Измена. Она лучше, чем я?

глава 1

Тёплый летний вечер. Я стою у окна кухни, наблюдая, как солнце медленно тонет в закате. Розовые лучи заливают комнату, и на мгновение я замираю от счастья. Рядом Маша, моя шестилетняя дочь, увлечённо рисует за столом. А на кухне Евгений, колдует над стейками, солит и перчит уже порезанное мясо. Он редко готовит дома, и каждый такой момент — как маленькое чудо.

Мой муж. Сильный, надёжный. Широкие плечи заполняют пространство кухни. Мускулистые руки уверенными движениями высекают из мельниц приправы. Светло-русые волосы слегка влажные от жара плиты. Борода, которую я столько раз просила сбрить, сейчас кажется мне такой родной. Глупо, но я вдруг ловлю себя на мысли, что она действительно придаёт ему солидности.

Он оборачивается, и наши взгляды встречаются. В его глазах — вся наша история. Вся любовь. Фартук в клетку небрежно повязан на талии. Одна рука в красной прихватке держит за ручку сковороду, другой он поднимает подготовленный стейк и кладёт на шипящее на дне разогретой посуды масло. Не могу оторвать от него глаз. Улыбаюсь, желая через улыбку передать всю захватившую меня нежность.

«Как же я люблю тебя, люблю когда ты меня обнимаешь, люблю засыпать с тобой рядом», — проносится в голове. Его сильные руки всегда оберегают мой сон. Его тепло проникает в самую душу. В такие моменты я чувствую себя самой защищённой женщиной на свете.

Маша поднимает голову от своего рисунка. Её голубые глаза, такие же, как у отца, светятся радостью.

— Мама, тебе нравится мой рисунок? — спрашивает она.

— Конечно, родная, очень красиво и ярко, это какой-то праздник? — спрашиваю я, целуя её в макушку.

— Это моё день рождения, видишь как много шариков, вот гости, а вот подарки в коробках, мам, сколько ещё осталось до него дней? Я уже не могу дождаться.

Она нетерпеливо хлопает в ладоши и смеётся, и этот смех наполняет комнату теплом. Евгений улыбается нам обеим. Его взгляд задерживается на мне чуть дольше обычного, словно он хочет запомнить этот момент навсегда.

Но звонок в дверь разрывает эту идиллию. Я вздрагиваю от неожиданности. Что-то странное происходит внутри — будто острый укол в сердце. Я удивлённо прислушиваюсь к себе. Откуда это чувство? Всё ведь хорошо.

— Открой, пожалуйста, — просит Евгений, не отрываясь от готовки. — Наверное, курьер с продуктами.

Я киваю, хотя внутри нарастает необъяснимое беспокойство. Что это? Почему я чувствую тревогу? Отбрасываю эти мысли — наверное, просто устала.

Медленно иду к двери, ощущая, как необъяснимая тревога нарастает с каждым шагом. Что-то не так, но я не могу понять, что именно. Открываю дверь и вижу молодую женщину в деловом костюме.

Эта незнакомка на пороге кажется мне чужой в нашем уютном доме. Ей не больше двадцати пяти, и её деловой костюм — слишком откровенный для работы в офисе — выгодно подчёркивает каждый изгиб её фигуры. Я невольно втягиваю живот, оправляя простое вязаное домашнее платье.

Её рыжие, уложенные в стильную причёску волосы блестят в свете прихожей. Макияж безупречен — но слишком яркий для рабочего визита. Она улыбается, и в этой улыбке читается что-то хищное, расчётливое, подавляющее.

— Здравствуйте, я Алина, новый помощник Евгения Александровича, — произносит она, растягивая слова, её голос слишком сладкий, почти приторный, фу, морщусь от этого звука.

Я замираю, чувствуя, как внутри всё сжимается. Её взгляд скользит по мне с явным превосходством. Она словно оценивает, сравнивает.

— Я бы хотела поговорить с Евгением Александровичем, — продолжает она, не отводя глаз.

Неприятная, вызывает чувство отторжения, хочется закрыть дверь перед её носом и забыть о ней, как о страшном сне, но мой муж бизнесмен, у него реально есть помощники, и видимо это одна из них. Я замечаю, как она чуть покачивает бёдрами, будто демонстрируя свою фигуру. Её костюм слишком облегающий, слишком откровенный для деловой встречи.

— Проходите, — выдавливаю я, отступая в сторону. — Я позову его.

Пока иду на кухню, ловлю себя на мысли, что слишком долго рассматривала эту женщину. Её облик едким пятном отпечатывается перед глазами, мозолит и не даёт успокоиться. Она не похожа на обычную помощницу.

Евгений оборачивается на звук моих шагов.

— Дорогая, что-то случилось? — его голос полон заботы.

Я сглатываю ком в горле и произношу:

— Там… пришла Алина, твоя новая помощница. Она хочет с тобой поговорить.

Женя удивлённо поднимает брови:

— Сейчас? Но я же не ждал её сегодня… Может что-то срочное?

Он, не снимая кухонного фартука, идёт встречать гостью, я остаюсь на кухне, чувствуя, как тревога скручивается в тугой узел где-то под рёбрами. Что-то в этой Алине кажется мне неправильным, опасным.

«Может, я просто ревную?» — пытаюсь убедить себя, но внутренний голос шепчет: «Нет, здесь что-то другое».

Смотрю на часы, выжидаю минуты, время тянется бесконечно долго, наконец не выдерживаю и, предупредив Машу, чтобы подождала меня на кухне, иду к кабинету мужа.

глава 2

Тревога острыми когтями впивается в грудь, заставляя двигаться быстрее. Каждый шаг как удар молота по вискам. Прижимаюсь к стене, пытаясь собраться с мыслями, но они разбегаются, словно испуганные птицы.

До кабинета остаётся всего несколько метров. Прислушиваюсь. Их голоса звучат отчётливо, словно кто-то включил громкость на максимум в моей голове.

— Ты совсем охренела, припёрлась сюда? — рычит Евгений, его голос дрожит от ярости.

— А что такого? — вызывающе отвечает ему Алина, её тон слишком сладок, слишком притворно обижен. — Я просто не могла больше ждать! Целый год, Женя, целый чёртов год ты кормишь меня обещаниями!

Мои колени подкашиваются. Прислоняюсь спиной к стене, держусь за неё из последних сил. Пальцы холодеют, в горле образуется ком.

— Заткнись! — его крик рвёт пространство в клочья. — Не смей так говорить о моей жене!

— Твоей жене? — фыркает Алина. — Да она же курица домашняя! Сидит в своём уютном гнёздышке, даже не подозревает, что ты уже год бегаешь от неё ко мне!

Мир вокруг кружится. Стены давят, воздух становится густым, словно мёд. Я задыхаюсь от боли, от подлого предательства.

— Ты не понимаешь… — голос Евгения становится тише, почти умоляющим.

— Что я не понимаю? — её смех звучит издевательски. — То, как ты тянешь с разводом? Боишься обидеть свою ненаглядную?

«Целый год… целый год он обманывает меня…» — эта мысль разрывает сердце на части.

Слёзы застилают глаза. Я пытаюсь дышать, но воздух не проходит в лёгкие. Пальцы впиваются в стену, оставляя следы.

— Уходи, — его голос звучит глухо. — Немедленно уходи и больше никогда не появляйся здесь.

— Но, Женя…

— Я сказал — уходи!

Дверь кабинета с грохотом распахивается. Евгений появляется на пороге, его лицо искажено от гнева. Он буквально выволакивает Алину за собой, крепко держа её за локоть.

Алина же, напротив, выглядит абсолютно спокойной и уверенной. На её лице играет торжествующая улыбка. Она видит меня, видит как боль сводит мои пальцы, и бросает на меня победоносный взгляд, словно говоря: «Теперь ты всё знаешь».

— Пусти меня, больно! — наигранно вскрикивает она, но в её голосе слышится ликование.

Евгений не реагирует на её притворство. Его движения резкие, решительные. Он стремительно ведёт её к выходу, не давая возможности произнести ни слова.

Наши глаза встречаются. В его взгляде — смесь ярости, боли и осознания того, что я всё слышала. В моём — шок и немая боль.

— Прочь отсюда! — рычит он, буквально выталкивая Алину за дверь.

Она успевает бросить мне через плечо:
— Ну что, получила? Теперь ты знаешь правду!

Хлопает входная дверь. Тишина. Тяжёлая, давящая тишина.

Евгений возвращается. Его лицо — маска страдания. Он видит моё состояние, понимает, что я слышала каждое слово.

— Мира… — начинает он, но я отшатываюсь от него.

Он делает шаг вперёд, протягивает руку, но я отступаю.

— Не трогай меня, — мой голос звучит твёрдо, хотя внутри всё дрожит.

Он замирает, опустив руки.

— Дай мне объяснить, — просит он.

— Объяснить что? То, как ты целый год обманывал меня? Как встречался с ней за моей спиной? Как называл меня курицей? — каждое слово как удар.

Он молчит. Просто смотрит на меня, и в его глазах я вижу… сожаление?

— Я всё объясню, — тихо произносит он. — Только выслушай.

Но я уже не уверена, что хочу слышать его объяснения. Слишком больно. Слишком много лжи.

Он делает шаг ко мне, но я отступаю ещё дальше.

— Уйди, — шепчу я. — Просто уйди. Дай мне побыть одной.

глава 3

Я всё ещё стою в коридоре, прислонившись к стене. Маша на кухне — она рисует, ни о чём не подозревая. Мысль, что дочь будет втянута в наши распри, режет сердце.

Евгений пытается подойти ближе, но я отступаю.

— Мира, пожалуйста, давай поговорим, — его голос звучит напряжённо.

— О чём тут говорить? — мой голос дрожит, но я стараюсь держаться. — Ты сам всё показал.

Он делает шаг вперёд, но я отхожу к стене.

— То, что ты услышала… это не то, что ты думаешь.

— Не то, что я думаю? — я почти смеюсь. — Что другое могут значить её слова? Жень, всё предельно ясно. Она тебя сдала с потрохами, не пытайся делать вид, что не понимаешь этого, мы оба взрослые и неглупые люди, тут понятно абсолютно всё!

Он сжимает кулаки, но сдерживается.

— Эта женщина врёт. Она манипулирует мной.

— Манипулирует? — я не могу сдержать сарказм. — Ты вообще заврался. Если бы она сказала мне, что ты заставляешь её спать с собой под страхом увольнения, я бы поверила, а так… Жень, ты себя слышишь? Чем она тебя могла подцепить, что теперь манипулирует?

В кухне Маша что-то напевает, уверена, он слышит это тоже. Я не хочу допустить, чтобы малышка услышала наш скандал, эти распри совсем не для детских ушей, как буду объяснять ей, что от её любимого папочки придётся уходить?

— Нам нужно поговорить наедине, — настаивает Евгений, — предлагаю оставить этот разговор до того времени, когда ты уложишь Машу спать.

— Наедине? — я качаю головой. — Нет. Я не хочу оставаться с тобой наедине. Никогда больше.

Он смотрит на меня с болью в глазах.

— Мира, я люблю тебя. И Машу. Ты не можешь просто разрушить всё из-за слов этой…

— Слов? — перебиваю я. — А как же твои действия? Твои встречи с ней?

Он молчит. Его лицо искажается от ярости.

— Я не позволю тебе разрушить нашу семью из-за лжи!

— Лжи? — я почти кричу. — А твоя ложь за последний год — это что?

В кухне затихает детский голос. Маша перестаёт петь.

— Мама? — доносится её голос. — Вы ругаетесь?

Я закрываю глаза. Нельзя, чтобы она видела нас такими.

— Всё в порядке, солнышко! — кричу я через плечо. — Просто разговариваем!

Евгений делает ещё одну попытку приблизиться.

— Мира, дай мне объяснить.

— Объяснить что? Как ты предавал меня? Как крутил роман за моей спиной?

Он отступает. Впервые я вижу в его глазах отчаяние.

— Я не могу больше, — шепчу я. — Просто не могу.

Разворачиваюсь и иду на кухню. Маша смотрит на меня с тревогой.

— Мамочка, что случилось?

Обнимаю её, стараясь не показать своих слёз.

— Ничего, солнышко. Всё хорошо. Просто мама немного устала.

Евгений стоит в коридоре не двигаясь. Его взгляд полон боли и отчаяния. Но я не могу больше верить. Не могу.

— Мамочка, папа тебя обидел? — спрашивает она, глядя на отца своими доверчивыми глазами.

Он всё ещё в дверях, не решается подойти ближе. Лицо напряжено, в глазах читается боль, но я больше не верю этим глазам.

— Нет, солнышко, — выдавливаю из себя улыбку. — Просто у мамы немного болит голова.

— А давай я нарисую тебе картинку, и тебе станет лучше? — предлагает Маша с детской непосредственностью.

Её искренность причиняет ещё большую боль. Как объяснить ребёнку, что всё не так просто? Как сказать ей, что папа, которого она так любит, оказался совсем не тем человеком?

— Спасибо, солнышко, — целую её в макушку. — Но знаешь, у тебя же есть незаконченный рисунок. Дорисуй его, пожалуйста.

— Хорошо, — соглашается Маша, но в её голосе слышится беспокойство.

Я направляюсь в спальню не оглядываясь. Закрываю дверь, прижимаюсь к ней спиной и медленно сползаю на пол. Слёзы, наконец, прорываются наружу. Они текут по щекам, капают на платье.

«Как я могла быть такой слепой? — думаю я, задыхаясь от боли. — Как могла не заметить, что происходит прямо у меня под носом? Год… целый год он обманывал меня!»

Обхватываю колени руками, пытаясь унять дрожь.

«Может, это я во всём виновата? — терзает меня мысль. — Может, я была недостаточно внимательна? Недостаточно хороша для него?»

В голове крутятся слова Алины, её победоносная улыбка, ярость в глазах Евгения… Всё смешивается в один клубок боли и разочарования.

«Как я посмотрю в глаза Маше, когда придётся всё ей объяснять? — думаю я с ужасом. — Как скажу ей, что папа больше не будет жить с нами? Что наша идеальная семья — это иллюзия?»

Сжимаюсь в комок, пытаясь заглушить рыдания.

«Что я наделала? — терзает меня совесть. — Как могла допустить, чтобы всё зашло так далеко? Почему не замечала? Я должна была это увидеть, целый год обмана — это не просто сходить налево, это систематические опоздания, чужие запахи, вороватые взгляды… Но этого не было, у нас всё было хорошо и ровно. Он не давал ни единого повода, чтобы усомниться в своей верности. Боже, бедная Машенька…»

визуалы

Дорогие мои, давайте знакомиться к главными героями этой неоднозначной истории

Вахрамов Евгений Александрович - 42 года, успешный бизнесмен.
Целеустремлённый и ответственный, добился значительных успехов в мире бизнеса, умело управляя портфелем технологических проектов. В семье заботливый муж и внимательный отец, но его главная слабость — неспособность открыто выражать чувства. За маской успешного бизнесмена скрывается человек, который часто замыкается в себе, предпочитая решать проблемы в одиночку.

Мирослава Михайловна Вахрамова, 35 лет. Выйдя замуж за успешного бизнесмена Евгения, оставила работу и посвятила себя семье, став хранительницей домашнего очага и заботливой матерью.

глава 4

Мысли кружатся в голове, словно смерч, уносящий последние остатки моего мира. Куда бежать? К кому обратиться? Родственники за тысячи километров, а подруги… Их почти нет. За годы брака я растворилась в роли жены и матери, забыв о себе.

«Может, снять квартиру?» — мелькает мысль, но тут же разбивается о реальность. Все деньги на счетах мужа, работы нет уже годы.

За дверью слышу его дыхание — тихое, почти незаметное. Раньше оно дарило спокойствие, теперь вызывает лишь боль. Закрываю глаза, но перед внутренним взором всё равно всплывают картины сегодняшнего утра.

«Маша не должна расти в атмосфере лжи, — твержу себе как мантру. — Лучше пережить этот кошмар сейчас, чем жить в постоянном страхе предательства».

Вспоминаю, как мы были счастливы. Наши совместные выходные, вечера за семейным столом, поездки на море. Всё это было построено на лжи. Как теперь объяснить дочери, что папа, которого она так любит, оказался способен на предательство?

«Может, дать ему последний шанс? — предательски шепчет внутренний голос. — Вдруг я действительно всё не так поняла?»

Нет. Слишком свежи в памяти слова Алины, её победная улыбка, ярость в глазах Евгения. Всё слишком очевидно.

Встаю, подхожу к окну. За стеклом уже тёмный вечер. Такой же, как и моё будущее. Куда идти? Что делать? Как объяснить Маше, что её мир, такой привычный и уютный, рушится?

«Нужно собраться, — приказываю себе. — Ради дочери. Ради нашего будущего».

Возвращаюсь к двери и чувствую, как за ней дышит Евгений. Его присутствие за тонкой преградой вызывает новую волну дрожи. Закрываю глаза, но перед внутренним взором всё равно возникают картины недавнего происшествия.

«Почему именно сейчас? — думаю я, глотая слёзы. — Почему я не замечала ничего раньше?»

Слышу, как он вздыхает по ту сторону двери. Его дыхание кажется таким близким, почти осязаемым. А ведь раньше его присутствие дарило мне спокойствие. Теперь же оно вызывает только боль.

«Может, он прав? — предательски шепчет внутренний голос. — Может, я действительно всё не так поняла?»

Но тут же вспоминаю слова той женщины, её торжествующий взгляд. Нет, это не может быть ошибкой.

Упираюсь лбом в дверь, слёзы катятся по щекам, я уже не пытаюсь их сдержать. Мой мир рухнул, рассыпался на мелкие осколки. Всё, во что я верила, оказалось ложью.

Слышу, как он опускается на пол по другую сторону двери. Его тихое присутствие давит сильнее, чем если бы он кричал.

«Что же мне делать? — думаю я всхлипывая. — Куда идти? Как объяснить Маше?»

Вспоминаю счастливые моменты нашей жизни, и от этого становится ещё больнее. Как он держал меня за руку, как целовал на ночь, как играл с дочерью… Всё это было ненастоящим.

«Я не могу больше, — шепчу я в пустоту. — Просто не могу».

Внутри меня всё сжимается в тугой давящий узел. Его дыхание за дверью кажется насмешкой над моими страданиями.

«Почему ты не уходишь? — мысленно обращаюсь к нему. — Почему просто не оставишь меня в покое?»

Но он остаётся там, за дверью, словно охраняя то, что уже невозможно вернуть. А я продолжаю плакать, понимая, что мой мир больше никогда не будет прежним.

«Как же больно. Как невыносимо больно».

И в этой тишине, наполненной только моими всхлипываниями и его дыханием, я чувствую себя совершенно одинокой. Даже в окружении стен собственного дома.

Внезапный крик Маши разрывает тишину:

— Пожар! Помогите, пожар!

Я вскакиваю, едва не теряя равновесие. Сердце замирает от страха. Евгений тоже подскакивает с пола. Мы одновременно бросаемся к двери, выбегаем в коридор.

На кухне стоит такой грохот и визг, что закладывает уши. Маша мечется между столом и плитой, закрывая лицо руками.

— Тише, солнышко, тише! — кричу я, вбегая на кухню.

Евгений уже у плиты — выключает газ. От сковороды поднимается едкий дым. Пережаренные стейки превратились в угольки. Мы совсем забыли о них, из-за появления Алины, всё пошло наперекосяк и…

— Всё хорошо, Машунь, это не пожар, — успокаиваю я дочь, обнимая её. — Просто еда подгорела.

— Я хотела выключить, — всхлипывает она, — а они загорелись!

Евгений открывает окно, включает вытяжку. В помещении начинает проветриваться.

— Молодец, что позвала нас, — говорит он, снимая с плиты испорченную сковороду. — Но больше так не крути ручки плиты, хорошо? Без взрослых этого делать нельзя.

Я прижимаю дочь к себе, чувствуя, как колотится её сердечко. Как же она напугана!

Пока мы выясняли отношения, мы подвергли опасности ребёнка и дом. Хорошо, что она рисовала на кухне, а что если бы там никого не было? Точно пожар? В голове проносится ироничная мысль об эпичном завершении нашей семейной жизни. Ругаю себя за такие мысли, глажу Машу по голове.

— Всё уже закончилось, — шепчу ей на ушко. — Видишь, папа всё исправил.

Евгений молча убирает испорченную еду, протирает поверхность плиты. Его движения спокойны и уверены. В этой ситуации он снова тот самый надёжный человек, который решает проблемы.

глава 5

На кухне царит уютная домашняя атмосфера. Евгений с Машей, словно забыв о недавнем конфликте, увлечённо готовят. Дочь сидит на высоком стуле, а он, стоя рядом, показывает, как правильно смазывать мясо соусом.

— Смотри, Машунь, вот так нужно распределять маринад, — его голос звучит так тепло и спокойно, будто ничего не произошло. — У тебя отлично получается!

Маша сияет от гордости, её щёки раскраснелись от удовольствия. Она старательно мажет каждый кусочек мяса, а отец одобрительно кивает, бросая на меня короткие, пронзительные взгляды.

— А теперь добавим специи, — продолжает он, словно читая лекцию маленькому шеф-повару. — Вот эта травка называется розмарин, она делает мясо особенно вкусным.

Я наблюдаю за ними издалека, прислонившись к дверному проёму. Моё сердце разрывается от боли. Видеть, как они счастливы вместе, как дочь тянется к отцу, как искренне верит в их семейное счастье… Это невыносимо.

Евгений, будто почувствовав мои страдания, делает шаг в мою сторону:

— Мира, присоединяйся! У нас получается просто замечательно!

Но я не могу. Не могу притворяться, что всё хорошо, когда знаю правду. Не могу стоять рядом с ним, когда внутри всё кричит от боли и разочарования.

— Я… мне нужно срочно проверить почту, — выпаливаю первое, что приходит в голову. — Скоро вернусь.

Маша, не замечая напряжения, тянется ко мне:

— Мамочка, ну, побудь с нами! У нас самая лучшая семья на свете!

Её слова ножом вонзаются в сердце. Евгений подхватывает:

— Да, Машунь, у нас самая замечательная семья. Мама сейчас проверит письма и вернётся, потерпи чуток.

Я выдавливаю улыбку:

— Правда, милая, я скоро вернусь. Просто нужно сделать пару важных дел.

Ухожу из кухни и останавливаюсь в гостиной перед большим семейным портретом. Картина, написанная на заказ известным художником, заключена в резной багет, который мы выбирали вместе. На холсте — мы втроём: я, Евгений и маленькая Маша, которой здесь всего два года.

В глазах каждого — неподдельное счастье. Моё сердце тогда было полно любви и уверенности в завтрашнем дне. Сейчас же, глядя на этот образ идеальной семьи, я чувствую, как внутри всё сжимается от боли.

Художник сумел передать то, что было между нами — ту невидимую связь, ту любовь, которая казалась вечной. А что теперь? Теперь всё это рассыпается в прах.

Мой взгляд скользит ниже, к фотографиям в рамочках над камином. Здесь собраны самые счастливые моменты нашей жизни: первый день в детском саду Маши, наша свадьба, путешествия, праздники. Каждая фотография — свидетельство того, как мы были счастливы.

Из кухни доносится голос Евгения. Он говорит с Машей так, будто ничего не произошло. Его интонации полны тепла и заботы. Слышу звонкий смех дочери, её восторженные возгласы, и каждая нота этого счастья разрывает моё сердце.

Слёзы текут по щекам, но я даже не пытаюсь их стереть. Как я могу разрушить этот хрупкий мир, в котором они оба так счастливы? Как могу лишить дочь отца, которого она обожает?

«Может, просто закрыть глаза на всё? — думаю я, чувствуя, как внутри всё сжимается от боли. — Сделать вид, что ничего не было?»

Но память безжалостно возвращает меня к той сцене, к словам Алины, к ярости в глазах Евгения. К тому чувству предательства, которое до сих пор жжёт изнутри.

Опускаюсь в кресло, ноги не держат, а в груди такая боль, будто там образовалась чёрная дыра. Слышу, как Маша что-то напевает, как Евгений отвечает ей. Их голоса сливаются в мелодию, которая должна была бы радовать, но теперь только усиливает мою боль.

«Что же делать? — шепчу я, задыхаясь от слёз. — Как выбрать между своим унижением и счастьем дочери?»

Материнское сердце разрывается на части. Одна его половина кричит о предательстве, требует справедливости, а другая — умоляет сохранить для Маши этот хрупкий мир, в котором папа любит маму, а мама любит папу.

Закрываю глаза, но вижу только счастливые моменты, которые мы делили втроём. Вижу, как Маша бежит к отцу, как он подхватывает её на руки, как она смеётся, прижавшись к его груди. И понимаю, что не смогу отнять у неё это счастье. Даже если оно построено на лжи.

«Может, я просто сошла с ума? — думаю я, прижимая руки к груди. — Может, всё не так плохо, как кажется?»

Но знаю — всё именно так. И от этого осознания становится ещё больнее.

Закрываю глаза, но вижу прежние счастливые моменты: воскресные завтраки, вечерние прогулки, новогодние праздники. Хочется исчезнуть, забыть всё.

«Почему именно сейчас?» — шепчу я.

Семь лет счастья — и всё рушится в одно мгновение. Словно кто-то стёр ластиком все счастливые моменты, оставив только боль.

На кухне звенит посуда, Маша весело болтает с отцом. Их голоса доносятся словно из другого мира.

«Может, сделать вид, что ничего не было?» — мелькает мысль.

Но я знаю, что это невозможно. Рано или поздно правда выйдет наружу.

Медленно поднимаюсь. Ноги дрожат. Ради Маши нужно взять себя в руки.

Смотрю на фотографии над камином. Каждая кричит: «Как ты могла допустить, чтобы всё разрушилось?» Но я не разрушала — я просто увидела правду.

«Нужно решать, — думаю я. — Нельзя прятаться. Но решать нужно сначала с Евгением, стиснуть зубы и выдержать этот разговор. Позже уже можно сообщить всё Маше. Позже. Когда мы всё обсудим».

глава 6

Долго сижу в гостиной, но потом, собрав остатки сил, заставляю себя вернуться на кухню. Делаю глубокий вдох, натягиваю улыбку — для Маши, она не должна видеть мою боль.

В кухне царит идиллия. Евгений хлопочет у стола, раскладывая приборы. Маша, сияя, рассказывает какую-то историю про мультяшных героев, а он внимательно её слушает, кивая и улыбаясь.

Я сажусь за стол, стараясь не встречаться взглядом с мужем. Он тут же реагирует — пододвигает мне тарелку с горячим стейком, заботливо подкладывает овощей, словно ничего не произошло. Его галантность режет больнее любых слов.

— Мира, тебе положить соус? — спрашивает он, не глядя мне в глаза.

— Нет, спасибо, — отвечаю я ледяным голосом.

Маша, ничего не подозревая, продолжает щебетать. Её звонкий голосок заполняет пространство, не давая тишине поглотить нас. Я цепляюсь за каждое её слово, как за спасательный круг.

Евгений ведёт себя безупречно. Нарезает мясо тонкими ломтиками, следит, чтобы у всех были напитки, подкладывает овощи. Его забота направлена на всех, но я чувствую себя лишней в этом спектакле.

— Мамочка, попробуй, как вкусно получилось! — Маша протягивает мне кусочек своего стейка.

Заставляю себя взять этот кусочек с её вилки, жую, хвалю поваров за вкусный ужин, хотя еда мне сейчас кажется абсолютно безвкусной. Улыбаюсь, когда дочь рассказывает о своих планах на завтра.

Евгений поддерживает разговор, его голос звучит ровно и спокойно. Он словно пытается создать иллюзию нормальной семьи, будто ничего не было: ни тех слов, ни той боли.

Когда ужин подходит к концу, я чувствую, что больше не могу выносить эту игру. Но Маша ещё не готова идти спать. Она просит поиграть с ней в куклы, и я соглашаюсь, хотя каждая минута даётся с трудом.

Женя заходит к нам в детскую и присоединяется к игре, выбирая фигурку плюшевого мишки, который такой мягкий и пушистый, для того, чтобы его любили о обнимали. Поднимаю на мужа полный едкого осуждения взгляд, а он даже не отворачивается, в его глазах нет вины, это так выбешивает.

С горем пополам заканчиваем игру, после гигиенические процедуры, и только прочитав сказку, я укладываю дочь и возвращаюсь в гостиную. Евгений уже ждёт меня там. Его лицо непроницаемо, но в глазах читается напряжение.

— Поговорим? — произношу наконец, стараясь, чтобы голос не дрожал.

Он кивает, и я слышу вздох с облегчением, он словно ждал этого момента.

Сажусь на диван, чувствуя, как предательски дрожат колени. Евгений опускается в кресло напротив. Между нами — журнальный столик с небольшой корзинкой белых кустовых роз. Всего пару дней назад он подарил мне эти цветы… Нежно целовал, шепча что-то ласковое.

«Может, именно в тот день он возвращался от неё? — мысль отравленной стрелой пронзает сознание. — Может, это была попытка загладить вину?»

Боль накатывает новой волной, заставляя сжать руки в кулаки. Цветы, которые раньше радовали глаз, теперь кажутся насмешкой. Их сладкий аромат вызывает тошноту.

Евгений молчит, глядя на меня. Его взгляд тяжёлый, пронзительный. Каждый его вздох словно ножом режет по сердцу.

— Мира, послушай, — начинает Евгений, наклоняясь вперёд. — То, что ты услышала… это не то, о чём ты подумала.

— О, правда? — мой голос звучит ядовито. — И что же я услышала? Очередную ложь?

Он вздыхает, проводит рукой по волосам.

— Алина… она не та, за кого ты её принимаешь. Она пытается разрушить мой бизнес. Уже несколько месяцев ведёт грязную игру.

— Ах, вот как! — я иронично поднимаю бровь. — Теперь она злодейка, пытающаяся разрушить твой бизнес? А то, что я видела своими глазами, что слышала своими ушами — это тоже часть её коварного плана?

Евгений сжимает челюсти.

— Ты не понимаешь. Она… она использует любые методы. Дошла даже до того, что начала плести интриги вокруг нашей семьи. Собирает информацию, чтобы слить конкурентам.

— И ты, конечно же, бедный и невинный, никак не можешь её поймать? — мой смех звучит горько и отрывисто. — Какая удобная позиция!

— Мира, я говорю правду! — его голос повышается. — У меня есть доказательства её причастности к утечкам информации, но пока недостаточно, чтобы предъявить что-либо конкретное.

— Доказательства? — я встаю с дивана, не в силах больше сидеть. — Про какие доказательства ты сейчас говоришь? У меня вообще ощущение, что ты сам уже запутался в своей лжи!

Он поднимается вслед за мной.

— Мира, пожалуйста, дай мне объяснить…

— Объяснить что? — перебиваю я. — Как ты спал с ней? Как врал мне в глаза? Как играл роль идеального мужа и отца?

— Это не так! — его голос срывается. — Всё не так, как ты думаешь.

— О, правда? — я саркастически улыбаюсь. — И что же, по-твоему, я должна думать? Твоя любовница назвала меня курицей и напомнила тебе, что ты уже год обещаешь со мной развестись. Год, Вахрамов! Это случилось не вчера, не месяц назад, целый год! И ты будешь лить мне в уши, что за всё это время так ни разу её не трахнул? Кормил обещаниями? Эта женщина не похожа на дуру. Что теперь скажешь, Женечка?

Евгений отворачивается, сжимает кулаки.

— Я не ожидал, что ты так всё воспримешь…

— Восприму? — я почти кричу. — Ты о чём? О том, что ты предал меня? О том, что разрушил семью? О том, что теперь из-за твоих приблуд будет страдать наша дочь?

Он молчит. И это молчание говорит больше любых слов.

— Знаешь что, Женя? — говорю я, чувствуя, как внутри меня разливается жидкий лёд, замораживая все чувства и реакции. — Твои объяснения — просто очередная ложь. И я больше не верю ни единому твоему слову.

Его глаза темнеют от гнева. Я вижу, как в них вспыхивает настоящая ярость.

— Ты не понимаешь! — рычит он, делая шаг ко мне. — Ты всегда была такой — видишь только то, что хочешь видеть!

Я отступаю, но не от страха, а от отвращения.

— Неужели? — мой голос звучит холодно и отстранённо. — А может, это ты всегда был мастером маскировки?

глава 7

Ворочаюсь в гостевой спальне на непривычной постели, но сон не идёт. Пробую считать овец, дышать квадратом, принудительно зевать, но всё без толку. Мысли кружатся в голове бешеной каруселью, не давая расслабиться. Головная боль металлическим обручем сжимает череп и пульсирует в висках, становясь всё сильнее с каждой минутой.

Встаю с постели, направляюсь на кухню за таблетками. Голова кажется чугунной, каждый шаг даётся с трудом, босые ступни шлёпают по плитке, отдаваясь по коридору глухими хлопками.

В кухне темно. Лишь тусклый свет уличного фонаря пробивается сквозь занавески, очерчивая силуэт человека за столом. Евгений. Сидит неподвижно, словно статуя, устремив взгляд в пустоту.

Медленно подхожу к нужному мне шкафчику, включаю локальную подсветку, открываю аптечку и достаю нужную мне таблетку. Руки дрожат, но не от страха — от напряжения последних часов. Запиваю водой, стараясь не шуметь.

Он не шевелится и не издаёт ни единого звука, но я чувствую его взгляд на своей спине. Этот тяжёлый, пронизывающий взгляд, который раньше дарил мне тепло и защиту, а теперь вызывает только дрожь и чувство омерзения, от предательства.

Опираюсь на столешницу, пытаясь унять накрывшее вдруг головокружение. В тишине слышу его дыхание.

— Не спится? — голос мужа звучит глухо, устало, зачем он здесь сидит, всё же понятно, неужели пьёт, вроде нет, стол пустой и запаха алкоголя я не чувствую.

— Голова болит, — отвечаю коротко не оборачиваясь.

Молчим. Каждая секунда тянется бесконечно долго. Слышу, как тикают часы на стене, как бьётся моё сердце.

Он поднимается со стула, подходит ближе. Останавливается в шаге от меня.

— Мира… — начинает он, но я обрываю:

— Не надо. Пожалуйста, не надо ничего говорить, — морщусь от его слов, как от боли.

Женя подаётся вперёд, крепко хватает мой локоть и тянет к себе. Я сопротивляюсь, вырываюсь, но его хватка только усиливается.

— Отпусти меня! — шиплю сквозь зубы, чувствуя, как к горлу подступает тошнота от его запаха, от его близости.

Но он не слышит. Сгребает меня в охапку, прижимает к груди так сильно, что рёбра готовы треснуть. Его дыхание обжигает шею.

— Мира, послушай… — хрипло шепчет он, — я люблю тебя, нашу семью…

— Не трогай меня! — вырываюсь, пытаюсь оттолкнуть его. — Ты отвратителен!

Он не отпускает, продолжает твердить о своей любви, о том, как всё у нас будет хорошо. Его голос надламывается, в нём слышится отчаяние.

— Ты не понимаешь! — рычит он, встряхивая меня. — Нужно просто подождать, скоро всё закончится…

— Что закончится? — кричу ему в лицо. — Твоя интрижка с Алиной? Твоя ложь? Моё унижение?

Он замирает на мгновение, а потом снова прижимает меня к себе.

— Не делай поспешных выводов, — умоляет он. — Пожалуйста, дай мне шанс всё объяснить…

— Объяснить что? — вырываюсь из его хватки. — Как ты предавал меня? Как врал в глаза? Как играл роль счастливого мужа? Объясняй, Жень, я слушаю!

Он снова пытается схватить меня, но я отскакиваю в сторону.

— Мирослава, эта женщина для меня ничего не значит, Алина пытается меня использовать, я ищу её слабые места, чтобы поймать и сдать со всеми потрохами. Я тебе клянусь, что всё именно так, как мне доказать тебе это?

— Доказать? Доказать, что она тебя использует? Жень, мне на это абсолютно параллельно. Ты позволяешь себя использовать! Ты придумал себе самое дебильное оправдание, нужно быть исключительной дурой, чтобы в это поверить. Ты считаешь меня такой? Признайся.

Держусь пальцами за виски, боль нарастает, таблетка подействует в течение получаса, сейчас мне нужен покой, а не вот это всё.

— Мира, я не считаю тебя такой, конечно, не считаю. Это чистая правда насчёт Алины, она меня подставила. Просто поверь. Мы с тобой столько лет вместе, у нас крепкая счастливая семья, Машка, дом, ты не можешь всё это перечеркнуть из-за слов этой лгуньи. Ты её даже не знаешь, почему ты поверила ей и не веришь мне? Это несправедливо. Дай мне шанс. Наша жизнь только начинается.

— Всё, Жень, уже не начинается. Уже закончилась, закончилась в тот момент, когда появилась она, — говорю холодно. — Всё остальное — просто агония перед смертью.

Его лицо искажается от злости. Он хватает меня за плечи, встряхивает.

— Ты пожалеешь об этом! — рычит в лицо.

— Уже пожалела, — отвечаю спокойно. — Только не о том, что узнала правду, а о том, что не увидела её раньше.

Вырываюсь окончательно, отхожу к двери.

— Я никогда не смогу это вытравить из себя, — говорю тихо, но твёрдо. — В моих ушах постоянно звучат её слова, а в сознании — твоё предательство. Я не смогу с тобой жить. Я уйду.

Поворачиваюсь и выхожу из кухни, оставляя его наедине с его яростью и ложью.

Крики мужа доносятся даже через закрытую дверь. Женя продолжает что-то объяснять про бизнес, про семью, про то, как он дорожит нами. Его голос звучит надрывно, отчаянно:

— Мира, это просто бизнес! Ничего личного! Я не могу потерять вас, моих девочек…

Но его слова только усиливают боль. Они кажутся пустыми, лживыми, как и всё остальное.

Запираюсь в гостевой спальне, забираюсь под одеяло с головой, словно это может защитить меня от реальности. Слёзы текут по щекам, пропитывают подушку. Я думала, что выплакала всё, но, видимо, моё сердце более ранимое, чем я предполагала.

Всхлипываю, пытаясь заглушить собственные рыдания подушкой. Перед глазами всё ещё стоит его лицо — лицо человека, которому я доверяла больше всего на свете. Лицо, которое теперь вызывает только боль и отвращение.

Слёзы текут и текут, словно бесконечный дождь. Они приносят какое-то странное облегчение, но вместе с тем и опустошение. В какой-то момент я перестаю их замечать, перестаю чувствовать. Просто лежу, свернувшись калачиком, и позволяю себе быть слабой.

Постепенно рыдания стихают, сменяясь тяжёлым, прерывистым дыханием. Усталость берёт своё. Глаза закрываются сами собой, и я наконец-то проваливаюсь в тяжёлый, беспокойный сон, полный кошмаров и образов, которые я хотела бы навсегда стереть из памяти.

глава 8

Голова гудит, словно по ней ударили молотком. Каждое движение отзывается острой болью в висках. Приоткрываю глаза — яркий свет из окна режет глаза, заставляя зажмуриться.

Постель кажется чужой, неудобной. Тело затекло, во рту — пустыня. Пытаюсь вспомнить, как оказалась в этой комнате. Воспоминания накатывают волнами, принося с собой новую порцию боли.

Почему? Почему со мной? Почему именно сейчас?

Поворачиваюсь на часы, они показывают половину одиннадцатого… Половина одиннадцатого! Маша, наверное, уже проснулась, ждёт меня… А я… я проспала. Как могла так подвести дочь?

Сажусь на кровати, опускаю ноги вниз. В голове туман, мысли путаются. Вчерашний вечер кажется страшным сном, но боль в сердце говорит — всё было реальностью.

Оглядываю гостевую. Всё здесь чужое, холодное. Нет ни одной вещи, напоминающей о счастливых моментах. Только голые стены и жёсткая постель. Именно так, как сейчас у меня внутри: пусто, холодно и горько.

Медленно опускаю ноги на пол. Колени дрожат, но я заставляю себя встать. В зеркале напротив вижу своё отражение: бледное лицо, красные глаза, растрёпанные волосы. Неужели это я?

С трудом добираюсь до двери, поворачиваю ручку замка. В коридоре тихо… Слишком тихо. Где все? Где моя дочь?

Шаги эхом отскакивают от стен. В голове крутятся мысли: «Что если с ними что-то случилось? Почему они не разбудили меня? Может, он забрал её? Нет, не может быть…»

Открываю дверь в детскую — пусто. Бегу на кухню — никого. Проверяю телефон – ни звонков, ни сообщений.

Прислоняюсь к стене, пытаясь отдышаться. Сердце колотится как сумасшедшее. Где они? Что происходит?

В голове крутятся страшные сценарии, один хуже другого. Он её забрал, он специально её увёз от меня, он решил так меня наказать….

С трудом заставляю себя двигаться дальше, осматривая каждый уголок дома. Но их нигде нет. Только тишина и пустота.

Дрожащими пальцами набираю номер Евгения. Каждый гудок словно нож в сердце — длинные, бесконечные, равнодушные. Снова и снова нажимаю на вызов, но даже после десятого раза ничего не меняется. В груди разрастается паника.

Оглядываю шкафы, лихорадочно проверяя полки. Детские вещи на месте, игрушки тоже… Может, они просто вышли во двор? Эта мысль даёт крошечную искру надежды, но она тут же гаснет под тяжестью реальности. Если бы всё было так просто…

Бросаюсь к входной двери, сердце колотится как сумасшедшее. Но она заперта! Обычно мы никогда не запираем её. Что происходит? Где ключи? Обыскиваю полку, ящики комода, все поверхности в прихожей — нигде нет. Мои руки трясутся, пальцы не слушаются.

Меня заперли?! Эта мысль ударяет как молния. В голове начинает пульсировать, перед глазами темнеет. Руки мелко дрожат, колени подгибаются. Быстрым шагом, почти бегом, направляюсь к задней двери. Там всегда просто щеколда, замок никогда не запирали. Но сегодня и здесь всё заперто!

Он что, совсем с ума сошёл?! Запер, чтобы я не сбежала, и забрал дочь?! Кусочки пазла медленно складываются в голове, образуя страшную, невыносимую картину. В горле образуется ком, дышать трудно.

Прислоняюсь к стене, пытаясь унять дрожь. В голове пульсирует одна мысль: «Он не мог так поступить. Не мог же? Или мог?» Но все факты говорят об обратном. Телефон всё так же молчит. В доме — могильная тишина. Только моё тяжёлое, прерывистое дыхание нарушает эту гнетущую тишину.

Что теперь делать? Как найти Машу? Где искать дочь? Мысли скачут, как испуганные птицы, в голове настоящий хаос. В груди разрастается ледяной ком страха, который постепенно заполняет всё тело.

Закрываю глаза, пытаясь собраться с мыслями, но перед внутренним взором только испуганное лицо дочери. Нужно действовать. Нужно найти выход. Но как? Когда ты заперт в собственном доме, а твой мир рушится прямо на глазах. Паника накатывает волнами, очень трудно дышать.

Опускаюсь на пол, обхватываю колени руками. В голове только одно: «Маша, моя девочка, где ты?»

Дрожащими пальцами листаю список контактов в телефоне. «Вера Васильевна» — высвечивается на экране. Этот контакт я никогда не любила открывать. Свекровь всегда смотрела на меня свысока, словно я недостойна её сына.

Каждый раз, когда мы встречались, её тонкие губы кривились в едва заметной усмешке, а в глазах читалось явное пренебрежение. Она никогда не скрывала, что не одобряет выбор Жени. «Слишком простая», «недостаточно статусная» — эти слова я читала между строк её надменных реплик.

Но сейчас у меня нет выбора. Только она может помочь. Только у неё есть ключи от нашего дома. Только она, возможно, знает, где моя дочь.

Глубоко вдыхаю, пытаясь унять внутреннюю дрожь. Пальцы не слушаются, когда нажимаю на вызов. Время тянется бесконечно. Один гудок. Второй. Третий.

И вот, почти сразу:

— Алло, — раздаётся в трубке знакомый холодный голос. Тот самый голос, который всегда заставлял меня чувствовать себя ничтожной.

В горле образуется ком. Ненавижу этот её тон, эту манеру говорить, словно она делает одолжение. Но сейчас не время для обид. Сейчас важно только одно — узнать, где моя дочь.

— Вера Васильевна, это Мира, — выдавливаю из себя, стараясь говорить ровно, хотя внутри всё клокочет от гнева и тревоги.

— Мира? Что случилось? — в её голосе ни единого намёка на понимание или обеспокоенность, ни о каком тепле и радости моему звонку вообще нет речи, просто холодный равнодушный тон, как же я ненавижу эту её манеру!

— Я… я не могу найти Женю и Машу. Дома их нет, а на звонки Женя не отвечает, может он вам говорил, куда поехал? Просто это не похоже на него, обычно мы вместе решаем о том, куда везти дочь.

Молчание на том конце провода длится целую вечность. Слышу, как бьётся моё сердце, как пульсирует кровь в висках. Жду её ответ, непроизвольно задерживаю дыхание, не хватает воздуха, шумно вздыхаю. Хочется кричать в трубку, торопить эту женщину, но я понимаю, что это ничего не ускорит, поэтому жду…

глава 9

— Вот это мать называется! — наконец разражается свекровь язвительным смехом. — Собственную дочь потеряла, а теперь звонит с претензиями!

Её голос сочится ядом, каждое слово как удар хлыста.

— Вера Васильевна, пожалуйста, не надо… — пытаюсь вставить я, но она не даёт мне сказать.

— Ты вообще думаешь о ребёнке? Где была всю ночь? Почему не следишь за дочерью?

В её словах столько фальшивого беспокойства, что меня начинает тошнить.

— Я была дома, в гостевой спальне… — начинаю объяснять, но она перебивает:

— В гостевой спальне? А муж, где был? Наверное, опять какие-то твои истерики?

— Это не имеет отношения к делу! — повышаю голос. — Мне нужно знать, где моя дочь!

— Твоя дочь? — ехидно переспрашивает она. — А ты достойна быть матерью? Раз такая безответственная!

— Прекратите! — почти кричу в трубку. — Я просто хочу знать, где Маша!

— Да, конечно, просто хочешь узнать? — продолжает издеваться свекровь. — А то, что ты разрушаешь семью, тебя не волнует?

— Я не разрушаю семью! — мой голос дрожит от гнева. — Вы не имеете права меня в этом обвинять!

— Ты недостойна моего сына! — выплёвывает она наконец. — И явно не заслуживаешь быть матерью его ребёнка!

— Хватит! — перебиваю её. — Я не хочу слушать ваши оскорбления. Мне нужно только одно — узнать, где моя дочь, если вы знаете, ответьте, пожалуйста.

В трубке повисает тяжёлое молчание. Я слышу, как свекровь дышит в трубку, словно решая, стоит ли продолжать эту игру.

— Машуля у нас, — наконец произносит она сквозь зубы. — Но ты её не увидишь. Не нужно это ребёнку — смотреть на истерики матери.

— Что это значит? Маша мой ребёнок, вы не можете её от меня закрыть, не имеете права! Вы хоть знаете, что у нас произошло? — почти кричу в трубку. — Немедленно дайте Маше трубку!

— Не смей мне указывать! — рявкает свекровь. — Ты ещё пожалеешь о своём поведении.

— Вы же тоже мать, неужели вы меня не понимаете? — мой голос срывается на хриплый стон, а в трубке раздаются короткие гудки.

Она бросила трубку.

Стою возле окна, прижимая телефон к груди. В голове туман, мысли путаются. Маша у матери Жени… Но почему? Неужели он специально её туда отвёз? Он решил так манипулировать мной? Но почему сделал всё тихо? Где условия? Так не поступают, если хотят добиться чего-то своего.

Нужно что-то делать. Нельзя сидеть и ждать. Но что?

Телефон в руках становится горячим от постоянных попыток дозвониться. «Вера Васильевна» — набираю снова и снова, но слышу только длинные гудки. Блокировка. Она заблокировала мой номер.

Переключаюсь на номер Евгения. Тот же результат. Абонент недоступен. Внутри растёт паника, сдавливая грудь ледяными тисками.

Подхожу к окну, распахиваю фрамугу. Свежий воздух немного отрезвляет. Осматриваю двор — высокий забор, кованые ворота. Наверняка заперты. Даже если вылезу из окна, дальше двора не убегу.

Кому позвонить? Кому? В голове крутятся имена, но все они кажутся бесполезными. Подруги? Они далеко, не помогут. Да и не общалась я уже ни с кем тысячу лет, меня же не вспомнят. Боже, что же делать?

Внезапный звук открывающихся ворот заставляет меня вздрогнуть. Прижимаюсь к окну, я вглядываюсь в силуэт въезжающей во двор машины. Это Евгений. Он один. Без Маши.

Ревущие волны боли накатывают с новой силой. Слёзы застилают глаза, катятся по щекам. Я хочу броситься вниз, вцепиться в его одежду, кричать, бить его, рвать на себе волосы от отчаяния.

Он оставил её там, а сам приехал сюда. Он хочет взрослого разговора, без нежных детских ушек, чтобы не сдерживаться в выражениях. Чтобы вылить на меня всё. Ладно, я готова.

Заставляю себя глубоко дышать, успокаиваю тем, что с дочерью всё в порядке. Да, она не со мной, но она у родных, к которым с детства привыкла, там её не обидят, позаботятся, всё будет хорошо. Не нужно проецировать своё отношение к свекрови на дочь. Нельзя показывать слабость. Нельзя давать ему преимущество.

Встаю, вытираю слёзы. Делаю несколько глубоких вдохов. Боль остаётся, но теперь она придаёт мне сил и уверенности. Сейчас. Сейчас начнётся этот ужасный разговор.

Слышу его шаги на лестнице. Он поднимается в гостевую спальню. Знает, что я здесь. Знает, что я жду его.

Дверь открывается. Женя заходит, как ни в чём не бывало, на лице усталость, смешанная с раздражением. Смотрит на меня с вызовом, давит взглядом, хочется отступить и вжаться в стену, но не хочу доставлять ему такого удовольствия.

— Где Маша? — мой голос звучит спокойно, хотя внутри всё клокочет.

— У бабушки. Ей там хорошо. Не переживай.

— Ты не имел права её забирать! — всё-таки срываюсь на крик.

— Я делаю то, что считаю нужным для нашей семьи, — отвечает он холодно.

— Нашей семьи больше нет! — поднимаюсь с кровати. — Выпусти меня из дома, я собираю вещи.

— Я никуда тебя отсюда не выпущу, - тянет руку к моему локтю и больно сжимает пальцы чуть выше, на плече. – Ты останешься здесь, успокоиться, всё хорошенько взвесить, и если примешь правильное решение — я привезу Машу домой.

Голос Жени тяжёлыми камнями оседает в моём сердце. Когда он успел так измениться, когда стал жестоким? Я не замечала за ним раньше таких перемен, у нас в семье был лад, я любила своего мужа, и его глаза светились такой же любовью.

— Что с тобой стало? Ты совсем не тот, за кого я выходила замуж и с кем жила эти семь лет. Ты монстр, Вахрамов. Ты специально надо мной издеваешься, хочешь сломать, хочешь, чтобы я стала куклой в твоих руках? Отпусти!

Дёргаю руку, но он не ослабляет хватку, а лишь ближе притягивает меня к себе. Приподнимает моё лицо за подбородок и прожигает своим взглядом.

— Мира, я не имею цель тебя сломать, но если ты не прекратить рушить то, что мы так долго создавали, я использую все возможные средства, чтобы оградить от тебя Машу.

— Ты действительно это сделаешь? Маша любит меня, она не предаст, — еле сдерживаю слёзы, понимая, что он сейчас не врёт.

глава 10

Тяжёлое дыхание наполняет мои лёгкие едким воздухом. Больно, очень больно в груди, но я держусь. Сжимаю губы, прикусываю их зубами, чувствую, как немеет под нажимом кожа. Упрямым взглядом впиваюсь в глаза только недавно любимого и родного. Как я могла не заметить, как могла не понять, что он изменился.

— Что ты от меня хочешь? — наконец выдавливаю я из себя, а сама уже представляю в голове его гневную речь с самыми ужасными и унизительными условиями.

– Мира, я хочу, чтобы ты меня выслушала, я хочу, чтобы ты это сделала спокойно и максимально осознанно. Это непростая история. Её нужно понять, и ты сможешь это сделать, если захочешь.

Отрицательно качаю головой, нет желания слушать, нет желания слышать и понимать тоже нет желания. Хочу, чтобы он убрался от меня подальше, хочу быть от него на максимальном расстоянии, но если я сейчас сбегу, я ничего не узнаю про Машу, он снова запрёт, и ещё хуже — будет цербером сидеть и стеречь, чтобы я никуда не делась.

– Почему? — тихо, без претензий, но с нажимом спрашивает Женя, я должна буду обосновать свой отказ.

Ослабляет хватку, разжимая пальцы, и я отступаю к стене. Шершавая поверхность обоев под ладонями так привычна. Мы всегда с дочкой так играли в прятки: упираешься лбом и ладонями в стену и считаешь до двадцати. Сейчас я к стене прислоняюсь ладонями и спиной, но по привычке хочется начать считать. Меня бы это, наверное, успокоило.

– Ты просто не знаешь всей правды, поэтому в твоих глазах ситуация выглядит слишком мрачно, на самом деле никакой измены не было, — он опускается на кровать, замолкает и обхватывает ладонями голову. - Я не изменял тебе, Мира, ты должна мне поверить.

— Поверить на слово? — мой голос сипнет, хочу возмутиться, но сил уже нет, ничего не осталось, только пустота, звенящая пустота в рвущемся на клочки сердце.

– Да, на слово, — глухо, как камень в воду падают его слова в моё сознание, но упрямо отвергаются им.

— Нет, я не могу так. Ты хочешь сделать из меня дуру. Я не такая.

Я говорю почти шёпотом, хочется исчезнуть из этой комнаты и оказаться где-нибудь очень-очень далеко от своего всё ещё мужа.

— Я не делаю из тебя дуру и никогда не пытался этого сделать. Да, я кормил Алину обещаниями, я говорил ей, что разведусь с тобой и тогда мы с ней сможем… — на мгновение замолкает, тяжело вздыхает и продолжает тем же тоном. - Но я не был с ней и не собирался, это всё было специально спланировано, мне нужно было, чтобы она мне доверилась, начала думать, что я на её стороне, я хотел узнать о её планах. Но не успел…

— И ты занимался этим весь год? Все двенадцать месяцев, Вахрамов? Шикарная отмазка, открывай жена шире ротик и ешь мою вкусную лапшу, — притворным голосом передразниваю я его.

— Мирослава! — рыкает он так громко, что возникает ощущение эха в ушах. - Ты прекрасно понимаешь, о чём я, и не надо передёргивать.

— Конечно, милый, прости, что задела твои нежные чувства, я не хотела этого, — на моём лице играет такое язвительное выражение, что его глаза наливаются гневом.

— Не было никакого года, она специально так сказала, максимум пара месяцев, может, три, Мира, я не считал, но точно не год!

Желваки играют на его шее, лоб напряжён, к вискам расходятся две морщинки, а ведь я недавно говорила ему, что он прекрасно выглядит и нисколечко не стареет. Когда это было? Два месяца назад, когда он собирался на деловую встречу и прихорашивался у зеркала. Я обнимала его и поддерживала, в то время как он шёл на встречу к другой. Дура.

— Жень, я хочу развод. Хочу уехать из этого дома с Машей и больше не думать о наших разногласиях. Можешь оставаться с Алиной, звать её замуж, устраивать свою личную жизнь, в общем поступать так, как считаешь нужным. Я не буду тебе мешать, — усталым обречённым голосом делаю я своё заключение.

– Машку не отдам, — как нож под дых его слова, сразу хочется охнуть и согнуться пополам.

— Жень, маша не только твоя дочь, — пытаюсь я воззвать к его благоразумию.

— И не только твоя тоже! — отбривает он меня. - Мышка любит меня, я люблю её, мы не сможем жить отдельно.

— Ты считаешь, что ей лучше будет жить с тобой и отдельно от меня? — конечно же, я не рассматриваю этот вариант, просто спрашиваю.

— Я считаю, что наша дочь достойна жить с обоими родителями одновременно, я не выгоняю тебя из дома, а предлагаю поверить моим словам и жить дальше, как жили до вчерашнего вечера!

— Это ненормально, я на такое совершенно не согласна, — злюсь, кричу, хочу чтобы было по-моему.

— Тогда Маша останется со мной, — упрямо повторяет он. - Ты безработная, ничем не обеспеченная, любой суд встанет на мою сторону.

Внутри меня всё обрывается и летит в пропасть с космической скоростью. Пальцы рук и ног мгновенно леденеют, губы начинают дрожать, а в горле мгновенно вырастает ком, мешающий не только, говорить, но и дышать.

— Вахрамов, ты чудовище, — я осознаю, что все его слова — абсолютная правда. — Ты не сможешь этого сделать.

— Если ты идёшь на принцип, я пойду тоже.

— Но она же ребёнок! Ей нужна мама!

— Суд решит, с кем ей будет лучше, — непримиримым голосом заключает он, встаёт с постели и выходит из комнаты в коридор.

Я остаюсь в спальне решать, что делать дальше.

глава 11

В голове тяжёлым молотом бьёт одна-единственная мысль: он прав. Как же он прав. Я безработная и ничем не обеспеченная. Делить имущество? Да, это правильный ход, но никто не даст мне принадлежащую мне часть нажитого вместе прямо сейчас. Суд может затянуться на очень долго, а жить нужно сегодня.

Блин, я даже не уверена в том, что имущество будет делиться пополам. А вдруг он продумал всё наперёд и оформил имущество на свою маму? Вдруг во всей этой иллюзии счастливой и успешной жизни нет ничего моего?

О боже. Я реально глупая курица, раз ничего этого не знаю. Жила себе в розовом замке, тешила себя приятными фантазиями, думала, что любовь никогда не закончится, и теперь оказалась на краю пропасти…

Куда я уйду? Я не хочу здесь жить, но где я буду жить, если подам на развод? А как я буду содержать дочь, если сама совершенно без копейки. Безвыходность ситуации давит бетонной плитой, стирая в пыль все мои наивные предположения.

Маша привыкла к определённому образу жизни, она обеспеченный всем с детства ребёнок. Нет, мы не старались её сильно баловать, но как я смогу ей объяснить то, что она должна попрощаться со своей красивой и удобной комнатой, и переехать в тесную однушку (вряд ли я смогу себе позволить что-то большее).

А Машины уроки пения, танцы, гимнастика? Привычные субботние выезды в торговые центры, где папа не сдерживал желания дочки. Как я лишу её этого? Я украду у неё счастливое детство. Я не имею права этого делать. Я люблю свою дочь и желаю ей счастья.

Почему жизнь так несправедлива? Почему я должна расплачиваться за его предательство? Почему моя дочь должна страдать из-за того, что её отец оказался лжецом?

Вспоминаю счастливые моменты: наши семейные ужины, прогулки в парке втроём, вечера, проведённые вместе. Всё это было ложью. Каждая улыбка, каждое объятие — всё пропитано фальшью.

А вдруг он специально создал эту ситуацию? Специально загнал меня в угол, чтобы я не смогла уйти? Чтобы я была вынуждена терпеть его измены и ложь?

Встаю, подхожу к окну. Утыкаюсь невидящим взглядом в ровный газон перед домом. Заставляю себя дышать, потому что голова уже кружится от всего, что на меня навалилось.

Может, стоит попытаться всё исправить? Дать ему ещё один шанс? Но что, если это будет бесконечная череда предательств и лжи? Как я смогу жить с этим? Как смогу объяснить Маше, почему мама терпит такое отношение?

Закрываю лицо руками. Внутри — пустота. Огромная, зияющая дыра, в которую утекают все мои мечты и надежды.

А что, если я просто трусиха? Боюсь взять на себя ответственность за свою жизнь и жизнь дочери?

Сжимаю кулаки до боли. Нет, я не смогу так жить. Не смогу притворяться, что всё хорошо, когда внутри будет гореть от боли и обиды. Но бросить всё и уйти — значит подвергнуть риску будущее Маши.

В голове пульсирует одна мысль: «Что же мне делать? Как найти выход из этого кошмара?»

Опускаюсь на кровать. Закрываю глаза, но перед внутренним взором — его лживое лицо, его фальшивые улыбки, его обещания, которые оказались пустым звуком.

Я должна что-то предпринять. Должна найти способ защитить себя и Машу. Но как? Когда ты загнан в угол, когда все пути ведут в тупик, когда ты совершенно одна перед лицом этой чудовищной несправедливости так сложно даже просто думать, не то, что принимать решения.

Выход приходит рвущей сердце в клочья болью. Мне придётся сейчас уйти одной, но я обязательно вернусь за дочкой. Мне нужно время, чтобы встать на ноги и успокоиться. Маша будет в кругу родных, которые её любят и плохого не сделают, а я в это время построю свою жизнь заново с нуля.

Руки трясутся, когда я открываю шкаф. Вещи кажутся чужими, словно не моими. Как будто я никогда не носила эти платья, эти блузки, эти юбки. Всё пропитано ложью, фальшью, предательством.

Беру сумку, начинаю методично складывать вещи. Только самое необходимое. Ничего лишнего. Ничего, что может напомнить о счастливых моментах, которых, как оказалось, никогда не было.

Прохожу мимо стола, где лежит альбом Машиных рисунков. Пальцы сами тянутся к нему. Открываю. Яркие краски, детские штрихи, счастливые лица — наша семья. Мы с Женей, держащиеся за руки. Маша, улыбающаяся миру.

Слеза капает на рисунок. Стираю её рукавом. Не сейчас. Потом буду плакать. Сейчас нужно действовать.

Беру альбом, прижимаю к груди. Он будет напоминать мне о том, ради кого я это делаю.

— Машуля, — шепчу, глядя на рисунки дочери. — Мама обязательно за тобой вернётся. Обещаю.

Складываю альбом в сумку. Добавляю несколько фотографий дочери в рамке, общие с Женей фото не беру, этого мужчины больше не будет в моей жизни. Перебираю вещи, отбрасывая лишнее. Каждая вещь — воспоминание. Каждое воспоминание — боль.

Замираю перед зеркалом. Та, что смотрит на меня оттуда, кажется чужой. Потухший взгляд, бледные губы, дрожащие руки. Нельзя медлить, решила уходить — уходи, прямо сейчас.

Спускаюсь по лестнице вниз, стараясь не шуметь. В гостиной замираю. Он. Женя. Сидит в кресле, смотрит в окно.

— Уходишь? — не смотрит на меня, но в голосе безмерная усталость.

Молчу. Что здесь скажешь? Все слова уже сказаны.

— Мира… — наконец поворачивается ко мне.

— Не надо, — поднимаю руку. — Не нужно слов. Я приняла решение.

Он поднимается, делает шаг ко мне.

— Постой…, - но я поспешно отступаю.

Он смотрит на меня с болью в глазах.

— Ты не сможешь сама, - он словно предупреждает, будто хочет сделать мне лучше, смягчить, уговорить не отказываться, но я уже решила.

— Ты сильней меня, Вахрамов, но ты меня недооцениваешь. Я вернусь за Машей, — говорю твёрдо. — И ты не сможешь мне помешать.

Поворачиваюсь и выхожу. Навсегда.

За спиной хлопает дверь. Впереди — неизвестность. Но я должна пройти этот путь. Ради дочери. Ради нас обеих.

глава 12

Ухожу со двора дома, на моё удивление — Женя оставил ворота открытыми. Не могу сдержаться, когда пересекаю границу участка и оборачиваюсь на дом, в котором так долго жила и который считала родным.

Особняк, который Евгений купил нам всем для счастливой жизни, смотрит своими окнами на меня словно с осуждением. Крыльцо с большим навесом и колоннами уже не улыбается (а раньше лепнина на кромке крыши напоминала мне именно улыбку), даже дом не рад тому, что я ухожу. Шумно вдыхаю прохладный утренний воздух и почти со стоном выдыхаю.

Да, я не могу здесь оставаться, но этот дом я очень любила, сколько всего хорошего произошло здесь со мной. Медленно поднимаю глаза на окна второго этажа и вижу стоящую в проёме раскрытой фрамуги фигуру мужа.

От ворот не видно его выражения лица, но почему-то мне кажется, что его челюсти плотно сомкнуты и брови сведены к самой переносице. Он злится, однозначно злится, но мне сейчас на это абсолютно наплевать. Я тоже злюсь. Тоже его ненавижу. И в первую очередь даже не за измену, а за то, как низко он сыграл, забрав дочь и пообещав встречи с ней только за примирение. Мудак.

Отворачиваюсь, поспешно выхожу на улицу и бездумно иду куда-то, даже не разбирая дороги. Мне сейчас больше всего хочется спрятаться, забиться в угол и плакать. Это единственное моё желание, но мысли о дочери не дают мне расслабиться. Я должна бороться. Я должна вылезти из этой ямы и показать своему мужу, что у него обо мне неправильное мнение.

Продолжаю идти по улице, осознанно, не давая себе сворачивать в проулки и скверы. Я должна быть на виду среди людей, это дисциплинирует, я не плачу, и голова постепенно начинает думать в правильном направлении.

Дохожу до остановки автобуса и разрешаю себе присесть на лавку. Достаю из сумочки телефон и сжимаю его так сильно, что, кажется, стекло трещит под пальцами. Ветер треплет мои волосы, срывает с ресниц непросохшие слёзы, но я его не чувствую. Внутри — ледяная пустота, будто кто-то выжег всё огнём, оставив только пепелище там, где ещё вчера билось горячее, любящее сердце.

«Маша... Господи, как ты сейчас? Тебе страшно без меня?» — эта мысль пронзает меня острее любого ножа. Дышу, пытаюсь себя успокоить, у дочери всё хорошо, она в отличие от меня с теми, кто её любит.

А вдруг любовь к внучке тоже фальшь?

«Нет, не нужно так думать. Это ребёнок, а не какая-то чужая женщина. Они любят её, они не сделают ей плохо», — заставляю мыслить трезво и беспристрастно. То, что свекровь и муж так относятся ко мне, я не должна переносить на Машу.

Вырываю себя из бесконечной мыслемешалки и смотрю по сторонам.

«Куда идти?»

В голове беспорядочно мелькают лица подруг, но мы давно не общались. За семь лет брака я растворилась в роли идеальной жены и матери, отрезав все мосты. Родители живут в другом городе, и даже если бы я решилась к ним поехать — как объяснить маме, что её «преуспевающая дочь» теперь без гроша в кармане, без крыши над головой, без собственного ребёнка?

Дрожащими пальцами я открываю браузер. Каждый клик даётся с трудом — пальцы не слушаются, будто налитые свинцом. В строке поиска набираю: «Помощь женщинам после развода».

Выскакивают десятки ссылок. Юридические конторы с навязчивыми обещаниями «вернуть ребёнка за три дня». Платные консультации психологов. Форумы, где женщины делятся историями, похожими на мою — и от этого становится ещё страшнее.

«Нет, мне нужно прямо сейчас. Нужно место, куда можно прийти. Нужен человек, который не спросит: "Ну и за что ты его довела?" - как сука-свекровь. Кто не станет смотреть на меня сверху вниз, как на неудачницу...»

Прокручиваю страницу дальше, почти не надеясь. И вдруг — телефон доверия для женщин в трудной ситуации. Кризисный центр «Тёплый дом». Бесплатно. Анонимно. Круглосуточно.

Словно ангел-хранитель подсказал. Я нажимаю на номер, прижимая трубку к уху так сильно, что начинает болеть висок.

— Алло? — женский голос на том конце спокойный, тёплый. Совсем не такой, как у Веры Васильевны, не такой, как у тех «подруг», что первыми бросятся обсуждать мой развод за чашкой кофе.

— Мне... мне нужна помощь... — мой голос звучит чужим, разбитым, в горле ком, мешающий говорить.

— Вы в безопасности сейчас? — простой вопрос, но он вдруг пробивает всю мою защиту, я прикрываю глаза ладонью, чувствуя, как по щекам снова катятся предательские слёзы.

— Да... то есть... я не знаю... — сглатываю ком в горле. — Я только что ушла от мужа. У меня нет денег. Нет работы. А дочь... — голос срывается на высокой ноте.

Где-то глубоко внутри поднимается волна ярости — к себе, к нему, ко всему миру. Как я допустила, чтобы меня загнали в такой угол? Как позволила отобрать у меня всё: дом, семью, дочь?

— Вы можете приехать к нам? — голос в трубке звучит так бережно, будто держит меня за руку.

Я молча киваю, потом понимаю, что меня не видят.

— Да. Да, я могу… смогу…, — шмыгаю носом, держусь из последних сил, люди на остановке бросают на меня короткие обеспокоенные взгляды.

– Хорошо. Запишите адрес.

Я лихорадочно оглядываюсь вокруг, ища, на чём записать. В кармане находится смятый чек из магазина — наверное, от вчерашнего похода за продуктами, когда я ещё верила, что у нас есть будущее, но ручки в карманах и в сумке нет.

— Продиктуйте мне так, я постараюсь запомнить, — прошу я женщину из кризисного центра.

– Я пришлю вам смс, ждите, — отвечает она, видимо, понимая, почему я не могу записать.

— Спасибо... — шепчу я, чувствуя, как в груди что-то слабо теплится, может быть, надежда?

— Приезжайте. Вам помогут. — говорит женщина, и в её словах нет ни капли сомнения.

Я вешаю трубку, и тут же на мой номер приходит короткая смс с названием улицы и дома. Открываю приложение с картами, выстраиваю маршрут, по счастливому стечению обстоятельств в нужную сторону идёт автобус именно с той остановки, на которой я сейчас сижу.

Дожидаюсь нужный транспорт, захожу в салон и сажусь назад, прижимаясь лбом к прохладному стеклу окна. Моя остановка почти конечная, ехать около получаса, смотрю, как улицы города проплывают за окном. Чужие. Без Маши.

глава 13

Через час я сижу в маленьком кабинете с бежевыми шторами, которые пропускают мягкий солнечный свет. Он ложится на стол тёплым пятном, касается моих рук, но не может прогнать внутренний холод. Передо мной — чашка чая, которую я ещё не пила. Пар поднимается тонкой струйкой, рисуя в воздухе призрачные узоры. И анкета. Белый лист, который я заполняю автоматически, пока разум цепляется за обрывки мыслей.

Имя: Мирослава.

Пишу своё имя и ловлю себя на том, что буквы выходят неровными, будто это чужое имя. Мирослава. Так меня называл отец, когда я была маленькой. Мира — сокращал Женя, и в его устах это звучало как ласка. Теперь это имя кажется чужим, как и я сама в этой новой, чудовищной реальности.

Возраст: 35.

Всего тридцать пять. А чувствую себя на все девяносто. Разбитой, старой, выпотрошенной. Вся жизнь, которую я строила, рухнула в одночасье. Семь лет брака. Семь лет иллюзий. Где я была всё это время? Спала? Не видела, что происходит у меня под носом?

Дети: 1 (5 лет).

Рука сама тянется к сердцу. Боль, острая и физическая, пронзает грудь. Маша. Моя девочка. Ей сейчас пять, а буквально через неделю исполнится шесть. Господи, что мы натворили, вот это подарок ребёнку на день рождения. Что она сейчас думает? Где она? Плачет? Спрашивает, где мама? А он... что он ей говорит? Что мама бросила? Ушла? Любит ли он её хоть немного, нашу дочь, или она всего лишь разменная монета в его больной игре?

Рука замирает на графе «Причина обращения». Ручка дрожит в пальцах.

«Муж изменял. Забрал дочь. Оставил без денег».

Звучит как синопсис дешёвой мелодрамы. Той, что я могла бы посмотреть когда-то, заворачиваясь в плед с чашкой какао, и подумать: «Ну уж такое бывает только в кино». Жизнь, оказывается, куда циничнее любого сценария.

Мысль рождается едкая, горькая, полная ненависти к самой себе: «Я оказалась действительно глупой курицей, которая даже квартиру на себя не оформила, доверяла как последняя дура, растворилась в нём и ребёнке, а в итоге осталась у разбитого корыта».

Правда. Ближе некуда. Но писать это? Выводить эти унизительные слова на бумаге? Нет. Я и так чувствую себя униженной до предела. Не хочу давать им возможности смотреть на меня с жалостью или, что хуже, с презрением.

Делаю глубокий вдох, выдыхаю медленно, пытаясь унять дрожь в руках. Внутри всё сжимается в тугой, болезненный комок. Я должна собраться. Ради Маши должна быть сильной. Сейчас нет времени на самоуничижение. Есть только цель.

В итоге пишу просто, вывожу каждую букву чётко, почти с вызовом:

«Нужна помощь, чтобы забрать ребёнка у мужа и начать новую жизнь».

Новая жизнь. Звучит как пустой звук. Как что-то немыслимое и недостижимое. Сейчас я не могу представить себе завтрашний день без этой всепоглощающей боли. Но эти слова — не просто строчка в анкете. Это клятва. Себе и Маше. Это тот самый крошечный росток надежды, который пробивается сквозь толщу льда отчаяния.

Я откладываю ручку и, наконец, беру в руки чашку. Чай уже почти остыл. Я делаю маленький глоток. Тёплая жидкость обжигает губы, но не может согреть ледяную пустоту внутри. Но это хоть что-то. Первое, что попало в меня за сегодняшний день. Первый крошечный шаг к тому, чтобы выжить. Чтобы вернуть свою дочь.

Тихий стук в дверь заставляет меня вздрогнуть. Я инстинктивно вытираю ладонью щёки, хотя слёзы уже давно высохли.

— Можно? — раздаётся за дверью спокойный женский голос.

— Да... — мой собственный голос звучит хрипло, чужим.

Дверь открывается бесшумно. В проёме — женщина лет сорока. Никакого макияжа, лицо с лёгкими морщинками у глаз, которые кажутся скорее следами улыбок, чем возраста. В тёмных волосах серебрятся седые пряди, и она не пытается их скрыть. Они выглядят... достойно. Как знак прожитой жизни, а не поражения. Но главное — её глаза. Тёплые, карие, с лучиками у внешних уголков. Они смотрят на меня не с жалостью, не с любопытством, а с таким пониманием, что у меня снова ком подступает к горлу. Такие глаза не осуждают.

— Мирослава? — она произносит моё имя мягко, бережно, как что-то хрупкое. — Я Наталья, психолог центра. Можно присесть?

Я молча киваю, сжимая в коленках холодные пальцы. Она садится напротив, не через стол, а чуть боком, чтобы не создавать барьера. Её движения плавные, спокойные.

— Расскажете, что случилось? — её голос тихий, но твёрдый. В нём нет нажима, только искренняя готовность слушать.

И я начинаю. Сначала неуверенно, сбивчиво, подбирая слова, которые разбиваются о камень реальности. Про тёплый летний вечер, про стейки, про розовый закат, который был последним в моей старой жизни. Про звонок в дверь. Про рыжую Алину с её хищной улыбкой и облегающим костюмом. Голос срывается, когда я дохожу до её слов: «Целый год, Женя!»

Я рассказываю про его оправдания, про его ложь, про его гнев. Про то, как он забрал Машу, как запер меня, как смотрел на меня сверху вниз, уверенный в своей безнаказанности. Слова льются теперь потоком, я не могу остановиться, будто открылась плотина, сдерживающая всю боль, весь ужас этих дней. Я говорю и внутри себя слышу навязчивую, унизительную мысль: «Боже, как же я была наивна. Слепа. Глупа. Верила в сказку, которую для меня придумал муж, и даже не заметила, как стала её заложницей».

Наталья слушает. Не перебивает. Ни разу. Не смотрит на часы, не поправляет меня, не задаёт неуместных вопросов. Она просто... присутствует. Её внимание — осязаемо. Иногда она тихо кивает, и этот кивок словно говорит: «Я понимаю. Я слышу тебя. Продолжай». Её глаза не отводятся от моего лица, в них нет ни капли осуждения, только глубокое, бездонное участие.

Когда я, наконец, замолкаю, в горле першит, а в груди будто выгорело дотла. Я чувствую страшную, всепоглощающую усталость. Я выдохлась.

Наталья минуту молчит, давая мне и себе время перевести дух. Потом берёт со стола мою анкету, смотрит на ту самую строчку: «Нужна помощь, чтобы забрать ребёнка и начать новую жизнь».

глава 14

Вечер. Лежу на узкой, немного жёсткой кровати в своей новой, временной комнате в «Тёплом доме». Комната маленькая, почти спартанская: белые стены, простой шкаф, стол у окна и эта кровать. Но зато она — моя. И дверь закрывается изнутри. Эта мысль до сих пор кажется невероятной и бесценной. Никто не войдёт без стука, никто не будет кричать, орать, ломать меня.

Из-за стены доносится приглушённый смех. Те две девушки, которых я мельком видела в коридоре. Они тоже здесь, скорее всего, временно. У каждой наверняка своя история, свой груз боли и предательства. Но сейчас они смеются. Звук кажется таким хрупким и таким важным. Это звук жизни, которая продолжается, даже когда кажется, что всё кончено. Он не веселит меня, но и не раздражает. Он просто есть. И от этого как-то спокойнее.

Я достаю из сумки альбом. Мой самый ценный груз. Единственное, что я вынесла из того мира. Простая папка с файлами, куда мы с Машей аккуратно подшивали каждый её рисунок. Картонная обложка знакома до каждой потёртости. Я медленно открываю её.

Первый лист. На нём — каракули ярко-красного и жёлтого цвета. Подписано моей рукой: «Маша, 1 год и 3 месяца. Первый рисунок». Я помню этот день. Как она сжала в кулачке восковой мелок, как смотрела на него с изумлением, когда провела первую линию по бумаге. А Женя... Женя снимал это на видео. Он смеялся тогда, настоящим, тёплым смехом. Обжигающее воспоминание. Теперь каждый такой момент отравлен. Было ли что-то тогда настоящим? Или всё это было лишь умелой игрой?

Я перелистываю страницу. И ещё. И ещё. Вот наши с ней рука в руке обведённые карандашом ладошки. Вот корявые цветочки к моему дню рождения. Вот дом с трубой, из которой идёт дым. Рисунки становятся всё сложнее, увереннее. В них — вся жизнь моей девочки. И моя тоже. Я была рядом с ней каждый день. Каждый fucking день! А он в это время...

И вот он. Последний рисунок. Тот самый, с кухни. Нарисован всего сутки назад. Огромное, лучистое солнце, занимающее почти весь лист. Оно жёлтое, оранжевое, даже с оттенком красного по краям. Каждому лучику она уделила внимание. И оно настоящее. Оно пахнет тем самым вечером, акварельными карандашами, которые дочь втихаря увлажняет языком, вместо того, чтобы попросить блюдце с водой, детской концентрацией и... счастьем. Тем самым, простым счастьем, которое было украдено.

Я провожу пальцем по шершавой бумаге. Кажется, я чувствую тепло вчерашнего вечера, слышу её смех. Слёзы наворачиваются на глаза, но они другие. Не от бессилия и отчаяния, а от любви. Острой, режущей, но чистой.

— Как же я тебя люблю, моя мышка, — шепчу я в тишину комнаты, прижимая альбом к груди. — Мы обязательно будем вместе. Я всё сделаю для этого. И нарисуем новое солнце. Настоящее.

За окном окончательно темнеет. Фонари зажигают на улице жёлтые пятна света. Где-то там, в этом огромном городе, в одном из этих окон, спит моя девочка. И, может быть, перед сном она тоже вспоминает обо мне. Эта мысль обжигает изнутри, но теперь она не парализует. Она заставляет сердце биться чаще, не от страха, а от решимости.

Я закрываю альбом и кладу его на тумбочку, рядом с собой. Выключаю свет. Комната тонет в мягких сумерках.

Впервые — с того самого вечера — я не чувствую себя в ловушке. Стены здесь не давят. Они защищают. Воздух, не спёртый ото лжи, а чистый. Я могу дышать. Глубоко. Полной грудью.

Завтра будет борьба. Утром — встреча со штатным юристом центра. Нужно будет снова пересказывать свою историю, вспоминать каждую унизительную деталь. Будет больно. Будет страшно. Будут моменты, когда захочется всё бросить и спрятаться.

Но я смотрю в потолок, на котором играют отсветы уличных фонарей, и знаю — я готова.

Я не знаю, как именно всё будет. Не знаю, сколько времени займёт эта война. Но я закрываю глаза и просто погружаюсь в вязкую дремоту, без мыслей, без видений, просто сон.

Но вдруг меня будят, не резко, но настойчиво. Тяжесть сна медленно отступает, уступая место мерзкому, знакомому жужжанию. Телефон на тумбочке вибрирует, подрагивая и отбрасывая на стену резкие блики света.

На экране — имя. ЖЕНЯ.

Внутри всё сжимается в холодный, твёрдый ком. Рука сама тянется к аппарату, но я заставляю её замереть. Я могу проигнорировать. Не отвечать. Сейчас тишина «Тёплого дома» — это мой щит, и я не хочу впускать сюда его голос.

Но потом... мысль о Маше. Что, если что-то случилось? Заболела, упала, мало ли что могло случиться с ребёнком.

Это предположение ломает моё сопротивление с тихим, внутренним хрустом. Ненависть и страх смешиваются в горький ком. Я сглатываю его и поднимаю трубку.

— Алло? — мой голос звучит чужим, сдавленным шёпотом.

В трубке — пауза. Короткая, но мёртвая, от неё становится ещё холоднее.

— Наконец-то, — его голос. Ровный, гладкий, без единой трещины. В нём нет ни гнева, ни волнения, только спокойная констатация. — Мышка не может заснуть. Мы уже перепробовали всё, но она требует маму.

Молчу. Заставляю себя дышать, но в груди сдавливает настолько сильно, что я еле выдавливаю свой ответ в трубку.

— Дай ей телефон, — выдыхаю я, пытаясь сделать голос твёрже.

— О нет, Мирослава, — в его тоне появляется незнакомая, но режущая жёсткость. — Сначала правила. Только по громкой связи. При мне. И если попробуешь нашептать ей какую-нибудь свою правду... — он делает небольшую паузу, и я чувствую, как по коже бегут мурашки, — то больше не услышишь её. Никогда. Ты меня знаешь.

Я знаю. Он может. Он найдёт способ стереть меня из её жизни, как ненужную помарку.

— Маше сказали, что ты уехала в срочную командировку. По работе. Ненадолго. Она просто соскучилась. В остальном у нас всё хорошо. Ты успокой её и пожелай спокойной ночи. Понятно?

Каждое слово — это укол. Он заставляет меня стать соучастницей, встроить его ложь в нашу с дочерью реальность.

— Мира? — его тон становится твёрже, металлическим.

Я зажмуриваюсь, сжимая трубку так, что костяшки пальцев белеют.

глава 15

Утро приходит слишком быстро. Я почти не спала. В ушах до сих пор звучит сонный голосок Маши: «Спокойной ночи, мамочка...» и гулкая тишина после того, как мой ранее горячо любимый муж кладёт трубку. Я чувствую себя грязной вруньей. Сообщницей. Его сообщницей против самой себя.

После завтрака — овсянка, которая кажется безвкусным картоном, но я заставляю себя съесть — Наталья отводит меня в небольшой кабинет с видом на внутренний дворик.

— Елена Викторовна не сможет взять ваше дело, у неё возникли непредвиденные обстоятельства, — говорит она мягко. — Но к вам направят другого специалиста, он тоже прекрасный профессионал.

Я киваю, слишком опустошённая, чтобы волноваться. Какая разница, кто будет? Всё равно это будет взрослая, серьёзная женщина в строгом костюме, которая будет смотреть на меня с вежливым сожалением и говорить на языке законов и параграфов, в котором я ничего не понимаю.

Дверь в кабинет открывается без стука.

— Привет! Извините, что влетаю как ураган, — раздаётся молодой мужской голос. — Парковка у вас тут просто ужасная, даже мотоцикл некуда приткнуть.

Я поднимаю глаза и замираю.

В дверях стоит не просто «другой специалист». Это молодой мужчина, лет сорока, или мой ровесник. И он совершенно не похож на всех солидных, выбритых и пахнущих дорогим парфюмом друзей и коллег Жени, к которым я привыкла.

На нём потрёпанная кожаная куртка поверх тёмной футболки, джинсы с прорехой на колене и потёртые кеды. Чуть отросшие тёмные волосы растрёпаны, будто он только что вышел из-под струи ветра. Щёки покрывает лёгкая, тёмная щетина. А в левой брови поблёскивает маленький серебряный ободок пирсинга.

Он выглядит так, будто собрался не на юридическую консультацию, а на репетицию своей рок-группы.

Реально чувствую прилив паники. Это мой адвокат? Этот... рокер с пирсингом? Он будет противостоять Жене? С его связями, его деньгами, его хваткой?

Но потом он подходит ближе, плюхается в кресло напротив меня и улыбается. В этот момент внутри меня всё переворачивается.

Его глаза не холодные, и не оценивающие. Они тёплые, цвета лесного ореха, с золотистыми искорками, и в них светится такая непосредственная, живая энергия, что по моей ледяной скорлупе пробегает трещина.

— Я Максим, — говорит он просто, протягивая руку для рукопожатия. Жест уверенный, ладонь тёплая и сильная. — Максим Орлов. Буду вашим адвокатом. Вы Мирослава? Просто Мира, да? Можно так?

Я молча киваю, всё ещё не в силах найти слов. Его простота и отсутствие каких-либо формальностей сбивают меня с толку.

— Отлично. Значит, так, Мира, — он достаёт из потрёпанного рюкзака не толстую папку, а обычный планшет, кладёт его на стол и смотрит на меня прямо. — Наталья в общих чертах мне всё рассказала. Но я хочу услышать историю от вас. Всё, что считаете важным. Не как адвокат клиенту, а как человек человеку. Давайте сначала. Как вы встретились с этим... человеком?

Он чуть поправляет себя в последний момент, но его интонация и лёгкая усмешка говорят красноречивее любых слов. У меня неожиданно вырывается сдавленный звук, не то вздох, не то полусмех. Слёзы снова наворачиваются на глаза, но на этот раз — от странного облегчения. Он не спрашивает «что случилось». Он, кажется, уже всё понимает. И он на моей стороне. Без условностей. Без оценок.

Я глубоко вдыхаю, смотрю в его тёплые, умные глаза, в которых нет ни капли жалости — только готовность к бою, и начинаю говорить. Впервые не ощущая себя жертвой, которую нужно жалеть, а союзником, которого нужно вооружить для битвы.

Максим откидывается на спинку стула и запускает руку в свои непослушные волосы. Выслушивает, не перебивая от начала до конца, а потом делает чёткий и понятный вывод.

— Так, теперь по порядку и без иллюзий, — говорит он, и его пальцы быстро барабанят по столешнице. — Если ваш муж сейчас вдруг начнёт говорить «давай обсудим» — это, скорее всего, просто способ выиграть время. Поверь моему опыту, у него уже может быть целая команда, которая продумывает, как действовать. Поэтому наша главная задача сейчас — не разговоры, а действия. Только конкретные шаги.

Он наклоняется ко мне через стол, его взгляд становится очень серьёзным и прямым.

— Поэтому правило номер один: забываешь про разговоры по душам. Серьёзно. Пока мы не соберём все козыри, любой твой звонок может быть использован против тебя. Все общение — только через меня. Договорились?

Я молча киваю, чувствуя, как комок нервов сжимается у меня в горле. Он прав. Это уже не семейный спор, это что-то другое, более жёсткое и официальное.

— Теперь по сути, — Максим снова оживляется, загибая пальцы. — Самый главный их аргумент против тебя сейчас — это нестабильность. Нет работы, нет своего угла. На это суд и опека смотрят в первую очередь. Поэтому наш с тобой план на сегодня и завтра:

— Первое: работа. Срочно ищем любую официальную работу. Неважно, кем сначала — главное, чтобы был трудовой договор и стабильная зарплата. Это наш главный козырь.

— Второе: крыша над головой. Это критически важно. Есть варианты? — он смотрит на меня вопросительно.

Я делаю глубокий вдох, перебирая в голове возможности.
— Родители живут далеко... Но есть подруга, Света. Я давно с ней не виделась, но помню, что у неё был большой дом, в который она как-то приглашала нас в гости.

— Идеально! — лицо Максима озаряется улыбкой. — Свяжись с ней прямо сегодня. Нам нужно её официальное согласие и желательно не просто так, а чтобы мы могли это предъявить. Это сразу снимает кучу вопросов. Покажи опеке, что у ребёнка есть надёжный тыл, своя комната, нормальные условия.

Я слушаю и понемногу чувствую, как парализующий ужас и растерянность начинают отступать, уступая место чёткому, пусть и сложному, плану. В голове уже проносятся мысли: «Позвонить Свете сразу отсюда. Обновить резюме. Разослать его везде, где только можно».

— Вот это и есть твоя работа на сейчас, — резюмирует Максим, хлопая ладонью по столу. — Не переживания, а активные шаги. Ищешь работу, договариваешься о жилье. Я тем временем займусь всей нашей юридической подготовкой. Как только у нас на руках будет хотя бы предварительное трудовое соглашение и договорённость с подругой — мы сразу идём в наступление. Пока этого нет — наша позиция слабовата. Всё понятно? Готова к большой игре?

глава 16

Первое, что я должна сделать — найти работу. Крыша над головой… мысль о звонке Свете вызывает новую волну тревоги. Я не готова слышать вопросы, пусть даже и полные участия. Нет, сначала нужно сделать что-то самостоятельное. Что-то, что зависит только от меня.

Выхожу из кабинета с твёрдым намерением найти тихое место и начать звонить по объявлениям с телефона. Но в коридоре меня встречает Наталья. Её взгляд, внимательный и спокойный, скользит по моему лицу.

— Как прошла встреча? — мягко спрашивает она.
— Хорошо, — выдыхаю я, и сама удивляюсь, что это не ложь. — Очень… конкретно. Мне нужно срочно искать работу.

Наталья кивает, ни капли не удивляясь.
— Понимаю. У нас есть комната для самостоятельной работы, с компьютерами и интернетом. Можете воспользоваться. Там тихо, никто не помешает.

Она проводит меня в небольшое, но светлое помещение с несколькими современными компьютерами. Я благодарю её и остаюсь одна. Тишина обволакивает меня. Сажусь за стол, включаю компьютер. Монитор загорается, и я чувствую, как сжимаются кулаки. Это мой первый фронт.

Открываю браузер. Вбиваю в поиск: «вакансия воспитатель детский сад». Сердце колотится глухо и громко. Страница выдаёт список. Зарплаты… скромные, до неприличия. Но я готова. Готова на всё.

Захожу в облако, нахожу своё старое резюме, оно датировано восемь лет назад, ещё до замужества, до Маши. Мир другой, и я в нём другая. Обновляю его дрожащими пальцами. Вписываю пройденные онлайн-курсы по детской психологии, которые я запоем изучала, сидя дома с дочкой. Это хоть что-то, капля в море, но я цепляюсь за неё.

Начинаю рассылать. В каждый муниципальный садик, в каждый частный развивающий центр. Кликаю «Отправить» с чувством, будто кидаю спасательный круг в бушующее море. Не знаю, кто и когда его заметит.

Потом перехожу к звонкам. Беру телефон, набираю первый номер из списка.

— Здравствуйте, меня зовут Мирослава Вахрамова, я интересуюсь вакансией воспитателя…
— Резюме высылали? Ждите, рассмотрим, — сухой, обезличенный женский голос бросает фразу и кладёт трубку.

Второй звонок.
— Нам нужен человек с опытом работы не менее пяти лет без перерыва, — парирует меня мужской баритон.
— Но у меня есть опыт, и я…
— Без перерыва, дамочка, вы условия читаете? Всего доброго.

Дамочка. От этого обращения комок подкатывает к горлу. Я чувствую себя маленькой девочкой, которая пытается играть во взрослую игру.

Третий. Четвёртый. Пятый. Ответы сливаются воедино: «Ждите», «Перезвоните позже», «Вакансия уже закрыта». Энтузиазм понемногу тает, уступая место горькому осадку безнадёжности. Я откидываюсь на стул, закрываю глаза. Руки сами тянутся к телефону, чтобы набрать Свету, чтобы услышать живой, поддерживающий голос. Но я останавливаю себя. Нет. Сначала работа. Сначала я должна сделать это сама.

Снова открываю глаза и упираюсь взглядом в экран. Ищу не только сады. Няни, гувернантки, преподаватели в мини-группы. Вдох. Выдох. Ещё один звонок.

— Частный детский клуб «Страна чудес», добрый день! — бодрый девичий голос поднимает мне настроение.
— Здравствуйте, мне бы хотелось узнать о вакансии педагога…
— А, да! Отправьте, пожалуйста, резюме на нашу почту, я обязательно передам руководителю. У нас как раз идёт просмотр кандидатов!

В её голосе нет отказа. Есть интерес. Маленький, но настоящий огонёк. Его достаточно, чтобы я снова потянулась к клавиатуре.

Я печатаю ещё одно письмо. Вкладываю в него последние крохи надежды. И нажимаю «Отправить». Один клик. Одно крошечное действие в начале долгой дороги.

И я понимаю, что не сдамся. Буду звонить, писать, стучаться во все двери. Ради того, чтобы однажды сказать Максиму: «У меня есть работа». И чтобы в один день привести Машу в новый садик.

После пары часов напряжённой работы разрешаю себе сделать перерыв, в горле пересохло, дико хочется пить. Тихо выхожу из компьютерной, иду к кулеру и наливаю себе воды в пластиковый стаканчик.

Ноги сами несут меня в коридор с жилыми комнатами, иду к себе, просто сяду, посижу, мне нужна передышка, просто короткий отдых в защищённом месте. И, может, я даже позвоню Свете. Да, теперь я готова к этому разговору.

Моя комната кажется слишком тихой после гулкого эха чужих голосов в телефонной трубке. Я закрываю за собой дверь, сажусь на край кровати. В пальцах — тяжесть и лёгкая дрожь.

Телефон. Света. Надо позвонить Свете.

Я открываю список контактов. Прокручиваю вниз, к букве «С». И замираю. Её имя смотрит на меня с экрана, такое знакомое, такое родное — и такое далёкое.

Света. Мы были не разлей вода в институте. Делились всем: секретами, мечтами, последней шоколадкой. Она была свидетельницей на моей свадьбе, прыгала от счастья, когда я рассказала ей о двух полосках на тесте.

А потом... потом я растворилась. Сначала в ослепительном мире Жени — его друзей, его интересов, его расписания. Потом — в материнстве, в бессонных ночах, в пахучих пелёнках и первом зубе. Я отказывалась от встреч, ссылаясь на усталость. Перестала первой писать, звонить. Её редкие сообщения «Как ты? Давно не общались» тонули в моём «всё хорошо, просто нет времени». Я строила свою идеальную крепость семейного счастья, по кирпичику отгораживаясь от всего старого, в том числе и от неё.

А теперь? Теперь, когда моя крепость оказалась картонной и рассыпалась в прах, я собираюсь позвонить ей и сказать что? «Привет, помнишь меня, ту, которая три года игнорировала твои сообщения? Так вот, можно я к тебе перееду? С ребёнком. На неопределённый срок».

Это звучит как наглая, безумная шутка. Как попрошайничество. Она наверняка давно махнула на меня рукой. У неё своя жизнь, новые друзья, которые не пропадают на года. Она имеет полное право вежливо отказать. Или даже невежливо. Просто сказать: «Извини, нет». И будет права.

Стыд жжёт меня изнутри, раскалённый и едкий. Он смешивается с горьким осадком осознания — я сама разрушила этот мост. Сама. И теперь мне не по чему перейти на ту сторону.

глава 17

Света соглашается со мной встретиться. Не просто «да, конечно», а с той самой старой, тёплой ноткой в голосе, которую я боялась уже никогда не услышать. «Конечно, Мир! — говорит она. — Давай в «Уголке», семь»

«Уголок» — наше старое место, это небольшое кафе за углом от института, где мы просиживали часами над конспектами и пустыми чашками от эспрессо в далёком прошлом.

Я кладу телефон на тумбочку, и на секунду в груди расправляется что-то лёгкое и светлое. Получилось. Завтра собеседование, на котором я выложусь на тысячу процентов, Света не послала меня к чёрту. Кажется, жизнь, которая только что трещала по всем швам, начинает потихоньку, миллиметр за миллиметром, налаживаться.

И тут же, как ледяной душ, накатывает другая мысль: «Не бывает так хорошо. Не может всё быстро и легко становиться, как прежде».

Этот внутренний голос ждёт подвоха, шепчет настороженно и ядовито. Он напоминает: Женя не сдастся просто так. У него есть деньги, связи, умение добиваться своего. Эта внезапная удача — всего лишь затишье перед бурей. Мираж.

Я ловлю себя на том, что буквально боюсь пошевелиться, чтобы не спугнуть хрупкое равновесие. Как будто если я слишком обрадуюсь, слишком расслаблюсь — всё рухнет в ту же секунду. Не сглазить бы.

Нервы снова натягиваются как струны. Начинаю метаться по комнате, бесцельно перекладывая вещи. Что, если звонок из клуба — ошибка? Перепутали резюме? Передумают к утру? А Света... она согласилась встретиться, но ведь мы не виделись тысячу лет. А за такое время люди меняются. Что, если за её готовностью помочь скрывается просто вежливость, а на самом деле она давно меня списала со счетов и теперь лишь из чувства долга соглашается на эту унизительную для меня чашку кофе?

Каждая позитивная мысль тут же находит своего ядовитого двойника-антипода. Эйфория сменяется приступом тревоги. Я ловлю своё отражение в зеркале: испуганные глаза, осунувшееся лицо. Я не та, кого она знала. Я жалкое подобие той Миры, что смеялась с ней за столиком в «Уголке».

Время до семи тянется мучительно долго. Я двадцать раз передумываю наряд — всё кажется то слишком жалким, то наигранно-благополучным. В итоге останавливаюсь на простых джинсах и свитере — нейтрально, ни к чему необязывающе.

Выхожу на улицу. Вечерний воздух прохладен, и я кутаюсь в куртку, чувствуя себя голым нервом. Каждый прохожий кажется потенциальным вестником беды. Вот-вот раздастся звонок: «Мирослава, извините, мы вас не ждём». Или Света напишет: «Извини, не смогу».

Но телефон молчит. Я подхожу к знакомой витрине «Уголка». Сердце колотится где-то в горле. Внутри, за стеклом, за столиком у стены, уже сидит она. Такая же, не изменившаяся за эти годы, только, кажется, чуть взрослее. Или это мне так кажется?

Я замираю на пороге, делаю последний глубокий вдох. Готова к любому исходу. К отказу, к жалости, к неловкому молчанию.

Но она поднимает на меня глаза, и на её лице расцветает не вежливая улыбка, а та самая, радостная и широкая, которой она всегда меня встречала.

— Мирослава! Иди скорее! — она машет рукой, и что-то внутри меня оттаивает и сжимается одновременно от голоса подруги и неподдельного искреннего радушия.

Я делаю шаг внутрь. Навстречу надежде, в которой всё ещё живёт червячок сомнения. Шаг навстречу своему возможному будущему. И старой дружбе, которую, возможно, ещё не поздно воскресить.

Дверь кафе с лёгким звонком закрывается за мной, и я оказываюсь в тёплом, пропитанном ароматом кофе и свежей выпечки пространстве. И вот она. За столиком у стены. Света.

Она вскакивает, и через секунду я уже в её объятиях. Крепких, настоящих. Пахнет тем же парфюмом, что и в институте — сладковатой ванилью и чем-то цветочным.

— Мирка, — шепчет она мне в плечо, и голос её дрожит. — Господи, как же я по тебе соскучилась.

Мы садимся, и я чувствую, как на глаза снова наворачиваются предательские слёзы. Я отчаянно моргаю, глядя на запотевшее меню.

— Свет, я... я даже не знаю, с чего начать. Извини, что пропала тогда...

— Прекрати, — она резко машет рукой, отбрасывая мои извинения. — Я всё понимаю. Сама виновата — надо было настойчивее быть, вломиться к тебе в эту хрустальную башню. — Она улыбается, но в глазах у неё стоит боль. За меня.

Появляется официант. Я машинально пытаюсь выбрать самое дешёвое — чай, может быть. Но Света решительно берёт инициативу в свои руки.

— Два куриных ролла, большой салат «Цезарь», два капучино и кусок того самого чизкейка на потом, — командует она и, увидев мой протестующий взгляд, строго хмурится. — Молчи. Ты ничего не ела нормального, я по голосу слышу. Если я сейчас тебя не накормлю, то кто же тогда?

Она произносит это так просто и естественно, что у меня перехватывает дыхание. Никаких упрёков, никакого «я же говорила». Только забота. Та самая, которой мне так не хватало.

И я начинаю говорить. Сначала медленно, сбивчиво, подбирая слова. Потом всё быстрее, и вот уже поток боли, страха и непонимания вырывается наружу. Я рассказываю ей всё. Про холодность Жени, про его внезапные отлучки, про Алину и его наглое враньё, про то, как он забрал Машу, как я ушла, пообещав себе вернуться, про Центр, в котором сейчас обитаю, про адвоката Максима, который выглядит как рок-музыкант.

Света слушает не перебивая. Её глаза становятся все больше и круглее. Она периодически качает головой, и на лице подруги написано чистое, неподдельное недоумение.

— Я... я просто не могу это понять, — признаётся она наконец, когда я замолкаю, иссякшая. — Я его почти не знаю, твоего Евгения. Видела, может, раза три. Но он всегда производил впечатление такого... спокойного, надёжного. Немного замкнутого, да. Но чтобы ТАК... Ребёнка забрать... Это же безумие! Как? Как вообще такое может прийти в голову нормальному человеку?

Она смотрит на меня, ища ответа в моих глазах. Но у меня его нет.

— Я не знаю, — тихо говорю я, разламывая салфетку. — Я сама до сих пор не могу в это поверить. Как будто это происходит не со мной. Как будто я проснулась в чужом кошмаре.

глава 18

(от лица Евгения)

Бесит. Бесит всё вокруг. Даже не знаю, что больше. Ещё эта мигающая в холле центра «Тёплый дом» лампочка выводит из себя. Держусь из последних сил. Так хочется взорваться и разнести здесь всё к чертям. Устроили богадельню.

Подхожу к кулеру, наливаю уже третий по счёту стакан холодной воды и пью мелкими глотками, только это успокаивает. Местный психолог пыталась меня образумить, вывести на разговор, убедить в том, что такие вопросы не решаются силой. На хрен послал. Пусть свои психопесни не мне поёт. Здесь полно пациентов, кому мозги вправлять нужно, но только не моей жене. Заберу. Не будет она тут жить. Она моя женщина. Любимая. Мать нашей дочери. Которая, между прочим, очень по ней скучает.

Охранник с администратором тоже пытались меня отсюда выгнать, сейчас даже не смотрят в мою сторону, не надо меня злить, со своей семьёй я разберусь сам.

Честно, я не рассчитывал, что всё зайдёт так далеко. Когда Алина прогремела на весь дом о нашей с ней интрижке, приплетая к своей речи кучу несуществующих фактов, я попытался вырулить. Что-то наскоро начал придумывать, думал слаженно стелю, оказалось, что Мирослава не верит ни единому моему слову. Гадство.

Эта Алина, как прилипала окучивала меня несколько месяцев, пока после очередных деловых переговоров у меня не сорвало крышу. Не помню, что уж она мне прошептала на ухо, но именно тогда я её и нагнул. Там всё в кучу смешалось: напряжение, алкоголь, отсутствие секса с женой из-за критических дней Миры.

Не оправдываю себя нисколько, дурак, не надо было пристраивать своего дружка к ней в норку, ну уж получилось как получилось. Отжарил. А потом эта зараза начала меня шантажировать. И ведь никак от неё не избавиться, как приклеенная за мной ходила. Сучка. Я поддавался. Не всегда. Редко. Когда совсем доставала. Мудак.

Теперь пожинай плоды, Женечка. Давай, выкручивайся как можешь. В очередную порцию лжи Мира точно уже не поверит, я помню её глаза. А то, как она себя повела после того, как я Машку увёз, вообще меня в шок вогнало. Как она могла? Она же любит Машулю. Почему это её не задержало, не заставило передумать? Они же так близки. У малышки скоро день рождения, неужели она испортит праздник ребёнку?

Чёрт! Чёрт! Чёрт!

Заряжаю кулаком со стаканчиком в стену, сминая пластик в лепёшку. Испуганные глаза администратора из-за стойки только подливают масла в огонь:

— Что? Все здесь такие хорошие? Никто никогда не ошибался? Никогда не косячил? Лживые твари! — произношу громко, чтобы слышали.

Пусть запомнят, что не только по их бывает. Мне может тоже нужна помощь, не вывожу, ещё мать плешь проела, пока мы с Машкой у неё ночевали. Не любит мать Миру, со дня нашей свадьбы не любит. Не знаю почему, вечно придиралась к жене. Я всегда защищал, сглаживал, огрождал, но это не спасало. Каждый визит полной семьёй в дом к моей маме превращался в маленький скандал с выкручиванием моих и Мирославиных нервов.

А сейчас мама вообще себя на коне почувствовала, расцвела, как узнала, что жена от меня ушла, чуть ли не пирогов напекла, как рада была. Что за хрень. Не понимаю я её. Не смогли с Машкой там долго, домой вернулись, сейчас Мышуля с няней, а я здесь. Жду. Надо же нашу любимую маму возвращать.

Поворачиваюсь к стеклянным дверям. Она вернётся, обязательно вернётся сюда, все вещи здесь, идти ей больше некуда. А я уже перехвачу. Не буду сильно давить. Постараюсь ещё раз через Машу зайти. На меня и мои чувства она сейчас точно не купится. Только ребёнком можно, только на материнский инстинкт вся надежда. Эх. Если бы знать, где упадёшь…

Тру жёсткую щетину на подбородке, стараюсь дышать глубже и ровнее, мне нужно сохранять спокойствие, нельзя давать себя захлестнуть отчаянию, и так нарубил дров, теперь расхлёбывать охренеешь.

Из-за поворота появляется знакомая до боли фигурка. Она. Идёт, улыбается. Чему? Куда она ходила? Неужели решила отомстить мне моей же монетой и теперь счастлива? Блин! Что за мысли ко мне в голову лезут.

Мира не такая, она так не может, она хорошая, моя, Машина, иди, родная. Иди ближе.

Поднимаю голову. Ловлю её взгляд. Вижу, как улыбка на её лице замирает, сползает, превращается в маску страха. Больно от этого. А раньше она мне навстречу бежала, шею обовьёт руками и прижмётся крепко-крепко, прям хочется сразу что-нибудь хорошее сделать. Люблю её.

— Мирослава, — не хочу спугнуть её раньше времени, мой голос звучит ровно, бесстрастно, как на совещании. Констатирую факт. — Мы должны поговорить.

Она замирает. Рука так и зависла на ручке двери. Она ещё там, за стеклянной преградой, но она точно поняла, что я ей сказал.

Не тороплюсь. Жду, когда включится, когда поймёт, что игры кончились. Нужно возвращаться в реальность.

— Маша чувствует себя хорошо. — Первым двигаюсь навстречу, боюсь, что убежит, поэтому начинаю с главного. — Режим не нарушен. Гимнастика, рисование, сад. Всё по расписанию. Воспитатели никаких проблем не отмечают.

Иду вперёд, открываю разделяющую нас дверь, беру Миру под локоть и завожу в здание центра. Не для запугивания. Для эффективности. Чтобы можно было говорить спокойно.

Она не сопротивляется, садится рядом на диван в холле и опускает голову вниз.

— Маша скучает. Спрашивает, когда мама вернётся. Это ожидаемо. Вы всегда были очень привязаны.

Смотрю на неё, Мира даже не шевелится, но по этой позе я считываю, как ей сейчас больно.

— Эта ситуация абсурдна. Она вредит всем. Прежде всего — нашей дочери. — Мой голос твердеет. Сталь. Без вариантов для обсуждения. — Ты должна вернуться домой. Прекратить эту... — бросаю короткий, оценивающий взгляд на здание Центра, — ...дурацкую клоунаду. Вернуться, успокоить ребёнка и положить конец этому публичному спектаклю.

Молчу. Смотрю. Жду. Пусть осознает. Это не предложение. Это единственно возможное решение.

— Это единственный разумный выход, Мирослава. Для всех. Особенно для Маши. Ты возвращаешься. Сегодня же.