться с темнотой, и плащ мой серый, старый, с капюшоном – лучший тому помощник.

Дом наш стоял на самом краю Ольхового Крота. Дальше огороды переходили в дикий луг, а потом начинался старый лес, полный всяких загадок. Маленькая, кривобокая избушка, которую мама когда-то нашла заброшенной и будто вдохнула в нее новую жизнь. И вот там мы и жили, вдвоем., пока мама была жива…

С утра я постаралась прогнать тоску. Сегодня же такой хороший день, чтобы грустить! Вышла к калитке и вижу – петля отвалилась и так болтается себе просто. Вздохнула, пошла в сарай, взяла старый гвоздь и молоток. Так приятно было держать в руке эту твердую деревяшку и знать, что я могу что-то починить, сделать лучше. По секрету, это было моей маленькой миссией в деревне.

Устраняя поломку, я неловко задела торчащую щепку, и та впилась мне в ладонь. Я тут же отдёрнула руку, брезгливо вытащила занозу и, сунув рану в рот, стала доделывать начатое. Через пару минут я с удивлением заметила, что ранка уже не сочится кровью, а лишь розовeла тонкой полоской, будто заживала несколько часов. «Наверное, неглубоко вошла», — махнула я рукой, забыв об этом пустяке.

Скоро я уже была на деревенской площади. Нужно было купить муки для старушки-соседки и воску немного для свечей. Я двигалась легко, быстро, проскальзывая между людьми, как тень. Но шепотков за спиной избежать никак не удалось.

…опять Марта вчера злилась, бедная женщина…
…кровь драконья, что с нее взять…
…сегодня вроде тихая, не безобразничает…

Я старалась не обращать внимания делала вид, что ничего не слышу, досужие домыслы и шепотки давно перестали меня задевать, скорее просто привычный фон. Ведь большинство жителей Ольхового Крота относились ко мне сносно. Для них я была, как часть пейзажа, странная, но всё же своя. Как кривое дерево на опушке – не такое, как все, но растет тут уже давным-давно.

Мельник, дядя Лука, здоровый мужик, увидев меня, кивнул своему помощнику:
– Дай ей мешок муки для Гликерии. Вчера приходила за ним.

Я взяла мешок, кивнула в ответ. Никаких лишних слов. Так лучше.

– Спасибо, – всё же, подумав, сказала я, но мельник уже отвернулся.

Так и жила я в нашем селении. Мелкие поручения, помощь тайная., благодарность тихая. Где монетку дадут, где еды. Меня это устраивало, с голоду не пропадала.

С мешком за спиной иду к дому Гликерии, она травами лечит всякими. И тут вижу – Коррин бредет, голову опустил, камешки пинает. Увидел меня, замедлил шаг, но не убежал.

– Привет, Поросенок, – не сдержалась я.

Он покраснел весь, но молчит.
– Я вчера… я не хотел.
– Да ладно, – говорю. – Яблоко вкусным было. Спасибо.
– Ты его нечестно получила!

Смотрит на меня, а в глазах куча эмоций отражается: и обида, и злость, и любопытство – знаю, что его ко мне тянет, как мотылька к огню. Молчу, делаю вид, что хочу уйти.

– Ладно, – ногой по земле шкрябает. – Здорово ты эту фейку поймала всё-таки…
– Ну, это же мои драконьи штучки! – усмехнулась я. – Коррин, ты же их не любишь!

Он задумался.
– Да не то чтобы не люблю… Просто мама говорит… что ты порождение Сумрака.
– Твоя мама много чего говорит, – спокойно отвечаю я. – Ну и ладно.

Дошли мы до калитки Гликерии. Я мешок у крыльца оставила.
– До вечера тогда. Покажу, как золотых рыбок в речке ловить. Если не боишься со мной общаться, конечно.

Он фыркнул, конечно, но глаза загорелись.
– Я ничего не боюсь!

Я уже уходила, а он как крикнет вслед:
– Эй, Аэлина! А… а крышу у старика Евора ты починила?

Я обернулась, бровь подняла.
– А с чего ты взял?
– Я видел… вчера вечером. Ты по дереву, как кошка, залезла. Я мимо пробегал.

Ну вот тебе и на! Попалась!
– Молчи об этом. Евор еще захочет заплатить, а у него итак денег нет.
– Он даже и не догадывается! – радостно говорит Коррин. – Он бабе Устине говорил, что, наверное, добрые лесные духи помогли.

Я рассмеялась, от души.
– Ну и отлично! Пусть думает. Лесные духи – куда приятнее, чем драконье отродье!

Я не пошла сразу домой. Мне нужно было навестить моё такйное место, где я могу быть собой, не прятать рога под капюшоном, не оглядываться, кто как на меня смотрит. Я свернула на тропу, вела к реке, а именно – к старому огромному дубу.

Лес становился реже, а потом… вот он! Дуб мой! Величественный, ветви, как пальцы растопырены, вверх тянутся. Я капюшон скинула, вдохнула полной грудью. Другой тут воздух! Свежий, влажный, пахнет рекой и корой нагретой.

Забралась на свой любимый толстый сук, прислонилась спиной к шершавому стволу. Высоко! Отсюда весь вид на долину открывается. Ольховый Крот, как игрушечный отсюда, улочки кривые, дым из труб – как часть огромной картины. А река широкая, ленивая, солнечное небо в себе отражает и несет свои воды далеко-далеко.

Здесь, на этом дереве, я чувствую себя по-настоящему счастливой. Здесь нет никаких шепотков, злых слов, здесь я не полукровка какая-то или отродье. Я просто Аэлина. Девушка восемнадцати лун, которая любит смотреть на небо и чувствовать, как ветер играет моими белыми волосами.

Достала из кармана кусок черствого хлеба и начала крошить, смотрю, как птицы слетаются на мой скромный пир. Жизнь, если подумать, штука хорошая! И я держусь за эту мысль всеми силами.