Искупление Санди

Глава 1.

Индри

Бреду по отмели. Море после отлива оставляет множество даров: красивые большие раковины, некоторые даже с перламутровыми шариками жемчужин, цветные камушки, иногда выносит трофеи с затонувших судов. Но я здесь не за этим, мы с Молли - моей ручной шакалицей выбираем из морских даров только полезное или пищу. Нам годится всё: выброшенная на берег рыба, водоросли, морские гады. Некоторые из них ядовиты, но я легко распознаю и даже ловко отделяю те части, которыми можно отравиться.

На плече у меня болтается что-то наподобие сумки: сплетённая из длинных стеблей, большая котомка на верёвке, свитой из таких же прочных, словно конский волос, трав. Всю добычу складываю в неё.

Набрав достаточно еды, мы идём к нашему жилищу: небольшой пещерке, неглубокой, но достаточно просторной, скрытой снаружи густыми зарослями тропических лиан. Прятаться здесь не от кого, остров необитаем, но всё-таки, за зелёным занавесом уютней.

Когда уже собираюсь свернуть с песчаного пляжа к дому, замечаю у самой кромки воды вдалеке, что-то довольно крупное, похожее на ствол дерева. Интересно, что за подарочек прислало море сегодня?

Надо посмотреть. Иду и с каждым шагом понимаю, что это не дерево, а проблема. Сердце замирает от нехорошего предчувствия.

На песке лицом вниз лежит мужчина, раздетый по пояс, на нём только брюки наподобие бриджей, босиком.

За прошедший год, что я обитаю на острове, море уже подкидывало подобные дары, чаще они были мертвы, но даже те, в ком сомневалась, отправлялись мною обратно, откуда их принесло. От мужчин и так одни несчастья и проблемы, а при нашем скудном рационе - остров-то не велик, и подавно. Да и не знаешь, честно говоря, чего ждать от таких гостей.

Всякий раз, когда мне приходится стаскивать очередное тело обратно в воду, чтобы волна слизнула свой сюрприз и унесла подальше, мучаюсь угрызениями совести. Но в диких условиях, каждый сам за себя. Вот и сейчас уже неприятно засосало под ложечкой, всё же, я не палач и не жестока, но выхода нет.

Я истово молюсь за каждого утопленника, но поскольку не знаю их имён, то от каждого что-нибудь оставляю на память, а когда обращаюсь к богу с молитвой на помин души, просто называю: мужчина с золотой цепочкой, парень с коралловым браслетом, пожилой господин с серебряными часами или, пират с дорогой печаткой.

Честно признаюсь, несколько раз снимала с них одежду, не полностью, а майку, например, или рубашку, однажды крепкие тканые брюки. Это не для поминовения, а потому что у меня одежды своей нет и взять неоткуда.

Так-то она здесь не особо нужна, всегда тепло, да я уже и голышом разгуливать привыкла, куда вся чопорность подевалась за год, но на всякий случай надо кое-что иметь. Вдруг, когда-нибудь пристанет к моему берегу судно, а моряки - народ горячий, что тогда буду делать? Конечно, глупо рассчитывать, что меня могут спасти чужие штаны или растянутая майка с широкого плеча, но всё-таки, иллюзия некоторой защищённости успокаивает.

Однако, отвлеклась, а Молли, меня опередив, уже плотоядно обнюхивает добычу.

Подхожу, уже понятно: довольно высокий человек и, похоже, не старый. Кроме серых бриджей на нём ничего нет. Кое-кого напоминает, но это невозможно. На спине утопленника чуть ниже лопатки кровоточащая глубокая рана, уже порядком разъеденная солёной морской водой, так и приманивает хищницу.

Молли в силу животной сущности, лишённая каких бы то ни было предрассудков и угрызений совести, всегда готова поживиться сырым мясом и очень обижается, когда лишаю её этой возможности, возвращая морю так много еды. Но я не настолько ещё деградировала, чтобы позволить шакалице питаться человеческой плотью, наблюдать, как она терзает тело, разрывая кожу, выгрызая мышечную мякоть, как в течение нескольких суток протухает на палящем солнце обглоданный труп, бывший когда-то человеком…

Подойдя совсем близко, уже собираюсь потянуть тело за руку или ногу к воде, но сначала надо что-то оставить на помин души. Вижу намотанные на запястье гранатовые чётки, бусины некрупные, но ровные и очень сочного оттенка, который не притушила даже морская соль, словно и впрямь зёрна граната нанизаны на нитку.

Пронзает мысль: я их уже видела. Мужчина лежит ничком, в волосах бурыми змеями запутались водоросли, я не вижу лица, но даже со спины теперь уж точно узнаю своего сводного брата Санди. В это невозможно поверить! Жизнелюбивый живчик Алессандро, не имеющий к морю никакого отношения, вопреки тому, что живёт в семье капитана, не мог здесь оказаться никак!

Борюсь с желанием перевернуть вверх лицом и подтвердить опасения или наоборот, удостовериться, что ошиблась, что маловероятно. Но лучше, не глядя стащить в воду и так и не узнать наверняка, что море подкинуло мне того самого гада, из-за которого я оказалась здесь. Мне его не жаль…

Нет! Только себе не врать! Жаль! Но, если оставлю, моя жизнь превратится в ад. Один раз уже превратилась!

Нагибаюсь, разматываю чётки, цепляю себе на руку и понимаю, что за этого незнакомца буду молиться по-иному, называя по имени. Берусь обеими руками за предплечье и оттаскиваю к воде, тяжеленный гад, даётся мне эта работа с трудом. Да и манёвр оказывается немного не таким, как планировала, всё-таки, в повороте он переваливается на спину, и я убеждаюсь… Санди.

Ну и как теперь его топить? Так хоть тешила бы себя надеждой, что не он. Хотя, Санди ни с кем не спутать. Тем более, что под пальцем с внутренней стороны его запястья, кажется, чувствую пульсацию. Он даже не труп!

Присаживаюсь на корточки, всматриваюсь в знакомое лицо. На скуле довольно серьёзная ссадина, тёмные волосы, смешавшиеся с песком, сосульками липнут ко лбу, на щеках проступила щетина, в которой запуталось множество песчинок, белёсые бескровные потрескавшиеся губы чуть приоткрыты.

И даже в таком виде, красив, словно бог. Густые тёмные ресницы, будто ему подвели стрелки вокруг глаз, сейчас отбрасывают настоящие тени на нижние веки, тонкий породистый нос, правильный мужской подбородок, чётко очерченные губы, не пухлые и не бантом, но словно их прорисовывали специально. А если ещё представить глаза, которые сейчас спрятаны под плотно сомкнутыми веками, смешливые и наглые, цвета спелых зелёных оливок, что в наших краях – большая редкость, то вообще, неотразим.

Глава 2.

Я уже смирилась с одиночеством, и даже научилась им наслаждаться. Зачем люди, если от них одно зло? Пренебрежения и насмешек мне хватало с ранних лет. Почему? А почему белую ворону не принимают в стаю? Загадка…

Время шло, и вот мне уже шестнадцать. Я превратилась в девушку, но увы не похорошела. Как была тощей костлявой дылдой, так и осталась. Кларисса уже даже отцу выговаривала,

- Посмотри, Арно, что за чудо выросло! Издалека, как цапля на болоте. Ноги длиннющие, колени масластые, ни попы, ни груди, ростом почти с мужика, и с лица не красотка. Что и есть, так одни глазищи. Да и те, не как у нормальных людей, не карие, не зелёные, а какие-то рыбьи, то ли серые, то ли голубые. А отстоят друг от дружки так далеко, словно и впрямь, рыба.

- Помолчи, Клара, - осекал обычно он, - не тебе судить о женской красоте. Индри в мать пошла, а ведь я когда-то в неё влюбился, - потом добавлял себе под нос, - и до сих пор люблю…

Ещё два года красоты не прибавили, и в восемнадцать я по-прежнему напоминала угловатого мальчика-подростка с почему-то длинными волосами. Одна и гордость - волосы: густые, волнистые, цвета спелой пшеницы. Но этот аргумент невелик в споре с ровесницами, да и со сводной сестрицей. Если честно, я завидовала.

Её тело налилось, не успев даже толком вырасти.

- Есть за что подержаться, - нахваливала Кларисса дочурку, - что сзади, что спереди! - а Ола от этой похвалы, ещё больше прогибаясь в пояснице, выпячивала соблазнительно зад и выкатывала грудь колесом. Она, как и все в посёлке, смугла и чернява, яркая, красногубая от природы, невысокая, с чисто женской фигурой в форме гитары, хоть сейчас в её семнадцать, бери и играй, и откликнется, и запоёт.

Я, по сравнению с ней, не то что гитара, а только лишь смычок для скрипки, которую видела однажды, когда отец взял меня в недальнее плавание. Какое же прекрасное было время!..

***

Отцовская шхуна «Иллария» прибыла в небольшой портовый городок, в паре недель пути от родных берегов. Там оказалось намного веселей, чем в нашем захолустье под говорящим названием «Де пескадор», где кроме рыбаков да их жён с детьми, никто не проживает. А здесь, жизнь кипела, ярмарочная площадь звенела голосами торговцев, пестрела яркими красками товаров, удивляла чужеземными лицами, пахла не только сырой рыбой, как наш посёлок, но пряностями, сладкой ванилью, корицей и кофе, тем, который варили тут же на раскалённом песке и угощали вместе со сладким щербетом, в благодарность за покупки.

В ту поездку отец баловал меня: накупил разных нарядов, украшений: бус, серёжек, браслетов и даже отвёл в женскую лавку, где позволил выбрать мазилки, какие только захочу. Я была счастлива. Хоть пользоваться всеми этими штучками и не умела, но что тут сложного? Садись да выводи угольным карандашом дугой чёрные брови, как у Олы или самой Клариссы, или крась алой помадой губы, отчего они будут не менее соблазнительны, чем у сестрицы.

Но главное, что меня поразило – большой книжный магазин! Чтение всегда, как только научилась складывать буквы в слова, было моей слабостью, и отец это поощрял. Он, со словами,

- Выбирай, что захочешь, - оставил меня в этом царстве на целых три часа, а сам отправился уладить дела с грузом. И я выбрала! На шхуну папа тащил по увесистой связке книг в каждой руке! Я ликовала! Чего там только не было! И книги по географии, и о животных, и пяток модных любовных романов и самая главная моя тайна: «Дамский трактат»!

Мне его посоветовала продавщица,

- Хочешь, милочка, владеть мужскими сердцами?

- Конечно, хочу! Кто ж откажется? – хотела воскликнуть, но лишь зарделась, так что ушам стало горячо, и молча кивнула. И она упаковала мне главную инструкцию по мужикам в середину стопки, чтобы папе не попалась на глаза.

Но он и не интересовался, просто оплатил счёт, когда вернулся, и посмеявшись,

- Ну, дочка, станешь в посёлке самой умной, когда прочтёшь! – подхватил ношу. Мне было немного неловко, когда продавщица на эту его шутку прыснула в кулак и заговорщически подмигнула, но он ничего не заметил, и мы пошли на корабль…

На обратном пути я попросила отца брать меня и впредь в путешествия, но он отказал,

- Не женское дело, Индри. Надо замуж выходить.

- Да кому ж я нужна-то, папа? Ведь, цапля же! – как ни крути, правде в глаза глядеть научилась.

- Найдётся и на тебя любитель, а что красоты твоей не замечают, так дураки потому что, дальше нашей дыры носа не казали, вот и не знают, что люди могут быть другими. Я твою маму нашёл далеко отсюда, на чужом берегу, в дальних краях, где воздух прозрачен, как горный хрусталь, а дыхание клубиться туманом, оттого, что он холоден и свеж. Женщины там белокожи и синеглазы, и напоминают высокий ковыль, а мужчины большие, широкоплечие и могучие, так что эти женщины рядом с ними, как тонкие тростинки.

- Мужчины так же высоки, как наш Санди? - уточнила я, потому что мой сводный братец тоже, как белая ворона среди своих друзей, но от этого почему-то только выигрывает, в отличие от меня.

- Да, Санди к ним ближе, но всё же, парень не такой светлый, как те люди. У него волос каштановый, хотя и не курчавый, глаза в зелень, и тонок в чертах. Роста, пожалуй, почти, как они, но не столь могуч.

- Значит, он похож на отца? Ведь, Кларисса и Ола низкорослы и приземисты, и черноволосы, к тому же.

- Клара овдовела за год до нашей женитьбы, её покойного мужа Карло я хорошо знал, он был моряком. Внешне, такой же, как все мы: черноволосый, коренастый, смуглый. Неола точно его дочь, а откуда у Клары взялся такой необычный сын - не моё дело спрашивать, если Карло принял его.

- А, что с ним случилось? Забрало море? - это не удивительно, в наших краях для мужчин самой распространённой безвременной кончиной является море. Оно кормит, оно же и забирает. Справедливая жертва.

Глава 3.

Пришлось вместо того, чтобы дальше заниматься полами, лезть в погреб, доставать оттуда банку с томатами, что хранилась ещё с прошлого лета, ничего холоднее не нашлось.

- На вот, - подала развратнику, - остуди ушиб, - он только глянул исподлобья, но банку принял. Лицо бледное, на висках капельки испарины выступили мелким бисером, а сам согнулся в три погибели на кровати, подтянув согнутые колени к животу. Стало его жаль, захотелось промокнуть влагу на лбу, коснуться побледневшей щеки, погладить по волосам. Противоречиво захлестнуло чувство вины,

- Что, так сильно? Извини, я не хотела, - оправдываюсь. Вернее, я конечно же, хотела, но чего-нибудь красивого, а не такого козлячьего наскока.

- Так бы и сказала, что не хотела, - ворчит, - что мне баб мало что ли?! - лежит, зажался весь и разогнуться не может. И вот эти слова, про баб, сразу отрезвляют,

- А, сам-то, вообще, не догадлив? Может, мне ещё с плакатом надо было полы мыть: "Дорогой Санди, мне ничего от тебя не нужно! Иди, осчастливь, какую-нибудь другую дурынду!"

- Сама ты дурында! - ворчит, но понимает, что винить, кроме себя, некого. Ко всякой женщине подход нужен, даже к цапле!

***

Короче, карьеру героя-любовника брату я на некоторое время запорола. Его деловая мамаша не сразу поняла, что произошло. В ближайшие дни парень сказался приболевшим, но и потом, спустя время, заделался домоседом, прямо, как подменили. И только я знала о причине такой перемены. Периодически пыталась спросить, как дела, но не решалась, и, если честно, то всё чаще тёмными ночами представляла, что бы было, не заупрямься я в то утро?

Может, напрасно так брыкалась? Ну поупиралась бы, да согласилась, ведь не зря же за ним все поселковые бабы увиваются, наверное, много потеряла. Теперь и не узнаешь…

А Клариссе не до сына, она нервничает из-за Олы, сестрица льнёт душой и телом к рыбаку Антонио, а мамаше хочется кабак. Из-за этого между ними регулярно вспыхивают скандалы, и мы все очень ждём отца из плавания. Но причины ожидания у нас разные.

Я каждый день не по разу бегаю на берег, не к причалу, где место для якоря отцовской шхуны, а на мыс, оканчивающийся высоким утёсом. Оттуда всегда можно увидеть точку корабля намного раньше, чем она приобретёт узнаваемые очертания.

Так и представляю, как наша красавица, развернув белые паруса, мчится навстречу родным берегам. Волны, пенясь барашками, ударяются о её нос и разбиваются брызгами, потому-то ничто не может остановить или замедлить судно, почувствовавшее родной причал. Так всегда говорит папа!

Но сколько ни вглядываюсь, горизонт чист...

В конце концов, когда выходят все сроки, мы, не произнося вслух, признаём, что ждать больше нечего, случилось что-то непоправимое, чего боится каждая семья моряка или рыбака, отправляя его в плавание. В этот раз мы такие не одни, кроме отца посёлок не досчитался ещё тринадцати человек команды - неплохая дань морю. Но я не поверю, пока своими глазами не увижу доказательств.

Для меня потерять единственного близкого человека, которого люблю и, который меня любит - самое страшное горе, для брата и сестры - ничего особенного, они к нему особо и не привыкали, для Клариссы - это утрата хорошей обеспеченной жизни, и главный аргумент в пользу выбора зятем - сына кабатчика Джорди.

Она торопит Олу с браком, пока не все ещё смекнули, что вскоре её цена на рынке невест сильно упадёт, из-за тающего приданого, хотя мачеха, дабы дочери не прослыть нищей, вывернула все закрома, отобрала даже папины подарки. Только книжки не тронула. Кроме меня, такое добро никому не нужно. И на том, спасибо!

До этого весёлая и легкомысленная сестрица, утопая в слезах, под давлением матери соглашается на толстосума, и я ни капли ей не завидую, лучше уж, прозябать в одиночестве, чем каждую ночь задыхаться под жирным слюнявым кабаном, хоть он и станет когда-нибудь хозяином главного заведения в посёлке.

Отгуляв весёлую свадьбу, весёлую не для невесты, отправив дочь в новую семью, практичная хозяйка принимается за меня, заваливая работой и беспрестанными укорами, что я вишу у неё, как хомут на шее и проедаю оставшиеся капиталы. В отличие от меня, бездельник Санди, впавший в депрессию по понятным причинам, живёт припеваючи, абсолютно ничего не делая.

Кларисса квохчет вокруг него, как заботливая наседка, заглядывая в глаза, а он всё время недоволен. И тут до неё доходит, что не всё ладно в Датском королевстве. На прямые вопросы,

- В чём дело? Не приболел ли, сынок? - тот отделывается то ворчанием, то отговорками, и обеспокоенная мамочка начинает молча наблюдать.

Однажды, укрывшись в своей комнате и не притворив дверь, она слышит наш разговор,

- Ну, ты как? Всё ещё проблемы? - это я собралась с духом.

- Прибить бы тебя, Индри! Ещё и язвишь? – обиженный ответ.

- Искренне сожалею, - оправдываюсь. Мне, действительно, честно жаль, что всё так вышло, - может, к Милене сходишь? - это одна из самых ярых поклонниц моего братца, готовая для него на всё.

- Ещё не хватало, чтобы эта похотливая дура раззвонила на весь посёлок о том, что Алессандро стал импотентом! - фыркает, - давай на тебе проверим, - предлагает.

- Попробуй, если не хватило, - соглашаюсь, - вообще, гоголь-моголь приготовлю! – почему он со мной так? Ну, раз уж по-другому не может, то и ответ мой соответствует. Разочаровал он меня окончательно.

- Ах, вот в чём дело! - Кларисса фурией вылетает из своей засады и, не разбираясь, начинает обвинять во всех смертных грехах. Она машет на меня руками, как ветряная мельница, стараясь попасть по лицу, больно таскает за волосы и истошно орёт.

Меня никогда никто пальцем не трогал, ни папа, ни Молли, а я, в своей привычке уважать старших, даже не знаю, чем ответить! От этого, и творящейся несправедливости, втройне больней. Никакие аргументы и оправдания её не интересуют, зато наконец-то нашёлся замечательный повод прогнать падчерицу из родного дома. Никак не могу поверить, что это всё происходит наяву!

Глава 4.

Довольно скоро узнаю место, с которого началась экскурсия, и понимаю, что островок невелик, а из полноценной еды – только дары моря. Ну что ж, не удивлена, в нашем посёлке морепродукты – основной рацион. И большой плюс, что других животных, конкурирующих с нами за пищу, не заметила. Птицы не в счёт. Интересно, как Молли оказалась на этом островке?

Потом мне попадается на глаза неглубокая, но довольно уютная пещерка в скалистом берегу, до которой не доходит приливная волна, разве что в сильный шторм может дотянуться, да и то вряд ли, и я решаю занять её под дом. Срываю большие овальные листья с какого-то незнакомого дерева, и выстилаю ими своё ложе в несколько слоёв, матовой стороной вверх. Выбираю рядом место для костра, так чтобы его не задувало ветром с моря. Спички прибыли в целости и сохранности, но их запас конечен, так что мне предстоит постигнуть науку поддержания огня и раздувания его из углей, чтобы экономить.

Потом практичная Молли учит меня собирать морские дары. Да, да, именно учит. Мы проходим по пляжу в том месте, где он наиболее отлог и длинен, шумная волна выплёскивает вместе с брызгами всё и вся, оказавшееся в её власти, и отбегает назад.

Вот тут-то и наступает момент, когда надо увидеть оглушённую рыбёшку, жадно хватающую воздух жабрами, пока волна, смилостивившись над беднягой, не утянет её за собой в родную стихию. Кроме рыбёшек, море выбрасывает нам рачков и креветок, раковины с нежными моллюсками и гривы жирных зеленовато-бурых водорослей.

Сначала ловить рыбу таким образом у меня не получается, добыча всё ещё сильна и бьётся в руках с невероятной силой, не удержать. Теряю так одну за другой возможности поесть, потому что поднять вырвавшуюся из рук потерю не успеваю, волна быстрей меня. И Молли, укоризненно глянув,

- Какая же ты неумёха, Индри! – так и читаю в её круглых жёлтых глазах, берётся за дело сама. Она куда ловчее, подскакивает к рыбьей тушке, вгрызается зубами в шею, жёстко фиксируя в пасти. Жертва бьётся, хлеща Молли хвостом по морде, но тщетно.

- Ну, так у тебя практика, подруга! – парирую обиженно, - погоди немного, я тоже научусь…

К тому времени, когда море подарило мне то, чего не просила, я уже научилась всему, и чувствую себя полновластной хозяйкой острова «Проклятых». И даже счастлива по-своему!

А теперь что?..

Санди

Ад я представлял себе по-другому. Уж никак не в виде безлюдного берега, на вид красивого и вполне благоприятного, на котором работает моим персональным палачом ещё одна утопленница – моя сводная сестра Индри.

Да, да, та самая цапля Индри, из-за которой вся жизнь пошла наперекосяк, из-за которой я и решил покончить с собой. А что? Ей можно топиться, а мне нельзя? Если бы только мог предположить, что окажусь в её руках, лучше бы повесился или ещё что-нибудь придумал, не связанное с морем, например, прыжок со скалы на камни. Хотя, кто знает, варись я в котле со смолой, возможно, она бы подкладывала дровишки в огонь под ним.

Первое, что увидел, когда сознание вернулось, после того, как желудок чуть ли не вывернулся наизнанку вместе с потоками горько-солёной морской воды, заполнявшей меня, словно бочонок с рассолом, её длинные ноги, уходящие в закат, а подняв голову, всю фигуру целиком. Высокую, тонкую, прямую, как натянутая струна и абсолютно нагую. Розовые лучи уходящего солнца осветили контуры её тела, такого непохожего, неземного по сравнению с нормальными обычными женщинами, коих я перевидел множество, подумалось: богиня! А, значит, я всё-таки, вопреки самоубийству, за какие-то заслуги, а может, по ошибке, оказался в раю! Точно, по ошибке!

Но тут она окликает свою псину,

- Молли, пойдём отсюда! – этот голос, холодный звонкий тембр, напоминающий звук хрустального колокольчика, красивый и одновременно отчуждённый. А ещё закидывает за спину гриву светлых волос характерным движением, присущим ей одной. И тогда я узнаю Индри, и понимаю, что рано обрадовался, это, всё-таки, не ошибка. Это мой ад!

Я лежу на мокром песке и гляжу в небо, молча вопрошая у Бога,

- За что? Обязательно было так? – разве не нашлось мне иного наказания? И сам себе отвечаю, - поделом, Санди! Надо было исправлять ситуацию при жизни! Заступиться перед матушкой, рассказать, что Индри не виновна, а я злорадствовал, когда она выгнала падчерицу из дома. Из своего собственного дома, в котором мы были пришлыми, а она хозяйкой.

Как теперь легкого говорить себе правду и признавать вину, а когда надо было это сделать, что-то мешало. Или морская вода так прочищает мозги? Или пора себе признаться, что это была не просто обида?

Приходит мысль: не кинуться ли обратно в воду? Может, вынесет куда-нибудь в другое место? Или потону, как и собирался? А потом припоминаю неписаное правило: коли у висельника обрывается верёвка, то его милуют. Если уж сам Господь отпустил, то не судить его простому люду, значит, прощён, значит, дан человеку второй шанс, и отнимать его негоже.

Может, я тоже получил второй шанс? Не испытывать же судьбу вновь? Если уж очутился именно здесь, то и мой второй шанс связан с этим местом, а точнее, с Индри. Вот пойду сейчас, упаду в ноги, она меня простит от чистого сердца, и я проснусь в своей постели, немного напуганный, но счастливый, что кошмар рассеялся, я жив и здоров.

Именно здоров! Потому что назвать здоровым молодого полного сил мужчину, нельзя, коли он с женщинами полный слабак, осечка за осечкой. И ладно бы люди в посёлке думали, что Санди остепенился, одумался, познал что-то сокровенное и в монахи собрался постричься, так нет же!

Спустя три месяца моих молчаливых страданий, когда растаяли все надежды, что само пройдёт, уже после того, как пропала Индри, мамочка потащила меня к знахарю Мигуэлю. Он в нашей глухомани первый после Бога, чтобы снял напасть, которой наградила сводная сестрица.

И стыдно, и страшно, но томиться бездействием я больше не мог. Мои подружки пребывали в полном недоумении, а я в тоске. Одна надежда – знахарь.

Глава 5.

Она меня притягивает, дразнит, и я, не в силах удержаться, делаю шаг. Только хочу приблизиться, как откуда-то из глубины пещеры выныривает её собака или очень крупная лисица, так и не понял, и злобно скалясь, наступает. Останавливаюсь в недоумении, не знаю, что делать. Лишь спрашиваю,

- Индри, это ты? – голос от соли совсем осип, язык не слушается, получается какое-то хриплое шипение.

- Я, Санди, ты не ошибся. Милости просим на остров «Проклятых»!

- Остров «Проклятых»? – вот уж это полная неожиданность, - я думал, что попал в ад, - она смеётся,

- Здесь немного поуютней, хотя в аду не была, не знаю, - я тоже не был. Оказывается, утопленники из нашего посёлка попадают на остров «Проклятых»!

Я помню его по описанию, что видел у отчима, когда он в бумагах, что-то вычерчивал у себя в кабинете. За острозубым рифом, на карте виднелось нечто расплывчатое неправильной формы, выведенное тёмным карандашом, и мне подумалось, что это старый отпечаток от рюмки: разлившееся когда-то вино, расплылось и размазалось рваной бурой кляксой, да так и высохло. Возможно, кто-то из его команды неосмотрительно поставил рюмку или небольшую кружку, до краёв наполненную алкоголем, и испортил важный документ.

На мой вопрос про застолье на карте, Арно невесело рассмеялся,

- Этот отпечаток рюмки унёс жизнь многих моряков, в том числе и твоего отца, - я хотел сказать, что, Карло был мне таким же отцом, как и он сам, но передумал. Настоящего своего отца я никогда не видел, а если мама не сказала своему новому мужу, то и мне надо помалкивать…

***

Если серьёзно, то я считал Карло родным отцом до тех самых пор, пока не услышал, как они с матерью ругались, и в пылу гнева, тот сказал, что не слепой, я на него ни капли не похож. Что Кларисса нагулялась вволю с заезжими моряками, а потом уже беременная выскочила замуж, охмурив его, как дурочка.

Мне было тогда лет пять, я долго гляделся в зеркало, пытаясь понять, чем так уж сильно не похож на родителя, ничего криминального не разглядел, но запомнил. Мать клялась и божилась, что я - отцов сын, что это всё наветы завистников, но Карло не слушал. У них уже была Неола – копия обоих вместе взятых, к ней у отца претензий не было.

Смешней всего, что с возрастом я сам стал выискивать общие черты хотя бы с матерью и тоже не находил. Ужасно хотелось спросить: может, я вообще, подкидыш? Но язык не поворачивался, а получить утвердительный ответ, было ещё страшней…

***

- Я слышал, что сюда невозможно доплыть… – возвращаюсь в реальность.

- Как видишь, ничего невозможного нет, мы же здесь! – голос Индри звенит легко и весело, а моё горло, словно растрескавшаяся пустыня. Стыдно, неловко просить её о чём-либо, но она понятлива, поднимается от костра и идёт к зарослям, приподнимает широкий лист, под которым обнаруживается несколько половинок кокоса с выдолбленным дном,

- На, пей, - подаёт одну. Оказывается, она наполнена водой. Боже, какая вкусная! Чистая вода кажется мне сладкой, а может и вправду, слегка отдаёт кокосовым привкусом. Выпиваю залпом, Индри предлагает ещё, повторяю, и мир передо мной начинает играть новыми красками: разве это ад, когда тепло, зелено, всё в цветах, как в райских кущах, а передо мной прекрасная дева, позволившая утолить жажду и готовящая пищу богов.

- Спасибо, сестрёнка, - только и могу вымолвить, хотя и на это язык поворачивается с трудом. И не потому, что присох к нёбу, а потому что непривычно. Я всегда называл Индри цаплей. Как-то однажды услышал, что мать её так прозвала, и рад был стараться. Знал, что её это прозвище бесило ужасно, и наслаждался, дразня. А теперь не могу отвести глаз, она идеальна, а все те фигуристые кубышки, что считаются в нашей местности эталоном – маленькие толстухи.

- Смотри-ка, родственные чувства взыграли? – хмыкнула, будто уколола в сердце иглой, - не за что, братец.

Её лиса-собака настороженно молчит, но, не переставая скалит пасть, а я настолько устал, что еле держусь на ногах,

- Можно мне поспать рядом с твоим костром? Завтра поищу для себя, какое-нибудь место, чтобы не мешать, но сегодня просто нет сил, - Индри вместо того, чтобы ответить, всерьёз советуется со своей косматой подругой,

- Молли, может, пустим этого человека переночевать здесь? – почёсывает загривок, - он не опасен, поверь, - не знаю, что она имела в виду конкретно, но мне теперь во всём мерещится двойной смысл,

- Да уж! – ворчу.

- Я же знаю, что у тебя не осталось сил, - она наверняка поняла, куда клоню, но ссориться не склонна, напротив, на удивление добра, - садись поближе к огню, сейчас будем ужинать. Сегодня в нашем заведении рыба на углях с салатом из ламинарии, - я вдруг понимаю, что голоден и принимаю приглашение…

Странная псина послушна хозяйке, позволяет приблизиться к костру и присесть рядом. Потом Индри подаёт мне запечённую рыбину на листьях и самодельную кокосовую чашу, наполненную словно лапшой, бурыми водорослями,

- Приятного аппетита Санди! - следующую порцию без водорослей сестра предлагает собаке, предварительно развернув листья, выкладывает ей словно на тарелке,

- Это твоё, дорогая! - а себе в последнюю очередь, третью рыбку меньше предыдущих. Совсем небольшую. Девочки на меня явно не рассчитывали.

- Индри, ты себя обделила, - я готов поменяться, да вообще, отдать свою долю, но она легко отвечает,

- Не волнуйся, ещё есть фрукты, не пропаду. Но тебе действительно, когда придёшь в себя, придётся научиться заботиться о себе самому.

- Научусь, - но неужели останусь? Уже хочу спросить, нет ли возможности отсюда сбежать, и, самое главное, что не даёт покоя: ей тоже было так невыносимо жить, что она решилась утопиться? Но Индри меня не спрашивает, как здесь очутился, и я тоже задаю совсем другой вопрос,

- Почему твоя псина ест приготовленную рыбу, она же может питаться сырой? - на что Молли, будто всё понимая, окидывает меня презрительно-жёлтым ненавидящим взглядом и фыркает.

Глава 6.

Потом она так же легко сбрасывает свою безразмерную майку, а под ней ничего! Такой я вчера её увидел в лучах заката. Почти такой она предстала в моём сне. Не оглядываясь, спускается в воду, разбивая идеальное зеркало глади, и зовёт меня, - чего застыл? Раздевайся, пока в соляной столб не превратился, у тебя скоро штаны от соли сломаются.

А я стою и любуюсь обнажённой девушкой в отражении чёрной воды, и мне почему-то кажется, что это почти из вчерашнего сна. Представляется, что озеро волшебное, колдовское, а Индри не обыкновенная девушка, а прекрасная нежная нимфа, нагая и бесстыдно-невинная, потому что ничто мирское и низкое ей неведомо.

Наверное, у меня слишком отвисла челюсть, потому что Индри со смехом запускает в меня такими брызгами, что капли долетают до лица, и я прихожу в себя.

- Снимай штаны, я тебя не боюсь, братец, и ты меня не бойся и не стесняйся, я уже не та чопорница Индри, которую ты помнишь! От одежды, оказывается, легко отвыкнуть, когда никто не покушается, – а я даже не знаю, бояться, стесняться или стыдиться, потому что всё во мне возбуждено от кончиков волос на голове, до кончиков пальцев на ногах, только в штанах предательски безразлично. И вот хорошо это или плохо в данных обстоятельствах: предстать перед прекрасной нимфой не в полной боевой готовности, а в полной капитуляции, не понимаю, потому что привык по-другому… Послушно снимаю закостеневшие от соли штаны, и с разбега, чтобы Индри не успела разглядеть моего фиаско, кидаюсь в воду…

Индри

Ежедневные купания в озере для меня неотъемлемая часть утреннего туалета, одно из немногих здешних удовольствий. Пресную воду, не успевшую ещё прокалиться под лучами полуденного солнца, я называю живой. Она приятно бодрит и освежает, выходя из неё, всегда чувствуешь прилив сил и особенную радость бытия. Вот и Санди, надеюсь, оживёт после купания.

Он стал другим. Какой-то потерянный, в сомнениях, почти всё время молчит. Если бы я не знала его слишком долго и близко, то решила бы, что брата подменили.

Наш ловелас обычно весел и беззаботен, помнит кучу разных анекдотов и баек, что прибавляет ему популярности в женских глазах. А уж если Санди берёт в руки гитару и начинает своими длинными музыкальными пальцами медленно перебирать струны, то инструмент поёт, словно любимая обласканная женщина. Голос музыканта обычен и не так уж силён и громок, но вот лёгкая чувственная хрипотца цепляет такие тонкие струны женской души, что любая слушательница готова предложить себя вместо гитары. Хотя, даже если бы Санди был немым, всё равно спрос бы на него не иссяк.

Судя по виду, море его изрядно потрепало, пока сюда добрался. Только вот зачем? Говорит на спор. Это вряд ли, Санди хоть и бабник, но не дурак. А уж подвергнуть себя смертельной опасности ради спора, точно бы не решился. В общем, история тёмная. То, что он сюда отправился вслед за мной, исключено, я никому не говорила о своих планах. Да и зачем ему – самому завидному жениху посёлка понадобилась бы дурнушка Индри?

И, как нам теперь сосуществовать? За год на острове я привыкла к свободе и поняла, что мне в одиночестве здесь хорошо, спокойно и безопасно. Лучшее время жизни осталось в детстве, пока жива была Молли. Но то не вернёшь, а зачем мне на острове сосед – бездельник, который рано или поздно придёт в себя и начнёт приставать за неимением иных вариантов, не представляю. Но и утопить его рука не поднялась. С чего бы?

А, кто бы смог утопить парня своей мечты, если он даже и наглец, как Санди?

Отец про таких людей говаривал: «Как шхуна без штурвала: и толку нет, и на дно пустить жалко…» Да у него ещё там рана на спине разверзается, как пасть акулы, придётся с ней что-то делать, иначе на такой жаре воспалится, а самому не достать…

Тем временем, он просыпается окончательно и даже находит в себе силы плыть. Красивыми широкими мужскими гребками пересекает водоём и выходит на сушу на другой стороне. В золотисто-розовых лучах восходящего солнца братец напоминает античного бога: красивого и первобытного одновременно. Всё в нём слишком идеально для простого смертного: широкие плечи, точёная талия, плотный по-мужски подтянутый зад, выпуклые жгуты мышц на бёдрах и икрах. Невольно любуюсь, но вот он оборачивается, и чтобы скрыть любопытство, ничего не остаётся, как нырнуть в глубину.

Озеро настолько глубоко, что я даже не представляю, где дно. За столетия стенки кратера поросли водорослями, и в водоёме водится какая-то мелкая живность, но почти ничего не видно, ныряя в толщу воды, будто проваливаешься в преисподнюю, настолько темно, хотя вода имеет кристальную прозрачность.

Приведя в порядок мысли, решаю всё-таки, на некоторое время взять шефство над братцем, пока в себя не придёт. Ведь спаситель всегда в ответе за спасённого. А потом отправлю на вольные хлеба, здесь не дома, хоть он мне и нравится, в работницы не нанималась.

Выныриваю и понимаю, что Санди действительно без меня не справиться. Он уже вернулся к нашему месту и, стоя в воде по пояс, пытается что есть силы вывернуться и достать до лопатки противоположной рукой, видимо, рана беспокоит сильно.

Что же делать? Помнится, когда я порезала лодыжку острым краем листа камышовника, мне помог густой смолистый сок дерева гофер, что произрастает в одном месте в глубине острова. Остриём ножа я сделала надрез на одном из молодых стволов, и оттуда начали медленно сочиться капли вязкого янтарного вещества с приятным, немного пряным запахом. Этой смолой дерево запечатывало нанесённую рану, но я забирала капли для своей, и пока они не застыли, склеивала ими порез, так что дерево продолжало вырабатывать смолу, пока я не оставила его в покое.

Что если повторить лечение? У меня на ноге даже следа не осталось, так хорошо смола гофера склеила края, и они идеально срослись.

- Санди! – окликаю брата, - пойдём в гоферовую рощу, я заклею твою рану, а то наберётся в неё грязи, пота, песка!

Глава 7.

Вот так и сидим, вернее, я сижу, а он лежит. Когда мне кажется, что братец заснул, он вдруг тихо спрашивает, куда-то мне в живот,

- Почему ты меня спасла? – медлю с ответом, если бы самой знать почему? Розовые мечты о красивой любви давно рассеялись. Погибли в том хлеву, где мне пришлось ночевать, как бездомной собаке. В первую ночь я ещё надеялась, что Санди признается матери, или хотя бы попросит за меня, но увы… А теперь он сам пытается докопаться до моих мотивов,

- За что? Я ведь дурно поступил с тобой. Сначала хотел затащить в койку против воли, а потом ещё и перед матерью не вступился. Это с моего молчаливого согласия ты оказалась на улице. Это я не помешал, а поспособствовал, чтобы она выгнала тебя из собственного дома. У тебя было полное право отплатить мне той же монетой. А ты нянчишься со своим обидчиком.

- Наверное, потому что ты тоже когда-то меня спас, - я и сама не знаю, что со мной. Он был бы не первым и не последним, кого я возвращаю морю, но в этот раз не смогла. Что-то остановило.

- Я тебя спас? – не помнит, искренне удивлён, - разве было такое?

- Ну да, было. Ты не дал мальчишкам из школы закидать меня камнями, и пригрозил, что расквасишь носы, если будут обижать!

- Да? - в сомнении. А потом добавляет, - всё-таки, я молодец! Никогда не угадаешь, какой поступок из прошлого поможет спасти жизнь, - дурачок. Даже если бы и не было того случая, мне бы тебя не утопить. Но вслух говорю другое,

- Добро спасёт мир! Знаешь такую пословицу? – на самом деле, конечно, нет такой пословицы, есть крылатая фраза «любовь спасёт мир», но она здесь неуместна.

- Теперь буду знать, - улыбается. И даже подсыхающая, коричневеющая ссадина на скуле, не портит картины. Улыбка ему идёт. Красивые губы изгибаются уголками вверх, зеленовато-оливковые глаза сужаются длинными щёлками в обрамлении густых тёмных ресниц, тонкий правильный нос немного морщится, и всё это преображение делает Санди ещё привлекательней, таким, что невозможно отвести глаз и не улыбнуться в ответ.

Но он очень быстро серьёзнеет,

- Прости, что выжил тебя из дома. Заставил сбежать сюда, - потом помедлив спрашивает, - но почему сюда? Разве нельзя было без риска для жизни, отправиться в город или другой посёлок? Или напроситься на какую-нибудь рыболовецкую шхуну поварихой? – странно, мне даже в голову эти варианты не приходили. Наверное, потому что они были не мои.

- Да я, как-то от людей добра не ждала. А здесь, как видишь, безлюдно. Единственный человек, которому доверяла, которого любила не вернулся из плавания, и без него дом стал чужим. Что мне в нём делать? Это был всего лишь вопрос времени, когда я его покину.

- Всё равно, прости, - Санди перехватывает мою ладонь и прижимает к губам. Мне никогда и, никто не целовал рук. Меня вообще, кроме отца, когда я провожала или встречала его на пирсе, никто не целовал даже в шутку, разве что нянька Молли иногда могла ласково потрепать по волосам. Вот и все нежности. А тут самый красивый парень из всех, что мне довелось видеть в жизни, поцеловал…

Когда боль в потревоженной спине утихает, и Санди может подняться, я веду его знакомиться с завтраком.

Здесь на острове совсем другая жизнь, чем на большой земле. Поскольку нет никакой конкуренции, беспокоиться о том, что твой законный урожай достанется не тебе, не приходится. К тому же, ровный тёплый климат позволяет плодоносить постоянно каким-нибудь фруктовым деревьям. А значит, ничего не надо запасать, гораздо приятней вкусить свежий фрукт только что сорванный с ветки.

Сначала для меня это было непривычно и, увидев каждый спелый цитрус или дикую айву, налившуюся солнечной желтизной, я норовила сразу нарвать впрок и унести к себе в пещеру. Но потом поняла, что эти лишние запасы только привлекают насекомых или мелких животных в моё жилище, и уже очень давно мой завтрак проходит так, как сегодня.

Я срываю наиболее понравившийся плод и съедаю его прямо на месте, если понимаю, что не насытилась, срываю следующий, но с собой ничего не уношу.

Есть у меня и любимые деревья, на которых апельсины слаще, и айва крупней, почти такая же, как в садах нашего посёлка.

Попытку Санди собрать всё и сразу, опережаю,

- Срывай столько, сколько сможешь съесть, никто кроме нас не знает об этой роще, - он смеётся на мою шутку,

- Да уж, это наш секрет! – и мне почему-то нравится, как он произносит «наш», хотя раньше этот секрет, эта роща и весь остров были только моими. Моими и Молли. Подруга и тут с нами, она деловито водит носом и находит в зарослях трав мелких грызунов и неядовитых ящерок, у неё тоже завтрак…

- Знаешь, чего мне не хватает именно сейчас, Индри? – мечтательным голосом вопрошает братец, надкусывая упругий плод.

- Чего же? – я прекрасно знаю, мне тоже этого не хватает, но пусть он говорит.

- Горячей питы, разрезанной вдоль, а в ней подплавленного ломтя козьего сыра, просолевшего в можжевеловом маринаде, такого тягучего и ароматного, а лепёшка, чтобы была пористой и воздушной, - Боже, как вкусно он мечтает, и глаза куда-то вдаль устремлены. Я и сама не раз вспоминала домашнюю еду, мне поначалу так хотелось хлеба, что он снился по ночам!

- Санди, прекращай, я за год кое-как отвыкла от этого всего, не береди душу! – он умолкает, меланхолично жуя айву, а я думаю, что возможно, моё тёплое отношение к сводному брату, как раз и вызвано тоской по дому.

Набив желудки растительной пищей, мы возвращаемся к жилью,

- И что мы будем теперь делать? – спрашивает братец. А у меня уже есть план,

- Надо подумать о том, где ты будешь спать. В пещерку мы с Молли тебя не пустим, там и вдвоём-то тесно, а вот рядом с костром устроить навес вполне можно, - моя подруга взглядывает с таким скепсисом, будто я полную ересь несу, а взгляд говорит конкретное,

- Гони вон! Пусть сам думает, где жить!

- Навес? – тем временем задумывается Санди, понимаю, разочарован.

Глава 8.

Молли, нагнув голову набок, глядит во все глаза и очень внимательно слушает. Я уже давно перестала удивляться её понятливости. Иной раз мне кажется, что она женщина. Нормальная человеческая женщина - моя любимая нянька Молли, волею каких-то небесных сил, оказавшаяся после смерти в теле животного, зачем-то заброшенного на этот забытый богом остров.

И сейчас она меня понимает то ли как женщина, то ли как собака, не знаю. Поднимается и, с явно, не собачьим, тяжёлым вздохом, направляется к брату. Быстро обнюхав всё, что я там наворотила, начинает… вылизывать рану своим розовым нежным языком. Аккуратно, сначала только едва касаясь краёв, но потом всё глубже и уверенней проникая в самую глубину.

- Ты умница, Молли! – какая же она молодец! Ведь и правда, язык собаки обладает чудесной способностью излечивать воспалённые раны. А я придумала, что ещё можно сделать, - я оставлю тебя с ним, дорогая? Ты уж, побудь рядом, мне нужно сбегать на ту сторону острова, - там на каменистом берегу растёт что-то вроде древовидного алоэ, надо срезать несколько листьев. Я помню ещё с детских времён, что у этого растения есть прекрасное свойство, вытягивать всю заразу из ран наружу, авось поможет! - я быстро! За лекарством.

Зажав в руке нож, бегу, не чуя ног. Как жаль, что мы не в посёлке! За год впервые жалею, что вокруг никого. То, что скучала по прежним привычкам и пище - ерунда, разве проблема сменить рацион? Есть захочешь, ко всему привыкнешь.

Ничего страшного со мной здесь не случалось, напротив, когда вокруг никого нет, то и зла нет. И вот только сейчас по-настоящему нужна помощь! Мой Санди в большой опасности, лежит там сейчас, умирая от боли, а я не знаю, что делать!

Опытные женщины наверняка сумели бы помочь раненому. Мало ли несчастий случается с мужьями, которые всё время рискуют жизнью. Опять же, в посёлке есть знахарь, он бы точно сказал, что делать, снадобий каких-нибудь дал. А может, Кларисса увезла бы сына лечится в настоящую больницу. Я уверена, она бы всё для него сделала!

А я что могу? Мои знания во врачевании ничтожны. Послюнявить ссадины на коленях, когда упадёшь, приложить холодное к синяку, или, если болит голова от жары, нырнуть в воду, вот и весь мой опыт.

С этими удручающими мыслями, прибежав в нужное место, нахожу, что мне надо, и срезав пару самых мясистых, колючих по краям листьев, начавших тут же истекать горьким соком, бегу назад. И всё время думаю, только бы снова не сделать хуже. Я стараюсь-стараюсь, а выходит так, что будто издеваюсь над Санди, будто нарочно хочу ему навредить...

Вернувшись к жилищу, слышу, как наш несчастный пациент тихонько стонет и даже бубнит, уткнувшись носом в траву, вроде бы ругает Молли за настойчивость. Но её это ничуть не трогает, она, упершись мощной лапой чуть выше его поясницы, а другой немного пониже шеи, продолжает с особым усердием вычищать языком развороченную красную рану.

В какой-то момент это начинает пугать, почему бы шакалице не приняться его жрать? Вот так, начав с развороченной спины, где не нужно вспарывать кожу, выгрызать доступную нежную плоть. Я уже собираюсь её отогнать, потому что мне кажется, она вошла во вкус, но тут Молли, увидев, что я вернулась, сама отступает, давая возможность полюбоваться, как она расстаралась.

И мне становится стыдно. Как я могла подумать, что подруга настолько дика и ненасытна! Присев поближе к Санди, уже нахваливаю,

- Милая моя! Какая же ты умница! Кто бы ещё так смог! Вычистила всё отлично! - а братец неожиданно отзывается хрипло и сбивчиво, пытаясь восстановить дыхание после экзекуции,

- Она мне там... ничего лишнего не отгрызла? - Молли обиженно фыркает и поворачивается к неблагодарному задом. Хорошо хоть я не успела оскорбить её подозрением.

- Санди! - мне даже некогда пристыдить поганца, насколько рада его слышать, причём не в бреду, - тебе лучше?

- Лучше, чем что? Чем, когда? - уточняет он, делая попытку сесть, но даже немного поведя мышцами спины, снова падает носом в травяную подстилку, - по-моему мне не совсем прекрасно.

- Не вставай, - мне и на руку, пускай остаётся в том же положении, - я сейчас приложу к ране мякоть алоэ, и очень надеюсь, что на этот раз моё лечение тебе не навредит.

- Дай передохнуть хоть немного, потом делай, что хочешь, Индри, лишь бы поскорее зажило, - согласен на всё. А мне бы для начала, чтобы пугающая краснота и отёк ушли. Я легонько поглаживаю его по плечу, и он тихо расслабляется. Санди очень приятно касаться, руки сами льнут к его загорелому телу, даже отрываться не хочется.

Спустя некоторое время, всё же, очищаю лист алоэ от кожистых покровов, оставляя лишь чистую студенистую мякоть и на свой страх и риск обкладываю ею края раны со всех сторон,

- Потерпи, братец, ещё немного, вот эта штука должна помочь... - Санди шипит, напрягшись и снова сграбастав в кулаки всё, что попалось под руки, но терпит и не брыкается.

И когда я уже заканчиваю, даже сообщает,

- Оно холодит, сначала было неприятно и больно, а теперь - хорошо! - я довольна…

Но надо пошевеливаться, теперь я отвечаю не только за себя, но и за брата, или не совсем брата, и мне нужно чем-то его кормить.

Пунктуальная Молли уже подаёт знаки нетерпения. Ведь мы за суетой даже не заметили, как солнце стало откатываться за деревья, а это значит, уже начался отлив! Море не ждёт, а я ещё даже не на берегу.

- Санди, мы пойдём за рыбой, ты лежи и не двигайся, - накрываю сверху его спину большими листьями, из тех, что приготовили для навеса, - иначе останемся без ужина.

- Я не хочу есть, - сообщает. Тоже мне, господин нашёлся, - лучше посиди со мной, погладь снова, - вот здорово! А я бы и вправду осталась, но, всё же, голову терять не стоит,

- Но мы-то с Молли хотим! Так что отдыхай, - треплю его по вихрам на затылке, чтобы не обиделся, - настало время рыбалки, мы не можем её пропустить! - Санди удручённо вздыхает, зато шакалица смотрит на меня укоризненно, и я без проблем перевожу её посыл,

Глава 9.

Вконец измаявшись, но так и не раздув ни единой искры, отправляюсь в свой тайник в пещерке. Не то чтобы мне было от кого прятать спички, но там на случай шторма или непогоды самое сухое место.

Вынимаю банку, в которой так и храню коробок, и несу его к костру. Складываю шалашиком сухие палочки, внутрь высохшую траву, сверху веточки потолще, сгребаю кругом барьер из угольков и чиркаю спичкой. Эх, черкаш с одной стороны истёрся, но пока ещё вторая не тронута. Прикрыв ладонью маленький огонёк, а права на ошибку, то есть чтобы он потух, у меня нет, очень бережно подношу её к шалашику и подсовываю вовнутрь. Костёр занимается.

- Уфф! - только сейчас выдыхаю, облегчённо вытирая, выступивший от напряжения пот со лба. Даже не заметила, что затаила дыхание, пока несла спичку.

- Ты так расстраиваешься из-за пустяка, Индри, как будто в этом вся жизнь, - слышу насмешку.

А я была уверена, что братец спит, но видно ему и вправду полегчало. И мне становится обидно, что я тут трясусь с ним, как со списанной торбой, а в благодарность он же ещё и насмехается. Но в этом весь Санди: самоуверенный, нагловатый мачо. Он никуда не испарился из этого человека по волшебству, а лишь ненадолго заткнулся и умолк, когда дела казались совсем плохи.

Ну что ж, мой дорогой родственничек, холодная льдинка Индри тогда тоже вернётся,

- А я смотрю, кто-то помирать отдумал? - подпираю картинно щёку кулаком, - не иначе, "полегчало нашей бабке? Стала реже дышать!" - эта присказка всем известна в посёлке и принадлежит знахарю Мигуэлю. Он всегда её употребляет, когда видит, что больному лучше, а тот продолжает мнить себя немощным, или, когда и вовсе симулирует.

- Я не подумал про костёр, прости! - тут же оправдывается, уткнувшись носом в траву, потом вновь приподнимает голову, - не знал, что это важно, - надо же быть таким беззаботным!

- Говоришь не важно? - интересуюсь вкрадчиво, - а ты попробуй высечь огонь из камня или может, трут от солнышка поджечь! Сумеешь? - он собирается с ответом, но вдруг начинает хохотать. Тут же охает, когда смех сотрясает мышцы спины, опускает голову вниз, стонет, потом опять приподнимает и опять еле сдерживаясь, улыбается. В общем одновременно все эмоции: смех сквозь слёзы.

- Я спросила, что-то смешное? Глупость сморозила? - уже злюсь всерьёз. А у Санди аж слезинки собрались в уголках глаз,

- Индри, сестрица, тебе бы надо умыться, а то напоминаешь трубочиста! - взглядываю на свои руки, перепачканные сажей от костра, который я так сильно пыталась спасти, а потом позабыла о том, что копалась в углях.

Прыскаю в ответ. Представляю до чего ж я сейчас неотразима. Хорошо, что есть запас воды. Сначала оттираю руки песком, потом листьями, и только тогда омываю водой, а потом умываюсь. Зеркала нет, так что спрашиваю Санди,

- Ну, что? Всё чисто? – а он вроде как, даже любуется,

- А, ты – красотка, сестричка! – наверное, краснею. Потому что не знаю, приятно мне или неловко, а вдруг, это всего лишь шутка? Алессандро – он такой… шутник.

- Это насмешка? – уточняю на всякий случай, убирая спички, пока не потерялись в песке.

- Это факт! – он по-прежнему лежит на животе, но устроился на сложенных полочкой руках, и может из такого положения созерцать окружающий мир. Вот и созерцает. И его искренняя улыбка подтверждает сказанное. Мне не верится, но уши услышали, мозг принял, а сердце заколотилось от радости. Только бы не разулыбаться, не засмеяться в ответ!

Ну я и дура! Конечно, красавица, когда кругом море, а мы на необитаемом острове. Больно и горестно, оттого, что только таким способом я получаю комплимент от мужчины. Скоро он меня этак вообще будет считать идеальной. На безрыбье и рак – рыба!

- Как твоя рана? – перевожу разговор. Не нужны мне его льстивые признания. Я же прекрасно знаю, что Санди - бабник, каких мало, а может, он вообще, один такой в своём роде: самый ярый и неугомонный, ему бросить пару ласковых слов любой дурнушке, что кошку погладить.

- Если не шевелиться, то почти не болит, и такое чувство, что её стягивает. Это нормально?

- Я посмотрю попозже, - обещаю, - ты придвинешься к костру и будет видно. А сейчас, пока солнце не утонуло в море, мне надо ещё успеть сохранить раковины! – кричу уже на ходу, и убегаю на пляж. Могла бы, конечно, немного подзадержаться, но надо унять дурное сердце. Пусть оно успокоится и отрезвеет, никакая я не красавица, и Санди в меня не влюблён…

Когда возвращаюсь на берег, кусты, граничащие с пляжем, уже отбрасывают длинные тёмные тени. Ещё немного, и всё окутает сумрак. Ничего не успеваю. Странное, забытое ощущение. Дни на острове всегда шли размеренно, приучая к созерцательности и покою. Много ли надо одной не очень спросливой девушке, ну и ещё собаке, разумеется. Но ведь жила же Молли без меня и не умирала, значит, и не помрёт, если что, добудет себе пропитание.

А теперь верчусь ужом на сковородке, а возмутитель моего спокойствия красиво возлежит на ароматных, свежесорванных травах возле костра и в ус не дует.

Я злюсь на себя и негодую на Санди, но понимаю, что по-другому невозможно.

В поисках решения, как сохранить мои деликатесы до завтра, натыкаюсь на неглубокую заводь. Если её перегородить запрудой, то раковины спокойно пролежат в морской воде несколько дней, лишь бы эту кладовую не накрыло шальной волной, иначе моей конструкции придёт конец, и поминай как звали ужин устрицами при свечах. Жаль нет у меня чана с крышкой, как у ныряльщиков в посёлке.

Но иной идеи не приходит, и я усиленно натаскиваю палок и веток из кустов, устраивая запруду, а потом раскапываю поглубже эту самую лужицу и перетаскиваю в неё моё добро. Наказав морским гадам, сидеть смирно, убегаю к своему жилищу уже почти в темноте.

Смешней всего, что моя практичная и лишённая каких бы то ни было иллюзий в отношении мужиков, подруга, на этот раз не побежала меня сопровождать. Ну как же? Кто же останется охранять улов от коварного проглота и неблагодарного бездельника, что разлёгся сейчас возле костра?

Глава 10.

Доев остатки рыбы и запив водой из кокосовой чаши, мою руки из другой и уже собираюсь ко сну. Но вспоминаю, что мне ещё, кое-кому обиженному надо лечить спину,

- Санди, можно рану проверю? - спрашиваю, как будто это надо мне.

- Можно, - ворчит, - я тоже пить хочу!

- А, чего молчим? - подаю ему, - только это не рыба, лакать будешь?

- Не смешно! - фыркает, и чуть приподнявшись, пытается напиться.

- Давай уж напою, горюшко, - ворчу ласково, да и как же не ласково, когда сил нет, как приятно заботиться о нём - неумёхе. Он приподнимается немного, а я одной рукой придерживаю половинку кокоса, нагибая по мере убывания воды, а другой его голову.

Потом снимаю с его спины иссохший лист алоэ. Даже удивительно, с утра был жирным и сочным, а теперь превратился в тоненькую, увядшую тряпочку, держащуюся на одних прожилках, и местами даже присох к ране. Она выглядит неплохо, насколько возможно разглядеть в неверных отблесках костра. Края спокойны, кожа вокруг выровнялась и не пышет жаром, даже слегка стянулась,

- Отличный результат, братец, думаю, завтра будет ещё лучше, а сейчас я приложу свежий листок, - так же обрабатываю его, как и предыдущий, и покрываю сырой мякотью уже смелее прямо края разверзшегося зева. Санди терпит, лишь немного кряхтит, стараясь не стонать, и сжимает кулаки. Опять всё ему разбередила. И сама перепачкалась. Снова надо руки мыть, сок алоэ безумно горек и ужасно липкий.

Обмыв ладони, иду жалеть. Лежит ничком и дышит тяжело, представляю, как у него снова всё разболелось, да ещё и сок в рану попал. Чтобы утешить, мягко и медленно провожу кончиками пальцев вдоль позвоночника до поясницы, - потерпи, уже закончила, сейчас боль утихнет, - и убираю руку, вдруг неприятно ему, или от любого касания больней становится. А он просит,

- Оставь так, пока держишь, совсем не болит.

- Врёшь ты всё, хитрец, - смеюсь, но возвращаюсь и нежно поглаживаю плечи и спину, аккуратно обходя рану.

- Не вру, ты меня лечишь собой, Индри! - искренне, с какой-то даже хрипотцой в голосе, как будто голос от волнения немного надтреснулся. И я ему верю. Мне и самой волнительно касаться его бархатистой кожи. Она нежная, тёплая, мягкая, жаждет моей ласки, а я жажду ею поделиться именно с Санди.

В моей жизни не было ни одного мужчины, кроме отца. Но ведь это совсем не то. Зная, что, прямо скажем, не удалась внешностью, я никогда не позволяла себе даже подумать всерьёз, что со мной произойдёт что-то подобное. Особенно, на необитаемом острове.

Я здесь перестала мечтать на сон грядущий, что когда-нибудь у меня появится кто-то. Грёзы – не то, они сознательный уход от реальности, как и любовные романы. Зачитанный до дыр трактат, не пригодился ни разу ни для кого. Я уж не говорю, что для этого завидного красавчика, от которого исходит такая аура мужской энергии, что даже простое целомудренное поглаживание раненой спины, вызывает в теле странные чувственные волны, будит моих спящих до сих пор, мотыльков.

Санди, окончательно расслабившись, прямо подставляется под руку, ему уже почти не больно, но видимо, приятно.

А костру тоже необходимо моё внимание, дрова совсем прогорели, и надо подкинуть пламени новой пищи, как же некстати, но огонь важнее всего,

- Всё, больной, хорошего помаленьку, пора, - с трудом отрываюсь от своего занятия, мне оно тоже пришлось по душе...

- Индри, может быть, не пойдёшь сегодня в пещеру? - спрашивает, пока я подкладываю в огонь сухих веток, - здесь столько травы, как на двуспальное ложе. Почему бы тебе не остаться со мной?

- Ещё чего? - хитрый лис. Понимаю, конечно, что ничего он мне не сделает в таком состоянии, да я, если что, и Молли кликну.

Но, если честно, с удовольствием бы осталась. Интересно, как это - спать вместе? Я не о ночи любви. Просто хочется понять, почувствовать рядом мужчину, как он дышит во сне, возможно, прижимается случайно, и от касания становится тепло и спокойно, кладёт руку на меня или обнимает. Наверное, это чертовски приятно!

Но, всё-таки, должен этот неуёмный ловелас понимать, что его уловки видны насквозь.

- Не уходи. Побудь хотя бы немного, можешь даже со мной не разговаривать, просто полежи рядом, - ну и, как тут откажешь? Тем более, самой не уйти. Закончив с костром, соглашаюсь,

- Полежу совсем недолго и пойду к себе, а то Молли обидится, - укладываюсь на спину, хоть и около, но даже не касаясь Санди.

- Что ты видишь? - спрашивает.

- Звёзды. Они здесь совсем близко и повсюду рассыпаны бриллиантами по чёрному бархату, собирай, не хочу.

- Расскажи мне про них. Пожалуйста! – «можешь не разговаривать», называется! Да я сама с удовольствием! Целый год моим слушателем была только Молли! Причём, именно слушателем, а не собеседником, хотя у неё точно есть талант передавать мысли без слов.

- Никогда не интересовалась небом, а ведь папа не раз говорил, что ориентируясь только по звёздным небесным картам, можно проложить маршрут судну и не бояться, что собьёшься с курса. И сейчас прямо над нами, созвездия, которых я не знаю, но если долго вглядываться и верить, что огоньки не случайно разбросаны, то можно увидеть фигуры людей и животных.

- Расскажи про людей. Кого ты видишь над собой?

- Мне кажется, - присматриваюсь к бриллиантовым россыпям, стараясь мысленно провести линии между ближайшими светящимися точками, - девушку. Стройную девушку... да, да! У неё длинные волосы, длинные ноги, а руки она простирает вперёд.

- А, что впереди? - спрашивает братец. И я переключаюсь на следующую группу звёзд. Внимательно всматриваюсь, сама себе не веря, потому что,

- Там мужчина, или парень, но точно, не женщина! Слишком широкие плечи и узкий таз, да и ростом выше девушки.

- Что он делает?

- Он стремится навстречу. Лицо повёрнуто к ней, ноги будто бы бегут, а руки распахнуты для объятий! - удивительно, почему раньше я никогда не замечала этой картины, и сколько ни силюсь теперь перестать её видеть, придумать новые линии между огоньками, связать ими другие силуэты и образы, не получается. Оправдываюсь, - когда сможешь лежать на спине, как я, сам всё это разглядишь, не вру.

Глава 11.

Почему я тогда напал на неё по-хамски? Сам не знаю... Вернее, очень даже знаю! Теперь уж прятаться от правды, смысла нет…

Все девчата и молодухи в посёлке радовались любому моему вниманию. Я это внимание чую за версту, и не скрыть его никакими причинами и аргументами. Даже в поселковой школе, когда наша классная дама сестра Матильда оставляла меня после уроков убирать класс, подходила ли моя очередь или без очереди, я понимал зачем.

Эта чопорная тётка никуда не удалялась на время уборки. Напротив, под видом проверки тетрадей или ещё чего-нибудь, она голодными глазами следила, как я сдвигал парты, переворачивал стулья, как закрывал окна и тянулся тряпкой до самого верха школьной доски, чтобы стереть мел.

Мне было четырнадцать или пятнадцать, и я уже тогда знал, не питая ни малейших иллюзий, чего им всем надо, от несмелых тринадцатилетних девчонок до пятидесятилетних, а то и старше, опытных матрон. Они и не скрывали.

И только холодная цапля Индри глядела на меня прозрачными оценивающими глазами, что бы ни делал. Оттого и прозвал её цаплей, услышав это обидное прозвище от матери.

А в то утро, изрядно приняв на грудь, потому что надоели мне все эти дуры, все эти утра, похожие одно на другое, и надо было смыть осадок ночи, проведённой, как и множество предыдущих, в чужой постели, с очередным телом, голодным и ненасытным, я, вернувшись домой и, придя на кухню, увидел её ножку.

Может, она её выставила не специально, но мне тогда подумалось, что нарочно, чтобы ткнуть носом, вот мол,

- Смотри, придурок, но не касайся! Не про тебя эта красота! Довольствуйся коротконогими похотливыми резвыми сучками, которые сами горазды залезть тебе в штаны! Но меня тебе не видать, как своих ушей! - и я сорвался.

Ну, думаю, сейчас покажу этой недотроге небо в алмазах, сама будет вымаливать,

- Не останавливайся, Санди! Продолжай! - и получил!

Получил от той самой, единственной, не которая меня хотела, а которую хотел я...

Жизнь пошла наперекосяк, оказалось, что иных смыслов в ней не было. Я уже очень давно проживал ночи в чужих постелях, а дни в своей, чтобы отдохнув, снова отправляться в чужие. Так бы и состарился. Сначала бы женился на чьей-нибудь богатенькой дочурке, мамуля бы подыскала партию, как Неоле, даже не сомневаюсь. А мне было бы всё равно, они одинаковые, но только женой ограничиваться я не собирался, ишь чего захотели! Жизнь коротка, а я у себя один любимый, так чего отказываться от удовольствий? Однако, высокомерная цапля Индри повернула мою судьбу в противоположную сторону.

Сначала злился на неё, ненавидел, за то, что лишила самого ценного, злорадствовал, когда мать выставила сестрицу из дома.

А потом она пропала, и все подумали, что Индри утонула, а я растерялся. Поверить не мог, она - пловчиха от бога, что угодно, но только не утонула. Сбежала, попала в руки к злодеям, но жива.

Даже когда нашлась её одежда на берегу, задавался вопросом: если сознательно пошла на это, зачем раздеваться? Утопиться можно и в одежде, даже гораздо легче...

Но дни шли, вестей не было, тело не отыскали, и я затосковал. Оказалось, что сводная была мне важна, и дорога сильнее, чем я думал. Только ничего не вернёшь, а винить себя в чём-то – не в моих правилах, это удел слабаков. И я забил, загнал под лавку щемящее чувство вины, не позволяя ему высовываться на поверхность души. Тем более, начались свои проблемы.

Надо мной смеялись, узнав причину отказа от прежней жизни, обидно, больно. Я никогда не был изгоем, что угодно: любовь, зависть, симпатия, злость, вот чувства, которые люди мне дарили. Но, что такое унижение и отторжение, словно прокажённый, не знал.

Я редко ходил в церковь, разве что по праздникам, когда мать особенно настаивала, но тут подумалось: может, там ответы?

Падре Адриан был крайне изумлён моим визитом, да ещё и в будний день, но препятствовать не стал, напротив, на мою просьбу об исповеди, сразу пригласил в кабину.

Не знал, как начать, но преподобный сказал, чтобы с главного.

И я ему поведал о том, как несправедливо мы с матерью обошлись с Индри. Он лишь вздохнул и обещал молиться за её душу. Тут в порыве откровения я решил, что наибольший мой грех – прелюбодеяние, о чём поспешил доложить падре.

Вместо искупления преподобный Адриан повелел перечислить соблазнённых жертв, и я начал…

… Через два часа падре красный, вспотевший, взъерошенный, как курица, которую гоняли собаки, выскочил из кабины со словами,

- Довольно, сын мой! Продолжим завтра, ты и так задал мне работы, целую ночь в молитвах проведу!

- А, поможет? – усомнился я, глядя на священника.

- Им, надеюсь, а ты в чём помощи ищешь? – уточнил он, отирая пот со лба.

- Хочу опять полноценным мужиком стать! – чего же ещё? Адриан закатив глаза, указал на дверь,

- Ты свою норму на три жизни отработал, болван! Всю женскую половину посёлка от семнадцати до сорока спасать надо! Молись и кайся!

От этого стало ещё тошнее, никто меня не понимает, никому я не нужен! А вот Индри бы поняла, да она и не смеялась и тайну мою хранила. Это мама подслушала разговор, а так бы не узнала, и никто бы не узнал.

Что ещё оставалось? Цапли Индри не стало. Оказывается, без холодных оценивающих глаз, таинственной то ли полуулыбки, то ли полунасмешки, жизнь становится серой и унылой. Некому больше доказывать, что я - лучший, да и доказательства кончились. Индри своим ударом, не говоря ни слова, всё сказала, показав мне истинную мою цену. И цена эта: ломаный грош в базарный день!

Бывшие подружки и друзья, кто подколками, кто наигранным сочувствием, обрыдли. Мама оказалась совсем не тем человеком, кого можно уважать. И я подумал: "Почему бы не отправиться вслед за сестрицей?" - имея в виду, утопиться. С этой самой мыслью, что мы обязательно должны встретиться на небесах или морском дне, кинулся в воду.