Измена. Беременна от предателя

Глава 1: «Стеклянный дом»

Глава 1: «Стеклянный дом»

Будильник зазвонил с настойчивостью сварливого сторожа. Я потянулась рукой к теплому месту на матрасе, где обычно спал Марк, но простыни уже остыли. Снова. Он ушел, даже не попрощавшись.

Не оставил ни записки, ни следов на подушке, кроме едва уловимого запаха своего одеколона — той самой дорогой туалетной воды с нотками сандала, которую я выбрала ему на прошлое Рождество.

Раньше он ненавидел её, говорил, что пахнет как «дедовский комод», но теперь, кажется, поливал себя литрами. Может, чтобы заглушить другие запахи?

Я натянула его футболку, забытую на спинке кресла. Ткань была мягкой, почти стертой от многочисленных стирок, но все еще хранила отголоски его тела. Когда-то он смеялся, что я ворую его одежду, как сорока блестяшки.

«Зато я всегда с тобой, даже когда тебя нет», — парировала я, а он целовал меня в макушку, обещая никогда не оставлять одну. Вранье. Красивое, сладкое, как пропавший мед.

На кухне царил привычный хаос его утренней спешки: недоеденный тост с авокадо (он внезапно стал фанатом ЗОЖ три месяца назад), чашка с остатками эспрессо, лужа пролитого молока на столе.

На холодильнике — записка, прилепленная магнитом из Майами: «Совещание в 8. Не жди вечером — задержимся с кейсом». Почерк съезжал вниз, будто писался на бегу. Я провела пальцем по холодному стеклу дверцы, оставив мутный след.

Ровно три года назад на этом месте висела открытка с его корявыми каракулями: «Спасибо, что ты мой сегодня, завтра и все следующие "после"». Теперь тут красовались лишь счета и реклама пиццерий.

Я налила себе кофе, но первый глоток обжег горло горечью. Марк перестал пить кофе по утрам. Раньше это был наш ритуал: он молол зерна, я готовила круассаны, мы болтали о пустяках, пока солнце не заливало кухню золотом.

Теперь он выбегал из дома, едва успев проглотить смузи, и я сидела одна, слушая, как тикают часы.

— Ты слишком много анализируешь, — сказала бы Лиза, моя лучшая подруга, если б узнала, что я считаю чашки в раковине, как улики. Но я не анализировала. Я чувствовала. Брак — это не контракт и не совместные фото в Instagram.

Это тысячи незримых ниточек: как он поправляет одеяло, когда я ворочаюсь во сне, как целует мою родинку на плече, прежде чем заснуть, как шепчет «я тут», даже если мы в ссоре.

Эти ниточки рвались одна за другой, и я ловила себя на том, что пытаюсь связать их зубами, пока не начинала задыхаться.

Работа. Я открыла ноутбук, укутавшись в плед, который Марк подарил мне на первое Рождество вместе с дурацким эльфийским свитером.

«Теперь ты официально член моей сумасшедшей семьи», — сказал он тогда, а я разревелась, потому что моя собственная семья развалилась, когда мне было пятнадцать.

Фриланс-дизайнер — звучит романтично, пока не поймешь, что твой главный собеседник — кошка, тыкающая лапой в экран. Я создавала логотипы для стартапов с названиями вроде «БиоГрин» или «КликФуд», пока Марк спасал корпоративных гигантов от банкротства. Наши миры когда-то пересекались, как спутники на орбите, но теперь летели в разных галактиках.

В перерыве я залипла на его Instagram. Марк выложил фото с конференции: он в идеально сидящем костюме, улыбается в камеру с бокалом шампанского. Подпись: «Команда — это семья». Я прокрутила ленту вниз.

Полгода назад он отмечал наш юбилей ужином при свечах. Год назад — выложил моё фото с подписью «Моё всегда». А теперь… Тегнутых фото не было. Вообще.

— Ты ревнуешь к работе, — бросил он как-то, когда я попросила выключить телефон за ужином.
— Нет, — ответила я. — Я ревную к тому, что она забирает тебя у меня.

Он не понял. Или сделал вид.

Сообщение от Марка:

«Прости, не успеваю на обед. Закажи себе что-нибудь. Люблю».

«Люблю» — как подпись в деловой переписке. Я замерла, глядя на экран, пока кошка Мэйси не ткнула меня мокрым носом в локоть.

— Да ладно, — проворчала я, открывая приложение доставки еды. Его аккаунт: логин «Mark_Sharp», пароль «Sophie0807» — мой день рождения. Он не менял его с тех пор, как мы начали встречаться.

Корзина пестрела заказами: «суши-сет для двоих», «вино Просекко», «шоколадный фондан». Даты — последние две недели. Адрес доставки — не наш дом. «Уиллоу-стрит, 17» — офисный комплекс в двадцати минутах езды.

Сегодняшний заказ: «Салат Цезарь и латте с миндальным молоком». Для кого-то, кто не пьет коровье. Я ненавидела миндальное молоко.

— Командировка в Бостон, — буркнул он вчера, швыряя рубашки в чемодан. — Вернусь в пятницу.

Ложь. Гладкая, как его накрахмаленные воротнички. Я закрыла вкладку, будто обожглась.

Не накручивай. Может, он заказал обед для коллег?

Но Марк терпеть не мог тратить деньги на других.

«Лучше купи тебе новое платье», — говорил он, когда я предлагала помочь бездомному у метро.

Три года назад в этот день он стоял передо мной в смокинге, дрожащими пальцами завязывая ленту на моем свадебном платье.

— Ты моя единственная «юрдическая проблема», которую я хочу решать вечно, — пошутил он, и я рассмеялась, хотя слезы катились по щекам.

Теперь я расставляла тарелки на столе, стараясь не смотреть на часы. Утиная грудка в гранатовом соусе, трюфельное ризотто, шоколадный фондан с малиной — всё, что он любил.

Свечи, лепестки роз, плейлист с нашими песнями: «Perfect» Эда Ширана, «All of Me» Джона Легенда. Глупо? Еще как. Но я верила, что стоит мне махнуть рукой — и он окончательно растворится в своих кейсах, как сахар в кипятке.

Я принесла из кладовки бутылку «Шато Марго» — ту самую, которую мы купили в Париже на медовый месяц. Тогда он поклялся, что откроет её только в особенный день. «Как сегодня?» — спросила я вслух, но тишина не ответила.

Девять. Десять. Одиннадцать. Полночь. Я сидела за столом, ковыряя вилкой остывшее ризотто. Свечи догорели, оставив наплывы воска, похожие на слепки моих надежд.

Глава 2: «Последняя капля»

Глава 2: «Последняя капля»

Он не ответил.

Не сразу.

Сначала его глаза метнулись к телефону в моей руке, потом к двери, будто рассчитывая, что Алисия постучится и спасет его от этого разговор

а. Его пальцы сжались в кулаки, затем разжались, беспомощно повиснув вдоль тела. Я ждала. Ждала, что он рассмеется, скажет:

«Это шутка, Соф, конечно же нет», обнимет так крепко, что все мои подозрения рассыпятся, как бисер с порванной нитки.

Но Марк лишь выдохнул:

— Это не… Мы не…

Голос сорвался, как старая пленка в магнитофоне. Он поправил галстук — черный, с едва заметным узором из змей. Новый. Я не помнила, чтобы у него был такой.

— Сколько раз? — спросила я, и от звука собственного вопроса меня затрясло.

Он опустил голову, пряча лицо в тени. Капли воды с его волос падали на паркет, образуя темные точки, будто следы невидимых слез.

— Один. Всего один раз. Это ничего не значило, я…

Его слова ударили меня в грудь, вытеснив воздух. Я схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Один раз. Всего один. Как будто предательство можно измерить, как дозу яда.

— Когда? — прошептала я.

Он промолчал, и я вдруг поняла: он считает. Считает дни, часы, минуты, чтобы выбрать ложь, которая прозвучит правдоподобнее.

— Месяц назад. После презентации. Мы выпили, и…

Я засмеялась. Звук вышел хриплым, чужим.

— Ты даже не можешь вспомнить дату? Или их было так много, что запутался?

Он шагнул ко мне, но я отпрянула, как от огня.

— Не прикасайся ко мне! — крикнула я, и Мэйси, испуганно мяукнув, юркнула под диван.

Марк замер, его рука повисла в воздухе.

— Соф, прости. Я был в стрессе, этот кейс…

— В стрессе? — перебила я. — У меня умерла мама, когда я сдавала выпускные экзамены! Я не спала ночами, пока ты строил карьеру! И ни разу не подумала залезть в постель к первому встречному!

Он вздрогнул, будто я ударила его. Хорошо. Пусть болит.

— Это была ошибка, — пробормотал он. — Я люблю тебя.

Слова, которые когда-то заставляли мое сердце биться чаще, теперь звучали как насмешка.

— Любишь? — Я схватила со стола бутылку «Шато Марго» и швырнула ее в стену. Стекло разлетелось на осколки, красное вино брызнуло по обоям, словно кровь. — Ты любишь только себя!

Марк не шелохнулся. Вино капало с его щеки, смешиваясь с дождевой водой.

— Убирайся, — прошептала я. — Сейчас же.

Он открыл рот, чтобы возразить, но увидел мое лицо и замер. Плечи его сгорбились, будто невидимый груз раздавил позвоночник.

— Хорошо, — сказал он тихо. — Я… я вернусь за вещами завтра.

— Нет. Возьми их сейчас. Или я выброшу всё в окно.

Он складывал рубашки в чемодан с аккуратностью архивариуса, будто от правильной укладки зависела его жизнь. Я сидела на кровати, вцепившись в край простыни, и наблюдала, как исчезают следы его присутствия:

— София… — Он обернулся, держа в руках синий свитер, который я связала ему на второе Рождество. — Мне жаль.

Я не ответила. Если я открою рот, вырвется вой, который уже клокочет в горле, как раненый зверь.

Он вздохнул и бросил свитер в чемодан.

— Я могу оставить ключи? Чтобы проверить, как ты…

— Выбрось их. Или проглоти. Мне всё равно.

Он потянулся к дверной ручке, потом остановился:

— Ты… позвонишь, если…

— Умру? Обязательно.

Дверь захлопнулась. Тишина.

Я сидела на полу в гостиной, обняв колени. Его запах еще витал в воздухе — сандал и ложь. На столе догнивал ужин, лепестки роз почернели, словно их обожгло пламя.

Телефон завибрировал. Лиза. Я отклонила звонок. Потом еще один. И еще.

В спальне Мэйси скребла дверцу шкафа, пытаясь достать его старые кроссовки. Я встала, шатаясь, как пьяная, и потянула ручку. На пол высыпались коробки:

Я схватила ножницы и начала резать. Бумага, фотографии, ленты — всё, что связывало нас. Лезвие вонзилось в палец, кровь смешалась со слезами.

— Господи, — прошептала я, прижимая окровавленную ладонь к груди. — Как я могла не заметить?

Но я заметила. Заметила, когда он перестал называть меня «любимой», когда его смех стал тише, а глаза — более пустыми. Просто не хотела верить.

Дождь стучал в окно, словно прося впустить его погреться. Я завернулась в его плед, который всё еще пах сандалом, и уткнулась лицом в подушку.

Тело помнило его: как он прижимал меня к себе ночью, бормоча сквозь сон: «Ты моя». Как его губы находили мою татуировку на лопатке, даже в темноте. Как мы смеялись над глупыми сериалами, кормя друг друга попкорном.

Теперь его место заняла пустота. Холодная, бездонная, как колодец.

— Вернись, — прошептала я в темноту. — Пожалуйста.

Но ответом был только стук дождя.

Я сжала подушку, впиваясь зубами в ткань, чтобы заглушить рыдания. Тело трясло, слезы текли ручьями, смешиваясь с кровью на пальце.

Я плакала за него, за нас, за девочку, которая верила в «долго и счастливо». Плакала, пока не уснула, мечтая, что проснусь от его поцелуя.

Но утро принесло только тишину.

Глава 3: «Юридические войны»

Глава 3: «Юридические войны»

Солнечный свет, пробивавшийся сквозь жалюзи, разрезал воздух на полосы, словно ножницы, готовые перерезать последние нити нашего брака. Лиза сидела за стеклянным столом, её маникюр с феминистским флагом (фиолетовый, белый, золотой) отстукивал ритм по папке с надписью «Шарп против Шарпа». На стене позади неё висел плакат: «Хорошая девочка идет на небеса. Плохая — куда захочет». Типичная Лиза.

— Ты уверена, что хочешь именно это? — спросила она, перекидывая ногу через ногу. Её алые каблуки блестели, как лезвия. — Полный развод. Без терапии. Без шанса на «ой, мы оба были глупы».

Я кивнула, сжимая стаканчик с кофе так, что пластик затрещал. Запах жареных зерен смешивался с ароматом её духов — что-то резкое, древесное, как сама Лиза.

— Он предал меня. Ты знаешь мои правила.

Она сняла очки, протерла линзы салфеткой с принтом «Плачь, потом разрушай патриархат».

— Правила — это для игр, Соф. А тут… — Она ткнула ручкой в мой живот, скрытый под свободной толстовкой. — Тут ребёнок. Ты уверена, что не хочешь дать ему шанс? Хотя бы ради малыша?

Я стиснула зубы. Даже Лиза, моя лучшая подруга, ярая феминистка, которая называла мужчин «биологическим мусором», теперь говорила о «шансах».

— Он потерял все права, когда засунул руки под юбку этой… — Я замолчала, глотая ком в горле.

— Алисии Грэй, — подсказала Лиза, открывая досье. — Тридцать два года, юрист в его фирме, разведена, без детей. Любит йогу, веганство и, судя по переписке, чужих мужей.

Я фыркнула, но в груди заныло. Она была моложе. Красивее. У неё не было растяжек от выкидышей и шрамов на душе.

— Подпиши, — Лиза протянула документы. — Но помни: как только я подам это, он начнёт войну. Особенно когда узнает о ребёнке.

Я взяла ручку. Она была холодной, как его последний поцелуй.

— Он не узнает.

— О, Соф… — Лиза покачала головой, и её каре блеснуло медными бликами. — Ты наивна, как котёнок в акустической комнате. Он уже знает.

Я замерла.

— Как?

— Он звонил мне. Умолял «поговорить с тобой». Сказал, что чувствует, будто ты… дистанцируешься. — Она закатила глаза. — Мужчины. Они как дети: не замечают ничего, пока не потеряют игрушку.

Я подписала бумаги, выводя буквы с такой силой, что ручка порвала лист.

Холодное мраморное помещение пахло старыми книгами и чужой безнадёгой. Марк сидел в трёх метрах от меня, щёлкая дорогой ручкой. Его новый адвокат — мужчина с лицом бульдога и костюмом, который стоил больше, чем моя машина, — что-то бормотал ему в ухо.

Лиза тронула моё плечо:

— Готова?

Я кивнула, пряча дрожь в коленях под столом.

Судья, женщина лет пятидесяти с седыми волосами, собранными в тугой пучок, вошла, шурша мантией. Её взгляд скользнул по нам, как скальпель по карте битвы.

— Дело номер 4576. Шарп против Шарпа.

Марк вскочил, опрокинув стул.

— Ваша честь, мы просим…

— Садитесь, мистер Шарп, — судья даже не подняла глаз.

Его адвокат потянул его за рукав, и Марк рухнул на место, как марионетка с перерезанными нитями.

Лиза встала, её каблуки застучали, как метроном.

— Ваша честь, миссис Шарп требует немедленного расторжения брака на основании супружеской измены. У нас есть доказательства.

Она бросила папку на стол. Фотографии их переписки, распечатки сообщений, даже счёт из отеля «Лотус», где они провели ночь. Марк побледнел, увидев это.

— Это… Это вторжение в личную жизнь! — закричал его адвокат.

— Личную? — Лиза улыбнулась. — Мистер Шарп использовал общий с женой аккаунт для бронирования номера. Думал, мы не заметим?

Марк уставился на меня. Его глаза, всегда такие уверенные, теперь метались, как у загнанного зверя.

— Соф… — прошептал он.

Я отвернулась.

Судья подняла руку:

— Мистер Шарп, вы признаёте факт измены?

Он вскочил, дрожа.

— Это был один раз! Я… Я люблю её!

Зал ахнул. Лиза фыркнула.

— Любовь — это не оправдание для предательства, — сказала судья сухо. — Есть что добавить?

— Да! — Лиза вытащила последний козырь. — Миссис Шарп беременна.

Тишина. Марк схватился за стол, его костяшки побелели.

— Что? — он прошипел. — София… Почему ты не сказала?

Я встала, опираясь на спинку стула.

— Потому что ты перестал быть моим мужем, когда вошёл к ней в номер.

Его лицо исказилось. Он рванулся ко мне, но адвокат удержал его.

— Я изменюсь! Брошу работу! Мы…

— Мистер Шарп! — Судья ударила молотком. — Ещё одно нарушение порядка — и вас выведут.

Он замолчал, но его глаза говорили всё: боль, ярость, отчаяние.

Лиза заказала два виски, хотя я была беременна.

— Для храбрости, — сказала она, допивая свой бокал. — Ты знаешь, что будет дальше?

Я потрогала живот. Малышка (я была уверена, что девочка) пихнулась в ответ.

— Он подаст на опеку.

— Хуже. — Лиза достала сигарету, но, увидев мой взгляд, убрала. — Он попытается доказать, что ты нестабильна. Выкидыши, депрессия…

Я сглотнула.

— У тебя есть записи у психотерапевта. Он использует их.

— Тогда я…

— Уничтожь их. — Лиза прищурилась. — Или скажи, что это он довёл тебя до этого.

Я покачала головой.

— Не хочу играть грязно.

Она засмеялась:

— Милая, развод — это не игра. Это война. И тут нет правил.

За окном зажглись фонари. Марк стоял напротив, под зонтом, и смотрел на меня. Дождь стекал по его щекам, как слёзы.

— Иди к чёрту, — прошептала я.

Он развернулся и исчез в темноте.

Я выбросила всё, что напоминало о нём. Простыни, на которых мы спали. Подушки, которые пахли его шампунем. Даже старый плед, под которым мы смотрели фильмы.

В шкафу нашла коробку с письмами. Он писал их каждый месяц в первые два года брака. «Ты — мой свет в этом тупом мире», «Спасибо за то, что терпишь мои ночные бдения».

Глава 4: «Пустой холодильник»

Глава 4: «Пустой холодильник»

Грузчики ушли, хлопнув дверью так, что эхо прокатилось по голым стенам. Звук затих, оставив после себя вакуум, который давил на виски. Я стояла посреди комнаты, окружённая коробками с кривыми надписями: «кухня», «книги», «не трогать!!!».

Последние пометила Лиза, зная, что внутри — фотографии, письма и всё, что я не решалась выбросить, но боялась оставить на виду. Воздух пах свежей краской и пылью, забившейся в щели пола. Новый дом. Новый адрес. Новая жизнь, которая пока казалась чужой кожей, натянутой на мои кости.

Окно в гостиной выходило на стройку — подъемные краны застыли в немом удивлении, будто не веря, что кто-то решил жить среди их железных рёбер. Ни клёнов за окном, ни старушки Агаты с её пирогами и историями о потерянной любви.

Только бетон, трещины в асфальте и гул города, который не умолкал даже ночью. Лиза сказала: «Здесь безопасно». Но безопасность оказалась синонимом одиночества.

Я провела пальцем по подоконнику. Пыль легла на кожу серым налётом. Где-то внизу засигналила машина, и я вздрогнула, будто это Марк звал меня обратно.

Распаковывала коробки механически, как робот, запрограммированный на выживание. Тарелки — на полку. Вилки — в ящик. Книги — стопкой у стены. Каждый предмет тянул за собой память:

Эту кружку с трещиной мы купили в Венеции, когда заблудились в лабиринте каналов и смеялись до слёз.
Эту сковородку подарила мать Марка со словами: «Научись готовить, а то муж сбежит».

Сковородку я швырнула в мусорный бак. Металл грохнул, эхо разнеслось по пустому двору. Звук был таким громким, что сосед высунулся из окна, ругаясь на непонятном языке.

Холодильник гудел, как больной старик. Я открыла его — внутри лежала бутылка воды и йогурт с истекшим сроком годности, оставленный прошлыми жильцами. «Пустой холодильник — пустая душа», — говорила бабушка.

Я заказала пиццу, но когда курьер ушёл, так и не решилась развернуть коробку. Запах сыра и томатов вызвал волну тошноты. Желудок свело от голода, но мысль о еде казалась предательством — как будто я могла позволить себе нормальность, когда мир рухнул.

— Надо есть, — прошептала я, гладя живот, где теплилась новая жизнь. — Ради тебя.

Но вместо этого опустилась на пол, прислонившись к стене, и потянула к себе коробку с надписью «память».

Фотографии рассыпались по линолеуму, как осколки разбитого зеркала. Вот мы с Марком в парке: он несёт меня на спине, я смеюсь, вцепившись в его шею.

Вот наша первая ёлка: он в костюме Санты, я — эльфа с накладными ушами, которые всё время спадали. Вот больничная палата после второго выкидыша: он держит мою руку, его глаза красные от бессонных ночей и слёз, которые он прятал.

— Мы справимся, — говорил он тогда, целуя мои пальцы. — Мы ещё попробуем.

А теперь… Теперь он «пробовал» с Алисией.

Я прижала снимок к груди, чувствуя, как горячие капли падают на колени. Тело трясло, зубы стучали, будто на улице был мороз, а не душный август.

Я пыталась дышать глубже, как учила терапевт: вдох на четыре счёта, выдох на шесть. Но воздух застревал в горле, превращаясь в хриплые рыдания.

— Прости, — прошептала я ребёнку, гладя живот, который ещё не округлился. — Я должна быть сильнее.

Но как быть сильной, когда каждая клетка помнит его запах? Когда даже тишина звучит как его смех?

Боль пришла внезапно — острая, как укол булавки ниже пупка. Я замерла, вцепившись в край ковра, который пах пылью и чужими ногами.

— Нет… Нет-нет-нет… — забормотала я, судорожно глотая воздух.

Врач говорила:

«Стресс — главный враг».

Но как не стрессовать, когда каждый день — это битва с призраками прошлого? Когда каждая тень на стене кажется его силуэтом?

— Пожалуйста, — я сжала кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони. — Держись. Мы справимся.

Боль отступила, оставив после себя дрожь и холодный пот, пропитавший спину. Я доползла до дивана, который Лиза назвала «временным решением», и накрылась пледом, пахнущим чужим стиральным порошком.

— Всё хорошо, — повторяла я, будто заклинание. — Мы в безопасности.

Но страх висел в воздухе, как туман. Что, если история повторится? Что, если я потеряю её, как потеряла Марка, дом, веру в «долго и счастливо»?

Идея пришла ночью, когда я в сотый раз перечитывала его старые смс. Телефон выскользнул из рук, упал на пол, и экран погас, оставив меня в темноте. В тишине я услышала шепот: «Пиши ей. Расскажи всё, что боишься сказать вслух».

Я нашла на дне коробки тетрадь в синей обложке — ту самую, куда когда-то записывала рецепты для Марка. Страницы были испачканы мукой и каплями масла. Перевернула первую:

«Тыквенный суп-пюре. Любимый Марка. Не забыть добавить имбирь».

Вырвала лист, смяла, швырнула в угол. Потом взяла ручку и вывела на чистой странице:

«Дорогая…»

Остановилась. Как называть её? Малышка? Кроха? Безымянная надежда?

«Дорогая моя девочка», — решила я. Пусть будет девочка. Пусть будет та, кого я смогу защитить лучше, чем себя.

«Сегодня мы переехали. Наш новый дом пока похож на коробку из-под холодильника, но я обещаю: к твоему рождению здесь будут шторы с звёздами и кресло, в котором я буду кормить тебя, напевая глупые колыбельные. Сегодня я испугалась. Снова. Но когда положила руку на живот, ты толкнулась — слабо, как крылышко мотылька. Спасибо за этот знак. Я нуждалась в нём…»

Слёзы заляпали строки, размывая чернила. Я прижала страницу к груди, словно это была она — маленькая, хрупкая, моя.

Я включила ночник — жёлтого зайца, купленного на распродаже. Его свет рисовал на стене тени, похожие на объятия.

— Привет, крошка, — положила руку на живот, где уже теплилась жизнь. — Это мама.

Слова звучали нелепо, будто я играла в куклы. Но стоило представить её — глаза Марка, мои веснушки, смех, который будет звонким, как колокольчик, — сердце сжималось от любви, острой, как нож.

Глава 5: «Тени прошлого»

Глава 5: «Тени прошлого»

Солнце пробивалось сквозь незанавешенное окно, рисуя на стене решётку из света и теней. Я лежала на матрасе, брошенном посреди комнаты, и смотрела на трещину в потолке, извивающуюся, как река на старинной карте.

Два дня в новой квартире, а я всё ещё не могла поверить, что это теперь «дом». Воздух пах краской и одиночеством. Живот слегка ныл — не боль, а напоминание:

«Ты не одна».

Три месяца.

Всего двенадцать недель, но каждая из них перевернула мир.

Я потянулась за стаканом воды на полу, но резко отдернула руку — на краю виднелся след от чьей-то губной помады. Предыдущие жильцы. Их призраки витали повсюду: пятно от кофе на столе, царапины на паркете, засохший кактус на подоконнике. Даже воздух казался чужим.

Вставать не хотелось. Тело, отяжелевшее от утренней тошноты, будто приросло к полу. Но мысли кружились, как осенние листья:

«Что, если он прав? Что, если я сама загнала нас в угол, превратив нашу жизнь в больничный протокол?»

Звонок в дверь разорвал тишину. Сердце ёкнуло, пальцы вцепились в край матраса. «Не он ли?»

Курьер стоял на пороге, держа алые розы, упакованные в чёрную бумагу. Букет был слишком идеальным, как из дешёвого ромкома. Лепестки блестели от искусственной росы, шипы аккуратно подрезаны — Марк никогда не экономил на деталях.

— Миссис Шарп? — Он протянул цветы, но я не взяла. Руки дрожали, прижимаясь к животу, будто розы могли ударить.

— Ошибка, — прошептала я, но курьер уже положил букет на порог. Его взгляд скользнул по моей растрёпанной футболке, бледному лицу, и он поспешно ушёл, оставив меня наедине с прошлым.

Аромат роз ударил в нос — сладкий, удушающий, как воспоминания. На первую годовщину он подарил такой же букет. Тогда я смеялась, говоря, что это слишком пафосно, а он целовал мою шею, шепча:

«Ты стоишь миллиона таких букетов». Теперь этот запах вызывал рвотный рефлекс.

Я схватила цветы и выбежала во двор. Мусорный бак зиял ржавой пастью. Швырнула розы внутрь, наблюдая, как лепестки цепляются за стенки, словно не желая исчезать.

— Убирайтесь к чёрту! — прошипела я, но ветер донёс запах обратно. Меня вырвало прямо на асфальт, и я рухнула на колени, сжимая живот. «Не сейчас. Только не сейчас».

Конверт выпал, когда я уже развернулась уходить. Белый, плотный, с сургучной печатью — стилизованная буква «М», как на его визитках. Марк всегда любил эти театральные жесты. Сургуч треснул под моими пальцами, будто предупреждая: «Не открывай».

Письмо было написано от руки — он ненавидел печатный текст, называя его бездушным. Чернила местами расплылись, будто от капель… Но нет, Марк не плакал. Он просто спешил, как всегда.

«София,
Я знаю, эти слова — пыль на рану. Но молчать больше не могу. Каждую ночь я вижу твоё лицо в ту секунду, когда ты нашла её сообщения. Ты смотрела на меня не с ненавистью — с недоумением. Как будто спрашивала: «Кто ты?» И я до сих пор не нашёл ответа.

Она ничего не значила. Это была слабость человека, который забыл, ради кого дышит. Я готов на всё: уйти с работы, продать дом, сменить имя — лишь бы ты позволила мне быть рядом. Хотя бы с ребёнком.

Прости. Если не меня, то себя — за то, что связалась с тем, кто этого не заслужил.
Твой Марк»

Перечитала трижды. Первый раз — сквозь ярость, которая сжигала горло. Второй — сквозь слёзы, капавшие на бумагу. Третий — сквозь пальцы, которыми закрыла лицо, пытаясь заглушить рыдания. Его слова, как нож, резали память:

Он на коленях в больничном коридоре после второго выкидыша. Его пальцы сжимали мои так крепко, что кости хрустели: «Мы попробуем ещё. Я никуда не уйду».
Он, смеющийся, качающий на плечах сына соседей: «Смотри, Соф, скоро и у нас будет такой».

Он, целующий экран УЗИ, где крошечное сердце билось, как крыло колибри: «Папа здесь, малыш. Папа с тобой».

Телефон в кармане джинсов жёг кожу. Всего один звонок — и он примчится, как тогда, когда у меня поднялась температура на восьмой неделе. Но я сунула телефон в ящик с ножницами и скотчем, словно запирая демона.

Письмо пролежало на кухонном столе весь день, приковав взгляд, как гипнотический узор. Я металась по квартире, пытаясь отвлечься:

— Распаковывай коробки. Развесь шторы. Сделай хоть что-нибудь.

Но руки не слушались. Вместо этого я перекладывала книги из стопки в стопку, бесцельно бродила из комнаты в комнату, спотыкаясь о коробки с надписью «кухня». В ванной нашла тюбик чужой зубной пасты и разрыдалась — почему-то именно это стало последней каплей.

К вечеру сдалась. Прижала мятую бумагу к груди и опустилась на пол, прислонившись к холодной стене. Гул стройки за окном сливался с гулом в голове.

Лиза позвонила ровно в девять.

— Он прислал цветы, да? — спросила она, не здороваясь. В трубке послышался звук зажигалки.

— И письмо.

— Блять, — фыркнула Лиза. — Классика нарцисса: «Она ничего не значила», «Я исправлюсь». Ты же не купилась?

Я прикрыла глаза, чувствуя, как ком в горле растёт.

— А если он правда изменился?

— Ты слышишь себя? — Лизе, кажется, поперхнулась дымом. — Он трахал другую, пока ты вытирала сопли после выкидышей!

— Знаю! — голос сорвался на крик. — Но он хочет знать ребёнка.

— Хочет или чувствует вину? — Лиза затянулась так, что в трубке треснуло. — Ты хочешь, чтобы твой ребёнок рос с отцом, который сбежит при первом же кризисе?

Малышка толкнулась внизу живота — слабо, как крылышко бабочки. Я прижала ладонь к тому месту, будто пытаясь защитить её от мира.

— Может, я ошибаюсь. Может…

— София. — Голос Лизы смягчился. — Ты пережила три выкидыша в одиночку, пока он «задерживался на работе». Ты сильнее, чем думаешь.

После звонка я порвала письмо на клочки, но вместо мусорного ведра бросила их в унитаз. Смывая, представляла, как его слова растворяются в канализации, уносясь к морю, где их съедят рыбы.

Глава 6: «Переезд»

Глава 6: «Переезд»

Карта была разложена на полу, придавлена чашкой с остывшим чаем и коробкой от пиццы. Десятки распечатанных страниц с описаниями городков, скриншоты из блогов о «тихой жизни», заметки на салфетках — всё смешалось в хаотичный коллаж.

Я ползла на коленях от одного листа к другому, сравнивая цифры: цены на недвижимость, рейтинги школ, расстояние до ближайшей больницы. Каждый город казался ловушкой: слишком далеко, слишком дорого, слишком много воспоминаний о нём.

Лиза, развалившись на диване с ноутбуком, щёлкала сайты недвижимости. Её алые ногти стучали по клавишам, будто отбивая азбукой Морзе: «Ты справишься, я здесь».

— Вот этот, — она резко развернула экран. — Редмонд. Пятьдесят тысяч жителей, озеро с лебедями, три парка. И кафе с названием «У Белки». Твоё тотемное животное, — она фыркнула, указывая на мою футболку с принтом белки, купленную на распродаже.

Я прищурилась, разглядывая фотографии. Улочки, вымощенные брусчаткой. Домики с цветными ставнями. Детская площадка с деревянными качелями. И тот дом… Белый, с синими наличниками, крыльцом, утопающим в гортензиях. Окна гостиной смотрели прямо на яблоневый сад.

— Отец говорил, что яблоки — символ нового начала, — пробормотала я, гладя экран.

Лиза подняла бровь:

— Твой отец также говорил, что камины лечат душу. А в этом… — она увеличила фото, — есть камин.

Слова отца всплыли в памяти: «Когда-нибудь куплю дом с камином. Мы будем жечь в нём прошлое и греться у огня». Он не успел. Рак съел его быстрее, чем мы накопили на первый взнос.

— Поедем смотреть, — сказала я твёрже, чем чувствовала.

Риелтор, миссис Кларк, встретила нас на пороге в костюме цвета пыльной розы. Её голос звучал, как скрип несмазанных качелей:

— Прекрасный выбор, дорогая! Тихий район, соседи — ангелы воплоти. А вон те, — она махнула на дом через дорогу, — семья Джонсонов. Трое детей, собака, жена — учитель музыки. Идеально для… — её взгляд скользнул по моему животу.

Я сжала пальцы в кулак. Всего двенадцать недель, а мир уже видел мою тайну.

Дверь скрипнула, впуская нас в прохладный полумрак. Пахло древесиной и чьими-то пирогами. Солнечный луч пробился через витражное окно, разбившись радугой на потёртом паркете.

— Камин ручной работы, — миссис Кларк похлопала по кирпичной кладке. — Настоящий антиквариат.

Я прикоснулась к шершавым камням. Отец был бы в восторге. Лиза, тем временем, методично проверяла розетки, стучала по стенам, заглядывала в щели.

— Полы скрипят, проводка древняя, — бросила она, — но… — её взгляд упал на меня, замершую у окна.

За стеклом колыхались яблони. Ветви, ещё голые, тянулись к мартовскому солнцу. Я представила их в цвету — бело-розовое облако, в котором будет резвиться моя девочка.

— Беру, — выдохнула я, не отрываясь от сада.

Миссис Кларк ахнула, Лиза закатила глаза, но достала телефон:

— Договор, депозит, ключи — всё через меня. Ты только распишись, где скажут.

Грузовик грохотом разбудил весь переулок. Водитель, здоровяк с тату «Любовь» на шее и сигаретой за ухом, сплюнул на асфальт:

— Куда грузить?

Я махнула на открытую дверь:

— Везде. Это наш дом.

Он хмыкнул, но начал таскать коробки. Лиза, в своём фирменном красном пальто и ботинках на шпильках, парировала:

— Аккуратнее с той! Там хрусталь!

— Какой хрусталь? — я подняла бровь, принимая коробку с книгами.

— Не твоё дело.

К полудню дом превратился в лабиринт из картона. Я сидела на полу гостиной, разглядывая трещину в потолке, похожую на карту неизведанной страны. Лиза плюхнулась рядом, протягивая термос:

— Чай с имбирём. Чтобы не тошнило.

— Ты… — голос дрогнул. — Спасибо.

— Не раскисай, — она встала, отряхиваясь. — Покажу свой подарок.

Из груды коробок она вытащила огромный свёрток. Внутри оказалась рамка из состаренного дерева с надписью: «Наш дом. Начало».

— Чтобы помнила, с чего всё началось, — буркнула Лиза, избегая моего взгляда.

Я повесила её над камином. Пустая, она казалась обещанием.

Первая ночь. Мы спали на матрасах, застеленных старыми простынями. Лиза храпела, как заблудившийся медведь, а я ворочалась, слушая скрипы. Каждый звук казался вопросом:

«Ты уверена?»

Утром обнаружилось, что бойлер не работает. Лиза, с растрёпанными волосами и следами подушки на щеке, била по нему скалкой:

— Эй, железный урод! Заведись!

— Я беременна, а не сантехник, — я листала контакты аварийной службы, пытаясь не расплакаться.

К вечеру вода зажурчала. Лиза, в поту и строительной пыли, торжественно включила кран:

— Горячая вода — основа цивилизации. Теперь ты обязана вырастить гения.

Мы сидели на кухонном полу, едя пиццу прямо из коробки, когда она вдруг сказала:

— Назовёшь её в честь меня?

— Если будет рыжей и стервозной — обязательно.

Неделя стала чередой сражений и триумфов:

Лиза приезжает каждые выходные с сумками еды и советами:

— Шторы нужны жёлтые. Как солнечные зайчики. И ковёр — большой, мягкий, чтобы падать, когда учишься ходить.

Глава 7: «Пирог с секретом»

Глава 7: «Пирог с секретом»

Она появилась на пороге на четвертый день моего заточения в доме. Я сидела на полу среди гор картонных коробок, пытаясь собрать книжную полку, когда услышала за спиной шорох. Обернулась — в дверном проеме стояла старушка в платье цвета лаванды, с седыми волосами, уложенными в тугую косу. В руках она держала пирог, от которого пахло корицей и чем-то неуловимо родным.

— Вы либо призрак прежних хозяев, либо соседка, — пробормотала я, вытирая пот со лба.

— Агата. И я не призрак, хотя в этом доме достаточно теней, — ответила она, шагнув внутрь без приглашения. Поставила пирог на ящик с надписью «хрупкое» и окинула комнату оценивающим взглядом. — Шторы висят криво. И краска на стенах… Это что, «морская пена»?

— «Морозное утро», — поправила я, чувствуя, как краснею.

— Похоже на цвет тоски. — Она сняла перчатки, словно готовясь к битве. — Чайник есть?

Пока я рылась в коробках в поисках чашек, Агата разворачивала пирог. Яблочный, с румяной решеткой из теста.

— Рецепт моего мужа, — сказала она, отламывая кусочек. — Он поваром был. Говорил, что еда — это язык, который понимают все.

Я молча поставила чайник. Руки дрожали, и кипяток пролился на стол. Агата вздохнула, достала из кармана платок с вышитыми инициалами «Г.К.» и вытерла лужу:

— Рассказывай.

— О чем? — я сделала глоток чая, обжигая язык.

— Почему одна? Почему здесь? — Она ткнула вилкой в пирог. — И не ври про «тихую жизнь». Вижу по глазам — бежала от чего-то.

И я рассказала. Всё: Марк, измена, беременность, страх, что не справлюсь. Слова лились, как вода из треснувшего кувшина. Агата слушала, не перебивая, лишь изредка подкладывая мне кусочки пирога. Когда я закончила, она долго молчала, глядя в окно, где колыхались голые ветви яблонь.

— Теперь ты знаешь мой секрет, — наконец сказала она.

— Какой?

— В этом пироге, — она улыбнулась, и в глазах мелькнула грусть. — Слёзы.

Она принесла альбом на следующий день. Пожелтевшие фотографии пахли временем и ладаном.

— Мне было восемнадцать, когда я вышла за Генриха, — начала она, осторожно перелистывая страницы. — Ему — сорок два. Все шептались: «Старик женился на девочке». А он… — её пальцы коснулись фото: мужчина с усами, как у Дали, держал на руках младенца. — Он носил меня на руках, как эту кроху.

— Ваш сын? — спросила я, разглядывая ребёнка с большими глазами.

— Даниэль. Прожил три месяца. — Голос Агаты стал тише. — Проснулась ночью от тишины. Обычно он плакал, требовал есть, а тут… — она провела пальцем по фото, стирая невидимую пыль. — Врачи сказали: сердце. Словно я не чувствовала, как оно билось у него в груди…

Она перевернула страницу. На следующем снимке они с Генрихом стояли у пустой колыбельки. Его рука сжимала её плечо, её глаза были опущены.

— После этого я не могла иметь детей. Доктора разводили руками, свекровь шептала:

«Безплодная».

А Генрих… — Агата закрыла альбом, — он принёс мне корзину яблок и сказал: «Будем жить вдвоём. И любить вдвойне».

Я сглотнула ком в горле. Агата достала из кармана носовой платок — тот самый, с инициалами.

— Это его. Носила с собой пятьдесят лет. Когда рак съел его, я думала — умру следом. Но… — она махнула рукой в сторону кухни, где догорала свеча, — он оставил мне рецепты. И велел жить за нас обоих.

Агата стала приходить каждое утро. С молотком, краской, коробками саженцев для сада.

— Шторы вешай повыше, — командовала она, поправляя мои кривые гвозди. — Свет должен падать так, чтобы утром будить, а вечером — убаюкивать.

Она научила меня красить стены без разводов:

— Двигай кисть в ритме вальса. Раз-два-три, раз-два-три. — Её рука с морщинистыми пальцами водила по стене, будто дирижируя оркестром. — Генрих так меня танцам учил.

Как-то раз она притащила старую люльку, обитую выцветшим ситцем:

— Держала на чердаке. Думала, внукам пригодится… — голос дрогнул, но она тут же спохватилась: — Теперь твоей малышке.

Я поблагодарила, но ночью, глядя на люльку, не могла уснуть. Утром Агата застала меня спящей на полу рядом с ней. Не сказала ни слова — просто накрыла пледом и оставила на столе вишнёвый пирог с запиской: «Пустота — это место для нового начала».

Через неделю Агата принесла коробку с письмами. Пожелтевшие конверты были перевязаны лентой.

— После Даниэля я писала ему письма. Каждый день, — призналась она, развязывая узел. — О том, каким бы он стал. О первых шагах, словах, школьных двойках…

Она протянула мне листок с детским почерком: «Сегодня Дани научился смеяться. Звучит, как колокольчик».

— Генрих находил их, но никогда не читал. Говорил: «Это твой разговор с ним».

Я сжала письмо в руках, чувствуя, как слёзы катятся по щекам. Агата положила ладонь на мою голову:

— Ты сейчас пишешь свою историю. Не бойся оставлять пустые страницы — они заполнятся.

Спустя время у меня на кухне висит список «рецептов Агаты»:

Агата приходит по утрам с новыми саженцами для сада. Говорит, что к весне яблони зацветут. Я верю. Потому что в её глазах, когда она смотрит на сад, я вижу отражение того, во что превратится этот дом: место, где боль становится почвой для жизни.