Измена. Кошачий бой на сумках от Шанель

Пролог

Мы катились по лестнице, вцепившись друг другу в волосы, кусаясь и оставляя болезненные щипки с вывертом. Она умудрилась расцарапать мне щёку дорогущим обручальным кольцом, а я пыталась стянуть с себя элегантный розовый рюкзачок от Chanel.

Когда выкатились в пролёт, она всё-таки оседлала меня и больно стукнула головой о мраморную кладку. Её белоснежная рука сжалась в кулак, и я мысленно попрощалась с носом, но всё же, извиваясь на полу, пихала её коленками в спину. Тут же мой начальник, Альберт Лаккара, подхватил её подмышки, но она всё равно умудрилась ударить меня пяткой под дых. Не больно, но обидно…

И он ещё эту тварь защищает? Заставил меня поверить, что влюблён в меня, а ей сделал предложение?

Я резво вскочила и стащила с себя рюкзак.

— Идиотка! — крикнула соперница, вырываясь из рук Альберта. — Ненормальная идиотка! Надо было тебя оставить в психушке — тебе там и место!

От злости и обиды я зарычала и замахнулась рюкзаком, намереваясь дать ей по башке. Но противник оказался вертким: она-то отскочила, а шефу я от души вмазала по скуле.

— Да твою мать на канделябры! — взорвался мужчина. — Что там у тебя, кирпичи?

Воспользовавшись минутной заминкой, соперница рванула к выходу, а мой воинственный пыл сразу поутих под грозным взглядом Альберта.

— Не кирпичи… Я старый мини-компьютер несла на утилизацию.

— Ты хоть понимаешь, что устроила драку в квартире начальника и отлупасила нашу клиентку?! — рыкнул Альберт.

Под его глазом расплывался огромный синяк.

Дорогие читатели!

Эта книга является вымыслом. Все характеры, события, города и диалоги — плод авторского воображения и не могут расцениваться как реальные. Любые совпадения с действительными событиями или личностями, живыми или умершими, абсолютно случайны.

Наше время, другая Земля.

Глава 1

Эта история началась несколько месяцев назад. Потеряв мужа в террористическом акте, я на целый год похоронила себя на Крайнем Севере, в Котноре*. Там от мужа мне досталось небольшое наследство. Старый дом. Предки мужа построили его лет триста назад над речным обрывом. Из огромных окон открывался вид на спокойные тёмные воды и вечно заснеженную горную гряду. На рассвете верхушки этих гор сияли червонным золотом, а весной, часа этак в три после полуночи, меня будили перелевы левантидийской пуночки.

Но, кроме просторной и светлой спальни, остальные комнаты, казалось, навечно сковало сумерками. На кухне и вовсе приходилось включать свет даже в солнечные дни.

Сначала я ещё выезжала в городок неподалёку, общалась с соседями. Потом перестала выходить из дома, полагаясь на службу доставки. А когда нагрянул декабрь, и полярную ночь теперь озаряло только северное сияние, я и вовсе проводила в кровати большую часть времени.

Сначала я отвечала на звонки друзей.

— Привет, как ты? Чем занимаешься? — почти всегда они задавали один и тот же вопрос.

— Я в порядке, — отвечала с улыбкой. — Пишу книгу.

Потом они спрашивали, как продвигается книга, и как я живу одна в глуши. А я рассказывала им, что езжу в небольшие экспедиции, снимаю китов, ем лососину почти каждый день и даже познакомилась с местным шаманом. Он при каждой встрече смотрел на меня грустными глазами, гладил по голове и убеждал:

— Не горюй, девонька. Твоя большая любовь всё ещё ждёт тебя.

Шаман жил в старом доме на окраине городка; в этом доме пользовались посудомоечной машинкой, стиралкой и микроволновкой, но каждый от мала до велика знал, как охотиться на карибу, как ловить рыбу, как управлять упряжкой собак. Даже спутниковый интернет у них имелся. Сам шаман болел за команду “Касатки” и субботними вечерами, когда транслировали хоккей, наотрез отказывался принимать у себя соплеменников.

— Духи и по воскресениям работают, — мудро рассуждал он, — а хоккейную игру надо смотреть в прямом эфире.

Однажды, когда его старший сын убил своего первого тюленя, шаман пригласил меня на празднество по случаю. Желая сделать семье приятное, я закупила с десяток ящиков апельсинового сока. Сначала мне казалось, что из гордости эти простые люди отвергнут мой подарок: здесь любой сок в тридцать-сорок раз дороже, чем в южных провинциях. И я уже приготовила речь.

— Мне приснился белый медведь, — торжественно начала я с порога, — Он велел мне…

Но шаман предупредительно вытянул вперед руку.

— Медведь — твой духовный зверь. Вижу. Мать-медведица, мы принимаем твой дар.

Я ответила, что своих медвежат мне не завести, но шаман только вздохнул.

— Всему своё время, — глубокомысленно заметил он, а я чуть не удержалась от смешка. Всё же мне пришлось принять в дар парку из тюленьего меха. Сначала я хотела отказаться, но потом напомнила себе, что эти люди не занимаются промышленным производством. Не изготавливают меховые шубы из тщеславия. Они так живут. И мне понадобилось всё смирение, чтобы принять дар, не осуждая.

— Идём, — поманила меня жена шамана, — я тебя научу, как делать агудак.

Мне как-то объяснили, что агудак — своеобразное мороженное у северных народов. Изготовлялось оно из лососины, ягод, высушенного и размолотого корня иван-чая, обычного топленого масла и тюленьего жира. Филе рыбы отваривали, измельчали, удаляли кости, смешивали с маслом и жиром. Всё это взбивалось, добавлялись ягоды, и получалось нечто, что мороженным назвать язык не поворачивался.

Во всяком случае, во второй раз я это пробовать не буду.

А после этого визита я совсем уж зажила отшельницей. Даже не отвечала на звонки друзей. Только на сообщения.

“Ты в порядке? Как ты?”

Как может себя чувствовать себя человек, который потерял всё что ему дорого?

Хотелось всё время спать.

Наступило отупение.

Если осенью я ещё проверяла рабочее “мыло”, то к январю забросила и это занятие. Я по-прежнему владела львиной долей фонда “Святая Анна”, доставшимися мне в наследство от мужа, но фонд в моём управлении не нуждался, а я не нуждалась в суете.

Я нуждалась в покое.

Этот покой нарушили лишь однажды.

Я удивилась, когда получила сообщение от одного из акционеров с просьбой о личной встрече.

“Да, конечно.” — отписалась я. — “Но вам придётся приехать ко мне.”

Не проблема, ответил он и попросил записать его в календарь на ближайшее время.

Я ожидала только одного, но в назначенный день и час на подъездной дорожке припарковался миниавтобус, и оттуда вывалились жирными черно-белыми пингвинами все члены совета директоров. Старики, по которым давно плачут могилы…

Отропев, не понимая, зачем пожаловала эта делегация, я машинально пригласила их в зал, а они даже не подумали снять обувь.

Ох уж это моё чертово воспитание! Они думают, что у меня тут помощники, домработницы, и даже не представляют, что я живу за километры от любого поселения и никого к себе не приглашаю!

Но посетители бесцеремонно расположились вокруг длинного дубового стола, — покойный муж считал, что у нас родится много ребятишек, а большая семья требует большого пространства, — и, не дожидаясь вопросов с моей стороны, просто протянули мне папку с документами.

Один из них начал, избегая смотреть мне в глаза:

— Мадам Стюарт, мы не раз выражали вам сочувствие по поводу трагической кончины вашего супруга. Поверьте, для нас это большая утрата. И наш долг в эти трудные для вас дни протянуть вам руку помощи. Выслушайте нас и обдумайте наше предложение. Беспокоить вас всякий раз, когда нужна ваша подпись, — разве это дело? Вам надобно отгоревать своё, отдохнуть, набраться сил. Но “Святая Анна” требует вашего участия, — без ваших директив мы топчемся на месте. Ни один из тех проектов, которые вы предложили, не развивается без вас. Не угодно ли будет вам временно полностью отойти от дел? Ваше обеспечение мы берём на себя, но взамен просим временно дать нам свободу в принятии решений… Прошу вас, ознакомьтесь с бумагами, которые мы вам предлагаем. Если вам будет угодно их подписать, мы со своей стороны гарантируем вам безбедное существование до окончания срока траура или до того момента, как вам заблагорассудится вернуться к делам.

Глава 2

“Спасибо, что воспользовались авиалиниями “Тангросс”. Мы благополучно приземлились в аэропорту … Добро пожаловать в Бадкур… Мы желаем вам приятного вечера…”

Эта речь, повторенная на нескольких языках, вывела меня из дремоты и, повернувшись к соседке — молоденькой девочке в причудливо завязанном шелковом платке, — я улыбнулась:

— Ну вот мы и дома.

Девочка улыбнулась в ответ и кивнула. Потом поспешила представиться, сообщила, что едет вообще-то к родным, и спросила моё имя. “Юлианна”, — я ответила и отвернулась к иллюминатору.

Тут же прикрыла глаза.

Южное солнце палило беспощадно.

Бадкур, столица провинции Аппайи, золотая жемчужина в раковине желто-серых гор… Этот город всегда вызывал во мне любопытство. Он был уже умудрённым опытом старцем, когда египтяне пристали к берегам его залива, чтобы скупить у местных “янтарного” дерева и благовоний. Наверное, он был постарше Ура, а племена, поселившиеся в долине, пришли сюда из Месопотамии или Северной Америки.

Потом неоднократно Бадкур переходил от греков к римлянам, от испанцев к маврам, от французов к генуэзским купцам.

Сейчас, уставшей после долгого перелёта, мне не хотелось думать об истории. В Бадкур я приехала впервые год назад, после смерти мужа. Тогда мне казалось, что после семилетней Аппийской войны тут чужаков только камнями не забрасывают. Ведь с каким трудом и как долго пришлось бадкуровцам восстанавливать древний город!

Но народ здесь жил не просто красивый и гордый. Конечно, не все люди одинаковые, но мне, разбитой, на грани отчаянья, те, кто, отбросив все предрассудки, приняли меня как родную, казались настоящими ангелами.

И в сонме этих ангелов один давно уже занимал очень много места в моём сердце.

Люди доставали ручную кладь с багажных полок, толкались, извинялись или перебрасывались шутками. Я терпеливо ждала, когда салон опустеет. Куда мне торопиться?

Меня не узнавали, скользили равнодушными взглядами, а я радовалась и ещё думала, что муж, — если есть загробная жизнь, — счастлив за меня. Счастлив, что я сижу сейчас спокойная, равнодушная к суете, и, даже вспоминая его, не горюю.

Горе — странная штука. Вот тебе кажется, что нет любимого человека, и тяжело дышать от этого, а друзья твердят: “Поплачь, будет легче”. А ты боишься, что слёзы смоют что-то важное, дорогую частичку, которая ещё существует, которую ты оберегаешь в глубине памяти или сердца, и не хочешь отпускать.

Вот я и не плакала. Даже на похоронах. Его гроб опускали в могилу, а я видела перед собой только кусты белых пионов, рассаженных вдоль кладбищенской ограды. Пошёл дождь, прибивая цветы к земле, и они, не в силах подняться, роняли фарфоровые лепестки как крупные слёзы.

А я видела только его. Как, подтянутый и загоревший под южным солнцем, он спешил ко мне через старый сад. Как после долгой разлуки я рыдала на его плече. Как, с присущей ему вальяжностью, которую люди, едва знавшие его, принимали за высокомерие, он предложил мне руку и сердце. И как эту руку я сжимала, радуясь его победам, когда сначала он стал лидером партии консерваторов, а потом премьером.

Никогда не знаешь, какие сказанные тобой, слова станут последними для любимого человека. Потому что надеешься, что у вас ещё есть время. “Не волнуйся, свою собственную смерть ты не переживёшь” — так я хотела приободрить и рассмешить брата. Он потерял сознание через несколько минут, и его не стало через несколько часов.

“Я люблю тебя”, — сказала я мужу за мгновение до того, как взрыв унёс его жизнь. Я живу с этой светлой радостью. Мои последние слова ему были словами любви.

И после этого мир надолго погрузился во тьму.

Глава 3

Самолет остановился где-то в середине поля, вдалеке виднелись здания и терминалы, больше похожи на игрушечные с такого расстояния. Не аэропорт, а просто город какой-то! И, между тем, никаких “руковов” в Бадкуровском аэропорте, одном из самых больших аэропортов провинции, нет.

Мы спустились по трапу и еще минут десять ждали “шаттлы”, на которые нас потом рассаживали мрачного вида люди. Эти люди, возможно, умели и радоваться жизни, и улыбаться незнакомцам, но они стояли под палящим солнцем, терпели невыносимую влажность и жесткий ветер с песком.

Но для человека, к которому я даже не ехала, а бежала от ночных кошмаров и промозглого одиночества, этот город, эти ветер и песок — самые родные.

Пока я вышагивала по залу аэропорта, на меня то и дело оглядывались местные мужчины всех возрастов. Ещё бы, на мне белые шорты, шелковый топик лимонного цвета и босоножки на платформе, такие мягкие, что, когда я переступаю с ноги на ногу, мне кажется, я шагаю по свежему снегу.

За спиной — обычный серый рюкзак, с ноутом, купальником, парой сарафанов и бельём.

Стратегический запас на неделю.

Несколько стодолларовых бумажек в заднем кармашке.

Потом я что-нибудь придумаю. Возьму в кредит или ограблю банк. Или заведу богатого любовника — в Бадкуре это легко. Здесь любят зеленоглазых девушек с тонкими лодыжками. Особенно тех, у кого в целом мире не осталось ни одной родной души.

Только вот мужчина, к которому я хочу обратиться за помощью, крепко отругает меня за такие мысли. Даже не спишет на обычное для меня мрачное чувство юмора, а просто устроит головомойку. И предложит из милости то, о чём я и сама хочу попросить, но милости мне не нужно. Поэтому я вышагиваю по залу аэропорта, на мне итальянские босоножки, шорты короткие и широкополая шляпка, и вид соответствующий, и взгляд. Не нужно мне жалости ни от старых знакомых, ни от лучших друзей.

Мой друг, Альберт Лаккара, к которому я приехала сейчас почти без предупреждения, — такой же экзот, как этот город.

По пунктам о неотразимости Альберта, впрочем, а не города: элегантный, высокий, умный и… с потрясающе мужественными чертами лица. Но ведь это не опишет ни его манеры держаться всегда со сдержанным добродушием и гордо поднятой головой. Ни его уверенности в себе и в то же время какой-то неуловимой сердечности.

Думаю, вы будете удивлены, насколько харизматичным может быть посыл «Все к чертям собачьим». Сколько драйва, сколько в этом обаяния и энергетики. Простые люди склонны перебарщивать, совершать поступки напоказ, кичиться своими успехами. Но ровно нужная доля уверенности и безбашенности — и вот перед вами человек, умеющий легко решать дела и общаться с людьми.

В нём смесь уличного хулигана, мальчишки из бедной семьи, учтивого друга, делового гения, офицера и миротворца.

Добавьте к этому спортивное телосложение, сохранившуюся без седины черную шевелюру, глаза редкого серого оттенка из-под длинных ресниц, и вы разделите моё удивление: почему он не женился во второй раз?

Набираю знакомый номер, и в смартфоне раздаётся такой родной голос, насыщенный, плотный баритон, который ни забыть, ни перепутать.

— Ты уже прилетела? — спрашивает Альберт. — Не останавливайся в гостинице, ты знаешь, какой кипишь мне устроит матушка, если ты не приедешь прямиком к ней.

Матушка Альберта — деловая и жизнерадостная, вечно одета по последней моде, с неизменным пивасиком в руке. Останавливаться у неё опасно: она так любит гостей, что я тут же прикидываю, на сколько килограммов я пополнею к концу недели, и придётся ли мне покупать моторизированную коляску для супер-упитанных людей.

В свой последний визит я первые два дня только и делала под её гостеприимной крышей, что курила и пила отличное домашнее винишко. Я бы там спилась бы или докурилась до рака лёгких за короткий срок, если бы Альберт не поспешил вывезти из родительского дома всё спиртное, наотрез отказался заполнять любимую матушкину зажигалку, а у меня отобрал последнюю пачку.

Он всегда производит впечатление очень спокойного мужчины, хотя и не без тонкого чувства юмора. Когда я ввязываюсь в приключения и намекаю ему, что мне пригодятся услуги адвоката, он только пожимает плечами:

— Что я тебе могу сказать? Быстрее сядешь, быстрее выйдешь.

— Подождите! — возмущаюсь. — Но мне должны три тысячи выплатить компенсацией!

— Что ты мелочишься? Если ты дошла до аппарата премьера, требуй уже четыре.

Со стороны незаметно, но он всегда интеллигентно надо мной стебётся. И матушка у него такая же.

Поэтому я игнорирую просьбу Альберта, прошу таксиста довезти мои чемоданы до отеля, а сама выхожу у высотки, на последних этажах которой расположилась юридическая фирма “Теннант, Доун и Лаккара”.

Высоток в Бадкуре не много: здесь бережно относятся к своему наследию. В центре запрещены многоэтажки, а горожане с трепетом называют город Ренессансом под открытым небом. На рубеже прошлого столетия “новошейхи”, разбогатевшие на нефти и газе, выписывали из Европы лучших архитекторов, а те, в свою очередь, ослеплённые доходами, дали полную волю фантазии. Здесь дворцы в стиле эпохи Возрождения, с арками и фризами, с монументальными сводами, с росписью на потолках куполов, выступали гордо перед полками марокканских медресе и католических соборов, а городская ратуша и вовсе была мелкой копией Букингемского дворца.

Швейцары пропускают меня без вопросов: думаю, они меня узнают. Поднимаюсь на этаж, целиком принадлежащий юридической фирме, и меня радушно встречает личная секретарша Альберта Лаккары, Донна.

Сократив моё имя “Джиллиан” до удобного и лёгкого “Аня”, Донна крепко сжимает меня в объятиях:

— Боженьки-кошеньки, глазам не верю. Аня, ты наконец выбралась в Бадкур! Какие планы на лето?

Минуты две мы болтаем, как старые закадычные подружки. Она интересуется, как мне жилось на крайнем севере, куда я сбежала после смерти мужа, и видела ли я северное сияние долгой полярной ночью.

Глава 4

Лина Рэдклифф — вдова моего брата. И такая уж байда: Альберт Лаккара действительно когда-то в неё влюбился. Были молоды, работали вместе, а Лину надо видеть. Она до сих пор красива, обаятельна; да и присуща ей некая воздушность, поэтичность даже. “Светлый человечек”, стихи и цветы на страницах в соцсетях. И бесконечное её “милый” к мужчинам любого возраста, а когда очень красивая женщина говорит даже случайному мужчине “Милый вы мой” или “мой хороший”, тут у бедолаги шансы не отдать ей сердце и кредитки равны нулю. Случилось это несчастье и с Альбертом лет восемнадцать назад, а с тех пор много воды утекло.

Например, я выросла. Говорят, что я — красавица не хуже Лины. И конечно, значительная доля в наследстве брата и контрольный пакет акций серьёзной корпорации сделали бы меня завидной невестой, только… После смерти мужа прошло меньше года, и забыть его у меня не получалось. Да и не хотела даже.

Конечно, когда тебе свет не мил, разве будешь следить за денежными делами? Я оставила всё на усмотрение управляющих и… Года не прошло, а я уже добираю последние сбережения из банка.

Альберт об этом не знает, но знает, как я отношусь к этой суке, Лине Рэдклифф. Увы, когда у мужика мозги в сперме проводят соревнования по гребле, он как компьютер, заражённый вирусом. Лагает по крупному.

Тут к нам и выходит Альберт, и я, разом забыв о Лине, с визгом кидаюсь ему на шею. Одна его рука обхватывает меня под лопатки, вторая ложится на затылок, а я бесстыже запускаю ему пальцы в волосы, и мне хочется сделать какую-то глупость. Например, укусить его шутя за плечо, чтобы на безукоризненном серо-лавандовом пиджаке остался влажный отпечаток моих зубов.

Но он обнимает меня и кружит, а потом подбрасывает, как маленького ребёнка.

Куда-то отлетает итальянская босоножка.

Я верещу недовольно, а когда он опускает меня, шутливо бью кулаками в грудь.

— Чего? — удивляется он, удивляется как мальчишка, и готов расхохотаться от радости, как мальчишка.

И я тянусь за поцелуем, а он чуть склоняет голову.

Наши губы встречаются нечаянно, уголками, но его ладонь ложится мне на затылок, и и мягкое прикосновение успокаивает меня как ребёнка на водной глади: чтобы не случилось, меня удержат, не дадут волне перевернуть, не позволят погрузиться в опасный водоворот.

— Так, к Аманде ты отказываешься ехать, тогда остановишься у меня. Иначе мать меня заест. Адрес помнишь?

Я радостно киваю, не разжимая кольца рук на его шее, тыкаюсь носом в лацкан его пиджака и вдыхаю такой родной запах.

Альберт лезет в карман, снимает ключ со связки и вкладывает мне в ладонь:

— У меня совещание через полчаса, но вечером постараюсь приехать пораньше. Сходим куда-нибудь.

— Вообще-то я не просто так приехала. У меня к вам дело.

Бросив быстрый взгляд на часы, Альберт кивает и открывает дверь в кабинет, пропуская меня вперёд. Садится за рабочий стол, расстёгивая пиджак. Мы виделись последний раз полгода назад, но он ничуть не изменился: такой же статный, плечистый брюнет с глазами цвета грозового неба, “мужчина с изюминкой”, как однажды отозвалась о нём моя подруга.

— Вы знаете, что я вас люблю, да?

— Так, что тебе от меня надо в этот раз?

Вздыхаю:

— У меня экзистенциальный кризис.

Брови собеседника ползут вверх, а на губах появляется легкая, едва заметная усмешка:

— Брось, ты для этого старая уже.

— Вечно вы надо мной смеётесь! — ничего себе, в свои двадцать пять я для него уже старая! Даже сказанные в шутку, меня эти слова задевают, и мне хочется ответить какой-нибудь колкостью. Ну, хотя бы напомнить, что ему скоро прогулы на кладбище будут ставить. Вместо этого, я вздыхаю. — С новой вспышкой инфекций я провела дома безвылазно всю зиму и весну. Написала семь романов. Ни один не стал бестселлером. И я поняла, что у меня закончились идеи…

— Я думал, ты по мне соскучилась, а ты за идеями приехала?

Вот нравится ему меня поддразнивать.

— Я приехала за работой, — выпаливаю. — Возьмите меня какой-нибудь секретаршей? Позязя-позязя!

Альберт потирает большим пальцем уголок губ, и я начинаю понимать, что он едва сдерживается, чтобы не рассмеяться.

— Ну, во-первых, наши секретари не употребляют слово “позязя”. А во-вторых, что ты знаешь о работе в юридической фирме?

— Я умею быстро печатать…

Он мгновенно становится серьёзным.

— Этого недостаточно, зайчик, а натаскивать тебя с нуля — здесь времени ни у кого нет. Почему бы тебе не поступить в колледж или университет? Отучиться несколько лет, а там посмотрим…

— Я быстро учусь! Поз… Пожалуйста! Хотя бы кофе вам носить!

Качает головой. Я знаю, будет, как он решит. И цепляюсь за последнюю соломинку:

— Лине Рэдклиф вы не отказали, хотя знаете, как я к ней отношусь.

Не отводит от меня пытливого взгляда, словно пытается прочитать мои мысли.

— Лина попала в неприятную историю. А ты всего лишь избалованная богатая девушка, которая ждёт, что весь мир начнёт выполнять твои капризы.

Без колебаний я открываю сумочку и вытряхиваю на стол несколько помятых купюр.

— Это что?

— Это всё, что есть у вашей “богатой и избалованной девочки”. Я потеряла сбережения, все деньги отца, все акции “Святой Анны”. Не спрашивайте как… Мне надо собраться с мыслями, и потом я вам расскажу. А пока… поверьте, это не блажь, это просьба о помощи.

Кажется, Альберт ушам своим не верит. Смотрит на меня, во всяком случае, подозрительно и потирает карандашом кончик носа.

— Джиллиан, это семьдесят девять процентов. Подожди, как такое могло произойти?

— Ну как, — усмехаюсь горестно, — Ничего не случилось бы, если вы по-прежнему оставались начальником юридического отдела “Святой Анны”. Но вы ушли…

Мне сложно удержаться от упрёка, хотя в глубине души я понимаю, насколько этот упрёк моим другом не заслужен.

Знаете, как рассуждал Мизинец из “Игры Престолов”?

Глава 5

В столице он всегда снимал пентхаус в “Минто”, но в Бадкуре приобрел квартиру в одном из старых, исторических районов. В пятиэтажке, с двумя комнатами и кухней, по балкону с западной и восточной стороны для того, чтобы ветер приносил прохладу. Здание это, из золотистого известняка, построили больше ста лет назад, и оно получило название “Дом с кошками” — балюстрады украшали небольшие статуи с этими грациозными животными в самых разных позах.

Вот киски играют с клубком. Вот мама-кошка несёт котёнка в зубах. Вот один, задрав заднюю лапу, вылизывает между подушечек. А эти… Ну ладно, подумаем, что занимаются греческой борьбой.

Окна с запада выходят на порт и акваторию, и вечером длинный и широкий бульвар разбрасывает по морским волнам свет своих фонарей щедро, — словно горстями черпает драгоценные камни из бездонной малахитовой шкатулки. А с другой стороны как на ладони — площадь, мощенная мрамором, где через каждые сотню метров бьют фонтаны. Даже в самую жару в этом доме царит прохлада и пахнет морем.

А сама квартира — типичное жилище холостяка. Кухня, гостиная с домашним кинотеатром, и удобная светлая спальня.

Книг очень много, они везде, даже на холодильнике. В основном, юридическая литература.

Когда из отеля привезли багаж, я в первую очередь развесила платья, освободила один ящик в комоде для своего белья, включила музыку и открыла холодильник.

Чеплашка салата с морепродуктами и бутылка белого вина… Ладно, он приглашал пообедать в ресторане, голодной не останусь. Вино я всё же открыла и плеснула себе немного в бокал. Глоток охлажденного “Ризлинга” 2010 года сразу освежил: как будто во рту взорвался фруктовый сад.

Альберт хорошо разбирается в винах. Признаться, меня всегда удивлял его тонкий вкус, ведь сам он из бедной семьи, и начал прилично зарабатывать только во время недавно закончившейся гражданской войны. Зная его принципиальность, я бы на минуту не допустила мысли, что финансовую обеспеченность ему принесли какие-то мутные схемы. Нет, но он отдавал себя всего работе, и начальство его ценило. Ценило настолько, что к концу войны он смог приобрести, как он сам однажды выразился, “самое большое сокровище в жизни”.

Меня.

За сто шестьдесят тысяч.

Именно столько он заплатил за то, чтобы отвести от меня беду. Для вида я стала его собственностью, а на самом деле он всегда защищал и оберегал меня. И ни одному человеку в мире я не доверяла больше чем Альберту Лаккара.

Звонок в дверь, и я тут же бросилась открывать.

И чуть не вскрикнула от удивления — на пороге стояла Лина. Она, видимо, хотела убедиться, что макияж не поплыл, поэтом внимательно разглядывала себя в зеркальце, но никакая жара не могла бы сделать Лину хоть чутку неидеальной. Господи, да она выглядела как с глянцевой картинки в день, когда мой брат решил поставить точку в своей борьбе с болью и принять лекарство, подарившее ему вечный покой… Его сын тогда рыдал, прижавшись ко мне, не желая принять неизбежное, а я утешала его как могла, и говорила, что всегда буду любить его, и папочка его тоже очень любит, смотрит сейчас с небес, где ему легко и свободно. А Лина стояла рядом в платье от Кордена (винтаж, модель “Чёрный тюльпан”) и элегантно прижимала к уголкам глаз бумажную салфетку.

И мы теперь стоим, смотрим друг на друга, в точности как статуи кошек-скандалисток с выгнутыми спинами, распушёнными хвостами и обнаженными клыками. “Тебе — пиздец” — думаю. “Тебе будет не легче” — читаю в её взгляде.

— Джиллиан? — её голос мелодичен, лицо — идеально, выражение глаз — доброе и беззащитное. Длинные локоны, чей небрежный вид создавал лучший столичный стилист. Красивые глаза с темными ресницами, и даже лёгкая косинка делают Лину ещё привлекательней. И одета моя золовка по последней моде, и пахнет от неё одурительно.

Зачем она пожаловала в Бадкур? Что ей нужно от Альберта? Покоя не даёт папка, замеченная мной на столе Донны.

Да, я знаю, что мужчины первую любовь забывают с трудом, а как не крути — Лина и есть первая любовь Альберта. Но он-то что для неё? Какие дела могут их связывать? Почему она не зашла к нему в офис, а пришла домой? Назначал ли он ей такую интимную встречу? Назначал, а потом забыл?

Но нет, про свидание с такой женщиной не забудешь…

Как она подходит Альберту! Идеальная спутница сильного и умного мужчины. В конце концов, была же она идеальной женой моему брату. Почти во всём, если не считать, что она трахалась с моим отцом.

И я внутренне скисаю…

Она называет меня "Джиллиан", меня все называют Джиллиан, хотя очень близкие друзья используют сокращенное "Аня". Так меня, по настоянию матери, этнической немки, крестили: "Юлия Анна". Юлианна. Джиллиан.

— Лина! — всё в моей позе выражает удивление. — Быть не может, это ты!

— Какая чудная встреча, — Лина улыбается мне с хитрецой, — Я звонила Донне утром, просила передать Альберту, что заскочу к нему на ланч. Она не предупредила меня о твоём приезде.

— С чего бы ей тебя предупреждать? Наши с Альбертом дела больше никого не касаются. Почему ты не зашла к нему в офис.

— Но его сейчас нет в офисе. На ланч он обычно возвращается домой.

Я решила не упоминать, что Альберт, отодвинув все свои дела ради утреннего разговора со мной, вероятно и думать забыл о Лине. Но потом подумала, что Лина — клиент фирмы. Не похоже ни на Донну, ни на Альберта пренебрегать клиентами. Значит, где-то Лина врала. Но сейчас я отмахнулась от этой мысли.

— А с каких пор ты стала Линой Рэдклиф, а не Линой Уэллс? Похоронила мужа и решила забыть о нашей семье?

Прозрачные голубые глаза, взгляд становится беззащитным — ну да, на эту беззащитность и негу Альберт и повёлся восемнадцать лет назад. Но меня-то на мякине не проведёшь.

— Да, — неожиданно твёрдо отвечает она. — Не хочу ничего общего иметь с твоей семейкой.

— Тебе от нас не избавиться, — я чуть отхожу в сторону, пропуская ее в квартиру, сохраняя при этом весёлую улыбку. — У тебя сын от моего брата. Так что мы с тобой в одной упряжке навеки, сестричка.

Глава 6

Кажется, я услышала металлическое клацанье собственной челюсти, грохнувшей на пол. Мои мысли с весёлым перезвоном разлетелись, как осколки фарфора — безвозвратно, безмолвно. А зубы, кажется, покатились в разные стороны, как шахматные фигуры после проигранной партии.

— Подожди… как? — хриплю. Воздух плотный, как кисель. Он застревает в горле.

Лина, грациозная, спокойная, как будто не сообщила сейчас, что мой брат — вовсе не отец её сына, — щёлкает ногтем по ножке бокала и говорит:

— Молча, детка, молча. Что у тебя тут, винишко? Плесни и мне, выпьем за встречу. Ну что ты стоишь, как жена Лотта? От некоторых отношений рождаются дети…

Она приближается к стойке, словно хозяйка, не оборачиваясь, достаёт бокал. На ней — платье пастельного оттенка, скроенное так, будто сама ткань боится касаться её кожи. Ни одного лишнего движения, ни капли смущения. Поднимает на меня глаза — лукавые, с поволокой. Красиво.

— Ты шутишь? — бормочу. Слова вяжутся во рту, как старое вино. Меня бросает то в жар, то в холод.

— Джилл, мы же взрослые. Хочешь знать правду — я тебе её говорю. Хочешь лгать себе дальше — не моя забота.

Я смотрю на неё и отчаянно пытаюсь сообразить: если Альберт и правда отец её сына… то сколько в моей жизни — в моей любви к нему — было лжи? Где я? Кто я тогда вообще для него?

— Ты пришла за наследством? — спрашиваю резко.

— Половину Дэвид оставил мне, — Лина поднимает бокал. — Вторая половина достанется моему сыну. Ты можешь, конечно, попытаться всё это оспорить, но… Альберт с твоим делом возиться не станет. Конфликт интересов, сам понимаешь.

Она делает глоток вина, медленно, театрально. Рядом на столике телефон — экран вспыхивает, но она не глядит. Всё её внимание направлено на мою реакцию. А я вдруг понимаю, что Лина — не просто соперница. Она шахматист. И я — просто пешка в её партии.

— Ты всё ещё любишь его, — выдыхаю.

Она не отвечает. Но не надо слов. Пауза — и есть ответ.

— Ты надеялась, что, избавившись от брата, избавишься и от меня? — я уже не могу сдерживать яд. — Но вот незадача: твоя жизнь — это не драма в трёх актах. Это сериал. И в следующем сезоне сценаристы решили вернуть меня.

Лина смотрит с лёгким прищуром, подносит бокал к губам, улыбается уголками:

— Надеялась, что ты повзрослеешь.

На кухне я машинально достаю салат из мидий и креветок. Ставлю его под открытое окно — пусть солнце сделает своё дело. И пусть потом никто не скажет, что я не угощала гостью.

Но Лина не дура. Она смотрит на тарелку, затем на меня и качает головой:

— Спасибо, не голодна. Я тут не за едой.

Садится на диван, закидывает ногу на ногу и запускает “Нетфликс”. Я слышу заставку какого-то сериала. В комнате пахнет дорогими духами, белым вином и угрозой.

— В какую историю ты вляпалась, Лина? — голос у меня спокойный. Леденящий.

— Тебе всё равно не понять, — бросает она, не поворачивая головы.

— Альберт знает?

— Всё, — лаконично. — Он умный. И не держит в себе иллюзий.

— Он тебя жалеет?

— Он — мужчина, Джилл. Он понимает, что есть поступки, которые совершаются не из злобы, а из боли.

Я откидываюсь на спинку кухонного стула. Бью пальцами по столешнице. А внутри всё сжимается: злость, обида, зависть, ревность. Они складываются в горькую настойку, которая обжигает изнутри.

— Ты трахаешься с ним? — Лина задаёт вопрос почти лениво. — Или всё ещё надеешься на “однажды”?

Секунда — и я готова броситься на неё. Но нет. Я вспоминаю, что Альберт учил меня драться словами. Холодными, меткими.

— А ты всё ещё надеешься, что сын спасёт твоё имя?

Она моргает. На долю секунды — уязвима.

Но тут же выпрямляется и улыбается. И это улыбающееся лицо — моё зеркало. Я вижу в нём будущее, от которого меня отделяет одно “да” Альберта. Или одно “нет”.

Потом она встаёт.

— Не прощаюсь. Мы с тобой, сестричка, ещё поболтаем.

Уже у двери оборачивается:

— Передай Альберту, что у него потрясающий вкус. И что ты — всего лишь переходный этап. Между прошлым и будущим.

Щёлкает каблучками. И исчезает.

Я остаюсь на кухне. За спиной солнце расплавляет салат из морепродуктов. Где-то вдали слышно, как включился кондиционер. А в груди пульсирует тишина — как перед бурей.

Глава 7

Так, задумавшись, механически я принялась раскладывать бельишко по свободным ящикам. Случайно задела рукой старую коробку из под обуви: с легким шорохом она упала на пол, и груда фотографий и старых газетных заметок высыпались на ковёр.

Я подняла первую попавшуюся. Альберт не любил хранить воспоминания на Облаке, предпочитал распечатывать снимки, не доверяя современным технологиям. Вот я не удивилась: со всех фотографий на меня смотрело мое собственное изображение.

Но как он успевал сделать эти снимки незаметно для меня?

Я так и расселась, прямо на полу, скрестив ноги по-турецки, а старые фотографии заставили меня совершить настоящее путешествие в прошлое.

С матовой поверхности на меня смотрела я сама: на самодельных качелях из шины, в легком сером платье, подол которого сбился выше колен. За моей спиной ивы сомкнули кроны, а вдали виднелась веранда с плетённой мебелью — веранда старого отеля в горах Авелина.

А ведь из-за Лины я там и оказалась. Шёл последний год аппийской войны, мой брат служил в федеральных войсках, а Альберт — в формированиях ополченцев.

Враги.

А Лина тем временем неплохо проводила время, ходила по дорогим ресторанам, одевалась в роскошных бутиках, и всё это — за счёт моего отца.

Однажды я их застала… Воочию убедилась, как Лина зарабатывала на косметику, с каким усердием и старанием. В доме, где ничто не могло потревожить любовничков (язвительное определение пришло на ум), кроме моего внезапного появления: казалось, стонала каждая половица — прям в унисон стонам и крикам Лины.

Тогда я и сбежала из дома, но далеко ли сбежишь, когда гроза, и могучие клёны ломаются порывами ветра? Я добежала только до гаража, там забралась в багажник внедорожника, нашла недопитую бутылку водки, выплакалась и заснула.

Именно этот автомобиль и взял брат, отправляясь назад на военную базу. Со мной, отключившейся настолько крепко, что и через восемь часов я с трудом разомкнула глаза.

Что дальше случилось, я вспоминаю через пелену какую-то. Брат, когда обнаружил меня в машине, жутко перепугался, стал кричать на меня, и уже собирался везти обратно, только база попала под обстрел боевиков. Конечно, выслали спасательные вертолёты, но и тут мне не повезло. Вертолёт разбился за Норид-Авелиновой грядой: я помню, как его волокло по земле, и скрежет стоял такой, как скрежет зубовный умирающего.

Мы чудом выжили, но на вражеской территории случай разделил меня с братом, и я оказалась в “Пелеиде”. В старом отеле, который превратили во временную военную базу, и где боевики расправились бы со мной без оглядки, если бы один из них не взял меня под свою защиту.

Альберт…

Господи, и как же ненавидела я его! И жила в этой ненависти и уверенности, что однажды его личина героя расколется как старый орех, а там я обнаружу уродливого дракона — только не с кучей голов, а со множеством ног и телом как у кивсяка. И всякий раз, думая об этом, содрогалась от отвращения.

Тогда я ещё не знала, какие крепкие узы нас с ним уже связывали. Я не подозревала, что, еще до войны, Лина Рэдклиф, в погоне за финансовым благосостоянием, предала и самого Альберта. Подставила его, выкрав документы фирмы, чтобы помочь моему отцу не в самом благородном деле. А Альберта и его коллег за это лишили лицензий.

Но всё же я понимала, что южанин, сражающийся за независимость своей родины, не должен испытывать никаких положительных эмоций к северянке, к девочке-мажорке. И не ожидала, что много лет спустя он признается:

— А знаешь, я влюбился в тебя с первого мгновения, когда увидел тебя в “Пелеиде”.

Тогда я могла его только ненавидеть. Хотя Альберт и убеждал меня, что отправит домой при первой же благоприятной возможности, я ему не верила. Мне всё казалось, что играет он в какие-то свои игры: то угощает вкусняшками, которые сложно было достать в ближайшем городке, то вывозит за пределы отеля на прогулки… В общем, вроде как пытается установить доверительные отношения. А мне хотелось только одного: перестрелять всех этих мерзавцев из автомата. Ведь по их вине мы не жили спокойной жизнью на севере, подвергались бомбёжкам и обстрелам, а теперь и брат пропал без вести…

Но Альберт был вроде как за главного в отряде, его слушались и боялись, а меня не обижали, пока в один день срочные дела не заставили его покинуть “Пелеиду”. И какой-то мерзавец, нарушив его запрет подниматься на второй этаж, где я себе облюбовала комнатку, всё же поймал меня в сумеречном холле.

Помню как страшная мысль обожгла мозг: кричи - не кричи, только один человек мог бы прийти тебе сейчас на помощь.

Боевик особо не церемонился, толкнул в номер и, войдя за мной, захлопнув дверь, приставил кукри к горлу.

— Ну что, попалась, пташка, — ухмыльнулся он. — Будешь делать, что я скажу, иначе глотку перережу.

А я с ужасом представила, что таким оружием он не то что может мне перерезать горло — он мне голову отрежет. Я не испугалась смерти. Но мне стало страшно при мысли, какой мучительной она может быть. И замерла в оцепенении.

Бандит между тем вложил кукри в ножны, достал флягу, отвернул крышку и приставил к моим губам:

— Пей, дурёха. Или ты хочешь, чтобы я поверил, что шеф с тобой ещё не развлекся? Ну что пялишь глаза свои красивые, овца?

Я только мотнула головой и тут же получила пощёчину. Ну и смысл сопротивляться? Просить о пощаде? Покорно я осушила всё до последней капли, почти мгновенно почувствовав, как тело сковывает вялость и сонливость. Потом-то я найду способо свести счёты с жизнью: ни одна девушка не захочет, не сможет жить после такого. Но сейчас я только хотела избежать ненужной боли и унижения.

Боевику же только понравилась моя покорность. Ни теряя времени, он подтащил меня, всхлипывающую и испуганную, к кровати, опрокинул на подушки и попытался разорвать блузку. Ткань разошлась под его пальцами, но, повинуясь какому-то остаточному инстинкту, я ещё пыталась стянуть на груди лохмотья. И с каждым всхлипом чувствовала, что тело перестает подчиняться, пальцы становятся как ватные, а ноги ему и вовсе не стоило труда развести.

Глава 8

Как же хорошо возле моря! Длинный и широкий бульвар золотой подковой охватывал бухту. Ароматы цветущих экзотических кустарников, тяжелых магнолий, розовой мимозы смешивался с запахом водорослей и нефти, которую приносил с моря легкий бриз.

Пройтись через город пешком. Ведь когда меня довелось тут побывать, я даже не рассмотрела его как следует. А сейчас радовалась как первопроходец, открывший неизведанные земли, или как ребенок, получивший в подарок железную дорогу. Всё — в радость, всё приносит покой.

— Кажется, мы с тобой не обедали в “Старом Саду” — Альберт держит меня за руку, а прохожие оглядываются на нас с любопытством, принимая за красивую пару.

Что ж, может мы и выглядим как любовники. Я бы сказала даже: “Как счастливые любовники”. Ведь мы улыбаемся друг другу, смотрим друг другу в глаза, и я иногда игриво бадаю его в плечо, а он то и дело обхватывает меня за талию и прижимает к себе.

И вроде всё у нас хорошо, говорю ему.

Да, соглашается он, есть и физика, и химия, а потом мы смеёмся, и мне хочется вот так до бесконечности шагать по бульвару, иногда вырываясь из объятий друга и спускаясь по белым мраморным ступеням, которые облизывает как ленивый кот теплое аппийское море.

Альберт было предложил доехать до ресторана в машине, но я отказалась.

— А знаете, я однажды во сне видела этот бульвар. С белыми ступенями, уходящими в воду.

— Конечно, — соглашается он, — ты же гуляла тут со мной, с Кристианом и Бандой в прошлом году.

— Нет, — у меня мечтательное настроение, — я давно видела во сне эту бухту и мраморные ступени. Мне снилось, что я болтаю ногами в воде, а рядом сидит самый настоящий ангел. Представляете, такой канонический ангел, в белом балахоне и с крыльями. Даже не помню, что он мне говорил, но в памяти осталась радость, остался покой.

— Нет, ты путаешь. Набережную отстроили после войны, до этого никаких ступеней из белого мрамора не было.

— Так и сон я видела давно ещё. До войны, — я пожимаю плечами. И Альберт вдруг останавливается и смотрит на меня внимательно.

— А я видел сон с тобой и белым медведем.

— Это вы листали мою страничку на фейсбуке, — усмехаюсь.

И мы доходим до ресторана, где услужливый официант провожает нас к заказанному столику.

— Ну-ка, колитесь.

Мы сидим на веранде ресторана, больше похожего на парусник, и я качаю ногой, как подросток. Небрежно спрашиваю о Лине, и Альберт сразу подбирается.

— Она — мой клиент, я не могу с тобой обсуждать её дела.

— Да зачем она вас выбрала? В столице хороших юристов нет?

— Я — единственный, кому она доверяет, только и всего.

— Вы единственный, кто её любит и, как оказалось, отец моего племянника… То есть уже бывшего племянника. Ничего себе, день сюрпризов…

В этот раз Альберт чуть вилку не выронил.

— Она тебе сказала?

Волноваться Альберту не о чём, оспаривать завещание брата я не буду. Я даже радуюсь в глубине души тому, что единственный сын моего друга обеспечен до конца дней. Странное чувство. Противоречивое. За мальчишку я довольна, и с отцом ему повезло, но почему Альберт держит это в тайне? Если их связывает старая любовь и общий сын, для чего Лина в реальности приехала в Бадкур? Хочет вернуть его?

Неужели она пальцем поманит, и Альберт побежит за ней?

Всё это я вываливаю собеседнику, а он невозмутимо отвечает:

— Джиллиан, столько лет прошло. Нам обоим было слегка за двадцать. Держать всё в тайне даже сейчас — решение Лины, и я обязан к нему относится с уважением.

Он перегибается через стол и накрывает мою руку ладонью, от чего меня электрическим током бьёт. Господи, сколько времени у меня уже не было мужчины? Я просто изголодалась, а такие эмоции надо контролировать. Мы секунду смотрим глаза в глаза, и я начинаю плыть под его взглядом.

— Ты же сама не хочешь, зайчик, — Альберт как будто читает мои мысли. — И что же ты сейчас ревнуешь, собака на сене? — он откидывается назад и отпивает глоток вина. — Я могу тебе рассказать только то, что известно всем. Что ты знаешь о скачках?

Я — лошадница, попокатальщик. В большой спорт никогда не рвалась, больше любила гонять по полям. Но мир скачек мне понятен — лет в четырнадцать оказалась в школе верховой езды при ипподроме. Ездила на покладистой рыжей кобыле по кличке Дэльта, бывшей скаковой. С ней и научилась лихой езде, когда выезжаешь на ипподромный круг, набираешь повыше повод и летишь наперегонки с ветром.

— Всё знаю, — самоуверенно отвечаю.

Альберт тихо посмеивается.

Скачки иногда напоминают езду на скоростном автобане. Сменить полосу можно, но только так, чтобы не попасть в аварию и не создать аварийную ситуацию для других. Жеребчик-четырехлетка по кличке Шербет шёл вторым в забеге, но его обгонял каурый Рыжий Чарли. Еще бы несколько метров, и Рыжий Чарли оттеснил бы Шербета на третье место, но Шербет славился своим финальным броском. С любого места он вылетал на первое чуть ли не в последние секунды забега.

Не в этот раз.

Жокей поменял направление слишком стремительно, и Шербет зацепился подковами за копыта Рыжего Чарли. Он попытался восстановить равновесие, вскинул высоко голову, но упал на колени, и его всадник перелетел через шею прямо под копыта скакавших следом лошадей.

По окончании скачек жокея Рыжего Чарли дисквалифицировали. Шербета, сломавшего ногу, усыпили прямо на дорожке. Так бы и закончилась история чемпиона, если бы не одно “но”.

Шербет принадлежал Лине Рэдклиф, и она уверена, что всё подстроили те, кому победа Шербета на Кубке Бадкура невыгодна.

— Мы уже составили иск, но… что-то в этом деле не сходится.

Да какая разница, что там сходится, а что — нет! Это же какой материал для книги можно собрать!

— Я вам нужна, — твердо заявляю с набитым ртом: ведь ни минуты терять нельзя с этим товарищем. Если помедлить, он обязательно обоснует, почему не хочет брать меня на работу. — Лина — дуреха страшная, полезла в мир, в котором ничего не понимает, вот и попала. А я эту изнанку знаю, как свои пять пальцев. Ну, возьмите вы меня в помощники, ну позязя… Пожалуйста!

Глава 9

Будильник звонит ровно в шесть, но, когда я выхожу из спальни, Альберт уже плещется в душе и что-то напевает. Вчера мы едва успели заскочить в супермаркет, и сейчас я разбиваю яйца на сковородку и завариваю кофе. Его привычки я знаю хорошо: яичница для меня. Альберт ни к чему кроме крепкого кофе не притронется.

В “Доме с кошками” Альберт ещё и котом обзавёлся. Ленивый рыжий бенгальский кошак, запрыгнув на стол, наблюдает за мной.

Про этого кота я слышала не раз.

Дело в том, что Альберт отсидел… Несколько лет в музыкальной школе за пианино. Это несчастье случилось в его далёкой юности, а пять лет назад он приобрел клавишный синтезатор.

И потом — кота.

Кота он назвал Шубой и, по слухам, "укотерил" его в приюте для бездомных животных. Да-да, там тоже попадаются вполне себе породистые животные, а этот ещё оказался бенгалом ни то во втором, ни то в третьем поколении. И со сломанной лапой.

Немного познакомившись с характером кота Шубы, я пришла к выводу, что лапу он сломал о чью-то челюсть.

Но хуже всего, кот оказался меломаном: вышел из переноски, увидел синтезатор и сразу сказал себе”Оп-па, как я удачно зашёл!”

После этого концертная программа начиналась ровно в три утра. Кот запрыгивал на синтезатор, в темноте безошибочно находил какой лапой наступить на включатель и врубить полный звук, а потом этот Моцарт кошачьих прыгал по клавишам.

После того, как соседи в третий раз вызвали полицию, перед Альбертом возникла дилема: избавиться от кота или от синтезатора. Альберт принял нетривиальное решение: нанял женщину, которая вечером выгуливала кота. С ближайших улиц исчезли все собаки - я думаю, часть из них попала в ветклинику с сердечным приступом. Ибо он их "охотил". Овчарок, королевских пуделей, питбулей. Без разницы.

Но хотя бы ночь потом спал.

Что же, любишь мужчину, люби его полностью, с детьми от прошлого брака, мамой, любовницей и котом.

Позавтракав на скорую руку, меняюсь с хозяином местами: теперь его очередь посидеть на кухне с ароматной арабикой, полистать новости, а я занимаю ванную. На всё у меня уходит около часа, но , когда я появляюсь на пороге в полной боевой готовности, Альберт даже не удостаивает меня взглядом. Наверное, он страшно удивился, если бы я одела рваные джинсы и короткий топ, но на мне юбка-карандаш ниже колена с широким поясом и белая шелковая блузка, — кажется, я купила этот прикид в “Le Chateau” по случаю. Из украшений серьги и колье от “Сваровски”, хотя я знаю, что в Бадкуре принято носить только золотые изделия. Но перебьются, золото — не моё.

Альберту достаточно, что я выгляжу максимально профессионально.

Офис расположен не далеко, мы доходим буквально за десять минут. Когда Кристина встречает меня удивлённым взглядом, Альберт сухо поясняет, что отныне я — его вторая помощница.

Когда двери кабинета за ним закрываются, Кристина поворачивается ко мне:

— Ну и зачем тебе этот головняк? Если бы я оказалась на твоём месте, я бы ни минуты не работала.

— Не работать — скучно, — отвечаю. — Не переживай, я не буду обузой. Для начала, я очень быстро печатаю.

Кристина смотрит на меня с сомнением, прикидывает что-то, потом решается и протягивает мне смартфон.

— Мистер Лаккара обычно надиктовывает корреспонденцию в онлайн-приложении, и пока твое задание набрать и разослать электронные письма тем, кому они предназначаются. Базу адресов ты легко найдешь.

Ого, с кибербезопасностью тут совсем плохо! Я прикидываю, стоит ли проявить инициативу прямо сейчас и объяснить Альберту, где они лажают, или потерпеть и постараться понять, есть ли в их безалаберности какая-то метода. Мне отводят место, обеспечивают ноутбуком, и я приступаю к работе. Никто не представляет меня коллегам, никто не показывает мне, где кухня или хотя бы где туалет. Про меня Альберт и Кристина забывают, а остальные не обращают внимания.

Только ближе к ланчу Альберт интересуется, отправлены ли все необходимые письма и документы, — да, всё я сделала, но за меня отвечает Кристина, а он только сухо кивает. Его ждут дела в суде, меня — ещё несколько часов у копировальной машины. На шпильке в двадцать сантиметров.

Хорошо, что я позавтракала… Поэтому что на перекус времени тоже нет. Набравшись смелости, я всё-таки спрашиваю Кристину, где тут туалет, но она занята и только молча кивает в сторону коридора. Коридор длинный, тыкаться во все двери подряд мне не хочется, и я терплю.

Уже в конце дня ко мне подходят двое: один высокий парень приятной наружности с кудрявой шевелюрой, а другой… — ну, встреть я его на улице, решила бы, что его только выпустили из реабилитационного центра. Седые волосы ниже лопаток, костюм с какой-то пестрой бабочкой и сандалии.

— Я — Эрик, — представился молодой и кивнул в сторону седого, — А это Паскаль. А тебя сразу на передовую в окопы закинули?

— Ничего страшного, — отвечаю с улыбкой. — Мне даже нравится драйв. Я — Джиллиан.

Но хотя бы я уже знаю в этом муравейнике четырех человек.

Ближе к шести Кристина советует мне ехать “домой”, но Альберт до сих пор работает, и я колеблюсь.

— Езжай, даже не думай. Он тут до полуночи может просидеть, — Кристина буквально всовывает мне сумочку в руки. — Отдохни, ты сегодня молодец.

Ну вот, небольшая похвала. И одинокий вечер с бокалом белого вина. Но моего энтузиазма пока хватает принять изменения в моей жизни с весёлой беспечностью.

Следующим утром всё повторяется, но по дороге в офис он хотя бы расписывает мой день. Не спрашивает, как дела, нравится ли мне, комфортно ли мне: я сама всё выбалтываю, упуская только про Эрика и Паскаля.

Кому-то может показаться, что Альберта просто не волнует, сработаюсь я с остальными, справлюсь ли со своими задачами, но я его уже неплохо изучила. Он просто не сомневается: я справлюсь, если решила, что хочу этого.

К обеду на следующий день, когда я уже почти вслепую попадала по клавишам, за дверью кабинета Альберта раздался странный звук — будто кто-то уронил в коридоре плюшевого медведя, а тот недовольно зашипел.

Глава 10

Ближе к концу рабочего дня Альберт вызывает весь штат в огромном овальном офисе. Каждый занял предназначенное ему место. Места не нашлось только мне, и я невольно вжалась в кресло за диспенсером. Вообще-то я не из робких. Но из тени удобнее наблюдать за другими. Оценивать их. Использовать, когда возникает необходимость.

Поэтому я стараюсь держаться как можно тише.

Но перед каждым сотрудником Донна кладёт скромную коричневую папку, и когда они начинают пролистывать документы, их лица меняются. Они стараются незаметно оглянуться на меня, - тень возле диспенсера, - потом переглядываются с соседом. Их лица становятся озабоченными, движения - нервными.

Альберт заходит в офис с холодным и даже немного высокомерным выражением лица. Взгляд на мгновение встречается с моим, но в нём нет и капли прежней теплоты.

Нет, я не боюсь неприятностей.

Я сама — ходячая неприятность.

Но мне любопытно, что сейчас произойдёт.

— Дамы и господа, — начинает Альберт спокойным и невозмутимым тоном, — Ознакомьтесь с соглашением о неразглашении и подпишите. С сегодняшнего дня у нас новый сотрудник. Прошу любить и жаловать, — тут он кивает в мою сторону, — Анна Лаккара.

Я едва обратила внимание на Донну, которая в этот момент протягивала мне папку. Анна Лаккара? Когда-то под этим именем Альберту удалось вытащить меня из очень крупных неприятностей. Но сейчас это всё что означает?

Машинально открываю папку: там действительно новое удостоверение личности, карта медицинской страховки и водительские права.

Но ведь меня всё равно будут узнавать! Да, прошёл почти год с момента нашего с Ларри феноменального взлёта и такого же резкого, трагического падения. Но я смотрю на Альберта с сомнением, а он отвечает мне лёгкой, почти незаметной улыбкой. Словно говорит: "Доверься мне, я знаю, что я делаю".

Наступает минутная тишина, которую то и дело прерывает шорох бумаги. Кто-то наконец достал ручку из кармана пиджака и поставил первую подпись.

Мне очень любопытно, какие же условия, но, когда все расходятся, и мы с Альбертом остаёмся наедине, он охотно поясняет:

— Будет лучше, если как можно меньше людей узнают в тебе ту самую Джиллиан.

— И теперь я — Анна Лаккара. Поверить не могу, что вы нарушаете закон...

— Я ничего не нарушил, — хитро щурится, — всего лишь обновил твой старый паспорт. А на его основе сделал тебе другие документы.

— Ну и кто я вам теперь? Как вы объясните это своим коллегам?

— Уже объяснил. Для всех, кроме Донны, которая тебе знакома, ты — внебрачная дочь моего старшего брата. В Бадкуре никого не удивит, что я пытаюсь устроить племянницу.

Он встал из-за стола, подошел ко мне и присел рядом на корточки:

— Зайчик, нам не нужны лишние вопросы. С этого момента те, кто знаком с тобой, будут хранить нашу тайну, а для остальных ты — моя родственница.

— Вы как-то очень ненавязчиво обозначили моё место. Просто лишили имени и прошлого? — мне отчего-то становится горько.

— Давай пообедаем вместе: у меня к тебе есть разговор.

В Бадкуре просто не хотят беспокоиться о светофорах: все переходят дорогу, где им нужно, и я семеню за начальником на шпильках, цепляясь за рукав. Кажется, не только пешеходы привыкли к игнору правил дорожного движения, но и водители с потаённым страхом следят за пешеходами. Те, как газели, выпрыгивают на дорогу в любой момент, надо успеть затормозить, так как никогда не знаешь… собьёшь кого-нибудь, а у него дальний дядя племянника жены твоего двоюродного брата работает в министерстве. И всё. Пиздец тебе, твоим правам, твоей карьере и да…. твоему котенку…

Теперь, когда наши роли поменялись, я подшучиваю над Альбертом: предложение отобедать вместе в Оресте равно приглашению на свидание. Но я же не могу отказать своему боссу? Ещё уволит...

Так, в восемь вечера, мы пересекаем Старый Город, выходим в парк и по крутым ступеням спускаемся к огромному фонтану. От него до пункта назначения рукой подать.

“Боже, как ты женственно перебегаешь на каблуках проспект!” — смеётся начальник, но, когда я всё же спотыкаюсь, и его руки обхватывают меня, поддерживая, мы оба замираем. Жара, закат над сонным городом, ни души на улице, даже автобусы шныряют пустые… Так рано… Такое впечатление, что во всём городе только я и он. Странно, легко дышится тут. Его пальцы в моих волосах, а потом его губы — на моих. Господи, пронеси посла или судью мимо, ведь тут уже не поймёшь: то ли бывшая первая леди целует какого-то юриста, то ли топовый адвокат Бадкура целует секретаршу.

Но меня что-то ещё сковывает рядом с ним. Что-то потаенное, непонятое, хотя его поцелуй зажигает меня, и хочется так простоять целую вечность.

Всё же я отталкиваю его. Пытаюсь сдержать дыхание.

— Вы не забывайте о важном разговоре...

Глава 11

Мы ещё минут пять шагаем в ногу и в полнейшем молчании. У него странное выражение лица: счастливое и строгое одновременно. Но очень быстро его мысли возвращаются в рабочий режим, и уже совсем другим тоном он произносит:

— Мне нужны глаза и уши на бадкуровском ипподроме — там прокручиваются странные схемы.

Я пожимаю плечами. Из головы не выходит наш недавний поцелуй, и неожиданно мне хочется перебраться к нему на колени, прижаться и целоваться до умопомрачения. Но я себя одёргиваю. Я не смогу быть с ним, а значит и дразнить Альберта не стоит. К моим решениям он относится с уважением, но и мне стоит помнить, что он зрелый и пылкий мужчина, и не динамить.

— Просто так я на ипподром не попаду. — я прикидываю возможные решения, — Мне придётся купить скаковую лошадь, — хорошо, что сезон только начался. Так что вас настораживает в истории с Шербетом? Думаете, наездник Рыжего Чарли подрезал Шербета специально? Дисквалификация — это серьезная дыра в репутации и может стоить карьеры.

— И как быстро ты сможешь приобрести лошадь?

Вздыхаю. Кто-то помог Лине купить Шербета, и Шербет действительно был фаворитом на Кубке, значит я могу попросить её о помощи.

Просить Лину… Но я пообещала Альберту, что не стану с ней собачиться на время — в обмен на возможность работать в его офисе и собирать материалы для книги.

Альберт между тем замечает, что в истории с Линой я многое не знаю и не должна судить её строго.

— Лина всегда относилась к тебе хорошо, — добавляет он. — Я помню её как добрую, хотя и немного наивную девушку, и она ничуть не изменилась за эти годы.

Ага, цветочки присылала, когда родной брат отправил меня в психушку с нервным срывом.

Но я вынуждена признать, что сейчас мне пригодится помощь Лины, и соглашаюсь встретиться с ней на выходных.

И дальше мы болтаем о каких-то обыденных делах, а я только незаметно убираю руку, когда мой босс пытается к ней прикоснуться.

В субботу Лина уже ждет меня возле беговой дорожки с каким-то амбалом грубоватой внешности, шатеном с карими глазами, в потёртых джинсах и клетчатой рубахе. И я его слишком хорошо знаю!

Клайв Эванс! Его когда-то нанял мой брат. Именно Клайф вытаскивал меня, сам того не зная, из тяжелейшей депрессии! Даже немного влюбился, но хвала Господу, не стал устраивать из увлечения полночный кошачий тыгыдык в стиле "Я без тебя лишался". Когда я сказала "нет", воспринял это спокойно и разумно, как и пологается настоящему мужчине. Но... Это он помог Лине с покупкой Шербета, и по тому, как он глаз с неё не сводит, я бы сказала: “Влюблён по собственному желанию”.

— Очень рада вас видеть, — я первой протягиваю руку. — Рада видеть, что Лину наконец окружают люди из её родной среды.

Клайв подколку не замечает, а Лина прикусывает губу. Она-то родилась в семье простого механика, и из шкуры лезла, чтобы выскочить замуж за какого-нибудь папика. Попыталась соблазнить моего отца, а когда не вышло, окрутила моего брата. Девочке с рабочих окраин очень уж пришелся по вкусу и наш особняк, и наши связи, и наши деньги. А сейчас стоит здесь и строит из себя королеву. Нет уж, дорогая, вот этот амбал тебе больше всего подходит.

— Так значит лошадь хотите? — Клайв разговаривает, чуть проглатывая гласные, и по говору я понимаю, что он откуда-то из северных провинций. — Есть у меня на примете несколько трехлеток.

— Хотелось бы приобрести скакуна побыстрее. И его необходимо поставить в ту же конюшню к тому же тренеру, что и Шербета.

— Эт легко, — кивает Клайв. — Ко мне он и встанет.

— Клайв, так Лина тебе все рассказала?

Мой старый знакомый лыбится:

—Так ты и она всегда могли могли положиться на старину Эванса. Жалко только ты, Джилл, забыла об этом, когда встретила своего Ларри. Предательница. Но я на тебя не в обиде. Чего нам делить?

Лина согласно трясёт кудряшками, а я думаю, какая же она пустоголовая кукла. Всё нужно держать в полнейшей тайне, а она и рада выболтать наши планы пусть и не первому встречному, но точно уж третьему лишнему.

— Я доверяю Клайву, — упрямится она. — Если я кому-то и не доверяю, так это тебе.

— Не волнуйся, сестрёнка, мне смысла нет тебя топить.

И по глазам понимаю, что Лина мне не верит.

Потом я загоняю её в угол и допытываюсь: хоть раз она разговаривала с другими владельцами на конюшне. Что это за люди? Лина отмахивается от меня и утверждает, что ей всего лишь нужна компенсация, и дело выеденного яйца не стоит. Уже доказано, что жоккей на Рыжем Чарли попадает под Акт о Безопасности на скаковых дорожках, владелец Рыжего Чарли выплатит компенсацию, и о чём тут ещё говорить?

— О многом. Кому принадлежит лошадь, которая заняла призовое место?

— Густой Туман? Она принадлежит синдикату Лесковых. Но причём тут они? Если бы Шербет не упал, Густой Туман даже не пришёл бы в первой тройке. Лошадь-аутсайдер, никто не мог предсказать ему победу.

— И ставки были сто к одному? — издевательски усмехаюсь.

— Какая разница? Я не слежу за ставками.

О боже, крошка моя, зачем ты вообще в это сунулась? Не было более подходящих путей потратить наследство?

— Представишь меня Лесковым? Что удивительного, мы ведь близкие родственницы. У нас могут быть одни интересы и общие знакомые.

Да, соглашается Лина, она как раз приглашена завтра на банкет, где будет Лесков-старший с сыном. Ничего удивительного, что она попросит ещё одни пригласительный для золовки, которая недавно в городе, никого не знает и изнывает от скуки.

Я усмехаюсь. Лине достаточно назвать мою фамилию: ей дадут ещё один пригласительный не потому, что она такая крутая и популярная в тусе. Просто будут рады принять на банкете саму Джиллиан Уэллс-Стюарт. Покойный отец — министр МВД. Покойный муж — бывший премьер-министр. А я сама теперь рассылаю и сортирую почту в юридической фирму, стою у копировальной машины, и готовлю кофе по утрам начальнику. Все мечтают из Золушки превратиться в принцессу, а мне вот как-то комфортно в роли Золушки. Меньше головной боли.

Глава 12

Наш дом в элитном посёлке на Варровом Острове теперь принадлежит Лине.

Большой светло-жёлтый с арками и колоннами, с серой черепичной крышей и полосатыми «маркизами» над балконами. Прапрадед купил там земли ещё в те времена, когда сама Ореста не была ни столицей, ни городом, по сути. Купил как охотничьи угодья — тогда в лесах ещё хватало дичи, а желающим подстрелить оленя или лося не нужна была специальная лицензия. Прапрадед сначала построил охотничий домик. Потом дом. Когда через много лет папочка женился в первый раз, молодую жену он привёз уже в настоящую загородную усадьбу, состоящую из хозяйского дома и нескольких гостевых шале, отстроенную на холме в тени веймутовых сосен и облагороженную пышными многоуровневыми цветниками.

Друзья Дэвида, моего брата, Саймон и Ларри гостили у нас часто, брат же жаловался матушке, что я постоянно кручусь под ногами. Она только руками разводила: мне запретят одно, через пять минут я выдумаю другое. Наверное, мальчики с этим в конечном итоге смирились.

Впрочем, однажды вечером, усадив меня на невысокую каменную ограду (чтобы можно было внушать, глядя в глаза со всей строгостью и не заработать при этом ломоту в шее), они, «мужской коллектив», зачитали мне права и обязанности ребёнка женского пола в их небольшой компании. Прав, собственно, не было. Но было строгое правило: проболтаюсь родителям, о чём они между собой разговаривают, и они меня с собой больше никуда не возьмут. Ни покататься на яхте, ни в кино, ни на ланч. Останусь дома с матерью.

Заверила их, что умею держать язык за зубами. После этого на меня настолько перестали обращать внимание, что уже через несколько недель я значительно расширила свой словарный запас.

Даже не знаю, как мы познакомились — наверное, я совсем малюткой увидела мальчишек в первый раз. Но запомнила лето, когда у нас в доме появился богомол.

Богомол жил в аквариуме, в комнате Дэвида, смотрел на мир презрительно, отзывался на кличку “Братан”, больно кусался, а иногда Дэвид выносил его в столовую на выгул. Так он объяснял моей матушке, которая боялась всех насекомых в мире.

— Братану нужен свежий воздух и смена впечатлений.

А папочка со смехом рассказывал, как пригласил матушку в консерваторию бабочек. Такое огромное помещение под стеклянным куполом, где можно увидеть множество пестных небожительниц: они летают по всему зданию, а иногда садятся подкрепиться на подносы с нарезанными дольками апельсина. Возле этих подносов ещё есть таблички “Не беспокоить. Бабочки кушают”.

Вот туда-то они с матушкой и отправились на романтическое свидание. И всё бы ничего, но на ногу матушки села огромная Пелеида Морфо. По словам отца, матушка визжала так, что половина бабочек в этой консерватории теперь глухие. Я всегда заливалась на этой истории, а потом просила: “Папочка, расскажи опять, как пелеида чуть не съела маму!”, а мама возмущалась: “Нет тут ничего смешного! Бабочка плюхнулась на меня, как корова села!”

Так вот, про Братана. Кажется, это на мой день рождения, когда мама решила пригласить туеву кучу народа, включая родителей Саймона, отца Ларри, его дядю и тётку, а Дэвид принёс за стол богомола. Чтобы тот в аквариуме не скучал и чувствовал себя членом семьи. А папочка решил, что негоже пригласить гостя и не попотчевать его чем-то вкусным. В результате, богомолу предложили немного варёного яйца, и плеснули винцо в чайную ложку. Богомол, не будь дурак, винцо выпил, яйцом закусил и минуты три покачивался в центре стола, прислушиваясь к новым ощущением.

Видимо, впечатления ему понравились. Потому что нетвердой походкой он пересёк стол и полез в мамин бокал с винишком. Мама тут же выскочила из-за стола под всеобщее веселье и крикнула Дэвиду:

— Утихомирь своё животное!

Надринькавшись, богомол так и уснул в салатнице. А потом его засосало пылесосом, и мы похоронили его в саду. Дэвид так и не смирился с потерей: нового богомола мы уже не завели.

А ещё то лето запомнилось тем, что Ларри запустил в меня прогнившей арбузной коркой, и ему влетело от Дэвида. Мы потом помирились, а когда помирились, Ларри стоял у лестницы и я ему напрямик сказала, что хочу его поцеловать. Он отгонял меня как мог, но что может сделать мужчина пятнадцати лет перед решительной пятилетней женщиной? Ровным счётом ничего. Так я ему и сказала. “Не сопротивляйся, Ларри, я тебя всё равно поцелую”. Но он кажется сопротивлялся до последнего, потому что в следующую минуты мы кубарем летели по лестнице.

А ещё в это лето стряслось землетрясение. Мы в доме его почти не ощутили, а Саймоны в многоэтажке перетрусили, и мама предложила им переночевать у нас. Папа Саймона уехал по делам, в квартирке оставались только мама Саймона, сам Саймон и кот. Саймон потом рассказывал, что сразу отключились лифты в многоэтажке, и они с мамой и котом летели по аварийной лестнице из здания, которое превратилось в качели.

А когда оказались во дворе, кот, не выходивший никогда на улицу, лёг маме Саймон на плечи — так же безопасно. Но увы, у мамы Саймон было доброе сердце. Чтобы поддержать это доброе сердце, она послала в раскачивающийся от толчков дом, на девятый этаж, единственного сына за успокоительным. А когда Саймон вернулся с бутылочкой, мама Саймон решила, что надо успокоить старушек - соседок. И всё бы ничего: она подошла к соседкам, предложила бутылочку, но кот в этот момент вышел из состояния “воротник”, поднял голову, и с плеча добрейшей мамы Саймон в темноте блеснули дьявольские желтые зенки. Думаю, в этот момент Саймон понял, что хочет быть врачом. Ну вроде как признаки инфаркта уже знает.

Тогда-то моя матушка и решила, что Саймоны, включая кота, должны переночевать у нас. Но перепуганный кот в последний момент вырвался у Саймона и сбежал в сад. И полночи мама Саймон в белом халате со свечкой в руке бродила по саду, зовя кота. Папочка вернулся с работы после полуночи. Он тогда уже занимал высокий пост в министерстве и засиживался, бывало, допоздна. Зайдя в прихожую, белый что наш город после метели, но внешне спокойный, он только спросил у матушки:

Глава 13

И всё же на один вечер надо превращаться обратно в принцессу. Бадкур — интересный город, здесь на модные бутики обращают столько же внимания, сколько на булочные. В столице, в Оресте мы ценим комфорт выше моды, и что ещё мне нужно на каждый день, кроме удобных балеток, джинсы́ и топика? Зимой добавляется две пары свитеров, ботиночки (какая разница какой фирмы, лишь бы попав в сугроб, не вылезти без них), куртка на гусином пуху, и так вообще можно проходить каждый день шесть месяцев кряду.

В Бадкуре? Донна уже радостно сообщила мне: нельзя ходить на работу в одних и тех же туфлях, каждый день твой прикид должен быть разным, а главное… Нельзя выходить из дома на плоском каблуке!!!

— А если я хочу хлеб купить в соседней булочной?

— Тебя в джунглях воспитывали? Ты бы ещё зубы по утрам не чистила!

— Но ведь каблук сбивается, — я ещё пытаюсь сопротивляться, но Донна, взяв меня под руку, подводит к окну:

— А зачем, по-твоему, тут на каждом углу “сапожники”? Эти парни даже “лабутены” после мощеных улиц старого города выдадут за новенькие.

После того, как Альберт рассказал мне, что в Бадкуре камбалу очумелые продавцы могут подделать под осетра, я уже ничему ну удивляюсь. В конце концов, где лосось, а где лабутены?

Поэтому к выбору платья на банкет я подошла с особым пристрастием. Мой выбор пал на белое шелковое платье от “Melanie Lyne” с пышной юбкой и черным кружевом по внутреннему краю: юбка спереди поднималась немного выше колен, а сзади - в пол, открывая взгляду черные с серебром босоножки.

В закрытый для приёма зал ресторана я вошла одна, — не под руку же с Линой, в самом деле. Меня тут же заметил статный мужчина годами немного старше Альберта: он направился ко мне, раскинув руки, словно для объятий.

— Ах, Ляленька, — воскликнул он, смешно и непривычно переиначив мое имя так, что я подумала, он и не ко мне обращается вовсе. Но он обхватил меня за плечи, наградил смачным троекратным поцелуем и воскликнул:

— Свежа, как роза! Я — Лесков, Петр Юрьевич. Но вы может называть меня Питер. Лина Рэдклиф оказалась права, вы — чудная красавица.

Ах, ну да. Если верить Альберту, то Лина — добрейшей души, светлый человечек! Вон она как раз стоит, опираясь на руку моего начальника…

Я вспыхиваю от ревности, но быстро беру над собой контроль. Любезно улыбаюсь:

— Поздравляю вас с победой Густого Тумана.

— Да бросьте! — Лесков-старший берёт меня за руку, кладёт мою ладошку на сгиб локтя и увлекает за собой. — Я не радуюсь победе, выигранной за счёт жизни настоящего чемпиона. Пойдёмте, я представлю вас сыну.

Я знаю едва несколько слов по-русски, но даже они вылетают из моей головы, когда я вижу, как Лина, смеясь и сверкая глазищами как у Смигала в фильме “Властелин Колец”, прижимается своей пустой головой, на которую стилисты потратили больше времени, чем Лина — на прочтение книг, к плечу Альберта и щебечет какую-то чушь.

Но мы подходим, Альберт кивает мне, а Лина и вовсе расплывается в американской улыбке.

— Джиллиан, я рада тебя видеть. Представляете, Питер, я заразила Джиллиан идеей скачек, и теперь Клайв подбирает ей подходящую трехлетку.

Молодой человек, до этого момента стоявший ко мне спиной, оборачивается:

— О, да нашего полку прибыло! Миссис Стюарт…

Лесковы меня узнали, смысла представляться Анной Лаккара нет никакого. И всё же мне немного некомфортно, что меня так легко рассекречивают.

— Просто Джиллиан, — отмахиваюсь, а Питер представляет мне незнакомца:

— Познакомьтесь, мой сын Марк.

С Марком мы примерно ровесники, он светлый шатен с синими глазами, и неожиданно эти глаза напоминают мне другие. Которые закрылись навсегда… До мурашек по коже…

Лина обнимает меня за талию:

— Создадим маленькую компанию, будем вместе проводить выходные на ипподроме, заключать пари, есть бутербродики с чёрной икрой…

— Икра камбалы, но местные умельцы выдают за осетровую?

Альберт усмехается, — он-то мой сарказм просекает сразу, — а Марк смотрит внимательно:

— Что вы, настоящая русская икра. Наша компания занимается перевозками, так что качество гарантирую.

Опять этот взгляд, и щемящее чувство потери следом. Если бы я могла себя обмануть, я бы весь вечер так и простояла, не отрывая от него глаз. Отворачиваюсь и замечаю, как Лина улыбается мне: с пониманием и какой-то нежностью.

Вот только её сочувствия мне не хватало!

Оказывается, Лесков обо всём позаботился: он, как и многие мужчины в зале, буквально очарован Линой и не сводит с неё глаз. Интуиция подсказывает мне: Лина пригласила с собой Альберта, чтобы избавиться от навязчивых ухаживание хозяина банкета. Но мы садимся за один стол, и весело болтаем, пока вокруг нас кружат официанты с подносами.

Они болтают…

Я наблюдаю.

Что за люди эти Лесковы. С манерами у них полный порядок, но расслабляться не стоит: люди, которые заключают многомиллионные сделки, не так просты, как кажется. Марк поглядывает на меня с тем мужским интересом, который чувственная женщина ни с чем спутать не может. Кажется, ему импонирует, что я не флиртую, веду себя сдержано, присматриваюсь к людям. Он замечает, как мой взгляд скользит по соседним столикам и спрашивает в какой-то момент:

— Хотите понять, что за компания тут сегодня собралась? Не волнуйтесь, тут нет нуворишей.

— Вы имеете ввиду “за другими столиками”? Потому что за нашим собрались любопытные люди… — и чувствую, как под столом рука Альберта сжимает мне колено. Вовремя одёргиваю себя и продолжаю: — Во-всяком случае, только таким интересным мужчинам удалось заполучить двух самых красивых женщин.

И Лина вклинивается в разговор с этой своей наивной и беззащитной улыбкой:

— Ох, моя милая, тут только одна прекрасная женщина, и это ты.

Я не умею в женскую дружбу, тем более с женщиной, которая изменяла моему брату. И вроде меняю тему:

— А вы знаете, я всегда любила крокодилов. Такие милые зубастики, такие милахи. Вы когда нибудь были на крокодиловой ферме? Я там даже несколько лет почти жила.

Глава 14

Мы проводили Лину до отеля и вернулись домой ближе к полуночи. Я юркнула к себе, переоделась в пижаму, но долго ворочалась и не могла заснуть. Вспоминались глаза Марка.

Заметив свет в щели под дверью, вышла в гостинную. Альберт разобрал диван, но не спал: укрывшись легкой простыней по пояс, в домашеней футболке и, возможно, в боксерах, он что-то читал под бубнящий еле слышно телевизор. Увидев меня, снял очки.

Зрение у него всегда было не важное, но он предпочитал линзы. Увидеть его в очках было непривычно: они придавали его лицу строгое и сосредоточенное выражение.

— Ты чего не спишь?

— Не могу… мысли бегают, как тараканы по грязной кухне…

— Вот как. Что ты думаешь о Лесковых?

— Мало информации.

Альберт помолчал с секунду.

— Они не замечены ни в каких махинациях. Бизнес честный.

— Посмотрим, — уклончиво ответила я. Потом, помедлив, спросила: — можно, я посмотрю какую-нибудь киношку?

— Скинь вещи с кресла, — ответил он, снова нацепил очки и погрузился в чтение. — Я ещё не скоро усну, ты мне не мешаешь.

Я потоптался на месте.

— Приятный был вечер. Почему вы не остались с Линой?

— Почему я должен остаться с Линой? Лина — клиент, не больше.

И я вижу, что он говорит правду. Лина его не особо интересует. Пока…

Когда Лина решила прибрать к рукам моего брата, ей удалось провернуть дельце за несколько недель. Но им тогда едва исполнилось двадцать, кровь кипела…

Альберт — взрослый человек, но, боюсь, с Линой мне придётся держать ухо востро. Она отняла у меня отца и брата, если ещё и Альберта приберёт к рукам, что останется мне?

Подобрав с пола диванную подушку, я забираюсь к нему под покрывало и рассматриваю пульт. У пульта не очень интуитивный дизайн, я не могу понять, как запустить “Нетфликс”, и оказывается, надо пользоваться встроенным микрофоном. Не тыкать по всему экрану, а просто сказать “Нэтфликс”, и Сезам откроется. Как тут не вспомнить про яблочко на тарелочке, — это же запуск телефона от “Apple”. А “свет мой, зеркальце, скажи” — вообще запрос в Гугл.

Альберт косится на меня, но не показывает удивления.

— Что будешь смотреть?

— “Реальных упырей”. Хочется поднять себе настроение.

Альберт откладывает книгу, потягивается и как бы невзначай закидывает руку на спинку дивана поверх, но рука скользит, и я чувствую его ладонь на спине, ближе к попе.

— Как вы это элегантно проделали. Вспомнили юность и походы в кино на последний ряд?

Смеётся, сново потягивается и теперь уже внаглую притискивает меня под бок. Не готова я уступить его Лине, и у меня одно большое преимущество. Я сейчас в его квартире и на его диване. Это мои волосы он перебирает и утыкается носом в мою шею. Это мне он сейчас шепчет “Зайчик, давай без твоих обычных игр”, мягко отнимая пульт и нажимая кнопку “выключить”. Комната погружается в полумрак.

— А бабушку вы уже съели, большой и страшный серый волк? — обхватываю за шею, чувствуя кожей его ещё влажные после душа волосы.

Тихий смешок и притворное рычание.

“Я растерзаю любого дровосека, который попробует отнять тебя”.

Уже нагая, поворачиваюсь, бесстыже закидывая на любовника ногу и потираясь промежностью.

“Какие же у тебя совершенно блядские глаза” — шепчет мне и дразнит венчик соска, а я распадаюсь в его объятиях, как распадается на миллион брызг волна, набегая на твёрдую скалу.

Мне хочется верить, что мы сейчас именно в том мире, где можем любить друг друга.

В конце концов, где может слаще любиться, чем не в городе, томном и жарком, даже в полночь полыхающим золотом в свете фар редких автомобилей.

Пока он нежен, всё хорошо.

Мягкие губы на моих губах.

Моё тело покачивает на тёплых волнах его ласки.

Но стоит моему дыханию сбиться, он словно теряет контроль.

Вот уже руки сжимают моё тело жёстче и крепче, губы и язык — настойчивее, раскладывают меня нетерпеливее, фиксируют, запуская пальцы в кудри.

От нежности не остаётся и следа.

— Не торопитесь… — шепчу, но в ответ “Я не могу больше терпеть”, и эта требовательность в голосе, это звериное желание, то, как он держит меня за бедра, вгоняют меня в какую-то панику. Пытаюсь его оттолкнуть, сжать ноги, а внутри всё сводит болезненной судорогой, и я даже не могу сделать вздох. Альбер в первые секунды даже не замечает, что со мной неладное, — может и вообще бы не заметил, — но попытки овладеть мной ни к чему не приводят. Каждая маленькая мышца внезапно становится железным затвором. А я начинаю всхлипывать.

“Чего ты пугаешься? — его голос снова становится нежным, он гладит меня, с трудом успокаивая своё дыхание, — Всё же хорошо, я люблю тебя, хочу тебя.”

Но я отворачиваюсь и сворачиваюсь клубком, стараясь, чтобы он не заметил мои слёзы. В самом деле, что со мной не так?

Проведя тыльной стороной ладони по моему плечу, Альберт поднимается и выходит из комнаты, а минуту спустя я слышу шум текущей воды из ванной.

Когда он возвращается, то садится на диван рядом со мной, и мы молчим в кромешной тьме.

— Простите… — наконец шепчу.

— Тебе лучше вернуться в свою комнату, — потом, помедлив, добавляет: — Может нам поговорить об этом… с кем-то?

Я приподнимаюсь на локте:

— С кем?

Шумно выдыхает. Потом, взвешивая каждое слово, как сапёр на минном поле оценивает каждое движение, он начинает с того, что любит меня уже Бог знает сколько лет, но так дальше продолжаться не может. Он смирился, что я вышла замуж, попытался и свою жизнь наладить, а когда мужа убили, решил дать мне время, не торопить, но ему, влюбленному как последний глупый мальчишка, казалось: меня и саму тянет.

Тянет, соглашаюсь.

— Ну, тогда на чистоту? Как ты видишь, что будет с нами дальше?

Что-то невысказанное у него на душе. Как-будто он не решается сказать: “Или ты со мной во всём, или исчезни из моей жизни, не тревожь душу”.

— Или мы попробуем обратиться за помощью.