Измена на троих

1

У меня дерьмовый характер, меня тянет к опасности.

Доходит до смешного, даже в метро мне неумолимо хочется свалиться на рельсы. Страх меня гипнотизирует и одновременно мобилизует. Инстинкты, словно отключаются, я каменею, и не могу пошевелиться. Прокурор говорит, что я ни черта не боюсь, мне бы следовало работать в полиции, а начальник местного отдела утверждает, что это совершенно исключено — в первую же заварушку я бросилась бы под пули с широко открытым глазами и очутилась бы в гробу, накрытом российским флагом.

Все мои влюбленности заканчивались мучительно, потому что я всегда выбирала не тех. Однажды даже влюбилась в подозреваемого. Это был сущий ад, я едва не потеряла работу. Не знаю, что меня привлекало — безрассудное бесстрашие, отрицание любых правил, дух силы и свободы или то самое чувство опасности, которое зажигало меня изнутри…

Шлепая босыми ногами по старому, видавшему виды паркету, следую в кухню. Темно, хоть глаз коли, луна и звезды спрятались за облаками, а фонари на улице разбиты через один. Накрапывал дождь, звонко ударяя по жестяному подоконнику, и ветер раздувал шторы у открытого окна. Я шла, ощупывая стены и пространство перед собой, словно какой-то зомби из дурацкого кино, ступая осторожно, чтоб ненароком не споткнуться. Я в этой квартире живу совсем недавно, но дорогу к холодильнику уже выучила, это радует.

Открываю дверцу. Вокруг меня расплылся спасительный кружок желтого света. Прекрасно, мимо рта не пронесу. Достаю пакет с соком и с ужасом понимаю, что в помещении не одна. Какой-то металлический, жужжащий звук слева, кто-то шмыгнул носом или усмехнулся. Я повернула голову и увидела лишь серебристый отсвет и блеск глаз. Подхожу к торшеру — раритет с барахолки, и где Тёмка его только откопал — нажимаю кнопку. Кухня приобрела очертания в прохладном зеленоватом свете, и я увидела его.

Артём много рассказывал о нем, да что говорить, трещал без умолку о том, как они вместе служили, о том, как он едва не потерял его, как обрел заново, и через сколько пришлось ему ради этого пройти. Я была готова рано или поздно с ним познакомиться, знала, что левую руку он потерял в плену на Ближнем Востоке, и что вместо нее сделали высокотехнологичный протез, но нет, черт возьми… Я не была готова. Я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть.

Мужчина сидел за столом, живой рукой держал стакан с молоком, а левая ладонь его лежала на поверхности стола. Он изредка постукивал пальцами, звук этот отчего-то вызывал у меня озноб, да и весь его вид бросал меня в дрожь. На нем была черная футболка с коротким рукавом, он сидел лицом ко мне, и вся левая сторона его тела предстала передо мной во всей своей пугающей реальности и удивительно парализующем ужасе. Рука была целиком из металла, блестела, будто начищенная, расчерченная причудливыми полосками на пластины, которые двигались и играли от его мимолетных движений, словно живые мышцы. Он был небрит, волос его расческа не касалась, казалось, уже давно, а глаза его были слишком светлы, бликовали в потемках от фар редких, проезжающих мимо машин, как глаза хищного животного. Он ухмылялся, будто довольный тем впечатлением, что на меня произвел.

Этот странный, пугающий контраст.

По рассказам Артёма я представляла его совсем другим. Он показал мне фотографию и совместную видеозапись, снятую на военной базе. Тот парень все время смеялся, он казался милым, простым и даже симпатичным, а тот, что сидел сейчас прямо передо мной был на него совершенно не похож. Совсем.

— Ну, привет, ночной гость, — единственное, что я сумела выдавить из себя, скрываясь в спальне, где глубоким сном младенца спал мой Артём.

2

Наша первая встреча с Артёмом была отнюдь не романтичной — нас свели знакомые знакомых. Капитан армии РФ в отставке ныне работающий в силовых структурах искал надежную спутницу жизни, и я — помощница прокурора нашего городского округа показалась сводникам отличной кандидаткой. Нас хитро представили друг другу на одной корпоративной попойке, куда Тёмка явился в качестве давнего товарища одного следака.

У меня было скверное настроение, утром мне устроили разнос, и единственным моим желанием тогда было напиться. Выпить чего покрепче я себе обычно не позволяла, крепкий алкоголь вызывал у меня тошноту и головокружение, а столь долгожданного чувства забытья, увы, никогда не наступало. Скорее наоборот, становилось только хуже. Надежда умирает последней, потому я сидела у стойки бара мусоля четвёртый шот текилы, так и не решаясь опрокинуть его в глотку.

Ко мне подсел довольно симпатичный парень, с хитрющей улыбкой от уха до уха, представился Кириллом, шутил и нес какую-то околесицу. Я же после четвертого глотка эликсира храбрости собиралась было послать его подальше, как тут со спины к нему подошел молодой светловолосый мужчина.

— Кир, ты выиграл. Все, оставь девушку в покое, — он хлопнул приставалу по плечу, легонько сталкивая с барного стула. Отсалютовав мне бокалом дурно пахнущего виски, этот Кирилл послушался, залихватски спрыгнул на пол, чуть было не изобразив некое подобие сальто, и подмигнул мне, поправляя ворот кожаной куртки.

— Эй, а ну кто там чего выиграл? А мне от выигрыша ничего не полагается?! — икнув, воскликнула я, окончательно потеряв остатки сдержанности и самообладания.

— Девушка, извините, — незнакомец улыбнулся. — Мой друг решил поспорить, что подойдет к самой красивой девушке в баре и познакомится ней.

— Ни черта твой друг не выиграл, — усмехнулась я, ведь даже имени моего Кириллу этому выманить не удалось. — И насчет самой красивой, похоже, погорячился…

Я взглянула на пышногрудую брюнетку напротив, возле которой вились стайками разномастные любители синтетической красоты, меняясь раз в полчаса. Девица лишь потягивала дареные коктейли самых ядовитых цветов один за другим, ужасно собой довольная, что не потратила сегодня ни рубля из своей скудной зарплаты. Я же с трудом поднимала со дна своего замутненного сознания все свое профессиональное красноречие, готовясь знатно обломать новоиспеченного пикапера, хотя и вполне симпатичного. Блондин усмехнулся, уловив направление моего взгляда.

— Ну-у, жертву выбрал я, — мужчина слегка покраснел и опустил голову. — Вы уж извините за беспокойство…

— Регина, — выпалила я свое имя, прежде чем мозг успел обдумать и дать моему языку команду.

— Артём, — молодой человек взглянул в мои зеленые своими кристально-голубыми глазами, и я уже тогда едва не пропала.

— Ладно, Артём, мне уже домой пора, а то завтра на работу, мне и так сегодня дали хороший втык, — я с большим трудом отлепила задницу от стула, нетвердыми движениями ног, обутых в туфли на шпильках, нащупала пол под собой, схватила мятый пиджак и, споткнувшись, неверно поковыляла к выходу, борясь с желанием скинуть злосчастные шпильки и запихнуть их в ближайший мусорный бак.

Надеюсь, завтра я проснусь с гудящей как колокол головой и пойму, что проваленное сегодня в суде дело, старый, пропахший до салфеток и зубочисток сигаретами бар и невесть откуда очутившийся на этой обочине жизни ангелоподобный Артём, окажутся просто сном и пьяным бредом. Но, нет! Бред наяву и не думал рассеиваться, парень оказался далеко не иллюзией, а очень даже реальностью, причем суровой. Догнал меня, и, не слушая моих возражений, усадил в такси, где я благополучно уснула.

Утром, как и предполагалось, с тяжелой головой и помутненной памятью, я с ужасом осознала, что некто вытащил меня из машины, внес в квартиру, уложил спать прямо на диване (хорошо, хоть не раздел), накрыв пледом, и даже завел мне будильник! А на журнальном столике я обнаружила стакан воды и аспирин…

Только на следующий день я узнала, кто он такой, и что наша с ним встреча была построена. И только через полгода я узнала, кто он на самом деле.

3

На следующий же вечер знакомая фигура маячила перед дверьми моей квартиры, а у тротуара был припаркован Харлей. Обычно я спокойна и невозмутима — издержки профессии — но от представшей картины руки у меня затряслись. Я с грохотом выронила мобильник, по которому в прокурор давал мне особо ценные указания и тыкал меня носом в мои очередные ошибки. Пытаясь поймать его в воздухе, я развалила папку со свежераспечатанным делом мелкого наркоторговца, и белые листы живописно рассыпались вокруг меня, как в дурацком кино. Мне хотелось провалиться сквозь землю, развернуться и бежать подальше, но Артём оказался быстрее…

— Я хотел узнать, все ли с тобой в порядке, Регин, — прозрачные голубые глаза, словно два озера, в тот день я утонула, захлебнулась в них, и откачать меня уже никто был не в силах.

Мне приходилось быть жесткой, защищаться самой и защищать других, всегда держать лицо, стойко сносить удары судьбы и забывать иной раз о том, что я все-таки не железная. Но этот мужчина, стоявший напротив, оказался сильнее. В сотни раз. Лишь один его вид, один взгляд, в котором словно читалось «Я буду принимать все решения сам, я буду нести за тебя ответственность, и буду решать твои проблемы на том простом основании, что я — мужчина!», и я словно остановила свой бег по кругу, проснулась, сдалась еще до боя...

Когда я впервые оказалась в его квартире, мне показалось, что я пришла домой. У нас невозможно одинаковые вкусы. Я почти кричала от счастья, когда увидела раритетные пластинки музыки советской эстрады, которую я часто слушала вечерами. Даже специи на полках я расставила бы точно так же и на полочке в ванной у меня такой же беспорядок. Роднее души я не встречала ни разу в своей жизни.

Одуряющий запах кожи, невозможный вкус поцелуя, едва пробивающаяся щетина на щеках под моими ладонями. У меня кружилась голова и подкашивались ноги. Сердце отбивало неровный ритм, и я задыхалась. Он держал меня крепко, обнимал, прижимал к себе. Я чувствовала его возбуждение, его силу, ощущала грудью его стальные мускулы, кажется, промокла насквозь.

В первый раз Артём был нетороплив и нежен, давая мне возможность привыкнуть, прочувствовать, ощутить нашу удивительную гармонию, как оказалось, во всех сферах жизни. Я сходила с ума от тяжести его тела, от легких поцелуев, оставляющих стылые следы на моей шее, от силы его рук, что сжимали меня, как тиски. Я ощущала себя такой уязвимой, такой слабой, я словно парила над землей, в невесомости, и ничего больше меня не волновало.

В первый раз он был осторожен и нетребователен, находя со мной общий ритм, входил медленно, растягивая меня, непривычную для таких размеров, под себя, закусывал губу, тихо постанывая и рвано выдыхая, и я не могла смотреть на это… Не помню, как дрожащими руками разворачивала блестящий пакетик, и кажется, натягивала презерватив сама.

В первый раз меня накрыла волна, теплая, накрыла с головой, окутала, словно кокон, лишила воздуха. Я сдавленно кричала ему в шею, тело выгибалось навстречу само, и тут же пыталось освободиться, неосознанно, не выдерживая мучительной сладости.

Я сжимала его ногами слишком сильно, ощущая, как он входит глубже, сильнее, слыша, как сбивается его дыхание, как мелко подрагивают мускулы на его животе, как он сдерживает рвущийся наружу крик, зарываясь лицом в мои волосы. Я осталась без сил, превратившись в безвольное тело — сегодня я оказалась спринтером в этом забеге.

Заснула я быстро. В голове шумело, тело не слушалось, лихорадило, и я, как больной с температурой, провалилась в полузабытье.

Я осталась на ночь, даже не вспоминая, что у меня с собой ничего, кроме расчески и бальзама для губ. Проснулась я утром раньше, в надежде сварить кофе с корицей — кажется, единственное, что я умею на кухне без риска устроить пожар. Но выпить кофе мне оказалось не суждено ближайшие пару часов, Тёма встал следом, решив, по всей видимости, отыграться за мое позорное поражение в марафоне, который он вчера для нас запланировал.

Он взял меня прямо на кухне, прислонив к дверце холодильника и удерживая над полом, я впивалась ногтями в его стальные плечи до белых следов, а ему было нипочем. После я отдавалась ему на столе, сбивая на пол приготовленные мною чашки, закидывая мои ноги себе на плечи, отчего он входил до отказа, остро и почти больно, и я могла свободно наблюдать, как он движется во мне, вперед и назад, и сходить с ума от этой картины. Следом опять там же, но развернув меня спиной.

Края стола невыносимо впивались в тазовые косточки, в бедра и в запястья от его мощных толчков, и я понимала, что на коже непременно останутся синяки. Артём прижимался стальным телом к моей худой спине, удерживая в ладонях мою грудь, словно защищая от ударов о поверхность стола, изредка замирал, и я с содроганием и наслаждением ощущала тугую наполненность внутри меня в полной мере. На этот раз теплая волна сменяется цунами, я выдержала трижды, пока зверский голод от столь интенсивных движений не затуманил мой разум.

Он невозможно жесткий. Я сидела у него на коленях, уплетая шаурму, (которую ненавижу, но голод заставил меня пересмотреть свои вкусы) будто на деревянной лавке в парке, хочется попросить подушечку, но я усмехнулась про себя и решила привыкать так.

Он стальной. Мне казалось, если я наткнусь на него случайно в темноте, то расшибу себе лоб. Он прочен, надежен, он — моя стена, моя крепость, мой защитник. И пусть мне придется делить его с его службой, мне все равно. Я не могу без него…

4

Артём работал на частную военную компанию, занимавшуюся разработками передового вооружения. Его пригласили туда сразу же после отставки, а работа в силовых структурах страны была всего лишь его легендой.

Я не знала, насколько это законно — Артём однажды рассказал мне, что их часто привлекают спецслужбы для работы на Ближнем Востоке, чтобы без шума и долгих нудных заседаний провести секретную военную операцию или уничтожение врага так, чтобы правительство никто не мог заподозрить в участии и в организации этого. Он обещал, что ни его, ни моей жизни ничего не угрожает, что это такая же работа, как и любая другая, на гражданке люди в тех же авариях мрут чаще, чем бойцы его подразделения, у него три года без единой потери — работают, как часы... Но я всё равно волновалась. Я так сильно любила его...

А его друг... Дима. Его звали Дима Иванов. Чёрт знает, правдивая ли это фамилия. Они работали вместе, и Артём видел, как моджахеды отрубали ему руку. В три приёма: кисть, локоть, предплечье. И он ничего не мог сделать. После освобождения Дима сдался на тесты, не в силах принять то, что стал беспомощным инвалидом на госпенсии, не в силах поверить, что списан со службы. Я узнала, что его протез — не просто высокотехнологичная разработка, призванная заменить утраченную конечность, это оружие. И Дима Иванов не списан со службы. Он продолжал убивать людей, его эффективность оценивалась в сто процентов. И это пугало меня до чёртиков.

Дима появлялся редко, хотя Артём говорил «мой дом — его дом». После плена что-то между ними надломилось, я видела, как ему больно, но в это Артём меня не посвящал. Обычно Дима приходил ночью, они уходили на кухню, недолго разговаривали. Тёмка возвращался с застывшей на лице улыбкой, но глаза его были полны тоски, а взгляд направлен в никуда, и он молчал весь вечер. Я не лезла с расспросами, допросов мне хватает на работе. Утром Артём рассказал, что Дима больше не винит его в том, что с ним произошло — таков был приказ если бы Артём сунулся за ним, то спалил бы прикрытие всей группы. Всё было логично, понятно. Но Тёма продолжал сам себя винить.

***

Дима сидел за столом, скрестив руки и чуть наклонив голову на бок. Рядом стояла открытая бутылка пива, он рассматривал меня внимательно, будто диковинное насекомое под лупой. Я слышала механический шелест, глубокий вдох, слышала, как шипит пена, как он сделал глоток и поставил бутылку на стол, с грохотом, будто нарочно.

— Я думал, Разумовский никогда не найдет себе девушку, — он усмехнулся, и я вышла из кухни.

У Тёмки было задание в Боготе, я была дома одна, и мне было не по себе.

Дима был насквозь пропитан тьмой, опасность пульсировала по его венам вместо крови, безумие и гнев всполохами сияли в светлых его глазах, и мне впервые стало страшно по-настоящему. Впервые опасность меня не манила, она меня отталкивала, вынуждая прятаться в спальне, надеясь, что незваный гость не задержится. Я ощущала необычайно ясно, что с такой гибельной угрозой не сталкивалась никогда в своей жизни.

Ах, как не прав был Артём, того парня с видеозаписи больше нет, его не вернуть, его жизнь разделилась на до и после плена. Этот призрак был кем угодно, но только не сержантом Ивановым — другом детства, который пошёл за ним в армию, как нитка за иголкой. За седой ледяной стеной был незнакомец, за колючей морозной тишиной таилась лавина, которая могла обрушиться от одного неверного шага, и мне хотелось бежать. Бежать из почти своей квартиры прочь, как можно дальше. Любая подворотня, любой глухой проулок, где можно было наткнуться на грабителя с ножом, казался сущим раем по сравнению с маленькой кухней в большом многоквартирном доме, где сейчас был он.

Я схватила куртку и вышла. Уже поздно, свет из окон тускло лился на мокрый от дождя тротуар, от уличных фонарей, покрытых толстым слоем грязи и пыли, толку не было, луна пряталась за плотными облаками, которые вот-вот снова принесут с собой дождь. Воздух прохладный и свежий, я втянула его носом шумно, стараясь выветрить из головы навязчивые мысли, и выдохнула ртом, разглядывая клубящийся пар. В голове разливалась долгожданная пустота, мне было холодно и мне отчего-то неимоверно тоскливо, так, что хотелось выть.

— Боишься меня? — меня окрикнули сзади, и теперь этот голос я узнаю из тысяч других. Я обернулась, Дима стоял прямо передо мной, пряча руки в карманы потертой джинсовой куртки и ухмылялся.

Я посмотрела в его глаза прямо, собрав в кулак остатки самообладания, и провалилась под лед. Я забыла, что на вопрос полагается отвечать, молча, беспомощно утопая в светло-сером ледяном озере. Кроме стальной угрозы я увидела на самой глубине промелькнувшую мимолетным блеском от фар проезжающей мимо машины глухую печаль.

— Правильно делаешь, — он проследовал мимо меня, перешел дорогу и скрылся в переулке, а я еще долго рассматривала клубы пара, причудливо пляшущие у моего лица, не замечая, что замерзаю окончательно.

5

Я не пыталась его понять. Лезть в душу и приставать с расспросами — не в моих правилах. Тем более в эту душу лезть мне не хотелось совсем, страшно было не выбраться оттуда. Он мог появиться в любой вечер, ночью, в хлам уничтожая мои планы и мой распорядок. Я просто привыкла… — Почему ты днем не приходишь? — я задала один единственный вопрос за несколько недель. — Слишком заметно, — он отсалютовал мне левой рукой, и я спешно отвернулась.

Он приходил даже тогда, когда Артёма не было. Я оставляла ему ужин, и уходила спать. Да, я трусливо пряталась, я не могла выносить, что молчаливая фигура в кресле в углу или за столом следит за каждым моим движением, словно я потенциальная угроза или экспонат в музее. Мне страшно было проходить мимо, я вздрагивала от резкого металлического лязга, когда все пластины его протеза перестраиваются плотно в один ряд, а он только усмехался. Ему нравилось меня пугать, а мне надоело пугаться.

Я разлила чай по чашкам, поставила их на стол и села напротив. Дима поднял на меня тяжелый взгляд, бровь его вопросительно поползла наверх, и на небритом лице мелькнула уже привычная мне ухмылка напополам с интересом. — Покажи, — я кивнула на руку с самым невозмутимым видом, на который только могла быть способна. — Визжать не будешь? — Я помощник прокурора. Много чего повидала, — отрапортовала я, отхлебывая чай.

Я едва не подавилась, обожгла язык и звякнула чашкой об блюдце, не рассчитав силу, с которой, не глядя, опустила ее на стол. Он в одно мгновение стаскивает футболку, и я не знаю, на что мне смотреть. Бордовые рубцы на месте соединения тела с протезом, блестящий, сверкающий металл от плеча до самых пальцев или совершенно невозможный торс, словно выточенный из дерева или отлитый из стали. Ужасающий, вселяющий дрожь вид. Сержант Дима Иванов — в миру богом забытый ветеран бесконечных войн Ближнего Востока, а на самом деле один из самых эффективных боевых единиц частной военной компании, плод многочисленных теорий заговоров, человек, которого нет, призрак. И он стоял сейчас передо мной, во всей своей удивительной, пугающей, обнаженной реальности.

Я проклинаю себя за то, что начала эту игру. Я была уверена, что не проиграю. Но я встала из-за стола и краешком затуманенного сознания заметила, что нахальная ухмылка сползла с его лица, а в глазах потухла едва теплившаяся искорка надежды, сменившись болью и разочарованием. Я скрылась в спальне, заперла дверь на замок и уселась на краешек постели, тупо уставившись в одну точку. Мне было тошно, как в тот вечер, когда я замерзала на улице в ожидании, что он, наконец, уйдет. Мне было горько и гадко от того взгляда, что был брошен мне в спину. Я сделала ему больно, я дала ему понять, как он ужасен, как уродлив, как отвратителен. Мне было тоскливо от того, что на самом деле я так не думала…

Его не было почти месяц. В суете дня я забывала тот злополучный вечер, особенно, когда рядом был Артём. Но когда на город опускались сумерки и снова собирался осенний дождь, мне становилось тоскливо, так, что хотелось выть. Артём перемен не замечал, да и мне не хотелось делиться. Эта тайна стала первой в череде тайн, что мне предстояло скрывать и оберегать от моего капитана, чтобы не разбить ему сердце…

Ближе к полуночи Дима ворвался в квартиру, как ни странно, через дверь. Он был перепачкан кровью и грязью, прижимал к боку живую руку и прихрамывал. Войдя в квартиру, он завалился я прямо на диван в гостиной, пока я, молча, с открытым ртом созерцала его неверные передвижения.

Кровь сочилась на диванную подушку, я рванула в ванную, достала аптечку и побежала обратно, на автомате, ничего не соображая. Он снял куртку, майку, и я механическими движениями обработала рану, стараясь не смотреть ему в лицо. Язык присох к нёбу от неожиданности, страха и чудовищной близости опасно совершенного тела, я не могла выдавить из себя ни звука, не могла задать ни единого вопроса. Я зашивала рану, прикасаясь ладонями к его коже, и мне снова хотелось бежать. Я оставила его спать в гостиной, скрывшись в спальню, и мое сердце трепетало, и билось слишком быстро, и мне было жарко и холодно одновременно.

Я не спала. Голова гудела от мыслей, ночной гость за тонкой гипсокартонной стеной не давал мне покоя, а сердце не желало возвращаться в привычный ритм. Я на цыпочках прошла мимо чуть прикрытой двери гостиной на кухню, налила воды из-под крана. Что-то заставило меня обернуться, и я с грохотом уронила стакан на пол. По полу разливалась лужа, таща за собой осколки, а я снова провалилась под лед стальных глаз.

Я сорвалась с места, но поскользнулась на мокром полу, меня схватили сильные руки, и металл захолодил мою спину. Дима прижал меня к стене, коленом раздвинул мне ноги, и я оцепенела. Он тяжело дышал мне в шею, что-то неразборчиво шептал. Хлопковая майка с треском разорвалась на мне. Я хотела кричать и звать на помощь, но воздух застревал в легких. Я могла его оттолкнуть, могла ударить в перевязанный бок, но рука замирала на полпути: я была уверена, против такого, как он это не сработает, или я не хотела его останавливать... Мне казалось, я вот-вот свалюсь в обморок. Мне хотелось упасть в обморок и ничего не чувствовать. Мне хотелось упасть в обморок и не ощущать всем своим существом его жесткий пресс, тепло и холод его рук на моей спине, груди, бедрах. Не чувствовать то, чего я чувствовала сейчас. Все эти дни, начиная с первой нашей встречи. Он развернул меня спиной, стащил штаны и вошёл так резко, так что я сдавленно вскрикнула. Я превратилась в камень, я не могла пошевелиться, лишь рефлекторно пытаясь отстраниться, но он подтянул меня ближе, требуя, чтобы я прогнулась. Он вонзался в меня сильно и глубоко, рычал в шею. Мне было больно, я почти отключаюсь от беспомощности и адреналина, но кричать я не могла, лишь сдирала ногтями обои на стене.

Он вышел из меня резко, кончил мне под ноги, развернул меня лицом. Я не могла держать голову прямо — он схватил меня за подбородок металлической ладонью и заставил смотреть в глаза. Лютый холод и слепящая ярость, глухое отчаяние и боль, мутное возбуждение и превосходство, я собирала этот паззл из всех оттенков его эмоций, пытаясь сложить единую картину, но перед глазами то и дело всплывала пелена и скрывала от меня его лицо. Он провел пальцем по моим губам, и я вспомнила, что он ни разу не попытался меня поцеловать.