Излучение

1. Влада

— Это просто невозможно! — швыряю очередную папку документов в самый дальний уголок мраморного стола и подхожу к высокому окну, ненавистным взглядом оглядывая просыпающийся город с двадцать второго этажа элитного офиса. — Одно и то же каждый, мать его, день: работа — школа — дом, дом — школа — работа!

— Не «работа — школа — дом», а любящий, красивый и заботливый бизнесмен-муж, очаровательный десятилетний сын, роскошный особняк на Рублевке и апартаменты в «Москва-Сити», Влада, — успокаивающе шепчет добрая подруга и по совместительству отличная коллега, протягивая кружку горячего «Латте», которое Олеся стабильно заваривает каждое утро уже на протяжении полугода. — Может, тебе стоит взять небольшой отпуск? Перезагрузиться, так сказать. Провести время с семьей.

— Я предлагала Андрею куда-нибудь слетать, но не тебе ли знать, какой он занятой.

Глубоко вздохнув, почти театрально падаю на кожаный диван в нашем просторном кабинете и делаю небольшой глоток давно полюбившегося мне напитка, настраиваясь на предстоящий рабочий день.

—У него на все одна отмазка: «Прости, малыш, — командировка». Я даже не помню, когда в последний раз мы проводили время вместе. По-настоящему, понимаешь? Не светский вечер в ресторане, а обычный семейный поход в кино, прогулка по ночному парку.

Замолкаю и гляжу в стену. Ту самую, на которой весит картина моей «образцовой», как говорят СМИ, семьи. Я с мужем, счастливые, с искренней улыбкой до ушей, держим за руки нашего долгожданного сына, приподнимая его над землей. Это было еще в две тысячи восемнадцатом, когда Даниилу исполнилось всего три года. Тогда мы действительно были той самой идеальной семьей.

Прошло уже почти семь лет и многое поменялось. Особенно изменилась наша супружеская любовь. Да и любовью эти отношения назвать сложно. Скорее, крепкая дружба, которая обычно бывает между давними друзьями, которые продолжают общение из чувства долга, а не по собственному желанию.

Честно, сама не понимаю, как все дошло до такого. Порой мне казалась, что муж потерял ко мне интерес, и вполне обоснованно: мне уже тридцать один год, я самодостаточная и уверенная в себе женщина, кроме того, я десять лет как мать. Редко улыбчивая, но всегда с холодным выражением лица и пронзительным взглядом.

Казалось бы, как милая, энергичная и лучезарная голубоглазая девушка с точенными чертами лица и острым подбородком, с пепельно-блондинистыми, слегка вьющимися густыми волосами до лопаток, пухлыми от природы губами и густыми темными бровями, модельного роста в сто семьдесят пять сантиметров и не менее модельной, выстроенной годами тренировок фигурой, могла стать такой меркантильной и бесчувственной, вечно жалующейся на жизнь, замужней дамой.

Оказалось, дело не в муже. Дело во мне. Я сама потеряла интерес к нему, к рутине, к собственной жизни. Я бы сказала, что еще юна и наивна, что это глупые гормоны и мне просто нужно сходить в клуб, развеяться, но вот проблема: мне уже, черт возьми, тридцать один год, я — мать и жена, и мне придется доживать оставшуюся половину (или меньше) томительных лет, пока не предстану перед ярким закатом тусклого финала.

— Знаешь, — прорезаю тишину и перевожу взгляд на Олесю, которая уже давно сидела напротив меня, воображая в голове картинку моего бытия. — В последний раз я была счастлива, когда училась в школе. Помню, как до беспамятства любила Диму из старших классов. Как сбегали с уроков, прятались в чужих подъездах и делили напополам булочки с буфета. В то время я впервые пришла домой пьяная и родители целый месяц не давали мне ни копейки в школу, предостерегая от возможных пьянок. Тогда Димка начал подрабатывать, чтобы покупать мне выпечку в столовой. Мамины бутерброды я отдавала ему. Не любила домашний паштет.

С ироничным смешком я тихо встаю с дивана, медленно подходя к столу, обставленному разными цветами, новейшей техникой и некоторыми документами, и беру в руки ту самую папку, которую кинула еще около получаса назад.

— Мы недолго были вместе. Год или около того. Оказалось, его подработки контролировались криминальными людьми. Он еще совсем ребенком был, повелся, чтобы радовать меня подарками. Но завалил какое-то задание и его убили. Я сильно страдала, с трудом окончила школу. Думала, не влюблюсь больше, пока не познакомилась с Андреем в университете. И, знаешь, влюбилась. Но не полюбила.

— Тебе стоит поговорить об этом с семейным психологом, — посоветовала подруга, на что я лишь горько усмехнулась.

— Психолог?

Эта мысль заставила меня рассмеяться самым горьким смехом, который существует в этом мире. Да, отличная идея почувствовать себя еще более неудачливой и отчаявшейся в себе женщиной, чем кажусь себе в настоящий момент.

Со смешком я опустилась на мягкий кожаный стул цвета чистейшего мрамора, перебирая груду договоров, с которыми мне предстоит ознакомиться в течение рабочего дня, который должен закончиться на час раньше обычного. Спасибо «любимому» мужу, который запланировал очередную встречу на предстоящий вечер.

— Не вижу согласия главы «Ликующего» (вымышленный, особенно опасный район Москвы, населенный неблагополучными семьями, людьми, страдающими алкоголизом и наркоманией, и т.п.) на снос заброшенных зданий.

— К сожалению, Павел не подписал подобных бумаг, — отвечает Олеся, и я моментально вспыхиваю от злости.

— То есть, как? — поднимаю глаза и впечатываю их в подругу, сжимая и разжимая челюсти. — Мне казалось, что встреча прошла успешно. Не ты ли говорила мне о долгожданном «компромиссе»?

— Говорила. Но он предпочел изменить решение в последний момент.

— С какого хрена?!

— Кажется, в администрацию устроился очередной столичный юрист-практикант, который уж очень разбирается в договорах. Он счел сделку невыгодной для их района и просит о новой встрече с тобой, Влада, для решения «недоразумений».

С протяжным стоном отбрасываю бумаги куда подальше, массируя переносицу аккуратными пальцами, украшенными дорогущими кольцами Cartier в минималистическом стиле. Вероятно, вечер с мужем придется отложить.

2. Влада

Машина плавно скользила по асфальту, который с каждым километром всё больше покрывался паутиной трещин. За окном привычный лоск «Москва-Сити» сменился унылой серостью панелек, затем — повидавшими царскую Россию хрущёвками, а потом и вовсе начался частный сектор, больше похожий на трущобы.

«Роллс-Ройс» привлёк внимание людей. У подъездов замирали кучки подростков с банками энергетиков, а какой-то бородатый мужчина в засаленной телогрейке что-то недоброе прокричал нам вслед. Дмитрий лишь напрягся, крепче сжимая руль.

— Останови у того бара, — указала я на покосившееся здание «приличного» бара с вывеской «Удача», где буква «У» давно погасла. Это было место, которое Павел Александрович упоминал в переговорах как «неофициальную резиденцию».

Дверь открылась, и меня окутал густой, спёртый воздух, пахнущий дешёвым пивом, табаком и немытыми телами. Внутри было полутемно, дымно. Разговоры смолкли, когда я переступила порог. Десятки глаз — колких, любопытных, враждебных — уставились на меня. На мои лоферы, на мою сумку, на моё лицо, которое, должно быть, светилось здесь, как луна в помойке.

— Успенская Владислава Олеговна?

Поворачиваю голову, замечая официанта с блокнотом в руках. Медленно киваю, и молодой мужчина провожает меня вглубь ужасающего места, в центральную часть заполненного бара.

Несмотря на кошмарное изобилие самых разных людей (не самых приятных, если так можно выразиться), круглые диваны в самом ядре адского пространства были свободны, за исключением полноватого мужчины, вальяжно расположившегося на одном из них.

— Павел Александрович, — коротко приветствую и киваю, усаживаясь на край противоположного от него дивана, ставя сумочку на свои колени. — Интересное, однако, место встречи вы выбрали.

— Извините, барыня, — насмешливо хмыкает, отпивая виски из стеклянной рюмки, отчего мне становится до невозможности омерзительно и дискомфортно. — Чем богаты, как говорится.

— Извольте, — пародирую образ, как он выразился, «барыни», раздраженно приподнимая бровь. — Все могло бы быть более цивилизованно, если бы переговоры прошли в моем офисе. Я бы отправила за вами комфортную машину.

— О, что вы! — очередная свинская насмешка. — Какие там переговоры, Владислава Олеговна. Так, дружеская беседа. Мы ведь с вами партнеры, не так ли?

— Конечно, если вы подпишите договор.

— Обязательно! На наших условиях.

— Павел Александрович, — перебиваю я. — Бизнес-партнерство — это о компромиссе. Здесь нет «мое» или «твое». Здесь есть «общее», «единое». Будьте добры перечитать условия, с которыми вы любезно согласились на прошлой неделе. Вы не можете вальсировать, мне нужен четкий ответ.

Резко встаю с дивана и швыряю папку с договорами на стол. Честно, надоело. В жизни серо, так еще и на работе напряг. Нервы действительно сдают и держать статус «холодной королевы» становится труднее. Кроме того, теперь меня беспокоит нескончаемая чреда раздражительности и чрезмерной сентиментальности.

— Мой юрист в командировке, — ублюдок тоже встает, поправляя ткань дешевого пиджака, — дайте мне четыре дня. Я еще раз ознакомлюсь с документами и постараюсь найти... наиболее выгодные условия для нас двоих.

— Вы должны были сделать это еще две недели назад, Павел Александрович. — Бросаю на него полный презрения взгляд и разворачиваюсь, бросая через плечо короткое: «Не провожайте».

Я резко рванула к выходу, ослепленная яростью и унижением после разговора с этим провинциальным хамелеоном в дешевом пиджаке, и врезалась во что-то твердое и неподвижное, застывшее у самой двери как воплощение самой тьмы и молчания; его руки, покрытые причудливыми татуировками, которые выглядели как древние руны или следы от пут, мгновенно схватили меня за плечи, не давая упасть, и это прикосновение было обжигающим, словно клеймо, выжженное на моей шёлковой ткани и на коже под ней, проникающее прямо в нервные окончания, заставляющее сердце биться с неприличной, дикой частотой, от которой перехватывает дух. Я подняла голову, чтобы огрызнуться, и мир внезапно сузился до двух точек, двух зеленых провалов в самое пекло безумия — его глаза, невероятно яркие, ядовито-изумрудные, с густыми черными ресницами, были прикованы ко мне с такой интенсивностью, что стало физически трудно дышать.

Он был огромным, на голову выше меня, с резкими, чужими чертами лица — острыми скулами, пухлыми губами, мокрыми, иссиня-черными волосами, Он был одет в грязный черный бомбер на голое тело, так что я видела каждый рельеф его мускулатуры, каждый напряженный мускул на прессе, и в рваные джинсы, запачканные чем-то темным. От него несло дымом и опасностью, он был американским оборванцем, криминальным элементом, нищим и чужим. Его пальцы, сильные и шершавые, впились в мой шёлк, не желая отпускать, словно боясь, что я растворюсь как мираж, если он ослабит хватку; он не сказал ни слова, не издал ни звука, он просто дышал — тяжело, почти зверино, с легким присвистом, и не отрывал от меня этого гипнотического, больного, проникающего под кожу взгляда, который видел не Владиславу Успенскую, жену миллиардера, а что-то иное, что-то, что существовало только в его воспаленном сознании.

— Отпусти, — выдохнула я, и мой голос, обычно такой уверенный и холодный, дрогнул, предательски сорвавшись на полусломленный шепот.

Но он не ослабил хватку, напротив, его пальцы сжались еще сильнее, и он сделал шаг ближе, заслоняя собой весь этот жалкий бар со всеми его обитателями, весь внешний мир, заполняя собой все пространство вокруг меня; и его глаза, эти два зеленых пламени, пронзили меня насквозь, выворачивая душу наизнанку.

Я вырвалась, действуя на чистом адреналине, отпрянув к двери, чувствуя, как дорогая ткань моего блейзера надрывается под его пальцами. Он не стал преследовать; он просто остался стоять там, в полумраке, огромный и молчаливый, и провожал меня своим взглядом, тяжелым и прилипчивым, как смола. Этот взгляд я чувствовала на своей спине даже тогда, когда уже выскочила на улицу и почти бежала к машине.