Измена. Мышеловка

Пролог

Москва, утро, строительный гипермаркет на окраине, где запах краски и древесной стружки въедается в кожу, как татуировка. Я, Анна, 35 лет, стою посреди ряда с шурупами, дрелями и прочей строительной всячиной, пытаясь объяснить мужику в потёртой кожанке, что скидку на треснувшую керамогранитную плитку он не получит. Он орёт, тычет пальцем в коробку, где лежит его драгоценная плитка с трещиной размером с мою веру в человечество. Я держу лицо — натянутая улыбка, спокойный голос, хотя внутри всё кипит, как чайник, который забыли выключить.

— Вы понимаете, что это брак? — мужик брызжет слюной, его лицо краснеет, как сигнальная лампочка. — Я заплатил за качество, а вы мне тут битый товар подсовываете!

— Уважаемый, — начинаю я, стараясь не сорваться, — плитка была целой, когда вы её брали. Мы проверяем каждую коробку. Может, при транспортировке…

— Да что ты мне заливаешь! — перебивает он, и я мысленно считаю до десяти, чтобы не схватить ближайший молоток и не проверить его на прочность. Не на мужике, конечно, а на плитке. Хотя, если честно, соблазн велик.

Моя жизнь — это вечный бой. Клиенты, которые знают всё лучше тебя, сотрудники, которые "забыли" выйти на смену, потому что "ну, пробки же", и бесконечные отчёты, которые я сдаю шефу, пока он пьёт свой латте и смотрит на меня с видом "Аня, ты же справишься". И я справляюсь. Всегда справлялась. Я — Анна, управляющая этим цирком, где вместо клоунов — продавцы, которые путают шурупы с саморезами, а вместо тигров — клиенты, готовые разорвать тебя за лишнюю копейку.

Сегодня среда, обычный день, но я уже на грани. Утро началось с того, что кассир Света опять перепутала коды товаров, и теперь у нас в системе числится, что кто-то купил сто килограммов цемента вместо рулона обоев. Потом позвонил поставщик, сообщил, что партия ламината задерживается, и я полчаса слушала его оправдания, попутно разгоняя двух грузчиков, которые решили устроить перекур прямо в отделе сантехники. И вот теперь этот мужик с плиткой, который, кажется, готов вызвать сюда всех, от директора до президента, чтобы доказать, что он прав.

— Хорошо, — говорю я, выдыхая. — Давайте пройдём в отдел рекламаций, заполним заявление. Посмотрим, что можно сделать.

Он бурчит, но соглашается, и я веду его через гипермаркет, лавируя между тележками, коробками и детьми, которые носятся, как будто это не магазин, а детская площадка. Мой телефон в кармане вибрирует — наверняка шеф с очередным "Аня, надо срочно". Или Никита, мой муж, написал что-нибудь вроде "Купи хлеба, Ань". Я игнорирую. Сейчас не до того.

Никита. При мысли о нём я невольно улыбаюсь, хотя злость на мужика с плиткой всё ещё бурлит. Десять лет брака, и я до сих пор ловлю себя на том, что его дурацкая улыбка, с ямочкой на щеке, заставляет моё сердце дёргаться, как в двадцать пять, когда мы только познакомились. Он тогда работал охранником в клубе, куда я ходила с подругами, и подкатил ко мне с фразой: "Девушка, вы так танцуете, что я готов вас всю ночь охранять". Я тогда заржала, как идиотка, но номер оставила. А через три года он уже делал мне предложение — пьяный, в парке, на скамейке, с кольцом, которое чуть не уронил в лужу.

Сейчас он управляющий в ломбарде неподалёку, вечно трещит про клиентов, которые сдают бабушкины серёжки, а потом орут, что их обманули. Мы с ним — команда. Уютная квартира в Бутово, планы на отпуск (в этом году, может, всё-таки Турция), вечера с вином и сериалами, где мы спорим, кто умрёт следующим. Иногда секс, если не слишком устали после работы. Всё как у всех, но мне нравится. Я думала, у нас всё пучком. Ну, почти.

Я сдаю мужика с плиткой менеджеру по рекламациям, возвращаюсь в свой кабинет — крошечную комнатку с видом на парковку и кофейным автоматом, который выдаёт какую-то бурду вместо эспрессо. Сажусь за стол, проверяю почту. Пять писем от шефа, три от поставщиков, одно от сотрудника с просьбой "перенести смену, потому что кот заболел". Я фыркаю. Кот. Серьёзно?

Часы показывают полдень, и я решаю: пора на обед. Обычно я жую бутерброд прямо здесь, но сегодня что-то тянет домой. Хочу тишины, своей кухни, где пахнет кофе и свежим бельём. Вчера сменила постельный комплект — новый, с дурацкими ромашками, который Никита обозвал "бабушкиным". "Тебе идёт, Ань, — сказал он, ухмыляясь. — Как будто в деревне у бабки ночуем". Я тогда ткнула его в бок, но, если честно, самой понравилось. Чистое, хрустящее, как новая страница.

Я хватаю сумку, кричу замуправляющему, что вернусь через час, и еду домой. Москва шумит за окном машины: пробки, сигналы, голуби, которые нагло тусуются на тротуарах. Лето в городе — это ад: жара, асфальт плавится, люди злятся, как будто солнце лично им насолило. Но я включаю радио, где какой-то диджей трещит про "жаркие хиты", и пытаюсь расслабиться. Дома будет хорошо. Бутерброды, кофе, может, даже лягу на диван на пять минут, пока Никита на работе. Он сегодня с утра уехал, ночное дежурство сменил дневным, так что квартира моя.

Я паркуюсь у нашего панельного дома, поднимаюсь на четвёртый этаж — лифт, как всегда, сломан. Ключи звякают в руке, открываю дверь. Тишина. Пахнет свежим бельём и чем-то ещё, едва уловимым — может, Никитин одеколон? Скидываю кроссовки, иду в кухню, ставлю чайник. Всё как обычно: чашка с недопитым кофе на столе, его носки на диване, мои журналы по ремонту разбросаны у телевизора. Я хмыкаю. Типичный наш хаос.

Решаю переодеться, пока чайник греется, иду в спальню. И замираю. Кровать смята. Не просто "кто-то сел", а будто тут катались, боролись, чёрт возьми, снимали кино. Новый комплект с ромашками, который я вчера заправляла ровно, как в рекламе, теперь выглядит, как после урагана. Простыня скомкана, подушка сбита, одеяло сползло на пол. Я хмурюсь, провожу рукой по ткани. Что за фигня? Никита? Он же на работе. Или заезжал? Но зачем? И почему так… хаотично?

Я стою, смотрю на кровать, и в груди оседает что-то тяжёлое, как пыль на забытой полке. Нет, Аня, не накручивай. Может, он правда сел одеться, как он любит — плюхнулся, как мешок картошки, и всё смял. Или… Я отмахиваюсь от мысли, но она цепляется, как репей. Женская интуиция — зараза, которая всегда срабатывает в самый неподходящий момент. Я беру телефон, хочу написать Никите, но передумываю. Спрошу вечером, лицом к лицу. Не хочу быть параноиком.

Глава 1. Смятая кровать

Вечер, наша кухня в Бутово, пахнет жареной картошкой и чем-то уютным, домашним, как будто Москва за окном перестала быть злой и суетливой. Я сижу за столом, ножом режу помидоры для салата, а Никита напротив, в своей вечной чёрной футболке с логотипом какого-то стартапа, который давно загнулся. Он жуёт картошку, запивает пивом и рассказывает, как в ломбарде сегодня пытались сдать фейковое золото — цепочку, которая, по словам клиента, "точно от бабушки".

— Представляешь, Ань, — хмыкает он, — чувак клянётся, что это фамильная ценность, а оно даже не блестит толком. Я ему говорю: "Бери своё сокровище и вали, у нас тут не музей барахла".

Я киваю, улыбаюсь, но мысли где-то в спальне, на той смятой кровати с ромашками. С утра, когда я заезжала домой на обед, эта картина — скомканная простыня, сбитая подушка, одеяло на полу — засела в голове, как заноза. Никита тогда был на работе, или так сказал. Я пыталась отмахнуться, списать на его привычку плюхаться на кровать, как мешок, но что-то не сходится. Кровать выглядела… неправильно. Слишком хаотично. Слишком… чуждо.

— Никит, — начинаю я, стараясь, чтобы голос звучал ровно, как будто это обычный вопрос, — ты сегодня домой заезжал?

Он смотрит на меня, прищуривается, будто пытается понять, к чему я клоню. Жуёт картошку, отпивает пиво, пожимает плечами:

— Не, Ань, с утра на работе. Сменил ночную, сразу в ломбард. А что?

Я режу помидор, нож чуть дрожит, но я держу себя в руках. Смотрю ему в глаза, в эти тёмно-карие глаза, которые я знаю десять лет, и говорю:

— Кровать смята. Новый комплект, с ромашками. Я вчера заправляла, ровно, как в отеле. А сегодня — бардак.

Он хмыкает, откидывается на стуле, будто это пустяк.

— Ну, может, сел одеться, когда с ночной вернулся. Или, не знаю, кот соседский залез. Хз, Ань, не парься.

Кот соседский? Серьёзно? У нас даже кошки нет, а соседская Мурка, жирная, как пончик, вряд ли бы допрыгнула до четвёртого этажа и устроила такой погром. Я киваю, опускаю взгляд на помидоры, но внутри что-то царапается. Женская интуиция — она как датчик дыма: срабатывает, даже если пожара не видно. Я не хочу устраивать допрос, не хочу быть той женой, которая из ничего раздувает трагедию. Но мысль о кровати не отпускает, как песня, которая застряла в голове.

— Ладно, — говорю я, улыбаясь, чтобы сбросить напряжение. — Просто странно. Я же псих, ты знаешь, люблю, когда всё ровно.

Он ржёт, тянется через стол, хлопает меня по руке:

— Псих, но мой. Давай, доедай, там сериал новый вышел, будем угадывать, кто первый сдохнет.

Я смеюсь, но смех выходит какой-то картонный. Мы доедаем картошку, я мою посуду, а Никита включает телевизор, орет из комнаты, чтобы я поторопилась. Всё как обычно: наш вечер, наш хаос, наш маленький мир. Но в голове — кровать. И его "не парься", которое звучит слишком легко, слишком небрежно.

Ночь проходит как в тумане. Мы смотрим сериал, спорим, ржём, потом валимся в постель — ту самую, с ромашками, которую я утром перестелила. Никита засыпает быстро, его рука лежит на моём бедре, как всегда. А я лежу, смотрю в потолок, где тени от фонаря качаются, как маятник. Что-то не так. Я не знаю, что, но чувствую. И это чувство — как холодный ветер, который пробирается под кожу.

Утро следующего дня — ад. Я в гипермаркете, и всё идёт наперекосяк. Сотрудник Вася, который вечно "болеет", опять не вышел, потому что "простыл". Клиент в отделе сантехники требует вернуть унитаз, который, по его словам, "не подошёл по фен-шую". Я таскаюсь по рядам, раздаю указания, пью кофе из автомата — бурда, которая пахнет пластмассой. Шеф звонит, требует отчёт по продажам за месяц, а я даже не открыла файл, потому что утро началось с разбора полётов из-за Светиной ошибки с кодами товаров.

Я сижу в своём кабинете, крошечной клетушке с видом на парковку, и пытаюсь сосредоточиться. Но мысли возвращаются к кровати. К Никите. К его "хз, Ань". Я беру телефон, открываю чат с ним. Хочу написать: "Ты точно не заезжал? Скажи правду". Но пальцы замирают. Если я начну копать, что я найду? И хочу ли я это знать?

Вместо этого пишу Диане, своей подруге, которая работает в аптеке и всегда знает, как меня вытащить из ямы. "Ди, давай вечером кофе? Зашиваюсь". Она отвечает через минуту: "Ань, ты всегда зашиваешься. Давай, в семь у меня, я с пирогами". Я улыбаюсь. Диана — мой спасательный круг, с ней я могу быть не "железной Аней", а просто Аней, которая иногда хочет ныть и пить вино.

День тянется, как резина. Я разбираюсь с унитазом, отчётом, Васей, который клянётся, что завтра выйдет. Клиенты орут, сотрудники косячат, а я держу лицо, как будто всё под контролем. Но в голове — кровать. И Никита, который, я уверена, вечером опять скажет: "Ань, не парься".

Я выхожу на парковку, сажусь в машину, включаю радио. Какой-то диджей трещит про "жаркие хиты", но мне не жарко. Мне холодно. Потому что интуиция шепчет: это не просто кровать. Это что-то большее. И, чёрт возьми, я не знаю, готова ли я это узнать.

К шести вечера я врываюсь в аптеку к Диане, которая уже закрывает кассу. Она смотрит на меня, прищуривается:

— Ань, у тебя лицо, как будто ты с клиентом три часа спорила. Что стряслось?

Я выдыхаю, падаю на стул в её подсобке.

— Кровать, Ди. Смятая кровать. Никита говорит, что не заезжал, но я не верю.

Она хмурится, ставит передо мной стакан воды.

— Погоди, ты серьёзно? Ты думаешь, он…

— Не знаю, — перебиваю я. — Не хочу думать. Но что-то не так. Я чувствую.

Диана смотрит на меня, как на больную, но не спорит. Она знает, что я не из тех, кто накручивает на пустом месте.

— Ладно, — говорит она. — Сегодня пьём кофе, завтра думаем. Может, он правда сел одеться, а ты уже триллер в голове снимаешь.

Я фыркаю, но соглашаюсь. Мы идём к ней домой, пьём кофе, едим её пироги, треплемся о работе, о её новом ухажёре, который "милый, но тупой". Я смеюсь, но в груди всё равно ком. Кровать. Никита. Его "хз".