Исправленные ошибки. Книга 1: Разделённая душа

Пролог

Иногда тишина кричит громче любого звука. А самый страшный монстр — это не тьма под кроватью, а пустота внутри. Та, что пожирает тебя изнутри, пока от «я» не останется лишь тонкая, хрупкая скорлупа.

Однажды моя скорлупа не выдержала.

Я сделала шаг в ничто, думая, что это конец. Но Вселенная, как оказалось, не знает слова «ничто». Вместо забвения меня поймал Город. Идеальный, безупречный и бездушный. Его прямые улицы и молчаливые обитатели были ужаснее любого ада. Адом правит страсть. Здесь же царило спокойное, разумное отчаяние.

Им правил Он. Страж. Архитектор. Его глаза были лишены эмоций, а голос звучал как откалиброванный сигнал. Он предложил мне выбор из двух путей, но оба вели в тупик.

Я нашла третий. Путь, которого не было в его списке. Путь, который начался не с бегства, а с простого вопроса, обращённого к нему и к самой себе:

«А что, если остаться?»

Глава 1. Последний пряник в полночь

Иногда тишина кричит громче любого звука.

А самый страшный монстр — это не тьма под кроватью,

а пустота внутри...

Тишина в комнате была густой, вязкой, словно её можно было потрогать. Карина лежала на спине, уставившись в потолок, который в предрассветных сумерках напоминал грязный лист бумаги. В голове, вопреки всем усилиям, царил не покой, а навязчивый, монотонный гул. Не мысль, не чувство — просто шум, под который невозможно было услышать себя.

Она достигла черты, за которой не осталось сил. Работа, за которую она ухватилась, как тонущий за соломинку, не спасала. В попытке взять под контроль хоть что-то, она составила план: лечь в 21:00, подняться в 6:00. Не для бодрости. Ради иллюзии порядка. Чтобы доказать себе, что ещё может что-то решать.

И — о чудо — сработало. Измождённые тело и разум капитулировали. Она провалилась в тяжёлый, безсновидный сон ровно в девять. Казалось бы, победа. Убогая, но победа.

Но Вселенная ждала этого момента, чтобы явить новый абсурд.

Ровно в полночь её сознание выдернули из небытия. Не крик, не звонок, не кошмар. Её разбудило одно-единственное, навязчивое, физически ощутимое желание, возникшее из ниоткуда: пряник. Самый обычный, дешёвый, медовый пряник.

Лежа неподвижно, она ощущала, как это желание живёт в ней собственной, отдельной жизнью — настойчивой и всепоглощающей. Это был не голод. Это был крик организма, измождённого годами борьбы, последняя попытка выжать из себя каплю дофамина, чтобы заглушить отчаяние. Этот пряник был символом всего, чего её лишила жизнь: простой, доступной, дешёвой радости, которую она не могла себе позволить даже в мыслях.

Она так и не сдвинулась с места. Не пошла на кухню. Безвольно раскинувшись на постели, она провожала взглядом, как за окном чёрный цвет ночи медленно разбавлялся грязно-серыми тонами. Мысль о прянике отступила, сменившись чем-то гораздо более страшным — полной, оглушающей тишиной внутри.

И тогда накатили мысли. Липкие и беспощадные. Не о работе, не о долгах. О самой Жизни. О её фундаментальной неправильности, которая тянулась, как кривое полотно, с самого начала.

Кто я? Дочь? Но её детство было украдено. Любовница? Но в объятиях она чувствовала себя проституткой, продающей тело за капли мнимого тепла. Её личность рассыпалась на набор травмированных масок, под которыми не было ничего, кроме ветра пустоты.

И самый страшный вопрос, от которого перехватывало дыхание: Зачем это «я» вообще находится здесь? Ради какого финала, если все промежуточные уровни уже пройдены и оказались бессмысленными?

Она оглянулась на свои отношения. Они снова разъехались — на этот раз окончательно. После вечерней ссоры он хлопнул дверью и уехал к своим родителям. Вроде в отношениях, а вроде и одна. Эта фраза висела в тишине пустой квартиры, как приговор. Была ли она с ним из-за любви? Или из-за страха остаться в этой оглушающей тишине наедине с собой?

Вроде есть семья, но всё равно одна... Мать, сестра, брат... Они существовали где-то там, в параллельной вселенной своих забот. Она была для них фоном, размытым пятном на семейной фотографии. Её боль была её личной проблемой — неудобной и неуместной.

И тогда родился самый чёрный, самый логичный вопрос: Для чего всё это? Для чего поддерживать жизнь там, где её нет?

Она не боролась больше. Не искала опровержений. Эта мысль легла на неё всем своим весом, и под этим весом стало легко. Страшно, но легко. Это было решение. Не импульс, не истерика. Холодное, трезвое, окончательное решение.

Она медленно поднялась с кровати. Деревянные полы холодом пронзили босые ступни. Она не смотрела по сторонам. На краю стола лежал листок, но писать было нечего. Все слова уже были сказаны, все крики — прокричаны. Все «прости» и «почему» давно истлели в бесплодных диалогах. Какая разница? Двинулась в ванную. Этот путь был самым осознанным поступком за последние годы.

Что было дальше? Боль была не в технических деталях. Боль была в тех тридцати годах, что привели её к этому порогу.

А что было после? С теми, кому и так было плевать? Они, наверное, вздохнули с облегчением. Или сделали вид, что огорчены. Или просто продолжили жить, освободившись от её неудобного присутствия. Это не имело значения. Её история для них закончилась.

И вот она очнулась. Точнее, не очнулась, а... просто оказалась в другом месте. Первым чувством было не удивление, а горькое разочарование. «И это всё? Никакого света? Никакого суда? Просто... очередной пустой коридор?»

Но затем она осознала: не было ни боли, ни страха, ни сжимающей грудь тяжести. Она сделала глубокий вдох, и её грудь расширилась без привычных тисков.

Она выдохнула, и с этим выдохом из неё вышло всё: долги, предательства, одиночество, боль отцовского безволия и материнского равнодушия, горечь от любви, которая оказалась игрой, усталость от бесконечной борьбы.

Главное было не в том, куда она попала. Главное было в том, что её больше не было в том мире, из которого она ушла.

И в этой новой, чистой тишине, не осквернённой гудением тревог, она наконец-то обрела покой. Не счастье. Не радость. Покой. И для души, измотанной до последней ниточки, этого было достаточно.